Монархи Британии

Объединитель: Генрих II

В 1153 году враждующие партии заключили Вестминстерский договор. По нему Стефан Блуаский должен был править Англией до своей смерти, но потом трон переходил к Генриху, сыну Матильды и анжуйского графа Джефре. Все так устали от многолетней войны, что безропотно приняли эти условия, тем более что Стефан умер уже в следующем году. Теперь королем Англии становился Генрих, который в 21 год уже был герцогом Нормандии, графом Анжу, Мена и Пуату и герцогом Аквитании. Все эти владения достались ему благодаря предкам, которые без устали то мечом, то брачными союзами расширяли границы анжуйских владений. Графов Анжу называли Плантагенетами — Джефре любил носить на шлеме ветку желтого дрока, по латыни planta genista. Имели они и другое прозвище — «дети дьявола». По легенде, кто-то из предков Генриха женился на прекрасной фее Мелюзине, которая не могла войти в церковь и раз в неделю превращалась в змею. В конце концов супруг Мелюзины велел затащить ее в церковь силой; тогда она исчезла, прихватив с собой двух из четырех своих сыновей.

Скорее всего, эта легенда была лишь отголоском нелюбви анжуйцев к гордой и властной Мелисанде Иерусалимской, второй жене Фулько — деда Генриха. Она и правда увезла с собой двух сыновей (позже они стали королями Иерусалима), но Джефре не был ее сыном: он родился от Герберги, первой жены Фулько. Как бы то ни было, характер у Генриха, как и у многих Плантагенетов, был поистине дьявольским. Во время частых приступов гнева его обычно невыразительные серые глаза вспыхивали огнем, а в лице, по сообщениям очевидцев, появлялось «нечто львиное». В остальном он мало напоминал короля — невысокий, с бычьей шеей и широкими плечами, с круглым веснушчатым лицом и вечно растрепанными рыжими волосами, которые он коротко стриг из боязни облысеть. От анжуйских предков Генрих унаследовал колоссальную энергию и буйный нрав, а от английского деда Генриха I — склонность к наукам. Со своими природными данными и громадными владениями (их даже называли «анжуйской империей») Генрих вполне мог стать величайшим среди английских королей. Вместо этого он провел свое царствование в вечной бесплодной борьбе: сначала с бывшим другом, архиепископом Томасом Бекетом, потом с собственными сыновьями. Преданный всеми, он умер в одиночестве и остался в памяти англичан как убийца их национального святого.

Не в последнюю очередь это случилось из-за переменчивости и непредсказуемости характера Генриха. Он не боялся ничего, кроме вспышек своей неуправляемой ярости, которые не раз заставляли его совершать непростительные ошибки. Не мог он сдержать и свою похоть, сделавшую его отцом множества бастардов. Жену Алиенору (или Элеонору) Аквитанскую, отбитую в свое время у короля Франции, Генрих не без основания подозревал в заговорах и неверности и в конце концов заключил в тюрьму. Он умудрился рассориться со всеми сыновьями, с советниками, с монархами всех соседних стран. Невзлюбил его и народ, поначалу принявший анжуйского принца с восторгом, как избавителя от ужасов гражданской войны. Генрих с полным основанием мог сказать: «Постоянны в этой жизни только враги». Он проявлял мало рвения в делах веры и часто подшучивал над церковью и святыми. Бернар Клервоский как-то сказал о нем: «От дьявола он произошел и к дьяволу вернется»[30].

Энергия Генриха была столь неудержима, что мало кто мог поспеть за ним. Он редко сидел и даже за столом то и дело вскакивал, торопливо глотая недожеванные куски. При дворе его не было никакого этикета; он со всеми разговаривал одним языком и, по словам хрониста Вальтера Мапа, «не старался говорить высокопарно или возвышать себя над кем-либо»[31]. С грязными руками, весь в крови после охоты или битвы, он садился за стол и жадно ел, одновременно выслушивая доклады и прошения. Он был самым скромно одетым человеком при дворе и презирал пышность, неподобающую воину. Ему дали прозвище «Короткий плащ» (Courtmantle), поскольку он вместо подобающей королю длинной мантии носил солдатский плащ, едва доходивший до колен. На поле брани он не имел себе равных, хотя по свидетельству одного из придворных, «был милостивей к мертвым рыцарям, чем к живым, и более горевал о погибших, чем заботился о выживших»[32]. При его дворе почти не было развлечений: король до вечера охотился или объезжал свои имения, а по возвращении устраивал настоящий переполох.

Другой придворный, архидьякон Петр Блуаский, оставил яркое описание жизни при дворе Генриха. Он жаловался, что слуги короля «не знают ни порядка, ни меры, ни резона и в своей еде, и в путешествиях, и в распорядке дня. Капелланы и рыцари едят наскоро испеченный хлеб — полусырой, из поскребков, с сором и плевелами. Вино у них то горькое, то кислое, то водянистое, то чересчур густое, то пресное, то отдающее дегтем. Я видел не раз, как даже знатнейшим господам подносили вино столь мутное, что им приходилось зажмурить глаза, стиснуть зубы и с гримасой на лице не смаковать его, а поскорее глотать. Эль, который там пьют, ужасен видом и отвратителен на вкус. Там покупают для стола старых и больных животных и рыбу четырехдневной давности, ибо слугам нет дела до того, что их злосчастные гости заболеют или умрут; поэтому мы вынуждены набивать живот падалью и становиться могилой для уже разложившихся трупов… Не раз, когда двор покидал какой-либо город, больных придворных оставляли там умирать…

Частые переезды также прибавляют нам мучений, так как если король пообещал где-либо остаться и даже публично объявил об этом через герольда, можно быть уверенным, что он поднимется на рассвете и обманет все ожидания, внезапно поменяв свои планы. Когда это случается, то даже больным и раненым придворным приходится следовать за их государем без всякого снисхождения к своим недугам и отдаваться на милость случая из боязни потерять то, чего у них и так нет да и не будет. Тогда можно увидеть мечущихся в беспорядке людей, груженых мулов, спешащих за мулами, и повозки, налетающие на повозки, — видение самого Ада. И наоборот: если государь изъявил намерение отбыть откуда-либо на рассвете, он без сомнения тоже изменит свои планы и проспит до полудня. Тогда его ждут нагруженные повозки, возницы спят на козлах, придворные торговцы в страхе ждут и шепчутся; все толпятся вокруг блудниц и пажей, пытаясь узнать маршрут поездки короля. Ведь обоз короля полон актеров и прачек, игроков, маркитантов, гулящих женщин, шутов, цирюльников, жонглеров и прочих птиц того же полета… Когда же наши путешественники готовы отправиться в долгий путь, король опять меняет планы и велит заночевать в первом попавшемся месте, где занимает для себя целый дом, куда больше не пускает никого. Я скажу, если только осмелюсь, что он находит живейшее удовольствие в наших муках. Мы тем временем блуждаем по неведомым лесам, порой в полной темноте, и почитаем за счастье, если можем найти какой-нибудь грязный и зловонный хлев. Часто придворные жестоко бьются за эти хижины и обнажают мечи ради лачуги, какой побрезгует даже свинья»[33].

Конечно, придворные не были довольны королем, который заставлял их забыть о сне и отдыхе, о мягких постелях и вкусной еде. Не меньше они страдали от вспышек королевского гнева; иногда он гонялся с мечом за неосторожными советчиками. Как-то один из пажей, Ришар дю Гоме, посмел одобрительно высказаться о короле Шотландии. В ярости король вскочил и убежал в конюшню, где кинулся в копну соломы и начал ее грызть. Несмотря на такие неадекватные поступки, Генрих часто проявлял незаурядный государственный ум и необычную для своего времени широту взглядов. Его учителем был магистр Петр из Сента, «превыше всех современников искусный в стихосложении»[34]. Особых успехов в поэзии Генрих, правда, не достиг, зато прекрасно знал историю и право. В свободное от войны и охоты время он обожал собирать вокруг себя ученых и разговаривать с ними на всевозможные темы, проявляя ненасытное любопытство. Известно, что он понимал едва ли не все языки от Англии до Святой земли, хотя говорил только по-французски и по-латыни — английского Генрих не знал, как и большинство Плантагенетов. Вальтер Мап писал: «Когда руки короля не были заняты луком и стрелами, мечом или поводьями, он заседал в совете или корпел над книгами. Всякий раз, когда ему удавалось выкроить время среди своих забот, он проводил его в уединенном чтении или в обсуждении с учеными какого-либо мудреного вопроса»[35].

О ранних годах Генриха известно очень мало. Он родился 5 марта 1133 года в Ле-Мане и был первым ребенком графа Джефре и «императрицы» — так звали властолюбивую Матильду, которая уже успела побывать замужем за германским императором Генрихом V. Император был на 30 лет старше юной супруги и вскоре оставил ее вдовой, после чего она тут же вышла за своего анжуйского кузена. Джефре, напротив, был на десять лет младше жены, и их первенец Генрих родился только через пять лет после свадьбы. В отличие от Вильгельма, он с самого рождения был законным наследником отца и получил ко многому обязывающее прозвище «сын императрицы». Отца он почти не видел, а мать в 1139 году отправилась в Англию сражаться за корону. Мальчика воспитывал магистр Петр; через три года сводный брат матери, храбрый Роберт Глостерский, увез Генриха в Англию, где некий Матье четыре года обучал его «письму и манерам, приличествующим юноше его положения». Видимо, обучение осталось незаконченным, потому что в 1147 году юный принц уже сражался рядом со своим отцом, который тогда завоевывал Нормандию. С тех пор и началась лихорадочная деятельность Генриха, которая не прекращалась 42 года — до самой его смерти. Только Ла-Манш он пересекал 26 раз — больше, чем любой другой средневековый правитель.

В 1148 году он получил от отца и матери собственные владения во Франции и Англии, а на следующий год отправился на север Англии, в Карлайл, где шотландский король Давид I посвятил его в рыцари — Матильда так и не была коронована и не могла этого сделать. 7 сентября 1151 года внезапно умер граф Джефре, напившись после жаркой скачки ледяной воды из колодца. Еще летом король Франции Людовик VII подтвердил права Генриха на владения отца, включая Нормандию, на которую до этого претендовали французские монархи. В следующем году 18-летний граф еще больше укрепил свою власть, женившись на 30-летней Алиеноре, герцогине Аквитанской. Она была первой красавицей Европы. Будучи внучкой прославленного трубадура Гийома IХ, она сама сочиняла стихи, и вокруг нее всегда царили веселье, песни и красивые юноши, которых молва относила к числу ее счастливых поклонников. Среди них был величайший поэт Прованса Бернард де Вентадорн, а некий немецкий миннезингер позже во всеуслышание заявил, что готов отдать весь мир, чтобы «ночку провести с английской королевой».

При всей любви к увеселениям Алиенора была умной и властной и при достижении своих целей порой проявляла жестокость и вероломство. Естественно, такая женщина не могла найти счастья при мрачном дворе Людовика VII, который с утра до ночи молился и ради покаяния даже обрил голову и бороду. Смеясь над ним, Алиенора называла его «монашком». Издевательства жены так допекли Людовика, что в 1152 году он собрал церковный синод и объявил, что он с Алиенорой находится в недопустимой степени родства — таков был тогда обычный предлог для развода. Его не остановило даже то, что пришлось вернуть бывшей супруге огромные аквитанские владения ее предков.

Разведенная герцогиня уже решила выйти за молодого анжуйского принца — похоже, какие-то романтические отношения завязались у них еще раньше, во время визита Генриха в Париж. По пути ей дважды пришлось спасаться бегством от назойливых претендентов на ее руку, но прежде всего на ее земли. Наконец, в мае 1152-го Алиенора прибыла в родной Пуатье, и тут же состоялась ее скромная свадьба с Генрихом. Анжуйские сенешали вскоре обосновались в богатых портах Аквитании, а счастливая новобрачная, которая была на восемь лет старше мужа, жестоко разочаровалась в своем идеале. Родив Генриху пятерых сыновей и трех дочерей, Алиенора все еще оставалась привлекательной женщиной, но Генрих упорно предпочитал ей любовниц. Правда, ей позволялось вести столь же свободный образ жизни в Пуатье — пока она не стала открыто интриговать против супруга. Но это было гораздо позже.

Пока же Генрих изрядно округлил свои владения, включавшие теперь весь запад Франции, и смог претендовать и на английскую корону. Его мать Матильда к тому времени удалилась в Нормандию, завоеванную ее мужем. Войну в Англии вел Роберт Глостерский, и Генрих поспешил примкнуть к нему. Девять месяцев сражения чередовались с переговорами, пока Стефан не признал юного герцога своим сыном и наследником. Генрих, правда, попытался еще при жизни новоявленного «отца» прибрать власть к рукам, но покушение на его жизнь со стороны фламандских наемников Стефана заставило его бежать обратно во Францию. В это время его собственный брат Джефре поднял против него восстание в Анжу, требуя раздела власти. Он быстро потерпел поражение, получил в утешение герцогство Бретань и вскоре умер, оставив Генриха единственным Плантагенетом (еще один брат, Гийом, умер тогда же в возрасте 18 лет). А 24 октября 1154 года умер и Стефан; в это время Генрих осаждал замок непокорного вассала в Нормандии. Друзья настаивали, чтобы он поспешил в Англию для взятия власти. «Никуда она не денется», — отрезал будущий король и вернулся к прерванному занятию. Только 7 декабря Генрих отбыл в Англию и 19 декабря был торжественно коронован в Вестминстере.

Еще до коронации, по сообщению хрониста, «весь народ полюбил его, ибо он творил справедливость и установил мир». Эти два слова — «мир» и «справедливость» — оставались главными лозунгами царствования Генриха, хотя ему не всегда удавалось им следовать. В самом начале царствования он издал хартию, подтверждавшую все вольности и привилегии, дарованные церкви и городам его дедом Генрихом I. Одновременно он изгнал наглых и жестоких фламандских наемников Стефана и принял меры по освобождению королевских замков, захваченных феодалами в период анархии. Несколько баронов попытались не выполнить приказ короля, но очень скоро увидели под стенами замков штандарт Генриха. Отвыкнув от такой решительности в правление Стефана, который не отличался ни отвагой, ни быстротой действий, бароны быстро сдались. Уже к концу года на всей территории Англии впервые за двадцать лет воцарился порядок. Вновь заработала отлаженная при нормандских королях государственная машина — в графствах появились королевские судьи, стали собираться налоги, а на неспокойной северной границе вновь встали дозоры.

В 1156 году Генрих совершил краткий визит во Францию, где принес королю Людовику новый оммаж за свои владения на континенте. Тогда же он нанес окончательное поражение брату Джефре и навсегда лишил его надежд на анжуйское наследство. После этого он вернулся в Англию, с большой армией двинулся на север и отобрал у шотландского короля Малькольма IV Нортумбрию, захваченную во времена Стефана. За оставшиеся у шотландцев английские земли Малькольм принес оммаж. На обратном пути Генрих заставил дать присягу нескольких валлийских князей. С триумфом вернувшись в Лондон, он снова отбыл во Францию, где добился от Людовика согласия на брак его дочери Маргариты со своим старшим сыном, тоже Генрихом (первый сын Генриха и Алиеноры Вильгельм прожил всего два года).

Король пытался еще больше увеличить свои владения — после смерти Джефре в 1158 году он обеспечил себе власть над Бретанью, а в следующем году поддержал притязания жены на обширное Тулузское графство. Для завоевания Тулузы Генрих решил собрать всех своих английских вассалов во главе с королем Шотландии, но привыкшие к вольности бароны не спешили переплывать Ла-Манш. Тогда король принял прогрессивное для своего века решение — заменить обязательную военную повинность вассалов «щитовым сбором», на который была нанята целая армия наемников. Осенью армия Генриха заняла Керси и подступила к воротам Тулузы, но тут разразился открытый конфликт с Людовиком, который не собирался дольше терпеть разрастания анжуйских владений. С севера к Тулузе подошло французское войско во главе с самим королем. Генрих не мог нарушить феодального этикета, который запрещал вассалу лично сражаться с сюзереном. Ему пришлось заключить в мае 1160 года мир и отказаться от Тулузы.

Утешился он осенью, когда все же выдал принцессу Маргариту за своего сына и прибрал к рукам ее приданое — мощную крепость Вексен на границе с Нормандией. Позже он проявил свои качества дипломата, успешно выступив посредником в споре между папой Александром III и германским императором. Благодарный папа вынудил Людовика заключить с английским королем «вечный мир». В промежутке между войнами и интригами Генрих решил осуществить давно намеченную административную реформу в Англии. Он видел, что простого восстановления прежних учреждений недостаточно для успешного развития страны, где многолетние гражданские войны усилили независимость и активность всех сословий — рыцарей, купцов, свободных крестьян-йоменов. Одновременно резко возросло влияние духовенства. Упадок юстиции и отсутствие единых законов увеличили роль церковных судов; церковь также оставалась крупнейшим землевладельцем. Прежде королевская власть опиралась на духовенство в борьбе с феодалами; такое положение сохранялось и теперь, но уже назревала новая ситуация, когда эти две силы неминуемо должны были столкнуться.

Начал Генрих с финансовой реформы. В 1158 году он выпустил собственные серебряные пенни или стерлинги, запретив хождение обесцененных монет своих предшественников. Заодно он принял меры по недопущению подпольной чеканки монеты из серебра, добытого в частных копях. Следующим шагом стала судебная реформа. Все важные дела были изъяты из компетенции местных судов и переданы в королевскую курию (curia regis), судьи которой были обязаны совершать ежегодный объезд всех графств. Тогда же были запрещены судебные поединки и прочие виды «божьего суда»; взамен приговор выносили двенадцать избранных рыцарей данного округа — предшественники присяжных. Король повел наступление на феодальные привилегии — частные войны, право суда в своих владениях, освобождение от налогов. Уплатив «щитовой сбор» (скутагий), бароны могли теперь не отправляться вместе с королем в заморские походы. Однако этот налог распространился не только на земли светских феодалов, но и на духовные владения. Так был сделан первый шаг по ликвидации системы церковного иммунитета, из-за которой значительная часть населения страны не подчинялась королевским законам и не платила налоги государству.

С самого начала эти меры Генриха вызвали сопротивление со стороны церкви. Одним из главных критиков короля стал Хью, епископ Линкольна. Как-то он выгнал из своих владений королевского сборщика налогов. В отместку сам король и все его придворные перестали замечать епископа и разговаривать с ним. «Я вижу, вы недалеко ушли от своих фалезских родичей», — громко заметил епископ, намекая на мать Вильгельма Завоевателя — дочь кожевника из Фалеза. Окружающие замерли, ожидая привычной вспышки гнева, но Генрих только рассмеялся и простил Хью. Он понимал, что простоватый епископ выражает мнение большинства своих коллег. Для осторожного продвижения церковных реформ необходимо было заручиться поддержкой умного и авторитетного человека, лично преданного королю. Генрих не мог найти лучшей кандидатуры, чем его друг Томас Бекет, которого он в 1155 году сделал канцлером, а в 1161-м — архиепископом Кентерберийским. Канцлер тогда занимал важное положение — он председательствовал на всех советах, скреплял печатью королевские указы, распоряжался вакантными феодальными владениями.

Человек, назначенный на этот важный пост, не принадлежал к знатному роду. Его отец, купец Гилберт Бекет, происходил из Руана, но давно уже жил в Лондоне, где одно время занимал должность шерифа. По красивой, но абсолютно недостоверной легенде, мать Томаса была дочерью сарацинского эмира, похищенной Гилбертом из Святой земли. Для своего времени Томас получил очень хорошее образование — уже в десять лет он посещал церковную школу в Суррее, потом учился в Лондоне, а после изучал богословие в Сорбонне. Вернувшись домой в 22 года, он нашел отца разорившимся и был вынужден работать писцом. Друг семьи представил его архиепископу Теобальду, после чего карьера Томаса пошла в гору. Он стажировался в знаменитом Болонском университете, а потом был специальным представителем Теобальда в Риме. Архиепископ благоволил Генриху, и тот после вступления на престол поспешил проявить свою благодарность. Томас стал архидьяконом Кентербери, а потом и канцлером — вместо Найджела, епископа Или.

Только выдающиеся способности Томаса Бекета позволили ему занять столь важные посты, но амбиции его были еще больше. Томас был незаурядным человеком, очень похожим на Генриха. Недаром между ними установились доверительные отношения, несмотря на разницу в возрасте (Томас был старше на пятнадцать лет). Объединяло их многое — та же энергия, тот же взрывной темперамент и то же упрямство, которое в конце концов и сделало их врагами. Многие историки не смогли поверить быстрому превращению Бекета из придворного в святого подвижника и из друга короля — в его врага. Они решили, что все его поступки были лицемерными, продиктованными одним лишь властолюбием. Но несомненна искренность поступков Томаса, которая часто шла ему во вред. Он просто не мог сдержать свой горячий нрав, когда вначале не пытался избежать королевского гнева, а потом и сознательно провоцировал его.

Еще будучи канцлером, Томас дал обет безбрачия и стойко противился многочисленным плотским искушениям королевского двора. Однако он не смог устоять перед другим искушением — роскошью. Он одевался богаче и пышнее всех других придворных и следовал последним новинкам французской моды; за его стол, сияющий золотом и серебром, ежедневно садились не менее десятка графов и баронов. Каждое утро пол в его гостиной устилали свежей травой, а зимой — сеном, чтобы хозяин и его гости ненароком не запачкали обувь. Когда Томас отправился с посольством к Людовику, его обоз напоминал бродячий цирк. Впереди шли полторы сотни слуг в ливреях, распевая английские песни; далее следовали охотники с лающими гончими на поводках; за ними ехали шесть громадных повозок, охраняемых свирепыми мастифами. В этих повозках везли все необходимое для канцлера — в одной помещалась церковь, в другой спальня, в третьей кухня, а остальные были нагружены едой и элем в дубовых бочках. Далее следовали мулы, навьюченные церковной утварью, облачениями, мебелью, одеждой и тюками с мелкими монетами, которые по пути раздавались нищим. Дальше по двое ехали сокольничьи с соколами на перчатках, рыцари и церковники, а в самом конце следовал сам Томас верхом на лошади.

Конечно, этот пышный выезд был призван произвести впечатление на французов, но он не являлся чем-то необычным для Бекета, который любил охотиться и носил шелк, меха и туфли с золотыми пряжками. Как-то король решил посмеяться над его любовью к роскоши. Когда они зимой ехали вдвоем по Лондону, Генрих обратил внимание на старого нищего, дрожащего в своих лохмотьях. «Скажи, разве не стоит подарить этому бедняку теплый плащ?» — спросил король, и Томас согласился, думая, что его друг имеет в виду свой плащ. Тогда король снял с Бекета его синий плащ, подбитый беличьим мехом, и вручил удивленному нищему. В ту пору между ними еще царило полное согласие. Генрих запросто заезжал к своему канцлеру выпить вина или поиграть в шахматы. Он слушался советов Томаса, восхищался его умом. Да и мало кто не поддавался обаянию этого высокого, темноволосого, слегка заикающегося человека.

Сразу после посвящения в архиепископы Томас отказался от поста канцлера. Генрих не ожидал этого — он думал, что Бекет останется его другом и советником. Но тот явно намеревался забыть прежние привычки. Он начал усердно молиться и поститься. Стол его был таким же богатым, но место графов за ним заняли монахи и епископы. И одевался он так же роскошно, только под кафтаном носил власяницу из грубой шерсти. Садясь за еду, он каждый раз велел привести с улицы две дюжины нищих и накормить их теми же блюдами. Ни минуты он не оставался без дела; все время, свободное от церковных дел и благотворительности, он уделял молитвам и чтению духовных книг. Будучи канцлером, он изо всех сил защищал интересы государства; теперь так же горячо он стремился защитить церковные интересы.

Еще в январе 1163 года, когда король вернулся из Франции, он дружески обнял Бекета, но тот вскоре предупредил: «Наша дружба может обернуться враждой. Мне известны ваши планы в отношении церкви, которым я, как архиепископ, обязан противостоять. Если разрыв между нами случится, завистники позаботятся о том, чтобы мы никогда не соединились вновь»[36]. Однако король не желал понять, что Томас говорит искренне. Не верили в это и другие; Гилберт Фолио, епископ Херефорда, писал в шутку: «Король сотворил чудо — из воина и придворного сделал святого»[37]. Скоро шутка обернулась правдой, к удивлению самого Гилберта. Епископ, как и другие видные деятели церкви, оказался в сложном положении — склонный к молитвенному созерцанию, он был вынужден поддерживать все более рискованные шаги своего архиепископа.

Конфликт между королем и Бекетом возник из-за попытки Генриха распространить на церковные владения юрисдикцию светских судов. Прежде не только церковники, но и все жившие на церковных землях судились в церковных судах по нормам канонического права, которое было куда мягче королевского. В первые восемь лет правления Генриха служители церкви совершили более ста убийств, и никто из них не был казнен. Когда Генрих пытался убедить архиепископа в неправильности такого положения, тот отвечал лишь одно: «Оставьте кесарю кесарево, а Богу Богово». Наконец терпение Генриха лопнуло. В июле 1163 года очередной клирик, Филипп де Брой, был судим церковным судом по обинению в убийстве и оправдан. Генрих велел судить его светским судом, но Филипп отказался подчиниться его решениям, да еще и оскорбил судью. Вконец разгневанный король поклялся «глазами Божьими» — это была его любимая клятва, — что клирик будет осужден не только за убийство, но и за оскорбление суда. По настоянию Бекета новый суд состоялся в Кентербери; он приговорил злосчастного Филиппа к бичеванию и штрафу.

Однако король счел и это наказание слишком мягким. Чтобы успокоить его, еще несколько клириков были наказаны клеймением, но Генрих не смягчился. Ему нужны были не суровые приговоры духовных судов, а полное упразднение этих судов. 1 октября 1163 года в Вестминстере собрался большой собор, от которого король потребовал вернуться к положению, существовавшему при Генрихе I, когда компетенция духовных судов ограничивалась вопросами веры. Споры длились дотемна; Бекет шаг за шагом отступал под нарастающим давлением Генриха. В конце концов он согласился, что клирик должен быть судим как мирянин, если будет осужден церковным судом и совершит второе преступление. «Первое!» — решительно сказал король. В ответ Томас не менее резко возразил: «Хватит посягать на наши порядки!» Генрих вспылил, выбежал из зала и тут же уехал в Лондон. На другой день архиепископ был лишен оставшихся государственных постов и должности воспитателя принца Генриха.

Скоро гнев короля остыл, и он вызвал Бекета на переговоры. Они встретились в поле близ Нортхэмптона, не слезая с коней; разговор был коротким и сухим, и оба разъехались, не изменив своих позиций. Однако позже епископы (в том числе Гилберт Фолиот) уговорили Томаса сдаться и согласиться на проведение в Кларендоне в январе 1164 года нового большого собора. Церковники ожидали, что там им удастся ограничиться туманной клятвой, которую позже можно будет легко нарушить. Однако король потребовал совсем другого: скрепленного подписями и печатями решения, что отныне клириков будет судить только королевский суд. Что их апелляции будет рассматривать сам король, а не папский престол. Что ни один церковник не сможет покинуть Англию без позволения короля. Что дети крепостных не могут уходить в монастырь или принимать сан без разрешения их лорда. Эти требования были чрезмерны, и собор устами Томаса решительно отверг их. Он заявил, что подвергать клириков светскому суду — все равно что «вторично приводить Христа на суд Пилата»[38]. В конце концов епископы были вынуждены сдаться; тогда разъяренный Томас воскликнул: «Хорошо, пусть позор клятвопреступления падет на одного меня!» После этого он поклялся принять королевские требования. Однако подкрепить свою клятву подписью и печатью отказался, сказав, что слово пастыря крепче всякой печати.

Сразу после собора архиепископ горько пожалел о своей уступке; без сомнения, его дальнейшее упрямство было вызвано раскаянием в этой минутной слабости. Он решил отказаться от исполнения своих обязанностей до получения прощения от папы. К папе обратился и король, прося у него подтверждения решения Кларендонского собора и назначения архиепископа Йоркского папским легатом в Англии — в пику непокорному кентерберийцу. Вторую просьбу папа Александр III одобрил, а в первой отказал, поскольку она означала ослабление влияния церкви. Томас решил лично отправиться к папе, который жил в изгнании во Франции, но статьи, принятые в Кларендоне, уже действовали, и моряки отказались перевозить его без позволения короля. Тогда архиепископ попросил встречи с Генрихом, и тот сразу же согласился. Он совсем не хотел, чтобы Бекет покинул страну и стал орудием Людовика или иного внешнего врага; он боялся, что папа наложит на Англию интердикт — запрещение всех церковных таинств, в том числе крещения и отпевания умерших. Мало кто из средневековых монархов осмеливался противостоять подобной угрозе. Поэтому король был ласков с Бекетом и с улыбкой спросил, зачем ему покидать королевство, где хватит места им обоим. Но эта улыбка не могла скрыть от Томаса простую истину: места им обоим в Англии нет.

Скоро конфликт вспыхнул вновь. Потребовалось присутствие архиепископа на судебном процессе, но он болел или сказался больным. Король в бешенстве заявил, что его бывший друг лжет, и велел доставить его с помощью шерифа. Когда Томас явился, король отказался даже поздороваться с ним. После завершения суда с архиепископа взяли 500 фунтов штрафа за неявку. Мало того — Генрих потребовал еще 500 фунтов старого долга времен их дружбы и подробного отчета о тех имениях, которыми Бекет распоряжался в бытность канцлером. Архиепископ упал на колени, прося милости, но король был непреклонен. На следующий день Томас должен был явиться ко двору и принять все требования; ему передали, что иначе его могут казнить или бросить в темницу. Оправившись от слабости, он подготовился к роли мученика. Сначала он хотел отправиться к королю босым и в одежде грешника; потом ограничился тем, что взял в руки тяжелый крест, который обычно несли перед ним во время процессий. Друзья отговаривали его: ведь это означало, что он взывает к Божьему суду против королевского беззакония. Но Томас настоял на своем. Гилберт Фолиот вышел, пробормотав «упрямый глупец», и с архиепископом остались только Герберт Бошамп и Фиц-Стефен. С ними он и отправился во дворец.

Едва он вошел, как граф Лестерский начал читать приговор. Но Томас прервал его, подняв крест и объявив, что отправляется искать защиты у папского суда, который выше королевского. С высоко поднятой головой он направился к двери, сопровождаемый криками: «Изменник! Изменник!» Особенно усердствовал граф Гамелен; повернувшись, Томас бросил ему: «Будь я все еще рыцарем, мой меч доказал бы, что ты лжешь». У ворот он сел на лошадь и отправился в город, где его ждал совсем другой прием. Собралась толпа, лондонцы падали на колени и целовали края одежды архиепископа. Он в последний раз поужинал у себя дома, а утром тайно покинул город и сумел найти корабль, который перевез его через Ла-Манш. В Париже он был радушно принят королем Людовиком, а потом отправился в Сан и передал папе Александру текст Кларендонских установлений. Папа осудил их, но никаких других действий не предпринял — он сам был изгнанником и не желал ссориться с могущественным королем Англии. Томас обрел убежище в цистерцианском аббатстве Понтиньи в Бургундии, где он оставался шесть лет. За это время его влияние на родине ослабло; его сторонники понимали, что нужно для вида покориться и ждать развития событий. Но сам Бекет этого не понимал: он грозил королю отлучением, писал ему оскорбительные письма, просил помощи у папы. Их конфликт с Генрихом все больше терял принципиальное значение и приобретал характер надоевшей им самим личной ссоры.

Временно избавившись от опасного соперника, Генрих смог вновь заняться реформами. Он рассматривал решения Кларендонского собора лишь как промежуточный шаг на пути к полной унификации судопроизводства. В феврале 1166 года были приняты Кларендонские ассизы, по которым в каждом графстве предстояло выбрать представителей, обязанных выявить в своих городах и деревнях всех известных им преступников и передать их на суд королевских шерифов. Особо отмечалось, что при этом не должны учитываться никакие иммунитеты и частные привилегии. Ассизы стали первым шагом в не завершенной до сих пор в английском суде замене «обычаев» системой писаных законов. Они также впервые попытались заменить множество феодальных юрисдикций и судов единым королевским правом. Был восстановлен англосаксонский принцип круговой поруки, открывший дорогу к самоуправлению общин, которые могли теперь привлекать к суду любого своего члена. Одновременно появились и другие ассизы, по которым любой свободный человек, лишенный земли без решения суда, мог обратиться с жалобой лично к королю. Историк Ф. Мейтленд назвал этот закон «возможно, важнейшим в истории английского законодательства»[39] — он окончательно завершил эпоху «кулачного права» и дал возможность преодолеть произвол местных феодалов и чиновников обращением в высшую инстанцию.

Оставалась активной и внешняя политика Генриха. Сразу после бегства Бекета он отправился с войском в Уэльс, чтобы покончить с независимостью этой непокорной кельтской области. Южный и Центральный Уэльс были завоеваны, а сильный король Северного Уэльса Оуэн Гвинедд вновь признал себя вассалом Англии. Однако полного подчинения не получилось; после смерти Генриха валлийские князья вернули себе самостоятельность. В 1166 году король вновь отправился на континент — на этот раз не воевать, а заключать союзы. Теперь он рассчитывал увеличить свою империю привычным анжуйским способом, с помощью своего многочисленного потомства. Чтобы обезопасить свои владения со всех сторон, он выдал одну дочь, Алиенору, за короля Кастилии, а вторую, Джоанну — за норманнского короля Сицилии. Третью дочь, Матильду, король отдал саксонскому герцогу Генриху Льву, чтобы укрепить альянс с его кузеном, императором Фридрихом Барбароссой. Владыка Англии задумал сложную многоходовую комбинацию, планируя в конце концов покончить и с королем Людовиком, и с упрямым Бекетом. Для этого он всячески обхаживал императора и поставленного им антипапу в Риме, отказавшись признавать власть законного папы Александра. Этой же цели служили все брачные союзы. Генрих просватал еще одну дочь Людовика, Алису, за своего сына Ричарда (напомним, что его старший сын Генрих уже был женат на французской принцессе). Другой сын, Джефре, добился руки наследницы Бретонского герцогства в результате утомительных трехлетних войн.

Генрих решил еще при жизни поделить свои владения между сыновьями. С этой целью он добился от Людовика признания Генриха наследником Анжу и Мена, а Ричарда — наследником Аквитании. Заодно и сам король еще раз принес присягу Людовику — чтобы сплотить сыновей и окончательно разделить их сферы влияния. По этой схеме Джефре получал Бретань, а любимый сын Джон оставался при отце, за что еще тогда получил прозвище «Безземельный». Генрих планировал создать настоящую империю со стройной системой власти, но это было возможно лишь в одном случае — если бы сыновья любили отца и во всем ему повиновались. Но это оказалось далеко не так. Принцы выросли без отца, который был вечно занят, и питали к нему мало привязанности. Все они испытывали сильное влияние матери, Алиеноры Аквитанской, которая постоянно жаловалась на дурное обращение с ней супруга. К тому же принцы не меньше отца были подвержены приступам «анжуйского гнева», и ссоры между ними были почти неизбежны. Это безнадежно испортило всю вторую половину царствования Генриха и привело его к роковому концу.

Но пока король желал закрепить выстроенную им пирамиду власти и короновать Генриха как своего соправителя. На континенте такая практика была обычной, но в Англии к ней отнеслись без энтузиазма. Глава английской церкви отсутствовал, и король заставил провести коронацию Роджера, архиепископа Йоркского. 14 июня 1170 года Генрих Младший был торжественно коронован в Вестминстере, несмотря на запрещение папы и Бекета. Это дало новый толчок ссоре между королем и архиепископом. 22 июня два врага встретились в Фретвале. Поначалу Генрих был в хорошем настроении: он поклонился Томасу и даже снял шляпу. Но архиепископ сразу же бросился в атаку, говоря о недопустимости совершенной коронации. Король возражал, показывая письма папы, позволявшие Роджеру совершать подобные церемонии — эти письма были написаны давно, после смерти архиепископа Теобальда, когда кентерберийская кафедра была вакантной. Он пообещал вернуть Томасу и его друзьям все владения и должности при дворе, если архиепископ признает коронацию и помирится с ним. В ответ Бекет сошел с коня и опустился на колени, но король поднял его и держал его стремя, пока он вновь садился в седло.

Однако Генрих упорствовал в одном. Он отказывался даровать бывшему другу «поцелуй мира», предлагая «сотню раз поцеловать его губы, руки и даже ноги»[40], но только не щеку. Томас даже пошел на хитрость, подойдя к королю во время мессы, когда тот был обязан дать ему «поцелуй мира». Но Генрих тут же велел служить вместо обычной мессы заупокойную, при которой поцелуй не полагался. Такое упорное нежелание заставляет историков предполагать, что король уже тогда задумал убийство Бекета. Но, скорее всего, он просто предвидел неизбежность новых ссор и не хотел своим прощением давать козырь сторонникам архиепископа. А их опять становилось все больше. За время четырехлетнего отсутствия Генриха в Англии накопилось недовольство Кларендонскими установлениями и всей политикой короля. Как часто бывало в средневековье, реформы в основном свелись к повышению налогов, которые на местах взимались с большими злоупотреблениями. «Щитовой» и прочие сборы тяжелым бременем легли и на крестьян, и на города, и даже на феодалов, которые прежде вовсе не платили налогов. В этих условиях англичане приветствовали Бекета как борца с тиранией короля.

Генрих понял, что пора действовать. В марте 1170 года он наконец вернулся в Англию и тут же вызвал для отчета всех шерифов графств и других высших чиновников. Через два месяца из двадцати семи шерифов на своих постах остались только семеро, а некоторые даже поплатились за свои проступки головой. Тогда же король собрал в Лондоне всех английских феодалов и добился от них присяги на верность Генриху Младшему. Присягу давали охотно — возможно, многие бароны предвидели, что это лишь ускорит возвращение столь желанной для них анархии. Тут королю пришлось вернуться во Францию, где Людовик и папа плели новые интриги. Рождество он встречал в Байё, и тут к нему явились Роджер Йоркский и другие епископы с известием, что Бекет вновь выступил против королевской воли. Архиепископ вернулся в Англию еще в июне, хотя Людовик посоветовал ему не полагаться на милость короля, отказавшегося дать ему «поцелуй мира». На это Томас ответил: «Да сбудется Господня воля». Король предвидел, что его сторонники — особенно рыцари, захватившие кентерберийские земли, — захотят убить изгнанника, и приставил к нему для охраны Иоанна, декана Солсбери. Но охранял Бекета простой народ — тысячи людей встречали его от моря до самого Кентербери, крича: «Да здравствует отец сирот, покровитель вдов!»[41]

Вернувшись, Томас обнаружил, что его земли захвачены и разорены, урожай похищен, а крестьяне разбежались. Несмотря на уговоры друзей, он тут же проклял всех расхитителей церковного добра и заодно и тех епископов, что пошли на соглашение с королем. Он рассчитывал на поддержку юного Генриха, которого некогда воспитывал. Архиепископ отправился к нему с дарами, но по пути был встречен отрядом вооруженных рыцарей, приказавших ему вернуться обратно. Фактически он оказался на положении пленника, а вскоре претерпел новую обиду. Рыцари из воинственного семейства де Броков захватили корабль с вином и деликатесами, посланный Томасу королем Франции. К тому же они затевали драки с его слугами, охотились в его лесах, а под Рождество напали на его обоз и обрезали лошадям хвосты. Бекет не мог остаться безучастным к этим оскорблениям и на Рождество произнес проповедь на евангельские слова «на земле мир и в человецех благоволение». В проповеди он повел речь о своем близком мученичестве и тут же проклял всех де Броков.

Узнав об этом, король потерял всякое терпение и произнес слова, о которых после горько жалел. «Что за неблагодарных глупцов держу я при себе, — вскричал он, — если они не могут защитить своего господина от какого-то обнаглевшего клирика!»[42] Тут же четверо рыцарей — Вильгельм де Траси, Хью де Морвилль, Реджинальд Фиц-Урс и Ричард де Бретон — оседлали лошадей и помчались к побережью. Через день они уже были в Англии, в замке Рэндольфа де Брока. По преданию, они обсуждали план преступления шепотом и в темноте, не видя даже собственных лиц. Утром все четверо отправились в аббатство Святого Августина в Кентербери, где находился архиепископ. Когда они вошли, он сидел на кровати в своей комнате и беседовал с друзьями. Рыцари оставили оружие у входа и прикрыли латы плащами, чтобы не выдать своих намерений. Внутрь их провел сенешаль Томаса Уильям Фиц-Найджел, который хорошо знал всех четверых и даже расцеловался с ними при встрече. «Милорд, — объявил он, открывая дверь, — к вам рыцари от короля Генриха». «Пусть войдут», — сказал архиепископ и встал.

Не обращая на пришельцев никакого внимания, он продолжил прерванный разговор. Рыцари между тем растолкали клириков и уселись на пол у ног Томаса. Наконец он повернулся к ним и поздоровался с де Траси. Тот промолчал, но Фиц-Урс воскликнул: «Да поможет тебе Бог!» «Мы привезли послание для тебя от короля из-за моря. Желаешь выслушать его наедине или при всех?» «Как вы хотите», — ответил архиепископ, но все же кивком велел друзьям удалиться. Те, однако, заподозрили неладное и остались возле двери. Тут один из убийц схватился за тяжелый посох Бекета, лежавший на полу; видимо, он рассчитывал использовать его в качестве оружия. Заметив это, Томас крикнул: «Такие послания нельзя держать в секрете!» — и велел слуге позвать клириков обратно. Тогда рыцари начали перечислять обвинения короля в адрес Бекета, на которые тот отвечал кратко и язвительно. Они потребовали, чтобы он отправился с ними во Францию, чтобы держать ответ перед Генрихом. «Никогда больше, — сказал Томас, — море не встанет между мной и моей паствой, если только меня не вышвырнут из страны силой».

Обе стороны начали терять терпение. Рыцари вскочили на ноги, и Бекет спросил: «Уж не собираетесь ли вы убить меня?» Фиц-Урс завопил: «Он нам угрожает! Он хочет нас всех проклясть!» Возможно, у рыцарей первоначально не было плана убивать Бекета, но теперь отступать было поздно. К этому моменту вокруг архиепископа собрались его друзья и слуги. «Кто за короля, — крикнул Фиц-Урс, взявший на себя роль вожака четверки, — идите к нам!» Никто не шевельнулся. «Ладно, тогда стерегите его, чтобы не сбежал», — сказал Фиц-Урс, и рыцари отправились за оружием. В это время друзья уговаривали Томаса укрыться в церкви или в каком-либо потайном месте. Однако он, по свидетельству своего друга и биографа Эдварда Грима, «он так долго жаждал мученичества, что, когда время пришло, боялся отсрочить его или избежать и не желал идти в церковь, чтобы почтение перед святостью этого места не отвратило нечестивцев от их замысла». Друзья даже попытались увести его силой, но он сопротивлялся. Наконец они убедили его, что пора служить вечерню — было пять часов. В их окружении архиепископ вошел в церковь, но обнаружил, что забыл посох, и пошел назад к выходу. Там его и настигли четверо рыцарей с мечами и топорами; Фиц-Урс громко закричал: «Ко мне, слуги короля!»

Большинство монахов разбежались, некоторые пытались сопротивляться, но Томас велел им не превращать Божий храм в поле битвы. С ним остались трое друзей — каноник Мертона Роберт, Фиц-Стефен и Грим, который и описал все последующее. Они увели архиепископа в алтарь, который освещался только тусклыми лампадами. Рыцари вошли следом, и кто-то из них крикнул: «Где Томас Бекет, изменивший королю?» Фиц-Урс сгреб за шиворот одного монаха и занес над ним меч. Тут из-за колонны раздался спокойный голос Бекета: «Реджинальд, я здесь. Я не предатель, а архиепископ и слуга Божий. Что вам нужно?» «Прости отлученных тобою епископов», — сказал Фиц-Урс. «Я не могу поступать иначе, чем поступал, — ответил Томас. — Реджинальд, я сделал тебе столько добра. Для чего ты вошел с оружием в мою церковь?» «Ты должен умереть, — прорычал Фиц-Урс. — Я вырву твое сердце!» Тогда другой рыцарь, из жалости или раскаяния, крикнул: «Беги, или ты умрешь!» «Я готов умереть за Бога и церковь, — ответил архиепископ, — но прошу вас не трогать моих людей».

Рыцари уже обнажили оружие в церкви и не хотели еще и совершить там убийство. Поэтому они схватили Бекета за одежду и попытались вытащить его из алтаря, но он, бывалый воин, отбросил их и занял позицию у центральной колонны. Де Траси получил такой сильный удар в живот, что упал и не мог встать; остальные окружили архиепископа, обнажив мечи, пока он проклинал их и обзывал трусами. Фиц-Урс нанес первый удар мечом, который только сбил с Бекета шапку. Тот начал молиться, когда де Траси, пошатываясь, подошел к нему и ударил мечом по голове. «В руки Твои, Господи, предаю дух мой!» — воскликнул Томас и упал на колени. Следующий удар де Траси заставил его упасть лицом вниз, и в следующую минуту Ричард де Бретон разрубил ему череп. «Так свиреп был этот удар, — живописует Грим, — что белая от мозгов кровь и красный от крови мозг окрасили стены церкви Богоматери в цвета лилии и розы»[43]. Четвертый убийца погрузил меч в расколотый череп Бекета и повернул его. «Пошли отсюда, — сказал он. — Изменнику уже не встать».

Когда ужасная новость достигла Франции, Генрих был на совете. Он уже подозревал, что рыцари собираются убить Бекета, и тщетно посылал гонцов, чтобы остановить их. Теперь он во всеуслышание плакал; он оделся в рубище и посыпал голову пеплом; он на три дня заперся в своей комнате и то рыдал, то впадал в тупое оцепенение. Придворные боялись, что король сошел с ума. В это время народ Англии уже начал прославлять убитого архиепископа как святого. Вскоре после убийства пораженные ужасом монахи вошли в алтарь и вынесли оттуда тело своего пастыря. На лице Бекета застыла улыбка, а глаза были закрыты, словно он спал. Рядом валялся топор Фиц-Урса, который тот так и не использовал. Обнаружилось, что под богатой одеждой Томас носил власяницу, изъеденную вшами; насекомые кишели даже в его волосах. Тут уж не осталось никаких сомнений в его святости.

Смерть принесла Томасу больше любви и почитания, чем любой поступок, совершенный им при жизни. Народ канонизировал его сразу же, а уже через два года он был официально объявлен святым. Против Генриха обернулось общественное мнение всей Европы. Людовик и другие враги короля обратились к папе Александру, требуя самого сурового наказания. Папа, не желая ссориться со своим покровителем, на целую неделю заперся для размышления в своей опочивальне. Потом он вышел и объявил, что на Англию и все анжуйские владения будет наложен интердикт, если король не покается и не докажет делом свое подчинение церкви. Генрих, немного оправившись от горя, решил тянуть время. Он приказал, чтобы в Англию не допускался ни один иностранный корабль, на котором могли бы везти папскую буллу об отлучении. Сам он отправился в Уэльс, где уже собиралось войско для завоевания Ирландии.

Генрих давно уже точил зубы на «Зеленый остров», раздираемый междоусобицами клановых вождей. Еще в 1155 году он планировал завоевание и даже получил от папы Адриана IV буллу, одобряющую этот шаг. Правда, этот документ в папских архивах найти не удалось, и многие историки считают буллу подделкой. Действительно, трудно было оправдать завоевание острова, жители которого с давних пор были христианами и принесли веру Христову во многие страны Европы, в том числе и в Англию. Конечно, Ирландия и сама ирландская церковь были охвачены постоянными смутами, чем и оправдывали англичане свою агрессию. Святые давно предсказывали, что ирландцев погубят раздоры и похоть, и случилось именно так. Во время одного из набегов король Ленстера Дермот мак Морроу силой овладел Деворгиллой, женой вождя Тигернана О’Рурка, которая после этого почему-то отказалась вернуться к мужу, оставшись жить с Дермотом. Оскорбленный Тигернан обратился с жалобой к верховному королю Ирландии Родерику О’Коннору, и тот в 1166 году изгнал Дермота из его владений. Король Ленстера отправился ко двору Генриха и пообещал ему корону Ирландии в обмен на помощь. Заодно он побратался с нормандским графом Ричардом де Клэром по прозвищу Стронгбоу (Сильный Лук) и выдал за него свою дочь. В конце 1170 года англичане во главе с де Клэром высадились в Ирландии и захватили все восточное побережье. В следующем году Дермот внезапно умер, и его зять объявил себя графом Ленстера.

Генрих понял, что пора брать завоевание Ирландии в свои руки, и в августе 1171 года покинул Францию и отправился в Пемброк собирать войско. Воинственные бароны Марча сотнями стекались под его знамена, и уже 17 октября король с четырьмя тысячами рыцарей высадился в Уотерфорде. Де Клэр счел за благо подчиниться и принес ему вассальную клятву; то же сделали короли и вожди всей Ирландии за исключением отдаленного Коннахта. Генрих оставался в Ирландии шесть месяцев, пока зимние ветры с Запада препятствовали ему вернуться в Англию. Рождество он встретил в Дублине, в замке, выстроенном по ирландскому обычаю из дерева. К этому времени в его руках находилось все восточное побережье с главными городами, выстроенными скандинавами — Уэксфордом, Уотерфордом, Лимериком и Корком. На соборе в Кэшеле высшее ирландское духовенство подчинилось ему и провозгласило королем острова. В марте 1172 года до него дошли, наконец, вести из Англии: папа готов был помириться с ним. Тут же Генрих стал готовиться к отплытию, оставив в Ирландии вице-короля Хью де Ласи и гарнизоны в основных городах. Он раздал в удел де Клэру и другим нормандским баронам захваченные ими владения, а Дублин даровал горожанам Бристоля для поселения и свободной торговли. Так было положено начало английскому завоеванию Ирландии; правда, остров приходилось не раз завоевывать снова — ирландцы постоянно восставали, да и англо-нормандские поселенцы не проявляли особой покорности короне.

На Пасху Генрих отплыл из Уэксфорда; в мае он уже был во Франции, где в городе Авранш его ждали папские легаты. Он принял все условия, на которых папский престол пообещал его простить. 21 мая в соборе Авранша он торжественно поклялся, что не виновен в смерти Томаса Бекета. При этом он согласился, что дал повод к убийству своими неосторожными словами. Ради покаяния он давал обещание снарядить двести рыцарей на защиту Иерусалима от мусульман и самому отправиться в крестовый поход. Он также обещал отменить все принятые им законы, противоречащие воле Рима; позволить клирикам обращаться в Рим с обжалованием приговоров королевского суда; вернуть Кентерберийскому архиепископству все отнятые у него владения. Вдобавок он пообещал защищать папу от всех его врагов. Во всем этом король поклялся, стоя на коленях у входа в церковь.

Со стороны казалось, что Генрих капитулировал перед церковью, но на деле он почти ничего не потерял. Кларендонские установления так и не были отменены; король заявил, что просто восстановил старые законы его деда. Он еще раз проявил свои выдающиеся качества, устояв перед угрозой, которая сломила бы любого другого монарха его времени. Он даже не стал наказывать убийц Томаса, а просто выдал их церкви, которая могла только отлучить их и отказать в совершении таинств. Это само по себе было достаточно тяжело — до конца жизни четверо рыцарей каялись и постились. Однако короля это уже не заботило: покончив с опасным противником, он остался властелином обширной империи, к которой теперь добавилась Ирландия. Случай позволил ему подчинить и Шотландию — 13 июля 1174 года молодой и воинственный король этой страны Вильгельм Лев, вторгнувшийся с маленьким отрядом на территорию Англии, был разбит в битве при Алнвике и попал в плен. Ради своего освобождения он впервые в истории объявил себя вассалом английского короля и отдал ему главные крепости королевства — Бервик, Стирлинг и Эдинбург. Шотландия фактически лишилась независимости; правда, после смерти Генриха его сын Ричард освободил шотландцев от вассальной клятвы в обмен на большую сумму денег.

После всех этих завоеваний Генрих был самым могущественным королем в Европе и мог планировать новое наступление на Людовика. Однако в этот момент наивысшего подъема фортуна изменила ему раз и навсегда. Причиной стали его собственные сыновья. С ранних лет они недолюбливали отца; Алиенора жаловалась им на грубость и неверность Генриха, который повсюду окружал себя любовницами. Самой знаменитой из них была прекрасная Розамунда Клиффорд, о которой известно очень мало. По легенде, она была дочерью булочника; Генрих хотел даже жениться на ней и для этого распускал слухи о неверности самой Алиеноры — в числе ее любовников был якобы даже знаменитый султан Египта Саладин. Легендой является и история об отравлении Розамунды по приказу Алиеноры. Как бы то ни было, в 1176 году «английская роза» умерла; епископ Линкольна Хью велел похоронить ее за оградой кладбища как «блудницу». После этого король увлекся невестой своего сына Ричарда, французской принцессой Алисой, которой едва исполнилось 15 лет. С младенчества она была обручена с Ричардом и по обычаям тех времен воспитывалась при дворе жениха. Генрих поселил девушку в соседнем доме и по вечерам тайком прокрадывался к ней, совершенно потеряв голову от страсти. Постепенно отец девушки Людовик заподозрил неладное и потребовал ускорить свадьбу. Папа снова пригрозил Англии отлучением, но Генрих просто не обратил на это внимание.

Его занимали более важные проблемы. В 1173 году восстал старший сын, Генрих, который уже отчаялся стать настоящим королем — в свои сорок лет его отец был еще молод и крепок и явно не собирался делиться властью. Вдобавок он отличался экономностью и выдавал наследнику столь мизерное содержание, что тот не всегда мог выплачивать жалованье своим слугам. Горячо любимую жену Генриха Маргариту его отец упорно отказывался короновать — возможно, чтобы лишний раз досадить ее отцу Людовику Французскому. Только после примирения с церковью он согласился на коронацию, но продолжал ворчать, что лучше было бы нанять на потраченные деньги новых наемников.

Постоянные обиды и мелочные придирки отца переполнили чашу терпения Генриха, и он уехал во Францию, к Людовику. Когда в Париж явились послы старшего Генриха, Людовик заявил им, что не знает другого короля Англии, кроме того, что находится рядом с ним. Генрих и правда вел себя как настоящий король — раздавал феоды, собирал войско и явно готовился к войне с отцом. Алиенора всячески подзадоривала сына и побуждала присоединиться к нему Ричарда и Джефре. Она сама в мужском платье пыталась покинуть Пуатье и примкнуть к заговорщикам, но была поймана и заключена в замок Солсбери по приказу супруга. Аквитанцы ненавидели нормандцев и были готовы к восстанию; даже в самой Нормандии тяжелое налоговое бремя вызывало недовольство. На сторону принцев встала и Бретань, желающая вернуть независимость, а Анжу и Мен ждали лишь случая, чтобы встать на их сторону. Даже в самой Англии народ не простил убийства Томаса Бекета, а бароны были всегда рады лишнему поводу для мятежа.

Старший Генрих оставался спокойным, пока его враги собирали силы. Верный себе, он не бросался в бой сразу, а постепенно наращивал силы, укрепляя союз с церковью и расставляя на важные посты людей, которых считал верными. Наконец в апреле 1173 года разразилась война. Мятежники вырвались из своих замков и принялись огнем и мечом опустошать земли, сохранившие верность королю. Однако они имели одну слабость, из-за которой их предприятие было обречено с самого начала. У них не было сильного, признанного всеми вождя. Молодой Генрих был красив, строен и великодушен; он имел хорошие манеры и унаследовал от отца страсть к наукам, однако не отличался ни умом, ни сильной волей. Людовик VII был умен, но нерешителен и к тому же стар. Ричард, которому только что исполнилось шестнадцать, уже был опытным и храбрым воином, но ни тогда, ни позже не проявлял талантов политика.

За несколько месяцев король сокрушил восстание — без больших потерь и решительных сражений, с помощью быстрых марш-бросков, осад, а иногда и подкупа. Когда все закончилось, он проявил свое великодушие, простив сыновей и даже вернув им прежние владения. Он хотел помириться и с Людовиком, но тот не желал мира и побудил принцев продолжить сопротивление. Одновременно он заключил союз с шотландским королем, и тот перешел в наступление на севере, которое бесславно завершилось при Алнвике. Король метался из страны в страну, действуя то силой, то хитростью и рассеивая силы врагов, которые тут же собирались опять. Только раз он прервал войну — чтобы понести покаяние у величественной гробницы священномученика Томаса в Кентербери. Босой, в одной рубашке он прошел от западных ворот города до собора и на его ступенях простоял несколько часов на коленях. После этого он обнажил спину, и все епископы нанесли ему по пять ударов розгами, а 80 монахов — по три удара каждый.

Почти сразу же святой явил свою милость — до Кентербери дошли новости о том, что шотландский король попал в плен. Генрих тут же вскочил с постели, где отходил от порки, и, плача от радости, вознес благодарственную молитву. Дела пошли на лад и на континенте, и только Ричард продолжал отважно сопротивляться войскам отца в Пуату. Он терял одну крепость за другой и наконец сдался. В конце концов все сыновья примирились с королем, но Людовик продолжал плести козни, и через свою дочь настраивал младшего Генриха против старшего. То же делала и выпущенная из тюрьмы Алиенора. Покорившиеся для виду сыновья ждали только повода для нового мятежа. Все они обожали войну и даже после примирения с королем устраивали стычки друг с другом, прекрасно зная, что семейная привязанность в последний момент удержит и отца, и братьев от решительного удара. Позже Джефре сказал послам своего отца: «Разве вы не понимаете, что сама наша натура, заложенная поколениями предков, заставляет нас не любить друг друга, что брат может сражаться с братом, а сын — с отцом? Отнимать у нас это наследственное право — значит тщетно спорить с природой»[44]. Король тем не менее пытался утихомирить своих буйных потомков и заставить их любить если не его, то хотя бы друг друга. Однако его единственной опорой оставались младший сын Джон и бастард Джефре, которого он сделал канцлером.

Какое-то время братья сражались между собой. Ричард захватил крепости, принадлежавшие младшему Генриху, тот, в свою очередь, науськивал на Ричарда его аквитанских врагов, а Джефре пользовался любым случаем, чтобы причинить неприятности обоим. Король с горечью наблюдал, как сыновья растаскивают на куски созданную им с таким трудом империю. В это время, в сентябре 1180 года, умер Людовик VII; ему наследовал сын Филипп Август, который был не только умен, но и храбр и решителен. Он терпеть не мог Генриха и поклялся отобрать у него анжуйские владения, в конце концов сдержав эту клятву. С его воцарением междоусобицы сыновей вспыхнули с новой силой и достигли апогея, когда младший Генрих потребовал от Ричарда вассальной клятвы. Тот немедленно заявил, что имеет такое же право на наследство матери, как Генрих — на наследство отца, и поднял восстание в Аквитании. Король встал на сторону Генриха и отправил его подавлять мятеж в Пуату. Вместо этого тот присоединился к мятежникам и начал войну против отца и брата одновременно. Ричард убивал всех пленных, попавших к нему в руки. Когда король, пытаясь установить мир, прибыл в Лимож, лучники младшего Генриха обстреляли его и едва не убили.

Наконец Генрих примирился с отцом и собрался в крестовый поход, потребовав от короля воинов и припасы. Получив все это, он вместо Святой земли двинулся в Ангулем, где разграбил и сжег монастырь Граммон, особенно любимый его отцом, — Генрих даже завещал похоронить его там. Однако вскоре мятежный принц заболел дизентерией, перешедшей в лихорадку. Лежа в хижине кузнеца и чувствуя приближение смерти, он послал за отцом, но тот отказался приехать, поскольку вдоволь натерпелся от вероломства наследника. Он только послал сыну кольцо с сапфиром — как считалось, этот камень имел целительные свойства, — и епископа Ажана для совершения таинства соборования. Умирающий Генрих попросил у отца прощение и отдал свой плащ крестоносца верному спутнику Уильяму Маршаллу, чтобы тот отправился с ним в Палестину. Принца перевезли в Руан, где он и умер 11 июня 1183 года, в власянице и с покаянным вервием на шее. Его последней просьбой было вытащить его из постели и уложить в пыль у порога; там он и умер, целуя кольцо, посланное отцом.

Теперь наследником престола стал Ричард, а Аквитания досталась Джону, любимцу отца, которому было уже 16 лет. Еще до этого Генрих вручил ему богатое герцогство Глостер, а затем сделал наместником Ирландии. В 1185 году Джон отправился на этот остров, но уже через несколько месяцев посыпались жалобы на его жестокость; принц заманивал в свой замок ирландских вождей, заковывал в цепи и по волоску вырывал у них бороды, вымогая деньги. Джон оставался последней надеждой стареющего короля, но также не обладал способностями к управлению государством — он хоть и отличался умом, но был начисто лишен силы воли, постоянства и великодушия, свойственных самому Генриху. Как и братья, он больше всего любил сражаться и скоро отправился в Аквитанию, чтобы схватиться с Ричардом и Джефре. В это время умирающий от проказы король Иерусалима Балдуин завещал свой трон Генриху, но тот отказался отправиться в дальний поход, боясь оставлять государство на разорение сыновьям.

В августе 1186 года умер Джефре, оставив управление Бретанью королю Франции. Генрих попытался оспорить это решение и послал против Филиппа войско во главе с Ричардом. Тот незамедлительно перешел на сторону врага и разграбил сокровищницу отца в Шиноне. После этого он, удовлетворившись достигнутым, примирился с Генрихом. Наблюдая за поступками Ричарда, трудно понять, почему его считали идеальным рыцарем; однако надо учитывать, что реальный рыцарский кодекс того времени сильно отличался от изображенного Вальтером Скоттом и другими романтиками. Несомненно, по понятиям тех лет у Львиного Сердца были причины восставать против отца — достаточно вспомнить отнятую у него маленькую Алису.

2 октября 1187 года армия Саладина захватила Иерусалим. Эта новость как громом поразила христианский мир и вызвала новую волну крестоносного энтузиазма. И Генрих, и Ричард приняли крест и начали собирать войско. Желающих было так много, что во избежание неразберихи кресты им выдавались по национальному признаку: англичане носили белый крест, французы — красный, фламандцы — зеленый. Снаряжение требовало денег, поэтому король ввел новые налоги в анжуйских владениях, и так уже изнемогающих от груза податей. Пока шли сборы, Ричард ввязался в войну с Тулузой, и против него выступил недавний союзник Филипп. Генрих выступил из Англии на помощь сыну, и крестовый поход был на время забыт. Враги увлеченно резали друг друга, выясняя, кто именно виноват в потере Иерусалима. Наконец, война окончилась, но Филипп требовал немедленно выдать его сестру Алису замуж за Ричарда. Влюбленный Генрих отказался, и Ричард тут же восстал опять. В гневе король лишил его титула наследника в пользу Джона; тогда Ричард перешел на сторону Филиппа и принес ему оммаж за все континентальные владения, кроме полученных от отца.

Двор Генриха уже не осаждали рыцари, жаждущие славы и почестей. Здоровье короля портилось; его мучил свищ, остаток старой раны. Бесконечные войны и «Саладинов налог» истощили казну, и чиновники не получали жалованья. Многие уезжали к Ричарду, который строил грандиозные планы войн и завоеваний. Жизнь все чаще казалась королю прожитой зря. Выстроенное с таким трудом здание империи готово было каждый миг рассыпаться от соединенных усилий Филиппа и Ричарда. Увидев слабость своего противника, эти двое тут же начали решительную атаку, захватывая город за городом. Папа поддержал их — ему было важно, чтобы война прекратилась как можно скорее и начался крестовый поход. Люди Генриха разбегались или переходили на сторону сильнейшего. Король болел и ни на шаг не отпускал от себя священника, готовый к смерти. 12 июня 1189 года в Ле-Мане он едва не сгорел, когда его же солдаты выжигали поле и ветер неожиданно изменил направление.

Скоро к городу подошли войска Филиппа и Ричарда, и Генрих с кучкой солдат ушел в сторону Алансона. Впервые в жизни он без боя бежал от неприятеля; на вершине холма он обернулся и увидел объятый пламенем Ле-Ман. Воздев руки вверх, он проклял Бога. «Город, что я любил больше всего на свете, — кричал он, — где я родился и вырос, где похоронен мой отец и где лежит тело святого Юлиана — его, Господи, ты к вящему моему стыду и позору отнял у меня столь жестоко! Я отплачу тебе, как могу! Я лишу тебя того в моей душе, что тебе дорого!»[45] Пока он плакал и сыпал проклятиями, приблизилась погоня во главе с самим Ричардом. Стояла сильная жара, и больной, умирающий король из последних сил гнал коня, чтобы спастись от разгневанного сына. Спас его Уильям Маршалл, его единственный верный друг последних лет. Он бросился на Ричарда, и тот испугался, увидев победителя бесчисленных турниров. «Не убивай меня, Маршалл! — срывающимся голосом крикнул он. — Ты же видишь, я без шлема!» «Убивать тебя? — усмехнулся Уильям. — Нет, я оставлю тебя дьяволу». Он опустил копье, и оно пронзило лошадь вместо всадника.

Генрих решил отправиться в Анжу. Там находились последние верные ему замки, и он поклялся, что Ричард их не получит. Теперь ненависть к сыну была его главным чувством. Но он не мог ничего поделать — сил оставалось все меньше, придворные, кроме верного Маршалла, перебежали к Ричарду, а Джон находился в Англии, где появлялись все новые мятежники. Филипп приказал королю явиться на поле возле Тура, и тот, еще недавно могущественнейший монарх Европы, был вынужден подчиниться. Он кое-как взобрался на коня, но на полпути силы оставили его и он был вынужден остановиться в замке рыцарей-тамплиеров в Баллане. К Филиппу и Ричарду отправились гонцы с просьбой подождать, но они потребовали, чтобы умирающий король предстал перед ними уже на следующий день.

В Генрихе взыграла былая анжуйская гордость. Из последних сил он встал с постели и поскакал к месту встречи. Увидев его, Филипп и Ричард поняли, что его промедление не было уловкой — так явно печать смерти отражалась на его пепельном лице. Во внезапном порыве сострадания Филипп снял плащ и постелил на траву, чтобы его враг мог сесть поудобнее. Однако Генрих не стал слезать с лошади; он только потребовал у французского короля ответа — по какому праву тот разоряет его земли. Тогда Филипп отбросил дипломатию и заговорил прямо. Он сказал, что Генрих должен сдаться на его милость и принести ему оммаж, а также уплатить ему двадцать тысяч марок и вместе с ним отправиться в крестовый поход. Все эти условия король должен был подтвердить в присутствии своих баронов. Кроме того, ему предстояло вновь объявить Ричарда наследником и передать ему все владения на континенте.

Какое-то время Генрих молчал. Он не мог не принять этих требований. Но принять их — означало своими руками разрушить все созданное за долгие годы. Внезапно в безоблачном июльском небе громыхнул гром — словно гневался Бог или старый анжуйский демон, предок Плантагенетов. За первым ударом раздался второй, и кони королей в страхе шарахнулись назад. Генрих едва не упал, но его вовремя поддержали слуги. Воля его была сломлена, и он без споров согласился на все продиктованные ему условия. Он даже подарил сыну-предателю то, в чем так долго отказывал несчастному Томасу Бекету — поцелуй мира. В последний раз обнимая Ричарда, он яростно прошептал ему на ухо: «Дай Бог мне прожить достаточно, чтобы отплатить тебе, как ты того заслуживаешь!» Но тот только рассмеялся в ответ.

Генрих попросил у победителей только одно — список тех его приближенных, кто вел с ними тайные переговоры. Вечером он расположился на ночлег в Шиноне и попросил своего вице-канцлера, Рожера де Мальша, прочесть ему имена предателей. Рожер взял пергамент, но тут же со вздохом отложил его. «Да простит меня Иисус Христос, сир, — медленно сказал он, — но первым там стоит ваш сын, граф Джон». «Все, хватит», — взмолился Генрих, окончательно сраженный этим ударом. Мгновение он молчал, потом воскликнул: «Может ли быть такое? Джон, мой дорогой сын, мое сердце, ради которого я претерпел все эти муки, — неужели и он предал меня?» Он откинулся на подушки и повернулся лицом к стене. «Будь что будет, — прошептал он. — Теперь меня не заботит ничто на этом свете»[46].

Но он еще не умер. Длились часы агонии, когда он никого не узнавал, осыпал проклятьями своих сыновей и отталкивал епископов, пытавшихся соборовать его. Наконец прибыл бастард Джефре, которому удалось немного успокоить умирающего. На его плече король немного поспал и, проснувшись, сказал тихо: «Мой дражайший сын, ты один всегда был мне истинным сыном. Если, с Божьей помощью, я оправлюсь от этой болезни, я буду тебе лучшим из отцов и вознесу тебя выше всех в королевстве. Если же я не выживу, то пусть Господь наградит тебя за неизменную верность мне». «Ах, отец, — ответил Джефре, — мне не нужно иной награды, кроме восстановления твоих силы и власти».

Потом безумие вернулось вновь, и Генрих много раз повторял одну и ту же фразу: «Позор, позор побежденному королю!» Во время последнего прояснения он отдал Джефре золотое кольцо с выгравированным на нем леопардом для будущего мужа своей дочери Алиеноры и сказал, где находится такое же кольцо, которое предназначалось самому Джефре. После этого он отпустил сына и велел отнести себя в церковь, где исповедался и принял соборование. После этого он полностью пришел в сознание и тихо скончался вечером 6 июля. Когда в Шинон прибыли его друзья во главе с Уильямом Маршаллом, замок был уже дочиста разграблен слугами. Даже с тела короля сняли одежду, и одному рыцарю пришлось накрыть его своим плащом. Покойного на руках отнесли в близлежащее женское аббатство Фонтевро, где и похоронили, исполнив давнее пророчество — «король, так любивший женщин, и после смерти будет лежать с ними»[47].

Смерть Генриха не принесла покоя в анжуйские владения. Узнав о переходе к нему короны, Ричард пышно отпраздновал победу с Филиппом Августом, потом вместе с ним отправился осаждать очередной замок. В Англию он вернулся только в августе и почти сразу засобирался в крестовый поход. Из десяти лет правления он пробыл в Англии меньше года, а остальное время занимал себя славными и бессмысленными подвигами в Святой земле и других местах. Ему не удалось освободить Иерусалим, а на обратном пути он попал в руки австрийского герцога, провел в темнице больше года и был отпущен только за громадный выкуп, окончательно опустошивший казну королевства. Многие считали, что герцог заточил Ричарда по тайному соглашению с принцем Джоном, который управлял Англией в отсутствие брата и снискал дурную славу в народе. Он пытался восстановить систему управления, созданную отцом, но проявлял при этом жестокость вместо разумной твердости, настроив против себя не только горожан и йоменов, но и большинство баронов. Положение оставалось стабильным лишь благодаря усилиям двух людей — архиепископа Кентерберийского Хьюберта Уолтера и Уильяма Маршалла, который без перерыва служил четырем анжуйским королям. После него должность графа-маршала стала наследственной для его потомков, да и сейчас маршал играет ведущую роль в коронации английских монархов.

Вернувшись из плена в 1194 году, Ричард тут же отправился во Францию, где его бывший союзник Филипп пытался отвоевать анжуйские владения. Пять лет прошло в осадах, стычках и турнирах, пока 6 апреля 1199 года Львиное Сердце не был близ Лиможа убит стрелой из арбалета, пущенной со стены замка. Детей у него не было — хоть он и женился в 1191 году на наваррской принцессе Беренгарии, однако, как истинный великий воин, предпочитал ей мужчин. При этом он заимел двух бастардов, которые унаследовали буйный характер отца и сложили голову в сражениях. Бесспорным властелином Англии стал Джон; правда, сын Джефре Артур Бретонский тоже попытался претендовать на корону, но был очень скоро убит по тайному приказанию Джона. Этот неудачливый король не зря носил прозвище Безземельного — казалось, не было земли, которая не горела бы под его ногами. В 1202 году Филипп Август потребовал от него уступки всех владений на континенте; в последующих войнах Нормандия, Анжу и Мен оказались захвачены французами, и у Плантагенетов осталась лишь Аквитания, наследство Алиеноры. Сама герцогиня умерла в 1204 году в своем дворце в Пуатье, пережив всех своих сыновей, кроме нелюбимого Джона.

Подобно своему предку Вильгельму II, Джон затягивал назначение епископов на вакантные кафедры, а в это время распоряжался их доходами. Он даже попытался не допускать в Англию назначенного архиепископом Кентерберийским Стивена Лэнгтона. Случилось это в 1208 году, при великом папе Иннокентии III, и тот недолго думая наложил на Англию интердикт. Однако уже тогда значительная часть британских священников предпочла подчиниться королю, а не папе, и отлучение не произвело того действия, на которое надеялся Иннокентий. В конце концов в 1213 году стороны достигли соглашения, но тут на Джона обрушилась новая напасть. Не меньше церковных владений он любил прибирать к рукам земли баронов, часто не обращая внимания на права оставшихся наследников. К тому же он продолжал увеличивать налоги.

Правда, следуя заветам отца, Джон всячески защищал права и привилегии городов, но трусливая городская буржуазия не могла защитить его в 1215 году, когда разразился открытый баронский мятеж. Всеми покинутый и окруженный врагами, Джон был вынужден подписать 15 июня на лугу Раннимед близ Виндзора знаменитую Великую хартию вольностей из 63 статей, справедливо названную «краеугольным камнем английской свободы». В ней впервые были зафиксированы общие для всех свободных людей правовые нормы, соблюдение которых было обязательным для короля. В случае нарушения королем статей хартии специально созданный совет 25 баронов получал право объявить ему войну. Джон был вне себя от такого нарушения его прав. Едва подписав хартию, он бежал на запад, пытаясь найти помощь у короля Гвинедда Ллевелина Великого, за которого он выдал дочь Джоан. С первой женой, Изабеллой Глостерской, Джон развелся в 1199 году из-за ее бездетности. Вторая, Изабелла Ангулемская, родила ему двух сыновей и трех дочерей. Старший сын Генрих был еще ребенком, когда его отца изгнали из столицы восставшие бароны.

По легенде, заплутав в валлийских лесах, Джон потерял там все регалии, включая королевскую корону. Так это или нет, но зять Ллевелин оказал ему кое-какую помощь, и война с баронами вспыхнула с новой силой. В разгар ее Джон умер 18 октября 1216 года в Ньюарке. Ненависть к нему была столь велика, что его похоронили не в Вестминстере, а в Вустерском соборе. Бароны даже не хотели видеть королем его девятилетнего сына и предложили на престол французского принца Людовика, сына Филиппа Августа. Однако верный страж короны Уильям Маршалл позаботился о скорейшей коронации Генриха III. Лондон был занят восставшими, и церемония совершилась в Глостере 28 октября. Законного короля решительно поддержал папа, пригрозивший его противникам отлучением; в благодарность юный король объявил себя вассалом папы. Уильям Маршалл стал регентом государства и 20 мая наголову разбил армию претендента Людовика при Линкольне.

В 1219 году граф-маршал умер и управление Англией перешло в руки королевы-матери Изабеллы и ее приближенных. Только в 1232 году Генрих достиг совершеннолетия и начал вести самостоятельную политику — причем довольно неудачно. В 28 лет он женился на Элеоноре, дочери графа Барселоны Раймунда Беренгера; она родила ему шестерых сыновей и четырех дочерей. Старший сын, Эдуард, или Эдвард, с ранних лет воспитывался как наследник и принимал участие во всех мероприятиях отца. Второй сын, Эдмунд, стал герцогом Ланкастерским; в 1254 году отец попытался сделать его королем Сицилии и четыре года вел дорогостоящую и заведомо обреченную на неудачу войну против Арагона. Таким же неудачным оказалось избрание брата Генриха Ричарда Корнуэльского на императорский престол: он так и не смог добиться какой-либо реальной власти. Ричард, как и его сын Генри де Алмейн, были типичными рыцарями, храбрыми и жестокими. В отличие от них, король Генрих III во многом опередил свое время. Он был книгочеем, покровителем ученых и писателей, тонко чувствовал прекрасное. Будучи глубоко и искренне верующим, он отдал много сил постройке и реставрации храмов и монастырей. При этом был безволен, непостоянен, недальновиден, находился под влиянием своих советников и супруги. Он пытался стать национальным английским королем, но был окружен французскими родичами и советниками, пытавшимися навести в стране свои порядки.

При этом Генрих долгие годы вел войну с Францией, пытаясь вернуть потерянные при Джоне анжуйские земли. Наконец в 1259 году он был вынужден заключить Парижский мир и окончательно уступить Франции Нормандию, Анжу и Мен. Правда, богатые порты Аквитании или Гиени остались за Англией, но Генриху пришлось принести за эту область оммаж королю Людовику IХ. Тем временем привыкшие к самостоятельности бароны потребовали от Генриха соблюдения статей Великой хартии. В июне 1258 года собрался так называемый «Бешеный парламент» — Большой совет баронов, который вынудил короля принять Оксфордские провизии. Этот документ ограничивал власть короля парламентом — советом 27 баронов, который планировалось созывать трижды в год. Тогда парламент так и не собрался, но впервые появилось это слово, имевшее большое будущее.

Однако баронам не пришлось попользоваться обретенной властью. Против них выступил союз городов, церкви и служилого рыцарства — всех, кто боялся возвращения феодальной анархии и дорожил достигнутым за годы правления Плантагенетом относительным миром. Этот союз побудил короля издать в 1259 году новые Вестминстерские провизии, защищавшие интересы рыцарства и городов. Вскоре, однако, часть рыцарей и горожан выступила против короля в союзе с баронами. Началась десятилетняя «баронская война», вновь принесшая в Англию смерть и разорение. В конце ее Генрих уже фактически уступил своему наследнику Эдуарду власть, которая всегда была ему в тягость. В последние годы жизни король постоянно молился, носил власяницу и выходил из дворца только в церковь. Умер он 16 ноября 1272 года, завещав похоронить себя в гробу короля Эдуарда Исповедника. Возможно, это странное желание было продиктовано старческим слабоумием. Его правление было полно знаменательных событий, но участие в них самого Генриха было довольно незначительным. Совсем иным стало царствование его сына Эдуарда I, чья яркая, противоречивая личность отражалась буквально в каждом шаге королевской власти.