Млечный Путь, 21 век, номер 4 (49), 2024

Серьезных историков заботят монеты и оружие,

Не повторение чванства человека, по которому

Они датируют найденное,

Зная, что эти чиновники вскоре создадут модель,

Мужественную, как те, о которой наставники рассказывают

Зевающим ученикам,

С предполагаемыми картами несостоявшихся компаний,

Демонстрируя цветом покорность

До и после,

Цитируя зажигательные из трех букв речи войскам

И многосложные доводы Сенату,

Оправдывающие нарушенные договоры.

Просто добавь, как Благородство инкогнито

Любуется откровенным комментарием

Честняги к себе.

И еще проще - фобии, искажения,

Такие же диковины, как подразниваемое гуманное

Аполитичное нёбо.

Как же справедливо легенда сплавляет

в сборного полубога одного чудовищного рабочего,

Изменяющего русла рек,

Возводящего стены городов голыми руками,

Дюжего раба ритуалов и мученика

Нумерологии.

С двенадцатью братьями-близнецами, тремя женами, семью сыновьями.

Пять недель в году он носит юбку,

Ужаленный до смерти

В девятидневной схватке с Королем Скорпионов,

Умирает в тринадцатый месяц, став бессмертным,

Как созвездие.

Клио любит тех, кто вывел им лучших коней,

Нашел ответы на их вопросы, создал им все,

Даже их льстивых

Бардов они прикормили, но эти просто командиры,

Как мальчики в пору прыщей, как девочки в переходном возрасте.

Что они сделали, кроме желания?^{3}

Шум трудов уже ослаб,

день уже к закату ближе,

и в покровах явлен мрак.

Мир! Покой! Пусть твой портрет

мук лишится, отдыхай же.

долг дневной исполнил ты -

мусор выброшен на свалку,

и на письма ты ответил,

по счетам ты заплатил,

это frettolosamente.^{4}

И теперь тебе лежать -

дан патент лежать нагим,

сжавшись, будто ты креветка,

или ноги протянув

в этом маленьком уюте.

Пой, дитя большое, пой!

Греки древние ошиблись,

был старушкою Нарцисс,

временем уже смиренной

и без похоти к телам,

укрощенной и практичной.

Ты завидовал годами

всем самцам, покрытым шерстью.

Баста - ты теперь ласкаешь

свою женственную плоть

с неизбывным наслажденьем,

представляя, что ты сам

и безгрешен, и свободен.

Что ж, в норе своей свернись,

ты Madonna и Bambino

Пой, дитя большое, пой!

Пусть последним благом будет

благодарность наделившим

Супер-Эгом твоей мощи,

спасшей от друзей минутных,

отплати достойной лептой

возрасту, ему за то, что

он с тобою появился.

И мальчишке он позволил

встретить в детстве штуковины,

что с земли исчезнут скоро:

паровые экипажи

и колеса водяные.

Да, любимый, ты удачлив.

Пой, дитя большое, пой

Для забвения: пускай

мозг во брюхе станет думать,

там, внизу, под диафрагмой,

наших Матерей владенья,

стражников у врат священных,

без сигналов их безгласных

вскоре стану многословным,

злобный и распутный деспот,

неспособный на любови,

жадно статуса алкая.

Пусть же сны тебя терзают

нежные или срамные, ибо

то сомнительные шутки,

скучные, чтоб с ними знаться.

Пой, дитя большое, пой.

Мне куропатку бы, доктор, надо,

Коротконогую, с толстым задом,

И эндоморфа с нежной рукой,

Кто никогда не скажет - какой

Вред причиняю себе я во зло,

Но, если время мое пришло,

То, поморгав, оторвет от груди:

"Должен, и все тут, ложись, отходи".

Он тот, кто любит нежность

И очарование рассвета.

Кто любит белый свет утра,

кто погружается в костер

полуденного солнца

и чувствует тоску

красок заката.

Он тот, кто любит

театральные подмостки

с черным занавесом ночи,

с крапинками звезд

на вуали мрака,

подвешенной в пустоте.

Золотые облака

окрашиваются бледно-розовым

и легкий озноб зимы

бороздит небо лета.

Зеркало жизни

живет воспоминаниями,

чувствуя терпкий вкус годов.

Устало шагаю

по тропе, испещренной

ПОЛОСАМИ ТЕНИ И СВЕТА.

Солнце, –

сошедшим с ума драконом, прыгает в тень

и потоки света низвергаются на землю.

Жизнь возвращается как

необъятная волна, –

ЦУНАМИ ЖИЗНИ.

Едва распустилась фиалка

среди поблекшей листвы.

Легче дыханья ребенка

ее аромат

чувствует старый цветок,

уставший от долгой жизни.

Он тянет свои лепестки

к юной прекрасной фиалке,

блеснув лишь каплей росы –

слезинкой последней радости.