Молодой Ленинград. Сборник второй

Я солнце спросил, что ты любишь на свете.

Скажи мне, гордишься ты чем, золотое?

И солнечный луч мне весенний ответил:

— Люблю и горжусь я моею землею.

Я землю спросил, всю в зеленом уборе,

Что любишь и чем ты гордишься от века?

Ответило нивы широкое море:

— Люблю человека, горжусь человеком.

Скажите мне, люди, в чем гордость и слава,

Любовь и величие всех поколений?

И голос народов гремит величаво:

— Л е н и н!

Еще снаряды грохотали,

Дрожал бревенчатый настил…

В тот вечер полководец Сталин

О прочном мире говорил.

И, верно, вспомнился солдатам

Тот голос — близкий и родной, —

Когда на Эльбе в сорок пятом

Мы начали последний бой…

Ночь над окопами плацдарма…

Военсовета тесный зал…

Спокойный голос командарма:

«Товарищ

Сталин

приказал...»

…И через полночь цепью редкой

(Еще не кончился Совет)

Ушла армейская разведка

Без выстрелов и без ракет.

Всю ночь разведчиков гранаты

Тревожили немецкий стан,

А в пять утра к своим солдатам

Пришел стрелковый капитан.

И как напутствие в дорогу,

Солдату каждому сказал

Комбат, взволнованный и строгий:

«Товарищ

Сталин

приказал...»

Как будто вся страна на старте

Стоит на рубеже полка…

И медленно скользит по карте

Комбата жесткая рука…

На карте — за болотом поле,

А там, где поле перейти,

Лежит стотысячная доля

К победе трудного пути…

А в шесть над спящею равниной

Залп словно вырвался из недр,

Когда обрушились лавиной

Пятьсот стволов на километр.

Огонь!

Он снял с бойцов усталость,

Как воля Сталина упрям,

И два часа земля металась

На перекрестьях панорам.

А в восемь впереди пехоты

Шагнул артиллерийский вал,

И пред атакой крикнул кто-то:

«Товарищ

Сталин

приказал!»

…Прошли года, в архивах штаба

Хранятся карты тех боев,

И в исторических масштабах

Измерены пути фронтов.

А за морями, как о ценах,

О новых войнах говорят

Те генералы, что в Арденнах

Бежали, позабыв солдат.

Пока, войной грозя народам,

Доходы делит Уолл-стрит,

Побед великих полководец

О прочном мире говорит.

И пред Москвой в ветрах эфира

Мир, напряженный, словно зал…

И мы в пути — Солдаты Мира,

Товарищ

Сталин

приказал.

Московские улицы,

Каменный мост,

Там звезды Кремля

Заступают на пост.

И спит Мавзолей,

И, как слава, над ним

Летит по стране

Государственный Гимн.

И за полночь длится

Работа в Кремле…

Звонит телефон

У вождя на столе…

Опять в кабинете

Не гасится свет —

До раннего утра,

До свежих газет.

Он видит в далекой ночи

Города,

Цеха, где кипит

Трудовая страда.

Где, планы страны

Обгоняя на год,

Стахановцев смена

На вахту встает.

И песню о нем

Миллионам сердец

С трибуны поет

Негритянский певец.

И песню о нем,

Словно знамя, несет

Великий свободный

Китайский народ.

И всюду, где слышится

Имя его,

Свободы и мира

Встает торжество!

…Московским курантам

Внимает земля,

Равняются звезды

По звездам Кремля.

Москва еще в дымке туманной,

Двенадцать над Спасскими бьет,

А где-то в отрогах Хингана

Забрезжил и вспыхнул восход.

И солнечный луч, пламенея.

Спешит прилететь из-за гор

На красный гранит мавзолея,

На черный его лабрадор,

Где встали навытяжку ели

У древней кремлевской стены.

В них — траур январской метели

И вечная зелень весны.

Как высшую в мире награду

Их влажные ветви хранят

И отзвук победных парадов,

И славных салютов раскат.

Вот так и стоять на виду им,

На площади,

В сердце страны,

Где Сталина ясные думы,

Где Ленина светлые сны.

Петру доложили: «Техник Сычов

Пришел проситься к вам в экспедицию».

Парнишка был Петру по плечо,

По-детски хрупкий и круглолицый.

Петр оглядел его: больно мал,

Опасно с таким в жару, в непогоду…

— А почему геологом стал?

— Хочу, как и все, покорять природу.

Ого! А не тянет ли паренька

Просто к лесам да озерам синим?

Лопатин прищурил глаза слегка:

— Природа природой. А если… в пустыню?

Володя об этом читал немного:

Когда-то в пустыне раскопка велась,

Нашли какого-то древнего бога

С миндалевидным разрезом глаз.

С тех пор для Володи пустыня стала

Волшебною сказкой седых веков…

Но, видно, Лопатину дела мало

До всяких мечтательных пареньков.

Володю он выслушал без азарта.

— Что бог! Нам самим чудеса творить!

Наша пустыня — немая карта,

Которой время заговорить.

Володя вспыхнул — сболтнул, вот, сдуру, —

И крышка…

— Да я готов, хоть сейчас!

Возьмите с собою!

Лопатин хмуро

Глядел в глубину полудетских глаз.

С ответом медлил. Боялся ошибки.

И все ж под конец отказать не смог.

Ему понравился этот пылкий

В сраженья рвущийся новичок.

Быть может сильнее станет в невзгодах, —

Подвел парнишку маленький рост…

Хочешь, чтоб плавать умел матрос —

Бросай его на глубокую воду.

На полке в поезде спит человек —

Золотые веснушки, губы упрямца…

Володе казалось, что этот ночлег

Он когда-то уже пережил — в новобранцах.

И так же вот рядом дремал комбат,

Способный не обернуться на выстрел,

Веселый насмешник, суровый солдат,

По-дружески — строгий, отечески — близкий…

Такому расскажешь про школу, про мать,

И даже про то, что приснился орден,

С таким понемногу начнешь забывать,

Что спать в землянках сыро и твердо…

А нынче другой новичка ведет

В неведомый бой на степной равнине…

Золотые веснушки, упрямый рот, —

Такой лихой покоритель пустыни!

— Товарищ Лопатин, Аральский край

Ведь был когда-то дном океана…

А вдруг да наткнемся там невзначай

На залежи золота или урана?

Породы слагались миллионы лет…

Взглянуть на таблицу запасов можно? —

Лопатин мерно храпит в ответ, —

Не спрашивай, значит, о чем не положено…

А утром беседа еще чудней:

— Товарищ Лопатин, какая там почва?

С большим давлением? А под ней

Трубопровод не утратит прочность?

И отвечает Володе Петр:

— Возьми, пожалуйста, на заметку —

Закон геолога прост и тверд:

Событий не предрешать до разведки.

А чтобы точный найти ответ,

Облазаем всё в любую погоду,

И, если возможностей даже нет, —

Все равно, предоставим пустыне воду.

А кстати, Володя, время не ждет,

Что можно, — то нужно проделать сразу.

Будем трассировать водопровод —

Попутно наметим дорожные трассы.

Грунты поглубже прощупать не худо:

Породам здешним — миллионы лет.

И кто их знает — какого чуда

Под этим песком невылазным нет…

А поезд в районе скупых степей,

Пустыня дохнула горячим фронтом,

И, кажется, нет на земле светлей

Ее ослепительных горизонтов.

Володя, ну доля тебе досталась!

Еще не веря, уже любя,

Какой сбивающей с ног усталостью

Пустыня испытывает тебя!

Согласно квадратам заветной карты

И вдоль изъездил и поперек

Пустыню маленький, аккуратный,

Неутомимый грузовичок.

Восемь шоферов высокого класса

Чуть не вручную решали спор —

Кому машину вести на трассу,

Но Петр заявил: «Я сам шофер».

Какое начальство тебе досталось,

Попробуй, Володя, не удивись!

Он сел в кабину, и показалось —

Машина рванулась, не вдаль, а ввысь.

Под знойным, колючим от соли ветром

Идет исследование грунта.

Из метров слагаются километры,

Из километров — твоя мечта.

Уже ее вихревым дыханьем

Лицо молодое обожжено.

Уже научила хранить молчанье,

Когда от жажды в глазах темно.

Уже в семидесятиградусном пекле

В жилах кровь ускоряет ход,

И ты становишься великолепным

Красивым, сильным — таким, как Петр.

С пустынею у тебя особый,

Лишь вам двоим понятный язык.

Пустыня ворчит на тебя: — Попробуй!

А ты ей: — Пробовать не привык,

Пойду и точка.

И в полдень, пеший

Идешь в обугливающий зной.

Пустыня кричит тебе: — Сумасшедший!

А ты: — Повежливей будь со мной!

Пустыня грозит тебе: — Прочь с дороги,

Видишь, буран спускаю с цепи?

А ты: — Не такие мы недотроги,

Небось переждем твой буран — в степи!

Лопатин сказал: — При любой погоде

Учись, брат, временем дорожить.

Пустыня гремит: — Молодец, Володя!

А ты улыбаешься: — Рад служить.

Но этот язык нелегко дается.

Буран налетает залпом огня.

И нету неба, и нету солнца,

И есть только полночь средь бела дня.

Полночь накрыла тебя с головою,

Ударом наотмашь свалила с ног;

И вот уже штопором над тобою

Кружит, пылает, гудит песок.

Кричишь: — Лопатин! И, задыхаясь,

Глотаешь горячий хрусткий ком,

И Петр, мгновенно к тебе склоняясь,

В чувство приводит нашатырем.

Ворчит сквозь зубы: — Ну, что, попало?

Кто же в буран разевает рот!..

А степь уже, как ни в чем не бывало,

Голубит тишью, манит, зовет…

Девичий нрав у нее, бедовой,

И любит, и злится — и все напрямик…

Но о проделках ее ни слова

Не пишут друзья в путевой дневник.

В дневник заносили они аккуратно

Лишь то, чем делу помочь могли.

Дышала клеенчатая тетрадка

Ветрами моря, огнем земли.

«2-е июля. Квадрат сто двадцать.

Граниты. Придется бурить проход.

Для труб асбестовая изоляция

Нужна ввиду нагрева пород».

«6-е июля. Квадрат сто сорок.

Сделать скважину. Просмотреть.

Трубы тянуть на двести в сторону.

В нижних пластах залегает медь».

«Квадрат сто семьдесят. При постройке

Слой изоляции класть вдвойне

И обязательно кислостойкую —

Залежи серы на глубине».

1-е августа зашифровано —

«Судя по характеру верхних пород,

В нижних включеньях возможно золото».

Хочешь пьянеть от труда геолога —

Иди, трассируй водопровод!

Дорогою к счастью легла эта трасса.

Закат колыхался полотнищем красным

Над зданьем вокзала с поблекшим газоном,

С единственным деревом возле перрона,

Где так с Казахстаном прощался Лопатин,

Что ныли ладони от рукопожатий.

— С проектом управимся к новому году,

А к лету встречайте, товарищи, воду!

Приедем опять, не навек расставаться!

— Счастливо доехать, друзья-ленинградцы!

И долго стоял на подножке Лопатин,

Как в огненной раме, в багровом закате.

Закат громоздил перед ним панораму —

То лес неоглядный, то сказочный замок,

То горы металла, то море пшеницы,

То пахарей смуглых веселые лица…

И гимном воды, побеждающей, синей,

От края до края звенела пустыня.

А поезд летел, обгоняя мгновенья,

Ликующий, скорый до сердцебиенья,

И плыл горизонт не миражем в безлюдье,

Но истиной светлой, что будет, что будет…

Я верю, виденье счастливое это

Таило частицу кремлевского света,

Я верю, я знаю, тем вечером Сталин

Увидел его сквозь пустынные дали,

Сквозь темных буранов густое дыханье,

Сквозь то, с чем уже недалеко прощанье.

Такого светлого дня

не было у меня…

Думается по-другому,

дышится горячей,

хочется всем знакомым

руки пожать скорей.

Улицами,

площадями,

через мостов хребты

иду,

говорю с домами,

с друзьями —

до хрипоты.

В комнату поднимаюсь,

в какой неизвестно час.

И только здесь понимаю,

что день отшумел,

угас.

Диктор

спокойной ночи

всей пожелал стране:

колхозникам и рабочим —

ему, и тебе, и мне.

Тихо кругом.

Пытаюсь

и не могу заснуть.

Звезд золотая стая

торжественно держит путь.

Клетчатая от рамы

вытягивается тень.

А сердце стучит упрямо,

а в сердце не ночь,

а день.

Так пусть же

комната блещет

тысячами огней!..

Книги, портреты, вещи, —

все оживает в ней.

Все, что душа любила,

все, что в труде, в огне

мои собирает силы,

идти помогая мне

не по тропинке скользкой —

просторами большаков

из юности комсомольской

в молодость большевиков, —

все, без единой тени,

чистое, как родник…

Вижу:

Великий Ленин

всходит на броневик.

Меня обступают герои —

люди родной семьи:

зодчие новостроек,

труженики земли.

А над земным простором

горных превыше скал

тот Человек, который

солнцем народным стал.

Над родиною сиянье

расходится в тишине.

Голос его, дыханье

слышатся ясно мне:

— Вступая на путь отцов,

на трудный, на славный путь,

партийной семьи бойцов

заповедь не забудь:

выстраданное в трудах,

в походах из года в год,

только в чистых руках

дело наше живет.

А потому всегда

во имя простых сердец

трудом наполняй года…

— Клятву даю, отец!..

Тихо.

Но все же едва ли

сон охладит виски…

Сегодня меня принимали

в партию

большевики!

Было теплое раннее лето;

На углах продавали цветы.

По рукам расходились газеты,

Свежей краскою пахли листы.

Развернув с нетерпеньем страницы,

Я прочел о героях-друзьях.

Налилась, зазвенела пшеница

В вечно солнечных южных краях.

Время страдной поры золотое —

Знай работай, труда не жалей.

Мне пахнуло в лицо широтою

Неоглядных колхозных полей.

Я читал ежедневную сводку

О великом размахе работ:

Горняки завершили проходку,

Полным ходом путина идет.

И в горячих цехах у мартена,

Где нельзя подступиться к печам,

Бой ведет комсомольская смена,

Прилипают рубахи к плечам.

И на самой последней странице —

Сообщения из-за границы.

Огневые короткие строки:

Нет, народы войны не хотят,

Забастовкой охвачены доки,

В знак протеста заводы стоят,

Против русских рабочих — французы

Воевать никогда не пойдут,

Крепнет дружба с Советским Союзом,

Силы мира повсюду растут.

И спокойно свернул я газету,

Не спеша огляделся кругом.

Было раннее теплое лето.

Угловой штукатурили дом,

Жадно к солнцу тянулись растенья,

Шумной улицей школьница шла,

Нежно веточку белой сирени,

Словно голубя мира, несла.

Сияют кремлевские звезды,

Огонь путеводный горит,

Над всеми просторами мира

О Сталине песня звенит.

Летит негасимая песня,

Скликая на радостный труд…

Под знаменем Сталина гордо

Идут коммунисты, идут!

Сияют кремлевские звезды,

Страна за страною растет.

Шагают болгары и чехи

И венгры шагают вперед.

Румыны, поляки, албанцы

Народную власть берегут…

Под знаменем Сталина гордо

Идут коммунисты, идут!

Сияют кремлевские звезды,

И свет их далеко течет.

Везде, где живут коммунисты,

Там Сталина дело живет.

Они победили в Китае,

И к новым победам зовут…

Под знаменем Сталина гордо

Идут коммунисты, идут!

Сияют кремлевские звезды,

А там, на чужой стороне,

Враги всенародного счастья

Готовятся к новой войне.

За мир разгорается битва,

В ней черные силы падут!

Под знаменем Сталина гордо

Идут коммунисты, идут!

Сияют кремлевские звезды,

Огонь путеводный горит,

Над всеми просторами мира

О Сталине песня звенит.

Рабочие шара земного

Великую песню поют.

Под знаменем Сталина гордо

Идут коммунисты, идут!

Только утро встало,

Солнечное, яркое, —

Голубой автобус

Выехал из парка.

Девушка-водитель

На белый циферблат

Искоса бросает

Неспокойный взгляд.

Даже на минутку

Опоздать неловко:

Пассажиры знатные

Ждут на остановках.

Пассажиры знатные —

Это мы с тобой,

Это к нам торопится

Автобус голубой.

Выйдем мы из дому —

Облака светлеют,

Птицы нас приветствуют

По-птичьи, как умеют.

Диктор о стахановцах

Гордо говорит,

Солнце, как на празднике,

Торжественно горит,

И добрей кондуктор

В те часы, когда

Едут на работу

Мастера труда.

Кипит за высокой кормою

Волны голубое пламя,

Сегодня уходит в море

Корабль, построенный нами.

Пойдет отсчитывать мили,

Полярные льды разрубит…

В последний раз продымили

Ему заводские трубы.

Каждый взволнован немного:

Вздохнул председатель завкома, —

«Вот так провожаешь в дорогу

Хороших старых знакомых...»

Юнга на палубу вышел

В замасленном комбинезоне.

На берегу мальчишки

От зависти чуть не стонут.

Три класса вечерней школы

Лежат на пути к мореходке,

А им вот сейчас с ледоколом

Уйти в Заполярье охота,

Увидеть и штормы и штили,

Увидеть медведей белых…

Сидели мальчишки, грустили

И песни матросские пели.

Бьется о берег упрямо

Волны голубое пламя,

Пойдет по всем океанам

Корабль, построенный нами.

Улица моя невелика:

Смотрят на нее домов пятнадцать,

И она б наверное могла

Просто переулком называться.

Не увидишь зелени на ней,

И весной досадуешь немножко:

Белый снег пушистых тополей

Не летит в открытое окошко.

И асфальта серая волна

Улицу еще не захлестнула,

И не слышит вечером она

Городского праздничного гула.

Только донесется иногда

Легкий звон далекого трамвая.

Улица моя невелика —

Шире и красивее бывают, —

Но расстаться трудно с нею будет:

Ну и что ж, что нету тополей!

Ходят замечательные люди

Незаметной улицей моей.

Разверну центральную газету

И своих соседей узнаю.

Хороши! Вот именно за это

Уважаю улицу мою.

Здесь жил Ван Ту, купец богатый,

И мрачным был пустынный дом,

Но отдан он теперь ребятам,

И песни зазвучали в нем.

И даже кажется, что выше,

Просторней стал он и светлей,

Старинный дом впервые слышит

Такой веселый смех детей.

За парты здесь уселись дети

Недавних рикш и батраков,

Хотя когда-то в залы эти

И не пускали бедняков.

Как терпеливо, как упорно,

Без отдыха и час, и два

Китайский мальчик тушью черной

Рисует русские слова!

Но буквы то бегут вприскочку,

То вдруг повалятся совсем,

Вот буква «А» легла на строчку,

Вот покосилась буква «М».

И кисточки мелькают снова,

И все ученики опять

Одно и то же наше слово

Стараются нарисовать.

И вот ребята написали

По-русски первые слова;

На самой верхней строчке — С т а л и н,

А во второй строке — М о с к в а.

Не для них зеленеют

В Бенаресе сады,

Не для них там аллеи,

Не для них там плоды.

Не для них над Калькуттой

Воздух ясен и тих…

В темном цехе, у джута —

Вот где место для них!

Восьмилетние дети

(Им бы в школу ходить!)

Под английскою плетью

Джут должны теребить.

Здесь не знают игрушек,

Здесь забыли про смех,

Малышей этих душит

Пыльный, сумрачный цех.

Часто кажется, будто

Здесь сидят старички:

Лица пепельней джута,

Неподвижны зрачки…

Нет на свете рабочих

Младше этих ребят,

Малыши днем и ночью

Волокно теребят.

Дети рано узнали

Свист английских плетей.

Даже детство украли

У индусских детей!

Фундамент лег по котлованам дзотов,

Засыпан щебнем и золой окоп.

Уже давно на пулковских высотах

Сменил зенитку зоркий телескоп.

А мне в просторе ночи необъятном,

На шлеме выплывающей луны

Мерещатся чернеющие пятна

Пробоинами грозных лет войны.

Я их хотел бы видеть по-иному,

Но в памяти живет жестокий бой…

Вселенную для взора астронома

Открыли мы солдатскою рукой!

Величаво, по-лебяжьи

С гор спускается туман;

Между скал — гранитной стражи —

Дремлет озеро Севан.

И стою в твоей прохладе

Я, дыханье затая.

Темный остров в синей глади

Будто родинка твоя.

Вот лежит простор севанский

Весь окованный в гранит,

На груди земли армянской

Синим орденом горит!

И от самых туч к низинам

Уходя в водоворот,

Синь севанская к турбинам

Словно небо с гор течет.

По каналам шум и рокот…

В даль колхозную взгляни —

Ночь подбросила высоко

Над Арменией огни.

Пробегает ветерок украдкой,

По росистой лестнице ветвей,

Обнажая белую подкладку

У зеленых листьев тополей.

Жаворонки вьются над полями

Высоко, и песня их звонка,

Будто в небе бродят с бубенцами,

Чтоб не затеряться, облака.

На каштанах загорелись свечки

В лапчатых зеленых колпаках.

День по синему ковру — по речке

В золотых ступает сапогах.

И навстречу дню, навстречу солнцу

В золоте живительных лучей

Трактора выводят комсомольцы

В океан проснувшихся полей!

Скорей проснись. Открой окно

В рассвет, наполненный гудками.

Взгляни: стучат уже давно

На крыше люди молотками.

Листы железа, словно гром,

Раскатистый, весенний, гулкий…

За новым домом — новый дом

Встает в Заречном переулке.

Тяжелый грузовик шумит

И, как рессоры, гнутся доски;

Дрожат на белом камне плит

Теней лиловые полоски.

Сверла не умолкает трель,

Сливаясь где-то с птичьей трелью;

Глядится в лужицы апрель,

В прохожих брызгая капелью.

И вся страна, как новый дом,

Известкой пахнет и смолою,

Железным крашеным листом,

Приятной свежестью лесною.

Скользят лучи по граням горным,

Как по краям валов морских.

День начался гудком задорном

И суетой у проходных,

Где пропуск требуют у входа.

И только солнце на завод

Через восточные ворота

Опять без пропуска идет.

Над светлым цехом, как в теплице.

Стеклянный блещет потолок.

И с песенкою крановщицы

Сливает песнь свою станок.

Как будто тучка грозовая,

Напоминая о весне,

Кран многотонный проплывает,

Гремит железом в вышине.

Пролеты, словно переулки,

Пересекают светлый цех.

И множит эхо в сводах гулких

И шум станков, и звон, и смех.

Он взглянул на огни,

И о многом напомнил их свет.

Точно повесть они,

Словно цепь честно прожитых лет.

Словно россыпи звезд,

Многоточья кружков золотых,

Но не тысячью верст

Расстояние мерить до них.

Эти звезды он сам

Над безлюдной землею зажег,

Время, как по годам,

По огням бы отсчитывать мог.

Вот сияют сквозь мрак

Пять веселых кружков-огоньков:

Это первый барак,

Где из окон стреляли в волков.

Вправо тридцать огней —

Это сборочный цех, а в лесу

кладовая.

За ней

Видно желтой зари полосу,

Что, и ночью горя,

Озаряет дорогу и лес.

То совсем не заря,

А огни многоярусной ГЭС.

Вот четырнадцать звезд:

— Это в новом поселке кино.

Сорок звезд — это мост,

А вот это — любимой окно.

Верно тоже не спит

После трудной работы она

И, быть может, глядит,

Как и он, в темноту из окна.

Здесь Киров жил! Остановись при входе.

Сияет лампа над столом светла,

Как будто, ночь всю проведя в работе,

Он на минуту встал из-за стола.

Вглядись в его на вид простые вещи,

И на столе, там, где лежит блокнот.

Под светом лампы выделяясь резче,

Тебе порода горная сверкнет.

Кому-нибудь казаться может странным

Здесь в кабинете, вырванный из скал,

Лиловый, словно тронутый туманом,

И пахнущий землею минерал.

Ты удивишься колосу пшеницы,

Кусочку стали, образцам угля,

Ты здесь найдешь страны своей частицу,

И пред тобой откроются поля.

И вот уже не стены кабинета, —

А возведенных зданий этажи,

Не лампы свет, а город полный света —

З д е с ь К и р о в ж и л!

Сегодня мы в мечтах своих едины,

В один и тот же предрассветный час

Впервые ты прижала к сердцу сына,

Я над своим склонилась в первый раз.

Смотри, как волос нежный золотится,

Приглядывайся к черточке любой,

Ведь будущего светлая частица

Сейчас лежит в руках у нас с тобой.

И потому для нас с тобой не странно,

Что мы поймем друг друга с первых слов,

Хоть темное пространство океана

Лежит меж наших двух материков…

А дети спят. Они не знают оба

О том, что небо разной синевы

Над крышами нью-йоркских небоскребов,

Над новыми домами у Невы.

Пусть твой малыш понять еще не в силе,

Пусть он еще не скоро отомстит

За то, что был его отец в Пинсквилле

Фашистскими бандитами убит.

…И день за днем я буду постепенно

Огромный мир для сына открывать,

Сперва он робко встанет на кровать,

Потом шагнет, потом раздвинет стены…

Наступит день, когда вбежит он в дом

Смеясь, дыша взволнованно и часто.

Он пионер! Впервые алый галстук

Веселым вспыхнет пламенем на нем.

Ты не поймешь, какое это счастье:

Мой сын уже не будет просто частью

Моих желаний, воли и ума,

В нем буду жить не только я сама, —

В его делах, заботах и удачах,

В его мечтах, в кипучей жизни всей

Я буду видеть с каждым днем все ярче

Прекрасный облик Родины моей!

Простор полей и двери вузов новых

Открыты будут сыну моему,

Его труду свободному и слову,

Его большому, светлому уму.

Весь путь его, вся жизнь кругом раскрыта

Как даль полей в рассвете золотом.

А в банковском квартале Уолл-стрита

Уже давно заботятся о том,

Чтоб мальчик твой под свист губной гармошки,

Под грохот бомб, пошел в дыму атак,

Туда, где сын мой, неумелой ножкой

Навстречу солнцу делал первый шаг.

Чтоб сыну твоему за грязной стойкой бара

В крови войны мерещилась Земля,

Чтобы огонь военного пожара

Коснулся стен незыблемых Кремля.

За мир! Звучит с трибуны голос сильный

Работницы на фабрике текстильной.

За мир! За мир! Уверенно и строго

Зовет с трибуны голос педагога.

Мы знаем, что всегда принять вы рады

Рукопожатья дружественных рук

Советских женщин, — женщин-депутатов,

Стахановок и докторов наук.

Враги сегодня угрожают миру,

Звериным ревом землю огласив,

И синеву спокойную эфира

Рвет истеричный голос би-би-си.

Пусть ждут враги кровавого заката,

Но верю, не допустишь ты того,

Чтобы тупое дуло автомата

Твой сын навел на сына моего.

Мы жить хотим, чтоб строить города

И реки повернуть по руслам новым.

Призывом к счастью мирного труда

Звучит простых советских женщин слово.

Не раз я побывал в огне

И ранен был у Жлобина,

Но отличиться на войне

Мне не пришлось особенно.

Ходил в разведку по ночам

С отважными ребятами

И день победы повстречал

Далеко за Карпатами.

И где бы ни был — помнил я

Свои родимые края,

Ее глаза приветные,

Ее улыбку светлую.

Кончался год сорок седьмой.

Действительная пройдена.

Теперь езжай, солдат, домой.

На родину, на родину!

И вот уже конец пути.

В душе тревога смутная.

И все ж скорей, скорей крути,

Трехтонная попутная!

Я снова дома. И как раз —

Такое совпадение! —

В тот самый день пришел Указ

В село о награждении.

И ей, Наташе Ильиной,

С почетом, словно воину,

Отныне звание Герой

Указом тем присвоено.

Стучится сторож, — мол, зовут

В правленье на собрание.

Слыхал, Героя нам дают?

Ты прояви внимание!

Застегиваю свой мундир,

Медалями позваниваю.

Шагает младший командир

И старшина по званию.

К своим ребятам прохожу

Сторонкой от «малинника»

И на президиум гляжу

Счастливей именинника:

Карандаша тупым концом

Постукивает по столу,

Сидит спокойная лицом

Да и одета попросту.

Сидит, как будто бы не ей

Собранье посвящается.

Уж много сказано речей

И вновь: «Предоставляется...»

Речь держит сторож Евстигней.

Все у него продумано.

Он переходит прямо к ней,

Слегка коснувшись Трумэна.

И бороду зажав в кулак,

(Тут много стоит вид один!)

Он речь заканчивает так:

«Наталью замуж выдадим

Лишь за такого из парней,

Кто на работе — ровня ей!»

Собраньем решено меня,

Как будто шутки ради,

Причислить с завтрашнего дня

К Наташиной бригаде.

Смотрю — смеется полсела.

Глаза как дымом застило.

Ну, начинаются дела,

Вот это угораздило!

Наташу окружил народ,

Она же центр внимания;

И вижу вдруг: ко мне идет,

Давая указания:

— Смотри же, нас не подведи.

Во всем имей понятие,

В лабораторию ходи

На каждое занятие. —

Учить задумала, — решил;

И сразу же, не мешкая,

Ладонь к фуражке приложил

И говорю с усмешкою:

— Ты разреши уж самому

Мне разобраться что к чему!

Но дело делом. И скажу

Себе на удивление,

Что я с девчатами дружу,

Как прежде с отделением.

Особый нужен тут подход

И всякие формальности:

Девчата не простой народ —

Сплошь индивидуальности.

В работе им не уступай.

Будь первым обязательно.

Придешь на вечер — выступай,

И чтоб позанимательней!

А коль Наташа прибежит,

Имей, как подобает, вид,

Докладывай, рассказывай,

Но сердца не показывай.

Держись, солдат, а то беда.

Держись, а то наплачешься.

И в самом деле, — ведь куда

От языка их спрячешься?

Держись — такое дело тут!

Девчата — судьи строгие.

Все на учет они берут

И даже психологию!

В лаборатории огни.

Дрова уже наколоты.

Сухие, крепкие, они

Потрескивают с холода.

Мы не расселися еще.

Во всю дымят закруточки.

Пылают щеки горячо,

Летят смешки и шуточки.

Народу много собралось.

Споем, пока не началось.

— «Хорошо бы из колодца

Синий камушек достать,

Хорошо бы у подруги

Думу на сердце узнать...»

Я сердце вновь разбередил

Той песней, что затеяна.

И тихо входит бригадир

Наталья Тимофеевна.

Снимает шерстяную шаль,

Что словно кипень белая,

И говорит моя печаль:

— Давненько же не пела я!

А впрочем, некогда сейчас.

Как будто все явилися,

И тема важная у нас,

Засядем-ка за Вильямса! —

Наташин голос в тишине

Течет, как речка плавная,

Течет, напоминая мне

Далекое, недавнее,

Как десять лет тому назад

По травам ли, по снегу ли,

По огородам, через сад,

Мы вместе в школу бегали.

А нынче разговор иной.

И кто же тут всему виной.

Она ли, я ли, оба ли?

…Метель гуляет во поле.

На всхожесть крупное зерно

Давно уже проверено,

Отсортировано оно,

Осмотрено, обмерено.

Оно в колхозных закромах,

Что выстроены наново,

Пока еще лежит впотьмах

И часа ждет желанного.

А по стране уже весна

Идет, всего касается.

Самой Руси подстать она —

Такая же красавица.

И с каждым днем она смелей,

Дела у ней немалые:

Вздувает реки и с полей

Снега сгоняет талые.

И через наш колхоз идет

Шумливая, с характером.

С плотиной разговор ведет,

Аукается с трактором.

И солнце влезло на бугор,

Румяное, умытое,

Куда ни поглядишь — простор,

И манит даль открытая!

Наташа говорит: — Пора!

И на участке трактора

Поблескивают плугами.

И я смотрю из-под руки,

Как бригадир мой вдоль реки

В поля идет с подругами.

Что может быть еще милей

Простора вспаханных полей,

Тебе страною вверенных?

Кто может быть еще родней

Таких девчат, таких парней,

Одной судьбой проверенных?

И все, что за день сделал я,

И все, что сделали друзья,

У нас в одно сливается.

Один порыв. И цель одна.

Большая сила. И она

Бригадой называется.

Бригада! Я сегодня твой

Обыкновенный рядовой.

И ясно сердцем ведаю,

Что каждый день и каждый час

В своем труде любой из нас

Твоей живет победою.

А вечером, когда луна,

Сажусь на речке в коротни.

А что Наташа, где она?

С Наташей встречи коротки.

Мне на реке еще грустней.

Плыви, куда захочется,

А думы все о ней, о ней.

Когда ж все это кончится?

Легко ли было мне скрывать

Все, что на сердце копится.

Как будто вьюшки закрывать,

Покамест печка топится.

Вот захочу ее спросить:

«Ты почему печальная?»

А выйдет: «Надо бы косить».

Вновь речь официальная.

А в поле жизни я давал:

Душа к работе жадная.

Как будто вовсе забывал

Свою любовь нескладную.

Хлеба вставали хоть куда,

Собою сердце радуя,

А если любит — что тогда?

И сразу сердце падает!

Тогда еще быстрей ношусь,

Не помня об осколочном.

И сам до полночи вожусь

С машинами к уборочной.

И до зари еще встаю —

У нас такое правило.

Наташа четко, как в бою,

Большой работой правила.

Июнь.

Июль.

И урожай

Мы на участке подняли.

Она сказала мне:

— Считай,

Не хуже прошлогоднего.

А день горяч, а день высок.

Наташа улыбается.

И золоченый колосок

Плеча ее касается.

Я перед ней стою немой,

Как не было усталости.

— Придется говорить самой,

И не ершись, пожалуйста!

Мне прежней дружбы нашей

жаль.

Приехал — все не попросту.

И невниманьем обижал,

Да и бесился попусту.

Сто раз встречаемся на дню —

Натянутость обычная.

Тебя я вовсе не виню,

Ведь это дело личное.

А разве я другой была,

Иная что ль сегодня я? —

Во ржи звенят перепела,

И радость все переплела,

И дышится свободнее!

Что озорной у ветра нрав,

Давным-давно считается.

Он, снега пригоршни набрав,

Опять в лицо кидается.

Опять снежинок толкотня

Над окнами, над крышами.

Бежит на речку ребятня —

Кто с санками, кто с лыжами.

Из дома в дом, из дома в дом,

Опять такие хрусткие,

Через сугробы прямиком

Бегут тропинки узкие.

Вот так и мы из дома в дом

Сквозь снег, ветрами взвеянный,

Идем вдвоем, вдвоем идем

С Натальей Тимофеевной.

У клуба новое крыльцо,

Мерцающее в наледи.

Я заглянул в ее лицо:

— Зайдем еще раз на люди!

И только сделали мы шаг,

Нас шумно сразу встретили:

— Давно бы так! К чему бы так?

Хотим, чтобы ответили!

И я сказал для тех задир,

Что больно любят спрашивать:

— Мы приглашаем всех на пир

Во славу счастья нашего!

В нашу юность,

В мечты об отваге,

В двери солнцем наполненных школ,

Очень запросто Павел Корчагин

Словно старший товарищ вошел.

Бьют зенитки над Зимней канавкой.

И тревогу трубят рупора.

И кончается юность.

И Павка

Говорит нам: «Ребята, пора!»

И сбывалась мечта об отваге

Там, где насмерть умели стоять.

Он таким оказался, Корчагин:

Вместе с каждым ушел воевать.

Все дороги открыты герою:

Он под пулями шел невредим.

В Сталинграде

И здесь, над Невою,

Был со взводом стрелковым моим.

Скольким раненым силы прибавил

И упавшим подняться помог.

Мы с твоею решимостью, Павел,

Проходили по сотням дорог.

И когда приходилось мне туго,

В тот, казалось, безвыходный час,

Я с Корчагиным Павлом, как с другом,

Разговаривал с глазу на глаз,

Ничего от него не скрывая,

Как и он от меня ничего.

И меня поднимала живая

Большевистская правда его.

С Павлом снова мы вместе шагаем

В ветровую, открытую даль.

Мы теперь по себе уже знаем,

Как она закаляется,

сталь!

В окна звездами глядит

Зимний вечер поздний.

За столом своим сидит

Счетовод колхозный.

Электричество горит,

Свет в лицо кидая,

Репродуктор говорит

О делах Китая.

На окне легко дрожат

Искорки мороза,

И по полочкам лежат

Трудодни колхоза.

Не поймешь сперва, зачем

Он сюда посажен:

У него, на зависть всем,

Плеч косая сажень.

Мог бы молотом махать

Он, не уставая,

Мог бы сеять и пахать,

Доски свежие строгать,

Стружку завивая.

Мог бы горы он свернуть

Силой настоящей,

Мог бы за пояс заткнуть

Самых работящих!

Но не скажешь, что неправ

Он, в бумагах роясь:

Ведь один пустой рукав

Он заткнул за пояс.

И сидит он, занятой,

И слегка усталый,

Темнорусый, молодой,

В гимнастерке старой.

Сводку пишет не спеша,

Тихий и серьезный,

И светла его душа

Славою колхозной.

Среди пятен и точек,

Флажков и изогнутых линий,

По лесам и болотам

Прошла чуть заметная нить…

Эта красная речка

На карте отмечена синим,

Быстротечная речка

С коротким названием Лидь.

Воду в этой реке

Перекрасили медные сосны,

Что веками стоят

На безлюдных ее берегах.

Здесь безветренны дни,

Вечерами стеклянные росы

Да по утру

Туманы

Лениво ползут на луга.

Здесь мы ставим плотину,

Друзья по университету.

В эти дни мы стремимся

Исполнить желанье одно:

Чтобы в дальних колхозах

Прибавилось солнца и света.

Котлован углубляется,

Сваи вбиваются в дно.

Землекопы-филологи

Нашей студенческой стройки!

Землекопы-юристы

В одном непреклонном ряду!

Здесь мы держим экзамен

На силу,

Выносливость,

Стойкость,

Верность,

Выдержку,

Дружбу

И твердую волю к труду.

Мы затем в это лето

В бригады рабочие встали,

Взяв кирки и лопаты,

Как брали винтовки отцы,

Чтоб в Кремле

Через месяц,

Узнав о строительстве,

Сталин

Улыбнулся

И тихо сказал бы про нас:

«Молодцы!»

Подошел бы к стене,

Чтоб на карте,

Средь точек и линий,

Новый

Красный флажок

В этот дальний район прикрепить —

Там, где красная речка

На карте отмечена синим,

Быстротечная речка

С коротким названием Лидь.

Блеснув крылом на ярком солнце,

В зените сделав разворот,

За синий бор на горизонте

Умчался быстрый самолет.

Умчался вдаль, за перелески

За белый облака отрог.

И не узнал, что ярким блеском

Глаза у мальчика зажег.

А тот от тающего следа

Горящих глаз не отведет, —

Уже не мальчик-непоседа,

А вдаль стремящийся пилот!

Над рекой в ночную пору

Клонит ветер тростники.

Пограничные дозоры

Тропкой ходят вдоль реки.

От оврага до пригорка

Обходя участок свой,

Все осматривает зорко

Наш советский часовой.

Каждый кустик на примете,

Каждый малый бугорок.

Он за всю страну в ответе,

Этот русый паренек.

Вьется берегом дорожка,

Шелестят овсы во сне,

Чье-то светится окошко

Здесь, на нашей стороне.

То не поле яровое,

Не крестьянские дома,

Не тропинка над рекою, —

Это Родина сама.

На закате смолкли птицы,

Ночь осенняя темна.

Но отсюда, от границы,

Вся страна ему видна.

В степи звучит мелодия рассвета

На тысячу различных голосов.

Приди сюда в разгар степного лета,

Сорви отяжелевший колосок.

Он взрос на рубеже непроходимом,

Здесь было все до тла разорено,

И ты, наверно, слышишь — горьким дымом

Пропахло золотистое зерно.

А степь необозрима и просторна,

И ветер, пролетая по стране,

Провеивает бронзовые зерна,

Лежащие в раскрытой пятерне.

Вот ради этой утренней минуты

Ты замерзал в окопах под Москвой,

Карабкался впотьмах на берег Прута,

Шагал по кенигсбергской мостовой,

Бросался в бой по танковому следу,

Глох под обстрелом, от разрывов слеп.

И вот они — плоды твоей победы —

На поле боя выращенный хлеб!

Конечно, верны медицинские справки,

Согласно которым

я числюсь в отставке,

В которых указаны

без отклонений

Характер контузий

и сущность ранений.

И, может быть, впрямь

по врачебным канонам

Уже не командовать мне

батальоном.

Но я коммунист.

Я прошу не перечить:

Нас можно убить,

но нельзя искалечить!

Так, видимо, врут

медицинские справки:

Бойцам не бывает

при жизни отставки.

И всем рядовым коммунизма,

поверьте,

Отставка обычно дается

по смерти.

Мы вместе со всеми опять,

стоим у мартена,

И нас ослепляет

струя автогена.

Мы вместе со всеми опять,

как бывало,

На стройках Москвы

и заводах Урала.

Мы в общем строю

и не просим отставки.

Возьмите назад

медицинские справки!

Нет, не покоем веет от природы,

Заря метнулась в голубую гладь,

И облака, не отдохнув с похода,

Нивесть куда отправились опять.

И солнце в реку золото бросает,

И мчатся блики наперегонки,

И у рябин горят, не догорая,

Сбежавшиеся в гроздья огоньки.

Захлестнута волною оголтелой,

В зеленых брызгах выше головы,

Береза встрепенулась, зазвенела.

И я нигде не вижу трын-травы,

Не вижу я покоя, безразличья,

И пни, которым впору догнивать,

Напоминают всем своим обличьем,

Как много надо рыть и корчевать.

Из лап сосновых рвется ветер, воя,

Неистовый и полный сил к борьбе, —

Ты не приметишь и следа покоя,

Коль о природе судишь по себе.

Ты выходишь утром рано-рано,

Город иглами дождя прошит,

Загудеть готовая «Светлана»

С трубами навытяжку стоит.

Пролетела молния косая,

Содрогнулся город от ветров.

Небо в город молнии вонзает

По зигзагу тучу распоров.

Ты торопишься сквозь непогоду,

Ветры еле поспевают вслед.

— С добрым утром! —

ты кричишь заводу,

— С добрым утром! —

он гудит в ответ.

Сколько молодости —

дерзкой, смелой,

По цехам «Светланы» растеклось…

Стало для тебя привычным делом

Молнии запаивать в стекло!

А меня зовут Светлана!

Этим я горжусь немало

Вот, ребята, отчего:

Мама так меня назвала

В честь завода своего.

Там не слышно шума-гама,

Там всегда светлым-светло,

Там запаивает мама

Электричество в стекло.

Как чудесная жар-птица,

Освещает лампа ночь,

Темнота ее боится

И летит от лампы прочь.

И от ветра не мигая,

Где ни взглянешь, — там и тут

В круглых лампочках сверкает

Всюду мамин светлый труд.

Что за чудная работа!

Вот такую бы и мне…

Даже ночью вижу что-то

Очень светлое во сне!

Когда в читальном зале я встречал

Болгарина за томом Ильича

И рядом с ним —

румына над конспектом,

Когда, со мной шагая по проспектам,

Албанец Маяковского читал,

А чех сказал, что счастлив жить в стране,

Где сердце мира — Кремль,

Где Сталин — самый близкий,

Тогда я думал гордый:

это мне

Сто лет назад

завидовал Белинский.

Песни, балаганы, кабаки,

Карусели, пряничные кони,

Ситцевые пестрые платки. —

Ярмарка во всем своем разгоне,

И плясуньи на ногу легки.

Настежь монастырские ворота.

Пропасть понаехало народа.

На сто верст гудят колокола.

Взмокли целовальников рубахи.

Сладко улыбаются монахи,

И купцов одышка забрала.

Пой, народ,

на то сегодня праздник!

Пей, народ,

на то сегодня праздник!

Или не на то сегодня праздник,

Чтоб гулять, не помнить ни о чем?!

Горе, что с тобою спит в обнимку,

Барщину,

бесхлебье,

недоимку —

Все заесть грошовым калачом?

Раз в году хоть погулять народу

От души, —

не то, что кое-как. —

Разодет мужик чернобородый

В лучший свой —

залатанный —

армяк.

Пляшет парень,

дергая спиною.

Где набухли, в палец толщиною,

От кнута господского рубцы.

Развязав у тряпочки концы,

Грошик за цветные леденцы —

К случаю припрятанный —

солдатка

Подает…

А ярмарка гудит…

Мальчику в диковинку, что сладко,

Мальчик долго на руку глядит, —

А над ним —

густой, самодовольный —

Звон плывет, качаясь, колокольный.

Слушает и все он видит — Пушкин.

Смуглый,

беспокойный,

молодой

Он к монастырю сидит спиной,

Он сидит на солнечной горушке,

И рубаха красная на нем

На ветру вздувается огнем.

О народе думая своем,

Слушает и все он видит — Пушкин.

Рядом — перехожие слепцы

Со слезою лазаря заводят.

Тесно обступают молодцы,

Старики степенные подходят,

Малолетки

боком в первый ряд

Сквозь толпу пробраться норовят.

И тогда слепец, что посмелее, —

Может быть, прошедший пол-Руси, —

Вдруг —

проси его иль не проси. —

Пенье оборвет, не сожалея,

Перебором гусли тронет вдруг,

И еще теснее станет круг.

Струны сами рвутся из-под рук.

Нечего ему с народом спорить.

Все он думки знает наперед —

И поет о Разине,

вдругорядь

О народной волюшке поет.

Не смотри, что пальцы заскорузли,

Что немного сил у старика, —

Вольные

поют и стонут

гусли,

Словно Волга матушка-река;

Тихая —

на всю Россию —

песня.

Глубже моря,

выше поднебесья,

Как душа народа —

широка!

И трезвон —

гнетущий, монастырский —

Нипочем для песни богатырской.

Слушает и все он видит — Пушкин…

Смуглый,

беспокойный,

молодой,

Он к монастырю сидит спиной,

Он сидит на солнечной горушке.

Все запоминает;

и слепца

С самого начала до конца

Петь заставил снова,

и рукою

Вытер пот с горячего лица.

Засмеялся:

он еще такое…

(Пусть иного оторопь берет).

…он еще такое скажет слово —

Про многострадальный свой народ,

Про царя! —

Бориса!

Годунова!

Здравствуй, вдохновенье, верный друг!

И уже —

не ярмарка вокруг, —

Вся Россия —

ни конца, ни края —

Песни не от радости играя, —

Вся Россия —

здесь, перед тобой.

Горькая,

с огромною судьбой.

Свободолюбивый и бедовый, —

У придворной черни —

не в чести, —

К подвигу великому готовый,

Ты стоишь —

и глаз не отвести.

Ты стоишь,

а про тебя в народе

Слух идет —

все шире, все сильней —

Вроде песни задушевной,

вроде

Крепких дум о родине своей.

В сердце ты у русского народа

Как мечта,

как правда,

как свобода!

…И после смерти — все-таки опальный!

Жандарм садится в сани тяжело:

Укрытого рогожей —

в погребальный,

В кандальный путь,

пока не рассвело.

Жандарм садится в сани

и небрежно

Запахивает шубу, как тюрьму;

Свистят кнуты,

и ненавистью снежной

Весь мир в лицо бросается ему;

И полночь;

и неровные дороги,

Полозья жалуются на судьбу:

Впервой нести

не розвальни, а дроги…

Сама свобода, кажется, в гробу.

Сугроб;

за ним другой встает сугроб;

Летя почти что сослепу в галоп,

Косятся государственные кони…

В каком-таком записано законе,

Чтобы не смел покойник отдохнуть:

Окончен путь —

и вновь пускайся в путь,

Чтобы опять метели голосили,

Чтобы опять,

как мутная слеза,

Вся темень николаевской России

В дороге набежала на глаза!

Самодержавный

и самодовольный

Властитель поправляет эполет. —

Не на него ль —

тяжелый, длинноствольный —

Ты, Пушкин, наводил свой пистолет?!

Ты гневно жил,

и даже умирая

Ты мстил ему,

и мать-земля сырая

Тебе успокоенья не дала…

Гуди, мятель,

от края и до края!

Россия,

грянь во все колокола!

Волнуйся,

протестуй,

и непокорствуй,

Сынов своих

на бой благослови

Всей пушкинскою ненавистью острой,

Всем беспокойством пушкинской любви.

Они встают навстречу непогоде

От Волги,

из донских идут степей,

И силой наливается в народе

Мечта

о светлой вольности твоей.

Пускай, лишенный имени и званья,

Препровожден был в вечное изгнанье,

Как по этапу,

в глушь твоих равнин

Твой гордый,

твой великий гражданин;

Пусть версты полосатые конвоем

Сквозь ночь растягивались на века;

Пусть бесы

визгом жалобным и воем

Глушили бормотанье ямщика;

Полозья пусть искрили на каменьях,

Пускай жандарму снилась тишина, —

Ты вспрянула,

Россия,

ото сна!

И сбывшихся пророчеств современник

Я — у могилы:

камня белизна

И пушкинская

надо мной

весна.

Под холодным небом — крики:

Кони встали на хребте…

Мы от ржанья их отвыкли

Здесь, на горной высоте!

Свист и мертвого разбудит —

Расступись, сырой туман!

Это значит, йохор[13] будет,

Раз подходит караван.

Встречи миг счастлив и краток,

И на легкий чистый снег

Выбегают из палаток

Все двенадцать человек!

Ухокай! Плотнее круг!

Гулко бьют ладони рук,

Узкоглазы и смуглы —

Ходят парни у скалы.

Топот ног, веселье, смех, —

Встреча радостна для всех!

Стало жарко, стало тесно,

Все быстрей звучит напев…

А у нас гармони нет

Грянуть «русскую» в ответ,

И геолог, вторя песне,

В круг вступает, обмелев.

Разлились заката краски,

Рвется ввысь огонь костра

До рассвета будут пляски,

Будут песни до утра!

Это просто счастье для меня,

Что живу в семье неутомимых,

Что могу ходить по тем камням,

По которым проходил Нахимов,

Что могу ходить по той земле,

Где последний раз стоял Корнилов,

Где геройский подвиг наших лет

Каждая лощинка сохранила.

Это просто счастье для меня,

О котором издавна мечтали,

Что рапо́рт о доблести приняв,

Здесь взошел на легкий крейсер Сталин,

Что смотрел он, трубку раскурив,

Добрыми и зоркими глазами

На покрытый дымкою залив,

Где стоят эскадры под парами.

Вот они, рожденные в огне

Труженики Мира и Свободы!

И еще заметны на броне

Вмятины вчерашнего похода.

Не забуду я к тебе дорог,

Край, в боях не знающий уступки,

Где над морем голубой дымок

Как из сталинской струится трубки.

Позови меня в любой беде,

Дай мне встать на правом фланге строя.

Видно, мне и в битвах и в труде

Быть с тобою и дышать тобою.

Я не видел друга

Восемь лет.

Встретились на Киевском вокзале.

Адреса в блокноты записали.

«Как живешь?» —

И услыхал ответ:

«Ничего особенного нет!»

Поезда на север и на юг.

Голубые дрогнули вагоны.

И уехал мой старинный друг

В Кировске выращивать лимоны.

В поисках золотоносных жил

Я вдали от Ленинграда жил,

По таежным тропам пробирался.

Телеграфом посылал привет.

Друг на телеграммы отзывался:

«Ничего особенного нет!»

Привезли мне осенью на Шилку

В полотно зашитую посылку:

Словно золотые самородки

В пять рядов лимоны-первогодки.

И записка:

«С севера привет,

Ничего особенного

Нет!»

Кто любит теплую постель,

Боится выйти на мятель,

Кто смотрит на любую ель,

Шумящую у речки,

Как на дрова для печки,

Тому до смерти суждено

Глядеть на мир через окно.

А перед нами —

Путь другой:

Тайга с ненайденной рудой.

Мы едем торною тропой,

Шумят над нами ели…

Приятель злой,

Я тоже злой, —

Мы третий день не ели.

Плывет жара.

Горит гора.

Вперед зовет дорога.

Река —

Белее молока —

Кипит в котле порога.

А за порогом —

Дальний путь.

С коней слезаем отдохнуть

На каменную глыбу.

Линьки —

Сверкают, как клинки,

Но чем поймаешь рыбу?

Мы помечтали над водой

И снова в седла сели.

Приятель злой,

Я тоже злой, —

Мы третий день не ели.

Направо лес,

Налево лес,

Крутые горы до небес

Из черного гранита.

То по камням,

То по корням

Стучат коней копыта.

Глядит бобер —

Тайги сапер, —

Как с Ингоды

К вершинам гор

Ползет по склонам вечер.

Птенец

Звенит, как бубенец…

Шуршит листвою ветер.

А за рекой,

За Ингодой,

Ревет тревожною трубой

Рогатый лось.

Угрюмый лось

Грустит о том, что не сбылось…

Бегут зеленые огни.

Кричу приятелю:

— Гони! —

Звезда во мгле,

Луна в дыму,

За нами — волки воя,

А кони —

Пулями во тьму

По берегу Чикоя.

Через ручей,

По солонцу,

Летим к горбатому гольцу,

Срывает ветер кепки.

Нам наплевать,

Что по лицу,

Как плети,

Хлещут ветки.

Нам до жилья —

Рукой подать.

В огнях —

Чикоконска́я падь,

Избушки да бараки.

И стая стала отставать,

Услышав лай собаки.

Хозяин!

Стол для нас накрой

Без лишней канители.

Приятель злой,

Я тоже злой, —

Мы третий день не ели!

Дымится жирная уха.

Хлеб на столе —

Курганом.

Хозяин

Режет петуха

И жарит петуха нам.

— Полюбопытствовать нельзя,

Откуда едете, друзья? —

Спросил старик-старатель.

И говорит приятель:

— По Ингоде

Девятый день

С золотоприиска Олень

Мы едем

К Трем Медведям,

Так называются гольцы,

Долины бурной Агуцы,

Там

Каждый каменный медведь

Таит в своей берлоге медь,

Но мы ее добудем!

Заря.

Зовет в дорогу конь.

Ладонь

Упала на ладонь.

В стальное стремя ногу.

И снова в путь-дорогу.

Направо лес,

Налево лес,

Крутые горы до небес

Из черного гранита.

То по камням,

То по корням

Стучат коней копыта.

Куда ни глянь —

Зеленый свет,

На много зим,

На много лет —

Дорога нам открыта!