Молотов. Тень вождя

Начало революционной деятельности

Летом 1906 года Вячеслав Михайлович вступил в Российскую социал-демократическую рабочую партию, сразу же примкнув к фракции большевиков. Он участвовал в создании нелегальной революционной организации учащихся. Позднее Молотов утверждал, что к революционной деятельности его толкнуло увлечение русской литературой:

«Я все читал. Чехова — с начала до конца. Григоровича — от начала до конца, он ведь хороший русский писатель. “Антон Горемыка” — я зачитывался. Я еще учился в такое время, когда мне, мальчишке, не давали читать Майн Рида, Купера... Школа запрещала. Таскал тайком Купера и прочих. Майн Рида очень мало читал».

Вероятно, в душе юного ученика реального училища слились воедино сочувствие к обездоленному народу, к которому призывали русские писатели, и жажда приключений и революционной романтики, навеянная иностранными романами.

Тогда, в начале XX века, учащаяся молодежь, и школьная и студенческая, поставляла значительную часть кадров для революционных партий и организаций. Молодым людям, уже немало узнавшим из книжек о стране и мире, хотелось быстрых перемен, хотелось, чтобы народ жил не хуже, чем в развитых странах Запада. Препятствие к прогрессу видели в самодержавии. А тут как раз в ходе революции 1905 года, после издания Октябрьского манифеста и создания Думы оно пошатнулось. Это толкнуло новые тысячи и тысячи молодых людей в ряды антиправительственных партий. Молотов оказался среди них.

Но не только литература, в том числе и марксистская, предлагавшая простые ответы на сложные вопросы,

и общий революционный подъем толкнули Вячеслава в революцию. Были и некоторые специфические обстоятельства, связанные с его тогдашним местом жительства. Молотов вспоминал:

«Я был в городе Нолинске. А город Нолинск был местом ссылки, и в числе ссыльных оказался один видный большевик казанский, студент, украинец Кулеш Андрей Степанович. Он женился на моей двоюродной сестре. В Казани он был наиболее видный большевик в 1905—1906 годах... А потом он пошел в ссылку в Сибирь, что-то там у него с женщиной вышло, и, кажется, кончилось дуэлью. Одним словом, он был застрелен. Видный был очень... для моего кругозора.

Лет пятнадцать мне было. Учился в реальном училище. В пятом классе я уже в нелегальных организациях состоял, а в седьмом классе перед выпускными экзаменами — а я шел на золотую медаль — меня арестовали. Видимо, сыграло роль то, что в 1906 году я вступил в партию. Я приехал на каникулы в Нолинск. Там было много ссыльных, в том числе грузины. Я вот с ними путался. Особенно был один, более... интеллигентный человек, я к нему по вечерам заходил. По-моему, из Баку. Я у него спрашиваю: “Что такое детерминизм?” Читал марксистскую литературу, не все было понятно, он мне объяснял. Я тогда увлекался Плехановым, а Ленина еще не читал. Но он, по-моему, был меньшевистского толка. Но против царской власти. Это 1906-й. У меня еще четкого представления не было о большевиках и меньшевиках».

Фамилия этого грузина, правда, как помнит Молотов, была совсем не грузинской, — Марков.

Позднее Молотов гордился, что к большевизму пришел своим умом. А ведь мог избрать и другую стезю — служить приказчиком, а со временем, получив кое-какой капитал от родни по матери, сделаться купцом. Вполне возможно, что в бизнесе Вячеслав Михайлович был бы успешен, практическая сметка у него была. Только на ход истории это бы все равно никак не повлияло и революцию 1917 года не предотвратило. Просто у Сталина в премьерах состоял бы кто-нибудь другой, а Вячеслав Михайлович так бы и остался навсегда Скрябиным, и судьба его вряд ли оказалась бы завидной. Если бы и разжился к тому времени,

то после революции наверняка бы всего лишился. Если бы не эмигрировал вовремя, то мог бы вновь подняться во времена нэпа, а затем — опять крах. В дальнейшем Вячеслав Михайлович имел бы все шансы попасть под маховик репрессий 30-х годов. Если бы не расстреляли и не отправили в ГУЛАГ, то сослали бы, как пить дать. И уж большой карьеры сын приказчика и купеческой дочки в советской стране ни за что не сделал бы. Так что, примкнув к большевикам, будущий Молотов не прогадал.

Еще он мог, кинувшись в революцию, ошибиться с партией и примкнуть не к большевикам, а к меньшевикам или эсерам (вот только анархистом представить себе солидного, государственно мыслящего Вячеслава Михайловича решительно невозможно). И в этом случае его судьба была бы незавидной, даже если после 1917 года он бы переметнулся к большевикам. В 30-х бывшим рядовым членам так называемых «мелкобуржуазных партий» всерьез грозили ссылка и ГУЛАГ, а бывшим руководителям — расстрел. Молотов при его колоссальной работоспособности и исполнительности имел все возможности оказаться среди руководящих работников, а значит, разделил бы, скорее всего, их печальную участь.

Кстати, хотя официально в анкетах Молотов писал, что вступил в РСДРП(б) в Казани, в беседах с Чуевым он настаивал, что впервые собрание социал-демократического кружка посетил в лесу в Нолинске летом 1906 года, причем там же была его двоюродная сестра-большевичка — Лидия Петровна Чиркова, жена Кулеша. На собрании Молотову поручили печатать листовку по поводу выборов в Государственную думу. Он ее отпечатал и сам же распространял. В Казани же Молотов два года вел кружок и создал беспартийную организацию, объединившую несколько школ города. Молотов стал председателем комитета этой организации. Он возглавлял также социал-демократическую группу школьников и, по его утверждению, обратил в социал-демократическую веру немало эсеров.

В группе социал-демократов, кроме Молотова, основную роль играли еще три человека. Вот как он вспоминал о них:

«В нашей подпольной группе главную роль играли четыре человека, в их числе был и я, потом был такой Аросев,

писатель. Мой близкий друг. Попал под обстрел в тридцатые годы. Послом в Чехословакии был. (Вячеслав Михайлович не смог спасти близкого друга от расстрела. Или не захотел... — Б. С.).

Наиболее твердыми были я и Тихомирнов Виктор Александрович, сын домовладельца казанского. Большевикам были нужны деньги. Мы внесли три тысячи рублей... У Виктора Тихомирнова отец умер, дом его продали, приличный... Тогда это были большие деньги. Тогда больше двадцати пяти рублей в кармане и не бывало...

Четвертым у нас был Мальцев. Он стал врачом, но медициной почти не занимался. Довольно способный, но ничего особенного не сделал. Он погиб в первые же дни обороны Москвы. Пошел добровольцем. Пожилой был. Где он погиб, бедняга, даже не знаю.

В 1909 году почти всю нашу группу забрали, вся наша четверка была арестована. Провокатор один был...

Тихомирнов из богатой семьи, он уехал за границу и установил связь с Лениным. Одно время он был в роли секретаря у Ленина, перед войной... С началом революции он был назначен членом коллегии Наркомата внутренних дел. А в 1919 году умер от гриппа (иначе бы, боюсь, разделил судьбу Александра Яковлевича Аросева. — Б. С.)... Очень хороший товарищ, замечательный. Большевик преданный... В ссылку я попал вместе с Аросевым. Мальцев тоже в этой ссылке был, в другом городе жил, рядом, в Вологодской губернии».

В апреле 1909 года Молотова арестовали и сослали в Вологду. Под арестом он провел три месяца. Бежать из ссылки не представляло труда, но тогда нужны были бы средства на нелегальное существование. Одиннадцати рублей в месяц, которые платили ссыльным, вполне хватало для жизни в захолустном Соль-Вычегодоке, но отнюдь не в столицах, а накопить значительную сумму не представлялось возможным. Вячеслав решил полностью отбыть положенный срок ссылки, чтобы иметь возможность закончить среднее образование. Он рассказывал Феликсу Чуеву:

«После первого ареста меня сослали в Вологодскую губернию, в Соль-Вычегодск. Поселился в комнате с ссыльным эсером Суриным. Ничего парень был. Правда, потом оказался провокатором, и в 1917-м его убили. Мы с ним мирно сосущество-

вали днем, а по вечерам забивались по углам и штудировали каждый свою литературу. Когда моя ссылка подходила к концу, он прислал письмо: “Сюда приехал Сталин. Знаешь, кто это? Кавказский Ленин!” Но я уехал раньше, и познакомились мы уже в Питере».

В ссылке Молотову удавалось подрабатывать. В 1910 году в Вологде он играл в ресторане на мандолине в ансамбле из четырех человек, получая за это рубль в день, а потом перешел играть в кино во время демонстрации фильмов.

В 1911 году Молотова освободили, и он отправился в Петербург. Вячеслав Михайлович сразу же сдал экстерном экзамены за реальное училище и поступил на кораблестроительный факультет Политехнического института. Как говорил Молотов, этот факультет был «самым аристократическим и самым трудным». Однако практически сразу же он был переведен на экономическое отделение, очевидно по его просьбе. Вячеслав Михайлович учел, что на таком сложном факультете слишком трудно будет сочетать учебу с партийной работой, да и концентрироваться на узкой кораблестроительной отрасли он не хотел, а знание экономики могло пригодиться после победы революции, на которую он надеялся. Позднее он так рассказывал Чуеву об университетских годах:

«Я ни одного месяца не учился на кораблестроительном. С 1911-го до 1916-го я учился на экономическом, дошел до четвертого курса. Я очень мало занимался, но личная работа моя, внутри меня, значила много. Приходилось иметь дело с.очень крупными профессорами. Максим Ковалевский переписывался с таким человеком, как Петр Бернгардович Струве, потом, там были еще крупные профессора, теперь более-менее забытые, — Дьяконов, Чупров — крупный статистик, курс которого я прослушал полностью. Статистика меня очень интересовала — и для марксиста, и для экономиста это очень важно. Это был очень хороший, квалифицированный лектор... И еще ряд довольно крупных... Я этому не особенно большое значение придаю, потому что, конечно, главное все-таки — самообразование. Лекции я посещал мало. По статистике, по экономической географии... Сдавал. Профессорам сдавал. И серьезные работы писал. Года полтора оставалось доучиться. Я, как человек, занятый нелегальной большевистской работой, добивался

только того, чтобы перейти с курса на курс или, по крайней мере, сдать те экзамены, без которых отчисляли. Мне важно было не попасть на воинскую службу. Стипендии не было, но мне платило вятское земство 25 рублей... Там было несколько эсеров в земстве, они поддерживали демократов. Они демократы, эсеры. Но мелкобуржуазные...»

Университетского курса Молотов так и не кончил. Он стал членом Петербургского комитета партии, сотрудничал с большевистскими газетами. 22 апреля 1912 года Вячеслав Михайлович участвовал в выпуске первого номера газеты «Правда». Позднее он с гордостью вспоминал об этом:

«В то время в Питере шла острая борьба между большевиками и меньшевиками. Меньшевики выдвинули идею построить так называемый “Рабочий дворец” — центр пропаганды культуры среди рабочего класса, а большевики предложили не дворец создать, а ежедневную рабочую газету. Мы своего добились, и наша “Правда” сразу стала популярной среди рабочих. До приезда Сталина мне пришлось организовывать “Правду”, выход первых ее номеров».

В «Правде» Молотов в 1912—1913 годах трудился секретарем редакции. В списке сотрудников он значился под псевдонимом А. Рябин. По утверждению Молотова, «редактор Егоров — это подставная фигура. Находили рабочего, который соглашался отсидеть пол года в царской тюрьме». Так что на практике Вячеслав Михайлович во многом заправлял делами редакции и в 1912 году стал членом Русского бюро ЦК РСДРП(б). Он гордился, что всегда был практическим работником, а не теоретиком, никогда не эмигрировал, не боялся рисковать, побывал в тюрьмах и ссылках. На склоне лет Молотов говорил Чуеву:

«Вот я “Правду” выпускал, мне 22 года было, какая у меня подготовка? Поверхностная, конечно, юношеская. Ну что я понимал? Хоть и два раза уже в ссылке был. Приходилось работать. А эти большевики старые, где они были? Никто не хотел особенно рисковать. Кржижановский служил, Красин — тоже, оба хорошие инженеры, Цюрупа был управляющим поместьем. Киров — где-то журналистом в маленькой провинциальной газете, не участвовал в реальной борьбе. Я уже не говорю о Хрущеве — такой актив-

ньтй всегда, а в партию вступил только в 1918 году, когда все стало ясно. Кого только не было в ту пору... Вот иду по Новодевичьему кладбищу — там на одной могиле есть такая надпись: “Боец из старой ленинской гвардии Иванов”. А в скобках — Канительщик. Это у него кличка такая. Прозвали по какому-то случаю, может, и случайно, но надо же так влепить ему на могиле! Да еще написали: “От друзей”... Я, между прочим, никогда не считал себя старым большевиком — до последнего времени. Почему? Старые большевики были в 1905 году, большевики сложились до пятого года... Ну, я уже, конечно, в период революции, после революции мог считать себя старым большевиком, но рядом сидели бородачи, которые в 1905-м уже командовали, возглавляли... Вполне в отцы годились, вполне, конечно. Я прислушивался к ним, правда, хотя я вместе с тем довольно высоко наверху стоял, а перед Февральской революцией был в Бюро ЦК, один из трех, и в революции участвовал активно, и все-таки я еще не из старой ленинской партии 1903-1904 годов. Но я очень близко к этому примыкаю, очень близко. Это факт. Но по молодости лет не мог я быть в 1903 году. А в шестнадцать успел уже. Успел, да».

Среди отцов-основателей российской социал-демократии, а потом и партии большевиков Молотов не был по молодости. Но к большевикам он примкнул вполне вовремя, чтобы к революции 1917 года считаться старым, проверенным, испытанным в подполье и ссылках членом партии. К тому же многие «старые большевики» после поражения революции 1905—1907 годов отошли от революционной борьбы, спрятали свои партбилеты подальше и нашли себе недурную службу в различных частных компаниях, которые на волне промышленного подъема росли как грибы после дождя. На смену им и пришли новобранцы поколения Молотова, которые как раз и присоединились к большевикам в разгар первой русской революции. Вячеслав Михайлович, побывав в двух ссылках, уже не мыслил себя вне партии и никакой другой работы, кроме партийной, знать не хотел. На скрипке, что ли, в ресторане пиликать? Гораздо интереснее печатать антиправительственные статьи, звать народ к революции и вообще руководить людьми.

К тому же заниматься конспирацией ему нравилось. Тут была своя романтика. Молотов вспоминал:

«В годы подполья пришлось быть и Михайловым, и Ряби-ным, и Самуилом Марковичем Брауде, и Яковом Каракур-чи. Осенью 1916 года в Озерках, около Питера есть район такой, снимаю квартиру, даю задаток.

— А как ваша фамилия?

— Моя фамилия Каракурчи.

— Не грузин будете?

— Я немного греческой крови.

Поселился. Иду как-то по Литейному мосту, навстречу Демьян Бедный, старый знакомый по “Правде”, стал печататься в других изданиях — там побольше гонорар был. Мы пришли к нему в кабинет, он работал в каком-то общественном кадетском комитете, барином выглядел в кабинете.

— Как живешь? — спрашивает Демьян.

— На нелегальном положении. По паспорту я теперь Яков Михайлович Каракурчи.

Демьян хохотал до слез. А мне этот Каракурчи был нужен потому, что он студент и, стало быть, может жить без паспорта, поскольку у него есть студенческий вид на жительство. К тому ж он горбун и не подлежал призыву в армию, что для меня было важно, ибо шла война (интересно, изображал ли Молотов горбуна, или приходилось давать взятки полицейским, чтобы его таковым считали? — Б. С.). На чью фамилию достану паспорт, тем и был... Февральская революция застала меня как Александра Степановича Потехина...»

До этого, в 1915 году, Молотов основал московскую парторганизацию. Вообще, он был неплохим организатором. Но вскоре Вячеслава Михайловича в Москве арестовали.

Затем была ссылка в Иркутскую губернию, побег оттуда. Молотов вспоминал:

«Мне, как и Максиму (герою кинотрилогии “Юность Максима”, “Возвращение Максима” и “Выборгская сторона”, которого сыграл молотовский племянник Борис Чирков. — Б. С.), запретили жить сначала в 49 городах империи, потом в 63. Напали на след в Москве, арестовали и отправили в Сибирь. Это уже 1915 год.

Поезд привез в Иркутск, а потом 200 километров пешком, по этапу, до Верхоленска, по 25 километров в день, вместе с уголовниками. Хорошо, что не заболел в пути, не заразился, только ноги сильно сбил. Оставили в селе Манзурка, где и встретил новый, 1916 год. В просторной избе собрались ссыльные, в одной половине — большевики, в другой — эсеры. И запели — одни “Интернационал”, другие “Марсельезу”. Мы этих эсеров в конце концов выгнали из избы, — смеется Молотов, — а я перезимовал и удрал в Питер. Снова на нелегальное положение...»

Во многом арест Молотова спровоцировало предательство главы большевистской фракции в Государственной думе Р.Ф. Малиновского. Молотов вспоминал:

«Пока есть империализм, пока существуют классы, на подрыв нашего общества денег не пожалеют. Да и не все люди неподкупны. Когда был разоблачен провокатор царской охранки Малиновский — депутат Государственной думы, большевик, член ЦК РСДРП(б), лучший наш оратор, — Ленин не поверил. Живой такой человек, оборотистый, умел держаться, когда нужно — с гонором, когда надо — молчаливый. Рабочий-металлист, депутат от Москвы. Я его хорошо помню, не раз встречался с ним. Внешне немножко на Тито похож. Красивый, довольно симпатичный, особенно если ему посочувствуешь. А как узнаешь, что это сволочь, — так неприятный тип! (Мышление у Вячеслава Михайловича, как и у других тоталитарных вождей, было вполне мифологичным. — Б. С.) Меньшевики сообщили нам, что он провокатор. Мы не поверили, решили: позорят большевика. Но это была правда. После революции Малиновского расстреляли».

На нелегальном положении Молотов оставался вплоть до Февральской революции, которую он встретил в Петрограде.

На заседании Петроградского Совета в ночь на 27 февраля 1917 года он впервые выступал как Молотов. На эту же фамилию он получил первый послереволюционный паспорт. Большевики любили звучные псевдонимы, выражавшие непреклонность и твердость... Сталин, Каменев, Молотов...

А революцию Молотов встретил как Александр Степанович Потехин, освобожденный от военной службы из-за

туберкулеза. Вячеслав Михайлович подбирал для себя такие паспорта, чтобы его настоящие владельцы имели белый билет — горбуна, туберкулезника.

Молотов не без гордости говорил: «Я только в последние три месяца перед Февральской революцией перешел на партийные деньги. А то жил на свой заработок. Перед революцией я был секретарем редакции и бухгалтером журнала «Современный мир». Устроил меня туда Аросев, которого взяли в армию, это было уже в 1916 году, он там был бухгалтером, а потом в банке работал. Он меня и порекомендовал. Получал сто рублей, начиная с ноября — декабря 1916 года. Не много. Тогда были очень дутые цены».

Феликс Чуев, чтобы польстить, сказал Молотову: «Про вас, про Сталина говорят, что вас столько раз арестовывали, что вы все выходы, все лазейки знали, а потом так советскую тюрьму прижали — никуда!»

«Это да. Конечно», — радостно согласился Вячеслав Михайлович.

Молотов считал себя одним из творцов Февральской революции:

«В ту февральскую ночь, 26-го числа, я был в Питере. Мы трое: Шляпников, Залуцкий и я, члены Русского бюро ЦК, жили на нелегальном положении. Прячешься, многого не знаешь, уцелеть бы. Когда развернулись события, мы ночью с Залуцким пошли на явку на Выборгскую сторону встретиться со Шляпниковым и узнать, как обстоят дела. Там нам сообщили, что Шляпников, возможно, у Горького. Отправились к Горькому. Он говорит:

— Сейчас в Таврическом дворце начинается заседание Петроградского Совета, и Шляпников, скорей всего, там.

И мы пошли в Таврический. Ночь. Стрельба со всех сторон. Во дворец не пускают. Вызвали Керенского:

— Мы от имени большевиков!

Тот провел нас в президиум и посадил меня рядом с Иорданским, редактором “Современного мира”, где я работал бухгалтером».

Можно представить, какими глазами смотрел редактор на своего бухгалтера Потехина, который под фамилией Молотов взял слово сразу же после Керенского и стал крыть и Александра Федоровича, и новое правительство. Однако предложение большевиков — разрешить выпуск

только тех газет, которые поддерживают революцию, — не прошло.

На другой день Молотов редактировал большевистский манифест и всю ночь провел в типографии, пока печатались «Известия рабочих депутатов». Ленин потом одобрил этот документ. А в пять утра Молотов мчался на машине в Таврический, разбрасывая из кузова направо и налево газеты с манифестом.

«Машин своих не было, но мы сами захватывали — уже чувствовали себя командирами. Народ активный был. Питер бурлил. Выступаешь на улице — группа собирается, потом толпа. Впервые свободу получили! Каких только партий не было... Даже “партия умеренных прогрессистов” существовала — за прогресс, но умеренный. Плеханов выпустил антиленинский сборник. Алексеенко, один из лидеров большевиков в Государственной думе, тоже выступил против Ленина. Как непросто было Ильичу из-за границы бороться с ними, и как трудно было нам без него! По поручению ЦК я делал доклад на заседании Петроградского комитета партии большевиков о том, чтобы не оказывать содействия Временному правительству. Меня поддержал Калинин, еще кое-кто из товарищей, но нас было меньшинство, и резолюция наша не прошла. Русскому бюро ЦК помогали такие товарищи, как Стасова (со Стасовой, кстати сказать, Молотов порвал отношения после 1957 года, после того как она подписалась под письмом с осуждением «антипартийной группы». — Б. С.), Калинин, и после Февральской революции мы пополнили наше бюро. Но все мы, вместе взятые, пока не приехал Ленин, не видели, что надо поворачивать к социализму. Мы думали, что дальше последует демократическая революции Я впервые увидел Ленина в апреле 1917 года на Финляндском вокзале, там и познакомился с ним. Вместе с ним был Сталин, который встретил его за несколько станций до Петрограда. Ленин поднялся на броневик: “Да здравствует социалистическая революция!”

Как — социалистическая? Мы говорили о демократической революции. Для большевиков это была уже другая ориентация. Даже такие видные члены партии, как Каменев, Рыков, в своих выступлениях говорили о том, что социалистическая революция — дело далекого будущего,

а Ленин: нет, надо готовиться к социалистической, а о демократической говорят старые большевики, они нам сейчас мешают, и не потому, что они плохие, а потому, что цели и задачи изменились и не так-то просто перестроиться. Ленин нам всем открыл глаза. Я-то был помоложе и сразу пошел за ним. Даже Сталин мне потом говорил:

— В апрельские дни в этом вопросе ты был ближе всех к Ильичу.

Мы долго обсуждали: что имел в виду Ленин под социалистической революцией? Мы тогда жили со Сталиным на Васильевском острове, в одной квартире. Оба холостяками былй. За одной девушкой ухаживали. Но он, грузин, отбил у меня эту Марусю... В той же квартире жили еще Смилга с женой и Залуцкий — мы впятером образовали нечто вроде коммуны. Старые большевики... Правда, потом и старые меньшевики, и кадеты, и даже черносотенцы стали выдавать себя за старых большевиков».

Кстати, Молотов подтвердил Чуеву, что в 1918 году в Петрограде Сталин подхватил венерическую болезнь. На любовном фронте Вячеслав Михайлович явно уступал Кобе. Да и вообще, как лидер и стратег он ни тогда, ни в дальнейшем никак себя не проявил. Молотову нужен был вождь, который знает, как надо действовать, предвидит будущее, дает стратегическую установку. А вот в качестве ведомого Вячеслав Михайлович был незаменим, беспрекословно, быстро, с душой исполняя все поручения, в том числе самые деликатные и неприятные. Сначала вождем для Молотова был Ленин, потом Сталин. А вот когда Вячеслав Михайлович однажды возжелал сам стать вождем, то потерпел позорное фиаско. Для этой роли у него не хватало боевого задора, харизмы, самостоятельности.

Решением Русского бюро ЦК РСДРП 4 марта Молотов был вновь введен в редакцию «Правды». С марта 1917 года Вячеслав Михайлович также являлся депутатом и членом исполкома Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. На Всероссийском совещании партийных работников РСДРП(б) в Петрограде (27 марта — 2 апреля) по вопросу об отношении к Временному правительству левое крыло во главе с Молотовым настаи-

вало на том, что «Временное правительство с первого момента своего возникновения является не чем иным, как организацией контрреволюционных сил. Поэтому никакого доверия, никакой поддержки этому правительству оказывать нельзя, наоборот, с ним необходима самая решительная борьба».

В статье «В партию!», опубликованной в «Правде» 28 марта 1917 года, Молотов призвал к сплочению и объединению «всех революционных рабочих под знаменем революционной социал-демократии»; указывал, что РСДРП «должна дать свои ответы, свои решения поставленных задач в том числе о созыве Учредительного собрания и установлении государственного устройства, решение вопроса о земле; общее улучшение положения рабочих, вопрос о прекращении войны и мире». При этом он подчеркнул, что «самостоятельная работа партии имела бы огромное значение для дела революции, для объединяющих всю демократию революционных организаций, как Советы Рабочих и Солдатских Депутатов».

Молотов был делегатом 7-й (Апрельской) Всероссийской конференции РСДРП(б), состоявшейся в Петрограде 2-29 апреля. На ней он выдвигался в состав ЦК, но избран не был. Зато с мая Молотов стал членом Исполнительной комиссии ЦК. На 6-м съезде РСДРП(б) (26 июля — 3 августа) он высказался за необходимость вооруженного восстания:

«В изменении мирного характера революции и есть переломный момент. Власть можно получить только силой... До 3—5 июля лозунг “Вся власть Советам!” означал мирное, безболезненное развитие революции и был большим шагом вперед для всей демократии, которая в таком случае порывала бы с буржуазией и на опыте училась бы изживать иллюзии. При этом мы могли надеяться, что мелкая буржуазия, учась вместе с пролетариатом государственной власти, пошла бы за ним и далее, окончательно разорвав с крупной буржуазией. Но революция не окончена, так как крестьяне не получили земли и мира, и этих вопросов теперь мирно разрешить невозможно... Нам наделе надо указать единственный выход из создавшегося положения — диктатуру пролетариата и беднейшего крестьянства».

В дни Октябрьского вооруженного восстания Вячеслав Михайлович являлся членом Петроградского ВРК, хотя и не играл в нем ведущей роли. Сам день (точнее, ночь) Октябрьской революции в конце жизни помнился Молотову уже не слишком отчетливо:

«Я входил в Вбенно-Революционный комитет, который был создан Петроградским Советом. Председателем Петроградского Совета был Троцкий, он тогда хорошо себя вел... День 25 октября 1917 года отдельно не запомнился, потому что был предельно насыщен. Но осталось ощущение того, что сделано большое, важное дело».