Молодежь семидесятых

ГЛАВА 9. Воспоминания Николая Епишина

В армию я пошел верующим. Когда пришел домой из военкомата, мой брат увидел в моем личном деле слово «баптист». Его это возмутило, и он на этом слове расписался, так что слова «баптист» не стало видно.

Год службы прошел, и я начал говорить с сослуживцами о Христе, — к тому времени я уже был сержантом. Некоторые не сразу даже поверили, что я — верующий. Но вечерами у нас стали проходить диспуты. Второй сержант в моем отделении, хотя и не был верующим, но во время диспутов часто меня поддерживал. Два года прошли, я и приехал домой. Похоронил отца. После этого, в 1966 году, приехал в Москву.

Я знал про Центральную баптистскую церковь в Маловузовском переулке, ее посещал мой брат. Это была единственная протестантская церковь в Москве: туда ходили и пятидесятники, и субботники (адвентисты), и менониты, и методисты, и евангельские христиане, и баптисты. У каждой конфессии было свое руководство, свои домашние группы. Но единственной зарегистрированной церковью была баптистская церковь в Маловузовском переулке. Во вторник, четверг и воскресенье в церкви представители разных конфессий слышали единую проповедь. А когда расходились по домашним группам, то могли там говорить о своих деноминационных отличиях. Между баптистами и евангельскими верующими разницы почти никакой не было. Вероучение было у них одно и то же, отличия касались второстепенных вопросов. Жидков, Орлов, Карев были евангельскими христианами, Галяев, Клименко — баптистами, Шатров был «единственник» от пятидесятников.

Собрания проходили во вторник, четверг, в воскресенье — три собрания. Проповедникам было где проповедовать. Но проповедовали чаще всего евангельские верующие и баптисты. Мне лично нравились проповеди Карева, Жидкова, Кригера, Татарченко. В течение служения проповедовало обычно несколько человек. Дело тут не в качестве проповеди, просто такова была традиция баптистского и евангельского братства. В России не было традиции пасторской проповеди, она появилась в 90–е и не прижилась даже на сегодняшний день.

Сама Москва меня не слишком прельщала. Мне нравилась здесь церковь: много людей, есть молодежь, открыто проходят собрания. На съезды, пленумы приезжали старшие пресвитеры со всего СССР, звучали интересные проповеди. Это все меня увлекало. Сама же жизнь города мне не особо нравилась. В метро спустишься и едешь, города практически поначалу я и не знал. Разве только Красную площадь. Позже, когда начал ездить за рулем, понял, что Москва — интересный город.

Через год после моего приезда, в 1967 году, в церкви началось движение молодежи. Молодежный групп, когда я приехал, еще не было, была только группа подростков — человек 15. Я же был постарше, вернулся из армии. Армия в глазах молодежи того времени давала некоторые преимущества. Если человек возвращался из армии христианином, он считался полноценным зрелым человеком. Они и физически был крепче, и духовно — на него можно было положиться. Развиваться поначалу руководство церкви нам не давало. На них давили из государственных органов, призывали руководство навести в церкви порядок. Мы же, молодые верующие, после служения любили оставаться в церкви: общались, молились вместе. Нам это делать не очень‑то разрешали. Поначалу разговаривали с нами, потом стали просто выгонять из здания церкви. Запомнился за этим занятием помощник Жидкова — Савельев. И мы садились на речной трмвайчик и уплывали на Ленинские горы. Там служение продолжалось, там же начались покаяния. Бывало еще по дороге идем до места собрания, а люди молятся молитвой покаяния. Так покаялся Саша Лемещенко. Подошел ко мне и говорит: «Хочу покаяться» (в будущем он станет пастором в поселке Салтыковка). И прямо на тротуаре он стал молиться, мы его окружили от посторонних взглядов. Потом, когда началось уже бурное молодежное движение, милиция начала нас регулярно преследовать. Дважды нас задерживали. Один раз окружили с овчарками. Нас было уже около 60 человек к тому времени. Молодежь, видя облаву, кинулась в лес. Петр Абрашкин как крикнет: «Бараны, не в лес, а к дороге!» Так было легче скрыться от милиции.

В 1969 году я встретился с Александром Трофимовичем Семченко. Изначально я увидел в нем человека твердого и посвященного — настоящего христианина. Его привлекли как кларнетиста к служению в струнном оркестре, возглавляемом Анатолием Сазоновым. До женитьбы я снимал вместе с ним комнату в Столешниковом переулке. Частым гостем в той квартире был внук Льва Николаевича Толстого, Сергей Сергеевич. Я с ним много общался. Задал ему как‑то вопрос: «Как же так, вы сами — христианин, а дедушка ваш… Говорят, что перед смертью он сказал: «Ухожу и не знаю, к какому богу». Он ответил, что Лев Николаевич был нормальным человеком и до конца жизни искал Бога. Верования внука Толстого отличались оригинальностью: он говорил, например, что ад — это временное положение человека. Помучается человек, и Бог его оттуда выведет.

Молодежное служение выстраивалось в то время довольно стихийно. Молодежь всегда собирается вокруг лидера. Мы выезжали в поездки по Москве и за ее пределы. Помню, на октябрьские праздники (там неделя была выходных) поехали в Курскую и Брянскую области. Посетили Железногорск, Дмитриев, мой родной поселок Прогресс. С нами был струнный оркестр. До поездки я пришел к Михаилу Яковлевичу Жидкову, а он и спрашивает: «Как это вы поедете?! С оркестром! Меня же сразу вызовут в КГБ». Я отвечают ему, что все уже спланировано. Он понял, что уговорить нас не сможет, и дал еще денег на дорогу. Начальство, конечно, не поощряло нашу активность, но все‑таки мирилось с ней. Открыто старались с нами не воевать. Симпатизировали молодежи Кригер, Колесников, Клименко. У меня из руководящих братьев был контакт практически со всеми, может быть за исключением Моторина.

С Бычковым был один случай. Когда мы распространяли литературу, Виктор Васильевич Стрельников (за ним уже КГБ охотился и вел слежку) привез сумки с литературой в Москву, в Маловузовский переулок. Бычков, увидев сумки, его не «сдал», а приказал занести их в свой кабинет. Следом пришли представители органов ГБ, но литературу не нашли. Бычков, как руководящий чин, обладал определенными правами, и фактически спас Стрельникова от тюрьмы.

Когда группа молодежи стала большой, мы решили разделиться. Идея пришла спонтанно. Группы возглавили Александр Семченко, Петр Абрашкин, я, Александр Федичкин. Позже Вера Блинова взяла под свое крыло группу подростков. Конкуренции между группами не было. Раз в месяц мы собирались на совместное общение: в центральной церкви, на балконе. Поначалу на таких служениях пел молодежный хор. Позже, когда встречи стали проходить по субботам, нас стали выпускать за кафедру. Из молодежи хорошо проповедовали Александр Федичкин, Александр Семченко. С годами из тех рядов молодежи на заметные посты выдвинулись некоторые братья: например, Сергей Ряховский, Алексей Смирнов.

Общались мы и с верующими, входившими в Совет церквей. Мы с Александром Трофимовичем помогали им при строительстве зданий. У меня контакт с ними всегда был хороший.

Молодежная работа не прошла незамеченной для органов. Меня вызывали в КГБ и предлагали сотрудничество. Одного из наших братьев, помогавших печатать журнал «Христианская юность», поймали с печатной машинкой. Он сказал о том, кто его послал, сказал о квартире в Столешниковом переулке, где мы печатали журнал. Туда пришли представители органов и меня тут же забрали. Отвели в отделение милиции. Я сказал им, что на печатной машинке печатать не запрещено законом. И тут вышел из другой комнаты молодой человек. Он предложил мне сотрудничество с КГБ, назвал свой телефон. Он предложил сообщать о новых людях, о гостях–иностранцах. Попросил меня не сообщать никому о нашей встрече. Но я ему ответил, что так не пойдет, что завтра же о нашей встрече будет знать вся молодежь церкви. После этого от меня на некоторое время отстали. Через несколько лет, правда, меня попытались выселить из Москвы. Думаю, не без «помощи» органов. Я написал на эту санкцию жалобу в московскую прокуратуру. Исполнение решения приостановили, но не отменили. В федеральной прокуратуре сказали, что нижестоящая инстанция должна принять окончательное решение. Мне посоветовали обратиться к адвокату Резниковой. Я пришел к ней на встречу, она о моей ситуации уже знала. Предложила составить телеграмму Брежневу. На Калининском проспекте я отправил телеграмму Генсеку Компартии СССР о своем незаконном выселении. Я не верил, конечно, что это поможет. Но недели через две меня вызвали в городскую прокуратуру. Прокурор сказал, что меня выселить не удалось. Но добавил, что отдельной квартиры в Москве мне не видать как своих ушей. Так всю жизнь и будешь, говорит, жить в коммуналке. Комнату в коммунальной квартире мне дали как электрику в РСУ Бауманского района. Но через некоторое время наш дом дал трещину, и жильцов стали отселять. Мою семью, правда, отселили последней. К тому времени я работал в другом месте и тамошние начальники помогли мне получить отдельную однокомнатную квартиру в районе Ваганьковского кладбища, в самом центре Москвы.

Когда я пришел на это новое место работы, в институт, расположенный в здании ГУМа, то сразу сказал, что баптист и что занимаюсь активным служением. Начальника это не смутило. Правда, через месяц к нему пришли из отдела кадров. Им звонили из КГБ и поинтересовались, кого это они взяли на работу. Начальник ответил, что я хорошо работаю, и отказался меня увольнять. Позже я предложил ему такой вариант: вместо сторожей пенсионеров я набираю баптистов, делаем дежурного электрика на сутки. Начальник согласился, и я набрал пятерых братьев. Сутки работаем, трое выходных, один в резерве. Когда после шести часов вечера все сотрудники института уходили, оставался один дежурный электрик. К нему в дежурку приходили верующие братья. Однажды мы там даже провели совещание молодежи, приехавшей со всего Союза. Тогда моему начальнику поступил сигнал, о несанкционированных встречах. Мы не знаем до сих пор, стуканул ли кто‑то, или просто за кем‑то из нас была слежка. Все‑таки здание Лубянки — в пяти минутах ходьбы. Гораздо позже мы узнали, кто мог нас сдавать органам.

Однажды мы встретились с одним иностранцем узким кругом — 6 самых проверенных человек. Наутро позвонила девушка–переводчик, которая устраивала встречу, и сказала, что мне надо быть осторожнее, так как на Лубянке знают об этой встрече. Вполне возможно, что сотрудники органов нас подслушали, так как мы находились на первом этаже и направив звукоулавливатель с улицы вполне можно было узнать, что происходит внутри помещения. Однако я не стал от этого более недоверчивым. В мою молодежную группу приходили в основном люди из мира. Я всем был рад и всех принимал. И в будущем многие из них стали известными служителями. Это и Леонид Бузенков, и Михаил Макаренко, и Александр Лемещенко, и Вадим Батуров. и Николай Балашов (помощник Патриарха Кирилла), Николай Корнилов, Сергей Золотаревский.

Николай Балашов был сыном известного в советские времена телевизионного диктора. Николай искал Бога задолго до знакомства с баптистами. Он читал атеистическую литературу и выписывал цитаты из Библии. Как‑то раз ему знакомые дали на неделю Новый Завет. Так он его переписал полностью от руки. В нашу церковь он пришел с женой Машей. Она тоже была из интеллигентной семьи, ее мама работала в ракетном конструкторском бюро у Королева. Поначалу он был очень осторожен. На первый же разбор Библии, который он посетил, на квартире моего брата Гедеона, нагрянула милиция. Николай учился в МГУ и очень перенервничал: боялся, что его исключат из университета. Он не знал, куда ему деть студенческий билет. Я забрал его себе, и Николай успокоился. Так этот студенческий билет милиционеры и не нашли. Охранять нас в квартире оставили одного милиционера. Мы довольно долго ждали, когда же закончится наше задержание. Наконец решили, что надо уходить. Миша Макаренко подошел к милиционеру, стоящему в дверном проеме, сграбастал его в охапку и переставил в сторону. Тот так и остался стоять в стороне. А мы ушли, и никто нас после этого не преследовал.

Через какое‑то время Николай Балашов и еще несколько человек ушли в православную церковь. В нашей среде к таким переходам относились в целом с пониманием. Может поэтому они и ушли (смеется). До этого приехал к нам в церковь такой Игнат из Барнаула, бродячий проповедник православия — в сапогах. Он прожил в Москве неделю, вел аскетический образ жизни. Сам он к традиционному православию относился критически. Но за православную веру стоял горой. Мы все некоторое время были под его мощным влиянием. В его словах чувствовалась большая сила. Но увести за собой ему удалось только четверых. Трое вернулись, а Николай Балашов остался. Отношения с ним у нас сохранились, мы иногда до сих пор перезваниваемся. Потом он развелся с женой: у них не было детей. В Православии это допускалось, раз они не были венчаны. Женился второй раз, у них родились дети.

За те годы, что прошли с 70–х, многое изменилось. Оглядываясь назад, я могу сказать, что свобода все‑таки привела к охлаждению христианского пыла. Тогда, в советское время, верующие проявляли большее посвящение. Они ясно осознавали, что с приходом к Богу, что‑то теряют в миру. Сегодня вера христиан больше совмещается с мирскими ценностями. Нам не давали учиться, мы знали, что в любой момент можем оказаться в тюрьме. Я даже с тех пор ни разу в Сибирь не летал, все думал, что поеду туда за государственный счет (смеется). Еще одно отличие: в советские времена среди христиан было много талантливых людей, в том числе и бизнесменов, но им не давали развернуться. Свобода дала таким людям возможность себя реализовать, но при этом многие из них духовно застыли. И третье. Много зрелых христиан уехало заграницу и оказалось выброшено за борт серьезного служения. Для себя я выбрал остаться в России и служить Богу тут. Это решение я принял, когда только вернулся из армии. Еще до армии на моих глазах в родном поселке был разрушен молитвенный дом баптистов. В тот самый момент я принял внутреннее решения встать на сторону гонимых. С того момента я искал что бы делать для Бога. И когда приехал в Москву, то понял, что Бог призывает меня к работе с молодежью. Я понимал, что это дело рискованное, за это могут посадить, но я от этого не мог отказаться. И позже, когда люди уезжали заграницу, я чувствовал: мое призвание — остаться здесь. В Америке я был, но понял, что это не мое. Даже русские дети, родившиеся в Америке, все равно остаются второсортными гражданами. Так, по крайней мере, говорил мне один брат. Да и жизнь там меня не прельщала. Я уезжал на месяц в отпуск, но мне становилось там скучно.