Мои бандиты (сборник)

Хабаровский рейс

Московский городской аэровокзал на Ленинградском проспекте жил обычной расторопной шумной жизнью. Как мощный современный комбайн он издавал множество разнотонных звуков, и так же как в комбайне колоски, сотни людей непостижимой круговертью мельтешили в нем, чтобы, в конце концов, оказаться отдельными, пронумерованными и зарегистрированными пассажирами. Все что-то искали, куда-то спешили и суетились.

Старшая дежурная по регистрации пятой секции Клавдия Михайловна заполнила ведомость, включила электрический чайник, задвинув его поглубже под стойку, и попыталась расслабиться, насколько это возможно, сидя на высоком неудобном табурете. Ей хотелось побыстрее отправить Хабаровский рейс, попить чаю с пирожными, которые принесла из буфета напарница Верочка, сдать смену и оказаться в своей уютной тихой квартирке. Время регистрации истекло, и сейчас пассажиры находились в комнате досмотра. Через пять минут автобус должен был отвезти их в аэропорт Домодедово к трапу самолета. Кассирша Люба, видя, что пассажиров больше нет, загородила окошко и занялась суммарным подсчетом. Лохматый студент, работавший в секции загрузчиком багажа, давно уже хотел расквитаться с этим рейсом и, не дожидаясь пересменки, улизнуть в общежитие. Он нетерпеливо ерзал на стуле у стенки, то и дело посматривая на заднюю дверь, не пришёл ли автобус.

Наконец, с внутреннего двора послышался приглушенный шум "Икаруса".

– Ну что, грузим? – бодро вскочил студент, обращаясь к Клавдии Михайловне.

Вошел водитель, Клавдия Михайловна записала его фамилию и, не отрываясь от бумаг, спросила:

– Досмотр все прошли?

– Одного пока нет.

Как у него с багажом?

– Сейчас посмотрю, – Верочка склонилась над ведомостью, ведя пальцем вдоль столбика фамилий, – Так, у него два места. Сорок седьмая и сорок восьмая бирки. Наверное, чемоданы. По весу – тяжёлые.

– Придется отложить.

– В такой груде разве найдёшь, – удрученный студент покосился на стенку из сумок и чемоданов, составленную около транспортёра.

– Грузи, Саша, грузи, – обернулась Клавдия Михайловна. – А его вещи отставь пока в сторону.

Но студента, по-видимому, эта перспектива не прельщала.

– Долго. Так бы позвал приятеля из четвертой секции, закинули бы по-быстрому, а то смотри каждую бирку. Может по радио объявим, шляется где-нибудь.

– В ресторане, небось, сидит, – вставил водитель. – Они все с этих Хабаровсков да Тюменей по ресторанам шастают. Денег много, вот и шастают,

Клавдия Михайловна позвонила в дикторскую и попросила еще раз объявить посадку на Хабаровский рейс. Объявление повторили дважды, но пассажир не подходил.

– Придется грузить, время не ждёт, – сказала Клавдия Михайловна, опытным взглядом всматриваясь зал. – Постойте, а это не он? По-моему, проходил такой у нас регистрацию.

В пяти метрах прямо перед ними застыли мужчина и женщина. Им было лет по тридцать, и стояли они на неудобном месте в проходе между колоннами. Вокруг суетились озабоченные пассажиры, сновали носильщики с гружёными тележками, то и дело раздавался голос диктора, хлопали двери, от телефонов-автоматов доносились возбуждённые голоса, из ресторана слышалась музыка – но всё это никак не отражалось на двух неподвижных фигурах. Мужчина бережно, будто согревая, сжимал перед собой ладони женщины, а та благодарно улыбалась. Они неотрывно смотрели друг другу в глаза, чуть подавшись вперед, и казалось, случись сейчас землетрясение, они бы его не заметили.

– Девочки, а ведь они влюблены, – с затаённой нежностью произнесла кассирша.

– Ха, тоже мне влюбленные! – усмехнулся студент. – Стоят, как воды в рот набрали и глазами хлопают.

– Рейс пора отправлять, – заявила Клавдия Михайловна. – Какая может быть любовь? Гражданин, граждани-ин, – призывно позвала она через стойку.

На ее слова обернулись многие, но те двое даже не шелохнулись. Их безмятежные вид, да еще в столь неподходящем месте, буквально резал глаза Клавдии Михайловне. Она вышла из-за стойки и на ходу раздраженно затараторила:

– Я сколько буду вас ждать! Вы что, хотите остаться? Рейс отправляется, а вас всё нет и нет. Поторапливайтесь!

Пассажир как в полусне обернулся, растянул губы в глупую, но вместе с тем обезоруживающую улыбку и сконфуженно спросил:

– Что?

Его чистые наивные глаза заранее просили извинение за еще не осознанную оплошность. Он всё так же бережно держал руки женщины, а та умоляюще смотрела на Клавдию Михайловну и смущенно улыбалась.

Клавдия Михайловна как-то разом обмякла, будто в ней расслабились сжатые ранее пружины. Ей показалось, что она прикоснулась к чему-то теплому и нежному, к чему-то такому, что никак не опишешь словами, после чего остается ощущение светлой грусти и капелька доброй зависти. Она очень ясно почувствовала обволакивающее прикосновение неведомой приятной силы, плавной волной охватывающей тело, и у нее закружилась голова. Все предметы и фигуры, помимо двух обращенных к ней лиц, слились в бесформенную массу. Она еще помнила, зачем пришла и хотела сказать что-то властное и резкое, но тут же устыдилась своей грубости и покраснела.

– Мы отправляем рейс, вам надо пройти на посадку, – тихо произнесла она.

– Хорошо. Я сейчас, минутку, – попросил мужчина, и Клавдия Михайловна отошла.

Из-за стойки она вновь взглянула на них, мужчина и женщина показались ей самыми обыкновенными пассажирами. Только их движения, преисполненные невыразимой нежностью, их глаза, как бы переговаривающиеся между собой, выделяли парочку от других. И Клавдия Михайловна поняла, то, к чему она сейчас прикоснулась, было счастьем, простым человеческим счастьем, способным своей силой влиять на окружающих, делать их чище и благороднее, если только душа у них не слепа и сердце не зачерствело.

Клавдия Михайловна велела грузить весь багаж, и студент стал бросать вещи на транспортёр.

Оставшись вдвоем, мужчина и женщина жадно обернулись друг к другу. Женщина, как тростинка под ветром, прогнулась, устремившись вверх, и вытянув по-лебединому шею, умоляюще смотрела в глаза мужчине. А тот, сжав ее плечи, отчаявшимся взглядом, будто оправдываясь, искал что-то в любимом лице. Женская фигура обмякла, ее руки, словно ветви, скользнули по груди мужчины, и она уткнулась щекой в его плечо.

Так они простояли несколько мгновений. Потом вновь, уже радостно трепещущим взглядом посмотрели друг на друга. Их глаза разгорались, грусть таяла и испарялась, и вскоре лишь легкая дымка печали окутывала яркие звездочки счастья. Они оставались на месте, но в то же время с бесконечной быстротой удалялись в неведомую и недоступную никому страну, страну созданную и взлелеянную их сердцами, в которой могут существовать лишь двое: он и она. Весь мир для них сомкнулся в бездонные осколки их глаз. Он видел ее глаза, она – его, в темных зияющих зрачках они видели свои отражения, у которых тоже были глаза и так до бесконечности, до той всепроникающей глубины, когда двое сливаются в единое целое и существуют друг в друге.

Верочка из-за регистрационной стойки с завистью наблюдала за влюбленными. Она смотрела на двух счастливых людей и думала о себе.

Ей сделалось обидно, что за свои двадцать два года никто никогда так не смотрел на нее, не сжимал ее плечи сильными мужскими руками, не гладил бережно ее ладони. Те редкие парни, с кем ей довелось общаться, предпочитали острить и нести чепуху, а если и притрагивались к ней, то грубо и цинично, от чего тело напрягалось, и хотелось вырваться. Однако обидные мысли, как легкий ветерок, только дохнули в её сознании, и на их место стремительно ворвался бурный ветер мечтании. Верочку подхватило и унесло в прекрасную страну девичьих грез.

Кассирша Люба, напротив, блуждала сейчас в своих воспоминаниях. Она вспомнила себя юной русокосой девушкой, вспомнила, как провожала будущего мужа в армию, как он впервые при всех поцеловал ее, а ей не было стыдно, а наоборот захотелось покрепче прижаться к нему и никуда-никуда не отпускать. Золотое время первых свиданий предстало в ее памяти живыми картинами, так отчетливо и ясно, что сами собой навернулись слезы. Она смахнула слезы платочком, встрепенулась; "Ой, что это я. Ведь я же на работе", уткнулась в бумаги, но в следующий момент ее глаза, поблуждав бессмысленно по колонкам цифр, потянулись, к двум счастливым фигурам, а мысли вновь устремились в прошлое, где осталось лишь хорошее и радостное.

В это время закончилась загрузка багажа. Студент вернулся в секцию и, увидев пассажира на прежнем месте, возмутился:

– Да он что, издевается над нами? Я уже все вещи загрузил, мне теперь что, выковыривать его чемоданчики обратно? А ты чего сидишь? Гони его! – набросился он на Верочку.

Но его слова потонули в беспредельной высоте Верочкиных мечтаний. Она как сидела с чуточку раскрытым ртом, уперев ладошки в щеки и устремив взгляд куда-то вверх, так и осталась сидеть. Студент лицо мечтательное личико Верочки показалось пустым и глупым. Сверкнув глазами, он устремился к пассажиру.

– Ты что, особенный! Думаешь, тебя самолёт будет ждать? – наскочил он на мужчину. – Мы автобус должны были пять минут назад отправить, а ты все стоишь. Из-за вас другие могут опоздать к самолёту. Нельзя же так, гражданин. График, срывается.

Начав говорить быстро и громко, Саша неожиданно затих и последнюю фразу договаривал совсем неуверенно. Он вдруг обнаружил, что находится в странном кругу, куда не пробиваются посторонние звуки. Будто эти двое стояли под каким-то невидимым звукопоглощающим колпаком, и он чудесным образом проник туда. Ощущение необычности происходящего заставило его забыть о гневе и посмотреть на двух взрослых людей другими глазами. И он увидел – счастливых влюблённых, которых окутывала грусть расставания.

– Можно я поеду в аэропорт на такси? – попросил мужчина.

– Нет, что вы, я уже погрузил ваш багаж. Вы должны ехать автобусом.

– А пусть вещи едут автобусом, а я сам по себе.

– Нет, так нельзя, – перебарывая желание согласиться, ответил Саша. – Если пассажир не является на посадку, его вещи досматриваются и проверяются.

Мужчина удручённо потупил голову, а потом робко спросил:

– Можно она поедет со мной, до аэропорта?

Саша в душе был на их стороне, и всё в нем стремилось им помочь, но он ответил:

– Нельзя. Автобус следует прямо к трапу самолёта… но… Клавдия Михайловна не разрешит. Контролёры могут проверить. Вы уж лучше попрощайтесь пару минут и подходите. Мы подождем.

Саша обернулся к регистрационной стойке в поиске поддержки своим словам. Верочка, Клавдия Михайловна и Люба безмолвно сидели и думали каждая о своем. В их лицах была какая-то неуловимая схожесть, какой-то чистый, ясный, добрый свет, делавший их одинаково красивыми и привлекательными. Все они понимали, что пора отправлять автобус, но разрушить прекрасное не решались.

Только шофёр, до этого спокойно читавший газету, сложил её и стал недовольно посматривать на часы.

– Пора ехать, – мрачно изрек он.

– Пара минут, – заикнулся студент.

– У меня не вертолет.

– Подожди, пожалуйста, ещё немножко. Хорошо? – попросила Клавдия Михайловна. – Пусть они хоть еще побудут вместе.

Водитель автобуса пытливо посмотрел на Клавдию Михайловну и недоверчиво покосился в сторону мужчины и женщины.

– Ладно, чего уж там, – сказал он. – Минуты три еще можно.

– А я вот смотрю на них и себя вспоминаю, – проговорила кассирша. – Такой же была, ничего не видела, ничего не слышала, только с ним хотела быть.

– Да-а, – неопределенно выдохнула Клавдия Михайловна.

– А ведь немолодые они, Клав?

– Молодые теперь без слов любить не умеют.

Некоторое время женщины помолчали.

– А он не полетит, Клав, останется, – покачав головой, сказала кассирша, – жалко только деньги пропадут, до Хабаровска билет дорогой.

Услышав про деньги, водитель очнулся, словно после дремоты и возмущённо заговорил:

– Елки-палки, из-за каких-то баб мужик должен деньги на ветер швырять.

Он поднялся и решительно пошел к пассажиру.

– Ты что, не понимаешь, что тебя околпачивают. Бабам что, глазки построили, улыбнулись, поманили, и мужик бежит за ними на цыпочках. Билет пропадет! Такие деньги и коню под хвост! Ведь надо же тебе в этот чёртов Хабаровск.

Мужчина смотрел на возбуждённого водителя и невинно улыбался. Улыбалась и женщина.

– Сейчас я подойду, – пообещал пассажир и обернулся к женщине.

Наверное, в молодости любовь обошла их стороной и сейчас, на заре зрелости, ошеломленные прекрасным чувством, они делились друг с другом неизрасходованными резервами нежности и доброты. Нежность сквозила в каждом их движении, взгляде, улыбке, мощь ее была столь велика, что они щедро одаривали ею не только себя, но и окружающих.

Это невольно почувствовал и водитель. Будучи по натуре практичным человеком, лишенным сентиментальности, он с удивлением ощутил в себе необъяснимый прилив нежности и доброты к двум незнакомым ему людям. Заметив носильщика, бесцеремонно катившего тележку прямо на них, водитель зашипел:

– Куда прёшь! Ты что, не видишь?

Носильщик вылупился на водителя, посмотрел на мужчину и женщину и, изумленно оглядываясь, объехал их стороной.

А те уже окончательно прощались. В их глазах появилась тревожная боль, но нежность не исчезла, а, напротив, стала более открытой и осязаемой. Женщина медленно, еле касаясь, проведала пальцами сверху вниз по лицу мужчины. Ее пальцы бережно скользили по его лбу, глазам, носу, губам, как бы стараясь запомнить и впитать в себя любимый образ. А он неторопливо перебирал ее волосы и целовал кончики пальцев.

Потом он крепко сжал женские плечи и замер. Казалось, в нем происходит что-то невообразимое: будто жесткая беспощадная сила тянет тело назад, а всё, что есть в человеке помимо тела, непоколебимо рвется вперед, и в этой борьбе рушится плоть, лопаются сосуды, разрывается сердце. Внутренняя борьба, как на бесстрастном экране, отражалось на его лице.

– Да что мы, не люди что ли? – выронив газету, шагнул к ним водитель. – Пойдемте, пойдемте оба, – быстро говорил он. – Поедете вместе. Разве можно так-то мучить себя. Идите за мной, место найдется.

Автобус уехал. Студент, забыв о том, что спешил уйти, потерянно стоял возле колонны. Под регистрационной стойкой остывал ненужный никому чайник, рядом ждали забытые пирожные, а три суетливые и непоседливые женщины, отработавшие напряженную двенадцатичасовую смену, сидели, подперев кулачками головы, и мечтали.

Потом почему-то стало шумно, неуютно и потянуло сквозняком.

А водитель автобуса, впервые после свадьбы, подарил вечером жене три скромные гвоздики.