Могила для 500000 солдат

Песнь шестая

Энаменас спит, Ксантрай приказал загородить все выезды рогатками и поставить часовых; рядом с ними толпятся подростки Энаменаса, их мотоциклы и автомобили сигналят и дрожат у проволочных заграждений, девушки раскрывают свои корсажи, но часовые показывают руками, что проезд закрыт; один из мальчиков видит след от кольца на губе часового:

— Ты был рабом? Опусти руку и дай нам проехать. Сен-Галл, можно я его ударю?

— Нет, он солдат, может пожаловаться. Вернемся.

Мотоциклы и автомобили разворачиваются на песке дороги.

Часовой поглаживает губу, его кулак сжимает колючую проволоку; пена лижет песок; часовой садится на дюну, на его бедра прыгают блохи:

— Эй, Володя, почему ты его не пристрелил?

— Ты с ума сошел, я — бывший раб.

— Капитан тебя защитил бы.

— Нет. Он с ними заодно.

— Видел девчонок?

— Предпочитаю блядей.

— Мальчишки убили мамашу Лулу.

— Капитан говорит, что он расстрелял бы новобранцев и взял мальчишек в солдаты. И девчонок — стирать белье и стряпать для солдат.

— Блядей, которых можно тискать и ебать…

— Тише, идет патруль.

Сержант освещает фонарем лицо Володи:

— Ты остановил их?

— Да, сержант. Они меня оскорбляли.

— Сожми кулаки. Выиграем сражение и сбросим в море всех этих блядей и ублюдков. Будем жить с бедняками.

Володя снова садится на песок, ворошит зажатый между ног пучок чертополоха, с него скатываются маленькие белые улитки, он берет их пальцами, давит, кривится от запаха гнилого мяса, встает, вытирает пальцы о гимнастерку, подходит к ограде, отделяющей шоссе от луга, качает колышки, на которые натянута проволока, смотрит на ручей, текущий в трубе под дорогой и вытекающий на границе пляжа, раскачивает приземистые деревца, падающие с них звонкие капли омывают их красные корни. И так всю ночь, с болью в груди от перенесенного оскорбления, он ходит, садится, наклоняется, вырывает, давит, плюет, хрустит, трет…

Над его головой носятся чайки, замедляясь на перекрестке ветров.

На заре Ксантрай толкает двери, бьет в ладоши. Через полтора часа грузовики заполнены, солдаты помылись, вооружились, уселись на скамьи, прицепы подняты и закреплены. На дороге часовые открывают заграждения; грузовики едут к долине Королевского дворца, съезжают с автострады, поворачивают вниз, съезжают на побережье; девушка в шортах катит против ветра на старом велосипеде, ее ляжки трутся о седло; Виридо встает, грузовик обгоняет девушку, Виридо, волоча по брезенту лязгающий затвором автомат, снимает легкую каску:

— Продается?

Солдаты смеются, девушка оборачивается, ее волосы рассыпались по плечам, на зубах блестит слюна:

— Этот товар не для твоей корявой рожи!

Ксантрай в своем джипе слышит девушку, оборачивается; Виридо, стоя у борта, раздвинул ноги, трясет член сквозь ткань штанов:

— А этого не хочешь? Тепленький, свеженький.

Шорты девушки натянулись на ляжках, она крутит педали, часто дышит, по ее лицу скользят золотые блики; грузовик обгоняет ее, Виридо свистит, он смотрит на ягодицы девушки, катающиеся по сиденью, натягивая и сминая легкую ткань шортов, на полоску кожи между завязанной узлом на пупке рубахой и поясом шортов, открывающуюся при движении. У Виридо и у всех солдат встает; после свиста солдат из последнего грузовика девушка откидывает волосы назад; солдаты накрывают ладонями, ласкают, давят, целуют холодными губами ее влагалище, припухшее, сдавленное, сжатое в складках шортов, согретое трением о седло.

— Суччиньо, ты знаешь эту девушку? Кто она?

— Шлюха… свободная, ее ебли в Королевском дворце; еще она дает мужчинам, старикам и молодым, из деревень. Господин капитан, если вы позволите, я расскажу вам, как она ебется…

— Потом, Суччиньо.

— Господи Иисусе, когда она у вас сосет, когда ее сладкая влажная пизденка плющится, как шерстяной кошелек, на ваших губах… Господи, господи, от нее встал бы даже у генерала…

— Замолчи, Суччиньо.

Иолас толкает Суччиньо локтем, провода их наушников переплетаются.

— Иолас, ты на связи с КП? Скажи им, что мы в квадрате NY 22.

Иолас передает сообщение, его нога задевает деревянный ящик, Ксантрай вздрагивает:

— И как зовут эту девушку?

— Ника.

— Останови, Бэби.

Шофер тормозит.

— Скажи девушке, что я беру ее в свой джип. Ее велосипед поставь в грузовик.

Бэби выпрыгивает из джипа, взмахом руки останавливает колонну, стоит, расставив ноги, посреди дороги, девушка подъезжает к нему, ставит одну ногу на землю:

— Капитан приглашает тебя в свой джип, давай мне велосипед.

Девушка толкает руль солдату, он гладит ее ладонь, руку, Виридо спрыгивает с грузовика, отряхивает штаны на бедрах, кладет ладони на патронташ, Бэби поднимает велосипед, закидывает его на кучу походных кроватей; Виридо обнял девушку за талию, целует ее запрокинутое лицо, девушка отбивается, пальцы Виридо мнут шорты, ногти скребут ткань, ладонь опускается на ягодицы, проникает между ног, сжимает зажатые между ляжек губы влагалища; его мокрые от слюны и пены губы шлепают по щекам девушки; Бэби отталкивает его, обнимает девушку за талию, притягивает к себе. Виридо бьет его по спине, Бэби оборачивается, бьет Виридо по щеке, девушка прислоняется к колесу грузовика; солдат, сидящий на походных кроватях, встает, берет ее за волосы, наклонившись за борт, гладит пальцами ее лицо и веки; девушка стоит, раздвинув ноги и держась руками за борт, ее рубашка задралась до грудей, шорты спустились до низа живота, она кричит и наклоняет голову; Бэби валяется в пыли, Виридо бросается на девушку, прижимается к ней своим большим горячим телом, ловит ее губы своими зубами, стискивает ногтями ее влагалище; солдаты, сгрудившиеся у борта, кричат, обнимаются, их каски сталкиваются во влажном воздухе; Ксантрай выпрыгивает из джипа, приближается к солдатам, ладонь Виридо разрывает ширинку шортов; ягодицы девушки катаются по горячим шинам, ее рука отталкивает мускулистую грудь Виридо, другая рука накрывает член солдата, прижатый к разорванной ткани шортов.

Ксантрай хватает Виридо за плечо, сбивает его с ног, солдат падает на колени в пыль, капитан бьет его по лицу; его член со змеиной головкой торчит из ширинки, колени разбиты о полосу гудрона, лицо кровоточит, с губ стекает розовая слюна; он держится за живот; девушка пальцами расчесывает волосы, разорванные шорты открывают низ живота, темную прядку волос и розовые губки влагалища под ней, Ксантрай смотрит на эти влажные губки, девушка не спешит прикрыться, она трясет волосами, глядя на Ксантрая; Бэби встает, отряхивает гимнастерку, солдат на раскладушках наклоняется; девушка сгибает ногу и упирается ступней в колесо, солдат наклоняется, плюет на ее голые ляжки, плевок попадает в угол между пахом и ляжкой, стекает по складке на влагалище, солдат плюет снова, слюна стекает по пряди волос; девушка поднимает глаза, волосы рассыпаются по ее плечам, солдат плюет ей в лицо, ослепленная девушка трет глаза; подошедший Бэби гладит ее по бедру, Ксантрай отталкивает его руку:

— Иди в джип. А ты застегнись. И иди за мной.

Лицо и ляжки девушки блестят от слюны, она прижимается к Ксантраю, гладит его виски, прижимается к ногам офицера, целует его рот и щеки; Ксантрай отстраняет ее:

— Застегнись.

Девушка завязывает полы шортов на бедрах, Виридо поднимается, девушка отходит от грузовика.

— В следующий раз ты мне заплатишь.

— Я тебя заебу до смерти.

В долине Игидер Ксантрай спускается на ферму Тальбо. Сен-Галл младший и Тальбо в пижамах завтракают в гостиной, Ксантрай садится, берет тартинку с вареньем; девушка, сидящая в джипе на месте Ксантрая, расчесывает волосы; Бэби смотрит на нее, смеется, глупо ухмыляется, ерзает задом по сиденью, гогочет; вылезшие из грузовиков солдаты окружают джип, покачивают бедрами; те, что мочились у кювета, поворачиваются и трясут членами над бампером джипа, свистят, но девушка спокойно расчесывает волосы, улыбается, вздыхает.

Солдаты подходят ближе, Суччиньо и Иолас внезапно хватают девушку за плечи, вжимают ее в сиденье, Бэби переваливается на девушку, садится на ее колени, двигает задом, трется о ляжки девушки, его спина сдавливает ее груди.

Подходит Виридо с перевязанной головой, толкает Бэби, вытаскивает его из джипа; он тянет девушку к себе, укладывает ее на дорогу, наваливается сверху, одной рукой затыкает ей рот, другой снова рвет шорты и вынимает свой член из ширинки; девушка вырывается, ее ступни и колени бьют по спине Виридо; лохмотья шортов, прижатые приподнятыми ягодицами, треплются в пыли; через некоторое время: ее ягодицы приподняты, яйца Виридо, вывалившиеся от яростных движений из ширинки, бьют по заду девушки; стоящие кругом солдаты дышат в такт, топчут сапогами землю; один из них присаживается на корточки, склоняется над спиной Виридо, прижимается к нему, вцепившись пальцами в его бедра.

В гостиной Ксантрай ждет фермера Тальбо:

— Вы видели Одри в Элё?

— Да. Он обрил голову, все время молчал, сжав губы. Мы говорим ему о Серже — он молчит. Он сильно избит, гимнастерка порвана, за ушами кровь.

— Тивэ умер. Его зарезали десантники.

— Отец сказал: «Ксантрай сохранил бы генералу жизнь».

— Я был в тюрьме, когда его убили.

— Я слышу шум на дороге. Ксантрай, твои солдаты завалили девушку. Псы, негры. Отец был прав, когда брал с них деньги за стакан воды.

— Не презирайте моих солдат. Все они — бывшие рабы. Я, кстати, тоже. И Тивэ носил кольцо в губе. И за что они поставили меня во главе войска, как не за мое стремление к Солнцу? Солдаты сочинили походную песню, вот что в ней говорится:

Ксантрай наклоняется над девушкой, ее липкий живот дрожит. Когда Ксантрай касается его, по телу девушки пробегает огонь, оно изгибается; ее влагалище кровоточит, ветер сносит вырванные из пряди на лобке волосы в пыль. Сонные солдаты, винтовки между ног, сидят на скамейках, смотрят на Ксантрая из-под опущенных ресниц, их колени дрожат. Ксантрай поднимает девушку за плечи, ведет ее к джипу, усаживает, джип трогается. Бэби бросает на девушку беглый взгляд. Ксантрай наклонился за борт, упираясь ногой в ступеньку, раздувая ноздри от запахов земли. Ладонь Бэби накрывает рукоятку переключения скоростей, теребит ее; девушка улыбается, прикрыв глаза. Бэби трет шарик рукоятки, наклоняется к девушке, та хохочет; холодный пот течет по спине Бэби, от смеха Ники его член встает; он скребет пальцами сиденье у ее бедра; влагалище девушки под лохмотьями, красное, горящее, набухает снова, ткань увлажняется, Бэби замечает это мгновенно, он касается его, сдвигает лохмотья; медленно, как ежик, разворачивается темная прядь под толчками губок влагалища. Ксантрай снова поднимает ногу в джип, рука Бэби скользит по ляжке девушки; легкая каска Бэби съезжает на затылок.

— Куда вы едете, прекрасные воины?

— Спроси у капитана, детка.

— Господин капитан, ваши солдаты — грубияны.

— А зачем ты показываешься перед ними полуодетой?

— Потому что у меня нет денег, чтобы купить красивую одежду. Не можешь ли ты выдать мне военную форму?

— В Титов Велесе Бэби даст тебе мою запасную.

— Они грязные, твои солдаты. Скажи, капитан, можно мне остаться с тобой? Я хочу посмотреть на сражение.

Самолеты сопровождают колонну. Вечером они приземляются в городе Титов Велес, названном так в честь пастуха по имени Велес, который в этом месте во времена царства Рока отыскал, загнал, схватил и сжег Духа Зла; Солнце помогло юноше, раскалив свои лучи и выпарив воды потока, на дне которого Дух Зла обитал в великой роскоши, окруженный развращенными им юношами золотого племени.

Жители Титов Велеса, враждебные повстанцам, намеревающимся лишить их привилегий, окружили колонну; женщины и девушки гладят колени солдат, мужчины, спустившись по лестницам своих домов, жмут руку Ксантраю; всю ночь, несмотря на сухой закон, солдаты, разместившись по домам, где рабы вымыли их, умастили благовониями и побрили, топят в вине свою тоску. Часовые, охраняющие колонну, в свете горящих окон ждут прихода Ники; по-прежнему одетая в лохмотья, она встает перед ними на колени и дрочит им, повторяя нежные и непотребные словечки; сперма брызжет на штаны, капает в пыль и на колеса грузовиков, Ника вымазанной в сперме ладонью заправляет член в свой рот, солдат напрягает ноги, вцепившись пальцами в тяжелые липкие волосы девушки. С днища машины капает бензин.

Ксантрай поставил деревянный яшик на ночной столик и уснул на мягкой постели. Жители Титов Велеса и офицеры местного гарнизона устраивают кровавые игры: пленные, вожди и рядовые повстанцы после допроса, если они живы и не слишком искалечены, помещаются в муниципальную тюрьму, а потом сдаются в аренду или продаются учителям фехтования или спортивным тренерам, которые день и ночь обучают их смертельным ударам, бегу, прыжкам; по завершении этих занятий их спаривают со шлюхами из Энаменаса; зачатые таким образом дети принадлежат их хозяевам; по ночам в частных крытых бассейнах тайно устраиваются бои; кровь и пыль покрывают пальмы и стекла; бой прекращается только со смертью пленника, рабы тащат труп, поднимают его по лестнице; потом его продают мяснику, слуги которого, чаще всего рабы, ждут за стеклами, дремлют в фургонах; мясник прячет труп в холодильнике и в дни голода или бунта продает человечину черни. Пленники, ослепленные неоновым светом и ослабевшие от наркотиков, бьются неуклюже, кровь течет ручьями и скапливается в сливных отверстиях; раненые катаются в крови, их спины и бедра пронзены самым необычным оружием: кухонными и консервными ножами, штопорами, пилками для ногтей… Другие, с руками и ногами, сломанными при прыжках, корчатся под ногами сражающихся; несколько пленников бегают вокруг бассейна; впалые груди, покрытые кровавой пеной губы; офицеры заключают пари, ставят на своих бойцов, к их груди, прямо к телу, рабы прикалывают значки батальонов.

Так каждую ночь уничтожают до сотни пленников. Их детей, родившихся от принудительного спаривания, до поры до времени кормят матери в Энаменасе; подросших продают в разные места, некоторых на судах контрабандистов отправляют в порты Экбатана и продают содержателям борделей, устроителям зрелищ и в иностранные легионы. Эта резня, эта торговля, эти случки, неизвестные губернатору и солдатам, творят из Титов Велеса город высокий, тайный и грустный. Днем мужчины и молодые люди ясны и чисты, ночью их тоскующие души омываются кровью. Что до офицеров, то они хотят видеть, как повстанцы, захваченные днем в честном бою по приказам командиров, ночью трусливо и безжалостно сражаются между собой, забыв навсегда о бунте и свободе.

Жители Титов Велеса покупают большое количество рабов; дети, плененные в горах или на близлежащих островах, при налетах на перенаселенные деревни, уведенные из семей, вырванные из лап смерти при эпидемиях или из когтей грифов, служат хозяевам без слов, без крика, без слез. Их не бьют, но во всякое время дня и ночи их зовут на ложе хозяев; они раздеваются и раздевают, они поворачиваются и поворачивают; всегда и сверху, и снизу их тела объяты желанием, они выделяют без отдыха, без устали сперму и пот, текущие нежными, свежими, пахучими струями, чтобы стереть в их памяти воспоминания о свободе. Охваченные желанием жители Титов Велеса жаждут впрыснуть его, словно яд, в тела рабов, чтобы сохранить свою свободу и близость к божеству. Мертвых рабов уносят на плоскую скалу, возвышающуюся над городом; их обнаженные трупы забрасывают, заваливают камнями, чтобы их месть не настигла их хозяев.

В Титов Велесе нет борделей. Жители, не имеющие рабов, совокупляются с детьми, бездетные — с полудикими, умирающими под эвкалиптами собаками, ослицами и ослами.

У входа в храм два раба, юноша и девушка, поднятые на ложе два раза днем, один раз ночью и три — четыре раза во время обряда, посвященного Року, останавливают поклоняющихся божеству, разувают их и совокупляются с ними в похожем на склеп закутке под портиком; освобожденные от желания, с дрожащими плечами и пустыми желудками почитатели божества входят в храм и встают на колени перед статуей, в правый глаз которой вставлена электрическая лампочка, излучающая слепящий свет.

Жрецы, которым священный закон запрещает касаться человеческой и животной плоти, совершают обряд в галереях под куполом храма, над головой статуи. Тех из них, кого застанут за совокуплением с храмовыми рабами, юношей или девушкой из портика, тащат на самую высокую галерею, сбрасывают на голову статуи и оставляют их тела на руках божества; волосы, уши и плечи статуи покрыты засохшей кровью и брызгами мозга, на губах белеют осколки костей и зубов. Некоторые рабы, к которым во время оргазма возвращается память, напевают, прислуживая хозяину, древнюю песню, которую их похитители, прячущиеся за бамбуковыми изгородями деревень, слышали от детей, которых собирались украсть. В этой песне упоминается древняя богиня, вышедшая вооруженной из головы своего отца, главного бога вселенной; в тростнике, окружающем плоскую скалу — кладбище рабов, лежит разбитый на две части барельеф, на котором изображена эта богиня: шлем на голове, уши открыты, висок пробит; часто кровь, вытекающая из свежих трупов, заваленных камнями, капает на серый камень барельефа. Как следует из песни, эта богиня в древности царствовала в городе, где волю людей разделяли две силы: Любовь и Рок.

Сердца жителей Титов Велеса начинают часто биться, когда из задыхающейся груди лежащего под ними потного раба вырывается древняя песня. Поэты, музыканты, художники обходят Титов Велес стороной; скульптор — раб, воздвигший гигантскую статую божества, был вскоре после этого умерщвлен. Только составители законов и конституций могли жить и владеть рабами в этом городе. После дневных занятий юристы воспитывают в молодых людях преклонение перед Историей и Кастовым правом.

Школьные классы тогда наполняются истекающими потом девушками и юношами в расстегнутых рубашках, ремни болтаются на бедрах; девушки кладут головы на плечи юношей, все стоят и слушают, прислонившись к стенам, сжимая в руках листки бумаги и карандаши, чернеют брови, пот стекает за ушами; учитель велел закрыть окна — в садах и общественных столовых кричат рабы, окликают друг друга из своих каморок; учитель, стоя на небольшом возвышении, призывает молодых людей к храбрости, к действию, презирать наслаждения и философию.

Снаружи рабы счищают навоз с лошадиных боков, солнечные лучи нагревают их грязные ладони; другие, мужчины и женщины, лежат под автомобилями, грязь и смазка с черного днища пачкают их лица и шеи, слепит глаза. Ночью грязь из их ушей, хоть они и мылись в бане, осыпает хозяйскую подушку.

Солдаты гарнизона, изнасиловавшие одну из рабынь, были брошены в бассейн и умерли под холодными взглядами рабов. Повстанцы редко заходили в Титов Велес — бедняки их боялись, пьянство и содомия превратили их в скотов, их было трудно отличить от животных, с которыми они совокуплялись: умирая от одних и тех же болезней, они валялись вместе под эвкалиптами; у них была еда, но ремесленники и торговцы понемногу оставляли свои лавки, поднимались в спальни и ложились на кровати, сжимая между ляжек животных и детей.

Повстанцы убивали их в постелях; трупы месяцами оставались неубранными, гнили на тюфяках, рои блестящих мух перелетали из окна в окно; на пальцы детей, ловивших этих мух, брызгала кровь; грифы и вороны отодвигают ставни и одним взмахом крыльев слетают на полуразложившиеся трупы; повстанцы, обуянные гневом, пытались вытащить эти трупы, но тут же выбегали на улицу с черными от мух ртами, глазами, ноздрями, мчались к реке, бросались в воду, и еще долго потом их бедра дрожали от страха и отвращения.

На заре колонна сократилась на тринадцать грузовиков, которые остались во дворах Титов Велеса под охраной четырех взводов.

Ксантрай ведет за собой четыре грузовика, две связные машины, два джипа, три бронетранспортера, шесть взводов по пятнадцать человек в каждом, десять ящиков гранат и полное снаряжение для минирования и разминирования; колонна медленно въезжает в ущелье Тилисси, окружает горный массив, на вершине которого находится Лисья пещера, КП повстанцев. Три самолета сопровождают колонну.

В украденный из вещевого мешка на приморском посту бинокль Бежа смотрит на склон своей горы, механики из дружественной страны собирают вертолеты; летчики на краю пещеры играют в карты с повстанцами; после множества атак, сброшенных бомб, выпущенных разрывных пуль, вылитого напалма, пещера осталась неуязвимой для авиации: отверстие пещеры выходит на море, морской ветер сбивает огонь и сносит бомбы на камни ущелья; там они и взрываются.

Бежа видит грузовики на дороге и самолеты в небе; колонна останавливается на высоте 720 — посту, прозванном солдатами Свинской башней: комендант Титов Белеса поселил там свою свинью, чтобы она набирала вес на свежем воздухе под присмотром солдат; эти солдаты вместе со взводом десантников, поднявшихся на пост для минирования горного массива, в один голодный, но пьяный вечер зарезали и разделали свинью; всю ночь они ели, развалившись в траве у поста. Назавтра комендант приехал проведать любимицу; солдаты показали ему открытую загородку и сказали, что свинью увели повстанцы; в это время повара прятали остатки под котлы и вилами наваливали навоз на кости и куски кожи. Комендант сел в свой джип, оттолкнул шофера, взялся за руль, и тут щенок Тивэ, радиста десантников, радостно подбежал потереться о колесо, в зубах он держал уши и хвост злополучной свиньи.

Вокруг поста расположена деревня Тилисси, не раз опустошенная повстанцами; эта деревня славится на весь остров и даже Экбатан гончарными изделиями и коврами, в ней жили очень красивые люди, украшенные драгоценностями и говорящие стихами. В начале века жители Титов Велеса пытались подчинить их своим военным законам, детей отобрали у родителей, спустили в Титов Белес, постригли и разместили в казармах, но их руки не смогли справиться с выданным для защиты Республики оружием; пятьдесят лет спустя повстанцы также безрезультатно пытались поднять их на борьбу за свободу, которую, как говорят их поэмы, они никогда и не теряли. Тогда они окружили деревню, сожгли дома, мастерские, тростники, мельницы, сады, скотные дворы; скот разбежался по окрестным лугам; десять детей были зарублены топорами в своих колыбелях, вынесенных в сад; оккупационная армия раздавала мешки с зерном, солдаты усыновили детей, родители которых были зарезаны, и отвели их на пост, но ни сироты, ни вдовы не могли указать, где прячутся повстанцы, потому что они встречались с ними только во время резни.

Этот народ поклоняется облаку над горизонтом, всегда позолоченному солнечными лучами; они называют его Скала Бога.

Солдаты, спустившиеся в Тилисси, пьют под пальмовым навесом пряное вино; масляные лампы отпечатывают и переплетают на их спинах тени сидящих на корточках за тростниковой изгородью мужчин, женщин, детей; все они дрожат, когда ночь окутывает мраком священное облако, с позолоченного гребня которого до земли доносятся вопли богов.

Виридо, Суччиньо, Виннету спят под пальмовым навесом, их рты благоухают вином и медом, их животы набиты едой, их винтовки лежат на сырой соломе; шакалы бросаются на стены стоящих с краю домов, царапают известку и валятся на спину, испуганно воя; над деревней, на окружной дороге укрепленного поста, часовой проводит ладонью по утыканной осколками стекла стене. В казарме солдат укладывает своего ребенка на тюфяк убитого повстанцами товарища; он раздевает ребенка, укутывает его одеялом; на столе в луже кофе, смешанного с типографской краской, лежит закрытый комикс; солдат склоняется над ребенком, крестит его лоб, ребенок, глядя на него широко раскрытыми глазами, вынимает руку из-под одеяла, гладит ладонь солдата, тот выпрямляется, садится на табурет, берет комикс, стряхивает с него капли кофе, открывает его, читает под мигающим светом лампы; когда свет гаснет окончательно, он поправляет штепсель в розетке; часовой останавливается у двери; с криками входят другие солдаты, форма расстегнута, некоторые босиком, часовой прижимает палец к губам, солдаты замолкают, раздеваются в темноте, ложатся, мечтают, согнув ноги в коленях, теребя медальоны на цепочках.

Виридо и еще несколько солдат поставили свои кровати на чердаке под вышкой, на которую можно забраться через люк в крыше; они лежат, ругаются, крутятся на кроватях, причесываются, чинят обмундирование; начальник поста, молодой, приехавший вместе с Ксантраем из Титов Велеса сержант — командиры из военного трибунала простили ему убийство солдата, отказавшегося сражаться — входит в кухню, где Пино с помощниками и поварами поста моют посуду. Он сильно пьян, в руке у него бутылка вина, он берет со стола нож, колет ягодицы Пино и других поваров, те не реагируют: «Оставь его, он пьян, это у него пройдет».

Сержант проводит лезвием по затылку Пино, лицо которого окутано паром и залито потом:

— Ну что, повара? Надушенные солдатики, вы у себя в Энаменасе жрете отборное мясо, вы первые на счету интендантов, лучшие куски для ваших собак — офицеров, а что похуже — для бедолаг из пустыни. А здесь едят шакалов. И не ебутся. Молятся облаку. Сопляки убили вашего генерала. Пять лет я подыхаю в этом ущелье. И меня судят за то, что я убил предателя. Я разучился говорить. Дерьмо прилипло к моей жопе. Эти в трибунале затыкали носы; мне двадцать два года. Я никогда не был с девушкой. Один раз я спал с одним из моих солдат… Потом я три дня блевал.

Я поднимусь на облако раньше вас. Вот моя огненная жена. Я вставлю ей в рот и в зад. Трите, трите, посудомойки, бейте посуду, пачкайте пол. Ты. Ты. Ты. Ты.

Он дергает завязки передников на талиях поваров, смеется, пьет, плюется, на его лбу, под светлыми прядями, блестит пот. Сержант выходит из кухни, бросает нож в навозную кучу, кружит вокруг поста, застает врасплох часового, который, прислонившись к парапету, дрочит в лунном свете.

— Делай как я, придурок, пей. На, пей.

Он вытаскивает пробку из бутылки и вливает вино в рот солдата, тот облизывает губы, вынимает руку из штанов, берет бутылку за горлышко и пьет, пока хватает дыхания. Сержант возвращается на кухню, входит в дверь, смеется, проходит за спинами поваров, развязывает их передники. Потом хватает с залитого кровью стола скалку, подходит к Пино, сильно бьет его в висок, Пино падает, сержант бьет его по горлу; один из поваров набрасывается на сержанта, вырывает из его руки скалку, сержант отталкивает его, выбегает в ночь; повар поднимает Пино, укладывает его в алькове, из уголков губ Пино течет кровь, на шее расплывается синяк. Сержант залезает на чердак, открывает люк; десантники, сидя на кроватях, чешут ступни, спины, яйца; сержант, по бедру которого бьет кобура пистолета, набрасывается на часового, сталкивает его в люк, солдат падает на десантника, выворачивает, ломает ему большой палец ноги, десантник кричит, часовой встает, вцепляется пальцами в люк, но сержант топчет их сапогами, поворачивает пулемет, направляет его в отверстие люка, передергивает затвор, стреляет, пули разрывают доски настила, десантники прыгают к лестнице, сержант стреляет, прошивает кровати, десантники стучат в комнату Ксантрая, хватают на бегу винтовки и поднимаются по лестнице на чердак. По их голым спинам стекает селитра; сержант поднимает пулемет, наставляет его в небо, целится в то место над горизонтом, где вечером опочило священное облако, стреляет, кричит, стреляет, топчет ногами настил вышки, его рукава закатаны по локоть, он целится в звезды, планеты, туманности, звуки выстрелов отдаются эхом в горах, в пещерах, разносятся по ущелью до Титов Белеса, где командиры думают, что капитан Ксантрай раньше условленного срока начал операцию «Экбатан»; молодые люди вскакивают со своих кроватей, выбегают в пижамах на улицу и собираются у гимнастического зала, чтобы бодрствовать вокруг костров и под изображением идола, в знак своего единения с солдатами.

Сержант бросает с вышки бутылку, она разбивается на окружной дороге, осколки блестят у ног часового; сержант слышит на чердаке шум, вынимает пистолет из кобуры, Ксантрай бросается на него, хватает за ноги, сержант, теряя равновесие, целит в офицера, Ксантрай выбивает пистолет одним ударом приклада карабина, забирается на вышку, скручивает сержанта, бьет его по лицу; пулемет вращается на турели, Ксантрай останавливает его и Разряжает:

— Ты разбудил всех фелей Энаменаса.

По склонам горы до приморской долины повсюду загораются огни.

Ксантрай укладывает сержанта в его комнате под охраной троих солдат; он связывается по радио с комендантом гарнизона Титов Велеса, тот прыгает в джип с двумя десантниками, катит по ущелью, тормозит у шлагбаума поста, поднимается в комнату сержанта; целый час он осыпает его руганью, бьет кулаком, прикладом винтовки, ногами, плюет ему в лицо; мало-помалу удары превращаются в грубые ласки. Ксантрай, сидя за походным столом, пишет длинное письмо губернатору с просьбой простить ему его бунт, на столе стоит старая фотография Тивэ времен его освобождения, на ней он ловит с черкесами крабов на скалистом берегу Экбатана. Комендант, наклонившись над сержантом, мнет его живот, расстегивает ширинку, сержант, откинув голову на подушку, молчит, широко открыв глаза, только когда ласка становится особенно грубой, он поднимает руку и касается пальцами ладони офицера. Окно раскрыто в ночь; сверху доносится смех солдат, лежащих на чердаке; комендант зовет своих десантников, те берут сержанта за руки и за ноги, выносят из комнаты, несут и кидают в джип; комендант — Ксантраю:

— Я отвезу его в Титов Велес, чтобы отправить в метрополию. Завтра я пришлю вам нового командира поста.

Подождите его приезда перед началом операции.

Он запрыгивает в джип, бьет по лицу сержанта, которого держат двое десантников, берет руль, трогается с места.

Бежа приказал вывести вертолеты из пещеры, их выкатывают по склону горы, спускающемуся к морю. Солдаты, выглядывающие из бойниц крепостного вала, ерзают, стирая сосками известку, они плюют из-за стен на капот джипа; комендант поднимает глаза, солдаты прячутся, присев на корточки, комендант оборачивается:

— Гермион, сотри плевки, блестящие при луне.

Десантник выпрыгивает из джипа, берет у коменданта тряпку, вытирает плевок; на его губах два шрама.

— Гермион, ты опять в грязной гимнастерке. Когда ты наконец соберешься и пойдешь за разрешением на рабыню?

Десантник возвращает тряпку коменданту.

— Или ты, как только видишь бабу в садике, сразу кончаешь?

Солдат садится в джип, голова сержанта падает на его мокрую ляжку. Джип спускается к Тилисси.

— Завтра утром, телок, пойдешь покажешься врачу.

Настоящий десантник Титов Велеса должен уметь пользоваться всеми частями своего тела.

Солдаты, высунув головы из окон и из-за стен смотрят на проезжающий по деревне джип.

— Гермион хочет, чтобы его отправили в метрополию, видно по всему.

Джип выезжает из деревни, едет по ущелью; внезапно — крики, вспышки на склоне; джип увеличивает скорость, пуля пробивает правую переднюю шину; джип заносит, он ударяется о скалу, солдаты выпрыгивают, прячутся за опрокинувшейся машиной, свистит граната, ударяется о спинку сиденья, комендант выпрыгивает на дорогу, пуля укладывает его у капота, джип взрывается, подпрыгивает, горит, трещит, свистит, солдаты за ним охвачены огнем с ног до головы, они кричат, катаются по скале; огонь перекинулся на кусты дрока над скалой, объятые пламенем ветви падают на головы солдат; три повстанца спрыгивают на Дорогу, один из них расстреливает наполовину обгоревшее тело коменданта, перерезает ему горло, пинает труп ногами, забирает оружие; двое других расстреливают солдат, Дергающихся на скале; Ксантрай вбегает в казарму поста, собирает солдат, винтовки летают над головами; солдаты, Раздетые до пояса, в сваливающихся с затылков касках, бегут по уснувшей деревне, ложатся на землю на небольшой площадке на выезде из деревни, целятся в повстанцев, стреляют; повстанцы, освещенные пламенем догорающей машины, сморенные теплом пожарища, опьяневшие от порохового дыма, сжимают оружие в обмякших ладонях, пули косят их, они падают в пыль, солдаты стреляют выше, по склону, до освещенного костром виноградника, среди лоз мечутся тени, солдаты стреляют, тени подскакивают, пыль с трясущихся листьев падает на лежащие тела, в открытых ранах которых, как мушиный рой, бурлит кровь.

Солдаты сходят с площадки на дорогу; десантники, лежащие на скале под обгоревшим джипом, поднимают обуглившиеся руки; Ксантрай подходит, трогает одну из этих рук, она обламывается, пепел осыпается на окровавленные ноги солдата; под свежим ночным ветром тела остывают, коченеют и падают со скалы на дорогу; окровавленные ладони и губы дрожат под слоем пепла; артерии, глаза и мышцы сожжены, они умерли под взглядами солдат, спускающихся из виноградника с ляжками, покрытыми пеплом и раздавленными ягодами; в покореженном, раскаленном железном кузове языки пламени шевелят кучку пепла; оторванная взрывом, согнутая в колене нога лежит под сиденьем, на колене повисла цепочка со смертным медальоном; Ксантрай наклоняется над телом коменданта, расстрелянного повстанцами посреди дороги, его заголившийся живот покрыт волдырями, похожими на мух, копошащихся на зловонной падали.

Ксантрай оставляет сержанта и три взвода на посту и с четырьмя взводами выходит в горы по следам повстанцев, выгнанных собаками из виноградника, просочившихся через оцепление и рассеявшихся в ночи. На заре он останавливается под пещерой повстанцев, радист вызывает Титов Велес, самолеты, взлетевшие по его приказу, направляются к ущелью, Ксантрай со своими людьми крадется в зарослях дрока; самолеты обнаружили взводы, Ксантрай по радио приказывает летчикам поддержать штурм; повстанцы, вцепившись в кусты дрока, лежат на гребнях скал, прячутся за камнями, дрожащими руками заряжают оружие; ночью они заложили вход в пещеру камнями, проложили вокруг нее обходные тропы, вырвали кусты и траву, чтобы избежать поджога.

Самолеты пикируют на пещеру, Ксантрай и его люди ползут к ущелью, самолеты расстреливают повстанцев, Ксантрай, воспользовавшись суматохой, бросается в ущелье, ищет вход в пещеру, винтовки солдат скребут по камням; повстанцы выбегают на окольные тропы, самолеты их расстреливают, Бежа на приморском склоне поднимает в воздух три вертолета, летит вдоль дороги на Энаменас; каждый вертолет сбрасывает тридцать пять бомб на дворец губернатора, на штаб, на КП, на порт; над аэродромом их обстреливают стоящие на земле самолеты, они взлетают, атакуют их в воздухе, два вертолета сбиты, тот, в котором летел Бежа, возвращается на гору, Бежа выпрыгивает, самолеты из Энаменаса присоединяются к тем, что обстреливают пещеру; Ксантрай в крошеве камней и пуль осматривает стену, нагромождение скал; выступ у входа в пещеру объят пламенем; повстанцы, пробравшись окольными тропами, окружают гору и выходят Ксантраю в тыл; самолеты пикируют в ущелье, один из них задевает за выступ, загорается и, вращаясь, падает; дым ослепляет Ксантрая, повстанец вырывает у него пистолет и разряжает ему в спину, Ксантрай бьет себя ладонями по животу и падает, солдаты кричат в дыму; два самолета разбиваются об уступ скалы, их фюзеляжи крутятся по камням, скатываются на гальку; солдаты, накрытые грудами раскаленного металла, кричат, их руки, разодранные острыми краями, выгибаются и, шипя, обгорают; Бежа с раненой рукой, задетой пулей в небе над Энаменасом, прыгает в ущелье, вклинивается в ряды солдат, окруженных повстанцами, убивает наповал шестерых; повстанцы спрятавшись за уступы, стреляют из пулеметов по самолетам; у солдат кончились патроны, они собирают камни и кидают их в повстанцев, вцепившихся в трясущиеся пулеметы, забираются на уступы, сбрасывают с площадок оглушенных повстанцев и перезаряжают раскалившееся, обжигающее ладони оружие.

Тело Ксантрая обожжено, растоптано, засыпано камнями, которые швыряли солдаты; Виридо, прячась в дыму, склоняется над ним, сбрасывает камни; взяв труп за ноги, он волочит его на уступ, наскочивший сзади повстанец хватает его за пояс, Виридо вынимает нож и вонзает в пах вцепившегося в него повстанца, тот отпускает руки, сползает на землю, его лицо скользит по ягодицам Виридо; солдат забирает у него винтовку и патроны; Виридо топчет голову повстанца, ставит ногу на его живот, кричит петухом, трясет гривой волос, бросается в схватку, оглушает, стреляет, режет, его рука, горло, бедра покрыты посыпанной порохом кровью, на его губах пузырится пена, лицо бледнеет от ярости; он отпихивает кулаками раненых им повстанцев, один из них прицеливается в него, он набрасывается на него, переворачивает на спину, хватает за челюсть и бьет головой о скалу, другой раздирает его штаны, обрывки топчут солдаты, Виридо с голыми ногами, набрасывается на повстанца, убивает его выстрелом в живот, повстанец падает, Виридо нагибается, снимает с повстанца штаны, прячась за выступ, натягивает их на себя, застегивает ширинку; заметивший его повстанец бежит к нему, Виридо поднимает ремень над головой, раскручивает его, повстанец подбегает, пряжка ремня бьет его по лицу, кровь заливает его глаза, Виридо наступает, повстанец пятится, закрываясь руками, Виридо хлещет его по глазам, по губам, кровь брызжет, сочится, Виридо заносит кинжал, вонзает его в грудь повстанца, лезвие раздирает легкое, повстанец падает, его кровь забрызгала грудь и лицо Виридо, и тот плюется, сморкается, икает, из его стоящего члена льется сперма и моча, он бросается в гущу боя; Виннету, Вильдфрай и Дафни дерутся бок о бок под уступом; Бежа с плечом, раненым разрывной пулей, выпущенной из горящего самолета, вбегает в ущелье, собирает своих людей; из объятого пламенем Энаменаса вылетают самолеты; повстанцы выходят из-за камней, окружают взводы, бросают гранаты; разорванные осколками тела взлетают в воздух, опрокидывают на камни уцелевших солдат; Виридо, прокравшись за дымом, заходит Беже в тыл, но тот слышит шаги по гальке, резко оборачивается и разряжает свой автомат ему в живот; Виридо кричит и падает на камни, ломая нос и выбивая зубы; Бежа стреляет в упор в спины и плечи солдат, те вздрагивают, кровь из их ртов течет на сияющую белизной гальку; Виннету, прижатый к скале тремя повстанцами, надвигающимися на него с зажатыми в окровавленных руках ножами, кричит, плюется, пустой магазин его автомата блестит на гальке, он подбирает его, кидает в противника, потом, вынув нож, прикрыв грудь автоматом, кидается на повстанцев; те бросают к ногам свои винтовки, облепленные пылью и кровью; Виннету кидается на пламенеющие ножи, лезвия прошивают его ляжки и живот, обжигают руки; Виннету тычет ножом в облако взметенной пыли, сквозь которое сверкает галька; кровь горит на его шее, скользит, как ласковая ладонь, по плечам, слезы наполняют глаза, кровь отливает от щек и коленей; кругом дымятся на солнце окровавленные, обуглившиеся тела; изо рта, набитого галькой, звучит песня; птицы, пурпурники и голуби, выпорхнувшие из нор и гнезд под корнями деревьев, жаворонки — из гнезд на камнях, снуют по воздуху, кричат над полем боя, опьяненные запахами пороха и крови.

Виннету с пронзенными руками падает головой на камни, он еще дышит, гимнастерка от крови прилипла к стене, голова дрожит, виски трещат, море вливается в его Рот и вытекает фиолетовой блевотиной, зловонными листьями и цветами, желчью заката.

Повстанец вонзает свой нож под лопатку солдата, проворачивает его в ране; Виннету, заломив руки, загребает ладонями мелкие камешки, хрипит в осыпающуюся гальку. Бежа отстраняет своих людей, бросается на Вильдфрая, протыкает его кинжалом, прицеливается в бегущего Дафни, стреляет, пуля разрывает живот солдата, кровь из раны брызжет на его грудь и светлые волосы; он придерживает двумя руками розовые внутренности, выпадающие на ляжки; наклонившись вперед, он выбегает из-под огня, садится на уступе, его глаза затуманиваются, голова скатывается на окровавленную грудь; в глубине долины, между высокими кручами, он видит дым горящей столицы и кружащий над ним рой блестящих ос.

Он видит растущее, пробивающееся сквозь дым пламя, его губы открываются, кровь выливается толчками, смачивает, нагревает гимнастерку на груди, хлюпает в складках, под тканью, под ремнем; его голова падает на колени, кровь льется на гальку, изрытую лезвиями ножей; Бежа подходит к Дафни, берет его за волосы, откидывает голову назад, солдат стонет. Бежа, вцепившись в окровавленные волосы, бьет Дафни головой о скалу, ногой топчет рану в животе; наклонившись, укладывает солдата на площадке, подбирает гальку, кидает ее в распоротый живот; галька скользит в рану, голова солдата бьется о камень, его глаза широко раскрыты; Бежа вытирает ладонь о камень, кричит, бросается в бой; Вильдфрай корчится у скалы, повстанцы оборачиваются, бегут к другим солдатам; самолеты в разорванном, раскаленном воздухе движутся скачками, как стрекозы. Бежа подходит к Вильдфраю, солдат хрипит, раскинув окровавленные руки по каменной стене, гимнастерка на груди расстегнута, Бежа вынимает нож, проводит лезвием по горлу Вилдфрая, потом вонзает нож по рукоятку; голова солдата скатывается на его кулак; Бежа вздрагивает, его кровь холодеет, он опирается на стену, тяжело дышит, труп Вильдфрая рядом с ним падает на гальку; вытолкнутый изо рта потоком блевотины язык откушен.

Бежа отворачивается, поднимает глаза к вольному синему небу; кровавые блики, блеск ножей, гул самолетов; он отирает пот со лба окровавленной ладонью. Окруженные солдаты отступают, их убивают поодиночке, к сапогам повстанцев, которыми они затаптывают солдат, прилипли лоскуты кожи и пряди волос.

Самолеты расстреливают повстанцев, которые прячутся под уступами, в расщелинах скалы, направив пулеметы в небо. Над столицей кружит эскадрилья; солдаты, слуги, чиновники заливают ведрами небольшие пожары; пожарные тушат горящие руины дворца; губернатор, выбравшись из пылающего кабинета, бегает по плацу, его сломанная рука болтается на бедре; Серж и Эмилиана, сожженные заживо в своей лодке во время бомбежки порта, хрипят между обуглившихся досок; над городом, окутанным дымами, разливается запах сгоревшей рыбы; на стенах дворцов и казарм — сидящие и лежащие обугленные трупы солдат, слуг, священников, детей, застигнутых огнем во время бегства; спасатели опрокидывают их ударом шеста, взметенный пепел осыпается на их лица; в порту горят корабли, огонь расплывается по волнам; в развалинах складов догорают ящики с припасами, мешки с зерном; у городских ворот струи воды омывают обгоревшие трупы нищих и детей, настигнутых огнем во сне или в болезни; в верхнем городе горят сады; вишни, раскинувшие ветви над травой, сохранили свои покрытые росой плоды; ветви, высовывающиеся на улицы, рушатся на покрытый пеплом асфальт.

Бежа прыгает в вертолет, летит в Энаменас, где повстанцы, нахлынув из нижнего города, окружили спасателей у стен дворца; Бежа и трое его людей, сгорбившись в кабине, пролетают над рекой, над лиманом, вертолет садится на берегу, Бежа и его люди бегут по песку, смеются, плачут, дрожат, над их головами, крича и шумя крыльями, пролетает стая пурпурников. Бежа и его люди поднимаются по свалке к нижнему городу, Кмент ждет его перед борделем, Бежа и три его спутника входят, убивают всех клиентов в общем зале и в комнатах, выбрасывают трупы в окна; вербовщики выбегают в сад, прячутся в погребе, Кмент, Драга и Петрилион ведут Бежу в домик, он открывает люк, они сходят в погреб, находят вербовщиков, прячущихся за батареями пустых бутылок, расстреливают одних, оглушают других, вытаскивают их из погреба, нога Бежи скользит на брезенте, он опускает глаза, видит свежую кровь, высохшую сперму, собачий мех, волосы ребенка, он бьет вербовщика по лицу, давит ногой ему на горло; вербовщики оставлены в саду под охраной пятерых молодых повстанцев, сбежавших из борделя до прихода Петрилиона.

Джохара, опираясь на плечо Кмента, проходит по борделю, перед ней появляется Драга, она опускает глаза; Драга наклоняется, целует ее в затылок. Бежа поднимается в верхний город; взбунтовавшиеся солдаты грабят архиепископство, убивают чернокожего юношу, запершегося в дортуаре со своими маленькими кастратами. Исмена, голая, спускается по лестнице борделя, проходит перед Кментом, ее тело выпачкано вином, спермой, слюной, Джохара уткнулась в плечо Кмента, потом вдруг обнимает Исмену, целует ее щеки, лижет лоб, уши, веки. Навстречу Беже идут группы солдат, в руках — ящики с припасами; в садах солдаты сворачивают головы курам, забивают кроликов, срывают цветы и вставляют их в петлицы; Бежа входит в развалины дворца; губернатор выходит ему навстречу, жмет ему руку:

— Я вас узнал, вот дворец, который я хотел вам передать по закону с тех пор, как в нем поселился. Берите его. Он уходит. Он пересекает обгоревший двор, проходит под аркадой портала и исчезает в дыму. Он поднимается по лестнице, заваленной обуглившейся мебелью и истерзанными трупами, его ладонь, дрожа, скользит по мраморным перилам; поднявшись на этаж, он смотрит в окно, дым поднимается в горы; порт и адмиралтейство горят до полудня. Бежа забирается на фронтон здания, срывает флаг Экбатана и прикрепляет к древку рваные грязные трусы, подобранные в борделе; он спускается вниз, взбунтовавшиеся солдаты подходят к нему, ведут его в гаражи, на оружейные и продовольственные склады, повстанцы присоединяются к Беже; в ущелье, под пулями, повстанцы прыгают с уступа на уступ, разрывные пули вырывают кусты, дробят камни; пуля прошивает ногу прыгающего повстанца, он падает лицом на камень, другая пуля пробивает его затылок; его спина и плечи сотрясаются в конвульсиях; пилоты, узнавшие о победе Бежи, разделяются, половина эскадрильи возвращается в Энаменас, другая половина кружит над ущельем, расстреливая зажатых в нем повстанцев. Самолеты огибают Энаменас, пытаются сесть на аэродром, но он захвачен повстанцами и взбунтовавшимися солдатами; солдаты, унтер — офицеры и офицеры, оставшиеся верными присяге, закрылись в ангаре; на взлетной полосе солдаты поднимают стволы пулеметов, стреляют, сбитые самолеты падают в окружающие аэродром болота; трава загорается, огонь перекидывается на цистерну с бензином, она взрывается с глухим шумом; уцелевшие самолеты взлетают высоко в небо, сближаются, переговариваются по радио, решают лететь через море.

— Летим в Экбатан и вернемся сюда с подкреплением.

— Правительству не нужен разрушенный город. Останемся. По крайней мере, умрем достойно.

Три самолета отрываются от группы, пикируют на аэродром, стреляют, но мощный и точный огонь укрывшихся повстанцев прошивает кабины, два самолета вспыхивают и падают в болото, фюзеляж громоздится на фюзеляж, обгоревший летчик выбирается из кучи железа, скользит по крылу, поднятый элерон срезает ему голову. Третий подбитый самолет падает, вращаясь, на землю, срезает верхушки эвкалиптовой рощи на берегу реки и, шипя, погружается в мертвую воду, тут же смыкающуюся над раскаленным корпусом…

На земле повстанцы кричат, обнимаются, кусают руки; солдаты тащат корзины с булочками, украденными в офицерской столовой. Повстанцы разбредаются по городу, они убивают в тюрьме либеральных политиков, те стонут, подняв руки, пытаются выразить революционную солидарность, бросаются к повстанцам, чтобы обнять их.

Но Бежа приказал убить всех колонистов, кроме губернатора, тот должен сам покончить с собой. Убив Иллитана за излишнюю мягкость, Бежа хочет править бедняками, его интересует только толпа. Он разрушит все виллы Энаменаса, отнимет детей у матерей, уничтожит институты брака, семьи, частной собственности. Он бросит свою свору на баррикады Титов Велеса.

Он садится в кабинете губернатора, кладет ноги на стол, стряхнув с него пепел; два повстанца с винтовками в руках, стоящие у двери, привстав на носки, выглядывают в окна лестничной площадки.

Подростки Энаменаса под предводительством Сен-Галла собираются в Королевском дворце; Сен-Галл ударом ноги убивает старую привратницу, заваливает ее труп хламом; все собираются в подвале, считают винтовки и гранаты; Сен-Галл, собрав в небольшом погребе военный совет, предлагает убить самых слабых; члены совета выходят, Сен-Галл выбирает жертвы, его лейтенанты хватают их, сгоняют в центральный коридор к лестнице, целятся, стреляют, мальчики падают, сползают по перилам лестницы, девушки с криком бросаются к ним.

Сен-Галл приказывает собраться под главным фасадом, он берет девушек за руки, тянет их за собой; как только мальчики закрывают двери коридора, крысы вылезают из своих нор, из тряпок, из старых порванных матрасов, прыгают на тела, грызут горла умирающих; одна крыса ставит лапу на раскаленную гильзу; она кричит, крутится, подняв трясущуюся лапу. Сен-Галл ставит своих мальчиков к окнам и отдушинам; Фабиана, одной рукой обняв его за талию, другой гладит его волосы; Сен-Галл между приказами сжимает ее в объятиях:

— Сегодня вечером я покину дворец, я пойду в Рисвик, один.

— Фели наверняка убили твою родню. Окровавленные трупы их детей плавают на наших пляжах; от Рисвика до Лутракиона песок на берегу залит кровью.

— Пьержинский, принимай командование. Я вернусь перед рассветом.

Едва стемнело, Сен-Галл выбрался из дворца; он бежит к морю, у схода на пляж лежат пары, их ноги и руки испачканы кровью и спермой, блестящей в лунном свете; в полночь он входит в сад вокруг виллы; в холле его нога скользит в луже крови, он поднимается по мраморной лестнице, по площадке первого этажа пробегает тень, Сен-Галл стреляет, тень падает, Сен-Галл подходит, спотыкается о трепещущее тело, наклоняется, струйка теплой крови стекает ему на ногу, он поворачивает голову, потом все тело мальчика, сжимающего в руке серебряный подсвечник, Сен-Галл бьет его рукояткой пистолета по голове, сталкивает по ступеням вниз, входит в вестибюль, открывает дверь комнаты, входит, выключатель вырван с проводами, Сен-Галл подходит к кровати, отдергивает шторы; сестра его отца, которую подростки Энаменаса называют Родня, лежит на скомканных простынях, ее рука стиснута натянутым балдахином, Сен-Галл тянет ее за эту руку, она падает на окровавленные простыни, Сен-Галл задирает ее платье, разбитое влагалище исполосовано следами ногтей и зубов. Сен-Галл подходит к окну: внизу лежит освещенный лунными лучами пустынный порт, волны раскачивают причальные кольца; богатая и праздная Родня построила порт и Целый город вокруг него на прибрежных холмах, с бассейнами и складами; но ее приказчики и рабы напрасно возводили дома на пустынном взморье, напрасно она сама писала торговцам и поставщикам с острова и заграничным: только одна семья из пустыни Гилдо под Тилисси согласилась жить в Рисвике. Ее поселили в самом красивом доме, каждое утро рабы приносили туда фрукты, вино и приготовленные яства, их дети приходили играть с собаками и обезьянами Родни. Но однажды утром семья, снедаемая тоской по родным местам, исчезла. Родня навеки заперлась за высокими стенами виллы; однажды зимой, за пять лет до начала восстания, мэр Энаменаса прислал ей двух маленьких флейтистов, она послушала их, а потом велела переломать им ноги, в отместку столице за свой заброшенный порт. Однако она привязалась к своему племяннику, часто привозила его Рисвик, забавлялась с ним днем, а вечером отсылала обратно в Экбатан, обласканного и закормленного сладостями; однажды она увидела, что он подрос, кровь ударила ей в голову, она оставила его на обед, на ночь и лишила его невинности. Мальчик больше не приезжал, но присылал ей письма, рисунки, стихи и глиняные статуэтки.

Сен-Галл садится перед секретером, створки которого блестят в лунном свете, открывает ящики, разворачивает пакет, обвернутый золотистой нитью, пробегает глазами страницу, встает, подставляет листок под лунные лучи, облокачивается на край окна: «…моим рабам — кнут. Моему племяннику за утраченную девственность — мои оранжереи в Лутракионе, чтобы он выгуливал в их аромате свое потное дрожащее тело… мои приказчики сами будут частью завещания…»

Сен-Галл сворачивает бумагу, кладет в карман, выходит из комнаты; на лестнице он спотыкается, позабыв о лежащем теле мальчика, ударяется подбородком о мраморную ступень, крошит зубы, выплевывает их с кровью, выходит в сад, гладит верхушку самшита, наклоняется над большим цветком: «Это лилия», пьет росу с его дрожащих лепестков. На заре он бежит между кустами у дворца, входит по главной лестнице; все мальчики и девушки убиты на своих местах; Сен-Галл, задыхаясь, проходит на носках между опрокинутыми, стоящим на коленях телами, повернувшими головы к восходу, роса на их лицах, на их нетронутых одеждах смешалась с кровью. Сен-Галл не осмеливается дотронуться до неподвижных тел, до ресниц над еще блестящими глазами, до бледных губ и волос, примятых руками убийц; Сен-Галл спускается, садится на свой мотоцикл, едет к Энаменасу мимо груд голых истерзанных трупов; собаки, грызущие их, кидаются на голые ноги Сен-Галла, его плечи пробирает холод, соски приклеились кровью к сырой от росы и пота рубашке; обезьяны, точно во время эпидемии, спустившиеся с гор, группами шныряют по улице, их влажная шерсть позолочена зарей, у них в лапах — женские ленты и волосы, они расступаются перед мотоциклом, протягивают лапы, трясут головами, царапают когтями плечи Сен-Галла; солнце печет его спину, сиденье и бензобак обжигают его ляжки и смятый под легкими шортами член; Сен-Галл останавливает мотоцикл, гладит по голове урчащую обезьяну, трогается с места, наезжает колесом на обезьянью лапу, обезьяна машет кулаком, берет лапу в ладонь, раздвигает пальцы, трет фаланги, ставит лапу на землю, кричит, скребет щеки, снова берет отдавленную лапу, садится, прислонившись к стене, лижет ступню; Сен-Галл останавливает мотоцикл перед своим домом; цветы и беседки в саду сожжены, на лестнице лежит голый труп его отца, горло перерезано, оторванная голова лежит у плеч, ноги застряли в розовом кусте под балюстрадой, член задран на живот; Сен-Галл оставляет мотоцикл, наклоняется, берет труп за плечи, волочит его к подножью лестницы, берет голову и относит ее в разграбленный салон, ставит на полку секретера, ложится на шкуру белого медведя, поворачивается на бок, кладет под голову ладонь и засыпает.

Бежа, спавший на постели Сержа под охраной десяти повстанцев, просыпается, встает, принимает душ, бреется бритвой Сержа, причесывается его гребнем; он обходит комнату, гладит листья винограда за окном; он расшвыривает книги и пластинки, стоящие в книжном шкафу, включает проигрыватель, двигает рычажок, сгибает его, вырывает, бросает на пол и давит каблуком. Он спускается в сад, садится на мраморную скамейку, возвышающуюся над городом и портом, охранники идут за ним. Он видит пустынные улицы и проспекты, выходящие к морю, только несколько детей купаются в синей воде, в мокрых плавках они вылезают на камни у мола и ловят крабов, просовывая ладони в щели.

Бежа опускает голову, смотрит на нижний город; улочки, залитые росой и солнцем, полнятся тенями обезьян и людей, но ни одного голоса не доносится из этого идущего, прыгающего, совокупляющегося сонмища; повстанец наклоняется к Беже:

— Один ученый говорит, что этой ночью он видел огромную волну над островом Ланнилис, что лежит напротив порта, а под Элё тряслась земля.

Бежа отталкивает повстанца.

В ущелье повстанцы одерживают победу, они сбили десять самолетов; ущелье становится непроходимым из-за сбитых самолетов и трупов, они обходят его сверху, самолеты пикируют, трое повстанцев падают, но двадцать невредимыми врываются в деревню Тилисси; они хватают женщин и детей и гонят их перед собой живым щитом к воротам поста; солдаты не осмеливаются стрелять; повстанцы, продолжая гнать перед собой заложников, врываются во двор поста; солдаты ждут подкрепления и приказов из Титов Велеса; они отступают, закрываются на чердаке; повстанцы жгут все вокруг; Пино встает в уборной, застегивает ремень, бежит в кухню, пуля пробивает его сапог; закусив губы, он прыгает в кухню, видит, как двое повстанцев поджигают уборную, хватает ножи с разделочного стола; его помощники, запертые на чердаке, горят вместе с солдатами; зажав в руках ножи, он прячется за котлами, повстанцы его заметили, один из них поджигает газету, другой вырывает ее у него из рук, они идут к кухне; по навозной куче бегают крысы; ослабшие от высоты, они не могут прорыть норы, повстанцы их убивают и нанизывают трупы на лезвия кинжалов:

— Мы тебя видели, мы зарежем тебя, грязная крыса!

Пино затаил дыхание, его шея трется о жирное днище котла; повстанцы входят в кухню, закрывают дверь, ногами опрокидывают котлы, видят Пино, он пятится к стене, сбивает головой полку с солью, сахаром и перцем; повстанец, смеясь, делает выпад кинжалом, Пино сжимает ножи, его сердце бешено бьется, соль, сахар, перец ссыпаются с его горла под рубашку, до паха; скрестив ножи, он закрывает ими грудь и живот, повстанец бьет по лезвиям кинжалом, другой забегает сбоку, бьет кинжалом в бедро Пино, тот громко стонет и, не выпуская из рук ножей, оседает по стене набок, по его ноге льется кровь, кровь стекает изо рта; повстанец, стоящий перед Пино, крутит в руке рукоятку кинжала, потом вонзает его под колено солдата, Пино истошно вопит, кровь бурлит у него во рту, но он остается на ногах, обдирая локти об известку стен, он слизывает сахар с губ; повстанцы обезоруживают его и вонзают кинжалы ему в живот.

Снаружи солдаты, объятые пламенем, прыгают в окна чердака; внизу их ждут поднятые кинжалы, солдаты накалываются на них, увлекая за собой повстанцев; склонившись, повстанцы ударами в сердце и спину закалывают выживших и оглушенных; двор оглашается сотнями криков, вздохов, возгласов, стонов и хрипов; пурпурники, вылетевшие из ущелья вслед за повстанцами, чирикают, купаясь в крови; удар кинжала разрубает птицу пополам; в кухне разоруженный, изрезанный вдоль и поперек Пино хрипит под ногами повстанцев, его ноги, к которым кровью приклеились лохмотья гимнастерки, лежат на куче опрокинутых котлов, ручка большой сковороды торчит у него между ляжек; пепел и головни с горящего чердака падают на спины, плечи и волосы повстанцев; в кухонной пристройке куски мяса останавливают огонь; повстанцы тычут кинжалы в поджаренные куски, отрезают ломти и пожирают их с кончиков ножей, потом, обернувшись, погружают те же дымящиеся лезвия в трепещущее тело Пино; сталь разрубает кости, скрипит в мышцах и в горле; присевший на корточки повстанец тянет голову Пино, зажав ее между ног, солдат хрипит, кричит, повстанец тянет, плюет, потом, приподнявшись, упирается коленом в плечо Пино, поднимает голову за волосы и одним ударом отрезает ее; он поднимает ее за уши и, танцуя, выгибая спину, крутя задом, целует ее в губы и кладет на плечо.

Повстанцы, сжимая в зубах едва прожаренные мослы, вытирают пальцы об эту голову, смеются, рыгают, вытирают губы вырванными клоками волос; повстанец подбрасывает голову в воздух, все пинают ее, выбивают во двор и, крича и хрипло смеясь, гоняют ее по залитому кровью, засыпанном пеплом песку; женщины и дети, которых они использовали как живой щит, разбегаются, но пули опрокидывают их на шлагбаум; кричит ребенок, голова которого зажата рычагом, повстанец подходит, поднимает шлагбаум, трещит раздавленный череп, ноги ребенка несколько раз дергаются, потом, бледные, с напрягшимися мышцами, падают на землю; повстанец опускает шлагбаум, освобождает голову ребенка, его тело сползает по рычагу на землю, дрожит, потом, отвердев, затихает; повстанец подходит, наклоняется, трогает колено ребенка; женщина ползет, одной рукой опираясь на землю, другой закрывая лицо; она скатывается к деревенской дороге, повстанец бежит к ней, переворачивает ее на спину, ногой откидывает ее голову, присаживается на корточки, расстегивает ширинку, задирает платье женщины; насилуя ее, он вонзает ей в горло кинжал; другая женщина подбегает к ребенку, накрывает его своим телом, облизывает его раздавленную голову, прижимает ее к губам, омывает ее слезами и слюной; повстанец толкает ее в плечо, опрокидывает под шлагбаум, наклоняется над ней, женщина встает, отталкивает винтовку повстанца и его руки, задирающие ее платье; повстанец прижимает ствол винтовки к ее колену, стреляет, пуля дробит колено, кровь брызжет на грудь повстанца; женщина корчится на земле, повстанец щупает ее живот, вспарывает его, вырывает матку с младенцем, разрезает матку, на его кинжал накручиваются внутренности, он плюется, отбрасывает кинжал, кишки шлепаются в пыль, повстанец поднимает покрытого слизью младенца двумя руками, женщина стонет, царапает ладони повстанца. Тот кладет младенца на приоткрытую грудь женщины, двумя руками открывает ей рот, младенец соскальзывает в пыль, повстанец берет его за шею, втискивает его голову в раскрытый рот его матери, встает, топчет хрупкое тельце младенца, забивает его, топчет липкий рот женщины; остальные повстанцы в это время едят жареное мясо.

Горят несколько домов на окраине деревни, подожженных повстанцами; жители разбегаются по окрестным лесам, повстанцы врываются в дома, поджигают мастерские, напяливают на себя женские платья, опрокидывают кувшины с маслом, разбивают ткацкие станки, накручивают нити на головы; фрукты, едва надкусив, они бросают в огонь, они отрезают ломти мяса и хлеба в погребах, ложатся на циновки, встают, кромсают их ножами. В Титов Велесе на площади собирается подкрепление, Ника ходит между грузовиками, протягивает руки солдатам, те тянут ее к себе, она забирается на колесо, солдаты гладят ее волосы, плечи, груди; солдаты с другого грузовика хватают ее за талию, за пояс шортов, тянут к себе, она вырывается; один из солдат вылезает из кузова, прислоняется лицом к выпяченному заду девушки, протискивает голову между ее ног, целует ее пупок, поднимает ее, несет на плечах к другому грузовику; девушка держится за его волосы, он целует влагалище, прижатое к его подбородку, ноги девушки скрещены на спине солдата; она ощущает его смех, его дрожащий язык на своем влагалище, слюна намочила шорты, солдат несет Нику за грузовик, опускает на пыльную мостовую, ложится на нее, овладевает ею, от шока она плачет, пьет свои слезы, его губы скользят по груди девушки, кусают расстегнутую, задранную, смятую под мышками рубашку; он ловит ртом соски, сосет их, часто хлопая ресницами; распущенные волосы девушки рассыпались по пыльной мостовой:

— Малыш, ты делаешь мне больно.

Но солдат не слышит, его ресницы скребут по шее девушки, он грезит…

— Сандр, мой щеночек… Ты толкал меня ножками в живот, я хотела тебя убить, твой отец наваливался на меня, ты поднимал мой пупок, ночью я била по нему сапогом, днем — ножом или кастрюлей, я прижималась животом к стене, чтобы задушить тебя, я слышала, как твой рот шевелится на моей пояснице. Теперь я не так тебя ненавижу, ты заплатил за мои загулы с Аурелио, за эту новую кровать. Я начинаю любить извивы твоего тела, сочащиеся золотом… маленький хуек, из-за тебя я увязла в этом дерьме.

Аурелио не хочет работать, моей вдовьей пенсии не хватает, ты ешь, я вырываю еду из твоего рта, выдавливаю из глотки, но ты не умер, айны и черкесы кормят тебя ракушками и водорослями; ночью, когда ты раздеваешься перед моей кроватью, я опрокидываю тебя на пол ударом ноги, я плюю на фотографию твоего отца, погибшего на войне солдата.

На заре Аурелио берет меня, накрыв простыней, я мну фотографию, я тру ее о липкий член Аурелио; в сумерках ты смотришь, как мы обнимаемся, отсветы зари скользят по ягодицам и спине лежащего на мне Аурелио; ветер распахивает окно, холодит наши сплетенные тела: — Пусть твой заморыш закроет окно. Он встает, подходит к тебе, вытаскивает тебя из кровати, его большое тело дрожит в белесых бликах зари, он сжимает твою растрепанную голову своими ляжками, твои губы примяты его черными яйцами; тишина, шлепанье потных тел, жаворонок в когтях у сокола; его спавший член, толстый волосатый паук, встает, разбухает между ляжек, он тащит тебя по полу, занозы из половиц вонзаются в твои колени, он бьет твое маленькое, худое, голое тело:

— …Оставь его пока, у меня есть идея, я хочу его откормить, Аурелио, его тело хоть немного возбуждает тебя? Ну же, попробуй, посмотрим, сможешь ли ты любить его… Он набрасывается на тебя, подминает под себя, дергает тебя за член, задирает его вверх, прижимает к своей ляжке, к своему члену снизу, из-под ягодиц, он переворачивает тебя, сжимает ладонями твою грудь, упирается вздыбленным членом в твой зад, погружает его между твоих ягодиц; ты вырываешься, Аурелио накрывает ладонями твой член, дрочит его, ты, всхлипывая, плачешь, отталкиваешь руками его бедра, но он проникает глубже, его разбухший, округлившийся член пронзает твой живот.

— Не совсем получается, но со временем он пообвыкнет… И уж очень он тощий.

Его ляжки трутся о твой зад, он вынимает свой член из твоей расширенной, разбитой дырочки, ударом ноги опрокидывает тебя на твою кровать, забирается на мою, наклоняется и вставляет свой горячий член в мои трепещущие губы, я узнаю на нем твой младенческий запах; ты корчишься на своей постели, стонешь, зажав кулак между ягодиц, затыкая воспаленную дыру…

Я просыпаюсь, мое потное тело прилипло к кожаной обивке, они пьют шампанское, ласкают айнских девушек, затаскивают их в кабинки с перегородками красного дерева, девушки кричат, из-под портьер льется кровь; они льют шампанское на мою грудь, разбрасывают лохмотья моих шортов и рубашки; из кабинки выходит стражник, его штаны на ляжках пропитались кровью и спермой, айнская девушка дрожит в неоновом свете на диване, голая, на обритой голове — фуражка стражника; ботинок стражника, развалившегося в кресле, прижимает мой член к ляжке; на балконе священник читает вполголоса молитву, кровь небес окрасила его запястье; заря холодит мое голое тело; священник, увидев меня, задирает сутану и трясет свой длинный тонкий член, его запах щекочет мои ноздри; в порту, в утреннем мареве, горят корабли с грузом зерна и сахара — их обстреляли стражники; запах горелого зерна и расплавленного сахара поднимается к балкону; черная рука вырывает молитвенник, стаскивает священника с балкона, он падает на мокрые плиты базилики, из-под его задранной сутаны выглядывают бледные, исполосованные при флагелляции ляжки.

Я поднимаюсь, задевая головой каминную полку из фиолетового мрамора; в камине горит голова священника, куски горелой кожи отрываются и падают с тонзуры; ночные бабочки в сером свете зари прилипли к окнам; стражник встает, подходит к окну, гладит ладонью стекло.

— Так начинается новый мир. Пройдет немного времени, и вы не увидите ничего, кроме огня и мрака. Пройдет немного времени, и вы увидите воду и свет.

Златокрылый орел касается стекла; вдали, на базилике, звонит золотой колокол; влажные перья орла прижимаются к стеклу в том месте, куда стражник положил свою ладонь. Дверь открыта, я, обнаженный, спускаюсь по лестнице; люди, разгребающие на улице снег, не видят моей наготы, я бегу; Аурелио лежит на моей матери; моя рука в серой воде зари; я беру кувшин, пью холодное молоко; в моей руке дрожит шило, я подхожу к кровати, заношу руку, шило блестит, я погружаю его в спину Аурелио, оно пронзает его сердце, входит в грудь моей матери, пронзает ее сердце, пригвождает их к кровати; из-под рукоятки шила по спине Аурелио скатывается блестящая капелька, на моих руках крови нет, я снимаю со стены фотографию отца, прижимаю ее к груди; по моему животу стекает холодное молоко…

Девушка приподнимает тело Сандра. Солдат, спрыгнув с грузовика, бежит к ней, его сигарета падает в открытый бензобак; огонь расползается, как волна по приморскому утесу, грузовики взрываются; солдаты, винтовки взлетают в позолоченный воздух, окровавленные обломки падают в пыль, винтовки стреляют в дыму; Титов Велес горит; рабы безропотно позволяют огню пожрать себя; кричат подростки, запертые в гимнастическом зале, стекла лопаются и падают им на головы; священники в храмах задыхаются от дыма; огонь лижет будки для совокуплений и, поднимаясь к горе рабов, покрывает копотью священный камень.

Сен-Галл бежит в горы, входит в лес, кинжал бьет его по бедру; роса с ветвей кедров стекает на его лоб и губы; к его коленям липнет паутина, слюна и мох; твердые, прямые, наполненные млечным соком стебли дрожат в ослепительном свете. Лужайка правильной формы, как в парке, девственная трава, стрекот птиц и насекомых; над кедрами, на проводах высокого напряжения, блестят жесткие надкрылки.

Сен-Галл лежит на глинистом склоне; шум винтов маленького вертолета, который пролетает над лужайкой, возвращается, кружит над деревьями, снижается, садится на стелющуюся траву; из него выпрыгивает молодой человек в синем свитере; распрямившаяся трава лезет в кабину; он открывает другую дверцу, помогает выйти девушке в темном пальто; они бегут по высокой траве; пурпурники и орлята слетают по склону; девушка одной рукой держит жесткую руку юноши, другой поправляет сбившиеся от бега волосы; она видит птиц, смеется, бежит за ними; пурпурники залетают в подлесок, орлята подпрыгивают на кончиках крыльев; девушка наклоняется, трогает орленка, тот распрямляется, раскрывает крылья, шипит; девушка гладит его клюв, он кусает ее за палец; они садятся посреди опушки, достают напитки и фрукты; над верхушками кедров пролетают бакланы.

Сен-Галл выходит из леса, подходит к лежащей на траве паре; шорты на его бедре прожжены пистолетным порохом; девушка поднимает глаза, тут же опускает их, Сен-Галл выходит на солнце, садится между юношей и девушкой.

— Если ты голоден и хочешь пить, угощайся.

Сен-Галл берет банан, подносит его к губам, смотрит на девушку, в ее глазах — мечтательный блеск; девушка касается ладонью руки юноши, ее пальцы дрожат; из приморской долины доносится грохот разрывов.

— Мы в свадебном путешествии.

— Вы видели пожар в городе?

— Мы из Экбатана.

— Здесь матери едят своих детей и совокупляются с собаками. Этот лес к вечеру сгорит. Улетайте, скажите в Экбатане, что ад наступает на них.

Он встает, хватает орленка, сворачивает ему голову, находит на глине другого, закалывает его кинжалом, бросает трупы птиц к ногам молодоженов, набрасывается на девушку, угрожая ножом и заряженным пистолетом, овладевает ею стоя; юноша бросается к нему, Сен-Галл вынимает горящий член, бежит в лес; девушка падает на руки юному супругу.

— Кровь и огонь во мне. Воды, дай воды, я умираю.

Дым из горящего Титов Белеса поднимается к лесу; юноша поднимает девушку на руки, укладывает ее в вертолет; дым, как туман, стелется над травой, вертолет взлетает и направляется в сторону моря. Сен-Галл с голой жопой сидит, задыхаясь, на корточках в задымленном лесу близ источника, он встает, сгребает ладонями свое дерьмо, мажет им лицо, тело, одежду, бросается с пистолетом у виска в источник, в тот момент, когда лицо касается воды, гремит выстрел, кровь брызжет, красит блестящую под слоями дыма воду, голова скатывается на рыжие камни; олени, кабаны, обезьяны и орлы, гонимые огнем, крича, пробегают, пролетают над погрузившимся в воду телом; в подмышки впиваются раки; над лужайкой, над приморским склоном языки пламени хватают летящих орлов, шипя, бросают их на землю, преследуют оленей и обезьян в зарослях дрока, в нагромождении камней, хватают их за ноги и сваливают ноздрями в пылающие угли; горит вся гора, взрываются камни, в ущелье фюзеляжи самолетов, взметенные в воздух огненным вихрем, бьются о стены и уступы. Огонь поднимается к Элё, где пьяные повстанцы вырезают узников детского лагеря; они узнали Одри, сына префекта полиции, убитого ими весной; они гоняются за ним по разоренной школе, мальчик перепрыгивает через трупы с распоротыми горлами, закрывается в курятнике, повстанцы перелезают через решетку, бросают в него взятые в столовой ножи; Одри прячется в кроличью клетку, его сердце бьется среди трепещущей шерсти зверьков, он ложится на дно клетки, кролики накрывают его тело, повстанцы ломают дверь, поднимают клетку, кролики выпрыгивают из нее, разбегаются между ног повстанцев; Одри вцепился в прутья клетки, повстанцы вытаскивают его за ноги, волочат по усеянному экскрементами полу; один из повстанцев хватает за шею петуха, другие держат Одри за руки и за ноги, повстанец прижимает голову петуха к шее Одри, петух вырывается, бьет крыльями по ладони повстанца и по лицу Одри, повстанец вонзает клюв петуха в горло Одри; брызнувшая кровь ослепляет петуха; вверху, в дымном воздухе, кричат орлы и чайки; петух кричит, его окровавленный клюв разрывает рану; Одри хрипит, раскинув руки крестом, пена с его губ стекает по сапогам повстанца; на голову повстанца слетает орел, вцепляется когтями в его потное лицо, бьет крыльями, повстанец падает, петух убегает, орел слетает на труп Одри, покрывает крыльями его лицо и рану на горле; повстанцы расступаются, уходят; во всех зданиях детского лагеря повсюду лежат изуродованные, сваренные в кипящих котлах прачечной, искалеченные, искромсанные мясницкими топорами, изнасилованные на черной земле погребов трупы. Между обнаженных, исполосованных кнутами ягодиц торчат порожние бутылки, руки приколоты к партам ножами и смоченными в чернилах перьями, обезглавленные тела у разделочных чурбаков, окровавленные топоры, брошенные в пыльные стружки; полуобгоревшие тела, втиснутые в топки котлов, больные, ошпаренные кипятком в своих постелях, с сожженными купоросом ртами, дети, распятые на крестах двух часовен, священники с выбитыми чашей зубами, втиснутые, втоптанные в корпуса фисгармоний; на члены одеты церковные сосуды, глаза выколоты и вырваны ударами скаутских цепочек.

Шесть дней длится разграбление Энаменаса; нижний город опустел, грабители засыпают в местах грабежа и убийства. Кардинал заперт в своей комнате под охраной десяти повстанцев. Бежа застрелил женщину, набросившуюся на кардинала, чтобы его изнасиловать. Кардинал сыт и ухожен.

— Сохраним ему жизнь, он был близок со всеми городскими богачами, он знает, где они спрятали свои сокровища. Он скажет нам под пыткой. Мы убьем его, когда найдем золото.

Кардинал молчит, повстанец выкручивает ему запястья. Кардинал кричит, из-под его век скатываются слезы:

«Господи, да свершится воля твоя, но, если возможно, пронеси эту чашу мимо моих уст. Ненадолго. Я готов умереть за тебя, Господи, но не сейчас…»

«Под второй кабинкой в бассейне Тальбо». Теплое молоко, уцелевшие после пожара плоды. Кардинал набрасывается на питье, его нос мокнет в кувшине, фруктовый сок стекает по его горлу.

«Где еще золото? Говори!» Бежа, Бежа, когда он говорит, у него изо рта лезет дерьмо. «Будешь говорить?» Дверь открывается, повстанец толкает к его ногам раздетые, обмытые трупы монашек.

— Посмотри на своих овечек. Мы освободили их от данных ими обетов.

Посмотри на их улыбки, на их припухшие губы, налившиеся груди, почерневшие от пота пряди в паху…

В кармане повстанца лежит скальпель, найденный в разграбленном госпитале:

— Говори, или я тебя зарежу.

Он присаживается на корточки, вонзает скальпель в горло самой юной сестры, розовая пена брызжет ему на запястье; кардинал вздрагивает, смотрит в открытое окно, синее небо подернуто розовым дымом, верхушки кедров усеяны фиолетовым пеплом, исходящий из его рта глубокий вздох овевает ладонь схватившего его за горло повстанца. Два стражника волокут кардинала к часовне, поднимают его, усаживают на алтарь, склоняются перед ним на колени, целуют его сандалии:

— Приветствуем тебя, царь белых людей.

Трупы монашек усадили в исповедальнях. Повстанец вырывает из подсвечника пасхальную свечу, вставляет ее между ляжек кардинала, зажигает, воск стекает по свече, как сперма по стоящему члену, повстанец открывает дарохранительницу, берет из нее дароносицу, одевает ее на голову кардинала, другой повстанец плюет кардиналу в лицо. Тот изнанкой стихаря вытирает щеку; его ноги скользят на лакированном паркете, по его вискам, цепляясь за уши, скатываются облатки; он снимает их дрожащей рукой, собирает в сложенные ладони; повстанец грызет большую облатку, сидя на полу. С самого утра кардинал стоит, зажав свечу между ляжек, у него осталось только одно желание: «Господи, забери меня поскорее в Твой рай, чтобы я смог обрести покой».

Слезы стекают по его щекам, смешиваясь с плевками. Повстанец, сидящий на фисгармонии, давит кулаками на клавиатуру, вырывает клавиши, грызет их зубами. Вороны, напуганные ревом фисгармонии, вспархивают со сточных труб, сонно махая крыльями, летят к нижнему городу.

Бежа проходит по галерее архиепископства, расталкивая ногами трупы священников, дьяконов и монашек; открытые двери трапезных забрызганы кровью, повстанцы спят на скамьях, на возвышении лежит тело, Бежа подходит к нему: это монашка, ее ряса задрана, чепец залит кровью, Бежа наклоняется над ней, он берет ее за руку, ставит на ноги, она закрывает лицо ладонью; со стены падает распятье, один из повстанцев просыпается, вскакивает, снова ложится, положив голову на рукоятку окровавленного кинжала с куском человеческого сердца на кончике лезвия; Бежа уводит монашку в коридор, она положила голову ему на плечо, они входят в темную комнату, лучи утреннего солнца просачиваются сквозь ставни, блестят на натертом паркете; Бежа обнимает монашку, прижав ее к завешенной красным ковром стене; стекло входной двери дрожит от взрывов; Бежа целует монашку, обняв ее за талию, та обнимает его за плечи, Бежа срывает с нее чепец, бросает его на паркет и топчет ногами; монашка смеется у шеи вождя повстанцев:

— Я видела другую жизнь, она была черна. Монсеньор и его бог лгали. Между моих ляжек саднят занозы. Солдат лежал на мне, его обрезанный наполовину член проникал в мои срамные губы, но я мечтала о настоящем воине, герое. Священник согрешил, чтоб даровать мне радость, потом дьякон, но и их члены не были обрезаны. Тогда явился Христос, он кружил вокруг меня, опустив глаза, он показывал мне свое скорбящее сердце:

— Мне мало твоего сердца, обручение затянулось, ищи себе другую невесту.

Бежа опрокидывает девушку на залитый солнцем паркет, кусает ее губы, сплевывает куски плоти ей в рот, девушка берет его член и вставляет себе между ляжек: — Крепни, маленький плуг, проникай, разрывай и сей. Дождь внезапно застучал по ставням, Бежа встает с мертвой девушки, наваждение прошло, он выходит в галерею, слышит крики кардинала; дождь кончается к полудню. Бежа гладит мокрые от пота волосы и лицо кардинала, тот вздрагивает, словно его гладит рысь.

— Ты можешь служить обедню, мы воскресим для тебя дьяконов. Вы, ищите в коридоре, в кельях, в уборных. Сколько тебе нужно? Сколько, чтобы напялить на тебя ризы?

— Хватит одного; мне может, ради спасения души, помочь один из вас.

Повстанцы роются в кучах трупов, находят молодого дьякона с выбритой тонзурой, только глаза его выколоты, они вытаскивают его из-под трупов, толкают к кардиналу.

— Сын мой, приготовь святые дары, я облачусь сам. Он входит в ризницу, выглядывает из окна: слишком высоко, он сломает ноги; он преклоняет колени перед золоченым шкафом, облачает свое мокрое тело; он пожимает руку дьякона:

— Блажен ты, не видящий всех этих сынов сатаны. Перед преосуществлением двое повстанцев хватают дьякона, берущего сосуды за алтарем, перерезают ему горло, вырывают сердце из его груди, один с пистолетами в руках встает перед алтарем, другой, без оружия — справа от кардинала, тот молится, склонив голову на покров; повстанец, тот, что без оружия, берет сердце и кладет его в чашу, накрывает чашу дискосом; повстанец за алтарем надевает ризу дьякона, наполняет кровью сосуд и встает справа от кардинала, склонив голову.

Кардинал открывает чашу, подносит ее к сосуду, повстанец наливает в чашу кровь, кардинал опускает пальцы в чашу, к его ноздрям поднимается запах крови, кардинал смотрит на дно чаши. Тогда они набрасываются на него, открывают ему рот, вливают в него кровь дьякона, забивают окровавленное сердце в глотку кардинала. Забрызганный кровью, он, задыхаясь, падает навзничь, его зубы кусают сердце, рот выплевывает, Бежа приседает перед ним, прижимает его голову коленом:

— Мы поднесли тебе подлинные святые дары, а ты бунтуешь против своего бога.

К вечеру кардинал встает, покрытый плевками, залитый кровью и мочой. Он говорит повстанцу, плюющему ему в лицо:

— Хватит. Я — негр. У меня нет золота. Снимите эту белую кожу, я — негр. Хочу быть, как вы. Я сдаюсь.

— Он хочет быть царем. Убьем его, Бежа.

— Я негр. Я негр. Я свободен. Негр.

— Ладно, посмотрим, вправду ли это так.

Набросившись на него, они сдирают с него кожу.

Ночью грабеж продолжается при свете факелов. Электростанции разрушены бомбардировкой; горят картины, ковры. В соборе грабители, забравшись на скамейки, зажгли аварийное освещение, газ вспыхнул у лиц повстанцев; женщины, завернувшись в ризы, бродят между колонн, плюют на дарохранительницы. Обнявшиеся пары лежат на алтаре, на острых клавишах органа. Группы детей, присев на корточки у дароносиц, поедают облатки. Съестные припасы на исходе; новорожденные, оставленные поспешившими на грабеж матерями в нижнем городе, умирают под пронзительными взглядами крысиных глаз. Мальчик катает, как обруч, по кафелю собора большую облатку, другой, присев на корточки, испражняется в дароносицу. Мужчина стаскивает с постамента деревянную статую Девы, вырезает ножом щель у нее в паху, набрасывается на нее, кусает выцветшие деревянные губы и щеки, достает член и погружает его до половины в щель. Уличный музыкант, сидя на кафедре, отбивает на бубне ритм совокуплений. Несколько крыс, привлеченных запахом спермы, голодных тел, пролитого вина и зерна, прилипшего к окровавленным лохмотьям грабителей, протискиваются между совокупляющимися телами, лижут перетекающую с тела на тело сперму, кусают раскрытые в оргазме ладони и напрягшиеся колени, нападают на спящих, забывшихся в страшных грезах детей. Женщины, обезумевшие от вина и блеска золота, прижимают к себе своих сыновей, раздвигают их ягодицы, заставляют совокупляться с собой и тут же, не позволив им встать, оглушают или режут их. В свете витража женщина на восьмом месяце беременности сидит на корточках, задрав платье над кучкой дерьма; большая черная змея ползет к ней из исповедальни, поднимает голову, направляет ее между ягодиц женщины, та кричит, падает лицом на кафель, змея, шипя, протискивается в чрево женщины, разрывает матку, впрыскивает в плод свой яд, ее голова вкручивается в плоть; женщина вопит, пот с ее лица смешивается на кафеле с текущей изо рта пеной, змея вынимает влажную голову, выползает в приоткрытую дверь на галерею, ползет к бассейну с красной водой, ныряет, плывет между окровавленными покровами, поднимается на камень, греется на солнце, снова ползет к ограде сада и сворачивается кольцом у ног живого, никому не известного человека, появившегося на Энаменасе перед началом грабежа, когда смолкло эхо последних взрывов.

Повстанцы, прикрепив облатки к членам, гоняются за женщинами, на полу дрожат опрокинутые ими статуи. Голые мужчины шарят в шкафах ризницы, женщины одевают их и в то же время ласкают и дрочат их члены, они поднимаются на алтарь, перерезают себе вены на запястьях и пьют свою кровь, женщины задирают свои ризы и окуривают ладаном их члены. Молодой повстанец сидит неподвижно под витражом в шитой золотом ризе, прилипшей к его окровавленной груди; он грезит в струящемся вдоль его бедер облаке ладана, он смотрит на образ распятого бога, раскидывает в стороны руки, сдвигает ступни, склоняет голову на плечо. Он танцует. Пальмовые ветви, поднятые вверх дыханием совокупляющихся пар, застилают на миг образ бога. Молодой повстанец, затянутый в золото и лен, танцует, скребя подошвами подкованных сапог по испещренному острыми лучами полу. После каждого коленца он смотрит на бога, улыбается ему, раскидывает руки, опускает голову на плечо; образ бога, окутанный бликами и тенями, оживает, молодой повстанец, танцуя, поднимается к алтарю, раскидывает руки, но живой человек бросается из сада к алтарю, вцепляется ему в горло, опрокидывает на ступени; вытащив девушку из-под лежащего на ней мужчины, он подкладывает ее под молодого повстанца, потом срывает образ бога, рвет его и бросает в огонь, разгорающийся у его ног. Широко шагая, он идет среди совокупляющихся тел, наклоняется, прикасается к ним ладонью; они замирают от прикосновения, кровь закипает в их жилах. Человек возвращается в сад, присаживается на корточки, говорит со змеей, свернувшейся у его ног; змея разворачивается на горячих камнях, ползет по саду; цветы, покрытые росой и насекомыми, сохнут за ее следом, камни теряют свой блеск; змея снова проскальзывает в собор, толкая перед собой пучок цветущей травы.

Волна накрывает остров Ланнилис, переполняет бухты, топит посевы в низинах, заваливает илом утесы; она собирается, растет, увенчанная пенным гребнем, она подкатывается к порту Энаменаса, ломает дамбу, крушит обугленные обломки, сносит корабли на мол.

Кмент ищет в соборе Джохару; лежащие на полу женщины вцепляются в его колени, хватают его за член, синий луч омывает его лицо, одна женщина срывает с его бедер кусок разорванной ткани; у входа в ризницу он спотыкается о лежащие тела; повстанец прижал Джохару к шкафу, она кричит, повстанец рычит, он обернут литургическими покровами, мышцы его ног дрожат, левая рука упирается в ковер с потеками свечного воска, правая рука держит член и задирает мокрое платье Джохары; Кмент бьет его кулаком в спину, голый повстанец падает к его ногам, его член накрыт епитрахилью; у него нет губ; Кмент поднимает глаза на Джохару, из ее рта вылезает крыса:

— Не целуй меня, крыса только что вылезла. О, Кмент, вода подступает к городу. Бежим. Улицы кишат голодными змеями, они охотятся на крыс, эта крыса спряталась у меня во рту, она обгрызла губы этому человеку. Ты слышишь змеиный свист под окном? Их глаза видят женщин насквозь, они пожирают младенцев в утробах матерей. Не оборачивайся.

Она наклоняется, поднимает на ладони крысу, гладит ее шерсть:

— Не бойся, серая, беги за нами, прыгай через лужи крови, малышка, выплюнь куски детского мяса, застрявшие в твоих зубах, выплюнь, малышка, выплюнь…

Кмент обнимает Джохару за талию, девушка гладит его набухающий член, они пересекают опустошенный неф, змеи бросаются на ноги Кмента, юноша, подняв Джохару на руки, прыгает в сухую траву. Море вышло из берегов; в выжженных напалмом, изрытых снарядами горах дождь переполняет водоемы, потоки воды смывают целые семьи из гниющих деревень, несут по улицам трупы детей, вскормленных отбросами, выкатывают искалеченные тела детей из лагеря в Элё, огнем полыхают на наковальнях камней, шипят, обрушиваясь на почерневшее железо крыш, разрывают песок пляжей, катят кору, кости, веревки, хлещут море, взрываясь при встрече с прибоем.

Кмент бежит по верхнем городу, его босые ступни вязнут в кровавой грязи, хлынувшей из разоренных деревень и растерзанных садов, он сжимает в руках Джохару, девушка закрывает лицо ладонями; дверь в стене собора громко хлопает, Кмент ныряет в нее; молодой дьякон, укрывшийся от резни, молится, преклонив колени на скамеечке, закрыв лицо руками; Кмент пересекает крипту, поднимается к алтарю, молодой дьякон смотрит на него, Кмент одной рукой открывает дарохранительницу, в другой он держит спящую Джохару, ее груди обнажены, мокрое платье вбито между ляжками; Кмент, выгнув спину, хватает дароносицу, открывает ее, берет две больших облатки, ест одну, другую сует в губы Джохары; молодой дьякон пятится вглубь крипты; Кмент берет еще две облатки, кладет одну в карман рубашки, другую прячет под платьем Джохары, между ее ляжек; он выходит, Джохара, проснувшись, жует облатку; Кмент выходит под дождь, проглатывает облатку, бежит к Титов Велесу, опускается на землю перед скалой рабов, укладывает Джохару на холодную мокрую траву, ложится на нее сверху, дышит ей в лицо, Джохара гладит виски Кмента:

— Утром во мне шевельнулось дитя: потрогай. Это будет последний ребенок этого мира, и зачала я его от крысы. Весь архипелаг скрылся под водой; только вершины гор торчат из крошева грязи, камней, веток, лопат и вил, тележных осей, ружейных магазинов, колес, самолетных кабин и ножей. Раскаленное солнце бьет с неба в пучину. Скала рабов возвышается над кровавым водоворотом, в котором сталкиваются два бронетранспортера, набитых полуголыми трупами солдат с омытыми водой ранами. Снаряды, мины и гранаты до сих пор взрываются в глубине, вздымая волны, разрывая водную гладь. Через день и две ночи вода отступает до руин Титов Велеса. Утром чистые воды, пересеченные морскими течениями, вновь окружают скалу, покрытую густой легкой грязью; к полудню вода снова отступает к руинам Титов Велеса, омывая открывшуюся сушу; ночью по границам отхлынувших вод возникают песчаные пляжи. С первыми проблесками зари остров принимает окончательную форму, включая в себя бывшие грязные пригороды Титов Велеса и место, где раньше стояла деревня Тилисси. Деревья, пригнутые грязью к земле, распрямляются, опираясь ветвями на вольный воздух; ручьи, прежде заваленные трупами взрослых и детей, иссушенные огнем, журчат в полумраке, ищут свои старые русла под склонившимися травами и, найдя их, устремляются по склонам, разбиваются с радостным шумом в водопадах, сплетаются, теряются и снова бегут, смеясь.

С рассветом пчелиные рои и кричащие птичьи стаи обрушиваются на остров, качают цветочные стебли, листву и обломанные верхушки деревьев, купаются в пыли, пролетают над еще объятыми тьмой долинами; небо, кишащее вольными птицами и золотистыми пчелами, проясняется, поворачивается к больному солнцу, глубокие раны которого затягиваются и подсыхают. Ручьи поворачивают к руинам и пробивают новое русло там, где прежде был неф храма или сточная канава темницы для рабов.

Скала рабов, вершина нового острова, заплыла грязью; Кмент, голый, встает, опираясь на локоть, раны на лице и коленях промыты, пропитанные грязью волосы блестят, губы красны, рот забит илом; выгнув спину, уперев руки в бедра, он открывает глаза и осматривается; присев на корточки, он разрывает ладонями грязь, освобождает тело Джохары, поднимает, прижимает ее к себе, целует в губы, в плечи, в грудь. Джохара просыпается, по ее закрытым векам, по ее ушам стекает слизь, щеки измазаны илом, Кмент целует их; прижавшись губами к ее губам, он всасывает эту слизь; так они смешивают ил и слюну, текущую из ртов, свой изначальный сок, так, голые и замерзшие, они даруют жизнь друг другу, а солнце зажигает их и включает в свою орбиту, как две новые планеты. Они бегут, погружаясь в хаос цветов, листвы, птиц и ручьев. Ладонь Кмента на животе Джохары, ее ладонь на его груди; солнце вспенивает их волосы.

Напротив, вдалеке, на опушке елового леса, стучит барабан. Кмент и Джохара обнимаются под блестящим от семян деревом, их слюна, их сок смешивается с семенами; у их ног, забившись по грудь в землю, спариваются два пурпурника, громко хлопая крыльями; на верхушках деревьев вцепившиеся в ветви орлы натирают клювы еловой смолой. Кмент и Джохара бегут, истомленные, мокрые от пота, росы, сока и семян, продираясь между исполосованных солнцем густых, липких от слизи и помета ветвей.