Монохромный человек

Эпизод первый «4: черно-белая комната»

МОНОХРОМНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Эпизод первый «4: черно — белая комната»

ДОМРАБОТНИЦА

Четверг, шестое августа.

Предрассветные сумерки медленно бледнели над городом.

Серовато — синие оттенки ночи слабели и, словно неторопливо, выцветали на предрассветном небосводе.

Блекло — серый рассвет неспешно, грузно и вяло надвигался с востока и вынимал из полумрака утра очертания домов, дворов и улиц.

Утро настало вместе с мелким, монотонным дождём.

Его торопливые мелкие капли шлепали по листьям деревьев и цокали по асфальту. Капли дождя висли на окнах тихих домов и лениво сползали по стеклам.

Улицы ещё спали, и утренняя, унылая хмарь, с моросящим дождём, как нельзя лучше, способствовала этому.

Уличные дороги, тянувшиеся вдоль зеленых лужаек и заборов, оставались тихими и пустыми до тех пор, пока вдали не появился свет автомобильных фар.

Машина, с нарастающим шумом, приближалась. С шумным шелестом она разбрызгивала мелкие лужи на мокром асфальте.

Желтый автомобиль, с черными квадратиками и колпаком такси, остановился перед одним из домов.

Из автомобиля, раскрыв зонтик, вышла женщина, в желтой рубашке, узких джинсах и в темных оксфордах.

— Я не знаю, как ты собираешься одновременно работать в двух кафе и ещё при этом успевать учиться, Клара, — раздраженно проговорила женщина, прижимая смартфон плечом к уху.

Она захлопнула дверцу такси и взяла телефон в руку.

— Что значит: «Может, ты мне скинешь немного»? — сердито ответила женщина, шагая по направлению к дому, с темным, деревянным сайдингом — Я тебе в прошлом месяцев пятнадцать тысяч положила на карту! Куда ты всё подевала?! А — а… А вот знаешь, что, милая моя, я тебе не банкомат на ножках! Привыкла она! Ничего себе! Там потратила на гулянки с подружками, тут она себе кофточку прикупила, а потом: «Роза, одолжи мне немного денег!»! Фигу тебе, с маслом растительным и вчерашним майонезом! Всё, Клара! Хватит плакаться мне и капать на мозг, больше я тебе ничего высылать не буду!

Женщина, раздражаясь всё больше, открыла дверцу забора и поднялась по узким, широким ступенькам пологой цементной лесенки.

— Клара, если хочешь получать больше, — подумай о другой работе! Почему я должна решать твои проблемы?! — женщина встала под крыльцо входной двери и сложила зонтик. Она отряхнула его и вздохнула, слушая свою собеседницу в телефоне.

— И что, что тебе не хватает на телефон? Походи пока со старым… Ну не доставай при однокурсниках, если тебе стыдно, — женщина достала позвякивающие ключи. — Всё, мне надо работать, в отличии от тебя, у меня нет старшей сестры, которую можно доить, как молочную корову и радоваться жизни! Все, мне надо работать! Пока, Клара! — женщина убрала телефон от лица, дала отбой и спрятала телефон в сумку.

Она открыла дверь, тихо вошла в дом. Так же тихо разулась. Обвела взглядом просторную прихожую и гостиную.

Помещение дома утопало в расплывающемся полумраке. Через закрытые жалюзи окон слабо сочился мерклый свет пасмурного утра.

Женщина вдела ноги в домашние тапки, поставила влажный зонт в металлическую зонтницу и прошла внутрь.

Она остановилась, посмотрела в обе стороны.

— Эй, Ларри! — негромко позвала она в полумрак гостиной. — Ты, где там?

Обычно, когда она приходила, её встречал только один член семьи —

белоснежный и дружелюбный самоед Ларри. Но сейчас пса нигде не было видно. Роза решила, что, наверное, он спит с Полиной, старшей дочерью её нанимателей. Ларри любил её больше всех и частенько спал в её постели.

Роза направилась на кухню. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить явно спящих ещё хозяев, женщина вымыла руки, включила свет и приступила к готовке завтрака.

На часах было почти пять утра.

Роза перемыла оставшуюся с вечера посуду. Вздохнула, взяв в руки глубокую тарелку, с размазанными по стенкам хлопьям.

— Игорь. — вздохнула она и устало улыбнулась.

Только маленький, шестилетний сын её нанимателей, оставлял после себя такую грязную посуду.

Она взялась отмывать кофейник, когда услышала приглушенный собачий скулеж.

Роза быстро выключила воду и тут же прислушалась.

Снимая перчатки, она вышла из кухни. Снова прислушалась.

Тишину в доме нарушал только непрерывный стук дождевых капель на окнах.

Но вдруг опять жалобно и тихо заскулила собака.

Она была где — то в доме, здесь на первом этаже. Звук доносился со стороны ванной и туалета.

Роза осторожно прошла туда. Только сейчас, когда она неторопливо, почти крадучись, шла на звук собачьего голоса, она почувствовала странную, нервную зябкость. Казалось, откуда — то в дом, проникает промозглый, влажный воздух и касается её кожи.

Роза почувствовала, как её захлёстывает необъяснимое волнение и тревога.

Постепенно учащалось сердцебиение, мышцы живота наливались тяжелым напряжением. Что — то было не так. Роза не знала, что именно, и убеждала себя, что всё нормально.

Но как ни старалась, не могла избавиться от навязчивого чувства подступающей гнетущей тревоги.

— Ларри! — позвала она.

Тишина. Только дождь всё такими же монотонными перестуками капель осыпал окна дома.

Она добралась до ванной. Ей потребовалось сделать над собой усилие, чтобы открыть дверь. Она сама не могла объяснить, что именно пугало её.

Она взялась за ручку, потянула дверь на себя — из ванной потянуло теплой влагой и запахом мыла.

Роза дрожащей рукой включила свет.

Собаки здесь не было.

— Ларри! — голос Розы дрогнул, она нервно сглотнула.

Женщина почувствовала, как страх влажным теплом облепил её лицо, пополз по телу, проник внутрь, завладел разумом и мыслями.

Пульс в крови стучал торопливой рысью. Его удары становились жестче, тяжелее, точно в груди у Розы стучали копыта бегущих лошадей.

Самоеда не было и в туалете.

— Ларри! — Роза услышала мольбу в своем голосе.

Тут она услышала его слабое, робкое повизгивание.

Роза бросилась на звук. Она уже не заботилась, чтобы сохранять тишину. Звук голоса пса доносился из кладовой.

Роза успела удивиться: «Какого же лешего, его могли там оставить?»

Кладовка, в этом доме, — злачная, неприятная и душная. Она завалена всяким хламом, вроде старых игрушек, инструментов, старых одеял, полотенец, запчастей от автомобиля и прочими подобными предметами.

Но хозяева Ларри обожают свою белоснежную прелесть. Это Роза знала наверняка. Они никогда так не обходились со своим питомцем.

Услышав звук шагов Розы, пёс заскулил громче.

Роза поспешила открыть дверь, но ключ не желал поворачиваться в замке.

Пес выл и царапался в дверь.

— Сейчас, сейчас, хороший мой. — Роза, с беспокойством, пыталась открыть замок. Два быстрых поворота — замок открыт. Она повернула ручку двери.

Из кладовой на неё уставилась темнота.

Роза застыла на пороге, вглядываясь во мрак. Она просунула руку внутрь кладовой, чуть наклонилась и повела ладонью по стене внутри, в поисках выключателя.

Нечто вырвалось из темноты наружу, бросилось на неё. Роза вскрикнула, отшатнулась и упала на бок, больно ударившись бедром, коленом и плечом.

Пес, стуча лапами по полу, промчался мимо.

Роза, морщась от разливающейся, в местах удара, тупой боли, поднялась с пола. Опираясь руками на стены, прихрамывая, она ринулась следом за убежавшим псом.

— Ларри! — снова осторожно позвала она.

Собаку она обнаружила в гостиной. К удивлению Розы, пёс забился под плетеное кресло и глядел оттуда вытаращенными, поблескивающими глазами.

— Ларри, малыш. — женщина приблизилась к креслу. — Ты чего?.. Что с тобой такое?

Роза опустила взгляд. Она увидела следы от лап пса на ковре.

Они были темными, смазанными, влажными.

Дыхание Розы сбилось, затрепетало. По телу женщины скатывающимися волнами сошла нервная дрожь.

Она присела возле кресла. Осторожно наклонилась к псу.

— Ларри… — позвала она.

Пёс неуверенно зарычал.

Роза, на пару мгновений, застыла.

— Ну, ты чего… хороший мой, что с тобой? — проворковала Роза.

Голос её подрагивал, руки тоже чуть дрожали.

— Иди ко мне, — прошептала она. — Давай же…

Пёс, в ответ, жалобно заскулил.

Он всё — таки выполз на свет, когда она его позвала.

Роза, стоя на коленях, в ужасе прижала руки ко рту.

Пёс был перемазан тёмной кровью и чем — то грязно — черным, напоминающим чернила или разведенную краску.

— Что с тобой произошло?

Ларри жался к её коленям, смотрел в глаза, жалобно скулил и пугливо прижимал уши.

Роза достаточно давно работала в этом доме и знала повадки пса.

И сейчас белый, выпачканный кровью и чем — то черным, игривый самоед был до безумия чем — то напуган.

Чем — то, что ему видеть раньше никогда не приходилось. Чем — то, что повергло его в ужас и заставило бояться, бежать, прятаться. Чем — то, что вынудило его спасать свою жизнь.

Взгляд Розы медленно поднялся к потолку.

Со второго этажа не доносилось ни звука. И это после того шума, который сейчас устроила Роза.

Оставив пса, Роза подошла к лестнице на второй этаж дома.

Чуть наклонившись, женщина заглянула в притаившийся там густой сумрак.

В коридоре второго этажа было только одно окно, в торце, и то оно, чаще всего, было закрыто. Поэтому сейчас там было куда темнее, чем в любой другой части дома.

Роза уже хотела подняться по лестнице, когда странное, предостерегающее наитие вынудило её зайти на кухню и взять столовый нож.

Роза не знала, что ждёт её там, наверху. Но была уверена, что нож ей может пригодиться.

Она поставила ногу на лестницу. Затем ступила дальше.

Освещая себе путь фонариком телефона, Роза поднялась на второй этаж.

Полумрак и тишина властвовали здесь безраздельно.

Вокруг света от телефона клубились и ворочались бесформенные тени полумрака.

Луч света вынул из темноты семейные фотографии на стенах и несколько картин.

Роза знала, что эти картины пишет Полина. Она была гордостью родителей и очень талантливой художницей.

Роза ступила дальше.

Её шаги, по мягкому ковру, были почти не слышны, они почти не нарушали заполняющую сумрак тишину.

Роза заметила, что двери комнат детей приоткрыты.

Она подошла к каждой из них, заглянула внутрь.

Постели были пусты, одеяла откинуты. В комнате Полины был сдернут ковёр и на полу валялась подушка.

Роза обвела взглядом комнату девушки. Она словно надеялась, что та прячется где — то в тени, и что все это, включая перепуганного пса внизу и противоестественную тишину, завладевшую этим домом, просто дурацкая шутка.

Роза направилась дальше. Шаги давались ей с трудом.

В теле, от плеч до колен, разливалась тягостная слабость.

Буйными толчками пульсировали вены на висках.

Роза крепче сжала рукоять ножа и подошла к двери спальни хозяев дома — родителей детей.

Тут она застыла в недоумении и растерянности.

Дверной косяк, перед закрытой светлой дверью, был перетянут бумажной гирляндой из чёрно — белых человечков.

Розе показалось, что они едва — едва зашевелились при её приближении.

Что это? Кто это сюда повесил? И почему… Почему от взгляда на этих бумажных, черно — белых фигурок ей становится так жутко?!

Роза протянула руку и хотела постучать в комнату. Но едва она поднесла руку к двери, как тут же отдернула её, как будто обожглась.

Роза откуда — то знала, что не нужно стучать. Не нужно нарушать тишину здесь. Совсем не стоит…

Роза несколько раз судорожно вздохнула и положила руку на ручку двери. Женщина, на мгновение, зажмурила глаза, закусила губу и повернула ручку. Дверь легко открылась. Роза сорвала с двери бумажную гирлянду и, с неожиданным отвращением, отбросила её в сторону. Она ещё раз вздохнула и вошла внутрь.

Здесь было ещё темнее, чем в коридоре. Очертания мебели, зеркал, шкафа, журнального столика, кресла и кровати с трудом угадывались в зыбкой темноте.

Почему здесь так темно? Ведь хоть какой — то свет должен пробиваться через окна?

Роза ступила в комнату. И тут же сморщила нос.

Комната была пропитана влажным, приторным и тошнотворным запахом.

Розу тут же замутило, завтрак в животе всколыхнулся, подскочил.

Роза, морщась, направилась к окну.

Она обо что — то споткнулась, тихо чертыхнулась.

Бросив взгляд на пол, она увидела, что пол светлый, почти белый.

От стены до стены!

Роза хорошо знала этот дом и прекрасно помнила, как выглядит спальня хозяев.

Пол здесь был раньше другим – деревянным и темно — коричневым! И куда подевался ковёр?

Роза подошла к окнам, убрала жалюзи. Кусочки утреннего света ворвались в комнату. Стало немного светлее. Темнота уступила место сумеркам.

Роза, с недоумением, скривившись коснулась поверхности окна.

Оно было щедро и густо замазано краской — густой, липкой, угольно — чёрной! Роза растерянно потерла пальцами закрашенную поверхность окна.

По ладонью чувствовались засохшие комки краски.

Женщина убрала руку, отступила от окна.

Глупо моргая она пару секунд, в совершенном смятении, созерцала зачерненное стекло окна. Затем огляделась. И тут же её тело охватил стылый, влажный холод. Накативший внезапный страх оплел, опутал её тело, отнял способность двигаться и говорить.

На белом полу стояли черный столик, такое же черное кресло, такой же угольно — чёрный, гигантский шкаф и большое зеркало, сплошь закрашенное чёрным.

Следы краски черными звездчатыми пятнами застыли на белом деревянном полу.

Только кровать, вместе с постельным бельём, была такой же белой, белоснежной.

Внезапно преобразившийся интерьер комнаты внушал необъяснимый ужас своим футуристическим видом.

Что — то вкрадчиво скрипнуло над головой.

Роза вздрогнула, слёзно всхлипнула. Она задрожала всем телом.

Скрип повторился. Это был влажный, тягучий, закручивающийся звук.

Роза подняла взгляд.

В следующий миг она резко подалась назад, упала на пол и поспешно отползла к углу комнаты.

Её лицо исказил дикий ужас. Крик страха рвался из груди, но она не могла издать ни звука.

Ужас душил её, сжимал в своих объятиях, сдавливал грудь и горло.

Они были здесь. Все четверо.

Их бледные, обнаженные серо — белые тела висели под потолком, на растянутых белых тросах.

Их чёрные волосы свисали вниз с опущенных голов.

Роза прижала дрожащие руки ко рту, оглядывая тела родителей и обоих детей.

Тело матери, некогда светловолосой и голубоглазой Эдиты Вербиной, чуть покачивалось, и удерживающие бледное тело тросы слегка поскрипывали.

Роза замерла, вглядываясь в лицо мёртвой женщины.

Она разглядела её приоткрытый, словно от удивления, рот и заполненные чернотой глаза.

Секунду Роза смотрела в застывший мрак в остекленевших глазах мёртвой женщины. И в следующий миг она дико, с силой, надрываясь заорала.

Её крик взорвался в комнате, вырвался на лестницу, слетел вниз в гостиную и ударился в закрытые окна.

Она кричала так, что на ее шеи проступили тонкие вены, а лицо исказила судорога.

Роза закрыла глаза и упала без чувств, оставшись неподвижно лежать в тихой Чёрно — белой комнате.

СТАНИСЛАВ КОРНИЛОВ

Четверг, шестое августа.

Эта неделя выдалась трудной и изматывающей.

Всё из — за того, что один из офицеров УГРО, по глупости, попался на взятке. А это повлекло за собой грандиозный скандал, освещение в СМИ и многочисленные проверки на вшивость со стороны соответствующих органов.

Тот же ГУСБ и, в частности, близнецы Датские, смогли взять своеобразный реванш за то, что не удалось связать Стаса с пропажей чужого имущества и представить дело, как хищение.

В тот раз оказалось, что виновником оказался, печально известный, серийный убийца.

Стасу тогда, конечно все равно пришлось объяснять, почему это он не смог задержать преступника живым.

Но это была скорее формальность, и Стас отделался лишь устным порицанием.

Но, вот за эти пять дней Корнилову казалось, что из него выпили добрую пару литров крови и вытянули все нервы, до которых смогли дотянуться.

К концу дня, в среду, Стас чувствовал себя так, как будто он несколько раз подряд сдал экзамен на Краповый берет.

Который, кстати, он, в свое время, во время службы по контракту, позорно провалил, в первый раз, конечно.

Словом, когда Стас в среду, поздно вечером, переступил порог дома, он возблагодарил бога, что у него есть хотя бы одно место в этом суетливом мире, где он, хотя бы отчасти, может скрыться от мучительной рутины.

Но утро четверга началось для него совсем не так, как он рассчитывал.

Едва только Стас встал, умылся и отправился делать себе кофе, на кухню к нему влетела взволнованная Алина.

— Сегодня четверг! Шестое! — с восторгом воскликнула она.

У нее горели глаза, от радостного предвкушения. Она вся была охвачена нетерпеливым порывом бурного, неудержимого счастья.

Стас застыл с чашкой в одной руке и шоколадным печеньем в другой.

На его лице выражалось настороженное недоумение.

— Сегодня Четверг! Четверг! Четверг! — Алинка прыгала возле него и хлопала в ладоши. — Ты помнишь, помнишь? Мы договаривались! Ты обещал! Обещал! Обещал!

Алинка была взбудоражена и преисполнена неподдельной восторженной эйфории.

А для Стаса ещё оставалось загадкой, что послужило причиной такого невероятного подъема настроения его дочери и что он, собственно, обещал.

Корнилов проглотил откушенный кусок печенья, запил его кофе и кивнул Алине.

— Олененок, ну раз обещал, значит… — он пожал плечами, подыскивая правильное слово наугад, — поедем.

— Да!!! — торжествующе вскричала дочка и вприпрыжку умчалась в свою комнату.

Стас услышал, как она крикнула в коридоре:

— Доброе утро, мамочка!

— Доброе, Алина. Ты постель заправила?

— Да! Да! Да!

— Хорошо, переодевайся, сейчас будем завтракать.

Рита вошла на кухню, на ходу завязывая волосы в хвост.

Она улыбнулась Стасу, подошла к нему, поцеловала и отломив маленький кусочек от печенья в его руке с улыбкой сунула себе в рот.

Стас снова отпил кофе.

Рита включила плиту, поставила разогреваться еду.

— Сегодня четверг… — проговорил Стас.

— Да, — пропела Рита, переставляя кастрюли.

Она, с хитрой улыбкой, обернулась к Стасу.

— Что, Корнилов? Ты забыл?.. Да? Я ведь правильно поняла твое выражение лица.

— Я? — Стас качнул головой и вскинул брови. — Что ты… Вовсе нет.

— Ага, — ухмыльнулась Рита. — То есть ты… помнишь, что неделю назад обещал Алине, что сегодня вы поедете за собакой?

Стас еле справился с приступом легкого шока.

— Да… хм… Раз обещал… Да, я помню.

— Ага. — хмыкнула Рита. — И кого, именно, ты обещал ей купить?

— В каком смысле кого? — не понял Стас. — Собаку… А, ну либо парня, либо девчонку. Третьего — то — не дано.

— Стас, не придуривайся, пожалуйста, — Рита чуть сузила глаза. — Я про породу. И ты прекрасно меня понял.

Да, Стас понял. Он просто тянул время, чтобы вспомнить.

— Я помню.

— И? — с требовательным ударением протянула Рита.

Стас пожал плечами.

— Спаниель.

— Мимо. — Рита вздохнула и сложила руки на груди. — Дам тебе ещё две попытки.

Корнилов быстро прокрутил в голове их последние с Алиной разговоры, потом вспомнил тетрадки Алины, её брелок на школьном рюкзаке и заставку на ноутбуке дочери.

Он победно щелкнул пальцами.

— Бигль!

— Браво, — с насмешливой издевкой протянула Рита. — За то, что угадал со второй попытки, получишь соответствующую награду.

Она отвернулась к плите.

Стас подошел к ней, обнял за талию, коснулся губами шеи, нежно поцеловал.

— И что это за награда? — проворковал он.

Рита ехидно улыбнулась.

— За подарком для моей мамы, на день астронома, я поеду одна, — торжественно произнесла она.

Стас тихо застонал.

Рита, в ответ, засмеялась, потом быстро обернулась и прильнула губами к его губам.

И хотя этот день Стас предпочел бы скорее провести в постели с Ритой, часиков… до обеда, а потом возможно, попозже, после девяти, вместе с женой прогуляться по вечерней Москве, заглянуть в один из многочисленных баров и дальше, по обстоятельствам… Ему пришлось собираться и ехать с Алиной за собакой.

И дело не в том, что Стас не желал сдерживать обещание и не хотел порадовать дочку, просто… Он хотел сегодня отдохнуть. Что называется, весь и абсолютно! И вместе с тем понимал и точно знал, что одной покупкой дело не ограничится.

Он не может отделаться от дочки, просто всучив ей долгожданную собаку.

Как минимум он обязан будет вместе с Алиной подумать над именем для пса, поиграть с ним, купить ,вместе с Алинкой, игрушки, миски, поводок, поспешно поискать в интернете все, что только получится узнать о биглях и ,конечно же, пофотографировать Алинку на её телефон, с щенком в объятиях. Чтобы дочка могла выложить новые фотографии в свой Инстаграм.

Последнее было Стасу искренне не понятно и вообще он считал сегодняшнюю ситуацию, с соц. сетями и прочими инстаграмами, своеобразным массовым помешательством. Особенно после того, как Алинка показала ему нескольких «инстаблогеров».

От неё Стас узнал, что если парень нацепил на голову платок и писклявым голосом копирует девушек или какая — то девушка кривляется на камеру в разных образах, это не «какая — то дикая хрень», а «клёвые вайны»!

Ближе к обеду, они с Алиной приехали по адресу заводчика, который указала Алина.

Это оказался утопающий в саду большой двухэтажный дом, с темно — бордовым планкеном на облицовке и высоким, металлическим забором.

На воротах висели несколько агрессивных, предупреждающих табличек, вроде: «Злые собаки», «ОСТОРОЖНО!!!», «Хозяин вооружен!».

Алинка первой вылезла из машины Стаса и, подойдя к воротам, позвонила.

Вышедший из дома хозяин, оказавшийся пузатым мужиком, со смешным лицом и кучерявыми рыжеватыми волосами, проводил их на задний двор за своим домом.

Когда они вошли сюда, Стас почувствовал неприятный, сухой, немного затхлый запах, с сыровато — горьким привкусом.

Примерно такой же запах чувствовался во многих зоомагазинах.

Собаки в клетках оживленно заметались, начали тявкать, скулить, становиться на задние лапы.

Многие активно виляли хвостиками и игриво заглядывали в глаза. Некоторые, правда, встретили незванных гостей куда менее дружелюбно, с недовольным рычанием и настороженным, внимательным взглядом.

— Ну, вот, — кучерявый заводчик обвел широкой ладонью своё «богатство». — Собственно… можете выбирать…

Он ухмыльнулся.

— Псы все здоровы, проверены и привиты. Возраст от двух месяцев до полугода. Мальчики и девочки.

— Ясно. — кивнул Стас, которому всё это было, мягко говоря, не интересно.

Корнилов вообще больше любил котов.

Спокойные, уравновешенные, неторопливые животные, с независимым нравом и человеческим характером.

И потом, у Стаса не было абсолютно никаких сомнений в том, кто, в итоге, будет выгуливать собаку по утрам.

Алинка прошлась мимо клеток с биглями.

Вислоухие щенки счастливо повизгивали, тявкали и тянули к ней любопытные, дружелюбные мордочки.

Алинка присела возле одной из клеток. Стас тепло улыбнулся, глядя, как на лице дочки расплывается восхищенная улыбка.

И тут, словно по ехидной насмешки судьбы, у него зазвонил мобильник.

Стас закрыл глаза. Мысленно выругался. Хотя телефон стоял на бесшумном режиме и, по рингтону, он не мог знать, кто звонит, не трудно было догадаться.

Кто ещё может звонить ему в самый неподходящий момент, в середине выходного, настоящего выходного дня, за последние несколько недель?!

Телефон перестал звонить и вибрировать в кармане его джинсов. Но, тут же снова начал неугомонном подрагивать. Звонивший отличался волевой настырностью.

— Ну, ясно… — проворчал Стас с раздражением.

— Пап, смотри! — Алинка указала на одного из щенков. — Как тебе, вот этот?!

Стас кивнул.

— Нормальный… Посмотри, какие ещё там есть.

Алинка, на миг, растерялась, затем пожала плечами, кивнула и пошла дальше.

Стоявший рядом владелец шумной псарни, одобрительно улыбнулся, глядя на Алинку.

— В какой класс уже ходит? — спросил он.

— В девятый, — рассеянно ответил Стас, доставая настойчиво вибрирующий телефон.

— А у меня вот младшая, скоро в школу пойдёт, — мечтательно проговорил заводчик. — Она у вас отличница, небось?

— Да, — рассеянно кивнул Стас, глядя на дисплей смартфона.

Конечно же звонил Аспирин, генерал Антон Спиридонович Савельев, начальник УГРО Москвы и непосредственный командир Стаса.

Ничего хорошего, от звонка генерала, Стас не ожидал.

Он подождал, пока телефон смолкнет. Бросил взгляд на Алину, дочка улыбалась одному из щенков, который был громче и активнее других.

Телефон зазвонил в третий раз. Корнилов поджал губы, скривился.

Похоже, сбылись его самые страшные опасения.

Стас обреченно вздохнул и принял вызов.

— Добрый день, товарищ генерал.

— Где ты? — без предисловий спросил Аспирин.

Голос генерала был сух и строг. В словах чувствовалась знакомая хмурая сосредоточенность.

Что — то случилось, что — то произошло. Что — то веское. По пустякам ни Стаса, ни его оперов никто дергать не станет. В первую очередь сам Аспирин. Их, особо — оперативная, группа на особенном счету.

— С дочкой. — вздохнул Стас. — Выбираем ей собаку.

— Прости. — без тени сожаления произнес генерал. — У нас ситуация, Стас.

— Что произошло?

— Пап! — позвала Алина. — А как тебе, вот этот?

Она отошла в сторону и с довольной улыбкой указала на одного из щенков.

— Не очень. — бросил Стас. — Посмотри другого.

Алина, на мгновение, погрустнела, но снова сосредоточилась на разглядывании щенков.

Те заливисто гавкали тонкими, писклявыми голосами.

— Ты помнишь, восемь месяцев назад, ещё зимой, произошло странное убийство в Чертаново?

— Да. — кивнул Стас, чуть нахмурившись.

Это случилось в начале декабря. Убийство супругов Гудковых.

Стас раньше ничего подобного не видел, хотя был уверен, что навидался всякого.

Тело Ольги Гудковой располагалось в ванной. Оно лежало в чёрной, абсолютно чёрной воде. Чёрными были зеркало и дверь в ванную и потолок. Все остальное, в интерьере ванной, оставалось белым.

Тело женщины было тоже белым, а волосы, губы и ногти убийца выкрасил в чёрный цвет. Какими — то органическими чернилами убийца залил глаза гражданки Гудковой.

Корнилов надолго запомнил лицо Ольги Гудковой: безжизненное, белое, замершее с приоткрытым черным ртом и вытаращенными пустыми глазами, в которых, казалось, слабо шевелилась тьма.

Примерное в таком же виде убийца оставил её мужа, Евгения Гудкова. Только его тело было найдено в спальне, в чёрно — белой спальне. Он лежал на чёрной постели, его руки были сложены на груди. Тот же, заполненный мертвой тьмой, взгляд чёрных глаз, был устремлен вверх, в чёрный потолок. Белыми в спальне остались пол, стены и почти вся мебель, кроме одного кресла.

Корнилову это убийство потом снилось около недели.

Нет, он не просыпался в холодном поту, с паническими криками.

Нет. Это он уже проходил, ещё на заре своей карьеры в правоохранительных органах.

Но это убийство его впечатлило. Впечатлило и заинтересовало.

— С тех пор, не было новых… — заметил Стас и осекся, заметив, что заводчик биглей навострил уши.

— Простите, — Стас отвлекся от разговора с Аспирином.

— Да? — спросил владелец собак, с угодливой вежливостью. — Вы не поможете моей дочери с выбором? Кажется, ей сложно определиться.

— А — а… — мужчина рассеянно кивнул, пожал плечами. — Хорошо… Как скажите.

— Спасибо. — Стас проследил, как он отошел к Алине.

— С тех пор не было новых убийств, — закончил Стас в трубку.

— До сегодняшнего дня, — угрюмо проговорил Аспирин.

Стас с досадой качнул головой. Только этого ему сегодня не хватало!

Он ошибался, когда подумал, что сегодняшний выходной получается не таким, каким он его представлял.

Сегодняшний день вообще перестал быть выходным.

— Стас, — в голосе генерала прозвучало требовательное ударение. — Твоё присутствие необходимо. Яша уже там. Работает.

— Я понял. — кивнул Стас, глядя на Алину, которая вместе с хозяином биглей доставала из клетки щенков.

Алина обернулась и подняла на руках одного из щенков. Она показала пёсика Стасу. На её лице засияла открытая, ясная и счастливая улыбка.

Корнилов заставил себя улыбнуться ей в ответ.

— Какой адрес? — тихо спросил он в трубку.

***

Корнилов остановился, в паре сотен метров, от скопления полицейских автомобилей.

Он увидел, как некоторые полицейские, стоящие поблизости, приветливо машут ему рукой.

Корнилов тоже поднял ладонь, вымученно улыбнувшись.

Затем оглянулся назад.

Алина сидела притихшая и напуганная.

Прижимая к груди, сорок минут назад, купленного щенка, она с опаской, обеспокоенно смотрела на скопление людей впереди.

— Олененок, — ласково позвал Стас и помахал рукой. — Эй! Милая…

Она перевела тревожный взгляд на него.

— Всё хорошо. — проговорил Стас и, протянув руку, коснулся колена дочери. — Слышишь?.. Алина, давай вот как сделаем. Я сейчас отойду… совсем ненадолго, а ты пообещаешь мне две вещи. Первое: не выходить из машины. И второе…

Он с добротой улыбнулся.

— Ты должна придумать, как минимум пять имён для своего… для нашего нового друга.

Стас перевел взгляд на щенка. Алинка тоже посмотрела на свое «приобретение». Маленький, ушастый бигль задрал морду кверху, лизнул Алину в нос. Девочка засмеялась.

Стас мысленно порадовался. Он сумел переключить внимание и мысли Алины.

— А когда я вернусь, — продолжил Корнилов. — Ты озвучишь мне эти имена. Я, в свою очередь, тоже придумаю пять имён. А потом… потом мы напишем их на бумаге и вытянем какое — то одно… Так и назовём! Что скажешь, Олененок?

— Хорошо, пап. — пожала плечами Алина.

— Договорились?

— Да.

— Точно? Посмотри на меня.

— Да, пап.

— Хорошо. И если останется время,то подумай, что нужно твоему питомцу в ближайшее время. Ну, там игрушки, ошейник с именем, медальки всякие, может быть… одежда… Понимаешь?

— Да, пап. — Алинка дернула плечами. — Я подумаю.

— Вот и отлично.

— Пап…

Стас, уже собравшись выбраться из машины, обернулся.

— Что?

—Если ты хотел, чтобы я не видела мертвых тел и не подходила к месту преступления… — Алина стрельнула опасливым взглядом в сторону дома, с сайдингом из темного дерева. — Можно было просто так и сказать.

Стас хмыкнул, ухмыльнулся.

—Я всё время забываю, какая ты у меня уже взрослая.

—Я знаю. —кивнула Алина и грустно улыбнулась. —Я, правильно понимаю, что маме обо всём этом лучше не знать?

Она добродушно усмехнулась.

Стас кивнул.

— Я был бы тебе очень благодарен.

— Хорошо. — кивнула Алина. — Тогда, сейчас, мы поехали в зоомагазин, за мисками, игрушками и ошейником… с медальками.

— Хорошая легенда. — похвалил Стас.

Алина просияла.

Выйдя из машины, Стас застегнул куртку. Дождь на улице не прекратился, но стал совсем мелким и редким.

Но порывы ветра бросали в лицо студеный, влажный воздух.

Стас прошел мимо окруживших дом полицейских, вошел внутрь дома, поднялся на второй этаж.

Тут топтались трое полицейских и о чем — то спорили с Яковом Щербаковым.

— Вы, что господа, в детстве болели часто, сильно и безнадежно? Или, что? — язвительно спросил Ящер. — Почему ваши мозги не желают обрабатывать поступающую информацию? Я вам, в пятый раз говорю, нельзя туда входить, пока следователь из УГРО всё не осмотрит.

— Так надо же улики собрать… — взволнованно протестовал розовощекий полицейский, с оттопыренными ушами. — Мало ли… чего…

— Без вас соберут… собиратели первобытные, — бросил Ящер. — Давайте, лучше, транспортируйте свои безвольные тела с неподвластной вам территории.

— Да, как вы с нами разговариваете? — возмущенно произнесла девушка полицейский.

— Как вы, того заслуживаете, — тут же заявил судмедэксперт.

Он был в одном из своих любимых полосатых свитеров, в чёрных джинсах и синих, латексных перчатках.

Возле его ног стоял знакомый объемистый, стального цвета, прямоугольный, кейс, с необходимыми приборами и оборудованием.

— Что за шум? — спросил Стас, подходя к Ящеру.

Яша оглянулся и кивнул на троих полицейских.

— Да, так… Затянувшийся диалог о правах и обязанностях, а также, как я понимаю, о рангах и положении.

— М — м. — в тон Ящеру протянул Стас и криво усмехнулся. — Какая актуальная проблематика.

Стас обвел взглядом троицу полицейских.

— И не говори, — хмыкнул Щербаков.

Корнилов показал полицейским удостоверение, представился.

— Господа… — Стас обвел троицу взглядом и кивнул на девушку, — И дамы… Ваши дела здесь окончены.

Троица переглянулась.

— Мы первые приехали на вызов и…

— Если вы и дальше будете препятствовать следствию, — ледяным тоном проговорил Стас. — Вас как минимум ожидает неприятный разговор с начальством. И некоторые из вас, могут установить антирекорд по количеству проработанных в полиции дней.

Угроза подействовала моментально. Все трое тут же сочли за лучшее ретироваться.

Ящер, по — хозяйски, уперев руки в бока и с сарказмом и долей сожаления на лице, покачал головой.

— Где их только, таких неуемных набирают?

— Перестань. — Стас взял у Ящера такие же синие перчатки. — Ребята недавно служат, и…

— И хотят выслужиться, — мрачно закончил Ящер.

— Не без этого. — Стас надел перчатки и осторожно открыл дверь.

Они вдвоем застыли на пороге,ненадолго, на пару мгновений. Затем молча вошли внутрь.

Стас обвел цепким взглядом висевшие под потолком мертвые, черноволосые тела.

Они чуть покачивались и крутились на тросах. Застывшие в нелепых позах, они, как будто, летали над черно — белой комнатой.

Стас заглянул в лицо мёртвой женщине. Он увидел, уже знакомую ему, пугающую пустотой, бездонную черноту в глазах.

Он задержал взгляд на её черных губах и темном отверстии рта.

Корнилов ступил в сторону. Посмотрел в лица других покойников.

Затем забрался на кровать, встал двумя ногами. Теперь его голова была в десяти сантиметрах от лица мёртвого мужчины.

Рядом с ним, на тросах, «летала» черноволосая девочка. Стас протянул руку, потрогал их волосы, провел пальцами по щекам и губам. Коснулся их тел. Затем провел пальцами по телам и лицам мальчика и женщины.

— Он выкачал у них часть крови. — проговорил Стас.

— Зачем? — Ящер чуть нахмурил брови и тут же ответил. — Уменьшить вес?

Корнилов молча кивнул.

— Убийство он готовил заранее. Очень хорошо, заранее. Может быть даже за месяц, или за два.

— С чего ты, взял?

— Длину тросов видишь?

Ящер осмотрел белесые тугие тросы, под потолком.

— Длина разная.

— Длина тщательно рассчитана, от точки до точки. — Стас указал рукой в разных направлениях. — И кто, где будет находиться. Где мать, где отец, где сын и дочь.

Стас вздохнул.

— Эта продуманная… композиция.

Ящер выругался.

— Нам опять попался «художник»? Ненавижу их… Больше, чем «идейных философов» и «борцов за справедливость».

Стас в ответ ощерился.

— Ну, последние, не редко питают слабость к всевозможным взрывоопасным веществам и механизмам. А это… как правило, влечет куда больше жертв.

— Зато. поймать их легче. — ответил Ящер, ставя свой кейс на пол.

— Согласен, аргумент. — вздохнул Стас, оглядывая тела.

Он осмотрел волосы женщины, мальчика и девочки.

— Он их стриг.

— Что?! — скривился Ящер.

— Он подстриг им волосы, перед тем, как покрасить.

— Что… Зачем? — Щербаков достал фотоаппарат, начал настраивать. —

Стас слез с кровати, осмотрел комнату и спросил.

— С чем у тебя ассоциируются чёрно — белые цвета?

— С далматинцами… — хмыкнул, в ответ, судмедэксперт.

— Яша. Не смешно.

— Ладно, ладно… подожди. — Ящер скривил рот, углубился в раздумья. — Это… Как знак Инь — Янь.

Он недоуменно скривил лицо, взглянул на Стаса.

— Гармония?

— Гармония. — устало кивнул Стас. — Он, скорее всего, до ужаса педантичен, наверняка, у него присутствует неуклонная и неудержимая, патологическая склонность к порядку.

Стас ещё раз обвел взглядом комнату.

— Он хочет быть идеальным. — проговорил Корнилов и подошел к платяному шкафу, открыл его.

— А причем тут чёрный и белый цвета? — спросил Ящер, нацеливая объектив на мертвые тела, «парящие» под толком.

— При том, что в них нет ничего лишнего. — проговорил Корнилов, оглядывая абсолютно пустой шкаф.

— Лишнего? — переспросил Ящер.

— Здесь ничего не трогали?

— Нет. Вроде бы нет. А что, в его понимании, «лишнее»?

Стас закрыл дверцы шкафа, обернулся на Ящера.

— Цвета.

— Цвета?

— Все иные цвета, кроме черного и белого. Все те лишние и ненужные оттенки и цвета, что нарушают гармонию, порядок и идеал.

Щербаков хмыкнул.

— Думаешь, это тот же тип, что и… восемь месяцев назад?

— Да. — уверенно ответил Стас. — И если кое — какие мои подозрения верны, будет ещё убийство.

— Не сомневаюсь, что ты прав. — мрачно ответил Ящер.

Обычно, прогнозы Стаса всегда сбывались. И по своему обыкновению, именно, самые неприятные и зловещие.

Ящер встал под телом убитой женщины. Навел фотоаппарат, сделал несколько снимков.

Посмотрел на дисплей цифровой камеры. С сожалением, покачал головой.

— Она была красивой. — сказал он, с внезапной грустью.

Стас встал рядом с ним, заглянул через плечо.

Ящер рассматривал лицо покойницы на снимке.

— Да. — согласился Корнилов. — И, скорее всего, была очень хорошей женой и матерью.

Яша медленно оглянулся, с хмурым беспокойством взглянул на Стаса.

— Он стремится к идеалу. — напомнил Стас. — Думаю, и отец семейства был идеальным семьянином, и дети у них были соответствующие.

На лице Яши дрогнули мышцы, его выражение чуть изменилось. Мелькнуло злое отвращение, но он тут же снова успокоился.

— Чёртов ублюдок…

— Не напрягайся. — Стас тронул его за плечо. — Это отвлекает.

Яша молча, сердито кивнул.

Он вышел из спальни, оставив Яшу одного.

Стас зашел по очереди в комнаты детей. Дочери и сына.

Почти всё оставалось нетронутым, кроме развороченной постели и разбросанных тапок.

Стас открыл шкафы, с одеждой, в каждой комнате.

Везде они были пусты.

Корнилов критичным взглядом оглядел каждый шкаф.

Потом взял по тапку, из каждой комнаты, и пошел к кинологу.

Это был уже седой мужчина, много старше Стаса, с солидной бородой и одетый довольно небрежно:ношенная рубашка, тертые джинсы и затасканные кроссовки. На поводке он удерживал горделиво сидевшего темного лабрадора.

Корнилов вручил тапки бородатому кинологу.

— Это вещи убитых детей. — сообщил он. — Нужно найти остальные. Скорее всего, они где — то недалеко.

Седобородый кинолог молча кивнул, взял протянутые тапки и показал псу.

— Давай, Людвиг… У тебя есть работёнка, зверюга. Выручай.

Стас смотрел, как лабрадор спешно принюхивается к вещам детей.

Корнилов успел подумать, что возможно, ещё позавчера, мальчик и девочка ходили в этих тапках чистить зубы, перед сном, и вдевали в них ноги, когда куда — нибудь нужно было встать посреди ночи.

А теперь их вещи — объекты следствия и зловещие фрагменты кошмарного преступления.

Долго ждать не пришлось. Лабрадор Людвиг быстро взял след и повёл кинолога прочь от дома.

Стас поспешил следом. Лабрадор тянул поводок, рвался вперёд. Кинолог трусцой бежал рядом.

Стас скорым шагом шёл чуть поодаль, не теряя кинолога из виду.

Пёс повёл кинолога в сторону злачного пустыря, что располагался далеко за домами, возле старых, давно заброшенных строений, ещё советских времён.

Корнилов следовал за кинологом по заросшим дикими кустарниками древним развалинам.

Под ногами хрустели палки, битое стекло, скрипела каменная крошка.

Стас не отставал.

Лабрадор, прорываясь через молодые деревца, шурша в высокой траве, забежал внутрь одного из полуразрушенных зданий.

Здесь пёс остановился возле глубокой ямы, упал на живот и заскулил.

— Хорошо, хорошо… — кинолог потрепал пса по холке. — Молодец… Красавец.

Он оглянулся.

— Товарищ, подполковник… что — то есть.

Кинолог отвернулся и снова заглянул внутрь ямы. Возле его ботинок зашуршали мелкие камешки и скатились вниз.

Стас подошел к яме, пригляделся.

Внутри чернело огромное пепелище. В прохладном воздухе ещё можно было различить слабеющий запах гари.

Стас осторожно спустился вниз. Взяв палку он осторожно разгреб горелые ошметки в пепле.

Корнилов поддел палкой что — то красное. Поднял на конце палки.

— Что это? — спросил сверху кинолог.

— Женская футболка. — ответил Стас. — Красная женская футболка.

На месте большого костра были обнаружены обгоревшие фрагменты других тканей, определить назначение которых было слишком трудно.

Но, что это была сожженная одежда убитой семьи — сомневаться не приходилось.

Среди груды пепла Стас выудил опаленные, покрытые слоем сажи и прожженными черными пятнами, синие джинсы.

В заднем кармане джинсов была обнаружена смятая фотография.

И хотя убийца изменил внешность убитых, в угоду собственным извращенным предпочтениям, его жертв можно было узнать на снимке.

Они стояли на каком — то пляже. Одетые в странные, нелепые наряды туземцев из каких — то тропиков. Все четверо довольные, счастливо улыбались.

На обороте снимка Стас нашел надпись фломастером.

«Санто — Доминго, Доминикана две тысячи двенадцатый».

Корнилов скривил губы, глядя на счастливые лица людей. И тут же вспомнил висевшие в спальне трупы под потолком. Их черные, как смоль волосы, губы, черные, словно выжженные глаза.

Глядя на этот снимок, трудно провести какую — то параллель между счастливыми людьми на этой фотографии и давно остывшими, холодными, бледными телами в черно — белой комнате.

Найденные в пепелище вещи, Стас приказал собрать полицейским и сгрузить в автомобиль СМЭ, чтобы Щербаков мог их изучить.

Когда Стас вернулся, полицейские, под присмотром Яши, аккуратно снимали трупы с потолка.

Сейчас, когда они бледные лежали на белом полу и частично сливались с ним, их угольно — черные волосы, глаза, губы и ногти резко, контрастно выделялись на белом полу.

От этого, картина убийства ещё больше поражала своей пугающей сюрреалистичностью.

Складывалось стойкое впечатление, что убийца, отнявший жизнь целой семьи, словно старался быть гуманным и аккуратным.

Он как бы избегал грубости и чрезмерной жестокости.

Он проявил бережность и заботу к ним.

Стас присел возле трупов. Внимательно осмотрел ногти.

У всех членов семьи они были аккуратно подстрижены, убраны кутикулы, края ногтей, с щепетильной дотошностью, подпилены и обработаны. В том числе, у отца и сына.

Стас задержал взгляд на мёртвом мальчике. Ребенок, среди больших тел взрослых, смотрелся особенно жалостливо и печально. Ему было не больше шести — семи лет. На детском личике застыло робкое, испуганное выражение.

Из — за приоткрытого рта, с чёрными губами, казалось мальчик не то чем — то удивлен, не то кричит без звука, но живые уже не в состоянии услышать его голос.

Корнилов вздохнул, выпрямился. Сунув руки в карманы куртки, ещё раз осмотрел тела.

У неискушенного сыщика могло бы сложиться впечатление, что убийца проявил чрезмерное почтение к убитым им людям.

Однако, на деле, он всего лишь отдавал дань своей болезненной склонности к перфекционизму. А эти люди… Всего лишь инструменты или материал для его творения, для выражения его мысли, его идеи.

И именно то, как убийца хладнокровно, с присущей практичностью, без тени сожаления, уподобил живых людей бездушному материалу для своей работы, выдавало его истинное отношение к жертвам.

И вот это действительно, по — настоящему, вселяло в душу тугой, угрожающей, пульсирующий клубок страха. Клубок переплетенных кошмарных представлений, навязчивых мыслей, панических суждений и нервозных опасений.

А ещё, глядя на четыре выбеленных тела, с чёрными волосами, Стас внезапно чётко уяснил.

Совершивший это, обожает то, что делает. Он пребывает в настоящем эстетическом экстазе, когда делает это, когда убивает, когда творит…

Представив себе больную экзальтацию убийца, во время этого действа, Стас почувствовал морозную оторопь, взобравшуюся по коже.

Можно не сомневаться, что вскоре он это повторит. И совсем не через восемь месяцев, как было до этого.

Раньше. На много раньше.

Роза Хейфец, домработница и няня, что работала в этом доме, выглядела ужасно. Запуганная, заплаканная, с покрасневшим лицом и остатками туши, под левым нижним веком.

У неё дрожали губы, в глазах блестели слёзы. Вокруг глаз кожа была заметно раздражена от поспешных попыток смыть растекшуюся, от слёз, тушь.

Женщина сидела в машине скорой помощи и пила травяной чай, когда Стас забрался к ней и сел напротив.

— Подполковник, Корнилов. — представился Стас. — Вы не против, если я задам вам несколько вопросов?

— Конечно. — кивнула она и чуть вжала голову в плечи.

На вид ей было около тридцати. Темноволосая, с тусклыми серыми глазами и немного растрепанными волосами.

Стас обратил внимание, что чашка в её руке подрагивает и жидкость чуть — чуть плещется.

— Вы, обнаружили тела? — спросил Стас.

— Да.

— Как долго вы, здесь работаете?

— Четыре года. — сглотнув, ответила Роза.

— Всегда приезжаете в одно и то же время?

— Почти. Иногда я оставалась на ночь.

— В последнее время это было?

— Да…

— Как давно?

— М — м… — она задумчиво сдвинула брови, снова нервно сглотнула. — Т — точно не знаю… Наверное месяц тому назад…

— Любите смотреть в окна?

— Что, простите? — она чуть склонила голову на бок. — В каком смысле?

— В прямом. — кивнул Стас. — Вы смотрите в окна, на улицу, на прохожих?

— Ну д — да… — она недоуменно пожала плечами. — Да, конечно… На кухне, когда готовишь, и… потом…

— Не замечали одних и тех же людей поблизости? Или одну и ту же машину, больше, чем два раза, где — то рядом?

Роза задумалась. Стас ждал.

— Я не видела… — задумчиво проговорила она. — Но… Это конечно, просто болтовня, я понимаю…

— Говорите. — потребовал Стас.

— Хорошо… Я… Хм, ну, я, когда в магазин выходила… Вот на позапрошлой неделе, кажется это было… Мне тогда в местном магазине… В сырной лавке помощница владельца сообщила, что видела, как возле пустыря… Там дальше, возле старых построек… Она видела там человека… Она говорила, что где — то раза четыре точно… И каждый раз, он держал в руках фотоаппарат…

— Что за человек? Эта женщина говорила, как он выглядит?

— Эта молодая девушка…

— Да, без разницы. — перебил её Стас. — Она говорила, как он выглядел?

— Ну — у… Я точно не помню... — растерянно проговорила Роза.

Довольно скоро стало очевидно, что никакой полезной информации, сверх того, что уже известна, от госпожи Хейфец не получить.

— Если, что — то вспомните, перезвоните мне лично. — Стас оставил ей свой номер и тронул за плечо.

Роза подняла на него горестный взгляд

— Мне очень жаль. — сказал он с чувством. — Держитесь.

— Спасибо. — всхлипнув, тихо прошептала она.

Стас кивнул и вышел из автомобиля.

На самом деле, он старался оставаться безучастным к страданиям, слезам и истерикам свидетелей или жертв.

Он видел многое, слышал тоже предостаточно.

Его сочувствие и взаимность никому не помогут, близких не вернут, и время вспять тоже не обратят.

И уж конечно никак не помогут привлечь к ответственности того, кто отнял жизни, сломал судьбы, оставил глубокий рваный, кровоточащий след в чужой душе.

И потом, утешать убитых горем родных и близких — забота специальных психотерапевтов.

А он, и его группа, предназначены исключительно для охоты на коварного и жестокого монстра.

Кто — то, из коллег Стаса, когда — то назвал серийного убийцу «хищником».

Но, Стас, тогда заметил, что, хищник — то, как раз, убивает ради пропитания.

А скрывающийся, под ликом обычного человека, жестокий монстр убивает потому, что такова его природа.

Потому, что он хочет, жаждет, мечтает убивать.

Он так живет. Он живет ради этого. Он этим питается. Да, он, почти что, хищник, и чужие боль, страхи, страдания — его добыча.

Мрачная аллегория.

К месту преступления приехал капитан Домбровский, а чуть погодя, добрался и старший лейтенант Арцеулов, его оперуполномоченные.

Оба, явно, были раздосадованы и заметно раздражены.

Стас начал без предисловий.

— У нас четыре трупа. Помните убийство в декабре? В черно — белых тонах? Ну, вот, кажется мы дождались продолжения.

Стас подождал, пока Домбровский и Арцеулов переварят услышанное и как положено отреагируют на новые обстоятельства.

Коля, недовольно, поджал губы, неопределенно вскинул ладонь и бессильно уронил, выразительно, при этом, качая головой.

Сеня опустил взгляд, пробормотал пару ругательств.

— Отлично, — кивнул Стас, — Коля, опроси местных жителей. Есть информация, что помощница владельца из сырной лавки видела странного мужчину с камерой, около пустыря. Сеня, собери в доме все устройства, способные содержать хоть какую — то информацию, телефоны, ноутбуки, планшеты и так далее. Исследуй на предмет сообщений, звонков, угроз и требований, и всего, что сочтешь подозрительным и опасным. Задача ясна?

— Так точно.

Опера ответили почти хором.

— За дело.

Они тут же разошлись выполнять указания.

Сам Стас оглядел дом, затем посмотрел в сторону пустыря и двинулся прочь от дома. Он шел и постоянно оглядывался.

Стас искал место, откуда убийца мог наблюдать за домом, следить за его обитателями, изучать их.

Не было сомнений, что он хорошо изучил их, а значит должен был очень долго наблюдать, должен был очень долго следить и изучать.

И его могли видеть соседи убитых.

Вполне вероятно, что он мог вооружиться камерой.

Современные аппараты обладают прекрасным зумом и вполне могут заменить бинокль.

Кстати, вполне вероятно, убийца может увлекаться фотографией Ч/Б. Это было бы ожидаемо.

Стас вернулся в дом, подошел к Ящеру.

— Можешь мне сказать, кто из них был убит первым?

Яша кивнул на тело девочки — подростка.

— Полина Вербина, шестнадцать лет. А что?

— Следов взлома в доме нет. — ответил Стас и, насколько я знаю, ключи у них не пропадали. Плюс в доме установлена великолепная, современная охранная система. Чтобы сюда пробраться без шума, нужно быть очень толковым мастером. А я сомневаюсь, что наш убийца тратил на это время.

— Почему нет? — Ящер отвлекся от изучения тел мертвецов. — Я бы так и сделал.

— Да? — усмехнулся Стас. — А почему бы не заставить кого — нибудь, живущего внутри, открыть тебе дверь?

— Каким образом? — не скрывая скептицизма, спросил Ящер. — Гипноз, что ли? Или шантаж?

Стас перевёл снисходительный, грустный взгляд на тело Полины Вербиной.

— Помнишь себя молодым? Чего ты хотел в шестнадцать, больше всего?

— Своих одноклассниц. — хмыкнул Ящер.

— А, как ты думаешь, чего хотели они? — с намеком спросил Стас.

Яша кивнул.

— Любви и романтики?

— В точку.

Щербаков покачал головой.

— Думаешь… — Ящер кивнул на тело девушки. — Она и… и он?!

Стас многозначительно пожал плечами.

— Не знаю, Стас… Эта версия ничем не подкреплена.

— Это не версия, а предположение. — поправил его Стас.

— Ой, — поморщился Яша. — А то я не знаю, что твои предположения, чаще всего, оказываются очень близки к истине!

Стас лишь невесело усмехнулся.

— Я бы предпочёл применять подобное умение в каких — нибудь других областях. — вздохнул Стас.

— Например, в розыгрышах лотерейных билетов? — предложил Яша и насмешливо ощерился.

— Как вариант. — кивнул Стас.

Когда Стас вернулся в свою машину и сел за руль, Алина осторожно спросила.

— Ну как там?

Стас встретился с ней взглядом в зеркале.

— Да, всё нормально. Обычная рутина.

— Страшное убийство, да? — спросила Алинка, тяжело вздохнув.

— Алина. — голос Стаса посерьёзнел. — Ты, знаешь правило. Мы не обсуждаем мою работу.

— Да… прости, пап. — Алинка опустила взор.

Стас почувствовал, как его кольнула совесть. Не стоит так резко одергивать дочь, даже если она забывается.

Нужно было, как — то быстро разрядить ситуацию.

— Ты придумала варианты имён для щенка?

Алина посмотрела на Стаса. Грустно улыбнулась.

— Его будут звать Четверг.

— Че.. Четверг? — недоуменно переспросил Стас. — Милая, ты уверена, что это подходящее имя для собаки?

Стас сдал назад, развернулся и они поехали прочь, от места убийства.

— Да. — ответила Алинка. — Был же попугай Пятница… А ещё, помнишь, мы с мамой фильм смотрели про то, где у одного оцта было семь дочерей, и он каждую назвал по дню недели.

— Олененок, — возразил Стас. — Но там ведь беда была в том, что по сюжету, в мире будущего, нельзя было иметь больше одного ребенка…

— Пап.

— Что?

— Это имя ему идёт.

Дочка сказала это так искренне и убежденно, что Корнилов не мог спорить.

Стас в ответ усмехнулся. Алинка тоже улыбнулась, хихикнула.

— Ладно. — протянул Стас и покачал головой. — Четверг, так Четверг.

Он посмотрел в небо. Над городом снова угрожающе нависали серо — стальные стучи.

Скоро опять будет дождь.

ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ

Четверг, шестое августа.

Мы приземлились после синхронного прыжка. Оттолкнулись и полетели на льду вперед, на скорости, с восторженным рвением.

Мы с Сашкой, моим партнером по фигурному катанию, выполнили ряд фигур.

Мы двигались быстро и в то же время плавно. Фигуры перетекали одна в другую.

Миг и я в его объятиях. Саша выполняет поддержку.

В движении, на льду, на скорости, мы на мгновение расстались.

Мы несемся вперед, по кругу бело — голубой арены льда.

По кругу, мимо пустых трибун.

Мгновение, наши руки соприкасаются, мы выполняем тодес.

Затем два быстрых акселя и плавный бауэр.

Когда мы закончили и смолкла музыка, стоявшая возле ограды Мег, похлопала в ладоши. Нарочито громко и показательно.

— Отвратительно! — объявила она. — Сначала!

Мы с Сашей переглянулись, поехали на исходную точку.

— Кажется, мы налажали с прыжками после поддержки. — тихо проворчал мой партнёр.

— Мне показалось, что у нас был слишком медленный тодес. — робко ответила я.

Сердце билось в груди, после быстрой череды фигур. Оно билось, как будто танцевало или отбивало резвый бит.

С душой, с восторгом, с чувством! Мое сердцебиение звучало в такт с моим настроением.

Мне хотелось парить! Лететь! Мчаться и перевоплощаться из одной фигуры в другую!

Мне хотелось движения! Я жаждала безостановочного стремительного движения!

— Готова? — спросил меня Саша.

Я кивнула.

— Да.

— Начали! — объявила Мег.

Снова заиграла музыка.

Мы ринулись с места. Мы танцевали на льду отдельно и в то же время оставались едины.

Быстро и ритмично, но плавно и изящно. Мы летели, мы парили, мы жили в коротких, но длинных секундах танца на льду.

— Уже лучше. — проговорила Мег, когда мы закончили.

Но взгляд и выражение лица у нее были не очень довольными. Чуть сгорбившись, держа руки на груди, она прошлась вдоль ограды.

— Отдых десять минут и за работу!

Мы с Сашей подъехали к ограде, остановились, перевели дух.

Я выдохнула. Я была переполнена энергией будоражащего восторга! Я физически ощущала, как у меня от счастья орёт душа, и в теле разливается приятный жар.

— Почему ты, улыбаешься? — Сашка отпил воды из спортивной фляги совсем чуть — чуть, только, чтобы минимально восполнить потерю жидкости в организме.

— Я соскучилась по льду. — призналась я. — И по спорту и по этому драйву!

Я откинула голову и обрадованно взвыла. Мне было хорошо. Хотя, я и чувствовала постепенно накатывающую усталость.

Но это была приятная усталость. Не та, что утомляла, а та, что всего лишь обозначала правильную работу мышц, дыхания и всего моего организма.

— Как твои контрольные по географии? — спросил Сашка и усмехнулся.

— О — ох… — простонала я. — Ты долго думал, как испортить мне настроение?

Я сделала вид, что обижаюсь.

Он ухмыльнулся.

Я видела, что его лоб чуть поблескивает от пота. Мой, наверное, блестит так же.

— Я просто беспокоюсь о тебе. Всё — таки впереди важный конкурс…

— У нас все конкурсы важные, — напомнила я, — и потом, можешь не беспокоиться.

— Да? — он вскинул брови. — Значит всё в порядке?

— Да, — пропела я. — Я благополучно завалила почти все контрольные и в начале этого года у меня наверняка состоится серьёзный разговор с директором школы. Хорошо, если не позовут дядю Сигизмунда.

— И что ты, намерена делать? — спросил Сашка.

Я взглянула на него выразительным взглядом.

Но поняла, что он не отстанет.

— Что — нибудь придумаю, — уклончиво ответила я.

Позади нас раздался громкий хор смеха. Раскатистым эхом он облетел трибуны.

Мы с Сашей обернулись. Повыше, на предпоследнем ряду трибун, сидело пятеро парней.

Четверых из них я знала — наши хоккеисты «Городские соколы». Гордость юношеского хоккея Москвы. Некоторые, прочат им звездное будущее в КХЛ.

Но меня больше заинтересовал пятый парень. Я видела его не в первый раз. По — моему, он появляется здесь уже где — то раз восьмой или около того. И каждый раз, когда занятия у нас Сашкой.

Он был довольно симпатичный. Подтянутый, среднего роста, с широкими плечами и бравой осанкой. У него было приятное, улыбчивое лицо и чувственный, задумчивый взгляд.

Сегодня он был в джинсах, полосатой футболке и черно — желтой куртке — американке.

Он смеялся над тем, что ему рассказывал капитан «Городских соколов» Кирилл Ветров.

У него была красивая улыбка. Открытая, но скромная, сдержанная.

Я невольно засмотрелась на его улыбку, на его лицо.

Тут внезапно незнакомый парень опустил взгляд и посмотрел прямо на меня!

Я пол секунды глядела на него, а потом быстро отвернулась и замерла, забыв дышать.

Ритм сердца изменился. Стал тяжелым, гулким и частым. Лицо обжог жар.

— Ты чего? — удивился Сашка. — Что с тобой? Ника?

— Всё… Всё в порядке, — пролепетала я.

— Не в порядке, — хмыкнул Сашка, — Забыла? Ты, когда волнуешься, сразу начинаешь пшекать.

Он хохотнул. Я недовольно, искоса взглянула на него.

— Я не пшекаю…. Почти.

— Кроме тех случаев, когда волнуешься… и врешь. — усмехнулся он.

Тут вернулся Елена Геннадиевна (она же Мег).

— Ну, что отдохнули?

— Десять минут ещё не прошло. — заметил Саша.

Мег кивнула.

— Значит, будем считать, что вы сегодня существуете в другом измерении, где время течет быстрее. На позицию!

Тренировка сегодня вышла долгой, трудной и изнурительной.

Ко всему прочему, моя голова просто дрожала от бесчисленного количества воспоминаний, которые то и дело угрожали перерасти в видения!

О — о… Особенно трудно пришлось в душевой. Я мылась вместе с девчонками, из группы по художественной гимнастики.

Их воспоминания просто замучили меня, пока я стояла под тёплыми, приятными струйками душа.

В итоге, помыться столько, сколько я хотела — не получилось.

К воспоминаниям гимнасток начали «подключаться» и другие. Других людей, что побывали здесь сегодня или раньше, до меня.

Голоса крепчали, становились громче. Их гомон сливался в неразборчивое, раздражающее жужжание.

Голова наливалась тяжестью и внезапно резко закружилась. Я упёрлась рукой в кафельную стену душевой и быстро переключила воду на более холодную.

Иногда это помогает избежать таких приступов.

— Перестаньте, перестаньте, умоляю. — процедила я сквозь сомкнутые зубы, зажмурив глаза. — Пожалуйста… Боже… Хватит…

Перед глазами замелькали цветастые отрывки, смазанные силуэты,

крики, смех, кто — то запел, голоса начали искажаться, вибрировать.

Звуки нарастали, становились мощнее. Я почувствовала, что проваливаюсь в воспоминание.

Я уже слышала шум взлетающего самолёта, потом кто — то заорал, я услышала русскую брань, затем раздалась гулкая стрельба и мужской голос что — то заорал по — арабски. Ревел ребенок, рыдали женщины, и кто — то слабо стонал.

Силуэты были не четкие. Снова стрекотала быстрая стрельба. Поднялся хор панического крика перепуганных людей. На моих глазах пули изрешетили нескольких человек, сидевших в салоне самолёта.

— Эй! Эй! Ты чего! Слышишь! Как тебя там? Лазовская… Успокойся…

Видение сникло, я сидела на полу душевой кабинки, забившись в угол и обхватив колени.

Струя из душа била по плечам и макушке.

Возле меня, заглядывая в кабинку, стояли три девушки гимнастки.

— С тобой, всё хорошо? — одна из них, темноволосая с челкой и волосами до плеч, присела возле меня. — Ты как?.. А? Ты кричала…

— Всё хорошо. — я попыталась ответить спокойно, но мой голос дрожал так, словно я только что выкупалась в ледяной проруби.

Я с трудом сглотнула, судорожно вздохнула и повторила.

— Всё в порядке… спасибо.

— Точно? — с сомнением спросила темноволосая гимнастка с челкой. — Может быть тебя проводить к врачу?

— Да нет, — я слабо улыбнулась. — Всё нормально.

Я встала и вздохнула.

— Мне лучше. Спасибо, что… обратили внимание.

— Да без проблем. — протянула стоящая сзади девушка с прямыми русыми волосами.

— Ну, смотри… — обеспокоенно произнесла гимнастка с челкой. — Если, что… мы тут, недалеко.

— Спасибо. — повторила я и усмехнулась. — Буду знать.

Они ушли, а я отвернулась к стене душевой кабинки и с силой стыдливо зажмурила глаза.

Господи, какой стыд! Нашла время биться в припадках! Да ещё на глазах у незнакомых людей! Впечатление от глупой, неловкой, неудобной ситуации жгло и душило изнутри.

Хотелось яростно и громко взвыть от досады и злости.

Я уткнулась разгоряченным лбом в холодную стену и вздохнула. Потом тихо заплакала.

Я больше не могла так. Я не хочу так. Почему, почему я всё это вижу и слышу?! Что я такого кому сделала?! За что мне всё это дерьмо?! Ну, за что, чёрт возьми! Я сжала правый кулак и ударила в стену. И тут же застонала, рука отозвалась звенящей болью.

Я потерла ребро ладони. Оно наливалось болезненной тяжестью.

Я дождалась, когда гимнастки помоются и уйдут. И только потом решилась выйти сама.

В коридоре я посмотрела в обе стороны. Широкий, просторный коридор, с красными дверями и серо — желтыми стенами, напоминал помещение какого — то ТРЦ. Но на деле таким был интерьер спортивного дворца «Княжеский», в котором мы с Сашей занимались фигурным катанием.

Помимо этого, люди здесь так же занимались разными другими видами спорта. От бокса до бобслея. Верите, даже секция по кёрлингу есть! И туда тоже ходят люди, правда не так много, как скажем на айкидо или теннис, но тоже хватает.

Когда я направилась к выходу из комплекса, настроение у меня было угнетенное и подавленное. В голове ещё звенели отголоски воспоминаний. Я достала наушники, включила музыку и

вздохнула, когда в ушах заиграл вступительный мотивчик одной из песен Макса Коржа.Я сбежала вниз по ступеням, подошла к выходу и с разочарованием остановилась.

На улице лупил дождь. И не просто моросящий, мелкий дождик, нет — там шумел неистовый, мощный ливень.

Пришлось ждать, когда он закончится.

Но, стоило мне выйти и едва дойти до автобусной остановки, как дождь зарядил снова.

Я поставила рюкзак на сидение остановки. Села рядом. Бросила взгляд на электронное табло с температурой воздуха.

Если верить этому прибору, то на улице сейчас целых двадцать четыре градуса! Вот только свирепый ливень сводит на нет прелесть тёплого летнего воздуха.

Плотная дождевая завеса затмила город, размыла очертания улиц, дорог и домов.

Я видела, как прохожие спешно, шлепая по лужам, бегут в укрытия от неистового ливня.

В наушниках у меня звучал приятный голос Монатика:

— И мы в любовь упали, когда бит ударил!

Упали в любовь и ударились в танцы!

Упали в любовь и ударились в танцы!

Да, проблемы – суки, нам жали руки,

Запрещали быть честными.

Так хотели, чтоб тесно, но мы

В любовь упали, когда бит ударил.

Вы дарили столько мне сил,

Уносило вдаль…

Я закрыла глаза, голоса воспоминаний стихли, ослабели. Сейчас для меня существовала только музыка в наушниках и окружающий меня со всех сторон плотный ливень, захвативший столицу.

До меня долетали прохладные, влажные дуновения промозглого ветра.

К остановке подошли люди. Они прождали минут семь, пока не приехал автобус и уехали на нем, а я осталась сидеть на остановке. Одна. Среди дождя и опустевших улиц города.

Мне хотелось побыть одной. Мне было это необходимо.

Я была не готова сейчас сесть в общественный транспорт и снова почувствовать нарастающее давление чужих воспоминаний.

Мне нужно было отдохнуть, прийти в себя. Побыть одной. Подольше…

Я закрыла глаза, вслушиваясь в куплеты, звучавшие из наушников.

Музыка действовала благотворно. Музыка спасала меня от чужих воспоминаний, что беспокойной, крикливой стаей ворон атаковали мой разум.

Я не увидела и не услышала, но скорее всего почувствовала, как кто — то сел рядом.

Я открыла глаза и удивленно посмотрела на севшего рядом парня.

И тут же быстро отвела взгляд.

Снова шумно забилось сердце и сбилось дыхание.

Это был он! Тот самый парень в черно — желтой куртке.

В руках у него, по — прежнему, был баскетбольный мяч. Чуть склонившись вперёд, он поигрывал им, крутил в руках на пальцах.

Боковым зрением я заметила, что он взглянул на меня украдкой.

Я активно делала вид, что этого не замечаю и изо всех сил старалась вести себя максимально обыкновенно.

Так мы просидели пару минут. Он то и дело пытался взглянуть на меня, поймать мой взгляд, а я старательно прятала глаза, чувствуя, как биение сердца, мешает мне дышать. Я ощущала, как в моем теле, в области груди и живота, собирается жесткий комок мучительного волнения.

Он ворочался, крутился, вращался, вынуждая меня переживать, заставляя меня терзаться разными мыслями и чего — то ожидать.

Чего — то, что вот — вот должно случиться, но… не факт, что случится. Но вот оно совсем рядом. Подступает робко, неуверенно и пугливо.

Стук сердца отдается в ушах. Мечущиеся в голове мысли путались друг в друге, перемешивались, слипались.

У меня все время было такое чувство, словно я ненадолго задерживаю дыхание, а потом часто и жадно пытаюсь вдохнуть. Пытаюсь и не могу.

Я чувствовала, как припекает кожу на лице, чувствовала прикосновение влажного ветра с капельками дождя.

Волнующее чувство неистово, нетерпеливо извивалось внутри.

Вместе с ним росло странное опасение. Я не знала, как точно и правильно себя вести. Я одновременно боялась и хотела, но…

Я не могла определиться.

Я посмотрела в другую сторону. И решила, что если сейчас приедет мой автобус, я встану и уеду.

Во чтобы то ни стало!

Я заметила, что парень с мячом смотрит в другую сторону.

Я незаметно, исподтишка, украдкой, взглянула на него. Теперь, когда он сидел так близко, я могла получше его разглядеть.

У него были густые, чуть волнистые, зачесанные назад светло — каштановые волосы с золотинкой. Выразительные, но аккуратные брови и серо — зеленые глаза, с неуловимым перламутровым оттенком.

Под рукавами куртки, американки, угадывались узловатые мускулы. У него были сильные, мужские руки. На кистях, возле пальцев, проступали вены. Он нервно притопывал ногой в ботинке, потом вдруг резко встал.

Я быстро отвела взор. Сжалась, выпрямилась, застыла, задержала дыхание. Нервно сглотнула. Удары сердца звучали в ушах тревожным, нагнетающим ритмом.

Кровь жарила вены, испепеляла кожу изнутри. Невыносимое волнение просто раздирало меня. А где — то глубже робко трепетала хрупкая, пугливая, как одинокий котенок надежда…

Он подошел ко мне. Я подчеркнуто на него не смотрела. Я сделала вид, что ничего, кроме играющей в наушниках музыки меня сейчас не интересует.

Но он помахал рукой, привлекая мое внимание.

Я подняла на него взгляд. На миг дыхание застряло у меня горле. Что — то стиснуло грудь изнутри, чуть сдавило легкие.

Я вынула наушники, взглянула на него. Вопросительно, осторожно, настороженно.

За его спиной шумел дождь, переливалась туманная пелена дождя.

Он улыбнулся своей волшебной, очаровательной улыбкой. Его сияющие глаза смотрели на меня. Я не могла отвести взор и не могла шевельнуться.

— Привет. — произнес он.

Голос у него был задорный, текучий, басовитый.

— Как дела? — спросил он.

— П — привет… — отчаянно заикаясь, с трудом произнесла я.

Нет, так не пойдёт! Нужно взять себя в руки! А то он решит, что я какая — то больная! Или вообще — неврастеничка…

— В — всё нормально. — тихо ответила я, глядя на его улыбающееся лицо.

Его глаза смотрели в мои.

— А как… у тебя? — робко, едва слышно спросила я.

Он подкинул в руках мяч. Улыбнулся. Чуть пожал плечами.

— До встречи с тобой, было на много хуже.

До встречи со мной? Он это серьёзно? Правда? Точно? А если…

Пока я думала, что на это ответить, он подошел ко мне ближе.

Моё сердце стремительно взлетело вверх, подпрыгнуло до горла.

Пульс вибрировал в венах, изнутри росла дерганная дрожь.

— Слушай, не подержишь мой мяч? — спросил он и протянул мне свой мяч.

Я посмотрела на него, затем опустила растерянный взгляд на мяч в его руках.

— Эм… к — конечно… — пробормотала я. — Хорошо…

Я неуверенно взяла мяч из его рук.

Он чуть наклонился ко мне.

— Подержи его недолго. Хорошо? — он улыбнулся и едва коснулся своими большими ладонями моих рук.

От его прикосновения, там где он коснулся моей кожи, образовалось пульсирующее тепло, словно проникший под кожу магический импульс.

Этот импульс прошмыгнул по моим предплечьям до локтей и добрался до груди.Он поселился там и превратился в слабый, трепещущий, но ярко горящий волшебный огонёк.

— Я сейчас… — он подмигнул мне, поднял ладонь. — Пару сек… Ладно?

— Хорошо. — послушно кивнула я.

И тут, к моему ужасу, он выскочил под ливень, натянув на голову куртку.

Я ахнула, глядя, как он бежит в дождь, в стене струящейся с неба воды. Чуть наклонившись, пытаясь уследить за его размытой дождем фигурой, я видела его черно — желтую куртку. Он перебежал дорогу и, оказавшись на другой стороне, скрылся за углом.

Я опустила взгляд на его мяч, положила его себе на колени — он был нелегкий.

Я чувствовала себя странно, неловко, с чужой вещью в руках. Я не знала, что делать. Что он от меня ждёт? Что я должна говорить? Как вести? Как вести себя так, чтобы не оттолкнуть его, не отбить желание общаться со мной? Как… Что… Блин!

Я пожалела, что сейчас, рядом со мной, нет моей подруги Лерки. Она бы могла мне подсказать что и как.

Мелькнула дурацкая мысль позвонить ей,

но я тут же отмела её. Представила, как Лерка начнет стебаться надо мной и отпускать сальные, грубые шутки.

Нет. Сейчас это будет невыносимо для меня!

Тут я увидела, как Он возвращается, бежит ко мне.

Как — то странно наклонившись, прижимая руки к груди,

он забежал под крышу остановки.

Он был весь мокрый! Наверное, до нитки! Вода пропитала его куртку, джинсы. Поблескивали от воды его намокшие ботинки.

— Вот. — он, довольно улыбаясь, вынул из под куртки мягкую игрушку.

— Что это? — спросила я чуть боязливо.

— Это? — он покрутил в руках купленную игрушку. — Ну, наверное… Лось, как мне кажется…

Да, это был игрушечный лось. Он был белый, в синем свитере, с красным носом и очень милой мордашкой.

— Это тебе. — сказал парень, протягивая игрушку мне.

— Мне? — удивленно спросила я и уставилась на умилительную мордочку лося. — А… за что? Зачем?

Я смущенно, осторожно улыбнулась.

— И почему… именно лось? — проговорила я и подняла несмелый взгляд на парня.

Он усмехнулся, дернул плечами.

— Ну… кроме него там были только всякие котятки и зайчики… Я подумал, для тебя это слишком… банально и обычно. А ты…

Он сглотнул, глядя на меня, и другим, изменившимся голосом, тихо проговорил.

— Ты… ты ведь необычная.

— Неужели? — мягко проговорила я, чуть улыбнувшись.

— Конечно. — уверенно произнёс он, его пристальный, томный взгляд был устремлен на меня.

— Ладно… — я вздохнула, усмехнулась. — Хорошо…

Мы неловко обменялись. Я вернула ему мяч, а он вручил мне игрушечного лосёнка.

Я положила его себе на колени, погладила по мягким рогам.

Улыбнулась. Он был клёвый. Мне нравился.

Я подняла взгляд на парня.

— Очень классный. Спасибо.

Парень с легкой горделивостью кивнул, ухмыльнулся.

— У него есть ещё один неоспоримый плюс.

— Какой же? — с толикой лукавства спросила я.

— Мы с ним тёзки. Он тоже, как и я, Мирон.

— Мирон? — с улыбкой повторила я.

Это было не самое частое имя, которое я слышала.

Но акцентировать на этом внимание я не стала, это было не слишком красиво.

— А я… Я — Ника. — представилась я смущенно.

Когда я назвала свое имя, мне показалось, что где — то, в глубине моего сознания, открылась тонкая, золотая дверка, похожая на дверку птичьей клетки, и оттуда что — то плавно выскользнуло, упорхнуло.

То, что очень давно просилось на волю, то, что очень давно хотело летать.

— Я знаю, как тебя зовут. — внезапно объявил он. — Ты Вероника Лазовская. О тебе многие говорят.

— Да? — только и смогла спросить я. — Я… я не знала.

Это правда было неожиданностью для меня. Кто обо мне говорит? Где? Что?..

Я не знала, что ему отвечать, что говорить. И вообще, я себя чувствовала немножко идиоткой.

Меня разбирала паника. Пауза нашего диалога затягивалась. Я не знала, что делать. Все мысли в голове в голос орали: А — а — а — а!!!

Тут к остановке неожиданно подъехал автобус. Это был мой автобус!

Я ухватилась за этот шанс, как за возможность избежать мучительной, трудной, неловкой ситуации.

— Слушай… — я подхватилась и взяла свою сумку. — Мне пора… Это мой автобус… э — э… Спасибо…

Я неуверенно улыбнулась ему.

— Спасибо за… Мирона. — я неловко подняла в руке подаренную мне игрушку. — Спасибо… Мне пора… Э…. Всё… П — п… Пока.

Мгновение, я смотрела в его глаза. Он недоуменно нахмурился.

Блин! Я всё испортила! Дура!

Я не могла больше этого выдерживать! Я стремглав заскочила в автобус, торопливо приложила проездной к валидатору , забежала подальше в салон , села у окна и с интересом уставилась на улицы, за окном, словно ничего интереснее для меня, в эти секунды, и не было.

Автобус стоял. Двери не закрывались.

Да поехали уже! Я чуть было не закричала это в слух!

Водитель, что издевается надо мной?! Кого он ждёт?! Чтобы Мирон залез следом за мной?!

Ну, езжай, ну пожалуйста, ну… ну.. чтоб тебя!..

Автобус, нехотя, закрыл двери и лениво поехал вперёд.

Я с облегчением вздохнула. Из меня словно выпустили воздух.

Я посмотрела в окно. Вспомнила лицо Мирона, когда я убежала.

Господи, ну почему я такая идиотка?! Ведь можно было поговорить… Он же нормально со мной общался, он же такой… классный…

Что со мной не так, а?!

Беспокойные, навязчивые мысли, со злым торжеством, кружили в моей голове.

Я не могла от них избавиться. Они, как назойливая стая гиен, набрасывались на меня, вызывали сонм тревожных и мучительных представлений.

А — а — а… Фак. Ну, вот зачем я убежала?! Повела себя, как… как какая — то первоклассница, которой впервые в жизни цветочек подарили!

Пи.... Ужас какой — то!

Я закрыла глаза. Раздраженно вздохнула. Теперь я была не на шутку зла на себя.

Автобус остановился. На остановке зашло несколько людей. В салоне стало шумно.

Я опять одела наушники.

В голову полезли воспоминания…

Кто — то вчера получил нагоняй от жены. Кто — то потерял свою кредитку, в чьих — то воспоминаниях вообще был какой — то фильм, а у кого — то были проблемы с сыном, который собрался жениться не на той девушке.

Господи, отвалите все от меня, вместе со своими дебильными воспоминаниями!

Мне отчаянно хотелось где — нибудь закрыться от них, от всех, не общаться с ними, не чувствовать, не слышать и не видеть их воспоминаний! А не отбиваться от постоянных обсессий видений!

Я сосредоточилась на музыке. Дождь, за окном автобуса,

ослабел. Он уже не так свирепствовал, и с города спала размытая, водяная пелена.

Я, с унылым видом, разглядывала мокрый асфальт за окном, залитые дождем стены домов, блестящие от воды ступеньки магазинов, аптек и кафешек.

Автобус снова остановился. Зашли новые люди.

Я перевела взгляд на лосёнка, что лежал на моих коленях. Я грустно улыбнулась игрушке, погладила его.

Тут кто — то внезапно сел, прямо передо мной.

Я подняла взгляд и во все глаза уставилась на Мирона.

Он сидел напротив меня, с мокрыми волосами, улыбающийся и довольный.

На его щеках, на лбу, на шее ещё блестели капли дождевой воды.

Я буквально оторопела, глядя на него во все глаза.

Все мысли испарились, я забыла, как говорить. Я могла только удивленно таращиться на него.

Он был вспотевший, запыхавшийся. Он явно, только что, быстро и долго бежал.

— Ты, так шустро попрощалась, — тяжело дыша, проговорил он. — что я не успел оставить тебе самое главное.

С этими словами он достал черный перманентный маркер и быстро написал что — то на своем мяче.

— Вот. Держи. — Он положил мяч мне на колени. — Позвони, когда решишь, что я не так уж плох для тебя.

Он подмигнул мне. Встал, быстро наклонился и, прежде, чем я успела что — то сделать, поцеловал меня в щёку, затем быстро выскочил из автобуса на остановку.

Автобус тут же, словно ждал этого момента, закрыл двери и тронулся.

Я совершенно шокированная и ошарашенная оглянулась вслед Мирону.

Его мяч чуть не упал у меня с колен, но я бережно удержала его, прижала к себе. Посмотрела на то, что написал Мирон.

Там были цифры. И его имя.

Телефон! Он написал мне свой телефон!

Меня сковало небольшое потрясение. Внутри заметалось беспокойство, стало не по себе. И в тоже время, чувствовалось нечто такое неуловимое, приятное, сладостное чувство, с легким привкусом вермута.

Всё оставшееся время до дома, я думала о Мироне, о том, что из всего этого может получиться, что будет дальше, что мне делать и что предпринять.

Пока я доехала домой, я несколько раз успела решиться позвонить ему и примерно столько же раз категорически отказаться от этой мысли.

Однако, когда я вышла из автобуса и направилась к дядиной автомастерской, где я жила, я вдруг поняла, насколько нелепо и подозрительно выгляжу с баскетбольным мячом (который, кстати был нелегким) и игрушечным лосем Мироном (надо будет подумать, оставить ли игрушке это имя).

У дяди Сигизмунда точно возникнет немало вопросов относительно того, откуда у меня столько «сувениров».

Пришлось спешно думать, куда спрятать мяч и игрушку.

Ну Лося — Мирона я засунула в свою спортивную сумку, а вот с мячом было сложнее.

Даже не знаю… Мелькнула мысль, сфоткать номер Мирона на телефон, а мяч просто оставить на ближайшей спортивной площадке.

Но потом я подумала, что это всё — таки не моя вещь.

Поэтому я купила пакет в ближайшем супермаркете и спрятала мяч туда. А сверху, для конспирации, бросила туда свою кофту.

Всё, нормально. Надеюсь, в пакет дядюшка заглядывать не будет. Очень надеюсь. Вот, прямо очень.

Придав себе максимально обычный, непринужденный вид, как ни в чем не бывало, я направилась к автомастерской.

КАСЬЯН КАМЕНЕВ

Пятница, 7 августа

— …Как передают синоптики, сегодня по всей Московской области будут наблюдаться сильные дожди, грозы и ураганы. Температура снизится до плюс девятнадцати и даже до плюс шестнадцати градусов.

Мужчина, за рулем кроссовера, бронзового цвета, переключил волну на приёмнике.

— … Мы расскажем вам, как лучше вести себя на….

Водитель кроссовера снова сменил волну.

— Оставайтесь с нами, на Авторадио! — прозвучал знакомый голос.

И тут же зазвучали вступительные ноты композиции War of Hearts певицы Ruelle.

Водитель удовлетворенно кивнул сам себе. Прибавил скорости.

Он торопился. Он должен был встретиться с человеком, с которым пытался поговорить уже почти месяц.

Он должен был уговорить известного, на всю страну, мастера жанровой фотосъемки передать ему одни из самых пикантных фотографий.

И он, водитель кроссовера, совсем не был уверен, что у него это получится.

И тому было несколько причин.

Во — первых, по натуре фотограф слыл личностью капризной и своенравной.

Во — вторых, он крайне неохотно соглашался на сторонние предложение о покупке\продаже своих снимков.

В — третьих, фотографии, которые нужны были водителю кроссовера, относились к разряду тех, что производят эффект бомбы, если становятся достоянием общественности.

А именно это и хотел сделать водитель кроссовера.

Потому, что он был одним из самых известных журналистов страны. Он был одной из главных звёзд российской журналистики в целом и журнала, «Философский проспект», в частности.

И мало кто, в журналисткой среде, не слышал звучного и запоминающегося имени с фамилией Касьян Каменев.

Он даже подписывался частенько K&K. И все знали, чья эта подпись.

И не так давно, Касьян Каменев, анонсировал разоблачительную статью о женах и любовницах нескольких влиятельных оппозиционных депутатов и деятелей культуры.

Это должна была быть бомба!

Касьян поправил ворот рубашки, чуть ослабил галстук.

Он нервничал. Импульсивная нервозность одолевала его с тех пор, как он выехал на встречу с фотографом.

Он был уверен в себе. Потому, как знал, что обладает феноменальной способностью разговорить кого угодно и вывести на разговор даже самых замкнутых звёзд, привыкших к жизни отшельников, предпочитающих интровертное одиночество шумной жизни мегаполиса.

За это феноменальное умение многие, из его окружения, тихо, с лицемерной улыбкой на лице, ненавидели Касьяна.

В небе, под непроницаемым слоем темных, антрацитовых туч, пророкотал гром. Затем снова недовольно, басовито прозвучали ворчливые раскаты.

На лобовом стекле кроссовера появились точки дождевых капель.

Их становилось больше. Они стремительно покрывали лобовое стекло автомобиля.

Касьян включил дворники. Вздохнул. Он надеялся, что сегодня не будет дождя.

Он ненавидел дождь. Как и пасмурную погоду в целом.

Очень скоро он оказался за пределами города.

Окраины Москвы остались за спиной, а впереди росли и густели заросли леса, лесополос и бесчисленных диких полей.

Иногда мелькали солидные деревушки, с аккуратными домиками — коттеджами, парковками и собственными маленькими супермаркетами.

Но, когда Касьян свернул возле указателя, дорога, широкое с несколькими полосами шоссе, быстро сузилась, превратившись в обычную, двухполосную магистраль.

Категорически уменьшилось количество автомобилей.

Местность вокруг стала более тихой, дикой.

Деревья леса склонялись над дорогой, создавая зловещую тень.

Касьян даже включил фары так как из — за дождя над городом и окрестностями, повис злачный, дымчатый туман, а при таких густых тенях и вовсе видимость снижалась.

Желто — белый ближний свет пронизывал завешенный липким туманом прохладный воздух.

В темнеющем небе по — прежнему грохотал гром. Блеск молнии вспышками освещал салон кроссовера.

Касьян увидел впереди очередной знак поворота. Бросил взгляд на навигатор. Буркнул ругательство и снова повернул.

Тени стали гуще, а небо ещё мрачнее.

Между деревьями, что сжимали между собой узкую серую полосу мокрого асфальта, темнел густой полумрак.

Дождь усилился. Послышались очередные залпы грома.

Каменеву стало не по себе. Обстановка вселяла нервозность и назойливую, необъяснимую боязнь. Нарастало неприятное, напряженное чувство ожидания.

Касьяну казалось, что вот — вот должно случиться нечто страшное, пугающее и кошмарное.

Сверкнула вспышка молнии. Небо словно треснуло ярко — белыми кривыми трещинами. Мощный порыв ветра сорвал листву с придорожных деревьев, швырнул на асфальт.

Часть листьев попал на капот, часть приклеилась к лобовому стеклу, и дворники не смогли их снять.

Касьян сбросил скорость. Затем остановил машину.

Не заглушая мотор выбрался наружу. Тут же поежился от холодного ветра, с каплями дождя.

Дождь стучал по голове, холодные капли упали на лицо, поползли по шее за ворот. Втянув голову в плечи, придерживая лацканы пиджака, Касьян подбежал к лобовому стеклу и снял один из листьев, отбросил его в сторону, отряхнул руки. Потянулся за вторым листочком, и тут, в унисон с ударом грома, вспыхнула молния.

На глазах у Касьяна угловатый, извивающийся луч света, с искрой ударил в основание стоящего рядом дерева.

Толстый, высокий дуб вздрогнул. Послышался звук, похожий на чей — то угрюмый, басовитый вой. Затем прозвучал ленивый, сухой и раскатистый треск.

Касьян остолбенел от ужаса, видя, как огромное, ветвистое дерево загорается и медленно заваливается на бок.

Он бросился к машине. Прыгнул за руль, не закрыв дверцу, быстро сдал назад.

Дуб падал на дорогу. Его ветви летели вниз.

Кроссовер шустро мчался задом — наперёд.

Дерево тяжело, мощно ударилось об асфальт. Касьян почувствовал, как вздрогнул автомобиль. Ветки дерева концами скрипнули по машине.

Каменев остановил автомобиль. Закрыл болтающуюся дверцу.

Часто дыша смотрел на поваленное дерево. Под аккомпанемент грома мелькнули ещё две молнии.

А упавшее дерево погибало в объятиях танцующего, разрастающегося огня.

И дождь не пугал огонь. Напротив, сильный ветер нарастающей бури только раздувал пламя.

Дрожащие отсветы огня танцевали на мокром лобовом стекле автомобиля и сверкали в каплях усиливающегося дождя.

Касьян почувствовал в произошедшем плохой, жуткий, угрожающий признак. Упавшее на дорогу, перекрывшее путь, массивное, горящее дерево выглядело мрачным предзнаменованием.

Касьян смотрел, как огонь пожирает древесную кору поверженного дуба, как обламывает его ветки и те, сгорая, падают в лужи, поднимая снопы тающих искр.

Несколько мгновений он рассуждал. Но его решимость только окрепла.

Другого шанса поговорить с Платоном Плансоном, одним из самых престижных фотографов Европы, у него не будет.

На следующей неделе, он сваливает в турне по Юго — Восточной Азии, и ему будет совсем не до интервью с каким — то журналистом, для какого — то там журнала.

Тем более ему безразлично интервью, которое даже не было согласованно.

Каменев качнул головой. Его лицо отвердело, он сделал выбор. Назад он не повернёт. Пусть хоть все силы природы против него ополчаться!

Он надавил на газ, автомобиль взревел, замычал свирепо, и устремился вперёд.

Он объехал горящее дерево, переключил скорость.

Дождь, в мгновение, превратился в ливень. Непроницаемая, переливающаяся бликами стена, из струй дождя, обрушилась на дорогу.

Дождь лупил по крыше автомобиля так, словно норовил пробить её и добраться до непослушного водителя.

Через полчаса езды, под проливным, яростным ливнем, впереди показались щербатые, кривые руины древних строений, прошлого века.

Торчали в серое небо проржавевшие трубы, темнели грязные стены полуразрушенных строений.

Когда Касьян подъехал ближе, он увидел груды металлолома и несколько остовов автомобильных кузовов.

Чуть дальше, на заросшей взлётно — посадочной полосе, стояли два огромных вертолёта.

Их, покрытые рыжими пятнами ржавчины, лопасти опустились вниз.

Разбитые стекла кабины облепила пыль, грязь, птичий помёт.

За ними высилась ещё одна груда битого, поломанного, покорёженного металла.

Касьян остановил автомобиль неподалёку.

Он не спешил выбираться.

Чуть наклонившись вперёд и пригнув голову, он внимательно осматривал крайне неживописную местность.

Здесь чувствовалась витающая между руинами тоскливая угнетенность.

Грустная, мрачная, давящая безысходность.

Руины. Свалка. Металлолом. И стихающее эхо ушедшей эпохи.

Эпохи, которую нас теперь учат ненавидеть или даже презирать.

Внезапно Касьян почувствовал резкий прилив напряжения.

Он вжался в сидение, в ужасе глядя на силуэт, медленно бредущий между руинами разрушенных зданий.

Чёрный, поблескивающий, изящный силуэт.

Он, а точнее она, потому, что фигура явно была женской, не спеша, слишком активно виляя бёдрами, ступал по песчаной, рыхлой почве.

Она, на ходу, коснулась рукой щербатой, покрытой ямками выбоин, разбитой стены дома, ласково провела по ней пальцами. Потом запрокинула голову. Затем вдруг остановилась, развернулась к старой стене лицом, широко расставила руки и ноги и плавно, явно рисуясь перед кем — то, эротично наклонилась вперёд.

Касьян облегченно вздохнул.

После кошмарного убийства, которое сейчас обсуждают все СМИ Москвы, он не может избавиться от пугающих фантазий, связанных со всем черно — белым.

Впрочем, у него на работе несколько коллег, оказались так потрясены случившейся историей, с убийством семьи Вербиных, что даже взяли небольшой больничный и записались на курсы к психотерапевтам.

Город не так давно пережил, так называемый, «Кошмар роз», а тут буквально, через месяц грянула новость о новом убийстве.

И мало того, что была убита целая семья, что само по себе внушает одновременно ужас и отвращение, так ещё, если верить просочившимся в сеть фотографиям, убийство было обставлено «со вкусом».

Да, «со вкусом». Именно такое определение позволил себе один из новостных порталов страны. За что, кстати, уже получил взыскание от правоохранительных органов, и вызвал бурю негодования в сети, среди пользователей соцсетей.

Но, так или иначе, те фотографии, который увидел Касьян, произвели на него неизгладимое впечатление.

Он вздохнул, закрыл глаза, посмотрел на девушку, всё ещё позирующую у стены, и достал зонтик.

Он вышел из автомобиля. Огляделся.

Дождь стучал по ткани зонта. Дождевые капли месили грязь.

Девушке в чёрном непогода явно была нипочём. Она вдохновенно вертелась перед стеной, принимая самые разные позы.

От страстных и откровенно вызывающих, до обычных, прохладных и чуточку угрожающих.

Касьян, не спеша, прошелся вдоль свалок и ржавеющей военной техники.

И увидел его.

Одетый в чёрную кофту худи с капюшоном, в чёрные джинсы и ботинки, молодой мужчина, с бородой, сосредоточенно смотрел в свою фотокамеру.

Его фотоаппарат был установлен на треноге. Массивный объектив вытянулся вперёд.

Он чуть щурился, глядя в камеру, и нажимал кнопки возле дисплея.

У него была аккуратная чёрная борода, переходящая в усы, и длинные, густые, чёрные волосы, завязанные в пучок на макушке.

Как и девушка — модель, он никакого внимания не обращал, ни на дождь, ни на ветер.

Он целиком ушел в искусство.

Однако он заметил подходящего к нему Касьяна и отвлёкся от съемки.

— Добрый день! — под грохот грома, с натянутой улыбкой, произнёс Касьян.

Платон Плансон выпрямился, одел очки, изучающе взглянул на приближающегося Касьяна. Чуть нахмурился. Взгляд был надменным, недружелюбным.

— Чем обязан? — холодно, грубовато спросил Платон.

Касьян застыл в паре шагов от него. Он не впервые слышит откровенно неприязненную речь в свой адрес.

Однако в голосе Платона проскользнуло что — то ещё, помимо привычной агрессии.

Что — то такое, что озадачило и слегка обескуражило Касьяна Каменева.

Журналист, на мгновение, растерялся, но тут же быстро собрался и, прокашлявшись, произнёс.

— Меня зовут…

— Я знаю, кто вы. — перебил его Платон. — Я спрашиваю: «Что вам нужно?»

Касьян пару мгновений покачался с носков на пятки. Затем шагнул к фотографу, приблизился к нему.

— Что ж, давайте прямо и к делу.

— Уж извольте, — ледяным голосом произнёс Платон.

Касьян пару мгновений помешкал. Затем пожал плечами и произнёс:

— Думаю не ошибусь, если предположу, что вы иногда осуществляете специальные, эксклюзивные фотосессии, господин Плансон.

Платон едва заметно шевельнул бровями, но его лицо оставалось непроницаемым.

— Это вы о чём?

Касьян изобразил дружескую улыбку и заговорщицким тоном шепнул, чуть наклонившись вперёд.

— Бросьте. Я знаю, что вы иногда исполняете маленькие прихоти состоятельных людей.

Лицо Платона чуть изменилось. Он полностью, корпусом, развернулся к Касьяну, шагнул к нему, чуть задрав подбородок.

Каменев, инстинктивно, отступил назад и насторожился.

Платон выглядел агрессивно, и окружающая мрачная сумеречная обстановка, с нависающими над землёй рычащими тучами, способствовала растущей напряженности.

— Я…, — произнес Платон, сверкнув глазами и сжав кулаки, — Понятия не имею, господин Каменев, о чём вы сейчас толкуете.

— Платон, я понимаю…

— Я думаю, вам лучше уехать, — выразительно подняв брови проговорил фотограф.

— Но, послушайте…

— Прямо сейчас! — прикрикнул на него Платон.

Ветер подхватил его слова и разнёс над руинами, разбрасывая повсюду, куда мог дотянуться. От этого, слова Плансона прозвучали с максимально вложенным в них негодованием.

— Ладно. — пробормотал Касьян.

Он опустил взор, развернулся, сделал вид, что собирается уйти.

Он сделал два шага, одновременно, про себя, считая до пяти.

Но тут же остановился с видом, будто его осенило, и вернулся к Плансону.

Тот раздраженно вздохнул.

— Каменев, не испытывайте моего терпения. Вы ничего от меня не получите.

— А как насчет продажи? — спросил Касьян и чуть прищурил глаза. — Сколько вы, хотите? А? Сколько хотите за интимные снимки любовниц и жен наших оппозиционных деятелей? М — м? Сколько же? Господин ,Плансон, я уверяю вас…

— Слушай, журналистишка! — прорычал Платон. — Ты, что уши жвачкой залепил? Я тебе ещё раз повторяю: «Проваливай! Пошёл вон! Свали отсюда! У меня нет и никогда не было никаких интимных снимков жен и любовниц… Я не представляю, где ты услышал подобную ересь, но это чушь, которой постыдилась бы даже бульварная беллетристика!»

Касьян выслушал эту гневную тираду, на удивление, спокойно.

— То есть вы, отказываетесь? — миролюбиво спросил он.

Плансон раздраженно фыркнул.

— Я уже всё сказал.

Касьян едко усмехнулся.

— Неужели Вы, так боитесь поссориться с ними? Бросьте… Вы знаете, сколько «Философский проспект» готов выложить за эти снимки? Думаете речь идёт о десятках тысяч? Ошибаетесь, о сотнях. И отнюдь не рублей.

Платон чуть сузил глаза. Его изумрудные глаза прожигали Касьяна ядовитым, презренным взглядом.

Какое — то время они молча стояли на продуваемой воющим ветром земле.

Платон смотрел на Касьяна. Тот, не отводя взор, испытующе глядел в ответ. Он был чуть ниже Платона, но не испытывал комплексов по этому поводу. Каменев всегда считал, что ситуация под контролем до тех пор, пока люди взаимодействуют друг с другом без помощи рук.

Плансон снял очки, вздохнул, сдвинув брови.

— Послушайте, — проговорил он уже спокойнее. — Господин Каменев, вы один из известнейших журналистов, уважаемый и почтенный, а ваш журнал — престижнейшее издание. Какого чёрта вам, понадобилось разыскивать несуществующие фотографии, каких — то жен и любовниц… Да ещё и у меня?

Плансон покачал головой.

— Неужели у вас нет других тем, которым бы вы могли посвятить свои статьи?

Он хмыкнул.

— Если так, то мне вас жаль. Потому что вы зря потратили время и бензин, прибыв сюда.

Он одел очки на волосы и снова склонился к своему фотоаппарату.

— Всего доброго. — буркнул он и крикнул девушке — модели. — Хорошо, Инга, теперь попробуем по — другому…

— Господин, Плансон, какая у вас машина? — спросил вдруг Касьян, который вовсе не собирался сдаваться.

Платон, не отвлекаясь от фотоаппарата, неприязненно ответил:

— S63 — й.

— Неплохая тачка. А как насчёт возможности, в будущем, приобрести себе Порше, девятьсот одиннадцатый? Что скажете? Разве этот автомобиль не более достоин вашей персоны?

— Меня вполне устраивает мой, — не оглядываясь на Касьяна, ответил фотограф.

Ветер играл его волосами, подкидывал капюшон его черной худи.

— Так! Инга! Встань вон там… Нет, вон туда… Да… Теперь присядь… — прокричал Плансон.

Ему приходилось надрываться, чтобы перекрикивать заунывный, возрастающий вой ветра.

Касьян перехватил зонтик двумя руками и чуть наклонил его,

ветер норовил вырвать зонт из рук или выломать спицы.

— Но, ведь куда приятнее рассекать на дорогом спорткаре, чем на среднестатистическом седане.

— У меня кабриолет. — ответил фотограф.

— Тем более! — с фальшивым восторгом воскликнул Касьян. — Значит, у вас есть желание приобрести себе более стоящий кабриолет! А за те деньги, что предлагает мое издание, вы сможете позволить себе более, чем респектабельную машину! Или… Или вы можете даже купить себе яхту…

— У меня есть.

— Ну, тогда дом…

— У меня две квартиры в Москве. — вздохнул Платон. — Одна из них в «Moscow — city», а жить в частном доме я никогда не мечтал и не понимаю тех, кто в них живёт.

Касьян качнул головой.

— Слушайте, господин Плансон, подумайте, ведь сумма в триста…

Тут Платон резко развернулся и подскочил к Касьяну, тот не успел среагировать, Плансон, с решительным, свирепым лицом, схватил его за ворот пиджака, встряхнул и притянул к себе.

Касьян замер, глядя в испепеляющие зеленые глаза Платона.

— Слушай ты, падальщик червивый, — процедил он, — Садись в свою тележку, взятую в кредит, и ***дуй, на хрен отсюда, пока цел! Понял?!

Он отшвырнул Касьяна, с силой толкнув от себя.

Каменев позорно вскрикнул, активно замахал руками, пытаясь удержать равновесие.

Зонт выпал из его рук и сам Каменев тоже, почти плашмя, рухнул на влажную, размытую дождём почву.

Сидя в грязи он, с ужасом, оглядел свой перепачканный костюм, затем поднял взгляд перекошенного, от омерзения и страха, лица на Платона.

Тот нависал над ним.

***

Кровь не желала останавливаться. Нос распух и наливался болезненной тяжестью.

Каменев убрал пакет со льдом и посмотрел на себя в зеркало. Выругался.

Его кровоточащий нос, раза в два, увеличился в размерах и покраснел.

— Психопат, конченый! — воскликнул он с негодованием. — Чуть, что! Сразу кулаки в ходу пускать! Дикарь с камерой! Бездарность с раздутым самомнением и повадками питекантропа!

Его автомобиль стоял на окраине Москвы возле первой приличной аптеки, которая попалась Касьяну.

Он вздохнул, отпил купленной газировки, посмотрел в окно.

Нужно было возвращаться в офис, где его ждут с обещанными фотографиями.

Каменев проклинал свою самоуверенность, болтливость и заносчивость.

Зачем он всем кичился, что скоро напишет разоблачительную статью, сопровождавшуюся фотографиями? Зачем?

Столько разговоров было! Теперь все, с нетерпением, ждут.

Причем, как друзья, так и враги.

Первые, возможно, чтобы порадоваться, вторые, чтобы поскорее обгадить и раскритиковать.

Каменев представил, каким посмешищем он предстанет, когда выяснится, что никаких снимков у него нет и скорее всего не будет.

А всё из — за того, что он счёл получение информации, о наличии такого рода снимков, половиной успеха. Он, действительно, проделал огромную работу, чтобы узнать о существовании этих фотографий.

И судя по тому, как злился Платон, фотки реально существуют.

Теперь Касьян в этом не сомневался.

Но беда в том, что подкупить Плансона, явно не удастся. И вот этого Касьян никак предусмотреть не мог!

Шутка ли! Он триста тысяч евро взял у редакторов и спонсоров журнала, как раз на то, чтобы подкупить Плансона и получить эти треклятые снимки.

А ведь они нужны! Потому, что благодаря его болтовне, его статьёй заинтересовались ещё и политические обозреватели, блогеры, политические деятели, депутаты и даже несколько тв — шоу.

— Твою, мать. — протянул Каменев.

Он чувствовал себя так, словно стоит на краю невероятно высокого обрыва, на дне которого, при свете молнии, зловеще белеют кости и черепа. Ещё немного и его столкнут с этого обрыва, потому что, по своей глупости, он сам, фактически, встал на край скалы и сейчас может за это крепко поплатиться.

Он, с досадой, накрыл ладонью лицо и тут же убрал руку, выгнувшись на сидении от боли и выкрикивая ругательства.

***

Когда двери лифта открылись, Касьян не сразу решился выйти.

Он просто стоял перед открытыми дверями, в лифтовой кабине, и смотрел на закрытые или распахнутые двери офисных кабинетов,

на суетливо бегающих между столами или усердно работающих за компьютерами людей.

Он задержал свой взгляд на двух девушках, которые о чем — то беседовали около кофейного автомата.

Увидел мужчину, который очень громко и сердито с кем — то общался по телефону.

В офисе вообще постоянно слышались звонки стационарных и мобильных телефонов, разговоры, слова, выражения, голоса сливались в единый, беспорядочный и неразборчивый хор.

Среди этого хора, иногда, слышался смех, как правило, звонкий и очень фальшивый. Часто хлопали двери, слышался топот ног, бегающих людей, — всё это беспрестанно сопровождалось щелканьем компьютерной клавиатуры.

Касьян устало вздохнул. Перебросил за плечо свой пиджак и неспешной походкой направился к своему кабинету.

Он попытался пройти незамеченным мимо кабинета главного редактора, Лукьяна Курбатова.

И у него, почти, получилось он уже облегченно вздохнул, когда дверь, с чёрной трафаретной надписью «Главный редактор», резко распахнулась, да так, что на окне двери закачались жалюзи.

— А, вот и наша звезда! — с издевательским торжеством, провозгласил голос Лукьяна Курбатова.

Касьян остановился, возвел взгляд на потолок, закрыл глаза.

Люди, в коридорах, остановились, оглянулись, многие выглядывали из кабинетов и все смотрели на Касьяна.

Каменев медленно обернулся.

Перед ним стоял мужчина в элегантном костюме, цвета берлинской лазури, между лацканов расстегнутого пиджака виднелась, такого же цвета, жилетка, из — под которой светлела белая рубашка. Возле ворота рубашки красовался галстук, баклажанного цвета. Из нагрудного кармана пиджака выглядывал треугольник платка, такого же цвета.

А на жилетке поблескивала цепочка ручных часов «Брегет», которые Курбатов получил в награду за феноменальный успех журнала в предыдущем году.

У Лукьяна были тёмно — русые волосы, зачесанные в пышную прическу и щедро умащенные гелем.

У него было заостренное, к подбородку, лицо, высокий лоб, из — под бровей смотрели темные глаза. Лицо, снизу, обрамляла тонкая борода, тянувшаяся по всей челюсти, а над губой красовались мелкие усики.

Некоторые девушки, в редакции, находили Лукьяна невероятно привлекательным, но Касьян, напротив, всегда считал его мерзким уродом с отвратительным, склочным и едким характером.

Курбатов, не спеша, пряча руки в карманах брюк, подошел к Касьяну.

— Ну, что? — обманчиво игривым тоном спросил он. — Как дела, Касьяша?

За спиной Касьян услышал несколько одобрительных, злорадных смешков.

Он знал, что в редакции «Философского проспекта», у него хватало злопыхателей, которые страстно жаждали, чтобы он как следует опозорился.

Похоже, они своего дождались.

— Ты, получил фотографии? — спросил Лукьян и ухмыльнулся, глядя на Касьяна.

— Нет. — процедил Каменев.

— Что — что? — Лукьян изобразил, что не расслышал ответ Каменева. — Ты погромче, погромче скажи, а то я, что — то не расслышал? Давай… Итак. Ты достал фотографии, Касьян?

Каменев почувствовал заливающий лицо жар. Он увидел, как стоящий вдалеке, за спиной Курбатова, полноватый мужчина, с бакенбардами, закрыл лицо руками — это был Марк Лунин, лучший друг Касьяна.

Каменев перевел взгляд на Лукьяна, тот замер, со сладкой ухмылкой на лице.

— Ну? — вскинув брови, спросил Касьян. — Ты достал фотографии? А? Касьян?

За спиной снова зазвучали злорадные смешки.

Касьян вздохнул, глядя в глаза Курбатова.

— Я их достану, — уверенно, с нажимом, произнёс он. — Можешь не сомневаться.

Курбатов улыбнулся шире, Касьян развернулся к нему спиной и, повесив пиджак на левом локте, пошел в свой кабинет, игнорируя взгляды окружающих людей.

Никто, кроме Касьяна, не отваживался так себя вести с Лукьяном Курбатовым, главным редактором журнала.

— Очень надеюсь, что ты их достанешь! — крикнул вслед Лукьян. — Не хочется, из — за тебя, извиняться… сам знаешь, перед кем!

Да, Касьян знал. Знал, что его статью ждут. Ждут и боятся. А другие, страстно желают увидеть, лицезреть те самые снимки, которые он собирается обнародовать вместе с разоблачительной статьёй.

Его, анонсированная, статья гарантированно разрушит карьеру нескольким видным, антиправительственным депутатам.

И, по мере того, как об этом говорили, интерес к нему и к его статье всё больше подогревался.

Касьян знал и осознавал в какую безнадёжную ловушку загнал себя, из — за собственного хвастовства.

Он дошел до своего кабинета, здесь, кроме него, обычно работали ещё четыре человека, одним из которых был Марк Лунин.

Сейчас кабинет пустовал, потому что Маша, Женя и София уехали обозревать несколько важных европейских саммитов, которые должны произойти, в ближайшее время, во Франции и Германии.

И Касьян сейчас, как никогда, был рад их отсутствию. Меньше всего на свете он сейчас хотел отвечать на докучливые вопросы этих трёх милых, старательных, но очень болтливых журналисток.

Он подошел к своему столу. Бросил пиджак на кресло, затем подошел к окну и открыл стеклопакет.

В лицо сразу же повеяло приятной дождливой прохладой. Впереди, перед ним, раскинулись безграничные просторы Москвы, с её новостройками и широкими многополосными дорогами.

Город наполняли звуки автомобильных моторов и сигналов. Где — то далеко играла музыка, внизу, перед серым каменным зданием журнала, передвигались толпы прохожих.

Касьян вздохнул, присел на подоконник, ослабил галстук.

Дверь, без стука, распахнулась.

Касьян лениво обернулся. На пороге замер Марк Лунин, его лучший и, скорее всего, единственный друг.

— Оу… — протянул он, увидев Касьяна, сидевшего на окне. — Я помешал твоему суициду? Извини… Хочешь, я уйду?

— Да пошёл, ты, — беззлобно бросил Касьян и улыбнулся.

Марк вошел в кабинет, закрыл за собой дверь.

Подошел к Каменеву.

Тот отвернулся, глядя на город.

— Ну, чего? Рассказывай, — потребовал Лунин, — ты же не собираешься печатать статью без фотографий?

— Я её читал и без фотографий, прости, но она и половины ценности не имеет.

— Знаю, — отозвался Каменев, — именно поэтому я собираюсь вынудить Плансона отдать мне эти ср**ые фотографии.

— Так, так, так, — оживленно проговорил Лунин. — Я слышу изменившуюся риторику. Вместо «купить» или «выкупить», ты употребил словно «вынудить». Скажи, я правильно тебя понял?

Он хитровато улыбнулся, глядя на Каменева.

Касьян тоже довольно улыбнулся в ответ.

— Скажи, ты сейчас занят?

— Для лучшего друга, благодаря которому я тут работаю, у меня всегда найдется время, — объявил Лунин.

— Перестань паясничать. Пошли. Есть разговор.

— Интриги, — Лунин, с предвкушением, потёр ладони, — Обожаю!..Пошли.

***

В баре было пусто, но в то же время достаточно людно, чтобы их, с Марком, разговор не выделялся слишком сильно.

К тому же из динамиков звучала музыка, а чуть дальше несколько человек шумно играли в бильярд.

— Ну, и что ты задумал? — спросил Марк, отпив из своего бокала пиво.

— Всё просто, — пожал плечами Касьян.

Марк покачал головой. Нахмурился.

— Когда ты так говоришь — это настораживает.

— Почему? — усмехнулся Касьян.

— Да потому, что это означает, что ты опять готов на какие — то радикальные действия.

Он опять припал губами к высокому бокалу и тут взглянул на лицо Касьяна.

Марк поперхнулся, подавился и шумно закашлялся.

Касьян чуть перегнулся через стол и похлопал его по спине.

— Так,перестав кашлять, с покрасневшим лицом, проговорил Лунин. — Похоже, я не ошибся…

Он вздохнул.

— На сколько это незаконно?

Касьян пожал плечами.

— Если всё пройдёт, как надо, ничего незаконного не будет.

— Понятно, — протянул Лунин, глядя в сторону, и снова перевёл взгляд на Касьяна, — значит… шантаж?

Касьян, вместо ответа, лукаво улыбнулся, со звоном коснулся своим бокалом бокала Лунина и, отпив, сладостно и тихо произнёс.

— Шантаж.

***

Сумерки стремительно превращались в ночь.

Столица нарядилась миллионами огней. Публика заполнила клубы, бары, рестораны.

Пик ночного веселья пришелся на полночь и час ночи.

Но к тому времени, когда Платон Плансон покинул свою квартиру в высоком небоскребе, было уже без десяти два.

Город ещё шумел. Люди ещё гуляли. Но многие уже спешили домой.

Сегодня, конечно, пятница, но большинство людей все — таки предпочитали встретить рассвет не в клубе или пабе, а в уютной постели дома.

Хотя и тех, кто продолжал зажигать ещё хватало.

А вот столичные хитросплетения бесчисленных дорог стали куда свободнее.

Поэтому, когда Платон сел в свой темно — синий Mercedes C63 и поехал прочь, Марк Лунин, без труда, следовал за ним, на своём Ford Explorer.

— Хорошо, а куда он едет, ты знаешь? — спросил Марк, сидящего рядом Касьяна.

— Догадываюсь, — туманно ответил он.

Лунин кивнул.

— Думаешь… Он опять будет снимать какую — то запрещенную фотоссесию? Почему ты в этом так уверен?

— Потому, что перед тем, как ехать к нему, я его изучил, — ответил Касьян, — ты думаешь, я бы стал хвастаться, что получу фотки, не зная ничего о человеке, у которого они есть?

— Но, тем не менее…

— Я ошибся, — на мгновение закрыв глаза, произнёс Касьян, — знаю. Я просчитался. Я не думал, что он так сильно опасается своих клиентов.

Мерседес Плансона свернул возле барбершопа.

— Проезжай, — велел Каменев.

— Но…

— Мы перехватим его через один квартал.

— Ладно.

Лунин послушно проехал поворот.

— Если он, хотя бы на мгновение, заподозрит слежку… — Каменев покачал головой, — Он скроется. И мы останемся без фотографий.

— Не мы, а ты, — шутливо заметил Лунин.

— Я возьму тебя в соавторы статьи, — лениво ответил Касьян.

Марк, с удивлением, уставился на него.

— Касьян, да не надо… Я и так тебе помогу…

— Я, знаю, — кивнул Каменев, — именно поэтому я чувствую, что обязан тебе… А я не люблю оставаться в долгу. Ты же знаешь.

— Да уж, это точно, — вздохнул Лунин.

Они, действительно, смогли снова сесть на хвост Плансону через квартал и, судя по всему, тот не заметил слежки.

Лунин заметно нервничал. Касьян тоже чувствовал пульсирующую нервозность и растущее беспокойство. Но он, куда лучше, владел собой.

Будучи журналистом, Каменеву уже приходилось следить за объектами своих интервью или же просто за личностями, которые могли снабдить его той или иной информацией.

На что только не пойдёшь, ради сенсации!

— Как много горькой иронии в этом выражении, — подумал Касьян невесело усмехнувшись.

Мерседес Плансона сворачивал ещё несколько раз.

Они миновали несколько районов. Местность, за окном, изменилась, стала более зеленой.

Привычные высотки уступили место коттеджам и особнякам, в разных стилях, от Замкового и Необарокко до Модерна и Райтовского стиля.

Все эти дорогие, фешенебельные дома, красовались один краше другого, среди сочно зеленых лужаек, широких, серо — стальных, озёр и лесных полос, с избранными сортами деревьев.

Местность разбавляли живописные элементы ландшафтного дизайна.

— Аристократическое гнездо, мать их, — пробурчал Лунин, глядя на всю эту чрезмерную роскошь с откровенным неодобрением.

— Да, и одна из главных, жизненных, целей состоит в постоянном конкурировании и соперничестве в размахе роскоши, которую они могут себе позволить.

Лунин пару секунд молчал.

Они держались на солидном расстоянии от Мерседеса Платона.

— Налог на роскошь, здешних небожителей, точно не пугает, — угрюмо проворчал Платон.

— Наверняка, — тихо засмеялся Касьян.

У едущего впереди Мерседеса, неожиданно загорелись задние красные фары.

Кабриолет Плансона начал оставливаться.

— Проезжай, — бросил Касьян, — не останавливайся и не сбавляй скорость.

Они обогнали тёмно — синий кабриолет, промчались мимо огромного особняка, построенного в соответствии со стилем американского архитектора Френка Ллойда Райта.

Из — за чего стиль и получит название «Райтовский».

Подобные строения изобиловали простыми, ровными линиями и прямоугольными или квадратными элементами.

Террасированные крыши. Фасад отделан светлым камнем и деревом. Окна, с зеркальной поверхностью, в человеческий рост.

Слева, на небольшом возвышении, тянется изящный деревянный заборчик, за которым стоит длинный стол.

Особняк окружали переплетающиеся мощеные дорожки, между которыми зеленели островки газона, с небольшими клумбами и кустарниками.

Именно перед воротами этого особняка и остановился Платон Плансон.

Лунин проехал вперёд, мимо уже следующих особняков, пока Касьян не сказал.

— Всё, останови.

— Что ты, собрался делать? — спросил Лунин.

— Ничего такого, о чём тебе стоило бы беспокоиться, — подмигнул ему Касьян.

— Я уже беспокоюсь, потому, что ты очень странно сегодня оделся, — заметил он.

Касьян, и вправду, облачился в черную, облегающую одежду, военизированного типа, и высокие ботинки на шнуровке.

— Я всё сделаю сам, Марк.

Касьян выбрался из автомобиля, открыл багажник Форда, достал позвякивающий чёрный рюкзак и смотанную веревку.

Марк тоже вышел из машины и подошел к Касьяну.

— А, что у тебя в рюкзаке?

— Альпинистское снаряжение и… ещё кое — что, — не глядя на друга, ответил тот.

Он закрыл багажник и хлопнул Марка по плечу.

— Увидимся, — он улыбнулся, легонько ткнул его кулаком, — не скучай.

— Ага… — только и проговорил ему в след озадаченный Марк.

Касьян свернул в густую лесополосу. Воздух здесь был переполнен сочными влажными ароматами растительности, в частности, выделялся горьковатый запах трав.

Каменев пешком, скрываясь в густом мраке лесополос, под сенью раскидистых секвой и грабов, вернулся к тому самому особняку, в ворота которого въехал автомобиль Платона Плансона.

Здесь Касьян остановился. Отдохнул пару минут, а затем достал снаряжение.

В своей юности он увлекался альпинизмом и даже, какое — то время, подрабатывал инструктором.

С помощью снаряжения, Касьян забрался на самую верхушку дерева и посмотрел вниз. Высота его не пугала, а скорее захватывала.

Касьян, с наслаждением, вдохнул насыщенный, ароматный ночной воздух и, с вдохновением, оглядел захватывающие просторы вокруг.

Элитный посёлок, с коттеджами и особняками, изобиловал яркой многочисленной иллюминацией: уличные фонари, разноцветная подсветка для ландшафтного дизайна, огни домов — всё это придавало окружающему пейзажу потрясающее мистическое великолепие.

Касьян достал фотокамеру, включил, посмотрел в объектив.

Он остался доволен. У него была отличная позиция и точка обзора.

Он посмотрел на циферблат наручных часов. Оставалось меньше минуты.

Сердце Касьяна оживленно, с волнением, забилось. Он не удержался и нервно сглотнул.

Снова посмотрел в камеру, навел объектив на окна.

Сейчас они были плотно закрыты роллетами.

Каменев бросил взгляд на часы. Пять секунд… четыре… три… две… одна…

Он припал к камере, уставился на окна. Мгновение ничего не происходило.

И тут роллеты стремительно начали раздвигаться, обнажая окна и открывая взору то, что происходило внутри.

А там, в апартаментах дорого особняка, в просторной гостиной, происходила настоящая секс вечеринка, в легком стиле БДСМ.

Полуголые (в основе своей только сапоги и головные уборы) мужчины и женщины, с цепями, наручниками и плетками.

Все скрывают лица, под белыми полумасками, хотя скрывать — то стоило совсем другое.

Единственный, кто был без маски и более — менее одетым — это Платон Плансон — гениальный фотограф, который снимал происходящее.

Касьян начал быстро, торопливо фотографировать всё происходящее.

Он сделал несколько снимков прежде, чем голозадая «блистательная» публика, внутри особняка, заметила открывшиеся окна.

Давясь от смеха, Касьян быстро спустился с дерева, собрал всё снаряжение и так же быстро припустил к стоящему, неподалеку, Форду Марка Лунина.

— Заводи тачку! — крикнул он, выбегая из леса.

Марк бросил сигарету на землю, выругавшись, прыгнул за руль.

Касьян, хихикая, запрыгнул в автомобиль.

— Что ты, натворил?! — вскричал перепуганный Марк.

— Да, гони ты, уже! — смеясь крикнул ему счастливый Касьян.

Глаза у него горели азартом.

Марк завёл автомобиль. Дал по газам. Автомобиль устремился прочь.

Они мчались мимо озаренных огнями грандиозных особняков и их дворов, с изысканным дизайном.

Когда они выехали с территории элитного посёлка, Лунин проехал ещё несколько кварталов и остановился, в оговоренной точке.

— Может, покажешь, что ты там наснимал? — спросил он Касьяна.

— Держи, — тот, со смешком, протянул ему камеру, — я такого давно не видел.

Марк, явно заинтригованный, взял у него камеру, включил.

Он тоже заухмылялся, увидев снимки. Но вдруг, его лицо изменилось, улыбка исчезла.

— Господи… — выдохнул он.

— Ты чего? — Касьян приблизился к нему.

Лунин, с секунду, смотрел на дисплей камеры, а затем повернул его к Касьяну.

— Ты, видишь?

Каменев пожал плечами.

— Голая женщина в маске льет шампанское в открытый рот голого мужчины, — Касьян пожал плечами, — что тебя испугало?

— Посмотри… на интерьер, — с трудом, явно чем — то напуганный, проговорил Лунин.

— И, что с ним?

— Касьян… Он же… Чёрно — белый…

Каменев поднял взгляд на испуганное лицо друга.

— Ты, рехнулся? — спросил он, с усмешкой. — Что ты, хочешь сказать? Что они, как — то причастны к убийству семьи, о котором вчера все каналы трындели?

— Не они… — Марк снова посмотрел на дисплей камеры, — что если… Если это Плансон? Что если он и есть этот убийца? Вспомни, Касьян, он ведь увлекается чёрно — белой съемкой. Большинство его фотографий именно чёрно — белые… А помнишь его жутковатую коллекцию снимков, где повсюду разрушенные корабли, а вдалеке стоят одетые, в белое, девушки?..

— Ты зря, — вздохнул Каменев, — эти фотографии высоко оценили на выставках в Европе. Один Берлинский миллиардер купил все снимки, до единого.

— Так, или иначе, — не сдавался Лунин, — это странно… И вкусы у этого Платона странные… Какие — то… инфернальные и футуристические!

Касьян только пожал плечами.

— Публика любит эпатаж и загадочность. Нам ли с тобой этого не знать?

— Всё равно… — покачал головой Лунин, — мне кажется, на это нужно обратить внимание.

— Ладно, — кивнул Касьян, забирая у него камеру, — посмотрим, подумаем…

Он спрятал фотоаппарат в сумку. Посмотрел на Марка.

— Не забудь попросить своего знакомого перевести деньги человеку. Ему очень сильно влетит, за внезапно открывшиеся окна.

— Всё, будет, — кивнул Лунин, с беспокойством сжимая руль, — Касьян… Подумай пожалуйста о моих словах.

— Обязательно, — вздохнул тот и открыл дверцу автомобиля.

***

Пройдя пешком пару кварталов, Каменев сел в свой автомобиль, припаркованный заранее в нужном месте и завел двигатель.

По пути домой, Касьян забежал в один из супермаркетов, купил кофе, фруктовый сок и мороженое.

Настроение у него было приподнятое и с каждой секундой становилось всё лучше.

Теперь уж заносчивый Плансон не отвертится! После такого — то компромата!

Касьян улыбался собственным мыслям.

Бросив пакет с покупками на сидение рядом, он снова завёл машину и направился домой.

Время уже было к четырём. Скоро рассвет.

Касьян ехал домой. Он представлял и прокручивал в голове, как завтра… вернее уже сегодня, преподнесёт неожиданный «сюприз» Платону Плансону.

Он прибавил скорости. Дороги столицы были свободны. Город, пусть и не весь, уже давно спал.

Во многих его районах властвовала безлюдная тишина.

Касьян вынул из пакета бутылку с соком. Открыл.

Он заехал в тоннель. Его автомобиль мчался параллельно шеренгам тускло — оранжевых круглых огней.

Он вылетел из тоннеля.

В зеркале, заднего вида, что — то мелькнуло.

Мгновенный холод пропитал кожу Касьяна.

Он выронил бутылку с соком. Замерев от ужаса, он смотрел в зеркало заднего вида, а оттуда ему иронично усмехался человек, в изысканном старомодном чёрном сюртуке. У него был старинный белый галстук и бледное, почти белое, лицо. Он улыбался чёрными, блестящими губами. В его глазах чернел плотный, мраморный мрак. Такими же чёрными были его пышные, зачесанные назад волосы.

Он ничего не говорил, только улыбался.

Касьян порывисто обернулся назад, встретился с Ним взглядом.

Чёрные, поблескивающие губы расползлись в еще более открытой, зловещей улыбке.

Салон автомобиля стремительно заполнил свет. Касьян испуганно обернулся вперед, на дорогу.

Яркий свет ослепил Касьяна, он запоздало увидел, что вылетел на встречную полосу.

Нарастающий автомобильный сигнал стал предвестником мощного, сотрясающего мир, уничтожающего удара.

Удар поглотил свет и выбросил Каменева в бесконечный, бездонный мрак.

Он больше ничего не чувствовал и не видел, он плавно летал где — то на границе между бездной и реальностью.

ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ

Суббота, 8 августа

Я вздохнула и позвонила в дверь ещё раз.

Наконец музыка, в квартире за дверью, стала тише. Я услышала приближающиеся, поспешные шаг, а через мгновение она открылась и на пороге, передо мной, предстала Лерка.

Она была в длинной белой майке, с графическим черепом, в окружении надписей, листочков и молний.

Босая, но зато уже накрашенная.

— Привет! — воскликнула я.

— Приветики, Роджеровна! — обрадованно воскликнула моя подруга.

Я зашла внутрь, она закрыла дверь, мы обнялись.

— Ты в курсе, что у тебя одна стрелка немного кривенькая? — спросила я, со смешком, взглянув на её лицо.

— Знаю, знаю! — нетерпеливо замахала она руками, — просто я собираюсь, а кое — кто мне мешает.

Прежде, чем я спросила, кто этот кое — кто,

из — за угла коридора выглянула русоволосая девочка, лет пяти.

Малышка была одета в полосатую кофточку и маленькую, салатовую льняную юбочку.

— Ника! — радостно вскричала она и бросилась ко мне.

— Привет, зайка! — я присела на колени, раскинув руки.

Лерка посторонилась.

Её сестричка подбежала ко мне, повисла у меня на шее.

— Что у тебя, новенького? — спросила я Ладу.

— У меня выпал зуб! Шмотри! — она приоткрыла рот, хвастаясь зияющим промежутком в молочных зубах.

— Вау! — воскликнула я, — ты спрятала зубик под подушку?

— Ага! Только вместо феи, шоколадку мне принесла Лерка, — она закрыла личико ладошками и хихикнула, — она думала, что я спала. А я притворялась.

— Ну, надо же… — я бросила взгляд на Лерку.

Логинова, с осуждением покачала головой.

Пока Лера спешно собиралась, её младшая сестрёнка показывала мне свои недавние приобретения.

Мы изучили её новых кукол из коллекции Barbie Fashionistas, обсудили кому и что лучше идёт из одёжки, и кто из них самая красивая.

Потом Лерка провела мне краткий экскурс по распорядку дня Лады.

— Короче, в одиннадцать даешь ей кашу. Только смотри не перевари, иначе она жра… есть не будет, — тараторила Логинова, — в кашу покрошишь немного яблок и банан. Потом дашь этой засранке чай, но только некрепкий. Потом нужно будет сходить… сама знаешь куда. Потом где — то часа полтора погулять. Можешь не заморачиваться. Отведи на площадку, пусть копается в песочнице… Потом, собственно, приведешь её домой. Дашь яблоко с морковкой и уложишь спать…

Лерка перечислила ещё несколько пунктов из обычного дня Лады, а затем крепко обняла меня, чмокнула свою сестренку в щечку и бросилась к двери.

— Лера! — позвала я.

Она обернулась на ходу, замерев с поднятой ногой.

— Чего? — быстро спросила она.

Она была в зелёной шапочке, рубашке, поверх белой майки, и чёрных джинсах с прорезями.

— Ты ничего не забыла? — усмехнулась я, — ты куда собралась?

— На концерт… Ай, блин! — она ругнулась и бросилась в свою комнату.

Через мгновение, она выбежала оттуда, со своей гитарой.

— Всё, девки. Пожелайте мне удачи, я еду позориться перед толпой народа.

— Всё будет хорошо, Лер! Ты справишься! — заверила я свою подругу, которая заметно нервничала.

— К чёрту! — отмахнулась Лерка, — все, пока!

— Пока! — одновременно с Ладой крикнули мы.

Дверь за Леркой захлопнулась, и мы с Ладой остались одни.

Перед кашей мы немного поиграли в куклы.

Мы построили подиум, из книжек, и устроили показ «модных трендов».

Попутно обсуждая, какая из кукол больше подошла бы в невесты Егору Криду.

После того, как определились, пошли есть пресловутую кашу.

Мне потребовалось время, чтобы разобраться в долбанной мультиварке, которая ну никак не хотела идти на контакт!

Лера мне показала, как пользоваться этой хитроумной техникой, но я давно стала подозревать, что любая электронная техника, выходящая за рамки автомобильной тематики, поддавалась мне с трудом.

Особенно я всегда мучилась с компьютерами.

Чтобы вы понимали уровень моей деградации, сменить значок у папки — вершина моих возможностей!

С коварной мультиваркой я, в конце концов, всё — таки совладала.

Через десять минут каша была готова. Я покрошила туда яблоко и банан и подала Ладе.

Но сестрёнка Леры оказалась едоком ещё тем.

Кормить девчушку пришлось, потчуя её рассказами о Гарри Поттере и о том, почему единороги, собственно, живут на радуге.

Накормив Ладу, я одела её, и мы пошли гулять.

На детской площадке Лада встретила своих подружек. И они тут же, с увлечением, отдались суетливой игре в готовку блюд из песка.

Детей на площадке было много. Над местом игрищ карапузов стоял постоянный, задорный и визгливый гвалт и шум.

Дети носились по площадке. Катались на качелях.

Мальчишки стреляли друг в друга из мигающих «бластеров».

Один мальчик притащил на площадку робота, который сам ходил, «стрелял» и мигал десятками огней. Робот, кстати, был немаленький, но это не помешало детям его уронить.

В итоге, его владелец зарыдал, а две матери сцепились в нешуточной словесной баталии.

Пока я за всем этим наблюдала девочки, из ресторана детской песочницы, чуть не накормили своими «шедеврами» двоих мальчишек, которым было годика по четыре.

Их матери тем временем сидели на скамейке неподалёку, уткнувшись в телефоны.

Я возвела взгляд к небу.

Воистину люди, которые шагу не могут ступить без смартфона и сидят постоянно, уткнувшись в телефон, меня порядком бесили.

Фаббинг становится бичом современного мира. И я всё чаще убеждаюсь, что Эйштейн был прав, когда сказал про «поколение идиотов».

Уж, простите, но это правда! Люди, как с ума посходили!

Я сама пользуюсь и соц. сетями и мессенджерами, но я там не живу!

Вообще, с развитием технологий, ёлки — палки, такое впечатление, что люди всё больше теряют интерес к окружающей их действительности и к жизни в целом!

И вот, пожалуйста, получите продукты современно мира! Две мамочки, лет по двадцать с лишним, которые чихать хотели на своих детей!

Инстаграм важнее!

Я сердилась на такое поведение! Это же дети! Фигли ты сидишь в телефоне, когда должна жить ради своего карапуза, хотя бы первые лет десять, чёрт возьми.

А если не способна, зачем тогда вообще было… Ай, ладно.

Нет у меня права никого судить! Но… Безответственность этих двух новых мам меня шокировала.

Короче, вместо одной Лады, мне пришлось смотреть ещё за целой оравой детей.

Но всё было более — менее хорошо, пока я не услышала звук, который, с недавних пор, боялась услышать среди шума города и разговоров людей.

Это был вкрадчивый, неторопливый стук копыт.

Услышав его я, на пару мгновений, затаила дыхание. Ритм моего сердца изменился. Казалось, что в спину просочилась струйка обжигающей ледяной воды и шустро сползла вниз, прямо по позвонкам.

Мир вокруг меня замер, изменился.

Я почувствовала движение слева, осторожно перевела взгляд.

Невидимый для других людей, прямо возле детской площадки, стоял огромный конь мышастой масти.

Его тело было покрыто темно — серой шерстью, а хвост и нижняя часть ног были темно серыми, почти черными. Такой же, темно — серой, была его грива и падающая на глаза своеобразная чёлка.

Вестник. Я называю их Вестниками. Их всего четверо.

Они приходят в виде коней: Чубарый, Альбинос, Вороной и вот этот… Темно — Мышастый.

С недавних пор появление Вестника предзнаменовало для меня столкновение с новыми навязчивыми воспоминаниями.

И Если Чубарый и Альбинос предвещали видения, относительно нестрашные, возможно даже обыденные, то Мышастый и Вороной всегда приходили с плохими вестями.

Вестники. Они начали посещать меня относительно недавно.

Но, с каждым разом, всё чаще.

Я взглянула на морду коня, который существовал в неизвестной мне реальности, за пределами видения всех остальных людей вокруг меня.

Таинственное животное всхрапнуло, шаркнуло ногой.

Ветер шевельнул его темную гриву. Конь снова всхрапнул, встряхнул головой.

Мир вокруг меня стал стремительно изменяться. Менялись краски, тона, оттенки.

Они… таяли, меркли, бледнели.

Пока всё вокруг: небо, деревья дома, улицы, дети, их матери, все остальные люди, всё и вся не окрасилось в чёрно — белые цвета.

С трудом вдыхая, ставший горьким, сухой воздух, я оглянулась.

Мир вокруг меня полностью предстал в серо — бело — чёрной гризайли*(вид живописи, выполняемой тоновыми градациями одного цвета, чаще всего сепии или серого).

Изменились и запахи окружающего мира. Они стали какими — то пресными, лишенными вкуса.

И ветер, ветер больше не был ни прохладным, ни теплым.

Он превратился в стылые, слабые, пустые и невыразительные дуновения. Ветер стал ненастоящим. Весь мир стал каким — то ненастоящим. Как будто картонным.

Реальность заменилась какой — то уродливой формой искусственной действительности.

И тем больше страха внушало это изменение, чем больше оно, в своих черно — белых тонах, стремилось показаться настоящим миром.

Я посмотрела на бегающих по площадке детей.

Они все так же носились с весёлыми криками, хихикая и визжа от счастья.

Но теперь они все были, как ожившие старые фотографии.

Черно — белые, ненастоящие, неживые, псевдореальные.

Все с серо — белыми лицами и серо — чёрными волосами.

И среди них я увидела одного, который был не такой, как все.

Маленький мальчик, лет пяти — шести. В белой рубашечке и темно — серых брючках.

Он крутил в руках какую — то белую коробку и смотрел прямо мне в глаза.

Он смотрел пристально, с каким — то грустным равнодушием. Ветер слабо шевелил его угольно — чёрные волосы.

Я не могла и шевельнуться, глядя на него. Я не отрываясь смотрела в его наполненные клубящейся чернотой глаза.

Меня внезапно поразил парализующий, просачивающийся в самую суть, порабощающий ужас.

Его не было. Этого малыша уже не было среди живых. Он… Его нет.

И он… Точнее его воспоминание. Его воспоминание, в котором остались его чувства, эмоции, его сущность.

Единственное, что остаётся, после того, как они уходят… Это воспоминания, витающие, парящие над миром, подобно неприкаянным ветрам.

Беспокойные, никому не принадлежащие, хранящие никому не интересные тайны — чужие воспоминания чужих людей.

Они приходят ко мне, потому что больше им не к кому идти.

Я вздохнула и направилась к этому мальчику. Он не двигался. Я ступала осторожно, не спеша и неторопливо.

Он стоял, не двигаясь. Только крутил в руках свою коробочку.

Внезапно начало темнеть небо. Я подняла взор.

Бледно — серое небо стремительно чернело на глазах, как будто кто — то взял и пролил на него банку чернил.

Я огляделась. Странный, чёрный туман стремительно заволакивал всё вокруг. Он чуть мерцал, подрагивал, словно был живой.

Застыв на месте, ощущая, как ускоряется стук сердца, я увидела, как чёрный туман, с жадностью, поглощает все светлые оттенки окружающего мира. Он затмевает собою улицы, дома, деревья. Он поглощает собою все, что хоть немного светлее него.

Возможно мне кажется, но я все время замечаю в его непроницаемой, матовой глубине высокий, неестественно вытянутый вверх человеческий силуэт.

Чёрный туман превратил разгар дня в глухую ночь: без звуков, без запахов, без ветра.

Серая кожа, окружающих меня детей и взрослых, внезапно стала очень яркой.

Они все, единовременно, вспыхнули, засияли и тут же померкли исчезнув.

Судорожно глотая прелый воздух, я стояла на пустой площадке, напротив мальчика в белой рубашке и серых брюках.

Он по — прежнему смотрел на меня.

Внезапно он шагнул ко мне. Он передвигался странными рывками, как будто переносился из одного места в другое.

За пару долей секунд он возник прямо передо мной.

Протяни руку и коснёшься.

Он стоял возле меня, смотрел на меня, снизу — вверх, своими чернильно — чёрными глазами. На его личике было всё то же печальное и равнодушное, немного снисходительное, выражение.

Я стояла с шальным пульсом, чувствуя паталогическую слабость и неприятное чувство, словно моя температура все время резко меняется. Я смотрела на него, не смея сказать и слова.

А вокруг нас стремительно собирался, сгущался чёрный, как прогоревшая сажа, беспросветный туман.

Я в панике огляделась. Он был повсюду! Он заполнил собою всё!

И меня вдруг посетила ужасающая уверенность, что если он поглотит и меня — я исчезну! Я перестану существовать! Потому, что… Потому, что внутри этого тумана нет существования! Нет света, нет звуков, запахов и цветов! Там нет ничего! Только бездна! Только чёрная пустота…

Ребенок, возле меня, вдруг протянул ко мне свою маленькую, худую ручку.

Я, абсолютно инстинктивно, протянула руку в ответ. За мгновение до того, как наши кончики пальцев должны были соприкоснуться, между ними вспыхнул дрожащий, мерцающий огонёк ясно — белого, тёплого света.

Из черного тумана, что лавинами накатывал со всех сторон, раздался утробный, низкий и гневный вой.

По моему телу сошел влажный холод, но меня согрели серебристо — белые лучи стремительно разгорающегося белого огонька.

Он быстро, интенсивно мерцал между нашими пальцами. Затем вдруг вспыхнул и поглотил меня вместе с мальчиком, в чёрном комбинезоне.

…Я как будто просто моргнула. И всё вокруг стало, как прежде.

Я растерянно огляделась. Светит солнце. Вокруг счастливо, по — прежнему играют дети. Их матери шумно о чём — то судачат на скамейках. Некоторые из женщин всё ещё сидят в своих смартфонах.

Я оглянулась, нашла Ладу.

Она поучительным тоном рассказывала трём девочкам, сидящим на бортике песочницы, как нужно готовить пирожные.

Я расслабленно вздохнула.

Сердце всё ещё пинало грудь требовательными толчками.

Плечи и спину охватывала мелкая дрожь. Я чувствовала, что вспотела. Неприятный жар распространялся по телу.

Дуновение прохладного ветерка, с привкусом дождя, приятно гладили разгоряченную кожу.

Я нервно, тяжело сглотнула.

Что это было?! Что я, только что видела?! Почему всё вдруг стало чёрно — белым? Почему… Что это был за мальчик? Что это был за чёрный туман?! Это было не просто явление, это было чье — то олицетворение! Кого — то очень злого, опасного и жестокого.

Меня наполняло беспомощное беспокойство, перерастающее в смятение и панику.

Кто был этот ребенок? Почему его воспоминание явилось ко мне?!

Что вообще происходит?... Что произошло?!

Господи… Как кружится голова.

Стоило мне закрыть глаза, как я снова увидела отрывки, только что случившегося, пугающего сюрреалистичного видения!

— Ника! Ника!

Я вскинула голову.

Ко мне подбежала Лада.

— Дай пожалуйста динозавриков, которых мы взяли! А то мальчики мне не верят, что у меня есть…

Она смотрела на меня своими красивыми, светло — зелёными глазками и протягивала тонкие ручки.

Я мгновение глуповато взирала на неё, а затем, спохватившись, достала из сумку пакетик с пластиковыми игрушками.

— Держи, зайка. — я отдала ей игрушки.

Она взяла пакет и радостная помчалась к свои приятельницам и приятелям.

Отстраненно наблюдая за ней, я думала о своём видении.

Я вспоминала лицо того мальчика. Он смотрел на меня так… Как будто просил помощи.

А этот черный дым… или туман, или что это было… Такое впечатление, что оно и вправду было живое.

И оно явно явилось за этим мальчишкой.

Я сосредоточенно размышляла о видении.

Поскольку просто так такие видения ко мне не приходят, как и сами Вестники, стоит поискать что — то в сети, в новостях.

Возможно, стоит расспросить Стаса и рассказать ему об увиденном.

Хотя, если честно, очень не хочется его грузить лишними проблемами.

С другой стороны, если этот мальчик стал жертвой чей — то агрессивной, ненасытной и злобной воли, дело о его убийстве, вполне, могло оказаться на столе у начальника особой оперативно — следственной группы УГРО.

После случившегося видения, явное ощущение чьего — то присутствия, рядом со мной, не покидало меня.

С каждой минутой крепла пугающая уверенность, что… Что — то рядом со мной. Оно смотрит на меня, следит за мной, ждёт чего — то.

Это гадкое чувство было сродни притаившейся, в зарослях кустов, змеи.

Ты её не видишь, не замечаешь, и её как будто нет. Но то и дело до тебя доносится её тихое, угрожающее шипение.

Пугающие мысли, подобно яду, извивающимся, скользким дымком просачивались под кожу и пленили разум, навевали нервозную тревогу.

Что случилось. Что — то отвратительное, мерзкое и ужасное. Что — то… что не должно происходить с обычными, ни в чем не виновными людьми.

Витающая в мыслях бесформенная неизвестность насылала мрачные раздумья.

— Стой, не ешь!

Предупреждающий крик Лады вырвал меня из напряженных, тягостных раздумий.

Я перевела взгляд на детишек в песочнице и не сдержала улыбки.

— Ты же сказала, что готово… — пробубнил один из мальчишек, сидевших возле песочницы.

— Ты что, дебил?! — воскликнула Лада. — Я же не сказала, что можно кушать!

— Лада, — позвала я.

Сестрёнка Лерки обернулась.

— Можешь подойти ко мне на секундочку? — попросила я.

Лада переступила через бортик песочницы и подбежала ко мне. Остановилась передо мной, заинтересованно глядя в глаза.

Я наклонилась к ней.

— Лада, — тихо сказала я, — как ты назвала того мальчика?

— Дебилом.

— Тише, — попросила я, — а ты знаешь, что это значит?

— Ну — у… — протянула Лада, — это глупый человек.

— Лада, это на самом деле, это очень плохая, тяжелая болезнь.

Глаза девочки расширились.

— И она неизлечима, — сказала я.

— А Лера так учителя по географии называет, — неуверенно проговорила она, — и иногда папу…

Я вздохнула. Уровень воспитания моей подруги балансировал где — то между матёрым уголовником и современным stend — up комиком.

То есть она могла в лицо сказать любому всё, что она про него думает, во всех красках и оборотах.

— Лера… она… — я поискала нужное выражение, — она, иногда… заблуждается.

— Как это? — не поняла Лада и чуть нахмурила бровки.

— Ну — у…

Передо мной была дилемма. Сказать, что Лера не права, и тем самым пошатнуть её авторитет, в глазах младшей сестры, или же оправдать, и тем самым сформировать у Лады неправильное представление об использовании этого слова.

— Короче, до пятнадцати лет, нельзя говорить такие слова. Потому что…

Теперь нужно было быстро придумать почему собственно нельзя. Потому, что ребёнок обязательно должен знать почему. Иначе он всё равно будет делать.

— Потому, что у тех, кто говорит это до пятнадцати лет… Начинают болеть зубки, и их… водят к стоматологу, к зубному доктору.

У Лады стали большие глаза.

Мне было совестно её пугать, но это было первое, что пришло мне в голову.

И пусть современные стоматологи уже не так страшны, как те, о которых иногда говорят взрослые, для детей, возраста Лады, эти доктора ещё долго будут образцами ужаса и кошмара.

— Больше не говори никому таких плохих слов, — попросила я и аккуратно убрала прядь волос с личика девочки, — хорошо?

— Хорошо, — грустно ответила Лада и тут же, повеселев, спросила, — а в пятнадцать, будет можно?

Я закрыла глаза, вздохнула.

— Да, — пришлось ответить мне, — до тех пор терпи.

— Ладно.

Она снова убежала в песочницу.

Я снова осталась наедине со своими, нервирующими, раздумьями.

Незаметно для меня пропало солнце. Мир вокруг померк, посерел.

На мгновение, меня пронзила парализующая, кошмарная мысль, что я опять погрузилась в видение.

Но это оказались, всего лишь надвигающиеся с запада, похожие на скопления дыма от пожара, темные тучи.

Они известили о своём приближении несколькими гулкими, как выстрелы, ударами.

Это было, сродни ударам в дверь.

На Москву надвигалась очередная буря.

Я немедленно позвала Ладу, она попрощалась с приятелями и подружками. Мы поспешили домой.

Вокруг стало ещё темнее. Словно вечер наступил намного раньше обычного. Поднялся и окреп ветер. Похолодел воздух. С асфальта поднялись вихри пыли.

Мамы на площадках заторопились забрать своих детей.

Мы с Ладой подбежали к подъезду.

Я ненароком бросила опасливый взгляд в небо и ощутила, как моё лицо, словно обдали горячим паром.

А от позвонков шеи до самых пяток, по костям, сошла морозная дрожь. В моей груди что — то затрепетало с липким, влажным холодком.

В недрах переваливающихся туч, в свете вспышек молний, я увидела вытянутый, длинный человеческий силуэт и он, словно раздвигал в стороны непропорционально длинные руки, с такими же неестественно длинными пальцами.

— Ника, ты чего? — окликнула меня Лада.

Я обернулась.

— Всё в порядке, — бросила я, чуть растерянно.

Мы забежали в подъезд.

Когда мы поднялись на лифте и зашли в квартиру, то на улице уже бушевала буря с грозой, ливнем и мелким градом!

— Вау! — восторженно и испуганно воскликнула Лада, запрыгнув на подоконник на кухне, — Ника! Смотри, что там!

Я разулась, подошла к кухне.

— Лада, давай помоем ручки сначала. Хорошо?

Но Лада меня не послушала.

— Вау! — снова воскликнула она, чуть вжав голову в плечи.

Я вздохнула. Вымыла руки сама, прошла на кухню, приблизилась к окну.

Да, на улице творилось нечто.

Под темным, дымчато — серым, небом извивались столбы гигантских, свирепых вихрей. Ветер тянул деревья в сторону, вниз, рвал их ветки и сдирал листву.

Вместе с буйным, рассвирепевшим ветром на городские улицы обрушился шквал ливня.

По окнам ударили кусочки белесого льда.

Внизу, сквозь вой ветра и шум дождя, заорали автомобильные сигнализации.

Это был просто Армагедон! За пеленой дождя таяли очертания города, вдали расплывались силуэты столичных высоток.

Я присмотрелась к угрожающе сверкающим тучам.

Больше я не видела в их глубине человеческого силуэта.

Надеюсь, что мне это привиделось.

— Всё, — сказала я. — Лада, пойдём помоем ручки и будем кушать.

Когда Лада пообедала (это было нелегко, так как она, все время, отвлекалась на грозу за окном).

Потом я положила её спать. Перед этим я прочла ей главу из детской книжки про зверей — следопытов.

В главных ролях были волк Шерлокович и его маленькая помощница — белая кошка Ват — Сонька.

М — да. Кого — то эта парочка мне напоминает.

Лада, к счастью, довольно скоро уснула, не дослушав пару строк до конца главы.

Я отложила книжку, поправила на малышке одеяльце, пристроила рядом с ней её любимую игрушку, Жирафа Максима.

Буря, за окном, чуть ослабла, но небо над городом всё так же оставалось угнетающе мрачным, тяжелым, давящим.

Шумный ливень превратился в монотонный дождь, с крупными каплями.

Изредка поблескивала молния и раздавался топот грома.

Я достала из своего мини — рюкзака блокнот, в кожаной обложке, с тиснёнными на ней листьями клена.

Сев, в Леркиной комнате, я включила настольную лампу и, вынув ручку из блокнота, открыла его.

Я тихо ахнула, когда с раскрывшихся страниц блокнота внезапно сорвались несколько чёрных мотыльков и вспорхнули к потолку.

Откуда они тут взялись?!

Я сидела, замерев на стуле и глядя на мотыльков. Они несколько секунд беспокойно кружили по комнате.

Затем начали виться вокруг света настольной лампы.

Я, отмахиваясь от них, приоткрыла окно. Насекомые тут же выпорхнули на улицу.

На моих глазах они растворились в серости дождливых сумерек.

Я, ошарашенная, смотрела им вслед.

Я ничего не понимала. В сознании стремительно зрело тревожное смятение.

Происходящее сбивало с толку и отказывалось укладываться в рамки хоть какого — то логического объяснения.

Впрочем, к этому мне, похоже, стоит привыкнуть.

Я вновь взяла блокнот, перевернула последнюю страницу. Я хотела зарисовать мальчика, из моего видения.

Но когда я закончила рисовать его, линии рисунка вдруг начали медленно, словно плавились, растекаться на бумаге.

— Что за чёрт! — прошептала я и мгновенно отложила блокнот на стол.

Рисунок продолжал обильно разливаться. Он стремительно обращался в бесформенное черное пятно.

Чувствуя в груди тяжелый галоп пульса я во все глаза, затаив дыхание, таращилась на страницы своего дневника.

Но страница внезапно, с шелестом, перевернулась, затем следующая, затем ещё одна, ещё, ещё.

С возрастающей скоростью страницы моего блокнота перелистывались одна за другой.

А по листам блокнота, так же стремительно и неумолимо, растекались чёрные кляксы.

Я завороженно смотрела на происходящее. Оно действовало на меня с каким — то гипнотическим эффектом. Я буквально не могла отвести взор.

Внезапно, что — то коснулось моего плеча.

Я обернулась и едва не заорала от ужаса.

Мальчик стоял передо мной и держал меня за плечо.

Его бледное лицо было совсем близко от моего. Его тонкая белая рука, с чёрными ногтями, лежала на моем плече.

— Верни ему цвета… Верни… — шепнул он дрогнувшим голосом и обошел меня, пройдя мимо.

Я оглянулась ему вслед и застыла, замерла, сидя на высоком стуле.

Я сидела за накрытым столом, в неизвестной мне квартире, на просторной кухне.

И вместе со мной сидели ещё четверо человек.

Мужчина, с темно — русыми волосами, светловолосая женщина и двое их детей: девочка, лет пятнадцати — шестнадцати, и мальчик, тот самый мальчик.

— Полина, передай мне, пожалуйста, сахар, — степенно произнёс русоволосый мужчина.

Девушка кивнула, с готовностью передал отцу сахарницу.

Из приемника на кухне лилась мирная музыка, слегка позвякивали вилки и ножи, в руках членов семьи.

Они поедали овощное рагу и бифштекс. Маленький мальчик то и дело отвлекался на планшет.

— Так! Игорь! — строго сказала мать, — за столом у нас только кушают и общаются. Никаких планшетов и телефонов!

Мальчик вздохнул, послушно отложил свою игрушку, и взялся за чашку с чаем.

— Игорь, ты не доел, — заметила мать, разрезая мясо в своей тарелке.

— Ну, ма — ам… — протянул мальчишка, — я больше не хочу.

— Да ладно, не заставляй его, — проговорил отец, — есть через силу очень вредно для организма.

— Быть худым тоже не показатель здоровья, — возразила женщина.

Но настаивать она не стала, вместо этого, она переключила своё внимание на дочку.

Девушка, воспользовавшись тем, что родители сосредоточили внимание на её брате, быстро писала сообщение в телефоне.

— Полина! — сердито сказала мама, — ты обещала!.. Никаких общений в телефоне за столом!

— Извини, мам, — быстро ответила девушка и отложила телефон.

Но она то и дело бросала нетерпеливые взгляды на трубку.

Она была похожа на мать, такие же черты лица, цвет глаз и волос.

Телефон завибрировал и тихо тоненько звякнул.

Полина тут же впилась в него взглядом. Её глаза горели чаянием прочитать ответ в мессенджере.

— Даже не думай! — чуть повысила голос мать.

Свет на кухне мигнул, несколько раз моргнул.

Все за столом подняли взгляд к люстре.

— Что это такое? — спросила женщина.

— Не знаю, — мужчина, пару мгновений, смотрел на люстру, но потом снова опустил взгляд в тарелку, — может быть какие — то перебои… Ничего страшного.

Но свет моргнул ещё несколько раз.

Я почувствовала мощный толчок беспокойства. У меня ошалело заколотилось сердце.

Какое — то странное наитие заставило меня обернуться и посмотреть в окно кухни.

При взгляде туда у меня, в венах, остыла кровь, застыло сердце и замерло дыхание.

За окном всё было серо — бело — черное. И дело было не в тучах.

Мир за окном потерял цвета, окрасившись, в уже знакомую мне, унылую и гнетущую гризайль.

Вспыхивали сполохи электрического света молний. Костлявые черные силуэты деревьев темнели на фоне угрюмо — серого неба.

А между ними я увидела силуэт. Уже знакомый мне — пугающий, высокий, чёрный силуэт.

Он спокойно шел, шел сюда. Я знала это. Я откуда — то знала это. Я не могла объяснить это, но я была уверена.

Через несколько мгновений, этот странный, чёрный человек будет здесь. Совсем скоро. И тогда… Тогда случится, случится то, что уже произошло с этими людьми, с этой семьёй.

То, что мне сейчас придётся увидеть.

Я отвернулась от окна. Взглянула на них.

Они спокойно ужинали, беспечно переговариваясь, смеясь и мило беседуя о своём.

Они ещё не знали, не подозревали, что их ждёт. Они ещё жили и любили жизнь…

Я всхлипнула от бессилия, перед накатывающей, мощной волной ужаса.

Меня подчиняли паника и смятение. У меня задрожали губы и на глаза навернулись слёзы.

Меня затрясло. В комнате снова моргнул свет —

и, вместо отца семейства, остался только пустой стул.

Мой взгляд был прикован к этому стулу. Снова моргнул свет — и смолкла мать, потому что и её, за столом, уже не было.

Только её пустеющий стул.

Я, в панике, смотрела то на девочку, то на мальчишку.

— Бегите… — шепнула я. — Пожалуйста… Бегите….

Почему они ничего не делают? Что происходит? Неужели они…

Свет мигнул в третий раз. Третий раз кухня, на несколько коротких мгновений, погрузилась в мутную, болотистую тьму.

Когда свет снова зажегся — девушки уже не было на своем месте.

Остались только я и мальчишка.

Он, внезапно, оторвал взгляд от тарелки и посмотрел на меня.

— Верни ему цвета, — прошептал он громко.

И его голос, похожий на шорох листвы, прозвучал в моей голове.

— Верни ему его цвета, — повторил он молящим шепотом.

Его глаза наполнились темнотой, злой, чёрной, поглощающей его душу темнотой.

Она выступила за пределы глаз, на веки.

Застыв на своем месте, боясь дышать и думать, я смотрела на мальчишку и тихо рыдала от ужаса.

Мрак вытекал из его глаз густыми чернилами. Стекал по лицу на щеки, шею.

Мрак, извивающимися струями, вытекал через краешки губ его рта.

Вязкий, чёрный, блестящий, похожий на нефть, он вытекал из его рта и капал на одежду, на стол.

— Верни ему его цвета… — снова прошипел голос в моей голове.

Я истошно, истерично, надрываясь изо всех сил, заорала.

Я хотела сорваться с места и броситься отсюда бежать.

Свет мигал не прекращая. Я сидела на кухне и бессильно наблюдала, как все вокруг стремительно, неумолимо и быстро окрашивается в серо — черно — белые тона.

Все вокруг сереет, меркнет и бледнеет и наполняется тьмой.

Живой, чёрной, пульсирующей тьмой.

Распахнулись окна. В кухню ворвался ураганный ветер.

Он взметнул скатерть, на столе, разбросал салфетки и полотенце.

Безжизненный, безвкусный порывистый ветер подкинул и разбросал мои волосы.

Наконец свет померк.

Я, всхлипывая и дрожа, сидела в полной темноте. Я не смела пошевелиться.

Я беспомощно оглядывалась по сторонам, с мольбой, в мыслях, ждала, когда зажжется свет.

Резко вспыхнул свет. Я судорожно вдохнула воздух, и он застрял в моем горле.

Он сидел напротив меня.

Сидел за столом, мирно сложив руки. Он был облачен в старомодный чёрный сюртук, со странным узором. На руках у него темнели перчатки, без двух пальцев. И я увидела, что ногти у него чёрные.

Такие же черные, чернее ночи, были и его напомаженные, пышные волосы, глаза и губы, которые складывались в злорадную, лукавую улыбку.

Он смотрел мне в глаза. Затем чуть наклонил голову набок.

И внезапно, резко протянул к моему лицу руку, с длинными пальцами.

Я отшатнулась, дико крича…

Я упала на пол, больно ударившись головой о бортик кровати.

Сотрясаясь от панического ужаса, я ошарашенно глядела по сторонам, безумно тараща глаза.

Пульс гремел в ушах, мне казалось, что у меня кипит кровь в венах. Нервный жар поглощал моё тело изнутри.

Мне тяжело было дышать.

Я медленно, осторожно встала. Увидела свой раскрытый блокнот.

Он спокойно лежал на столе, и не был залит никакими чернилами.

Но на одной из его страниц остался рисунок четырёх чёрных мотыльков.

Я тяжело, нервно сглотнула.

Тут у меня зазвонил телефон. Я тихо вскрикнула, выругалась по — польски и достала мобильник.

Звонила мама Леры и Лады.

— Добрый день, Беатриса Константиновна, — стараясь, чтобы мой голос звучал приветливо, произнесла я в трубку.

— Ника, привет. Как там Лада?

Я вздохнула.

— Спит.

— Ой, какая ты молодец… А она хорошо покушала?

— Да, очень даже, — слабо усмехнулась я.

— Всё хорошо, у вас там?

— Просто прекрасно, Беатриса Константиновна. Не переживайте.

— Ну, хорошо. А то я беспокоюсь…

— Не стоит, — мягко ответила я, — уверяю вас, всё в полном порядке.

— Ладно, — усмехнулась в трубку Беатриса Константиновна, — давай, держись там. Я, возможно, буду сегодня пораньше.

— Хорошо.

— Ну, пока.

— До свидания.

Я отложила телефон. Села на кровать Леры. Спрятала лицо в ладонях.

Кровь толчками била по вискам. Пережитый, только что, кошмар оставил меня без сил и мыслей. Хотелось просто упасть, заснуть и проснуться солнечным, цветущим утром.