Моё пост-имаго

Глава 2. Тревожные дела.

Давно перевалило за полночь, и туманный шквал разошелся не на шутку. Мгла опустилась на город, пожрала его и переварила – вместе с крышами, дымоходами, фонарными столбами и мостами. Туман пытался проникнуть за закрытые ставни, забивался в трубы, полз в щели. Во всем Габене на улице сейчас не осталось ни единой живой души, и жители, будто пациенты психиатрической лечебницы, каждый со своими маниями и страхами, оказались заперты в своих квартирках, в своих головах. Но кое-где их заперли вместе с другими…

Полицейский паб «Колокол и Шар» на одноименной Полицейской площади был весьма популярным местечком – разумеется, в определенных кругах. Несмотря на непогоду и время он полнился народом. Все столы были заняты, а владелец паба, отставной старший констебль Брекенрид, едва успевал разливать эль. Накануне служителей закона в Тремпл-Толл распустили еще в два часа дня, и, разумеется, первым делом многие из них отправились в излюбленный паб, некоторые пребывали здесь до сих пор.

Согласно расхожему мнению свое название «Колокол и Шар» получил благодаря старому колоколу над входной дверью заведения – такие колокола прежде висели на городских столбах, под которыми дежурили констебли в молодость мистера Брекенрида; впоследствии их заменили на сигнальные тумбы. Что касается шара, то и он обнаруживался неподалеку – стоял на постаменте в самом центре общего зала: серую каменную голову покрывали трещины, а в некоторых местах даже сколы. И тем не менее, вырезанный на ней витиеватый герб Полицейского ведомства Габена с гордым девизом «Следить. Ограничивать. Не позволять» пребывал в целости и сохранности. Когда-то этот шар красовался на парапете кровли Дома-с-синей-крышей, но однажды взлетающий полицейский фургон, отнесенный ветром, случайно задел его – сбил колесом, и он упал на крышу. Возвращать на место шар не стали, а вместо этого стащили вниз, и он долгое время лежал в луже на заднем дворе штаб-квартиры полиции Тремпл-Толл. Мистер Брекенрид посчитал, что негоже так обращаться со служебными реликвиями и поставил паре молодых констеблей бутылку «Синего зайца», чтобы они принесли шар в паб. Никто не был против. Так шар поселился под этой крышей и быстро стал для посетителей привычной частью родной и такой уютной обстановки.

Полицейский паб… Сколько всего кроется в этих двух словах! Несмотря на то, что здесь собирались лишь злобные, безжалостные, жестокие, циничные и грубые личности, а именно господа констебли, к самому мистеру Брекенриду и его собственности они относились уважительно и даже с почтением. Мистер Брекенрид был не из тех, с кем можно шутить, и его паб являлся одним из тех немногочисленных мест в городе, где наглые и привыкшие к собственной безнаказанности полицейские оплачивали счета целиком и полностью.

Пышные пшеничные усы мистера Брекенрида, поблескивающие помадкой, скрывали извечную кривую ухмылку. Глаза трактирщик постоянно щурил, а о его тугие напряженные скулы можно было сломать себе взгляд. Все эти черты бывалого, прожженного полицейского были при бывшем старшем констебле и поныне.

Даже сейчас мистер Брекенрид мог дать фору многим молодым и крепким констеблям. Его руки бугрились огромными мускулами – казалось, их отлили из бронзы, жилетка едва не трещала, натянутая на его грудь, словно на бочонок. Предплечья трактирщика, выглядывающие из-под закатанных рукавов рубахи, были покрыты многочисленными татуировками, свидетельствующими о разных периодах его славной полицейской жизни. Имелись в наличии отметины, связанные с получением звания, чернильные звезды символизировали убитых преступников, цветки обозначали отправленных на каторгу или в тюрьму Хайд, а изображения веревочных петелек – повешенных. Все это были обязательные служебные знаки: кожа каждого констебля в Саквояжном районе представляла собой подробную хронику его славной и (чаще всего) пестрой карьеры, тщательно расписанная полицейским татуировщиком из Дома-с-синей-крышей.

Сейчас в пабе было не продохнуть от людей, буквально отмеченных смертями и страданиями прочих. По городу ходили жуткие – один хуже другого – слухи о том, что творилось в стенах «Колокола и Шара». И чтобы не возникало сомнений, насколько близки они к правде, стоит подчеркнуть, что поговорка «Хуже констебля может быть только пьяный констебль» возникла отнюдь не на пустом месте. Полицейские пьянеют быстро, они не склонны к тихому, мирному полусонному опьянению ваших тетушек с бокалом шерри под мягкую музыку из граммофона. Под воздействием эля констебли становятся подлинными извергами, облаченными в форму и вооруженными дубинками, которые в это время редко остаются висеть на поясе.

Мистер Брекенрид, в свою очередь, подавал клиентам лишь эль собственного изобретения – «Синий заяц», или же по-другому «Полицейскую пьянь». «Заяц» действительно имел синий оттенок, помимо этого пах скипидаром, делал пьющих его чрезмерно агрессивными, но что хуже – вызывал очень быстрое и неуемное привыкание: попробовавшие этот эль, больше не могли пить ничего другого.

Вот и сейчас в пабе постоянно раздавились крики: «Подбавь, Брекенрид!», «Еще двух “Зайцев”!», «Полицейской пьяни нам!», и бывший старший констебль щедро наливал большие пинтовые кружки, а мальчишки, которых в пабе было как блох на дворняге, спешно доставляли их к месту назначения, пробираясь через густые дымные тучи от трубок, сигар и папиреток.

Мальчишки эти были сыновьями, племянниками, подчас даже внуками господ полицейских, которых те приучали к славной жизни блюстителя закона с ранних лет. К примеру, в одном темном углу раздавался громкий душистый хохот, который сопровождали многоголосые призывы: «Да! Бей его, Джимми!», «По голове! Нет! Не туда! Он же так сразу отрубится!», «По темени бей!», «По лбу лупи!», «Да подбородок не забывай!». Джимми, мальчик девяти-десяти лет испуганно молотил дубинкой какого-то несчастного смуглого человека, очевидно, приезжего. Тот выл, орал, забивался в угол, вся его голова была в кровоподтеках, и с каждым ударом дубинки свежих ран на ней добавлялось. Ничего из ряда вон выходящего – просто некий отец учил своего сына, как правильно приветствовать в Габене господ иммигрантов.

В другом месте под одобрительный гогот старших двое мальчишек примерно одного возраста схватились друг с другом – они пытались повалить один другого на пол, запинать, даже выдавить глаза: «В деле поимки вертлявых любые методы сгодятся!». Заботливый дядюшка при этом учил племянника разбивать нос определенным образом: как разворачивать кулак, куда именно бить, чтобы «им» было максимально больно, чтобы «у них» все плыло перед глазами, но при этом «они» не теряли сознание. «Это целая наука, я бы даже сказал, искусство!» - сообщал дядюшка-констебль.

На втором этаже паба совсем мелкий мальчишка, чуть старше шести, но при этом ругающийся, как портовый грузчик, под нетрезвые комментарии дымящих папиретками зрителей отбивался от здоровенной крысы. Крыса была едва ли не с него ростом, худющая, с лысым хвостом и торчащими ребрами, с длинной оскаленной пастью. Всю ее плешивую шкуру покрывали жуткие черные отметины – словно о нее раз за разом тушили сигары и папиретки. Сражаясь с мальчиком, крыса свистела и рычала, разбрызгивая по сторонам слюну, пыталась ухватить ребенка клыками. А тот, держа своего ужасного противника за горло одной рукой, пытался лупить его по морде сбитым в кровь кулачком другой. Проделывал он это весьма профессионально, и было видно, что это не первый его подобный бой, а вокруг господа констебли улюлюкали и хохотали. «Некоторые из них кусаются, Билли!», «Ты должен быть готов ко всяким грызунам, вылазящим из бедняцких вагонов!», «Наподдай как следует этому хвостатому!».

Толпа на обоих этажах паба шумела, как колесный пакетбот в железном банковском сейфе. Внизу, у стойки, было совсем не протолкнуться, на втором этаже было чуть поспокойнее и потише. Кое-кто даже пытался обсуждать дело, и им при этом почти не приходилось орать.

Для Бэнкса и Хоппера паб был вторым домом. Хотя для Бэнкса едва ли не первым – здесь он появлялся чаще, чем в своей убогой квартирке над скобяной мастерской. И сейчас помимо, разумеется, мистера Брекенрида вокзальные констебли были единственными, кто здесь работал.

Бэнкс и Хоппер чистили револьверы. Рядом с ними на столе стояли полупустые кружки и целые колонны пачек с патронами.

- Думаешь, он сильно злится?- спросил Хоппер, поскрипывая квадратной челюстью.

- Перебесится,- ответил Бэнкс.

Речь шла о сержанте Гоббине. В сравнении с сержантом Гоббином Хоппер и Бэнкс были сущими невинными ягнятами. Этого человека боялись буквально все в Тремпл-Толл: лавочники, мастеровые, конторщики, ну и другие тоже. Если вы перешли ему дорогу, вас могли найти всплывшим в канале Брилли-Моу – и это в лучшем случае. В худшем – ваше тело приняла бы городская канализация, и вас вообще никогда не нашли бы. Сержант Гоббин не терпел неповиновения, был до крайности жесток, почти не имел над собой авторитетов. И пусть он и отчитывался нехотя перед господином комиссаром, напрямую сержант подчинялся лишь господину судье Сомму, и на пару эти двое перевешали многих лично им неугодных. Помимо прочего, сержант Гоббин был садистом и любителем «уроков жизни», как он это называл – за любую провинность было нетрудно лишиться чего-нибудь подороже пальцев или языка.

И вот вчера вечером, прямо перед наступлением туманного шквала, неудовольствие господина сержанта ощутили на себе двое его подопечных, которые частенько работали, если выражаться мягко, его личными посыльными. А если оставить мягкость в покое, то они ходили с поручениями по различным адресам, выбивали долги, ломали пальцы и челюсти, притесняли и запугивали, но чаще хватало одного лишь имени сержанта Гоббина, чтобы беседы проходили намного быстрее, а собеседники становились в разы сговорчивее.

На этот раз сержант злился не на кого-то там, а именно на Бэнкса и Хоппера, поскольку рассчитывал, что они выполнят его поручение. Он сказал, что ему пришлось доверить это поручение Хоскинсу, который делал все правильно сугубо через раз, повезло еще, что это был именно тот, удачный, раз.

- Это было очень важное поручение!- сжав зубы, процедил сержант.

- У вас все поручения важные, сэр,- ответил Хоппер, видимо, пытаясь подлизаться, но Гоббин поглядел на него так, что бедняге показалось, будто его кожу с лица сняли раскаленным ножом.

- Это было из…- сержант понизил голос,- деликатных поручений.

- Аааа,- закивали оба констебля понимающе. «Деликатное поручение» значило то, что у него есть заказчик – скорее всего, богатый, влиятельный и непременно желающий остаться неизвестным.

- Так что вы прошляпили по двадцать фунтов на каждого, и это за дело на четверть часа.

- Какая жалость…- проскулил, искренне жалея об упущенной возможности, Хоппер.

- А что было за дело?- поинтересовался более любопытный Бэнкс.

- Нужно было встретить некоего мистера у кое-какой сигнальной тумбы, прикинуться, что стоишь на посту, направить его по определенному адресу, в указанном направлении. А если сам не подойдет, заговорить с ним, предложить помощь и опять-таки отправить в нужном направлении…

- И верно, дело-пшик.

Но оба констебля точно не могли бы им заняться, так как в это самое время выслеживали Черного Мотылька, о чем они, разумеется, доложили сержанту. Тот для проформы накричал на них и для вида поугрожал, что они не только не получат паровые самокаты, но при этом он отберет у них их старые, после чего с ноткой отеческой злобы заключил:

- Но раз уж взялись, извольте выполнить. Вот и будет повод утереть нос Мэйхью, а то что-то слишком уж возится с ним господин комиссар. «Лучший сыщик города», тоже мне! Нужно воспользоваться возможностью, пока он отстранен, и изловить эту вашу тварь, запереть виновников и доказать господину комиссару, что и без Мэйхью мы прекрасно справляемся. Глядишь, его и не вернут обратно.

- Но, сэр,- сказал Хоппер,- дело приняло весьма острый оборот. Нам бы не помешало вооружение…

- А дубинки ваши вам на что? Затылки чесать?

- Сэр, тварь злобная – уже убила двоих, ранила третьего,- начал было Хоппер, а Бэнкс поспешно добавил:

- Сэр, она летает. Дубинками нам ее не достать.

- Убедительно, Бэнкс,- сказал сержант Гоббин и выдал обоим два девятизарядных «реддинга», велел взять к ним патроны в оружейной комнате. Бэнкс и Хоппер предусмотрительно запаслись патронами на случай целого нашествия Черных Мотыльков.

Так как в обычное время огнестрельное оружие уличным полицейским не выдавалось, то «обновка» тут же привлекла к себе внимание всего паба, а Бэнкс с Хоппером к тому же, нисколько не стесняясь, устроились на самом видном месте и принялись чистить револьверы, не особенно при этом понимая, зачем их вообще нужно чистить. Каждому, кто подходил, они важно сообщали, что им поручено невероятно опасное дело и что они охотятся на злобную тварь, которой какие-то шушерники с перекрестка не ровня. Впрочем, вскоре, к досаде обоих констеблей, ажиотаж коллег поугас.

- Где носит этого Шнырра?- возмущенно спросил Бэнкс.

- Эй, помяни простуду – закашляешь,- усмехнулся Хоппер, заметив тщедушную фигуру в клетчатом пальто, пробирающуюся между столами.

Как ни пытался Шнырр Шнорринг выглядеть неприметно, он все время ловил на себе неприязненные взгляды. Еще бы – ведь что это был за тип! Тронутый плесенью коричневый котелок криво сидит на макушке, того и гляди сбежит с угловатой головы. Руки в карманах едва ли не по локоть, спина ссутулена, а взгляд шныряет по углам. Неровно поседевшие клочковатые бакенбарды – просто ночной кошмар любого цирюльника.

- Эй! Чего это мы должны торчать тут и ждать тебя до самого рассвета!- прикрикнул Бэнкс, когда Шнырр Шнорринг подошел к их столу.

- Да, мог бы и поторопиться, Шнырр.

Осведомитель приподнял за край котелок в приветствии, на миг обнажив наканифоленную плешь.

- Прошу вас, господа хорошие,- сказал он заискивающим и пропитым голосом,- вы ведь знаете, как мне не нравится это прозвище.

- Тебя все знают, как Шнырра Шнорринга,- веско заметил Бэнкс.- И нам плевать, что тебе там не нравится.

- Понял, Шнырр?

Осведомитель недовольно пожевал покрытыми уродливыми оспинами губами.

- Да, господа хорошие, понял.

- Как ты пробрался через шквал?- спросил Бэнкс.

- О, я знаю ходы, господа хорошие. Некоторые канавы и щели – под землю, через чердак, сквозь общий коридор меблированных комнат, по лестнице вниз, по лестнице вверх – еще один чердак, и вот я здесь.

- Занимательно,- безразлично сказал Хоппер.- Рассказывай, что узнал. А то многие, понимаешь ли, болтают, будто Шнырр Шнорринг в курсе того, кто убийца из утреннего поезда.

- Да, сэр. Так и есть, сэр,- подобострастно ответил Шнырр.- Сегодня я, как всегда поутру, осматривал Чемоданную площадь и окрестности вокзала, чтобы в случае чего тут же сообщить вам, господа хорошие, если увижу что-то, что может вас заинтересовать. Я видел, как мальчишка украл кошелек у джентльмена на станции омнибуса. Я даже знаю, где он ошивается, этот рыжий веснушчатый оборванец. Еще я видел, как кэбмен Джоунзи дурит приезжего, сообщая ему, что адрес, который на самом деле за углом, находится на другом конце города, и путь к нему будет стоить на два фунта больше, чем в действительности…

- Ближе к делу, Шнырр,- приказал Бэнкс, и Шнырр, задрожав, продолжил:

- Около девяти утра, когда двери ресторана госпожи Примм открылись, я увидел двух интересных цепочников.

- Цепочников, значит…

«Цепочниками» в Тремпл-Толл называли людей с более-менее терпимым достатком, что позволяло им обзавестись цепочкой для карманных часов.

- Ну да,- покивал Шнырр.- Вели они себя очень уж подозрительно. Одетые во все черное, лица скрыты шарфами, глаз не разглядеть из-за защитных очков. Еще у них были черные котелки. И чем же, господа хорошие, они привлекли к себе внимание такого рачительного и неусыпного наблюдателя, как я, как вы думаете? У них ничего не было в руках. Никаких портфелей, сумок, чемоданов – ничего.

- Неужели?- усмехнулся Бэнкс.- Это показалось тебе странным, Шнырр?

- Да, сэр. Все, кто появляется в окрестностях Чемоданной площади, что-то при себе имеют – хотя бы небольшой портфельчик. Рабочие сюда не захаживают, а прочие – и городские, и приезжие… у них наличествует как минимум саквояж. Как-нибудь обратите внимание – это сразу бросается в глаза, если глядеть на руки. Ничего не таскают только те, кто работает на площади: чистильщики разные, кэбмены, члены причальной службы, лавочники, но тех я всех поголовно знаю.

- Ну, допустим.

- Эти же двое были одеты, как джентльмены: хорошие, новые пальто, шелковые шарфы, котелки из таких, что продают ближе к площади Неми-Дрё.

- Мы поняли, Шнырр. Дальше.

- Они зашли в переулок за Паровозным ведомством, остановились там.- Шнырр понизил голос – видимо, перешел к сути.- Я прокрался следом, спрятался, пригляделся-прислушался. И то, что я услышал, уж поверьте, господа хорошие, вам точно понравится. Мой нюх (самая ценная наследственная черта, доставшаяся от прабабушки) как обычно меня не подвел. Сперва я решил, что один из этих двоих был главным. Он отдавал приказы, а другой спрашивал и уточнял. Но потом я понял: тот, что подчинялся, – вовсе не его какой-то там прислужник, а скорее… как это… ну, когда совета спрашивают у более опытного.

- Вроде, как среди нас двоих Хоппер,- сказал Бэнкс.- То есть они вроде как напарники?

Шнырр задумался, будет ли определение точным – он был весьма дотошным доносчиком.

- Я бы сказал, один исполнитель, а другой, скорее, консультант.

- Это ж откуда ты такие слова мудреные знаешь?- завистливо нахмурился Хоппер.

- Караулил одного клерка-счетовода когда-то, чтобы вам же, господа хорошие, сообщить. Думал, он уворовывает из конторы, но оказалось, что он просто считать не умеет.

- Значит, советчик,- заключил Бэнкс.

- Да, один постоянно спрашивал и уточнял, а тот, важный… он ему все расписывал, как и что делать.

- И о чем у них там речь шла, не тяни…

Шнырр зыркнул по сторонам и приблизился к констеблям вплотную, склонился над столом и, приставив ладонь к губам, по секрету им сообщил:

- Они обсуждали убийство профессора в купе прибывшего поезда и что некий Келпи их опередил. И еще, что экземпляр потерян – мол, его прихватил этот Келпи. И тогда я понял, что Келпи и есть тот самый убийца.

Оба констебля подобрались. Презрительная снисходительность к этой отвратной даже для них особе мгновенно отступила.

- О чем еще они говорили?- спросил Бэнкс и облизнул враз пересохшие губы.

- Еще они говорили, что им нужно отыскать Келпи,- продолжил Шнырр,- он, мол, должен знать, где мотылек, недаром он прихвостень старого профессора. Тот, первый, хотел отправиться за Келпи немедленно, но другой, советчик который, сказал, что Келпи от них никуда не денется и они знают, где его искать, ведь тот почти не покидает ГНОПМ.

- ГНОПМ?

- Это научное общество рядом с улицей Семнадцати Слив, большущий дом, возле него еще станция кэбов.

- Гм. Научное общество, значит…- скрежетнул зубами Хоппер – ему тут же вспомнился совет доктора Горрина отправиться в научное общество – эх, зря они ему сразу не последовали.

- Что еще говорил этот советчик?- спросил Бэнкс и, достав блокнот с карандашиком, принялся поспешно в нем писать.

- Он сказал, что прежде им нужно замести следы. Избавиться от улик, каких-то дневников, что-то прибрать на Чемоданном кладбище. Ему не понравилось, что делом занялась какая-то подозрительная личность – как я понял, доктор какой-то. Они-то, заговорщики, полагали, что особо тщательного осмотра тела не будет. Доктор, мол, влез и все усложнил.

- Да уж,- невесело усмехнулся Бэнкс.- Этот проклятый доктор и его мерзкий щенок вечно все усложняют. Что было дальше?

- Они распрощались и разошлись – каждый в свой конец переулка. А я уж было решил вам доложить поскорее, но испугался, что сведения будут недостаточно достоверными.

- Хе-х! Признайся, Шнырр, ты просто решил заколотить побольше. Твой процент и все такое…

Шнырр Шнорринг, разумеется, работал не просто так. С каждой удачной наводки он получал небольшую выплату – это, как он говорил, «позволяло ему держаться на плаву», на что констебли постоянно шутили, что Шнырр и без того чувствует себя, как старый башмак в канаве и прекрасно умеет держаться на ее поверхности.

Доносчик не стал спорить и продолжил рассказ. Оказалось, что после подслушанной встречи первым же делом он отправился в ГНОПМ, решив вызнать как можно больше про этого Келпи. Он поговорил с управляющим и выяснил, что там действительно есть некий Келпи, и что он – заместитель главы кафедры, которая занимается бабочками. При этих словах оба констебля переглянулись и даже на мгновение приподнялись на своих стульях.

- Бабочками занимается, ну надо же.

- Бабочками, дери их.

Также Шнырр Шнорринг сообщил, что прямой начальник этого Келпи несколько дней назад умер от удара или еще чего-то в том же духе и, помимо него, на кафедре осталось всего пару студентов. И без сомнения, этот расчетливый Келпи порешил профессора в поезде, чтобы тот конкуренцию на должность не составлял. То есть вот он, мол, и мотивчик: избавиться от начальства и самому стать начальством. Еще Шнырр выяснил, что глава кафедры получает на семь фунтов в неделю больше, чем его помощник.

- Хм.

- Гм.

Бэнкс и Хоппер оба задумались. Слишком это все звучало гладко, слишком походило на правду… но они ведь любили, когда все просто – кому вообще нужны лишние сложности?! Шнырр Шнорринг, глядя на них, уже начал потирать руки.

- Не спеши слюни пускать, Шнырр,- сказал Бэнкс, заметив неосторожную улыбочку доносчика.- Ты еще не заработал свои денежки.

- Но я… это… как же?!

- Еще проверить нужно, что ты там навынюхивал.

- Ндаа, а то знаем мы таких.

- Оскорбляете?!- возопил Шнырр.- Да я! Столько лет! Верой и правдой!

- Верой и правдой, говоришь?- прищурился Бэнкс.- Был у нас тут когда-то такой, который верой и правдой. А потом сочинять начал. Помнишь своего предшественника, Шнырр? Помнишь, что с ним стало, когда он решил подзаработать сверх положенного?

Шнырр помнил. Он прекрасно помнил. И поэтому его лицо непроизвольно передернулось. Скажем так, свое место личного осведомителя у господ Хоппера и Бэнкса он получил не просто так. Прошли годы, а мозоли на его руках, натертые удавкой, до сих пор не зажили, при этом ноздри доносчика с торчащими из них лохматыми волосами словно бы и сейчас ощущали запах раскаленного воска, заливаемого в горло предыдущего доверенного лица вокзальных констеблей.

- А когда я смогу получить свою плату?- Шнырр неуверенно поежился.- Я столько накаблучил по всему городу… и мои сведения… по такому-то делу! Это ведь важное дело, я прав, господа хорошие?

Хоппер уже было согласно кивнул, но Бэнкс его опередил:

- Это просто одно из текущих дел,- равнодушно заявил он.- Сильно губы-то не раскатывай, Шнырр. Есть еще что доложить?

- Нет, сэр. Так когда я…

- Как оформим арест твоего Келпи, так и тебя осчастливим. А теперь свободен.

- Да, сэр. Доброй вам ночи.

Шнырр попятился и, через шаг подобострастно приподнимая котелок, поспешил удалиться, пока не вызвал гнев господ полицейских. Он прошел через зал, где уже почти все констебли спали в обнимку со своими кружками – храпели, завалившись на столы, напоследок еще раз кивнул и был таков.

- Что думаешь?- спросил Бэнкс, когда доносчик исчез в неприметной дверке сбоку от лестницы.

- Предположу, что этот малый заметно ускорил процедуру.

- Ты прав.

- Что будем делать? Подождем, как закончится шквал, и тут же нагрянем в эту ГНУМП?

- ГНОПМ, вернее.- Бэнкс выглядел довольнее кота, упившегося ворованным молоком.- Разумеется, первым делом туда. Сцапаем бабочника, а уж бабочник приведет нас и к самой бабочке.

- А эти болваны,- продолжил Хоппер,- саквояжный докторишка и мелкий его приспешник, останутся с носом. Давай, что ли, выпьем за хорошо проделанную работу!

- Ну, за такое я ж всегда согласен.

Но радость констеблей была недолгой: оба с грустью и тоской обнаружили, что в почти пустых кружках плескалось что-то лишь на дне, да и то эта гадость давно уже выдохлась.

И тут, будто специально по заказу, словно у мистера Брекенрида был день рождения и он вдруг решил облагодетельствовать всех кругом, перед их столиком возник незнакомый мальчишка с зализанными назад волосами и узким лицом. Мальчишка этот появился столь внезапно, будто вылез из-под соседнего стола – к слову, Хопперу показалось, что так оно и было, но кто в действительности доверяет боковому зрению. К тому же в руках мелкий с трудом удерживал две полные кружки, и это решительно перевесило любые подозрения.

Всем своим видом паренек походил на юного родственника одного из коллег-полицейских. Рукава рубашки закатаны до локтей, взгляд дерзкий, воротник небрежно расстегнут, галстука нет. Мальчишка выглядел так, словно только что дрался в одном из углов паба и лично победил целую стаю здоровенных крыс. Подобная дерзость лично Бэнксу импонировала, и он тут же пожалел, что это не его личный сын или на худой конец племянник.

- Это еще что значит?- тем не менее, сурово спросил толстый констебль, кивая на кружки в руках у мальчишки.

- Счастливая случайность?- добавил Хоппер и сглотнул – его горло уже преждевременно ощущало, как по нему течет эта чарующая синеватая жидкость.

- Нет, это вам, господа констебли,- сказал мальчишка.- С почтением от моего дядюшки, мистера Уилсона.

- Что еще, дери его, за Уилсон?- хмуро спросил Хоппер.

- Он констебль, сэр.

- Ясно, что не портовая девка, раз ты здесь,- усмехнулся Бэнкс.

- Мой дядюшка передает, что это уплата долга.

- Постой-ка, это Уилсон с угла Роузвуд и Паркс?- догадался Хоппер.

- Нет,- вставил Бэнкс и многозначительно поглядел на напарника.- Это Уилсон с Семафорной площади. Это тот долг, помнишь?

- А. Тот долг.

Мальчишка быстро согласно закивал.

- Ну что ж, это неплохое начало.- Констебли взялись за кружки.- Но передай дядюшке, что парой пинт он не отделается.

- Передам, сэр.

- Еще передашь дядюшке наше почтение. А теперь сгинь отсюда.

- Передам, сэр. Слушаюсь, сэр.

После этого мальчишка ретировался, прошмыгнул меж столов и опустился на пустующий стул в дальнем углу зала второго этажа. Спящие кругом констебли не обращали на него внимания, а те двое, которым он доставил эль, о нем уже и думать забыли. Они решили как следует отметить прорыв в деле: кружки застучали друг о друга, эль захлюпал, перетекая в жадные глотки.

Настроение констеблей улучшалось с каждым глотком, но при этом сами они становились все более вялыми и сонными, а мальчишка, глядя на них, нервно и нетерпеливо теребил в кармане стеклянный пузырек некоего снадобья.

В какой-то момент толстяк Бэнкс отметил, что Хоппер уже вовсю храпит, спрятал лежавшие перед ним на столе револьверы и отправился догонять напарника в стране снов. Буквально через пару мгновений он уже протяжно и с присвистом храпел.

Что касается коварного мальчишки, то он еще какое-то время выждал, после чего поднялся со своего стула, прошел через зал и подкрался к спящим вокзальным констеблям. Огляделся. Убедившись, что никто не смотрит, он, затаив дыхание, засунул тоненькую кисть в карман мундира толстяка. Нащупав там конверт, он его осторожно потянул и с ловкостью опытного воришки извлек на свет.

Завладев конвертом, мальчишка проверил его содержимое, улыбнулся и, стараясь не шуметь, спустился на первый этаж паба, а затем двинулся к двери, ведущей в погреб.

Возле стойки мистер Брекенрид все еще наливал парочке самых выносливых служителей закона и порядка, и их нетрезвая свара между собой сослужила мальчишке хорошую службу: пользуясь тем, что трактирщик отвлекся, он проскользнул в погреб. Спустившись по лесенке, он прошмыгнул между рядами бочек и стеллажами с винными бутылками, после чего открыл деревянную крышку люка в дальнем углу погреба и нырнул под землю. Там он взял оставленный сюртук и двинулся в путь.

Где-то через полчаса, а то и меньше (он не следил за временем), паренек оказался уже под собственным домом, взобрался по металлическим скобам-ступеням, надавил на рычаг. Круглая крышка люка отошла в сторону, и он выбрался из подземелья в чулан. Затем осторожно выскользнул из него в прихожую и на цыпочках двинулся к вешалке, чтобы повесить на нее свой сюртук. Но не успел сделать и шага. Почуяв знакомый запах вишневого табака, он потянул носом воздух и испуганно обернулся.

- А теперь расскажи мне,- раздался железный голос,- где тебя носило и что это за вид?

***

Кэб катил по тихой уютной аллее, и лишь застрявшие в кронах каштанов клочья тумана еще напоминали о закончившемся вчера ночью туманном шквале. Кэбы и самоходные экипажи сонно продвигались по узкой проезжей части между двумя рядами деревьев. Порой раздавались вялые гудки клаксона, по тротуару туда-сюда шмыгали люди на моноциклах и паровых роликовых коньках, а прохожие выглядели приветливыми – здоровались друг с другом и даже улыбались. И улыбки их были не туго натянутыми, как бельевые веревки толстых дам с Хартвью или Бремроук, а походили на настоящие, искренние, приветливые улыбки из жизни, когда все хорошо и никаких серьезных бедствий не намечается.

Семафор перемкнуло на красный, и кэб остановился на углу. Аллею, по которой он двигался, пересекала еще одна улица-аллея, чуть более широкая – почти бульвар, – вымощенная ровной зеленоватой мостовой. На перекрестке стоял вполне добродушный с виду констебль. Он весьма смутил одного из пассажиров остановившегося кэба, поскольку в нем не было ни злобы, ни явной черствости, ни хмурости или ехидства – полицейский просто желал прохожим доброго дня, следил за тем, чтобы никто не попадал в затруднительные ситуации, и явно был готов прийти на помощь в случае чего. Этот человек отчаянно не походил на тех полицейских, которые собирались в пабе «Колокол и Шар», да это был отнюдь и не Тремпл-Толл.

Прошло уже примерно полчаса, как кэб преодолел Угрюмый бульвар, который считался негласной границей между Саквояжным районом и Парковым, или Сонным районом, который официально именуется Сонн.

Джаспер отвернулся от окна и поглядел на дядюшку. Тот сидел напротив, молчаливый и как всегда бледный. Глаза его холодно поблескивали в тени от полей цилиндра. Глядел он перед собой, о чем-то думал. Присутствия племянника доктор Доу словно не замечал.

- Ты все еще злишься?- спросил мальчик.

Что ж, повод действительно был. Джаспер не только нарушил данное дядюшке обещание отправиться спать, но еще и пустился в опаснейшую, рискованнейшую авантюру, которая лишь чудом, по мнению дядюшки, окончилась благополучно. Когда Джаспер вернулся домой и наткнулся на немигающий дядюшкин взгляд, он тут же понял, что все его предыдущие измышления касательно перемен, произошедших в Натаниэле Френсисе Доу, можно смело отмести, да и вообще забыть о них, как о несостоятельных, поскольку встретил его хорошо знакомый бессердечный автоматон.

Дядюшка не кричал на него, не устроил ему бесхитростную взбучку в стиле злобных и грубых взрослых из бедных кварталов Саквояжного района или хладнокровных, высокомерных, но намного более жутких воспитателей из кварталов не-таких-уж-и-бедных. Он ничего не говорил. Даже не поднялся из кресла. Просто сидел и слушал. Джаспер все ему выложил – как на духу рассказал, что именно сообщил ему мальчишка из паба «В чемодане», рассказал, что побудило его отправиться в «Колокол и Шар». Как только он признался, где именно пропадал, дядюшку словно бы перемкнуло. Нет, он не подобрел. Напротив – перешел в еще более холодное и металлическое состояние строгости, ведь до сего момента он предполагал, что племянник отправился к мистеру Киттону поздороваться после возвращения, поболтать о различных глупостях, вроде крыс с двумя головами – куда ему еще идти? – но лишь услышав, как Джаспер рисковал, он будто отрешился – погрузился вглубь самого себя и зачерпнул ведром немного тьмы, плещущейся на дне души.

Он не сделал поблажку, даже когда узнал, насколько важные сведения добыл Джаспер. И вообще вел себя так, словно племянник его то ли предал, то ли еще что-то в том же духе. В общем, это был классический дядюшка. Он лишь поинтересовался:

- Что это за ужас приключился с твоей головой? Ты что, боксер из порта?

- Это маскировка,- Джаспер ткнул пальцем в свои влажные, зачесанные назад волосы.- Так ходят констебли без шлемов.

- Никогда не видел констеблей без шлемов. Думал, у них вообще волос нет. Отвратительно.

Это было едва ли не последним, что сказал дядюшка.

Весь остаток туманного шквала Джаспер провел у себя в комнате. «Думал о своем поведении». Точнее, он должен был о нем думать, но все его мысли вертелись лишь вокруг расследования дела о Черном Мотыльке. А еще он невероятно страдал: бездействие так сильно противоречило его неугомонной натуре, что к вечеру следующего дня у него уже начали трястись ноги и руки. Зашел молчаливый дядюшка, принес чашку сиреневого чая, так же молчаливо ушел. Чай немного помог: наверное, дядюшка капнул туда успокоительную микстуру. И все равно ощущение бессмысленности растрачиваемого попусту времени давило. Нервное возбуждение переросло в скуку, и хуже всего было то, что ее нельзя было скрасить приключениями мистера Суона из «Романа-с-продолжением» – он ведь был наказан. Миссис Трикк было запрещено давать Джасперу печенье, ел он строго по расписанию, и то различные гадости, вроде тушеной капусты с капустными котлетами, капустного супа, капустной каши и «Шу-флёрр» – так витиевато и подло называлось рагу из цветной капусты. Уже через день на капусту Джаспер глядел с ненавистью. Более жестоким дядюшка быть просто не мог.

А еще он отказывался говорить с Джаспером. Не только о деле – он вообще не проронил ни слова за все то время, что бушевал туманный шквал.

Мальчик сидел у окна, глядел на белесую марь, пытался что-либо различить там. Больше всего он боялся за мистера Келпи, которого эти констебли-остолопы непременно арестуют, как только распогодится. И когда шквал все-таки закончился, он решился. Решился снова нарушить дядюшкино указание и покинуть дом. Улизнуть втихаря – по подземному ходу, если входная дверь будет заперта, а потом бежать – бежать к научному обществу, чтобы предупредить мистера Келпи. Преисполнившись решимости, он потянул на себя дверь комнаты и с ужасом понял, что она заперта. Дядюшка перешел все границы!

В этот момент в самом Джаспере будто включились те самые эмоции, которые он прежде временами испытывал к своему личному злодею Натаниэлю Френсису Доу. Но не успел он как следует в себе их развить, как скрипнул ключ, дверь отворилась, и в комнату, лязгая своим железным сердцем, вошел дядюшка Натаниэль. Он сказал:

- Собирайся, мы выезжаем.

Не прибавив больше ни слова, он развернулся и направился к лестнице. При нем был его неизменный саквояж.

Спустя минут десять доктор Доу и его племянник покинули дом в переулке Трокар, быстро добрались до Чемоданной площади, сели в один из кэбов. Мальчик не обратил внимания на адрес, который дядюшка указал кэбмену, и, лишь когда на перекрестке Блэр они свернули на Пыльную улицу и поехали дальше на запад, он понял, что путь их лежит отнюдь не в научное общество.

- Куда мы едем?- спросил Джаспер взволнованно.

- В Сонн,- был ответ.- В Клуб охотников-путешественников.

- Но зачем нам в этот клуб?! Нам нужно предупредить мистера Келпи!

- Успеется.- Доктор Доу пожал плечами, словно его совершенно не заботила судьба несчастного заместителя кафедры Лепидоптерологии.

- Его арестуют! Его схватят!- начал было Джаспер, но дядюшка поднял руку, успокаивая его.

- Мы пробудем в Сонн недолго, и к тому же все учтено.

Когда Джаспер поинтересовался, что это должно значить, дядюшка пояснил, что время у них есть, так как еще половину дня все констебли Саквояжного района будут заняты так называемыми последствиями туманного шквала.

После этого доктор Доу надолго замолчал, предоставив Джаспера самому себе, его мыслям и видам, открывавшимся из окошка кэба.

Вот так и вышло, что они сидели в этом экипаже, а путь завел их в Сонн. И когда молчание стало совсем уж невыносимым, Джаспер его нарушил:

- Ты все еще злишься?

Мальчик уже решил было, что дядюшка так и не ответит, но тот поглядел на него и сказал:

- Это не злость. Если бы я злился, я бы не взял тебя с собой.

- Дядюшка, я…

- Ты понимаешь, что случилось бы, если бы тебя поймали в полицейском пабе?

- Я не…

- В лучшем случае тебя бы избили до полусмерти и вышвырнули бы прямо в туманный шквал. В худшем…- он на мгновение замолчал, будто пытался изобрести для племянника наиболее неблаговидную судьбу,- если бы Бэнкс и Хоппер поймали тебя при попытке стащить фотокарточки, они опять же сперва тебя бы избили, а затем бросили бы в застенок Дома-с-синей-крышей. А после тобой занялся бы какой-нибудь изверг, вроде судьи Сомма. И я бы не смог тебе никак помочь. Считаешь, что я должен был бы стоять и смотреть, как тебя вешают где-то на задворках квартала Хайд?

- Дядюшка, я…

- Я не злюсь,- он покачал головой, и в его голосе прозвучало не столько разочарование, сколько едва уловимая обида. Джасперу даже стало не по себе.- Я знал, что ты начнешь встревать во все что ни попадя, если мы возьмемся за это дело. Я сам тебя подтолкнул к этому. Это все сугубо моя вина, и ответственность лежит на мне. Я совершил ошибку, полагая, что ты уже достаточно взрослый, чтобы обдумывать свои шаги и просчитывать последствия. Прежде наличие у тебя логики, не присущей детям твоего возраста, несколько притупляло чувство моего волнения за тебя, иначе я ни за что не оставил бы тебя с мистером Киттоном и ему подобными наедине. Я знал, что ты умный, умнее многих взрослых… а еще я верил тебе, поскольку прежде ты от меня ничего не скрывал и никогда не лгал мне.

Джаспер потупился, ему стало стыдно, а дядюшка продолжал:

- Я обещал твоей матери, что ты не умрешь по нелепой случайности. Почему-то она боялась именно этого. И теперь я понимаю почему.

- Риск того стоил!- вспыхнул мальчик и вскинул глаза на дядюшку.- Если бы я рассказал тебе, что задумал, ты бы ни за что не позволил мне это сделать! И ты зря думаешь, что я, как какой-то дурак, попался бы! Нет! Я бы ни за что не попался! Я все продумал! Я даже замаскировался! И они бы ничего не заметили, потому что я взял твой «Сноррин доктора Глэдфью» из стеклянного шкафа в кабинете и подлил его в эль Хопперу и Бэнксу.

- Я заметил его отсутствие. Почему ты предпочел «Сноррин доктора Глэдфью» хорошо зарекомендовавшему себя «Сонному сну от доктора Слиппинга»?

- Он быстрее действует, и в побочных эффектах у него чихота и высыпание на…

- Весьма коварно.

- Спасибо.

- Это не был комплимент.

Дядюшка произнес это настолько отчужденным голосом, что у Джаспера не осталось сомнений по поводу того, что он думает о маленьких воришках, крадущих его лекарства. Дядюшка всегда относится к своим скляночкам и тюбикам с маниакальной дотошностью и едва ли не нежностью. В том, что касалось всяческих пилюль, драже, глоссет, различных линиментов, притирок, сиропов и порошков, он напоминал одержимого коллекционера, оправдывая свои три полностью заполненных стеклянных шкафа в кабинете сугубо целесообразностью и желанием всегда иметь под рукой то, что может спасти чью-то жизнь. Но Джаспер знал, что на деле его просто умиляет все это многообразие форм и расцветок таблеточек, и каждую пилюлю для больного он едва ли не отрывает от сердца. Пару раз в неделю дядюшка занимался тем, что, сидя за своим столом, с превеликим удовольствием и тщанием перераскладывал, каталогизировал и вел учет всех имеющихся у него лекарств. Что ж, вероятно, на данный момент он уже восполнил потерю крошечной склянки с ускоренным снотворным, а чтобы не было так жаль утраты, наверное, побаловал себя покупкой дюжины пилюль от сердечных паразитов или еще чего-то подобного.

- Ты учел то, что стандартных трех капель для таких громил не хватит?- спросил дядюшка.

- Да. Я капнул по шесть.

Доктор покачал головой.

- Я узнал много важного,- хмуро проговорил Джаспер.

- Это так.- Дядюшка не стал спорить.

- Выяснил новые сведения о людях в черной одежде.

- Верно.

- Добыл фотокарточки.

- Я знаю.

- Я никуда не денусь.

Дядюшка вздрогнул.

- Что?- спросил он.

Джаспер пристально поглядел на него.

- Я все знаю,- сказал мальчик.- Миссис Трикк, мистер Горрин и ты сам… все вы ведете себя так, будто по-прежнему не верите, что я вернулся. Как будто вы все считали, что я решил остаться у бабушки навсегда. Но я же здесь. И ни за что там не остался бы. Мне там ужасно не понравилось. Скучно, занудно и невыносимо.

- Ну да, вряд ли моя мама позволила бы тебе участвовать в охоте на жутких тварей.

- Она не позволяла мне даже раскрывать рта в присутствии взрослых,- пожаловался мальчик.- И мне было разрешено заниматься только детскими делами. А детские дела, в ее понимании, – это складывать рубашки, начищать обувь и читать книжки о хороших манерах, потому что, по ее словам, если начнется война, я не смогу взять с собой на фронт слуг, которые будут складывать мои рубашки и чистить мне башмаки, но даже на фронте хорошие манеры мне ни за что не повредят.

Доктор Доу понимающе кивнул.

- Это вполне в мамином духе,- сказал он.- После курса идеального складывания рубашек следует курс идеальных воротничков – уголок к уголку, одинаковое расстояние…- Джаспер непроизвольно поглядел на дядюшкины воротнички – судя по всему, этот курс он освоил безукоризненно.- Мы с Сиренией… с твоей мамой за все наше детство играли как самые обычные дети лишь шестнадцать раз. В смысле, я шестнадцать, а твоя мама – пятнадцать. Как сейчас помню: у нее тогда был урок «Как правильно общаться с гувернанткой».

Джаспер рассмеялся. А потом вдруг вспомнил, что дядюшка никогда не шутит, вспомнил свое пребывание у бабушки, и ему стало совсем не до смеха.

- Она хотела меня постричь,- пожаловался он.- Говорила, что я похож на ворону. Но я сказал ей, что у меня особая болезнь, которая передается только через ножницы и убивает наповал. И что ты прописал мне не стричься.

- Неужели?- Было видно, что дядюшка не знает, хмуриться ему или снисходительно поднять брови.

- И знаешь, что она сделала? Принялась рассуждать, какой из цирюльников в окрестностях менее всего ценен для общества. Она всерьез намеревалась принести какого-то бедолагу в жертву, но постричь меня! Там было так отвратно, что я как будто умер. И все время я хотел поскорее вернуться.

- Ну да, а здесь еще и таинственные убийства, расследования, приключения, как в твоем этом романе.

- Намного лучше!- заверил Джаспер и широко улыбнулся. Судя по всему, дядюшка действительно больше на него не злился.- Ты вообще думал о том, что я тебе рассказал? О том, что мне удалось узнать?

- Разумеется. Это слишком важные сведения, чтобы их игнорировать. И мы их проверим. Но прежде я хочу проверить кое-какую свою гипотезу.

- О, ты что-то придумал?

- Не спеши радоваться. Повторяю: это всего лишь гипотеза.

- Ну, раз мы едем в Клуб охотников-путешественников, то это не просто гипотеза,- блеснул своей «необычной для ребенка» логикой Джаспер.

Дядюшка поглядел в окошко. Кэб проезжал мимо ботанического сада. Над оградой нависали огромные бутоны-ловушки плотоядных мухоловок. У этих растений был характер собак, выглядывающих из-за забора в поисках, кого бы цапнуть. Прохожие старались обходить ограду, потому что хищные цветки и в самом деле выглядели голодными – вероятно, смотритель сада их еще сегодня не кормил. Доктор Доу, погруженный в свои мысли, ничего не замечал.

- Это дело…- отстраненно проговорил он.- Я просто гляжу на него, как на болезнь. Я пока что не знаю, что это за болезнь и как ее лечить. Я вижу симптомы, провожу анализы, прослеживаю развитие и стадии.

- Дело в Черном Мотыльке?- спросил Джаспер.

- Черный Мотылек – это мнимый симптом, за которым прячется истинный. Болезнь полагает, что я ухвачусь за то, что мне пытаются сунуть прямо под нос. Этот коварный недуг хочет, чтобы я применил лечение и… сам же и убил больного. Я надеюсь, ты уловил мою аналогию…

- Дело не в Черном Мотыльке,- заключил Джаспер.

- Вот именно. Меня не оставляет чувство… вернее, подозрение. Понимаешь ли, Черный Мотылек слишком явный, как это назвали бы господа констебли, «фигурант» в деле. Он настолько примечателен, что одним своим незримым присутствием затмевает собой все остальное. И в лучшем случае каждый занятый этим расследованием считает, что просто обязан непременно надеть пробковый шлем, взять штуцер и отправиться на охоту за ним.

- Думаю, они это делают с сачком,- со смехом вставил Джаспер, тут же представив неловкого пухленького мистера Келпи, вооруженного длиннющим ружьем, которое тот, наверное, даже не удержит в руках.

Дядюшка задумчиво покачал головой.

- Ты думаешь, что Черный Мотылек – это просто…- Джаспер замолк, пытаясь подобрать нужное слово,- приманка? Но зачем?

- Гипотеза, о которой я говорил. Ты ведь был возле Клуба охотников-путешественников, не так ли? Ты слышал, о чем говорили господа Бэнкс и Хоппер? Что ты думаешь об этих самых джентльменах-охотниках?

Джаспер нахмурился и вгрызся в губу.

- Ну… флики говорили…

- Господа полицейские,- строго исправил дядюшка.

- Да. Господа полицейские говорили, что члены этого клуба снобы, что они хвастаются тем, каких они тигров убивают, какие привозят шкуры и головы.

- Вот именно. А еще, даже будучи в экспедиции, они отправляют в клуб фотокарточки, чтобы их товарищи прослеживали их путь, заключали пари и тому подобное.

- Я не совсем понимаю, дядюшка…

- Эти люди, словно заядлые морфинисты или курители дурмана из Гари, не могут жить без своего наркотика. А их наркотик – это острота ощущений и жажда отнимать жизни. Помешанные на убийстве живых существ, привилегированные и пользующиеся одобрением в обществе, они возвращаются с охоты и все время проводят дома в ожидании следующей охоты. И они многое готовы отдать, чтобы это ожидание сократилось. Вот я и выдвигаю предположение, что Черный Мотылек был привезен сюда и выпущен на свободу, чтобы стать предметом травли. Это сильный, опасный хищник, который может не только дать отпор, но и напасть первым – он уже это доказал. Изловить его трудно. Более того – он и вовсе считается вымыслом. Просто изумительный зверь для всякого любителя охоты.

- Они решили устроить на улочках Габена… как там это слово из «Романа-с-продолжением»? Ну, когда мистер Суон противостоял браконьерам в жаркой Занзибби?

- Сафари,- ненароком выдал, что читал роман доктор Доу, но Джаспер не обратил внимания. Его поглотила дядюшкина гипотеза:

- Сафари, да. И они ловят Черного Мотылька по всему городу? Думаешь те типы в черном тоже из джентльменов-охотников?

- Быть может, они и были охотниками, но джентльменами они точно не являлись,- презрительно сказал доктор Доу.- Джентльмены не стали бы стрелять там, где присутствуют женщины и дети. Да и похищениями они нечасто занимаются…

Договорить доктор Доу не успел, так как экипаж качнулся и встал.

- Прибыли, господа!- сообщил кэбмен с передка, и пассажиры, покинув кэб, ступили на подметенный и аккуратный тротуар Сонн…

…Весь обратный путь в Тремпл-Толл внутри экипажа царила атмосфера величайшего разочарования. Эту атмосферу можно было потрогать пальцем, лизнуть, она была вязкой и всепроникающей. От нее было не скрыться.

Доктор Доу сидел прямо, совершенно не шевелился и вообще не моргал. Джаспер даже испугался, что его парализовало. Как и предполагал дядюшка, в Клубе охотников-путешественников они пробыли недолго, но на этом его удачные догадки, к сожалению, закончились.

Как только они вошли, управляющий, невысокий, полноватый, но весьма бодренький старичок, с вежливой настойчивостью, которую доктор Доу называл «пассивной агрессией», попытался не столько узнать, кто они и куда направляются, сколько выставить их (кто бы они ни были) вон, обратно по мраморным ступенькам на зеленоватый тротуар. Но стоило доктору Доу сообщить, что они явились для того, чтобы внести пожертвование в фонд Клуба, отношение управляющего к ним коренным образом изменилось. Их поспешно и весьма почтительно (на языке доктора Доу это звалось «мармеладное лицемерие») провели через широкий коридор, стены которого были сплошь увешаны головами различных животных: на пастях – оскал, в застывших глазах – предсмертный ужас. Дальше – по мраморной лестнице, устланной длинным бордовым ковром, на второй этаж, где в конце полутемного, заставленного креслами и диванами и затянутого, как водится, табачным дымом и многоголосым смехом, зала их оставили перед резной дверью вишневого дерева.

В кабинете их встретил лично господин учредитель Клуба, престарелый джентльмен с выправкой отставного военного. Без всякого сомнения, тот служил в колониальных войсках – доктор узнал на его скуле работу военных врачей, приписанных к региону Эйлан: крест-крест-линия-крест – характерный шов, бледнеющий след от старой раны. Помимо этого, бронзовый загар въелся в старика так глубоко, что превратился в природный оттенок кожи, довольно причудливо контрастирующий с пышными седыми бакенбардами, переходящими в подкрученные усы.

Стоило посетителям войти и представиться, господин учредитель Клуба предложил им вино и сигары (не исключая Джаспера), на что доктор Доу вежливо, но настойчиво отказался и осуждающе глянул на племянника, придушив только лишь зарождающийся в глазах мальчика блеск.

Далее, когда они опустились в удобные кожаные кресла, произошло то, чего Джаспер совершенно не ожидал. Ничуть не смущаясь, дядюшка выдал, на памяти мальчика, самую сложную, продуманную и изощренную ложь собственного изобретения. Если бы племянник сам не услышал, он ни за что бы ни поверил, что дядюшка на подобное способен. Лишь только дежурные приветствия отзвучали, доктор Доу сообщил господину учредителю о том, что намерен пожертвовать весьма крупную сумму на нужды Клуба. Разумеется, за свое щедрое вложение он рассчитывает понаблюдать за охотой.

Судя по нервно задрожавшим рукам старика, увенчанным гербовыми перстнями, по его загоревшимся глазам и многочисленным мелким кивкам, просьба не была из ряда вон. Он подтвердил это уверением, что состоятельные джентльмены в Габене нередко платят, чтобы тем или иным образом поучаствовать в экспедициях и в частности в охоте. На что дядюшка ответил, что его интересует не просто охота, а ловля конкретного зверя, о котором ему сообщили… друзья. На слове «друзья» дядюшка с видом профессионального заговорщика понизил голос и многозначительно прищурился. Жест был понят, и господин учредитель кивнул, мол, продолжайте.

- Речь идет о звере, на которого объявлена тайная охота,- сказал дядюшка.- Я хотел бы принять в ней участие и готов за это расстаться с весьма крупной суммой. Разумеется, я спешу заверить вас о соблюдении любых правил и требований секретности касаемо данного мероприятия: без записей, никакой фотосъемки. Мои друзья…- очередная пауза,- уверили меня, что это будет определенно лучшее приключение, которое я смог бы себе найти в наше скучное, монотонное, почти лишенное всяческих удовольствий время. И я просто не мог упустить такой шанс, вы понимаете?

Голова престарелого учредителя Клуба, казалось, вот-вот отвалится от того, как часто он кивал, ожидая продолжения.

- Вот я и хотел бы узнать, каким образом я мог бы во всем этом поучаствовать. Хотел бы узнать условия. Повторяю: все будет сохранено в строжайшей тайне, инкогнито прочих участников сохранится.

- На какое животное вы хотите поохотиться?

- На легендарного Черного Мотылька,- сказал дядюшка и выжидающе поглядел на господина учредителя Клуба.

Лицо старика никак не изменилось. Это значило что либо он просто не понимал, о чем речь, либо ожидал именно этого, и доктор склонялся ко второй версии.

- Что ж,- наконец, сказал господин учредитель Клуба, постучав пальцами по столешнице,- я готов пойти навстречу такому достойному джентльмену. Позвольте мне уточнить всего пару нюансов.

- Конечно.

- Вы готовы внести аванс? Спешу напомнить, что вам предстоит лучшее приключение, которое только можно сыскать. Это ведь легендарная охота, как-никак. Я бы даже сказал: Со-бы-тие! Ваши друзья,- он кивнул,- не ошиблись.

- Аванс – разумеется,- нетерпеливо сказал доктор Доу – он чувствовал, что близок. Нервозность дядюшки передалась и Джасперу. Мальчик даже слегка наклонился вперед и крепко сжал кисть одной руки другой, чтобы унять дрожь.- Какие еще нюансы?

- В какой стране вы желаете поохотиться на Черного… гм… вы сказали, Мотылька? Вроде бы, речь шла о мотыльке, так ведь?

- Простите, я не совсем вас понимаю,- пробормотал доктор. Тут он отчетливо ощутил, что разгадка тайны ускользает от него так, словно он пытался поймать дирижабль сачком из паутины.

- В какой стране?- повторил господин учредитель Клуба.- Я дам вам атлас, и вы укажете. Если вы пока не определились, то можете выбрать прямо сейчас.- Старик уже повернулся к тяжелому книжному шкафу за его спиной.

- Простите, но я вообще не собираюсь куда-либо выезжать,- сказал доктор Доу.

- Постойте, но как же?

- Я рассчитывал поучаствовать в охоте здесь, в Габене.

- В Габене?- удивился господин учредитель Клуба.

- Да, именно. В Габене,- раздраженно проговорил доктор Доу – он уже все понял.- Очевидно, в городе в ближайшие дни не планируется никакая охота на Черного Мотылька, организованная через ваш почтенный Клуб охотников-путешественников.

- Боюсь, что нет… эээ… но если вы желаете, мы можем попробовать поискать, чем…

- Нет, благодарю…- он повернулся к племяннику, и тот понял его без слов – поднялся на ноги.- Видимо, произошло какое-то недоразумение. Прошу, простите за потраченное время. Видимо, мои… гм… друзья решили надо мной подшутить…

Разочарование. Оно поглотило доктора Натаниэля Френсиса Доу. Всю дорогу обратно через зал, по лестнице вниз, по коридору и к выходу из здания, мимо недоуменного управляющего, разочарование, будто яд, травило дядюшку Джаспера, а когда они сели в экипаж, оно еще и усилилось.

Только лишь взяв кэб из Сонн обратно в Тремпл-Толл, доктор тут же пожалел, что отпустил экипаж, на котором они приехали в Клуб: стоимость проезда до Саквояжного района оказалась в два раза больше – местные кэбмены не слишком-то любили покидать свои уютные зеленые улочки.

Доктор хмурил брови и раздумывал, а Джаспер перебирал в уме все те клочки сведений, что у них имелись, вот только все равно ничего не складывалось.

- Я не могу понять, как так вышло, что Клуб охотников-путешественников совершенно ни при чем,- пробормотал дядюшка,- учитывая то, что мы слышали на записи. Если они даже не представляют, о чем речь… Непохоже, что господин учредитель солгал нам.

- Странно, да,- кивнул Джаспер.- Но мы могли бы узнать там что-нибудь о сэре Хэмилтоне…

- Боюсь, этот след также ведет в тупик. Клуб, в котором мы побывали, не имеет вообще никакого отношения к делу, кроме, разве что, того, что настоящий охотник был его членом. И фотокарточки… как жаль, что они совершенно бесполезны.

Это была правда. Дело в том, что по с таким риском добытым у констеблей фотокарточкам узнать самозванца оказалось совершенно невозможно. На каждой он был запечатлен таким образом, что его лицо не попадало в кадр. На одной фотокарточке он просто стоял спиной, на другой – скрывался за собственным локтем, держа у глаза подзорную трубу, еще на одной с его пробкового шлема до самой шеи свисала мелкая москитная сетка, а на общем портрете с профессором и Вамбой неудачный блик слишком подозрительно прошелся как раз поперек его носа, размыв и засветив лицо.

Почти всю дальнейшую дорогу доктор Доу и Джаспер просидели в молчании. Каждый думал о своем, но как только кэб оказался в Тремпл-Толл и затрясся по местной неровной брусчатке, мальчик решил, что более откладывать другой важный разговор нельзя:

- Мы скоро приедем, дядюшка,- многозначительно сказал Джаспер.

Все время, что бушевал туманный шквал, речи о мистере Келпи и его участии в этом деле не шло. Сам же Джаспер не верил в историю Шнырра Шнорринга, но даже он не мог спорить с тем, что выдумать ее у него ни за что бы не вышло – слишком уж многое из того, о чем он говорил, соответствовало тому, что уже знали они с дядюшкой: люди в черной одежде, их планы, фамилия Келпи, упоминание ГНОПМ.

- Мистер Келпи,- напомнил мальчик.- Ты ведь говорил, что видел человека с кофром. Неужели это был мистер Келпи? Разве ты не узнал бы его?

Доктор тяжело поглядел на племянника.

- Теперь, когда у нас есть сведения из полицейского паба, я не могу со стопроцентной уверенностью утверждать, что это был не мистер Келпи,- и, предвосхищая уже готовое вырваться возмущение Джаспера, он добавил: - Фигура и рост соответствуют.

- Ты действительно полагаешь, что мистер Келпи мог взять и убить профессора? Они же были так близки! А мистер Келпи… он ведь… он такой добрый.

- Это Габен, Джаспер,- угрюмо проговорил дядюшка.- Здесь может твориться все, что угодно. И даже люди, которые кажутся нам хорошими и порядочными, в любой момент способны нас неприятно удивить. Я бы предпочел не строить предположения, а выяснить у мистера Келпи все лично. И скоро мы выясним.

Он кивнул на окно. Кэб подъезжал к Габенскому научному обществу Пыльного Моря.

Лишь только Джаспер и доктор Доу зашли в кабинет профессора Гиблинга, как мистер Келпи, сидевший за столом и до того что-то писавший в большой тетради, бросил на них быстрый испуганный взгляд, который тут же попытался замаскировать добродушной улыбкой. Разумеется, у него ничего не вышло. Джаспера кольнуло неприятное ощущение – ему впервые показалось, будто подслушанное им в полицейском пабе – правда.

- О, да-да! Господин доктор, мастер Джаспер! Мое почтение!- воскликнул мистер Келпи и задел локтем чернильницу.- Вы, верно, пришли за фонарем. Он еще не готов. Я боюсь, что все имеющиеся у нас фонари для ловли Червоточников либо битые, либо слишком малы, чтобы привлечь Черного Мотылька. Этим утром я дал заказ нашему стекольщику из «Френн и Тоуард», они приступили к работе всего пару часов назад. Вы понимаете, туманный шквал – мастерские и лавки только-только открываются.

Мистер Келпи выглядел еще более нервным, чем обычно. Еще сильнее потел, часто-часто моргал, постоянно тянулся за платком. Быть может, он таким был и ранее, просто теперь Джаспер глядел на него совершенно другими глазами. Подмечал то, на что прежде не обращал внимания, так как при знакомстве нарочитая нелепость и неловкость этого маленького человечка совершенно не вязались с образом жестокого убийцы или таинственного заговорщика, который мальчик нарисовал в своем воображении.

- Мы пришли не только за этим, мистер Келпи,- сказал доктор.- Появились новые сведения по поводу смерти профессора Руффуса.

- Да? Я весь внимание.

- Прежде я бы хотел спросить, мистер Келпи, вы ничего не хотите нам рассказать?

- Что? Эээ… я…- бабочник отвел глаза. Было видно, что он то ли стыдится, то ли чего-то боится.- Я…

- Тогда я с вами сам поделюсь,- неприкрытую враждебность в тоне доктора Доу не уловить было попросту невозможно, но мистер Келпи сейчас был отчаянно рассеян. То он что-то искал среди бумаг на столе профессора, то пытался промокнуть тряпицей пролитые чернила, то рылся в карманах в поисках платка.

- Эээ… хорошо,- негромко сказал помощник главы кафедры Лепидоптерологии.- Вы ведь не будете против, если я при этом займусь раскрытием?

- Простите, чем?

- Раскрытием. Это подготовка экземпляров для занесения их в списки.

- Мистер Келпи,- сухо проговорил доктор Доу.- Сейчас на это нет времени ни у нас, ни у вас, и я бы советовал вам…

- О, нет-нет!- возмутился и порозовел бабочник.- Боюсь, я не могу отложить это дело на потом, поскольку многие экземпляры будут безнадежно испорчены.

Мистер Келпи торопливо поднялся на ноги и вышел из-за стола:

- Мы прекрасно можем поговорить и во время раскрытия, уверяю вас. Прошу, проследуйте за мной в эксикаторную комнату.

Мистер Келпи прошел мимо пылающего молчаливым возмущением доктора и недоуменного Джаспера и покинул кабинет. Посетителям не оставалось ничего иного, кроме как последовать за ним. Заместитель главы кафедры отворил соседнюю дверь, повернул газовый вентиль и осветил небольшое помещение, отдаленно походящее на медицинскую операционную. Белый кафель, непонятного назначения машины, множество банок на полках, оцинкованный рабочий стол, тут же поселивший в голове у Джаспера дурные мысли об операциях, и столешница, идущая вдоль стен по всему контуру помещения.

- Мы здесь разглаживаем бабочек,- пояснил мистер Келпи, снял с вешалки белый полотняный фартук и надел его.- Не все они поступают к нам в развернутом виде, сразу же готовые для экспозиций и коллекций.

Мистер Келпи подошел к одной из машин и принялся заводить ее рычагом. Механизм загудел. Лепидоптеролог извлек из кармана пачку спичек и поджег горелку, открутил вентиль, поддавая жару; жидкость в стеклянных сосудах, установленных наверху машины, начала нагреваться.

- Мы используем здесь пар,- добавил бабочник.- Пар расправляет сморщенные, слепленные крылышки. Эти стеклянные эксикаторы,- он указал на сосуды,- основной инструмент для того, чтобы экспонат стал, собственно, экспонатом. До тех пор это всего лишь заготовки.

Мистер Келпи повернул одну из ручек на основном корпусе машины, и в эксикаторы посыпались бесцветные игольчатые кристаллы.

- А это фенол, карболовая кислота, чтобы предохранить заготовки от гнили и плесени. Заплесневелая бабочка – что может быть хуже!

Доктор Доу мог бы перечислить множество вещей похуже, вроде ампутации, выдергивания зубов и человеческого храпа, но промолчал.

- Фенол токсичен,- заметил он вместо этого.- Вы ведь осведомлены об этом?

- Разумеется.- Мистер Келпи указал на тонкие трубки-гармошки, ведущие от котлов куда-то прочь из помещения.- Мы отводим кислотные пары прямо к арахнологам. Никогда не любил пауков…- Он хихикнул, но наткнулся на настороженные и преисполненные подозрительности взгляды.- Я шучу-шучу! Что же вы!

Мистер Келпи позволил машине работать автономно, а сам сел за рабочий стол. Зажег настольную лампу, взял в руки пинцет и склонился над сложной системой увеличительных стекол.

- Ой-ой-ой,- пробормотал он себе под нос.- Головка глядит набок. Это так некрасиво, так неизящно… Но ничего, детка, мы все поправим…

Джаспер разглядывал бабочек, которые уже сохли, прицепленные к лентам на столе булавками. Ему вдруг на мгновение стало нехорошо. Что-то кольнуло глубоко в груди, словно его самого укололи булавкой. Но недомогание прошло почти сразу, как появилось.

Жидкость в емкостях забурлила, раздался свисток, и мистер Келпи направился к машине. Он взял тонкую лопаточку, на которой лежали два сморщенных комка, и положил их на тонкую сеточку, натянутую на обруч. Сам этот обруч он поставил на специальные ножки в сухой части стеклянного эксикатора, плотно закрыл крышку, предоставив пару проходить через сеточку из нижней части сосуда в верхнюю.

Доктор Доу устал ходить вокруг да около, или же, что более соответствовало ситуации, бессмысленно топтаться на месте и тратить драгоценное время:

- Мистер Келпи, скоро сюда прибудет полиция.

- Полиция?- удивился мистер Келпи. Он взял со столешницы несколько разномастных булавок.

- Именно. Они явятся арестовать вас.

- Но за что?!- Мистер Келпи вдруг замер и испуганно глянул на доктора, перевел взгляд на Джаспера.- Я ведь ничего не сделал.

Доктор покачал головой, а мальчик сказал:

- Они думают, что вы убили профессора Руффуса, мистер Келпи.

- Что? Я… я не убивал его… Зачем мне это делать?! Мы были очень дружны с профессором! Я его знаю двадцать лет!

- Они считают, что вы убили его, а до того убили и профессора Гиблинга, чтобы встать во главе кафедры.

- Смехотворно!- презрительно рассмеялся мистер Келпи.

Доктор шагнул к нему, и бабочник испуганно отпрянул. После чего понял, как это подозрительно выглядело, и, собрав всю свою волю в кулак, с вызовом дернул головой и отправился к рабочему столу, где принялся нервно протыкать булавками уже расправленных бабочек.

- Мистер Келпи, вы ведь были на вокзале в то утро,- сказал доктор Доу.- Не отрицайте, я узнал вас – вы натолкнулись на меня, когда пытались скрыться с Черным Мотыльком в кофре. Просто расскажите нам, что случилось.

- Я не убивал профессора!

- Разумеется. Это сделал Черный Мотылек. Расскажите, что произошло в купе.

- Я ничего не знаю…

- Достаточно, мистер Келпи,- сказал доктор Доу таким голосом, что бабочник понял: юлить ему больше не следует. Помощник главы кафедры вскочил из-за стола, быстро подошел к эксикатору и дернул рычаг, останавливая шипящую и пыхтящую машину, после чего обернулся к посетителям. Он был совершенно подавлен и очень несчастен.

- Я должен перед вами извиниться, доктор,- сказал он, опустив голову.- Я действительно хотел вам помочь в поисках, когда вы пришли ко мне перед шквалом. Но я боялся, боялся, что вы не поверите.

- Мы не полиция. Мы вам поверим, если вы будете честны. Мы вам поможем.

- Мне никто не поможет…

- Просто расскажите нам.

Мистер Келпи пытался нащупать в кармане свое лекарство, но не находил его.

- Кажется, я забыл средство от лихорадки в кабинете…

- Мистер Келпи!

- Да-да.- Бабочник сконфуженно выдохнул.- Все верно, я был на вокзале. Профессор Руффус прислал мне семафорной почтой из порта Керруотер письмо. В нем он просил меня прийти на вокзал и встретить его, но велел держать это в секрете. Даже от профессора Гиблинга. Он полагал, что профессор жив. Профессор Руффус велел мне не опаздывать, поскольку любая задержка, по его словам, могла грозить жуткими последствиями. Я должен был явиться на перрон незадолго до прибытия поезда «Дурбурд», а когда он придет, сразу же зайти в указанный вагон и найти его купе. Я сделал все, как было велено. Хотя и был очень испуган.

- Испуганы?

- Профессор сказал, что есть очень плохие люди, которых он боится. Он сказал, что может доверять лишь мне. Он хотел меня предупредить о чем-то и еще…

- Передать вам Черного Мотылька?

Мистер Келпи кивнул.

- Я должен был доставить его в секретное хранилище, о существовании которого не знал даже профессор Гиблинг. Должен был спрятать его от людей, которые захотят навредить Черному Мотыльку, захотят убить его… Я пришел на вокзал заранее – «Дурбурда» еще не было, а когда поезд все же прибыл и почти все пассажиры покинули нужный вагон, я нашел указанное купе и встретился с профессором Руффусом. Он был несказанно рад меня видеть, как будто мое лицо было первым дружеским лицом, которое предстало ему за очень длительное время. Я прежде не видел его таким изможденным и при этом крайне нервным и испуганным. Профессор выглядел безумным, вел себя так же, дергался от любого громкого звука, время от времени украдкой выглядывал в иллюминатор, аккуратно отодвигая краешек шторы. Видя все это, я испугался еще больше – не только за его физическое, но и за душевное самочувствие. Экспедиция очень состарила моего старого друга, на его лице появились новые морщины, волосы практически полностью поседели, но сильнее всего его старил страх.

- При нем был Черный Мотылек?

Мистер Келпи ответил не сразу. Было видно, что ему больно вспоминать случившееся.

- Он тоже был там, в купе,- сказал он.- Был заперт в кофре. Я потребовал ответа, понимаете, я должен был понять, что происходит. Профессор начал говорить что-то о каких-то самозванцах, о том, что все это заговор, что все было просчитано заранее, а экспедиция не то, чем кажется. Еще он что-то бубнил про рецепт рагу и про деревянных людей. Я практически ничего не понял: его речь была путаной, обрывочной, он не договаривал одну фразу, как начинал говорить уже следующую. Я попросил рассказать все по порядку, и тогда он немного успокоился. Профессор сообщил о том, что стал частью заговора, сказал, что его спутник в экспедиции не тот, кем кажется, что он подослан, вероятно, кем-то из Клуба и что я должен спрятать Черного Мотылька, потому что, скорее всего, за ним самим будут следить. Он все время твердил, что находится в смертельной опасности, ведь у самозванца есть сообщники. А потом я спросил, кого именно он боится, и… и вот тогда…- мистер Келпи закрыл лицо руками и замолчал.

- Все хорошо, мистер Келпи,- успокоил разнервничавшегося бабочника доктор Доу.- Что было дальше?

Заместитель начальника кафедры всхлипнул, но нашел в себе силы продолжить:

- Черный Мотылек проснулся. Вероятно, он почувствовал поблизости чужого или еще что… Он взбесился. До такой степени, что кофр, в котором его перевозил профессор, не смог его удержать. Он вырвался, заметался по купе и напал на нас.

- Я видел следы. И след на сидении. Как вам удалось выжить?

- Он точно убил бы меня, но профессор Руффус набросился на него и оттянул прочь в самый последний момент. Он кричал: «Засунь его обратно в кофр!», – и пытался сложить ему крылья. И тогда мотылек повернулся к нему и ударил его своим хоботком. Я не знаю, что толкнуло меня вперед – какая-то незримая сила, не иначе, но я, все еще пребывая в некоем ступоре и ужасе, тем не менее, пришел к нему на помощь. Каким-то чудом я сложил крылья мотыльку и засунул его в кофр. Как только замки щелкнули, сработал встроенный механизм, подающий внутрь футляра снотворный газ, и мотылек затих. Газ был слишком слаб, чтобы усыпить его, но зато он его хотя бы успокоил. Мотылек принялся негромко скулить.

- Его голос похож на плач ребенка, так?

Мистер Келпи кивнул и продолжил:

- Когда мотылек оказался взаперти, я обернулся к профессору и… и… он был мертв. Лежал на сидении, а лица у него практически не было. Я был так этим поражен… не знал, что делать. Но тут поблизости раздались голоса, и я будто очнулся. Схватил кофр и потащил его прочь – решил сделать то, о чем просил профессор Руффус: спрятать мотылька, уберечь от плохих людей. Но у вагона толпились пассажиры, я не успел его быстро покинуть. Кто-то закричал: «Здесь мертвец!», – и люди стали прибывать, привлеченные словно со всего вокзала. Я пытался пробиться через толпу, но это было сложно с тяжеленным кофром. Перрон заполонили зеваки. Я слышал, что кто-то позвал полицию и начальника станции. В любой момент я ожидал, что кто-то закричит: «Это он! Он убийца!» – и покажет на меня, но никто так меня и не заметил. Будто в каком-то полусне, я брел мимо «Дурбурда», и этот проклятый поезд казался просто бесконечным. Но вскоре он, к счастью, остался позади. Почти сразу после того, как мне удалось покинуть платформу и здание вокзала, действие газа ослабело, и мотылек стал буйствовать. Я думал взять кэб на Чемоданной площади, но мой пленник принялся биться в кофре, завизжал. Люди стали оборачиваться. Кто-то спросил, что происходит. Все искали ребенка. Я должен был срочно скрыться, пока кто-нибудь не решил, что у меня в кофре младенец – это бы обернулось катастрофой. Я поспешно зашел в переулок за зданием вокзала: думал, смогу без свидетелей спокойно разобраться с механизмом подачи газа, но тут моих сил уже просто не хватило. Он так резко рванулся, что я не удержал кофр. Крышка открылась, и мотылек вырвался. Рядом кто-то был, и я…

- Вы убежали,- закончил доктор.- Что было дальше?

- Не знаю, как я сюда добрался. Кругом был туман, но больше его было в моей голове. Я пытался привести в порядок мысли, пытался осознать, что произошло. Я не знал, что мне делать дальше. Я хотел кому-то рассказать о случившемся, но профессор Руффус словно передал мне в наследство свои страхи и паранойю. А потом пришли вы. И все завертелось еще сильнее. Я не мог, понимаете, не мог вам все рассказать! Вы бы решили, что я лгу. Старый профессор Гиблинг всегда говорил мне, что нельзя верить полицейским, и я боялся, что вы такие же, как все те, о ком он мне рассказывал. И только потом я понял, что вы другие, добрые… Вы должны мне поверить, доктор! Я не хотел ничего дурного! Я просто…

- Оказались не в том месте не в то время.

- Черный Мотылек убил несчастного профессора Руффуса, и я никак не мог ему помешать.

- Мы вам верим, мистер Келпи,- сказал доктор.- Мы не можем допустить, чтобы вас арестовали. Нам нужна ваша помощь в поисках и поимке Черного Мотылька, вы должны помочь остановить смерти.

- Дядюшка,- вставил Джаспер,- но полиция… они думают, что мистер Келпи виновен. Они за ним придут! Эти Бэнкс и Хоппер…

И тут от дверей эксикаторной комнаты раздался смех.

- Помяни простуду – тут же закашляешь.

Мистер Келпи попятился, а доктор Доу досадливо скрипнул зубами – они не успели.

У двери стояли оба констебля. Весь их вид выражал триумф. Они держали револьверы, направляя их на мистера Келпи, а в руке у громилы Хоппера к тому же повисла цепь от кандалов…