Мое обретение полюса

22 Возвращение к жизни — это возвращение к земле

Возвращение. Обманутые дрейфом и туманом. Заблудшие над невидимыми глубинами. Двадцать суток под страхом смерти в тумане. Пробуждение от звуков небесной музыки. Первая птица. Вслед за крылатым квартирьером. Мы достигаем земли. Выцветший, голый остров кажется раем. Сырая собачья плоть — пиршество голодных

24 мая небо прояснилось, и мне удалось проделать серию обсерваций. Я вычислил, что мы находимся на 84-й параллели, вблизи 97-го меридиана. Новая земля, которую я приметил по пути на север, была скрыта низким туманом. Лед был сильно изрезан трещинами и дрейфовал на восток. Большие разводья угадывались на западе по пятнам водяного неба. Достаточно активный пак доставлял нам неприятности, хотя торошение и полыньи не препятствовали нашему продвижению.

На нартах оставался скудный запас продовольствия, достаточный для того, чтобы мы дотянули до наших складов, но это могло стать реальностью, если бы нам удалось продвигаться со скоростью 15 миль в сутки, а пока мы делали всего лишь 12 миль. Теперь даже при хорошей погоде наших сил, казалось, хватит лишь на то, чтобы идти со скоростью не более 10 миль. Такая перспектива таила серьезную опасность, однако прояснившееся небо нас приободрило.

Лучшее, что мы могли сделать, — это как можно скорее добраться до пролива Нансен. Новая земля на западе оставалась невидимой и не сулила нам пополнения запасов. Попытка исследовать ее могла бы привести к роковым последствиям.[149]

Мы по-прежнему зависели от устойчивого восточного дрейфа, поэтому прокладывали курс несколько западнее Свартенвога — самой северной оконечности Земли Аксель-Хейберга. Все это время преобладали переменчивые ветры и густые туманы. Лед быстро превратился в более мелкие поля. Температура поднялась до нуля, воздух стал по-настоящему теплым. У нас прекратился хронический озноб. С легкими нартами, при сносной погоде мы продвигались довольно споро, невзирая на все усиливающуюся неровность пака.

Когда мы пересекли 83-ю параллель, то оказались западнее Большой полыньи. Ее берега окаймляла полоса ломаного и крошеного льда шириной в несколько миль. Бесчисленные неровности и несцементировавшиеся разломы создавали такие трудности, что не хватало сил ни у нас, ни у собак, для того чтобы тащить по ней нарты или лодку. Вынужденные следовать по пути наименьшего сопротивления, мы проложили курс на юг вдоль этой полосы. Ветер изменил направление, теперь он дул с востока, однако не было никакого спасения от тяжелого тумана, сгустившегося вокруг.

Последующие дни стали для нас днями отчаяния. Рацион пришлось сократить и людям и собакам, тогда как трудности путешествия непомерно возросли. В течение двадцати суток мы шли, не имея представления о своем местонахождении. Серая таинственная пелена окутывала нас словно саваном. Под нами волновалось море, но куда оно несло нас, я не знал. Однако более или менее точно я знал, что мы двигались навстречу бескрайнему, безнадежно открытому морю, где мы неминуемо погибнем медленной, голодной смертью. Каждая минута жизни приносила нам боль, отчаяние и страх.

Мир серого тумана безмолвствовал. Мои спутники обращали ко мне свои исхудавшие, сморщенные, как мумии, лица. Охватившее их отчаяние нельзя было описать словами. Все мое красноречие иссякло. Собаки присмирели. Понурив головы, опустив хвосты, они тащили нарты без всякого воодушевления. Мы, словно приговоренные к какой-то бесконечной, дантовой муке, напоминали мучеников, бредущих по загробному миру.

После душевной пытки от предчувствия надвигающегося голода, несмотря на боль в измученных мышцах, я не мог глаз сомкнуть. После изматывающих душу и тело переходов, острого голодания и неутолимой жажды опрокинувший все наши расчеты туман, словно отгородивший от нас все человеческие знания, однажды утром все же рассеялся. Наши сердца забились учащенно. Я ощутил такое облегчение, какое, должно быть, испытывает заживо погребенный человек, когда над ним неожиданно раскрывается его могила. Земля маячила к западу и югу от нас.

Однако судьба сурово обошлась с нами. После того как 84-я параллель осталась позади, мы, двигаясь вместе с массой льда, покрывавшего полярные воды, сами того не замечая, оказались унесенными океанским течением далеко в сторону. Наконец-то я, сделав обсервацию, определил, где мы находимся — широта 79°32 , долгота 101°22 . Как же далеко это от того места, где мы должны были находиться! Наше положение было действительно безнадежным. Результаты обсервации почти потушили тлевшие в нас угли надежды.

Мы находились в море Кронпринца Густава.[150] К востоку были низкие горы и высокие долины Земли Аксель-Хейберга, вдоль кромки которой и должен был пролегать наш обратный маршрут. Там были наши склады, полные всевозможных приятных вещей, и изобилие дичи. Однако мы были начисто отрезаны от всего этого.

Между нами и землей пролегали 50 миль мелкокрошеного льда и непреодолимых разводьев. Все наши многочисленные атаки на них были отбиты. Я понимал, что, если даже нам и удастся форсировать разводья, впереди нас будут ожидать 80 миль неизведанного пути до ближайшего склада на восточном берегу Земли Аксель-Хейберга.

У нас не было серьезных оснований считать, что на западном берегу Земли Аксель-Хейберга мы сможем как-то пополнить запасы продовольствия. Вот уже три недели, как мы существовали на три четверти рациона, а на последующие 10 суток у нас оставалось лишь по половине его. О том, чтобы возвращаться, повернув на восток или даже на север, не могло быть и речи, но и вперед идти мы уже не могли, потому что не имели достаточного количества продовольствия для поддержания своих сил.

Земля к югу от нас была ближе. К югу, как это, впрочем, и должно было быть, лежала широкая полынья, которую мы приняли за пролив Хассел. Справа и слева от нас виднелись низкие, покрытые льдом острова,[151] за ними — более крупные, которые Свер-друп назвал Землей Эллеф-Рингнес и Землей Амунд-Рингнес. Лед к югу выглядел довольно сносным, а направление дрейфа было юго-юго-восток.

В надежде на появление молодых тюленей мы двинулись в пролив Хассел по направлению к восточному острову. Прежде всего нам надо было поскорее избавиться от мук голода.

Переход 14 июня не измотал нас. Ярко светило солнце, и температура воздуха была чуть ниже точки замерзания воды. Узнав, где мы находимся, ступив на хороший лед и увидев землю, на короткое время мы, несмотря на пустые желудки, почувствовали себя счастливыми и сильными. Мы тщательно осматривали горизонт, стараясь обнаружить хоть что-нибудь движущееся, что-нибудь выказывающее признаки жизни. Мы забрались слишком далеко на юг, чтобы встретить медведя или тюленя. С чувством голодных дикарей мы ожидали, когда нам улыбнется удача. Мы проглядели все глаза. Казалось, сами души наши устремлялись вслед за нашими взглядами. Наши глаза болели от пристального наблюдения. Однако ни одна живая тварь так и не показалась. Мир продолжал оставаться пустынным и мертвым. Наши сердца казались единственными пульсирующими существами в этих краях.

Мы установили палатку под лучами вездесущего солнца, забрались в нее и, съев всего по четыре унции пеммикана, выпив по две чашки ледяной воды, попытались отдохнуть. Собаки, справившись с таким же рационом, но обойдясь без воды, тут же уснул! Я смотрел на этих несчастных созданий с нежностью и сожалением. Вот уже более двух недель, как они не издавали ни звука. Когда ездовая собака молчит и не дерется с соседями по упряжке — значит ей очень плохо. Наконец мне тоже удалось заснуть.

Примерно в 6 часов нас разбудил странный звук. Мы с удивлением озирались по сторонам. Мы не проронили ни слова. Снова послышался этот звук — серия тихих, серебристых ноток, песня какого-то живого создания, которая, по-видимому, нисходила с небес. Я слушал с восторгом. Мне казалось, что все это происходит во сне. Чарующая песня не умолкала. Я лежал как в трансе и не мог поверить, что божественное поющее создание принадлежало нашему реальному миру. Я не верил этому до тех пор, пока слегка не дрогнул шест нашей палатки. Затем прямо над нами послышался трепет крыльев. Это была птица — снежная овсянка, выводящая трели своей эфирной песни — первые звуки жизни, услышанные нами за многие месяцы.

Мы вернулись к жизни! Слезы радости катились по нашим изнуренным лицам. Если бы я мог поведать о воскрешении наших душ под звуки этой птичьей трели, о том новом интересе к жизни, который она принесла, я знал бы, что обладаю сверхчеловеческим умением выражать свои чувства.

С пением этой чудесной пташки на нас нахлынуло острое чувство ностальгии. Мы не обмолвились ни словом — тоска по дому сжала наши сердца.

Мы были голодны, однако нам не пришло на ум убить маленькое пернатое создание. Пташка казалась нам такой же божественной, как и та птица, которая явилась Ною в его ковчеге. Собрав немногие оставшиеся у нас крошки, мы вышли покормить птицу. Маленькое щебечущее создание весело танцевало по хрустящему снегу, по-видимому тоже обрадованное встрече с нами. Я наблюдал за ней словно зачарованный. Наконец-то мы вернулись туда, где была жизнь!

На пути домой. Первый лагерь на суше.

Мы снова ощутили прилив энергии. И когда наша маленькая гостья взвилась в воздух и полетела домой, наше настроение поднялось. С бьющимися сердцами мы следили за ее полетом, будто она была добрым знамением.

Мы настолько обрадовались визиту этой пташки, что у нас не возникло даже мысли о продолжении сна или отдыха. Теперь, зная, что находимся на припайном льду, мы направились прямиком к земле. Наши шансы добыть мяса могли бы возрасти, если бы мы двигались вдоль кромки воды, однако из-за состояния льда это было невозможно. Искушение как можно скорее ступить на твердую землю было столь велико, что ему трудно было противостоять. В конце тяжелого перехода (последние часы нам пришлось пробиваться по глубокому снегу) мы вскарабкались на ледовую кромку и наконец-то достигли островка — пятачка твердой земли. Когда мои ноги коснулись ее, во мне словно оборвалось что-то. Мы присели и предались радостям ребенка, копающегося в прибрежном песке.

Хотелось бы знать, случалось ли когда-либо подобному, ничем не защищенному от ветра островку, лежащему в пустыне смерти, производить на людей впечатление райского уголка? На этой голой кучке песка и глины мы были наконец-то избавлены от опасности, от стерильности, от иссушающего душу однообразия дрейфующего льда и вечного холода.

Мы привязали собак к скале и поставили палатку на снегу, который прикрывал настоящую землю. При всей моей радости я не забывал, что полюс был теперь наш, но в то же время я был готов отдать другим все его кристаллические прелести и всю связанную с ним славу. Чаша наших страданий слишком часто наполнялась до краев, а наших радостей — слишком редко для того, чтобы окружающее представляло для нас интерес и вызывало в нас новую жажду к полярным завоеваниям.

С тех пор мы решили держаться подальше от ужасных просторов полярного моря и продвигаться вперед, следуя абрису земли. Держась прибрежных скал, где нам мог угрожать голод, мы избежим участи щепок, унесенных океаном, и даже если мы не увидим никаких животных, то изредка найденная креветка сумеет хотя бы ободрить нас.

Мы ступали по земле с непривычным для нас ощущением безопасности. Однако эта триасовая суша,[152] низкая, голая и бесформенная, очень похожая на большую часть Земли Аксель-Хейберга, здесь была изрядно изъедена морозами, перемолота ледниками и сглажена сильными ветрами. Внутреннюю часть островка кое-где покрывало ледяное одеяло. Берега островка не могли похвастать ни живописностью рельефа, ни многоцветностью какого-либо утеса или мыса. Здесь не было даже ледяного барьера, только монотонные, ничем не примечательные песчаные или снежные склоны отделяли морской лед от берегового. Самые тщательные поиски не дали ни единого признака живых существ. Мы не увидели даже лишайника. Трудно вообразить более негостеприимное место, и вес же эта земля вызывала в наших сердцах глубокое чувство радости. Даже частичка тропического великолепия не смогла бы произвести на нас более глубокого впечатления. Взрыв страстей человеческих вызывается контрастами, а не восхождением на пьедестал славы.

В лагере нашу радость охладили спазмы в желудках. Раненая собака, которую в течение нескольких дней мы безуспешно пытались вылечить, была положена на алтарь постигших нас неудач, и… оставшиеся в живых собаки наелись досыта. Мы тоже разделили с ними трапезу. Вкус собачьего мяса не был нам неприятен, однако многие месяцы эта собака была нашим верным товарищем, и пока наши бессовестные желудки взывали к большему количеству еще горячего, кровоточащего мяса, ощущение вины охватило меня. Мы убили живое, преданное нам существо и теперь поедали его.

На нас было страшно смотреть. Лоскуты нашей меховой одежды, продранной на локтях и коленях, развевались на ветру. Подошвы обуви, истонченные в пленку, напоминали продырявленную бумагу. Наши чулки были порваны, рубахи из птичьих шкурок скормлены собакам, а ремни, нарезанные из наших спальных мешков, день за днем шли на удовлетворение собачьих аппетитов. Все свободное время мы только тем и занимались, что латали одежду. Одетые в лохмотья, с бурыми, обезображенными морозом лицами, изборожденными глубокими морщинами, мы, судя по наружности, достигли предела деградации.

На полюсе я был худым, но теперь казалось, что моя кожа обтягивала только кости, которые, выпирая наружу, помогали мне сохранить лишь очертания человека. Эскимосы исхудали так же, как и я. Мое лицо было таким же черным, как и у них. Однако за время путешествия они поднялись на более высокий интеллектуальный уровень, тогда как я опустился. Длительное напряжение, тяжкие испытания сравняли нас. Однако мы все еще были здоровы и могли выполнять трудную работу. Не только недостаток продовольствия иссушил наши тела — самые сильные муки голода были у нас еще впереди, — мы страдали от большого переутомления.

Когда мы проходили каким-то заливом в проливе Хассел, лед дрейфовал на юг. Мы заметили множество свежих трещин, появились разводья. Там, на снегу, мы увидели крошечные следы лемминга. Мы остановились и с большим интересом разглядывали первый признак четвероногого существа. Потом мы напали на старые медвежьи следы. Нас, выходящих из пределов безжизненного мира, эти простые явления очаровывали, они говорили о том, что оставалось рукой подать до тех мест, где можно будет добыть пропитание. При мысли об этом мы свирепели, словно первобытные люди.

Мы продолжали путь на юг, подобно волкам, шедшим по медвежьим следам. Нарты, как обычно, подпрыгивали на неровном льду. В надежде добыть тюленя мы заглядывали в каждую трещину. Поднимаясь с тороса на торос, мы в бинокль обшаривали горизонт в поисках медведей.

Мы находились не далее 10 миль от земли, когда Авела с подветренной стороны приметил какое-то пятно. Взглянув в бинокль, он вскрикнул. Собаки поняли его сразу. Навострив уши, они запрыгали, натянув упряжные ремни. Мы взяли восточнее, чтобы медведь не учуял нас, однако вскоре поняли, что имеем дело с таким же голодным, как и мы, зверем, потому что он проделал тот же маневр относительно нашей изменившейся позиции. Мы охотились за ним, а он — за нами.

Спрятавшись за торосом, мы ждали, как разовьются события. Зверь настойчиво приближался, часто вставал на задние лапы словно для того, чтобы получше рассмотреть Этукишука, который расположился на манер тюленя на льду, чтобы служить приманкой. Когда до зверя оставалось несколько сот ярдов, мы спустили собак, которые, как солдаты в траншее, ожидали' этой атаки. В мгновение ока исхудалые псы окружили озадаченного зверя. Почти не издавая ни звука, собаки кидались на гигантского медведя и вонзали клыки в его ляжки. Авела выстрелил. Медведь упал.

Вся лагерная техника и все преимущества горячей пищи были забыты. Мы поглощали мясо сырым с поспешностью волков, и никакая тщательно поджаренная вырезка не показалась бы нам вкуснее. Вот до какой степени мы изголодались.

Затем мы уснули, и после продолжительного сна наши глаза впервые за долгое время открылись для того, чтобы взглянуть на мир, расцвеченный новой надеждой. Угроза неминуемой голодной смерти была отвращена, и мы посвятили целый день ритуалу поглощения пищи. Даже после этого мы держали мясо на нартах, чтобы без лишних забот насыщаться им, когда захочется. В последующие дни к нам приближались и другие медведи, пожелавшие исследовать наши кладовые, что позволяло нам иметь неограниченный запас свежего мяса.

Обеспечив себя продовольствием, мы взяли курс на пролив Веллингтон и далее на пролив Ланкастер, где я надеялся встретиться' в июле — августе с каким-нибудь шотландским китобойным судном, на котором мы могли бы добраться до дома уже в этом году. Если бы мы попытались достичь Анноатока, то нам, по всей вероятности, пришлось бы зимовать на мысе Сэбин. Лед в Норвежской бухте, простиравшийся к востоку от нас, был так же трудно проходим, как и в море Кронпринца Густава. Посчитав все «за» и «против», я увидел, что возвращение на нашу базу восточным путем в это время года не сулит ничего хорошего. Расстояния до пролива Смит и пролива Ланкастер были примерно одинаковыми, однако южное направление позволяло нам воспользоваться гладким льдом попутного дрейфа.

Решение пробиваться к проливу Ланкастер было принято 19 июня. Мы находились западнее острова Северный Корнуэлл, но устойчивые туманы лишь временами позволяли нам разглядеть его самые верхние ледяные склоны. К западу было чисто, и Земля Короля Христиана выделялась на горизонте голубоватой линией. Вокруг нас лежали небольшие ледяные поля, однако мы не испытывали никаких затруднений, связанных со сжатием. Мы часто видели медвежьи следы. Море сверкало. Воздух был приятным и теплым, термометр показывал 10° выше нуля.

При каждой остановке тяжело дышавшие собаки опрокидывались на спину и катались по снегу. Они совали свои разгоряченные носы поглубже в белый прохладный снег. Если позволяло время, они быстро устраивали в снегу удобную постель и вытягивались там словно мертвые, чтобы освежиться бодрящим сном. При пробуждающем ударе бича они проворно вскакивали и были готовы с вызывающим рычанием ринуться вперед, однако обязанность натягивать тугие ремни быстро снимала с них вновь обретенный ими бойцовский задор. Собаки набрались сил, бодрости духа и передвигались довольно быстро. Всего двое суток назад они, опустив хвосты и с трудом переставляя лапы, едва волочили нарты, не обращая внимания на слабину упряжи. Однако сочное медвежье мясо заставило их косматые хвосты гордо свернуться калачиком, что обещало нам несколько дополнительных миль в сутки.

Дрейф унес нас в пролив Пенни, что лежит на полдороге между Землей Батерста и полуостровом Гринелл. У небольших островов по обоим берегам пролийа массы льда разобщались, вскрывались и громоздились в огромные пирамиды. Поскольку здесь ледяные поля проталкивались сквозь узкие горлообразные проливчики, сжатие достигло огромной силы. Пройти можно было только посередине пролива и со скоростью не более нескольких миль в день. Однако стонущий лед дрейфовал на юг быстро. Устойчивый туман словно вуалью завешивал берега справа и слева, однако мы видели поодаль от берегов острова, по которым и определяли свое местоположение. У острова Дунд дрейф прекратился, и мы постарались пробраться к берегу полуострова Гринелл. Продвинувшись на восток, ближе к земле, мы увидели, что лед стал исключительно труднопроходимым. Однако погода стояла великолепная. На прогалинах между снежными наносами, на теплой почве, покрытой согревающим мхом, появились накопившие за зиму силы пурпурные и фиолетовые цветы — первые цветы, которые мы видели после долгой полярной ночи, и это глубоко взволновало меня. С окутанных туманом вершин до нас доносился вой волков. Повсюду виднелись следы песцов и леммингов. На горизонте появлялись гаги и чайки.

Вся природа сверкала радостной улыбкой середины лета. Вокруг расстилалась бодрящая, сказочная страна, по которой так истосковались наши сердца, со своей музыкой, от которой наши барабанные перепонки давно отвыкли. Это был настоящий оазис. Море являло собой постоянно движущуюся картину белого льда и сверкающей синевы. Теперь, когда наши души освободились от леденящих шор, эти солнечные мотивы входили в сердце радостными порывами. В этой словно сонной тишине мы все же держались моря, где слышали стон пакового льда, который напоминал нам о родных берегах. Снежная капель положила конец нашей жажде. Фонтаны китов и тюленей сулили нам такую роскошь, как топливо, в то время как низкие утиные крики как бы готовили нас к приему лакомства.

Когда мы, дрейфуя на юг, приблизились к покрытому мхом небольшому острову, то увидели на снегу сильно заинтересовавшие нас следы птенца снежной куропатки. Собаки навострили уши и задрали носы, а мы обшарили ясное небо глазами, силясь слухом или зрением уловить местопребывание этого полярного цыпленка. У меня выработалось особое пристрастие к нежному мясу куропатки, и оставшиеся во мне угрызения совести были приглушены для того, чтобы я мог не отказать себе в этом удовольствии.

Пока я лелеял свое чревоугодие, снежная куропатка занималась делами иного рода. Два каплуна ворковали любовные песенки застенчивой курочке, а потом, внезапно решив, что тут нет места для двоих, развернули сражение со штормом крыльев и многочисленными выпадами. Находясь в состоянии такого возбуждения, они оба скатились в трещину во льду, где могли бы стать легкой добычей для нас. Однако даже при пустом желудке иногда наступает потребность проявить великодушие, которое льстит сознанию и закрывает глаза на гастрономические прихоти.

В тот же день позднее мы увидели вдали нечто такое, что напоминало две движущиеся человеческие фигуры. Мы заторопились к ним, чтобы удовлетворить свою потребность в общении с себе подобными. Фигуры то казались очень высокими, то превращались в обыкновенные точки на горизонте, и я подумал, что это происходит из-за того, что эти двое перемещаются по неровному льду. Однако полярная оптика часто играет злые шутки с глазами человека и его восприятием перспективы. Когда мы внезапно поднялись на торос, с которого открывался более широкий обзор, объекты нашего наблюдения взлетели вверх. Это были вороны. Их размеры увеличивались или сокращались отражающими и рефлектирующими поверхностями различных по плотности слоев атмосферы, так же как вогнутое зеркало превращает человеческое лицо в карикатуру на его обладателя. Я горько рассмеялся. И все же, несмотря на разочарование, эти живые существа доставили мне радость.

Медведи больше не покушались на наш лагерь, однако тюлени с удобствами располагались на льду вдоль нашего пути. Добрый, щедрый мир округлил наши талии до вполне приличных размеров.

Теперь мы с гораздо большим вожделением охотились на уток и земноводных животных. Мы стали разборчивы в еде. Покуда мы находились в подобном расположении духа, нам удалось добыть трех карибу. Это были прекрасные создания, которые угодили нашим не только гастрономическим, но и эстетическим вкусам. К сожалению, из-за очень неровного, грубого льда мы не смогли унести мяса более чем на несколько дней. Обычно мы брали с собой только самые лакомые куски, однако каждый съедобный кусочек карибу был погружен на нарты.

С таким мобильным запасом продовольствия и топлива мы, не ^ омраченные предчувствием острого разочарования, продвигались вдоль побережья пролива Веллингтон к бухте, уверенные в том, что продвигаемся к дому.