Монстры

I

Прежде чем выйти из комнаты, Люциан Дреглер записал в блокнот несколько разрозненных мыслей.

«Страшное, ужасное никогда не предает: оно всегда оставляет нас в состоянии, близком к просветлению. И только это жуткое внутреннее озарение позволяет нам ухватить суть мира полностью, включая все вокруг, так же как тяжелая меланхолия дает возможность без остатка овладеть самим собой.

Мы можем спрятаться от ужаса только в его сердце.

Возможно, я самый уникальный из всех визионеров, так как искал расположения Медузы — моей первой и самой старой собеседницы, не принимая во внимание всех остальных? Может, я заставил ее откликнуться на свои сладкие речи?»

Вздохнув от облегчения, что крупицы разума безопасно попали на страницу, а не остались в ненадежных закутках памяти, где они смазались бы или просто исчезли, Дреглер проскользнул в старое пальто, запер за собой дверь комнаты и, миновав несколько лестничных пролетов, вышел через черный ход своего дома. По обычному маршруту, угловатому узору улиц и переулков, он дошел до ресторана, который иногда посещал, хотя порой, желая убить время, Люциан отходил от привычного распорядка и сворачивал с дороги, делая неожиданные крюки. Сегодня его ждал старый знакомый, они не виделись давным-давно.

В помещении царил мрак, впрочем, как уже бывало прежде, но вот народу сидело гораздо больше, чем показалось Дреглеру с первого взгляда. Он остановился около двери и принялся медленно и как-то рассеянно снимать перчатки, краем глаза отмечая слабые ореолы света, струящиеся от ламп тусклого металла, которые висели на стенах так далеко друг от друга, что их лучи не соединялись между собой, вместо этого полностью растворяясь в темноте. Постепенно мрак рассеивался, обнажая скрытые им формы: сверкающий лоб с мерцающей вспышкой очков в проволочной оправе под ним; держащие сигарету унизанные кольцами пальцы, сонно лежащие на столе; ботинки сверкающей кожи, слегка повернувшиеся в сторону Дреглера, когда тот осторожно прошел внутрь помещения. На противоположной стороне зала колонна ступеньки спиралью вились на следующий этаж, больше похожий на подвешенную платформу, маленький выступающий балкон, чем на часть здания. Площадку держала клетка, сделанная из того же проволочного, хрупкого на вид материала, и что лестница. Вся конструкция напоминала какие-то кустарные леса. Дреглер медленно поднялся вверх.

— Добрый вечер, Джозеф, — сказал он человеку, сидящему перед необычно высоким и узким окном.

Взгляд Джозефа Глира ненадолго замер на перчатках, которые его собеседник бросил на стол.

— Ты носишь все те же перчатки, — отозвался он, потом поднял глаза, улыбнулся. — И то же самое пальто!

Глир встал, мужчины обменялись рукопожатием. Потом оба сели, и Джозеф, показав на пустой бокал, спросил Дреглера, по-прежнему ли тот пьет бренди. Люциан кивнул, старый знакомый заверил, что сейчас все будет, и, перегнувшись через перила, показал два пальца кому-то скрывающемуся внизу в тенях.

— Это будет просто сентиментальная беседа, Джозеф? — поинтересовался уже снявший пальто Дреглер.

— Отчасти. Подожди, пока нам не принесут напитки, тогда сможешь поздравить меня по-настоящему.

Люциан снова кивнул, рассматривая лицо Глира без каких-либо видимых признаков любопытства. Бывший коллега еще по университетским годам, Джозеф всегда питал слабость к мелкотравчатым интригам на академическом и личном поприще, к деталям ритуала и протокола, ко всему заранее сформулированному и имеющему прецедент в прошлом. Еще он любил мелкие секреты, пока в них был посвящен ограниченный круг лиц. Например, в спорах — не важно о чем, о философии или о старых фильмах, — Глир с наслаждением давал знать оппоненту, обычно в то время, когда дискуссия уже изрядно накалилась, что вполне осознанно поддерживает какую-нибудь невыносимо абсурдную точку зрения. Сознавшись в своей извращенности, он затем помогал и даже превосходил своего противника в старании разрушить свою позицию, как всем казалось, для вящей славы бесстрастного разума во всем мире. Но Дреглер прекрасно знал, чего добивался Глир. И хотя подыгрывать ему было не всегда легко, только это тайное понимание доставляло Люциану радость во время подобных умственных соревнований, так как «Ничто, нуждающееся в доводах, не стоит спора, так же как ничто, умоляющее вас верить, не стоит веры. Реальность и нереальность нежно живут бок о бок в нашем страхе, единственной „сфере“, которая действительно имеет значение».

Возможно, именно скрытность составляла основу взаимоотношений этих двух людей: напускная в случае Глира и полная со стороны Дреглера.

И вот теперь Джозеф пытался закрутить интригу, так сказать, подстегнуть интерес коллеги. Глаза Дреглера впились в высокое узкое окно, за которым голые ветки вяза призрачными движениями скручивались в лучах прожекторов, висящих высоко на противоположной стене. Но каждые несколько секунд Люциан поглядывал на Глира, черты которого совершенно не изменились: те же губы, напоминающие формой лук Купидона, рыхловатые щеки, похожие на булки, маленькие серые глазки, сейчас практически полностью похороненные в плоти лица, слишком часто искажающегося от смеха.

Женщина с двумя стаканами на пробковом подносе встала около стола. Пока Глир платил за бренди, Дреглер поднял один и лениво отсалютовал им. Официантка бросила на него короткий невыразительный взгляд. Потом она ушла, и Люциан с притворным неведением произнес:

— За твою грядущую или уже прошедшую свадьбу, какой бы она ни была.

— Надеюсь, эта любовь на всю жизнь, спасибо, Люциан.

— Это который раз у тебя, пятый?

— Четвертый, если помнишь.

— Ну да, память у меня плоха так же, как и наблюдательность. На самом деле я искал некий драгоценный предмет на твоем пальце, хотя мне следовало обратить внимание на блеск в глазах. Впрочем, в любом случае, где же обручальное кольцо?

Глир потянулся к вороту рубашки и вытащил изящную цепочку, на которой висел маленький розовый бриллиант в простой серебряной оправе.

— Новые веяния, — спокойно сказал он и засунул украшение обратно. — Современные люди должны им следовать, я так думаю, но брак все равно остается браком.

— За Средние века, — ответил Дреглер с бесстыдной усталостью в голосе.

— И людей средних лет, — откликнулся Глир.

Какое-то время мужчины сидели молча. Люциан еще раз окинул взглядом полутемное помещение, где несколько столов делили свет единственной лампочки. Большая часть скудных лучей отражалась от стены, обнажая концентрические круги узловатой древесины. Дреглер спокойно пригубил бренди и принялся ждать.

— Люциан. — Наконец Глир решил перейти к делу, неожиданно перейдя на шепот.

— Я слушаю, — уверил его Дреглер.

— Я позвал тебя сюда не только выпить за мою свадьбу. Прошел уже год, знаешь ли. Хотя вряд ли тебе это интересно.

Люциан ничего не сказал, поощрив Глира на откровения своим внимательным молчанием.

— С тех пор, — продолжил Джозеф, — мы с женой уволились из университета и отправились в путешествие по Средиземноморью. Вернулись пару дней назад. Не хочешь еще выпить? А то с этим бокалом ты разобрался довольно быстро.

— Спасибо, нет. Пожалуйста, не отвлекайся, — вежливо попросил Дреглер.

Сделав еще один глоток, Глир вздохнул:

— Люциан, я никогда не понимал твоей одержимости тем, что ты называешь Медузой. Да и, прямо скажем, мне все равно, хотя я тебе этого не говорил. Но я могу ускорить твои поиски, думаю, твоей деятельности подходит это слово, причем, хочу подчеркнуть, без каких-либо намеренных усилий с моей стороны. Тебя все еще интересует эта тема?

— Да, но у меня нет денег на путешествие в Грецию, в отличие от тебя и твоей жены. Ты это мне хотел предложить?

— Нет. Тебе даже не понадобится выезжать из города, и в этом, как ни странно, вся прелесть. Очень сложно объяснить, как я узнал то, что узнал. Подожди секунду. Вот, возьми.

Глир вытащил предмет, который, похоже, прятал где-то во тьме, положил его на стол. Дреглер воззрился на книгу. Она была переплетена в ткань цвета ржавчины, золотые буквы на корешке уже выцвели. Из оставшихся Дреглер сложил название. «Электродинамика для начинающих».

— Что это такое? — спросил он Глира.

— Что-то вроде паспорта, сама по себе она бессмысленна. Это звучит смешно — уж мне ли не знать! — но я хочу, чтобы ты отнес книгу вот в этот магазин, — пояснил Джозеф, положив визитку на обложку, — и спросил хозяина, сколько он за нее даст. Я знаю, ты ходишь по таким магазинам время от времени. Этот тебе известен?

— Так, бывал пару раз, — ответил Дреглер.

Карточка гласила: «„БРАЗЕРС БУКС“: ПРОДАЕМ РЕДКИЕ И АНТИКВАРНЫЕ КНИГИ, ПОКУПАЕМ БИБЛИОТЕКИ И КОЛЛЕКЦИИ. БОЛЬШОЙ ВЫБОР КНИГ ПО ЭЗОТЕРИКЕ И ПО ИСТОРИИ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ. ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ЗАПИСИ НЕ ТРЕБУЕТСЯ. ОСНОВАТЕЛЬ И ВЛАДЕЛЕЦ — БЕНДЖАМИН БРАЗЕРС, ЧЛЕН МАНХЭТТЭНСКОГО ОБЩЕСТВА ПРОДАВЦОВ КНИГ ПО ФИЛОСОФИИ».

— Мне говорили, что владелец магазина знает тебя по твоим книгам, — добавил Глир каким-то двусмысленным тоном. — Думает, ты — настоящий философ.

Дреглер пристально посмотрел на собеседника, его длинные пальцы машинально играли с маленькой визиткой.

— Ты утверждаешь, что Медуза — это книга? — поинтересовался он.

Джозеф уставился в стол, потом перевел взгляд на старого знакомого:

— Я не сказал тебе ничего, чего не знаю наверняка. Насколько мне известно, она может быть всем, чем ты только можешь ее представить. Естественно, ты можешь принять к сведению эту неполную информацию и распоряжаться ею, как тебе заблагорассудится, ты, я уверен, так и поступишь. Если же хочешь знать больше меня, то сходи в этот магазин.

— Кто попросил тебя передать мне это? — спокойно спросил Дреглер.

— Об этом я лучше умолчу, Люциан. Не хочу, как говорится, испортить сюрприз.

— Очень хорошо, — подвел итог Дреглер, вытащил бумажник, положил в него визитку, потом встал и уже начал надевать пальто. — У тебя все? Не хочу быть грубым, но…

— С чего тебе менять свои привычки? Но мне нужно сказать тебе еще кое-что. Пожалуйста, сядь. Послушай меня. Мы знаем друг друга довольно долго, Люциан. Мне известно, как много Медуза значит для тебя. Как бы ни повернулось дело, не надо винить меня за это. Ты бы и так захотел, чтобы я все тебе рассказал. Ведь я прав, так?

Дреглер засунул книгу под мышку.

— Да, как мне кажется. Но уверен, мы еще увидимся. Спокойной ночи, Джозеф.

— Может, еще по бренди? — предложил Глир.

— Нет, спокойной ночи, — ответил Дреглер.

Отходя от стола, Люциан, к своему стыду, чуть не ударился о массивную деревянную притолоку, опасно нависавшую над выходом в темноте. Он оглянулся посмотреть, не заметил ли Глир эту неуклюжую оплошность. Всего-то один бокал! Но Джозеф смотрел в другую сторону, он не отрывал взгляда от окна, от переплетенных щупальцев вяза и мертвенно-бледного света прожекторов, застывших на противоположной стене.

Какое-то время Дреглер отсутствующе наблюдал за сгибающимися под напором ветра деревьями снаружи, прежде чем лечь на кровать, стоявшую в нескольких шагах от окна. Рядом лежала копия его первой книги, «Размышлений о Медузе». Он раскрыл ее и стал читать наугад не связанные между собой куски.

Дреглер закрыл книгу и поставил ее обратно. На той же самой переполненной полке, где кожа и ткань терлись друг о друга, стояла толстая папка, забитая разрозненными бумагами. Люциан стащил ее вниз и, улегшись на кровать, принялся изучать содержимое. С годами дело неимоверно разрослось, начавшись всего лишь с нескольких случайных заметок — вырезок, фотографий, огромного количества ссылок, которые Дреглер кодировал от руки, — и превратившись в склад адской интуиции, в свидетельство ужасающих совпадений. Предметом каждой строчки в этой нечаянной энциклопедии была сама Медуза.

Некоторые документы относились к разделу «Курьезы», включая комиксы (купленные Дреглером в аптекарском магазине), в которых она представала в образе положительной супергероини, использовавшей свои жуткие способности только при борьбе с не менее жуткими врагами в мире, давно лишенном красоты. Другие проходили под грифом «Не относящиеся к делу». Туда попала статья трех дюймов в ширину из какой-то спортивной газеты десятилетней давности, превозносившая выигравшего сезон «мистера (sic!) Медузу». Была еще и скудная пачка документов, не имевших специального ярлычка, но их Дреглер рассматривал не иначе как свидетельства «Подлинного ужаса». Особый интерес в разделе представлял большой репортаж без фотографий из какой-то британской «желтой» газеты, хроника того, как некий мужчина целый год подозревал, что в его жену периодически вселяется демон со змеиной головой. Абсурдная сценка из театра ужасов закончилась обезглавливанием женщины прямо во сне и тюремным заключением безумца.

Самой ненадежной рубрикой была та, куда отправлялась псевдоинформация, собранная из разных, не самых надежных распространителей человеческих знаний: всяких любительских «научных» журналов, бюллетеней оккультно-антропологических обществ и публикаций различных центров, изучавших все подряд. Раздел носил название «Медуза и ее проявления: свидетельства очевидцев и попытки материального объяснения». Последняя по времени статья в нем была из теософского издания, прошлый номер которого Дреглер нашел как раз в том самом «Бразерс Букс». Еще там попадались любопытные материалы, где родителем Медузы и всего живого на Земле оказывался инопланетный пришелец. Для него наш мир был чем-то вроде автостоянки или мотеля по пути к другим целям в иных галактических системах.

Все подобные проливающие свет находки Дреглер смаковал с угрюмой радостью, особенно заявления высочайших жрецов человеческого разума и души, которые все скопом низводили Медузу до проявления подсознания, где она служила образом по преимуществу романтической паники. Уникальным среди всех этих экспонатов, так лелеемых Люцианом, был один творческий выплеск человека, который, похоже, шел дорогой Дреглера и следовал за своим сердцем. «Можем ли мы избавиться, — вопрошал автор, — от той „жизненной силы“, которую символизирует Медуза? Можно ли такую энергию, если, конечно, она существует, убить, сломить? Можем ли мы выйти на арену собственного существования, как гладиаторы, топоча сапогами, с сетью и трезубцем в руках, а потом бросками и выпадами, коля и рассекая воздух лезвием, мучениями довести этого бездушного, отвратительного демона до невероятного безумия и в конце концов уничтожить его на радость своим жаждущим смерти нервам, под оглушающие душу аплодисменты?» К сожалению, эти слова были всего лишь сарказмом со стороны критика, сочинившего язвительную рецензию на «Размышления о Медузе» Дреглера, когда книга вышла из печати двадцать лет назад.

Правда, Люциан никогда не читал специально критических разборов своих книг, и, что самое невероятное и интересное, эта заметка попала к нему, как и все остальные статьи о Медузе, совершенно случайно. (Более того, произошло это у дантиста.) Хотя он много читал по предмету, ни один из материалов этой достаточно бессистемной папки не попал к нему в ходе обыкновенного исследования. Все свидетельства появились ненароком, ничего нельзя было предсказать. В общем, эта информация была даром непредвиденных обстоятельств и праздных вопросов.

Но что доказывали эти постоянно попадающиеся на глаза Дреглеру кусочки разрозненной головоломки? Ровным счетом ничего, являясь побочным эффектом его одержимости Медузой. Естественно, Люциан постоянно замечал на фоне повседневной рутины эпизодические роли любимого персонажа. Это было нормально. Но хотя «находки» рационально ничего не подтверждали, они всегда давали пищу не столько разуму Дреглера, сколько его воображению, особенно когда он рылся в этом архиве, посвященном своему старейшему предмету исследования.

Сейчас, лежа на кровати и перебирая бумажки, философ пытался опять пробудить свою фантазию. И сумел, найдя текст, переписанный им как-то в библиотеке из маленькой желтой книжечки «Вещи близкие и дальние». Цитата гласила: «В сущности устройства мира нет ничего такого, что помешало человеку увидеть дракона или грифона, горгону или единорога. Но на самом деле никто никогда не встречал женщину с волосами из змей или лошадь с рогом во лбу, хотя первобытный человек, скорее всего, наблюдал за драконами — известными науке как птеродактили — и монстрами более невероятными, чем даже грифоны. В любом случае ни одна из этих зоологических фантазий не нарушает фундаментальных основ интеллекта; геральдические и мифологические чудовища не существуют, но причин, по которым они не должны существовать, нет ни в природе вещей, ни в законах разума».

Именно в соответствии с природой вещей Дреглер решил не делать никаких выводов, пока не сможет нанести визит в некий книжный магазин.

II

Ранним вечером следующего дня, после многих сомнений и раздумий, Дреглер вошел в маленький магазин, зажатый между серым и коричневым зданиями. Две стены лавки, забитые книгами, находились друг от друга практически на расстоянии вытянутых рук. На более высокие полки можно было забраться только с помощью очень длинной лестницы, а о книгах, стоящих под потолком, похоже, уже давно забыли. Пожелтевшие номера старых журналов — «Блэквудс Мэгэзин», «Спектейтора», американского и лондонского «Меркьюри» — были навалены пухлыми беспорядочными кучами у окна, их мягкие обложки умирали под лучами солнца. Выпавшие листы забытых романов навеки пристали к пятну на полу или, свернувшись, лежали по углам. Дреглер заметил у своих ног страницу из «Второй лестницы», старого рассказа ужасов, и ощутил какое-то сардоническое сочувствие к безызвестной паре глаз, которая, предвкушая разгадку этой мистической истории, столкнется вместо финала с неожиданным тупиком. Потом его заинтересовало, сколько тысяч из этих томов уже никогда не откроют. Естественно, в их число входила и принесенная им книга по электродинамике. Он прижал ее к себе, испытывая мимолетное и совершенно абсурдное чувство защищенности. Дреглер винил Глира за этот неожиданно проникновенный ход в том, что Люциан уже считал фарсом, поставленным на широкую ногу, но спланированным довольно грубо.

Из-за низкого прилавка, находящегося в дальнем конце магазина, за ним наблюдал маленький, обрюзглый человек с очками в проволочной оправе. Когда Дреглер подошел к стойке и положил на нее книгу, продавец, Бенджамин Бразерс, предупредительно вскочил на ноги.

— Вам помочь? — спросил он. Его громкий голос чем-то напоминал одновременно подчеркнуто формальное, но такое привычное обращение старого слуги.

Философ кивнул, припомнив, как заходил сюда в прошлом году. Он положил книгу на прилавок, просто чтобы привлечь к ней внимание, и прокомментировал:

— Скорее всего, эта книга не стоит даже тех усилий, которые мне понадобились, чтобы принести ее сюда.

Мужчина вежливо улыбнулся.

— Вы правы, сэр. Старые тексты вроде этого уже никому не нужны. Сейчас там, внизу, — добавил он, махнув рукой в сторону маленькой двери, — у меня буквально тысячи таких книг. Ну и множество всяких других вещей, знаете ли. «Букселлерс Трэйд» называет мой магазин «Сокровищницей Бенни». Но, кажется, вы пришли сюда не покупать, а продавать.

— Ну, раз уж я здесь…

— Будьте как дома, доктор Дреглер, — мягко сказал Бразерс, когда Люциан направился к лестнице в подвал.

Услышав свое имя, философ остановился и, кивнув продавцу, направился вниз по ступеням.

Теперь он вспомнил об этом подвальном хранилище и о трех длинных пролетах, которые нужно было преодолеть, чтобы добраться до дна. Книжный магазин на улице был не более чем грязным маленьким чуланом по сравнению с огромным беспорядком внизу: пещерой хаоса, кучами и холмами, с разбухшими рядами полок, забитых фолиантами по какой-то с первого взгляда совершенно непонятной схеме. Это была вселенная, полностью построенная из кирпичей книг с мягкими, разлохмаченными краями. Но если Медуза — это книга, как же найти ее в таком бедламе? А если нет, то какую другую форму может принять явление, которому он все эти годы не хотел давать точного определения, чьим самым приблизительным символом до сих пор оставалась отвратительная женщина со змеями вместо волос?

Некоторое время Дреглер просто бродил среди изогнутых проходов и темных ниш подвала. Время от времени он брал с полки книгу, показавшуюся ему интересной, выдергивая ее из неразличимой массы потрепанных корешков, спасая, прежде чем годы не смешают слова с другими томами бесконечной «Сокровищницы Бенни», слив их в невнятицу бессмысленных, невидимых страниц. Открыв книгу, Люциан прислонялся плечом в поношенном пиджаке к грязным полкам. Проведя совсем немного времени в уединенном запустении подвала, он поймал себя на том, что широко зевает и неосознанно почесывается, как будто попал в какое-то уединенное убежище.

Но стоило ему осознать это ощущение безопасности, просочившееся в разум, как оно тут же исчезло. Чувство спокойного одиночества сменилось неуверенностью, инстинкты затрепетали. Ведь разве сам Люциан не писал, что «личное благополучие всего лишь раскапывает в твоей душе бездну, ждущую того, чтобы ее заполнила лавина ужаса, пустое лекало, чьи уникальные размеры однажды определят форму твоего собственного страха»?

В этой ли мысли заключалась причина или нет, но Дреглер почувствовал, что он больше не один, а возможно, никогда и не был один в этой хаотической сокровищнице, но продолжал вести себя так, словно находится здесь в полном одиночестве, прекратив только зевать и чесаться. Давным-давно Люциан понял, что легкий приступ паники скрашивает скучные моменты жизни, прибавляет им остроты, поэтому не стал разубеждать себя и отказываться от этого, возможно иллюзорного, ощущения чьего-то присутствия. Но, так или иначе, как оно часто бывает с состояниями души, зависящими от игры тонких и необъяснимых сил, настроение Дреглера или интуиция всегда претерпевали самые неожиданные метаморфозы.

И когда они переходили в иную фазу, его окружение шло практически тем же путем: он и сокровищница одновременно пересекли границу, отделяющую игривую панику от страха смерти и боли. Но оба состояния находились одинаково далеко от любого подобия логики, и одно не казалось предпочтительнее другого. («Говоря о страхе, мы должны помнить: его интенсивность никогда не служит залогом того, что опасность действительно реальна».) Поэтому теперь, когда извивающиеся коридоры книг, казалось, стали смыкаться вокруг подозрительного библиофила, полки словно распухли от своего мягкого, заплесневелого нутра, а еле слышные шарканья и тени резвились в пыли и мраке подземной сокровищницы, это все равно ровным счетом ничего не значило. Разве мог Люциан, повернув за угол, наткнуться на то, что видеть нельзя?

Вот только следующий коридор оказался западней, а не поворотом — тупиком из трех книжных полок, почти касавшихся стропил потолка. Дреглер нос к носу столкнулся со стеной, как нерадивый школьник, поставленный в угол. Он измерил взглядом высоту, словно проверив на реальность, и прикинул, возможно ли пройти преграду насквозь, преодолев иллюзию плотности. Люциан уже хотел удалиться прочь, когда что-то слегка коснулось его левого плеча. С невольной внезапностью он метнулся в эту сторону, но почувствовал такое же воздушное поглаживание уже по спине. Повернувшись против часовой стрелки на триста шестьдесят градусов, философ остановился и уставился на человека, который наблюдал за ним, стоя на том самом месте, где Дреглер находился несколько секунд назад.

Высокие каблуки позволяли женщине быть вровень с Люцианом, а шляпа, похожая на тюрбан, делала ее даже слегка выше. Складки ткани с правой стороны, для Дреглера — с левой, держала металлическая пряжка, унизанная бледно-розовыми камнями. Из-под шляпы выбивалось несколько прядей волос цвета соломы, падавших на не омраченный морщинами лоб. Люциан отметил цветные стекла очков, затем бледные губы без следа помады и, наконец, пальто с высоким воротником, спускавшееся темным элегантным цилиндром до ботинок. Женщина спокойно вытащила из кармана блокнот, оторвала верхнюю страницу и передала ее Дреглеру.

«Извините, что напугала вас», — гласила записка.

Прочитав ее, Люциан посмотрел на женщину: та легонько постучала себя по шее, дав знать о каких-то проблемах с голосом. Ларингит, предположил он, или что-то хронические? Потом еще раз изучил записку и обнаружил на ней название, адрес и телефонный номер компании по обслуживанию печей и кондиционеров. Это, естественно, ни о чем ему не говорило.

Затем незнакомка вырвала второе предварительно написанное сообщение из блокнота и положила его на ладонь Дреглера, широко, но несколько искусственно улыбаясь. (Как он сейчас хотел посмотреть в ее глаза!) Она слегка тряхнула его руку, прежде чем убрать свою, а потом бесшумно, без единого звука ушла. Вот только откуда в воздухе появился странный смрад, который философ почувствовал, когда посмотрел на записку с простыми словами: «Касательно М»?

Под кратким посланием стоял адрес и время следующего дня. Почерк был очень красивым и настолько изящным, что Люциан, пожалуй, такого никогда и не видел.

В свете прошедших нескольких дней Дреглер ожидал найти еще одну записку, когда вернется домой. И не ошибся. Она сообщала: «Дорогой Люциан, как только человек решает, что ситуация достигла последней степени смехотворности, она может стать еще хуже. Если кратко, то нас поимели! Обоих. Причем не кто иной, как моя жена и ее подруга. (Профессор антропологии с рыжими волосами, ты ее, возможно, знаешь. В любом случае она знает тебя, ну или твои сочинения.) Я тебе все объясню, но, боюсь, это случится не раньше, чем мы с женой вернемся из еще одного путешествия. (Снова любуемся островами, на этот раз в Тихом океане.)

Я счел тебя достаточно скептичным и решил: ты не пойдешь в магазин, но, когда выяснил, что тебя нет дома, испугался худшего. Надеюсь, ты не возлагал на эту затею больших надежд, хотя ты вообще никогда не отличался особым оптимизмом. В общем, в любом случае ничего страшного не произошло. Девочки рассказали мне о своей псевдонаучной мистификации, заумной шутке. Если думаешь, что тебя развели, представь себе мои чувства. Невероятно, насколько реальной мне казалась вся эта авантюра. Но если ты все-таки добрался до магазина, то уже знаешь, у розыгрыша оказалась очень слабая кульминация. Как мне сказали, весь его смысл заключался только в том, чтобы заинтересовать тебя и заставить совершить какой-нибудь нелепый поступок. Мне очень интересно, как отреагировал мистер Б. Браз., когда знаменитый автор „Размышлений о Медузе“ и других философских трактатов дал ему абсолютно бесполезный старый учебник.

Серьезно, надеюсь, это не слишком тебя смутило, и мы, все трое, просим прощения за пустую трату времени. Скоро я увижу тебя, загорелый и умиротворенный Эдемом южных морей. Обещаю, у нас есть план, как мы все это тебе возместим».

Естественно, записка принадлежала Джозефу Глиру.

Но его признание, а Дреглер понимал, что тот действительно в него верит, было таким же убедительным, как и рассказ о книжном магазине Медузы. Эта история, в которую Люциан не поверил с самого начала, зашла гораздо дальше, чем подозревал неожиданно прозревший Глир. Похоже, теперь, когда его друг успокоился после притворных объяснений, Дреглеру придется страдать от уже подлинной неизвестности. Кто бы ни стоял за мистификацией, не важно, была ли она розыгрышем или чистой правдой, он очень хорошо знал образ мыслей обоих мужчин.

Дреглер собрал все записки, полученные за день, скрепил их и положил в новый раздел массивной папки, назвав предварительно «Личные встречи с Медузой, настоящие и ложные».

III

Дом, адрес которого сообщили Дреглеру в магазине, находился не очень далеко, такой большой любитель прогулок мог и пешком дойти. Но по какой-то причине этим утром Люцианом овладела усталость, поэтому он решил поехать на такси по городу, пронизанному моросью. Развалившись на просторном заднем сиденье автомобиля, он кое-что заметил. Ему стало интересно, почему в столь пасмурный день водитель надел темные очки, в которых отражались зеркала заднего вида? Может, так он следит за своими пассажирами? И возможно, весь этот мусор на заднем сиденье — согнутый окурок на подлокотнике двери, почерневший яблочный огрызок на полу — был деталью общей картины, за которой любил наблюдать человек, сидящий за рулем?

Дреглер перебрал дюжину подобных вопросов об этой поездке, погоде, сочащейся влагой, и о городе снаружи, где зонты вырастали, словно грибы, и наконец не удовлетворился полностью испортив себе настроение. Его тревожило, что он слишком спокоен для человека, который, возможно, сегодня встретится лицом к лицу с Медузой. Люциан смотрел на эту поездку и ее цель с радостью, как на своеобразное приключение, но боялся, что такое отношение в определенном смысле доказывает его безумие. Нормальное состояние рассудка, по его мнению, заключалось или в степенности меланхолии, или в живости истерии — двух реакциях, которые «всегда и равноправно подтверждали разумное состояние духа». Все остальные были иррациональны, всего лишь симптомы праздного воображения или, наоборот, изнурительных воспоминаний. И над этими обыденными реакциями вполне законно царил только сарказм — счастье, уничтожающее видимую вселенную колкостями темной радости, экстаз разума. Любой другой образ «мистицизма» был признаком отклонения или возбуждения, ереси по отношению к очевидному.

Такси свернуло в квартал зданий из промокшего бурого песчаника и остановилось около крохотного газона, завешенного скелетными ветками двух маленьких берез. Дреглер заплатил водителю, не дождался благодарности за чаевые и быстро пошел сквозь морось к золотистому дому с черными цифрами «202» над темной дверью с медной ручкой и молоточком. Еще раз сверившись с мятым листком, извлеченным из кармана, Люциан постучал. На улице никого не было, от деревьев и тротуара струился аромат влаги.

Дверь открылась, Дреглер быстро вошел внутрь. Бедно одетый человек неопределенного возраста закрыл ее, после чего осведомился сердечным, но каким-то незапоминающимся голосом:

— Дреглер?

Философ кивнул в ответ. Спустя несколько секунд мужчина прошел мимо, взмахом руки позвав Люциана за собой. Они пересекли холл и остановились у двери, находящейся прямо под лестницей, ведущей на верхние этажи.

— Сюда, — прокомментировал провожатый, ухватившись за ручку.

Дреглер заметил у него на пальце кольцо, бледно-розовый камень и серебро металла, а также дисгармоничность между невзрачным видом мужчины и видимой дороговизной украшения. Человек открыл дверь и, не входя внутрь, щелкнул выключателем на стене.

С первого взгляда это была самая обычная кладовая, заваленная кучей разных предметов.

— Располагайтесь, как вам удобно, — сказал мужчина, жестом пригласив Дреглера проследовать внутрь. — Вы можете уйти, когда захотите. Только закройте за собой дверь.

Люциан быстрым взглядом окинул помещение и смиренно, словно самый глупый ученик в классе, спросил:

— Здесь есть что-то еще? Это оно, так? — настаивал он тихим голосом, в котором неожиданно проклюнулась гордость.

— Так, — мягким эхом откликнулся сопровождающий, медленно закрыл дверь, и Дреглер услышал звук удаляющихся по коридору шагов.

Комната представляла собой обыкновенный шкаф под лестницей, потолок наискось шел вниз там, где угловатые ступеньки с другой стороны поднимались наверх. Другие грани терялись, они сливались под простынями, принимавшими форму ламп, столов или маленьких лошадок, груды кресел-качалок, детских стульчиков и других предметов давно не использовавшейся мебели, перевязанных шлангов, мертвыми питонами свисавших со стенных крюков, звериных клеток с дверцами, висящими на одной петле, старыми банками из-под краски и скипидара, крапчатыми, как яйца, и пыльной лампой, сочившей надо всем серую дымку.

Почему-то в комнате было не множество запахов, каждый из которых рассказывал бы о своем происхождении, а царил один аромат, словно паззл, составленный из всех других: его образ был таким же темным, как тени в пещере, он корчился в дюжине направлений, стекал по стенам. Дреглер осмотрел помещение, взял какой-то предмет и тут же положил его на место, так как руки у него дрожали. Он сел на старый ящик, широко открыл глаза и стал ждать.

Потом Люциан не мог вспомнить, сколько сидел в этой комнате, хотя умудрился сохранить в памяти малейшие нюансы этого бедного событиями бодрствования, с тем чтобы впоследствии использовать их в своих вольных или невольных грезах. (Они шли в новый, крайне интересный раздел «Личные встречи с Медузой», раздел, появившийся из пространства красных форм и сотен шипящих голосов.) Дреглер убежал из комнаты в панике, когда заметил, как по его отражению в старом зеркале скользит трещина не тоньше волоса. По пути наружу у него перехватило дыхание, когда он почувствовал, что его тянут назад. Но это всего лишь нитка пальто зацепилась за косяк двери. В конце концов она оторвалась, а Люциан получил свободу, сердце его оживилось от страха.

Дреглер никогда не рассказывал друзьям, каким успешным был для него этот вечер, да и не смог бы объяснить, даже если захотел. Выполняя обещанное, они действительно возместили неловкость или неудобство, которые философ мог пережить в результате этого «книжного инцидента», как называл его Глир. Все трое организовали в честь Люциана вечеринку, а он наконец повстречал новую жену Джозефа и ее сообщницу по «мистификации». (Ему стало понятно: никто, и меньше всего он сам, не готов допустить, что произошло нечто большее.) Дреглер ненадолго остался наедине с этой женщиной в углу забитой людьми комнаты. Они имели представление о трудах друг друга, но, похоже, лично встретились впервые. Тем не менее оба согласились, что вроде бы уже знакомы, хотя не могли или не хотели доказать это.

И он, и она бывали на множестве совместных вечеринок, но найти какую-то непосредственную связь так и не сумели.

— Может, ты была моей студенткой, — предположил Дреглер.

Она улыбнулась и ответила:

— Спасибо, Люциан, но я не так молода, как ты, по-видимому, думаешь.

Потом ее кто-то толкнул сзади («Твою мать!» — отреагировала подвыпившая профессорша), и предмет, который женщина во время разговора постоянно вертела в руках, упал в бокал Дреглера. Прозрачная жидкость с пузырьками вмиг окрасилась в бледно-розовый цвет.

— Прошу прощения. Сейчас принесу другой, — смутилась преподавательница и исчезла в толпе.

Дреглер вытащил серьгу из бокала и поспешно ушел, прежде чем дама вернулась. Позже, в своей квартире, он положил украшение в маленькую коробочку, на которой написал «Сокровища Медузы».

Но доказать Люциан ничего не мог и знал об этом.

IV

Прошло не так много лет, Дреглер, как обычно, гулял но городу. С момента происшествия в книжном магазине он прибавил пару новых заголовков к своему собранию сочинений и даже завоевал преданную и любящую аудиторию читателей, которые прежде избегали его. До своего «открытия» Люциан мало интересовал научные и популярные круги, теперь же малейшая привычка, да и любое отклонение от рутинного распорядка дня в устах комментаторов превращались в «типичную черту» или «определяющую индивидуальную особенность». «Прогулки Дреглера, — утверждала одна статья, — неотъемлемы для современного разума, городские путешествия мучащегося Улисса без Итаки». Другая аннотация на обложке предлагала следующий слоган: «Самый барочный наследник безумств экзистенциализма».

Но какие бы глупости они ни говорили, его последние книги — «Букет червей», «Банкет для пауков» и «Новые размышления о Медузе» — позволили философу «захватить разум умирающего поколения и передать ему свою боль». Эти слова, довольно нехарактерные для их автора, принадлежали Джозефу Глиру. Он написал хвалебную рецензию на «Новые размышления» для философского журнала. Возможно, думал, что так сможет возродить дружбу со старым коллегой, но Дреглер на попытку Глира не откликнулся, а на частые приглашения встретиться с ним и его женой не отвечал. А что еще он мог сделать? Знал ли Джозеф или нет, но он теперь был одним из них. Дреглер тоже, но его спасительной добродетелью было понимание этого факта. Все являлось частью единого плана.

«Мы можем жить, только оставив свою „душу“ в руках Медузы, — писал Дреглер в „Новых размышлениях“. — Не важно, ангел она или горгулья. Она просто развлекает нас уродствами, отвлекает от абсолютной катастрофы, которая иначе превратила бы нас в камень. Каждый образ — всего лишь маска, прячущая неимоверно жуткое лицо, лекарство, одуряющее разум. Медуза наблюдает за тем, чтобы мы были защищены, запечатывая нам веки липкой слюной своих змей, пока их тела удлиняются, проскальзывают в наши губы, пожирая нас изнутри. Мы не должны их видеть, только в воображении, которое превращает эту картину в чарующее зрелище. И в слове, не меньше, чем в разуме, Медуза скорее притягивает нас, чем отталкивает, преследует только по эту сторону окаменелости. С другой же стороны находится непредставимое, неслыханное, то, чего не может быть, — Реальность. Именно она сдавливает наши души сотнями пальцев где-то там, возможно, в той унылой комнате, которая заставила нас забыться, месте, где мы оставили себя посреди теней и странных звуков, пока человеческий разум и слова играют, словно шаловливые, глупые щенки, с отклонениями от неизмеримой катастрофы. Чтобы избегнуть ее, нам приходится льнуть к трагедии. От ужаса можно спрятаться только в сердце ужаса».

Дреглер добрался до самой дальней точки своей ежедневной прогулки, там он обычно разворачивался и возвращался в свою квартиру. Он посмотрел на черную дверь с медной ручкой и молотком, потом окинул взглядом улицу, дома, крыльца, озаренные светом, окна в пролетах стен, безумно сиявшие в поздних сумерках. Перевел взгляд к небу, там виднелись синеватые купола уличных фонарей: опрокинутые нимбы или открытые глаза. Стал накрапывать мелкий дождь, ничего страшного, но в следующее мгновение Дреглер решил укрыться под козырьком гостеприимного песчаника.

Вскоре Люциан уже стоял перед комнатой, держа руки в карманах пальто, стараясь избежать искушения. Ничего не изменилось, заметил он, совсем ничего. Дверь никто не открывал с того самого дня, когда он закрыл ее в ту лихорадочную минуту несколько лет назад. Тому было даже доказательство, хотя Дреглер каким-то образом знал: так и будет. Длинная нить пальто все еще свисала с косяка. Вопросов, что же делать, не осталось.

Ему хватило бы быстрого взгляда сквозь трещину толщиной с руку, чтобы рискнуть, разочароваться, развеять все те обольстительные раны, которые Дреглер описывал в своем разуме и книгах, разбросав их тенями, которые, по его предположению, до сих пор жили в этой комнате. Вот только голоса. Слышал ли он тогда шипение, возвещавшее о ее присутствии, видел ли мелькающие красные формы? Люциан не отводил взгляд от руки на ручке, нежно поворачивая ее, толкая, открывая дверь, поэтому сразу увидел, как кисть озарилась розоватым сиянием восхода, а потом закатным темно-алым цветом, все больше омываясь странным свечением изнутри комнаты.

Не было нужды щелкать выключателем на стене. Он видел достаточно, так как его и так острому зрению помогало то самое треснутое зеркало, открывая глазам отраженный вход в мрачные глубины комнаты. А что виднеется там, внутри стекла? Расколотый образ, нечто разбитое нитяной бездной, из которой сочился липкий красный свет. Мужчина, нет, не мужчина, а манекен или какая-то замороженная фигура. Голый, мышцы выступили от напряжения, человек прислонился к стене хаоса, раскинув руки и заведя их за спину, словно стараясь не упасть назад. Его голова также откинута назад так сильно, что, казалось, шея сейчас сломается; глаза похоронены в хорошо запечатанных складках, двух морщинах, заменивших глазницы. А рот широко раскрылся в беззвучном крике.

Дреглер еле узнал это лицо, это обнаженное парализованное существо, которое уже почти забыл, вспоминая только как яркую фигуру речи. Как-то раз он использовал его для описания зловещего состояния своей души. Но оно перестало быть всего лишь прелестным образом воображения. Отражение придало ему шарм, сделало приемлемым для разума, так же как оно же превратило змей и ту, что носила их, в живописную картинку, не способную обращать в камень. Но зеркало не могло породить существо, не могло заставить почувствовать состояние окаменелости.

Змеи задвигались, кольцами обвиваясь вокруг лодыжек, запястий, шеи, украдкой забираясь кричащему человеку в рот, всматриваясь в лицо. Глубоко внутри стекла открылась ещё одна пара глаз цвета воды, смешанной с вином, они сверкали в темной спутанной массе. Их взгляд встретился со взглядом Дреглера, но не в зеркале. И рот кричал, но беззвучно. Наконец философ воссоединился самым жутким образом с тварью в комнате.

«Окостенел внутри камня, — услышал Люциан собственные мысли. — Где же мир, мои слова?» Больше не было мира, не осталось слов, только эта маленькая комната и два ее неразделимых обитателя. Вся остальная вселенная исчезла, да на самом деле ее и не существовало. В своем бледно-розовом сердце ужас Дреглера наконец нашел его.