МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №3, 2016(18)

Дивясь ночным уроном вражьим,

Бранится Бетти утром каждым:

«От крыс поганых нету мочи –

То сыр со всех сторон подточат,

То в пироге сожрут начинку,

То уничтожат всю ветчинку. –

Котов ругает, – нерадеи!

Оставили врагам трофеи».

Чтоб отвести сей вред отвратный,

В дом нанят был механик знатный.

Все комнаты подряд обходит,

Лазейки, норы крыс находит,

Откуда силы сволочные

Идут на вылазки ночные.

За конкурентом кот крадется –

Кто знает, как все обойдется,

Вдруг крыс механик изведет –

И разорен кошачий род.

Кот тайно каждую приманку

Вмиг подменяет на сметанку.

И вновь приманки подчистую

Все обезврежены втихую.

«Что за неведомый вредитель,

Моих проектов разрушитель? –

Воскликнул в гневе крысолов. –

На ветер не бросаю слов!»

Взял крысолов капкан надежный,

И пойман кот был осторожный. –

«Взыщу я с вас за вероломство –

С тебя и с твоего потомства!»

Попав впервые в переплет,

Стал жалобно мурлыкать кот:

«У нас с тобой один девиз –

Как истребить побольше крыс!» –

«Наглец! Мне, мастеру-грызуноведу,

С котами разделить победу?!

Когда б вас, мерзких пустомель,

Изгнать за тридевять земель,

Не запятнал бы я мундир,

Народный охраняя сыр!»

Кот, видя занесенный нож,

Отвел расплату за грабеж,

Сказав: «Всегда меж двух дельцов

Вражда, как между двух самцов.

Судья клеймит судью умело,

Мол, не в свое тот лезет дело;

Купцы всегда плетут интриги,

Как распоследние сквалыги.

Враждуют даже короли –

До гильотины и петли.

Давай умерим притязанья,

Долой войну и пререканья!

К чему сражаться из-за дичи! –

Здесь хватит на двоих добычи».

6.07.11

The rats by night such mischief did,

Betty was every morning chid.

They undermined whole sides of bacon,

Her cheese was sapped, her tarts were taken.

Her pasties, fenced with thickest paste,

Were all demolished, and laid waste.

She cursed the cat for want of duty,

Who left her foes a constant booty.

An engineer, of noted skill,

Engaged to stop the growing ill.

From room to room he now surveys

Their haunts, their works, their secret ways;

Finds where they 'scape an ambuscade,

And whence the nightly sally's made.

An envious cat from place to place,

Unseen, attends his silent pace.

She saw, that if his trade went on,

The purring race must be undone;

So, secretly removes his baits,

And every stratagem defeats.

Again he sets the poisoned toils,

And puss again the labour foils.

'What foe (to frustrate my designs)

My schemes thus nightly countermines?'

Incensed, he cries: 'this very hour

This wretch shall bleed beneath my power.'

So said. A pond'rous trap he brought,

And in the fact poor puss was caught.

'Smuggler,' says he, 'thou shalt be made

A victim to our loss of trade.'

The captive cat, with piteous mews,

For pardon, life, and freedom sues:

'A sister of the science spare;

One interest is our common care.'

'What insolence!' the man replied;

'Shall cats with us the game divide?

Were all your interloping band

Extinguished, of expelled the land,

We rat-catchers might raise our fees,

Sole guardians of a nation's cheese!'

A cat, who saw the lifted knife,

Thus spoke, and saved her sister's life:

'In every age and clime we see,

Two of a trade can ne'er agree.

Each hates his neighbour for encroaching;

Squire stigmatises squire for poaching;

Beauties with beauties are in arms,

And scandal pelts each other's charms;

Kings too their neighbour kings dethrone,

In hope to make the world their own.

But let us limit our desires;

Nor war like beauties, kings, and squires!

For though we both one prey pursue,

There's game enough for us and you.'

Кто водит дружбу с негодяем,

Партнерами не почитаем.

Матрона с девицей пройдется –

И тут же сводней назовется;

Увидят вдруг недобрым взглядом

Милашку с потаскухой рядом, –

Забудут, что скромна, – не прочь

Тотчас спросить, почем с ней ночь.

Друзья разносят нашу славу:

Кто – как добро, кто – как отраву.

Старуха – злобная карга

Сидит сморчком у очага,

Иссохла, как корявый сук,

Лишь вздуты вены тощих рук;

Ей паралич трясет мозги,

В глазах – безумные круги,

Комком во рту сварливый бред –

Старухе восемьдесят лет.

Вокруг мяучат сотни ртов

Голодных до смерти котов.

Мяуканьем раздражена,

Слюною брызгает она:

«Что раскудахтались, чертяки,

Вас содержу, кормлю, однако,

Вы, черти, дьявольское племя,

Меня дурачите все время.

Я вам обязана, что вечно

Толпа мальцов орет беспечно.

Давно мне труден каждый шаг,

Дверной порог – мой злейший враг.

Попряталась прислуга в страхе,

Что накричу на них, – неряхи,

Булавкой мне кровавят зад,

За титьку цапнуть норовят».

«Тебя послушав, – всех любя,

Святой бы вышел из себя, –

Ответил кот. – Давно известно,

Нас моришь голодом бесчестно.

За что в твоем дому безвинно

Живем, как клятая скотина!

Служить карге – позор до смерти,

Мы для нее лишь бесы, черти;

Нас травят, видно, неспроста –

Мол, девять жизней у кота».

Who friendship with a knave hath made,

Is judged a partner in the trade.

The matron who conducts abroad

A willing nymph, is thought a bawd;

And if a modest girl is seen

With one who cures a lover's spleen,

We guess her not extremely nice,

And only wish to know her price.

'Tis thus that on the choice of friends

Our good or evil name depends.

A wrinkled hag, of wicked fame,

Beside a little smoky flame

Sate hovering, pinched with age and frost;

Her shrivelled hands, with veins embossed,

Upon her knees her weight sustains,

While palsy shook her crazy brains:

She mumbles forth her backward prayers,

An untamed scold of fourscore years.

About her swarmed a numerous brood

Of cats, who, lank with hunger, mewed.

Teased with their cries, her choler grew,

And thus she sputtered: 'Hence, ye crew.

Fool that I was, to entertain

Such imps, such fiends, a hellish train!

Had ye been never housed and nursed,

I, for a witch had ne'er been cursed.

To you I owe, that crowds of boys

Worry me with eternal noise;

Straws laid across, my pace retard,

The horse-shoe's nailed (each threshold's guard),

The stunted broom the wenches hide,

For fear that I should up and ride;

They stick with pins my bleeding seat,

And bid me show my secret teat.'

'To hear you prate would vex a saint;

Who hath most reason of complaint?'

Replies a cat. 'Let's come to proof.

Had we ne'er starved beneath your roof,

We had, like others of our race,

In credit lived as beasts of chase.

'Tis infamy to serve a hag;

Cats are thought imps, her broom a nag;

And boys against our lives combine,

Because, 'tis said, you cats have nine.'

Кого только нет средь собачьих племен:

Ирландцы, Валлийцы, Датчане,

Китайцы – носители странных имен,

Голландцы и даже Турчане;

Есть Шпицы с окрасом, как спелый лимон,

Свирепых пород Англичане.

Всем тем, кто проказливо вертит хвостом,

Скажу – даже Хинам отпетым:

Я – Скотчер-малютка, зовут меня Том,

И лучше вам помнить об этом.

Собаки изящно-изысканных форм,

Чванливые, тихого нрава,

Ленивые, слепо жующие корм,

Снующие слева и справа,

Крушители всех поведенческих норм –

Нагрянет вся эта орава;

Скандальным буянам, творящим содом,

Скажу – даже Хинам отпетым:

Я – Скотчер-малютка, зовут меня Том,

И лучше вам помнить об этом.

Немало неряшливых, грязных собак,

Капризных, болезненных, нежных,

Сердитых, ворчливых, тупых, как чурбак,

Медлительных и безмятежных.

Но знайте: зачинщиков драк, фордыбак,

При встречах со мною небрежных,

Запомню. Да будь вы последним котом! –

Скажу всем – и Хинам отпетым:

Я – Скотчер-малютка, зовут меня Том,

И лучше вам помнить об этом.

Нам Рим завещал свой девиз cave canem,

С ним Скотчеры жили и живы.

Мы все разъясним, пока в вечность не канем,

Что эти два слова не лживы.

Мы лаем и рыком внушать не устанем –

Всем, будь ты хоть дьявол паршивый!

Будь ты человек, пес, будь даже фантом,

Хоть чертом рогатым красуйся! –

Знай: Скотчер-малютка я, звать меня Том,

И ты В ЭТО ДЕЛО НЕ СУЙСЯ!

There are dogs out of every nations,

The Irish, the Welsh and the Dane,

The Russian, the Dutch, the Dalmatian,

And even from China and Spain;

The Poodle, the Pom, the Alsatian

And the mastiff who walks on a chain.

And to those that are frisky and frollical

Let my meaning be perfectly plain:

That my name it is Little Tom Pollical –

And you’d better not do it again.

There are dogs that are sniffy and curious,

There are dogs that are drowsy and dumb;

There are dogs that are sleeky and spurious,

There are dogs that are mimsy and mum.

There are dogs that are frantic and furious –

And I say of such: let ‘em all come.

And to those that are rowdy and rollical

Let my meaning be perfectly plain:

That my name it is Little Tom Pollical –

And you’d better not do it again.

There are dogs that are frowsy and frumpious,

There are dogs that are freaky and frail;

There are dogs that are growly and grumpious,

There are dogs that are puny and pale.

But I say, if you’re surly and scrumpious,

Just you tread on the tip of my tail!

For my meaning is not amphibolical

And I’d like it to be very plain

That my name it is Little Tom Pollicle

And you’d better not do it again.

For my motto is still cave canem –

That’s the cry of the Pollicle Clan,

And our words we’ll not stop to explain ‘em,

But bark ‘em as loud as we can.

For the way to show how you disdain ‘em

Is to bark at dog, devil and man.

And be ye the most diabolical

Of what diabolic may be –

Yet my name it is Little Tom Pollical,

And WHA MAUN MEDDLE WI’ ME?

Жил у вдовы любимый кот,

Прелестное созданье;

Мышей и крыс он жрал и жрет,

Округлым стал его живот,

Лишь нрав – вдове страданье.

С лисою – не разлей вода,

Ни шагу друг без друга;

Ночами для ягнят – беда:

Шерсть – на базар, друзьям – еда,

И в страхе вся округа.

Он кружевной порвал чепец,

Когтей – дай Бог не ведать;

И петушку придет конец,

Не пискнет ни один птенец –

Лисе пора обедать.

Был мудр и прост вдовы указ:

Бесстыдник разыгрался!

Унять зачинщика проказ! –

Кот дерзостным набором фраз

На это отозвался:

«Ужель меня, презрев закон,

Сравнят с хорьком коварным?

Я сеял смерть, и рев, и стон,

Врагам устроил угомон –

Заморским и амбарным!

Как часто фрукты защищал

Твои в пылу сраженья?

А то, что чепчик разодрал,

Так то шутя, я ж не вандал,

Достоин уваженья».

Сказала тут вдова: «Постой!

Знавала пустозвонов!

Твой славный опыт боевой –

Повсюду учинять разбой

Под сению законов.

За это я тебя прощу.

Но как ты мог из крынки

Стащить сметанку – не шучу! –

И, уподобившись рвачу,

Продать ее на рынке?!

Какие наглость, и обман,

Нахальство, словоблудие!

Тебе нет веры, басурман,

Довольно! Ну-ка, Доберман,

Вершите правосудие!»

A widow kept a favourite cat,

At first a gentle creature;

But when he was grown sleek and fat,

With many a mouse, and many a rat,

Ye soon disclosed his nature.

The fox and he were friends of old,

Nor could they now be parted;

They nightly slunk to rob the fold,

Devoured the lambs, the fleeces sold,

And puss grew lion-hearted.

He scratched her maid, he stole the cream,

He tore her best laced pinner;

Nor Chanticleer upon the beam,

Nor chick, nor duckling 'scapes, when Grim

Invites the fox to dinner.

The dame full wisely did decree,

For fear he should dispatch more,

That the false wretch should worried be:

But in a saucy manner he

Thus speeched it like a Lechmere.

'Must I, against all right and law,

Like pole-cat vile be treated?

I! who so long with tooth and claw

Have kept domestic mice in awe,

And foreign foes defeated!

'Your golden pippins, and your pies,

How oft have I defended?

'Tis true, the pinner which you prize

I tore in frolic; to your eyes

I never harm intended.

'I am a cat of honor – ' 'Stay'

Quoth she, 'no longer parley;

Whate'er you did in battle slay,

By law of arms become your prey,

I hope you won it fairly.

'Of this, we'll grant you stand acquit,

But not of your outrages:

'Tell me, perfidious! was it fit

To make my cream a perquisite,

And steal to mend your wages!

'So flagrant is thy insolence

So vile thy breach of trust is;

That longer with thee to dispense,

Were want of power, or want of sense:

Here, Towser! – Do him justice.'

Я теряю себя на просторах пустых проспектов,

Распадаюсь частицами вдоль молодых бульваров.

Кто я в городе этом? Просто – безликий некто,

Что отдал свое сердце, вместе с душой задаром.

Мой потерянный дух отражается в тех витринах,

Где когда-то сиял свет излюбленной мной свободы.

Я остался собой, лишь на мастеровых картинах,

Словно Дориан Грей, из Адониса став уродом.

Я исчезну совсем, на огромных твоих просторах,

Милый отрок Петра, обернувшись простым закатом.

Кем я был здесь всегда? Лишь придуманным кем-то вздором,

А куда я уйду? Да туда, куда все когда-то...

Небо смотрит на нас и плачет, от печали роняет звезды.

Посылает свои сигналы, облака пропитали слезы,

Но для нас ничего не значит, человечеству слишком поздно,

Воспротивиться, да и мало... Мало мира, который создан

Был безлюдным, таким прекрасным, что закаты казались сказкой,

Обернувшись луной, сияли, озаряя собою своды.

А потом стало жить опасно, ведь за самой чудесной маской,

Уже тысячи лиц стояли, что не знали другой свободы,

Кроме той, отчужденной скорби, переполнившей наши души,

Прогрызающей путь на волю, через сердце, что смело биться,

И сейчас, ты уже не в форме, если стал свои чувства слушать.

Заклеймили табличкой – «БОЛЕН» , тех, кто все же сумел влюбиться...

В моем сердце – горят закаты,

Всполох! Всполох! А после – тень.

Вместе с ними – умру солдатом,

Жизнь закончив, как вечер – день.

Я погибну простым мальчишкой,

Приобнимет хозяйка-ночь,

Нежно, ласково, даже слишком...

Как палач свой топор, точь в точь.

Ритм враз оборвет шарманку,

Встанет вдруг – без минуты шесть.

Телу камня придаст осанку,

Вверх душа, если все же есть.

В сердце выцвели те закаты,

Что горели. Здесь правит тень.

В ней погибшим лежу солдатом,

Жду рассвет... может будет день?

Чтобы встал я, в своей шинели,

Пыль отер, да нашел свой дом.

А мосты за спиной – горели,

И былое казалось сном.

Чтобы поднял я груз винтовки,

Да отбросил. Ненужный хлам.

На какой-нибудь остановке

Повстречается мне Адам.

Я спрошу его: «Что приятель,

Слушал Еву, сердил отца?

Как ты думаешь, ты предатель?

Или – верная часть Творца?

Он ведь создал нас, он придумал,

Эту злобу, тоску, да ложь.

Он плюется свинцом из дула.

Бруту он указал на нож.

Он играет людьми, заметил?

Мы фигуры во власти рук,

Рук Всевышнего, лик чей светел,

Он и аспид тебе, и друг...»

Улыбнется Адам: «А все же,

Он однажды мне, брат, сказал,

Что лишь только тому поможет,

Кто как отпрыск его страдал».

Отшумели давно закаты,

И осталась-то – только тень,

От меня, да того солдата,

Что всю жизнь прождал чертов день.

Я видел сотни разных лиц и слышал сонм дурацких сказок,

То были маски, ложь и лесть, жаль это понял я не сразу.

Теперь смотрю вокруг, а здесь – жестокосердные лгуны,

Что врут без продыху всегда, совсем не чувствуя вины.

Я изменил начальный взгляд, расширил зрение и после,

Стал удивляться, отчего, Творец весь мир таким вот создал?

Брожу один среди зеркал и понимаю – тут ведь пусто!

А сказки, лица и обман – мои разрозненные чувства...

Ветер бродит среди бульваров,

По проспектам шныряет быстро.

Но он выглядит так устало,

Одиноко пиная листья.

Он, как я, не избрал маршрута,

Для чего был рожден, не знает.

Он всегда просто был, как будто.

Появляется... Исчезает...

В нем нет чувства и он спокоен,

Не познав ни любви, не боли.

Он беснуется на просторе,

Да с тоски временами воет...

Как мало осталось, хоть жизнь бесконечна,

И слово родится из глины и стали,

Оплакивать будут не жены и дети,

А те, кто меня настоящего знали.

Что мечены ангелом женские слезы,

И время дробится на сроки и строки,

Я понял в краю, где история – воздух,

Где небо так близко, а боги далеки.

Фортуне доверившись лично и в массе,

Хвала райским джунглям свободного рынка,

Понять и принять, как говаривал классик,

Что счастью несчастья нужна половинка.

Чтоб в день что назначен,

колонной нестройной,

Под ритм сумасшедшего вальса иль гимна,

Герои мои, как и дети, и жены,

Меня помянули. И я их, взаимно.

Афины, Рим. 2013

Так и сдох бы невеждой,

Не увидев однажды огни

Мыса Доброй Надежды

Синеглазой старухи Земли.

Здесь когда-то несмело,

Занесенные розой ветров,

Стали в ряд каравеллы

Расписных португальских купцов.

Кабальеро да Гама

Курс на Индию держит, упрям,

Узел двух океанов

На ходу разрубил пополам.

Жернова из вопросов

Одиночества, ссоры, любви,

К мысу этому нес я

Чуть живые надежды свои.

Но ответила гулом

Океана колючая гладь,

И мечта упорхнула,

Чтобы снова сиреною стать.

Вся в духах и туманах

Атлантида проходит вдали,

Тайна двух океанов

Синеглазой девчонки Земли.

Кейптаун. Март 2013

Как только нахамлю,

так сразу успокоюсь.

Вы спросите: «Кому?»

Поймете, удостоясь.

Поймете, осознав

всей муки этой сладость.

Поймете, плен познав,

той, Главной мысли, тягость.

Когда ж оторопев,

узрев, что стих твой – гадость,

плюешь через плечо

и сетуешь: «Тьфу, напасть!»

А после вновь и вновь

(Не выбраться, однакось)

ты кинешься в ярмо

и пишешь снова пакость.

Кому весь этот бред?!

И в небо фигу – накось!

Неужто будут млеть,

прочтя твою «инакость»?

А день летит за днем.

Мать, замечая странность,

клянет тебя за все,

не веруя в избранность.

Но ощутив Ту Власть,

кричишь ей в эту пропасть:

«Я не дала обет!»

Но все уже далекость...

И что мне из того,

что лезет эта самость?

Коль мучает и жжет?

Что ж, хороша избранность...

Необоримая Рука

решила мной теперь заняться.

Встряхнув, за шиворот взяла,

при этом гаркнув: «Собираться!»

Далась мораль не без труда:

одной, как прежде, не остаться;

чтоб уяснила, КТО глава,

она заставит подчиняться.

И поняла я в тот же час,

что от нее мне не укрыться,

она творит СЕБЯ ЧРЕЗ НАС

и вынуждает застрелиться.

Всучила краски и холсты,

сама же рядом примостится.

«Бери же кисть, твори миры!»

Щедра! Но щедростью убийцы.

Уже почти я богомаз,

в него велела превратиться

Рука, открывшая запас,

которой лучше покориться.

И принимая дики формы,

с нечеловеческим лицом,

презреть велит мне всяки нормы,

приставив к горлу нож концом.

А так как чек уже надорван,

из схватки вышла молодцом.

Не мной сургуч печати сорван,

что принуждает быть гонцом.

И ни один еще не смог

сдержать нахлынувший поток

лавины, рвущей чрез порог,

души качающей мосток,

а убежать – не хватит ног.

И будешь стерт ты в порошок.

А коль из мыслей выжмешь сок,

в дальнейшем, может, выйдет прок.

А на Земле кругом весна,

в сознании ж моем снега...

И прошлое мое сгубя,

наполовину уж погребена,

под той лавиной гибну я.

Плотину прорвало,

все шлюзы сорвало,

меня закрутило.

Меня утопило?

Но тело не всплыло...

Быть может, с рекою,

свободной на диво,

я дальше поплыла...

Оно вечное и млечное,

наше время быстротечное,

за собой меня зовущее,

снова о Тебе поющее.