Молчаливый гром

Глава 12

Шаррок никогда бы не полетел на самолете компании «Фёст Америкэн», если бы все остальные рейсы не были отменены. Ему оставалось либо лететь на самолете этой компании, либо ждать еще два часа, а вот чего он не выносил, так это ожидания в аэропортах. Так или иначе, он повез свой багаж мимо пикетчиков — работников авиакомпании, размахивавших плакатами. Когда он проходил ворота, огромный плевок попал на его чемодан из свиной кожи. Слюна оказалась ужасно клейкой.

— Вот тебе! Можешь привезти домой сувенир, ты, гад!

Шаррок обернулся. Это крикнула маленькая рыжеволосая женщина в белой тенниске с надписью «Борись за свои права!». Она чуть не прыгала от ярости.

Сзади Шаррока, стоя, пил кофе из бумажного стаканчика какой-то паренек. Шаррок выхватил стаканчик у него из руки и выплеснул кофе на рыжеволосую. Он попал в цель. Брызги угодили ей в лицо, а основное расплылось на тенниске.

— Счастливо оставаться! — крикнул он и вошел в ворота.

Компания «Фёст Америкэн» разорвала договор с профсоюзом, на треть урезав зарплату сотрудникам, и уволила две сотни своих работников. Оттого и пикеты, и весь этот шум. Дела компании были из рук вон плохи. Пассажиры пользовались самолетами этой компании лишь если не было выбора… Несколько раз сменились ее владельцы, система предварительных заказов не работала, а что касается багажа, стало трудно предсказывать, когда и где он закончит свое путешествие. Самолеты разбивались: три крупные катастрофы за год. Заменить устаревшие самолеты компания была не в состоянии — ее душили долговые обязательства. И вот забастовала половина авиамехаников, а за штурвалы в самолетах сели пенсионеры, приглашаемые по специальным контрактам.

При взлете Шаррок попытался сконцентрироваться на передовице «Нью-Йорк таймс», но корпус самолета громыхал и сотрясался так, будто вот-вот развалится в воздухе. Надпись «Пристегните поясные ремни» то включалась, то выключалась. Самолет проваливался в воздушные ямы, и у Шаррока желудок прыгал, как заяц. Внезапно он представил очередной репортаж об авиакатастрофе и, как в самом деле перед концом, принялся подводить в уме итоги чуть ли не всей своей жизни. Впрочем, он скоро вернулся к реальности, в частности, к сделанному в последние несколько дней.

В основном поездка, была успешной, подтвердив верность курса, рекомендованного его службой. Реклама, дискредитирующая привозные, особенно азиатские, товары и ценности, получила приоритет и быстро распространилась. Сбыт отечественных товаров резко возрос.

В голове Шаррока прокручивались рекламные ролики. Вот несколько японцев сидят, скрестив ноги, и пьют сакэ из чашечек. Один встает, но потолок очень низкий, и человек ударяется головой. Он падает. От удара рушатся стены, потолок, и люди оказываются на воздухе среди обломков. «Это непростительный позор, — вопит человек, который вставал. — Я должен нести за это всю полноту ответственности». Остальные не обращают внимания и продолжают пить сакэ. Тут слышится голос жителя Среднего Запада: «Некоторым людям, возможно, нравится так жить, но что касается меня, разрази меня гром, я предпочитаю добрый старый порядок». В кадре появляется парень с квадратной челюстью, в простой одежде; он раскладывает костер на фоне Скалистых гор, достает из рюкзака банку пива и дергает за кольцо.

Пиво этой марки давно уже вышло из моды, но с появлением нового рекламного клипа будто родилось заново — оно пошло нарасхват, особенно среди молодежи. Выкрик «Это — непростительный позор» стал крылатой фразой и вошел в жаргон у студентов.

Нечто подобное происходило и в Голливуде. Кто-то публично огорчился тем, что две студии перешли к японцам. Рекард удачно использовал это, предложив создать общество наблюдения за «антидемократическим влиянием на развлекательное искусство». По сути, японского присутствия в Голливуде не чувствовалось, кинобизнес не ощутил его. Зато, как доложили Шарроку его голливудские агенты, авторы-сценаристы охотно воплотили резкие антияпонские настроения в новых боевиках, выпущенных летом. На экранах появились жирные гаденькие бизнесмены, угнетенные женщины и немые, пугливые туристы из Японии. Затем в прокат пошел фильм «Рэмбо в Токио».

Шаррок открыл глаз. Самолет летел на высоте шесть с половиной тысяч метров и в воздухе был абсолютно устойчив. В иллюминаторе виднелись блестящее крыло, ясное голубое небо, гряда облаков внизу. Шаррок оглядел попутчиков и через два ряда кресел увидел позади себя японца, которые произнес агрессивную речь в «Ниппон сосайети», заменив любимого гуру Сюзан. Японец снял очки. Шаррок узнал его наверняка и почему-то заново разозлился, вспомнив его имя — Матида.

Минут через двадцать полета Шаррок направился в туалет. Канализация не работала, унитаз забит и бесполезно было давить на спуск. Шаррок внес свой вклад в содержимое унитаза. Выходя, он увидел молоденькую блондинку приятной наружности, ожидающую очереди.

— Не работает, — виновато сказал Шаррок. — Вам лучше пройти в другой.

— Там тоже не работает, — сказала она. — А меня просто распирает.

Возвращаясь на место, Шаррок задержался возле ряда, где сидел господин Мачида. У того на коленях лежала кипа бумаг, и он подчеркивал что-то желтым фломастером. В проходе появилась стюардесса с подносом. Шаррок посторонился, чтобы она прошла, и сумел нечаянно удовлетворить свое любопытство относительно бумаг, углубленно изучаемых этим Матидой.

Он увидел текст на английской языке, обработанный при помощи словарного процессора, с двумя схемами в середине страницы. Он его сразу узнал. Три недели назад он передал его в копиях Йохансену и остальным! Схемы он вычертил сам в своем кабинете, на своем компьютере. Это были схемы распределения доходов семей, обнаруживших антияпонские настроения в северных штатах. Матида читал последний отчет, подготовленный для команды Рекарда.

Самолет нырнул. Шаррок покачнулся, его тень легла на страницу, и Матида оглянулся. Но Шаррок уже вышел на середину прохода. Матида захлопнул папку. Их взгляды скрестились.

— Черт, как трясет, — осклабился Шаррок.

Глаза Матиды сощурились.

— Мне потом надо в Хьюстон, — продолжил Шаррок. — Надеюсь, следующий полет будет мягче… ух!

Матида что-то пробурчал и вернулся к своей папке.

Остальное время Шаррок напрягал мозги, пытаясь постичь, как такая информация, собственно, ключ к плану компании Рекарда, могла попасть к служащему какой-то японской компании! Колоссальная утечка! Все под угрозой, и Йохансен будет рвать и метать. Кто-то дорого за это заплатит.

Когда они приземлились, первым движением Шаррока было позвонить Йохансену и уведомить его о том, что случилось. Но господин Матида растворится в городе, найди его…

Шаррок ощутил себя персонажем дурацкого фильма, идя за Матидой в здании аэропорта, затем к газетному киоску и справочному бюро, возле которого пришлось выждать, пока японец выйдет из туалета.

Матида достиг вестибюля и огляделся. Шаррок наблюдал с приличной дистанции. Через пару минут появился высокий черный парень с картонкой, на которой крупно было написано: «Для мистера Матиды». Он пригласил японца к одному из лимузинов, стоявших у тротуара. Как только Матида уселся в машину, Шаррок вышел на ту же площадку.

— Мне нужна такая машина, — сказал он черному парню. — Который из этих свободен?

— Все забронированы. Могу подать машину минут через десять.

— Десять минут не годится, я тороплюсь.

Шаррок извлек тридцать долларов, вложил их парню в нагрудный карман, открыл дверцу ближайшей машины и уселся в нее. Жирный и важный водитель, похожий на турка, обернулся и посмотрел на него как на вещь. Шаррок передал ему пятьдесят долларов десятками. Водитель принял их молча.

— Мой приятель вон в той машине, — сказал Шаррок. — Он знает, куда ехать. Следуйте за ним, хорошо?

Водитель отрывисто кивнул, будто это было нормальным делом, и он каждый день занимался чем-нибудь вроде этого.

Лимузин Матиды направился в районы города, в которых Шаррок никогда не бывал, по замусоренным улицам, мимо заколоченных досками магазинов и обгорелых машин. В прошлом году именно здесь ни за что ни про что полицейский убил молоденького мотоциклиста, дважды выстрелив ему в голову. Именно этот район был охвачен пожарами и насилием. Пару шведских студентов из университета Джонса Гопкинса выволокли из их машины и насмерть забили дисками колес. Девушку сперва изнасиловали, вводя ей бутылку. Парню отрезали язык и вставили в рот розу.

Прошло полтора года, но выглядели эти кварталы, как будто все было на прошлой неделе. Близился вечер. Черные пацаны бездумно глазели на проезжающие машины. Когда машина Шаррока остановилась перед светофором, пара девочек во флюоресцирующих ажурных зеленых трусиках подкатила на роликовых коньках. Они стали барабанить по ветровому стеклу. Им было лет по четырнадцать. Шаррок смотрел мимо.

— Эй, мистер! Пошли, всего десять долларов!

Одна поднесла к своему рту кулак, сделав недвусмысленный жест. Другая засмеялась и высунула язык.

Свет переключился. Матида был уже в двух кварталах впереди.

— Быстрее! — сказал Шаррок водителю. — Не теряйте их из вида.

Лимузин Матиды остановился перед каким-то строением вроде склада. Шаррок сказал водителю подъехать метров на двести и посмотрел, как одетый с иголочки японец вылез из машины и вошел в здание.

Что делать? Вернуться и сообщить обо всем Йохансену? Или сидеть и ждать, а затем ехать за Матидой к следующему пункту? Или попробовать выяснить, что, черт возьми, происходит. Скорее всего, японец приехал на рандеву со своим агентом.

Шаррок не считал себя и никогда не был человеком действия, но его жгла обида. Он вылез и направился к складу.

Группа черных мальчиков, на вид семи-восьмилетних, неожиданно появилась из заколоченного винного магазина и окружила его. На них были солнцезащитные очки и блестящие черные куртки.

— Дядь, чего ищешь? — выкрикнул один. — Крэк, кокаин, героин, гашиш? Мы достанем, что хочешь.

Шаррок посмотрел. Пацан странно улыбался. Один из его передних зубов был изумрудным.

— Может быть, потом, — сказал он. — Сейчас я занят, ребятки, вы не мешайтесь.

Машина Матиды стояла у главного входа. Шаррок прошел по боковой дорожке, пересек пустырь с кучами мусора и, оставив в сторонке погрузочную платформу, прошел вдоль всего сооружения к окошку без стекол. Удивляясь себе, он протиснулся внутрь и спрыгнул в темноту. Вскоре глаза привыкли к полутьме. Тут бегали крысы. Пахло гниющими отбросами. Шаррок почти наощупь пошел к переднему входу.

Раньше тут размещались офисы. Был и лифт — старомодный, с решетками. Вглядевшись в лифтовую шахту, Шаррок предположил, что лифт стоит на четвертом этаже. Очень медленно, стараясь не шуметь, он зашагал вверх по лестнице. У второго этажа он остановился и прислушался.

— Ты чего делаешь, дядь? Ищешь старого друга?

В дверях, выходящих на лестничную площадку, стоял пацан с изумрудом во рту.

— Послушай, я ничего не покупаю, — в бешенстве зашипел Шаррок. — Иди-ка отсюда.

Он порылся в бумажнике и вытащил десять долларов. Пацан посмотрел на банкноту, потом на Шаррока и отрицательно мотнул головой. Сунув руку под куртку, он извлек пистолет.

— Идешь со мной, — сказал он по-взрослому и показал рукой вверх по лестнице.

На четвертом этаже в заброшенном офисе ели мороженое и смотрели жуткий порнографический фильм по переносному телевизору двенадцать мальчишек. Один из них сидел во вращающемся кресле, положив ноги на обитый кожей письменный стол. Из его рта пузырилась жвачка, а у живота покоился автоматический пистолет.

— Кто это? — резко спросил он. — Что ему надо?

— Следовал за машиной. Прихватил его внизу: он там вынюхивал.

— Это — ошибка, — в отчаянии сказал Шаррок. — Я с Матидой. Вы знаете, наверное, этого японца!

Мальчишка с автоматом-пистолетом нахмурился. Он выпустил крупный белый пузырь и снял со стола ноги.

— По-моему, врет, — сказал он. — Пойду к боссу.

Шаррок хотел было рвануться к двери, но эти чертенята все были вооружены. Что делать?

Следом за возвратившимся в офис черным мальчишкой в двери возникла фигура Йохансена. Шаррок буквально разинул рот от изумления. Да и у Йохансена отвалилась челюсть.

— Макс! Какого черта…

— И я хочу задать тот же вопрос. Некоему японцу как-то удалось завладеть нашим…

Шаррок осекся, увидев входящего в офис Матиду. Он беспомощно посмотрел на Йохансена.

— Джон, это бессмыслица. Я не понимаю… Я ничего не понимаю!

Йохансен жестом удалил мальчишек и уселся в кресло.

— Есть кое-что, чего тебе не стоило знать, Макс, — медленно произнес он.

— Но, ты заварил всю кашу. И толковал о строгой секретности.

Йохансен невесело усмехнулся.

— Не понимаешь? — спросил он. — Матида-сан — полноправный участник дела.

— Не понимаю! — упрямился Шаррок.

— Я говорил, что наш клиент настаивает на анонимности. Матида-сан — представитель клиента в США.

У Шаррока голова пошла кругом. Спонсоры проекта — японцы?

Йохансен продолжал:

— Макс, ты делал то, что считал правильным. Но, боюсь, это создаст трудности.

— Естественно, все останется во мне. Можешь считать, что я не был здесь.

Йохансен продолжал улыбаться — невесело и неприятно.

— Абсолютно невозможно, мистер Йохансен, — вставил Матида. — Не стану вам напоминать наши условия.

— Оставь это мне, Матида-сан. К счастью, вклад Макса в проект уже более или менее завершен.

— Это правда, — торжественно сказал Матида, повернувшись к Шарроку. — От имени руководства моей компании выражаю вам искреннюю признательность за усилия, которые вы приложили. Без вашей отличной работы проект нельзя было бы и начать.

Он поклонился и вышел. Шаррок был в трансе. Его пониманию все это было почти недоступно.

Йохансен похлопал его по плечу.

— Извини, что так получилось, — сказал он, — но в самом деле вариантов нет. Контракт есть контракт.

Он вызвал мальчишку, сидевшего недавно за столом.

— Отведи его во двор, — сказал он. — И чтобы все было в норме.

Шаррок шагал как во сне, когда ватага мальчишек потащила его к лифту, затем — на пустырь. Он не сопротивлялся, когда они, как в какой-то свирепой игре, связали ему руки за спиной и заклеили рот лентой. Парень с изумрудным зубом насыпал на лезвие ножа белый порошок и дал ему понюхать. Перед глазами Шаррока вспыхнули ослепительные спирали, сердце заколотилось, как барабан бонго.

Шаррок опустился на колени, следя, как пацан в джинсах фирмы «Эр Джоржанс» надевает глушитель на свой пистолет. В его голове сменялись цветные кадры. Вот Йохансен качает головой, вот Рекард разрезает индейку, вот Матида стоит на трибуне в «Ниппон сосайети», вот раскосый жирненький бизнесмен выкрикивает: «Это — непростительный позор!»

Пацан поднял ствол.

— Прощайте, мистер, — сказал он и выпустил розовый пузырь жвачки.

Сразу после начала работы биржи индекс Доу-Джонса шатнуло волной продаж из Чикаго, и он опустился на двести пунктов. Доллар сорвался с кривой недавнего роста и заскользил по наклонной вниз. Европейские рынки отозвались растерянностью. В Париже торги были прекращены, на мадридской фондовой бирже имели место кулачные драки. В Лондоне рыночники выключили экраны своих мониторов и перестали отвечать на телефонные вызовы. Миллиарды долларов провалились в тартарары, и толпы ученых, обычно готовых все объяснить, на сей раз впали в прострацию и заткнулись.

Господин Законодатель проснулся в пять часов, прочистил легкие, распевая «Но», затем велел подать себе завтрак из двух сардин, маисового супа и одного банана. Жена поставила поднос, поклонилась и с беспокойством проследила, как он отхлебывал суп.

— Все ли как надо? — робко спросила она.

— Хорошо, — сказал господин Законодатель, громко причмокивая и даже рыгнув.

— Покорно благодарю, — сказала жена и вернулась на кухню, чтобы позавтракать там.

Она придерживалась ритуала каждое утро в течение последних тридцати пяти лет. Господин Законодатель женился, устроившись в министерство. Это был брак по расчету. До свадьбы они встречались раз пять, но господин Законодатель ни разу не пожалел о своем решении. Она была прекрасной женой: никогда не жаловалась, никогда всерьез не болела. Она родила двух крепких мальчиков, уже женатых и имеющих собственных детей. Ее волосы были густые и лоснящиеся, кожа — белая, как молоко, и все его друзья говорили, что завидуют ему. Теперь она поседела, на лбу появились морщины, а кожа на руках огрубела и стала, какой была, как он помнит, у его матери.

Он заглянул в газету. Снова иностранцы чего-то требуют — изменения экспортных квот и некоторых коэффициентов, регулирующих рынок… С европейцами уже нельзя иметь дела! Пора бы им ограничиться производством дамских сумочек, духов и прочего, в чем они преуспели…

Он раздраженно покачал головой и положил газету в свой «дипломат». На нее будет время в экспрессе. Господину Законодателю предстояла поездка в Киото и обратно. На него возложили миссию объяснить ситуацию Старику и заручиться его одобрением.

Черный лимузин подвез господина Законодателя к подножию старой каменной лестницы уже поздним утром. Семьдесят две ступени… Ему казалось, он знает наощупь каждую ступеньку, каждую замшелую трещину. Лестница вела в храм. Впервые он поднимался по ней весенним утром лет двадцать назад, а затем уже каждую весну. И она становилась все круче, а его остановки, чтобы перевести дыхание, все более продолжительными.

В этом году он шел в храм вторично, раньше такого не бывало. Да еще среди лета… Остановившись передохнуть, он полюбовался видом старого Киото, раскинувшегося внизу. С высоты была ясна четкая геометрия города: длинные улицы, равновеликие кварталы. Столица Старой Японии, построенная тринадцать веков назад на китайский манер, такой и осталась. Строгость ее планировки особенно впечатляла после беспорядочности Токио, находящегося в пяти часах езды по сверхскоростной магистрали.

Цикады зудели, как электрические провода. С высотой воздух становился прохладнее. Скоро уже осень, потом и зима, когда снежные облака садятся на горы и кинжалы сосулек свисают с крыши, по-новому украшая храм. Как это Старик тут живет безо всякого отопления? Притом ведь уже почти тридцать лет. Вероятно, привык.

Наверху его ждали и провели в небольшую комнату, где Старик принимал гостей. На стене висело полотно с традиционным изображением тигра — всего несколько черных, белых и оранжевых линий. Неизвестный художник школы Кано сроду, конечно, не видел тигров. Он жил и работал в семнадцатом столетии, когда страна была совершенно изолирована. И тигров здесь не бывало. Но… За последние четверть века господин Законодатель еще ни разу не находил здесь этого тигра таким агрессивным, неотвратимым, столь по-тигриному парящим в воздухе.

Он медленно пил густой зеленый чай и прислушивался к тихим звукам извне. Журча, наливалась в пруд вода. Где-то вверху каркал ворон. Монах работал граблями в саду камней; Периодически слышался щелчок сиси-одоси — поворотной бамбуковой трубы. Она наполняется водой и опорожняется равномерно, отсчитывая время, как часы.

Помощник вкатил коляску Старика. После операции восемь лет назад в его горло вживили крошечный микрофон, и помощники ставили перед гостями на стол репродуктор. Господин Законодатель уже привык к неподвижности губ старика и хриплому шепоту настольного аппарата.

Господин Законодатель обрисовал ситуацию. Это была любезность, поскольку Старику уже были известны все факты. Его персонал работал отлично.

— Это действительно очень серьезно, — сказал он в ответ. — Это давно меня беспокоило.

— Невероятная глупость! — сказал господин Законодатель. — Мне становится уже страшно, что я — японец. Боюсь, мир будет смеяться над нами.

Горло Старика завибрировало от усилия, и его голос стал вдвое громче:

— Мы слишком переживаем о том, что думает весь мир. Если будем заниматься своими собственными делами, опираясь на свой здравый смысл, проблем не будет. Мой старший брат никогда не понимал этого. Он был сильным, намного сильнее меня, но и он был глупец.

Старик улыбнулся, и господин Законодатель вздрогнул, увидев эту нежную улыбку, почти как у девушки. В тишине снова раздался щелчок трубы.

— Ваши планы хорошие, — продолжал Старик. — Надо следовать им. Только позвольте мне высказать несколько маленьких предложений.

Старик жил в храме в горах над Киото и несколько лет не спускался. Однако он был досконально осведомлен о больших и малых событиях. Его мозги работали, как и раньше. Он обнаруживал проблемы и предлагал способы их решения, о которых никто не догадывался. Впрочем, когда-то совсем еще молодой младший Маруока успел зарекомендовать себя наиболее дальновидным и даже блистательным из финансистов-теоретиков Японии. Его уход в священнослужители полвека назад после ссоры с Ичиро был неизбежен, но перед тем многие политические деятели, бизнесмены и высшие чиновники ощутили пользу его уверенных действий.

Когда господин Законодатель спускался обратно по семидесяти двум ступеням, останавливаясь через каждые восемнадцать, чтобы перевести дыхание и полюбоваться видом, в его мыслях уже утвердилось спокойствие. Если Старик согласен, значит стратегия выбрана точно. Можно начать реализацию плана.

Пройдя вниз полпути, господин Законодатель все еще слышал слабый щелчок сиси-одоси. Отличительным качеством этого звука было то, что он продолжал звучать в голове на любом удалении от его источника. Слышался даже в лимузине, несущимся по серпантину дороги в Киото.

Конвульсии иностранных рынков не оставили без последствий и рынок Токио. Золото поднялось в цене, а ставки фьючерных контрактов предельно упали. Из полутора тысяч фондов, выставленных на бирже в Токио, свыше половины не нашли покупателей, а прочие, по существу, обесценились. Среди всеобщей резни, однако, прошло почти незамеченным то, что «Ниппон инфосистемс» не поддалась общей тенденции рынка. Объем ее операций вырос, взвился и курс ее ценных бумаг.