Море дышит велико

Две недели Василий Выра и Максим Рудых провели в казармах флотского экипажа. Сдав свои «охотники» другим командирам, они занимались формированием спецкоманд. Поразительная сговорчивость отдела комплектования личного состава, а также широкие жесты прижимистых интендантов, отпускавших новое обмундирование, показывали, что предстоит дело ответственное.

Потом погрузились в теплушки, и эшелон двинулся через Урал, Сибирь, Забайкалье — навстречу солнцу. Рудых и Выра кое о чем догадывались, но, видно, не до конца. На берегу Амурского залива им вручили предписание следовать на Камчатку на транспорте, переоборудовав под жилье грузовые трюма.

Миновали Японское море, проскочили в Охотское проливом Лаперуза и дальше, промеж островов Курильской гряды, вышли в Тихий океан. Через несколько дней пути было приказано сжечь предписание на Камчатку. Это произошло на 180-м меридиане, который совпадает с линией перемены дат. Другими словами, следующий день, повторяясь датой, являлся как бы вчерашним. Тогда и было объявлено, что спецкоманды следуют за новыми боевыми кораблями в Соединенные Штаты Америки.

Глава 1. Ну темнота…

Жарко на сеновале, воздух духовитый, густой. Захар Тетехин, зарывшись в ворох сухой травы, слушал удары со звоном. Стук был долог и неутомим. Похоже, что на дворе отбивали косу. Непонятно только, почему будто не молоток в отцовских руках острит литовку, оттягивая жало, а работает бездушная машина. И под боками жестко. Не может такого быть. Самое худое сено с болотной осоки хотя режет пальцы, всего искровянит, а в стогу будет пружинить.

Тетехин заёрзал, стал шарить, надеясь ухватить ощупью и подбить под себя добрый пук, но из этого ничего не вышло. Тогда он отворил веки, нехотя отворил, с прищуром. Уже и так стало понятно, что он лежит не на повети. Перед ним постылый твиндек, межпалубное пространство грузового трюма, с деревянными нарами у бортов, с рядами тощих дырявых матрацев, из которых сыпались прелые водоросли. Моряки приспособились растирать стебли в труху и смолить в цигарках. Кисеты давно пусты. Прокурились дочиста. Это ещё ладно. Бывает. Обидно, когда гонят с верхней палубы. Дозволяют прошмыгнуть туда-обратно по нужде, и всё. Отоспавшись, зверея от безделья, они сами запросились на вахту. Куда там — пассажирам нельзя. Значит, сиди в трюме тихо и не маячь. Объяснили: транспорт — обычный сухогруз.

Как шли, какой держали курс, кто знает. Железный твиндек падал с разбегу, поднимался вперевалку и обратно вниз. Так сутки за сутками.

От скуки организовали занятия с деревянными палочками: одна вроде вилки, другая как нож. Внушали, как хлебать суп из тарелки, с какой стороны что держать, как мясо резать правой рукой, левой накалывать, а рыбу ножиком нельзя никак. После обеда учили ло́жить прибор в порожнюю посуду накрест. Если не скрестишь, подбросят добавки. Очень интересное правило. Может, кто нарочно пожелает позабыть. Чудно́! И называется «атикетом».

В твиндек по временному трапу, или, проще говоря, по доске с деревянными брусками поперек, которая шла в наклон из дырки в грузовом люке, скатился старшина второй статьи Осотин.

— Майнай барахло, — зычно скомандовал он. — Приехали…

Майнай — это значит сбрасывай. Матрасы, парусиновые ветхие робы, перелатанные пудовые ботинки типа «ГД», или, значит, «грязедавы», — всё списали к рыбам, а сами, не дожидаясь особого распоряжения, натянули ладную форму номер три — синие фланелевки с чёрными брюками.

Транспорт подходил к пустынному причалу. Лишь у дверей портового пакгауза с огромными, как вывеска, буквами: «No smoking!» — торчала фигура в армейском мундире: ноги врозь, будто на физзарядке, рука придерживает карабин, а башка в сизом табачном облаке, как в дымовой завесе. Старший лейтенант Рудых засмеялся, громко прочитал лозунг: «Ноу смокинг!» — и для ясности перевел: «Не курить!» «Вона как нарушает», — подумал Захар. И тут откуда-то вывернулся автомобиль без верха, маленький, как зеленый жучок. За рулем сидел чин тоже в армейском. Так. Держись теперича, влепят за курение на посту. Чин подбежал к часовому и сам стал: ноги в раскоряку, карабин к ноге. А нарушитель, не вынимая сигареты, в машину и за руль. Чудеса! Меняются, значит, без всякого разводящего.

Над этим смеялись все, кто глядел с палубы транспорта, но без одобрения. В том смысле, что дело ваше, а в караульной службе так не годится. Причал по-прежнему пустовал. Хоть бы кто вышел принять швартовы. Не так просто привязать к берегу огромный сухогруз. На причале должны поджидать не одна, а две или даже три группы швартовщиков, а тут не было никого. Старший помощник капитана уже схватил раструб мегафона, который, как известно, концентрирует не только звук, но также и выражения. Но этого не понадобилось, потому что в последний момент примчался пикап, тоже зеленый, размером побольше, чем у караульщиков. Трое рабочих в кепках с блестящими оранжевыми козырьками поймали бросательный конец прямо из кузова, зацепили проводник на буксировочный гак. Машина играючи вытянула швартов на причал, на полной скорости рванула к корме сухогруза, и там операция повторилась в таком же темпе. Через несколько минут всё было закончено, а машина исчезла столь же стремительно, как и появилась на причале.

Захар Тетехин полагал, что пешком здесь вообще не ходят. К борту подкатывали автомобили разных размеров и назначений. Пришла колонна «студебеккеров», но не за грузами, нет. Трюма судна были пустыми. Автотранспорт подали для того, чтобы отвезти наших матросов на встречу с ихним личным составом. Захар тоже поехал. Повезло. В увольнение на берег пустили в аккурат его боевую смену. Он увидел обыкновенные казармы, а на плацу парней в чёрных клешах, фланельках навыпуск с отложными гюйсами. Всё похоже, да только без тельников. И ещё взамен бескозырок что-то вроде поварских колпаков.

Парни обступили наших, хлопали по плечам, кричали по-своему: «рашен», «комрэд», «о’кей» и много чего непонятного. А один стал у Захара башку щупать.

— Чеговоно? — не понял Захар. — Вошей нет.

— Не теряйся, слухач, — догадались ребята. — Проверяет, нет ли у тебя рогов. — И ещё советовали: — Разуйся для ясности, предъяви копыта.

Захар подивился — ну темнота! Может, ещё штаны спустить, чтобы хвоста не искал? Чего с дурака возьмешь? Всё это религиозный дурман, опиум для народа. На машинах раскатывают, а в чертей верят. И смех и грех!

Тут пригнали грузовик с коробками из картона.

— Бир! — загалдели хозяева. — Дринк!

Они мигом распатронили один ящик и стали сосать консервы, похожие на банки со сгущёнкой. Боцман Осотин первый дошурупил, в чем тут дело, и, схватив открывалку на манер птичьего клюва, проткнул жесть. Банка выстрелила фонтаном, пенистым и высоким, как всплеск. И сразу запахло пивом. Вон оно что! Парни смеялись, показывая — первую дырку надо зажать пальцем, а уж сосать из другой. В других ящиках были сигареты в блестящих пачках с верблюдом, странные конфеты — только из резины. Сладкую резинку Захар выплюнул — пустое баловство, а пиво пришлось ему по душе. После третьей банки стал вроде разбираться в ихнем разговоре, не так чтобы до конца, но понять можно. Оглянулся, а в сторонке улыбается матрос. А морда, мать честная, точно якорь-цепь после чёрного кузбасс-лака. Тетехин первый раз увидел такого человека и решил уточнить:

— Негр?

— Иесть, — отвечает. — Нигроу.

Захар обрадовался, понимает почти по-нашему.

— Иди сюда! — И палец согнул для верности в крючок.

Негр понял обратно и стиснул протянутую руку. Тетехин едва не охнул, но вида не показал. Разминая потихоньку в кармане помятые пальцы, он вдруг нащупал запасную звездочку от головного убора.

— Держи вот. На память…

— Оу, сувенир… Вери мач! — обрадовался негр, но другие стали отпихивать его локтями.

Может, намекают, что звездочка не новая и по лучам облупилась красная эмаль? Дак другой у него всё равно нет. А старшина с лычками, оттеснивший негра, назвался Джоном и стал нахально показывать на звездочку побольше, привинченную у Захара к фланелевке с левой стороны. Давай, дескать, и её в «рашен сувенир».

— Накось выкуси, — рассердился Захар. — Сам заслужи.

Спасибо другому парню. Он происходил из чехов и растолковал старшине Джону, что орден это, не сувенир. Тот сказал «иес» и ещё много каких-то слов. В общем Захар догадался — интерес проявляют, за что ему орден. А как объяснить?

Тетехин зажал уши горстями, свел глаза к кончику мощного носа, а языком затарахтел, показывая, вроде как у него в телефонах шумит…

— Иес, — закивали. — Сабмарин…

Потом Тетехин повертел в руках банку «бира». Цельная была банка. И пиво больно хорошее. Жалко ему было пива, но ничего другого не придумал — как шмякнет плашмя об асфальт. И банка сплющилась, рванув, как глубинка за кормой.

Обратно поняли, всё ж таки матросы. Другую банку сунули взамен. Пей на здоровье, «дринк».

Высосал, обернулся — повсюду такой разговор. Боцман Осотин кулаками в небо тычет: «Ду-ду-ду… «Фок-ке-вульф»… Бу-бух!» — и на свою фланельку показывает. А там рядом с медалью ещё два ордена.

«Ну дела! — удивился Захар. — Чего он раньше не носил? Надо будет спросить».

На прощанье Джон протянул ему толстую пачку под названием «герлс». Тетехин сунул её в карман и на обратном пути в кузове грузовика, очень довольный и после пива слегка хмельной, сорвал с пачки обертку и обомлел. На каждой карточке бабы в чем мать родила. Нельзя сказать, чтобы раньше Захар их не видел. Как же, случалось: летом у речки в кустах или ещё у банек на задах деревни. Но те сразу прятались, поднимая истошный визг, будто резали их. А эти, на карточках, ничего — показывали всё, что есть, и ещё улыбались. Захар перебрал все карточки до одной — всё ж таки любопытно, а потом засомневался: может, выкинуть? Боцман Осотин, переняв пачку, сказал:

— Пустое баловство. — И добавил «по-научному»: — Одно-графия, а есть ещё парно-графия.

— Чеговоно?

— Не дрейфь, говорю. За это ругать не будут.

Тетехин вовсе не думал об этом. За что ругать? Вот их бы, что на карточках, крапивой надрючить. Не понимают, дуры, — кто после такого замуж возьмет?

Чтобы поменять охальный разговор, Тетехин спросил у боцмана, куда его ордена делись. Только была полна грудь, а возвращается с одной медалькой.

— Не твоего ума дело, — сразу завелся тот, но отбрехаться не дали. Оказалось, чужие ордена позаимствовал, в гостях покуражиться.

Перед самой швартовкой в американском порту начальство не знало, куда девать остаток серых макарон и сало по имени «лярд». Свиной консервированный жир напоминал липовый мед, но только на вид, а не по вкусу. Петр Осотин вызвался на подначку умять солдатский котелок лярда без закуски. Вот каким путем добыл он возможность надеть на время чужие награды.

— «Ды-ды-ды… Бу-бух», — дразнились матросы.

Старшина второй статьи Осотин не мог призвать их к порядку, потому как выступал не подчиненный личный состав, а из других спецкоманд. Ничего не оставалось боцману, как тоже смеяться, вроде бы не над собой, а зенки оставались холодными. И не глядели они, а протыкали навылет.

Глава 2. «Сэр Захар»

Захару Тетехину нравился кабинет американского учебного центра. И вообще повсюду, начиная с той первой встречи под «бир» и кончая старшиной этого кабинета Лью Грумом, Захара принимали щедро, с улыбкой, а порой и чувствительными тумаками от полноты сердечной. Непонятный язык не мешал. Встречали, как самых-самых союзников. Жили в гостинице «Леди Аристиг». Кого в ней только не было! Кроме наших матросов моряки из «Свободной Франции», поляки, англичане, австралийцы, голландцы, мексиканцы, канадцы… Все на своих этажах в номерах с двухэтажными койками, которые стали похожими на кубрики. Все занимались в учебном центре и харчились там же в столовой на две тысячи посадочных мест. Наука «атикет» — куда вилку класть, куда нож — вовсе не пригодилась. К чему она, когда каждый сам хватал штампованный поднос с шестью ячейками, толкал его по блестящим рельсам и пальцем показывал, чего тебе положить. В одно гнездо швыряли тарелку с супом, в другое толстую кружку когда с какавом, когда с кофеем или компотом. Мясо и салаты валили прямо в поднос. А за добавкой — становись в очередь по второму разу, никто ничего не скажет.

Петти-офисер секонд класс Льюис Грум, а по-нашему — старшина второй статьи, радушно показывал Захару комплекс приборов УЗПН — датчик эхопеленгов, автомат посылок, продолговатый ящик рекордера с прозрачной крышкой, под которой двигалась, наворачиваясь на валик, бумажная лента. Луч ультразвука, распространяясь в воде, мог возвращаться обратно, как бы высвечивая скрытую цель. Приборы показывали точное направление, дистанцию и даже, по изменению тональности отраженных сигналов, давали представление о маневрировании подводного противника.

Когда петти-офисер подал наушники Захару Тетехину, в них уже не было привычного журчания работающих винтов. Он услышал гортанные всплески звуков: пиннг-поннг… пинг-понг… Оба моряка разговаривать не могли, но скоро и без пива стали понимать друг друга.

Льюис Грум был, как здесь выражались, «цветным». Но черты лица у него очень походили на европейские, и шевелюра хотя и волнистая, но не в мелкое кольцо. Грум оказался веселым парнем держался по-свойски и даже формой не очень отличался. Такой же гюйс с белыми полосками по синему полю, а в треугольном распахе фланелевки вместо тельняшки белый трикотаж, красиво контрастирующий со смуглой кожей, которая через пару дней представлялась Захару уже чем-то вроде загара.

Захар Тетехин удивительно быстро схватывал особенности новой техники и только раз повздорил с инструктором.

— Дал питание на станцию, — обстоятельно объяснял он старшему лейтенанту Рудых. — Всё чин чинарем, как положено, а наушники оглохли. Нету тама посылок. Показываю ему — молчат…

Петти-офисер стоял рядом, решительно не понимая, что от него хотят. Аппаратура была конструктивно оформлена удобными выдвижными панелями. Быстро определив, где замыкание, Лью вытащил неисправный блок и заменил новым. Захар поднял панель. Он желал разобраться. Может, какой пустяк — отпаялся контакт? Лью только скалился, показывал — спишем за борт — и совал наушники — тренируйся. Да только воду толочь — вода и будет…

Объяснились через переводчика. Офицер-инструктор учебного центра Патрик Доэрти, снисходительно рассмеявшись, заметил:

— Должен кое-что разъяснить, сэр. Нижним чинам излишне вникать в тонкости. В процессе эксплуатации целесообразнее манипулировать блоками, и всё будет о’кей!

— В таком случае неизбежен перерасход запасных частей, — возразил Максим.

Лейтнант-коммандер с вышколенной непринужденностью согласился:

— Пусть это вас не волнует, сэр. Соединенные Штаты Америки — страна богатая. Передачу кораблей по «ленд-лизу», то есть в кредит, некоторые джентльмены тоже считают неважным бизнесом, не правда ли?

— Плохой бизнес? — возмутился Рудых. — Джентльмены забыли. Мы платим кровью.

— Иес, сэр. Сталинград — это грандиозно, — тотчас кивнул Патрик Доэрти.

Беседа закончилась вполне дружелюбно, однако напомнила, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. И вообще это был хотя и маленький, но конфликт. Старший лейтенант был обязан доложить о нем по команде.

Между прочим, не думайте, что они выбрасывают запломбированные узлы, — сказали Максиму. — Их, как правило, вскрывают специалисты, которые систематизируют характерные неисправности и принимают соответствующие меры на будущее.

— А матрос остается дураком? Разве такой матрос способен устранить боевое повреждение?

— Вы правы, это для нас не годится. Но присмотритесь, у них можно найти и другое…

Действительно, Максиму понравилась система подготовки наблюдателей с использованием технических средств. На экране проектировались типы вражеских самолетов вместе с входными данными для кольцевого зенитного прицела, затем показывали групповые воздушные объекты: звено, эскадрилью, полк… Шторка на проекторе, похожая на фотозатвор, позволяла устанавливать выдержки от пяти секунд до десятых долей, а сидящие в кабине наблюдатели, следя за мельканием кадров, только лишь ставили крестики в графленый листок. Через две недели они насобачивались с одного взгляда безошибочно определять тип и число воздушных целей.

Будущие командиры истребителей подводных лодок по имени «сабмарин-чейсерс», принимая полезный опыт боевой подготовки экипажей, стремились по-своему обучать личный состав. Обложившись словарями и схемами, они составляли описания приборов и оружия, сочиняли инструкции по эксплуатации и боевому использованию, осваивали технологию ремонтных работ. Максиму Рудых выпало заниматься с гидроакустиками, хотя некоторым из них по уровню образования нелегко было уразуметь, что такое пьезокристалл или, скажем, эффект Допплера. Максим пробовал объяснить упомянутый эффект ссылкой на банальный пример с гудящим паровозом. Кто же не слышал, как однотонный сигнал, быстро приближаясь, срывается на визг, а потом враз падает и возвращается к хвостовому вагону промелькнувшего поезда уже с густыми басовитыми нотами? Только Захар Тетехин изумленно моргал.

— Никогда не видел железной дороги?

— Откуда, товарищ командир? От нашей деревни двести верст. Трактор — другое дело. «Красный путиловец». Мотором перхает с чихом, а гудит резиновой грушей. Называется «кряксон», и верно — похоже…

Выра ухмыльнулся, а уже потом, в отеле, сказал:

— Не зря предупреждали об осмотрительности при комплектовании спецкоманд.

— То-то ты подобрал Петра Осотина, — не остался в долгу Максим.

— Почему нет? Как боцман вполне соответствует. Но за уши отнюдь не тянул.

Захара Тетехина отказывались зачислять, ссылаясь на донесение, где упоминалось о прискорбном факте жалостливого отношения к противнику. Всё было изложено в точности, а опущенные подробности казались несущественными по сравнению с железной логикой выводов.

— Отдаете отчет о возможных последствиях? — спрашивали у Рудых. Но тут нашла коса на камень. Максим упирал именно на подробности. Он не желал расставаться со своим слухачом, и это привело старшего лейтенанта в кабинет начальника политуправления.

— Жалуетесь на перестраховщиков?

— Просто знаю этого краснофлотца не по бумажкам.

Выходя из кабинета, Рудых был доволен, что удалось настоять на своем. В этом смысле шпилька Выры насчет Захара Тетехина тоже выглядела не очень здорово, но пикироваться с приятелем Максим не стал:

— В политуправлении речь шла не о клаксонах.

Вообще, горшки обжигают не боги…

И правда, въедливая обстоятельность старшего краснофлотца Тетехина, как ни странно, компенсировала недостаток общего образования, а природная музыкальность позволяла ему улавливать малейшие оттенки звучания эхо-сигналов точнее, чем это делал сам Лью Грум. На следующий день Захар дал понять петти-офисеру, что ему требуется паяльник, припой и универсальный прибор для проверки радиосхемы. После обеда он с гордостью предъявил Лью Груму забракованную панель, которая надёжно работала. Однако тот результатов не оценил, более того, страшно перепугался, показывая на сорванную пломбу, и побежал докладывать по начальству. Лейтнант-коммандер Патрик Доэрти был страшно недоволен. Он информировал старшего лейтенанта Рудых, что вынужден наказать своего инструктора Грума за содействие грубому нарушению установленных правил эксплуатации.

— Ваш инструктор не содействовал, — возразил Максим. — Я же со своей стороны одобряю и поддерживаю инициативу своего матроса. Как видите, он уверенно осваивает сонары.

— Мы не можем допускать этого, — хмурился Доэрти.

— Почему? Аппаратура не испорчена, наоборот, введена в строй. В этом заключается наш принцип отношения к технике.

Как будто бы петти-офисеру Лью Груму его промашку простили, но с тех пор он стал иначе относиться к Тетехину и величать его «сэр Захар».

Глава 3. Фифти-фифти

Ночи стояли бархатные, напоенные тонкой парфюмерией диковинных цветов. Опрокинувшись в парной океан, нежился в воде Млечный Путь. И, знакомый по астрономическим атласам пояс Зодиака, безмятежно купаясь, вовсе не боялся нападения прожорливых акул. И яркая лунная дорожка, только лишь оживляя пейзаж, не несла глухой угрозы с темной стороны горизонта, хотя после многих месяцев непрерывных боёв старшим лейтенантам Рудых и Выре казалось невероятным, что Луна может иметь ещё какое-то значение, кроме тактического.

Они занимали двухместные хоромы на семнадцатом этаже отеля «Коламбус». Лоджия в номере походила на ходовой мостик над морским простором. Далеко внизу теснились другие здания, мельтешили автомобили, качались под бризом пальмы и вечнозеленые деревья городского парка. А на семнадцатом этаже не было ничего, кроме южной пронзительной синевы, которая врывалась в огромное, во всю стену окно с первыми лучами солнца. Здесь не было ничего другого, кроме комфорта, вплоть до персонального холодильника с пивом и кока-колой, вплоть до прохлады по заказу из кондиционера. Правда, с комфортом всё оказалось не так просто. Ничего не скажешь — удобно, но требовалось ещё привыкнуть.

Осваивая новое жилье, Выра с Максимом недоумевали: зачем в санузле, среди глазированного кафеля, стоят рядышком два фарфоровых горшка? На каждого что ли, свой? Не похоже, и вообще редко бывает, что в один момент обоим приспичит. Тогда подошли к вопросу технически. Одна конструкция оказалась знакомой, другая же была непонятной. Разбираясь, Максим наклонился, стал крутить вентили. А ему навстречу фонтан. Вроде шутих в Петергофе. Окатило исследователю лицо и белый китель промочило насквозь.

Выра, как человек женатый, первый догадался, что к чему. Максим очень обиделся, обложил заморскую технику флотским загибом и полез обмываться под душ.

Душ был над ванной, и от него не ждали сюрпризов. Занавеску из плотной ткани, которая задергивалась на колечках, Максим игнорировал, и напрасно. В таком же номере ниже этажом обвалилась мокрая штукатурка, а «господ русских офицеров» собрали на инструктаж.

— Вы бы меня одолжили чрезвычайно, соблаговолив выслушать, — сказал переводчик. — Разговор пойдет о сущих пустяках, коими в суетности своей мы порой пренебрегаем…

Речь его звучала чисто, без малейшего акцента, а казалась странной, как странно выглядят сейчас старые книги с «ятями».

— Позволю себе напомнить о вещах, вне всякого сомнения известных с достодолжной твердостию любому воспитанному человеку.

С отменной улыбкою, извиняясь за беспокойство, переводчик щелкал электровыключателями, открывал и закрывал форточку, а также двери, ведущие в лоджию. Без единой интонации, которую можно принять за иронию он тем не менее не забыл даже показать, как работает спускной бачок унитаза, а про соседний сосуд не информировал — прошел мимо.

Максим со злости хотел задать вопрос, но удержался. Как-никак, повод для подобного издевательства был основательный, а как действует та проклятая штука, он убедился и так.

Обувь по вечерам выставляли в коридор и находили утром надраенной не хуже корабельной медяшки. Даже сорочки и нижнее белье как бы автоматически не переводились, возобновляясь глажеными стопками, а возмутительные на первый взгляд пропажи грязных воротничков и носовых платков объяснялись тем, что горничные их попросту выбрасывали, как Лью Грум — блоки гидроакустики. Зачем стирать и крахмалить, когда проще и дешевле купить новые.

Хотя насчет дешевизны — это ещё как посмотреть. Особенно не разбежишься, имея в месяц по сто пятьдесят монет. Тем более что кают-компании при учебном центре не было. Рудых и Выра приспособились питаться в ближайшем кафетерии, на это уходило по три доллара ежедневно. Выбор блюд здесь был большой, но суп вдруг оказывался сладким, подлива к жаркому — из варенья, тушеную свинину вместо картошки готовили с яблоками. Даже соленых огурцов не было, хотя предлагалось пять видов, нарезанных ломтиками поперек, или вдоль, или наискось, но все консервированные в разной дряни. А булочки казались безвкусными и резиновыми — как ни сжимай, они тут же принимали прежнюю форму. Разве сразу догадаешься, что берешь, за что платишь, хотя внешне выглядит аппетитно? Оказалось, что уметь «читать и переводить со словарем» — это одно, а разбираться в меню — совсем другое.

Неудивительно, что уже на второй неделе Максим запросил борща и чёрного хлеба:

— Ноу проблем, — ответил Выра. Он уже засек рекламу заведения по имени «Рашен бер», то есть «Русский медведь».

Дощатый павильон на берегу моря совсем не выглядел рестораном, но едва они ввалились туда целой компанией, все с новенькими золотыми погонами, при кортиках, официантка всплеснула руками:

— Откуда вы, мальчики?

— С того света, девочки…

Максим пошутил, но она, русская женщина средних лет, с седой прядью в прическе, грустно кивнула. Людей, обитающих на противоположных сторонах планеты, обычно называют антиподами. Их не только разделяют недра на глубину диаметра, даже понятия верха и низа являются противоположными. Скорее всего, официантка именно так и воспринимала бывших своих земляков.

У буфета на прилавке полыхал жаром и никелем самый натуральный самовар. И заварочный чайник оседлала ватная матрешка в сарафане и с кокошником. И в поданной им карточке на двух языках предлагались пельмени, растегаи, кулебяки, пирожки с визигой, с капустой, с зеленым луком, с грибами, шаньги с творогом и шаньги с картошкой, блины с семгой или с паюсной икрой… «Русский медведь» не был рестораном. Скорее он походил на средней руки придорожный трактир, которому разве только не хватало березок перед фасадом. Однако Василий Выра, Максим Рудых и все их ровесники с детства знали одни лишь столовые Нарпита, которые отнюдь не прославились разнообразием национальной кухни. Даже в лучшие времена там в основном упирали на винегреты и биточки с макаронами. Василий с Максимом искренне полагали, что пришли в ресторан, а заказ выдали скромный: щи суточные, картофельные котлеты под грибным соусом и, конечно, селедку.

Здесь им понравилось. Никто не предлагал разбавлять «Смирновскую» содовой, никто не прихлебывал из стопки по капельке. Официантка, глядя на них, прослезилась:

— Простите, — объяснила она. — Как приятно, когда русские кушают.

В принципе её можно было понять, хотя чрезвычайное внимание к их столику было тягостно. Интерес этот, нарастая, помешал спокойно дообедать:

— Позвольте представиться: штабс-капитан Игорь Вадимович Пухов!

Походка, выправка, безапелляционный тон и так, без лишних слов, свидетельствовали о том, что он не всегда носил чёрную пиджачную пару. Но отмахнуться от знакомства было невозможно, поскольку Пухов был хозяином этого заведения.

— Мария! Ещё бутылку! — скомандовал он. — И хорошей закуски! Как ты господ угощаешь?

«Господа» поёжились, вспомнив о тощих кошельках, а Максим сухо спросил:

— Как вы попали в Америку?

— После разгрома, который вы учинили в Крыму, сам не заметил, как очутился на борту парохода, — охотно и с той же громкостью информировал Игорь Вадимович. — Очухался только в Нью-Йорке. В кармане ни гроша, только знание трех языков. Если б не языки — пропал. А сейчас, сами видите, небольшое, но собственное дело.

Штабс-капитан был грубоват, прямодушен и обладал широкой натурой: кутить так кутить!

— Все эмигранты такие?

— До нападения фантастов всякие заглядывали на огонек. Каждый раз кончалось дракой. Сейчас не то, Национальная слава не ведает границ.

— Слава славой, — не отставал Максим. Под отменную закусь у него развязался язык. — Но сами служили у барона Врангеля? Что вы сейчас об этом думаете?

— Полагаете, я дурак? Слуга покорный! Отлично разумею, кто вы, как и вы — кто я. Зачем обращаться к политике? Это был бы последний разговор, а мне хочется побеседовать по-русски…

Видно оправдываться он считал ниже достоинства, тем паче ханжить, а симпатий своих не скрывал, и они подавили хозяйскую выгоду.

— Мария! Счет! — возгласил Пухов и тут же демонстративно порвал. — Сегодня вы у меня в гостях. Милости просим, заходите. Рекламы делать не буду. Для дорогих земляков скидка «фифти-фифти», то есть из пятидесяти процентов.

— Фифти-фифти означает пополам и ещё вничью, — весело уточнил Рудых, когда возвращались в отель на такси. — Почему бы не ува́жить ещё раз, если такая льгота.

Водитель недоуменно оглянулся, а Максим не предполагал, что наутро ему снова придется вспомнить это выражение при совсем иных, не таких забавных обстоятельствах.

Занятия в учебном центре проводились уже на «столе атаки». Так назывался тренажер в комплексе из трех кабинетов. Одним, из них заведовал петти-офисер Льюис Грум, другой был оборудован в виде центрального поста подводной лодки, а посередке размещалась агрегатная вместе с полупрозрачным горизонтальным планшетом. На нем вспыхивали небольшой крестик и точка, которые перемещались в едином масштабе, показывая «маневрирование» противоборствующих сторон. Если положить на планшет кальку и отмечать на ней карандашом расположение светящихся условных знаков, возникала схема, дающая полное представление об уровне подготовленности корабельных экипажей.

Утром здесь появился Патрик Доэрти, который пришел со свитой и держался так, будто у него был нескромный чин, соответствующий нашему капитан-лейтенанту, а куда выше.

— Класс выглядит прекрасно, Грум, — похвалил он петти-офисера, и тот расцвел:

— Мы постарались, сэр.

Затем гость дружески хлопнул Максима по спине:

— Мы хотим кое-что вам предложить. Не возражаете, если я сам буду играть за командира сабмарины? Прошу вас, задайте мне перцу.

Сопровождающие отреагировали на шутку бурным восторгом и тотчас стали биться об заклад, как на скачках. Впрочем, не Максим был у этих заядлых игроков в фаворитах. Мальчишка-энсайн, то есть младший лейтенант, скрываясь последним в дверях агрегатной, иронически выразил наилучшие пожелания. Рудых окончательно понял, что результат состязания им предрешен.

— Ну, «сэр Захар», теперь держись. На нас глядит не только вся Европа!

Дело заключалось даже не в том, что лейтнант-коммандер по должности хорошо знал аппаратуру и возможности тренажера. По его почерку сразу почувствовался азартный боец с волевой, опытной рукой. Рекордер на мостике у Максима рисовал коричневыми штрихами на йодистой бумаге метки дистанции до цели, позволяющие определить относительную скорость сближения. Тетехин, улавливая цель ультразвуковым лучом, докладывал о поворотах и вдруг потерял контакт с целью. Доэрти был представителем иной школы и маневрировал неожиданно, потому первая атака сорвалась.

Тетехин вновь начал поиск пятиградусным шагом с кормы в нос. В учебных целях контакт восстанавливается быстро, но теперь Максим знал, что надо предугадать не столько маневр, сколько замысел своего соперника. Азартный игрок обязательно клюнет на «поддавки». Изобразив метания, убедив его в полной растерянности, Рудых улучил момент и вцепился по-бульдожьи. Оставались секунды до «сбрасывания» глубинных бомб, как петти-офисер вскричал:

— Теряем контакт, сэр!

Лью Грум, оказывается, «болел» не за своих, и его отчаяние было понятно без перевода.

— Ни фига! — засмеялся Максим и, накинув угол упреждения, нажал ревун.

Кальку, снятую с планшета, рассматривали сообща. Доэрти, смеясь, показывал на поворот цели, который смутил Рудых на первом этапе. Что же касается итогов, то чистого накрытия подводной лодки калька не зафиксировала, но близкие взрывы могли причинить ей тяжелую контузию.

— Фифти-фифти. Не так ли, сэр? — сказал лейтенант-коммандер и тут же отчитал Лью Грума за отказавший рекордер.

Петти-офисер вроде бы удивился, но, послушно вскрыв металлический кожух под мостиком, приступил к поискам неисправности. Пока он возился с выдвижными панелями аппаратуры, Патрик Доэрти говорил о том, что такие вот непредвиденные случайности чаще всего становятся на пути к верному успеху. Он сожалеет, тем паче что здесь, на тренажере, совсем уж непростительно нарушение технических стандартов.

— Сонар в полном порядке, сэр, — возразил Грум, высунувшись из-под мостика, но был тут же оглушен мощным ударом по металлическому кожуху. Он отпрянул от неожиданности, а юный энсайн захохотал, горделиво оглядываясь и как бы приглашая остальных оценить его остроумную шутку. Американцы охотно засмеялись. Старший лейтенант Рудых никак не реагировал, а Захар Тетехин дружески похлопал Грума по плечу и, взглянув на энсайна, пробурчал:

— Тебя бы вота так хлопнуть, чтобы башка проветрилась…

Лейтнант-коммандер, нахмурившись, приказал ещё раз проверить блоки.

— Стоит ли, сэр? — возразил Максим. — Не стандарты в конечном счете определяют успех. Бой чаще проигрывает тот, кто первым испугался, а схватку нервов здесь имитировать нельзя.

— Ноу фьига, — лукаво ответил тот. — Не так ли, сэр?

Шутка вновь была встречена смехом, но Максим не смутился.

— Ваши стандарты, вероятно, допускают подслушивание под сурдинку, но ожидаемых преимуществ это не принесло.

— Вот из ит «под сьюрдинку»? — удивился Патрик Доэрти. Напрямую спросил, без помощи переводчика.

— Контрабандой. В нарушение правил игры. Ду ю андерстенд?

Собеседник бесспорно понял. Теперь Рудых уже в этом не сомневался. Поначалу он ничего не имел против предложенной ничьей, но, разозлившись, пошел с козыря, предложив снять с кальки скорость субмарины на последнем участке пути.

— Сами видите, скорость в два раза выше возможностей всех известных подводных лодок. Ваш рекордер на такие параметры, естественно, не рассчитан. Вот его и зашкалило…

Из соображений дипломатических Максиму лучше было бы промолчать. Схема маневрирования показывала, что только фантастически неправдоподобный рывок «цели» вывел её из-под бомбового удара. Следовательно, о «фифти-фифти» уже не могло быть и речи. Не стоило Максиму настаивать на истине, которая решительно всё осложнила. Петти-офисера Лью Грума уже на следующий день сменил веррент-офисер, сверхсрочник, чином вроде младшего мичмана…

Поединок старшего лейтенанта Рудых с офицером учебного центра, ошеломив кое-кого непредвиденностью результатов, всех остальных заставил задуматься. По-разному люди воспринимают такие события. Иногда наблюдается убыль доброжелательности, и тогда неожиданный успех старого друга выглядит особенно непростительным. Василий Выра был не из таких. По его мнению, схватка была настоящей. Правда, без крови, но есть ли разница, коли на кон поставлены честь флага и национальный престиж. Итог тоже сомнений не вызывал, хотя требовалось ещё разобраться в степени его закономерности. Патрик Доэрти по опыту и служебному положению инструктора учебного центра заведомо обладал рядом существенных преимуществ. Шансов одолеть его было куда меньше половины. Как же мог Максим Рудых принять такой вызов? Причем решиться на поединок без согласования с начальством. Это наводило на мысль об авантюризме. Хотя, с другой стороны, война без дерзости не бывает. Максим рисковал, но прежде всего он взял на себя всю меру ответственности. Ежели так, то друг и приятель, которого Выра, казалось бы, знал как облупленного, уже перестал чувствовать себя только исполнителем. Откуда что взялось?

Судя по всему, не только лучший друг анализировал случившееся. Это выяснилось на очередном «файф о-клоке». Между хозяевами и приглашенными сновали негры с подносами, оделяя лампадками разбавленного виски и сэндвичами на один зубок. Уклоняться от «коктейль-парти» считалось невежливым, но никто не решался показать, что у нас своя точка зрения на подобные встречи, которые здесь и застольем не назовешь.

И потому Выра обомлел, когда приятель вдруг уселся за небольшой круглый стол, неизвестно зачем притулившийся в уголке зала и скомандовал вестовому:

— Виски но во́тер!

— Иес, сэр! — растерялся тот, побежал куда-то докладывать и скоро принёс непочатую бутылку со стопками.

— Вот это по-нашенски, — кивнул Рудых, высмотрел блюдо с сосисками величиной меньше мизинца, в каждую из которых было воткнуто по спичке, и указал жестом: — Ставь сюда на стол!

Заметив такое дело, к Максиму один за другим потянулись все командированные офицеры. Хозяевам тоже надоело подпирать стены со своими жиденькими лампадками. Круглого стола на всех не хватило, и они стали присаживаться вторым рядом. Чинный международный прием стал напоминать лихую холостяцкую пирушку, где каждый угощался в охотку и закусывал чем придется, а потом все вместе пели хором «Катюшу» и ещё песенку из фильма «Серенада солнечной долины».

В конце вечера к Максиму подсел переводчик, который обучал пользоваться унитазом.

— Соизвольте, великодушно простить, — сказал он.

— О чем это вы? — подобрался Рудых, и лицо его стало жестким.

— Бросьте, старший лейтенант, прекрасно понимаете…

Максим упрямо молчал.

— Приспело сказать без обиняков, каюсь, поначалу не разобрался… Опять молчите? Тогда спрошу: знаете, почему матроса Терехина стали величать «сэром»? А потому, что числят за переодетого инженера.

— Да ну? — не выдержал Рудых. — Следует понимать в том смысле, что меня тоже приняли за переодетого?

— Истинно так.

— Не огорчайтесь, не вы первый, не вы последний. Уже приходилось слышать о том, что быдло с государством не справится. Вы из дворян?

— Поместьями и капиталами не обладал. Всю жизнь чиновник на жалованье. Сами понимаете, положение обязывает, но по мере сил стараюсь не делать гадостей.

— Допустим. А ваши коллеги?

Максим имел в виду Патрика Доэрти, но собеседник понял иначе.

— Разные люди, как и везде. Вот перед вами мистер Сноу: посредственный толмач, неплохой чиновник русского отдела, а в общем недалекий человек. Но вы ещё незнакомы с мистером Горобцовым. Вот с ним будьте, как у вас принято выражаться, «бдительны».

«Неслыханная вещь», — поразился Василий Выра. Представитель «русского отдела» предупреждал о бдительности. Имени своего учреждения он, правда, не уточнял. И так было ясно, что это мог быть только русский отдел военно-морской разведки. А мистер переводчик моментально учуял впечатление, которое произвели его слова.

— Должно быть, к старости, право, становлюсь болтлив, — сказал он и церемонно откланялся.

Глава 4. Мёртвая зыбь

Информацию о происшествии восприняли с грубоватым мужским юмором, хотя выступающий начальник не был склонен шутить.

Поначалу, правда, насторожились: скверно, когда из номера начинают пропадать деньги, и какие — целых сто долларов. Такого ещё не бывало, но сгоряча обвинять горничную тоже не следует. Прежде чем дойти до такого, надо было ещё и ещё раз убедиться, что денег в номере нет. Помогать в поисках вызвались многие, и тогда на кровати под подушкой кто-то обнаружил забытую часть туалета. Кому она принадлежала, не спрашивали, а только заржали. О чем разговор? Сто долларов, конечно, дороговато, а впредь будет наука. Тогда помощник военно-морского атташе привел цитату из трудов знаменитого адмирала Михаила Петровича Лазарева, который был одним из первооткрывателей Антарктиды:

«Всякое положение человека налагает на него обязанности. И от точности их исполнения зависит честь человека».

Намек был ясен. Несмотря на дипломатическую тонкость формы, он выглядел даже не намеком, скорее обвинением, которое многим показалось чрезмерным. Что тут такого особенного? Холостяк пригласил к себе даму. Так сам же и поплатился.

— Забыли, где находитесь? — спросил дипломат. Или не знаете, что тот, кто лжет в малом, способен солгать и в большом?

Героя данного происшествия отправили домой пассажиром на транспорте, хотя специалистов не хватало, и его обязанности пришлось распределить среди остальных. Жаль было парня. И позор его казался не по вине. Может быть, не стоило также придавать значение каким-то окуркам, случайно обнаруженным в одном номере около перерытых вещей. Заглядывали в чемоданы? Возможно, считали Василий Выра и Максим Рудых, но предлагали другое, более логичное объяснение. Горничная сдавала белье в стирку, а гостиничный бой, который таскал узлы, при этом курил. Обычная неаккуратность, не более того. Но претензия, пусть даже высказанная неофициальным порядком, могла привести к тому, что эти люди лишатся работы.

Повседневная жизнь не давала ни малейших поводов для того, чтобы расценивать эти мелочи иначе. Люди кругом приветливо улыбались, были неизменно предупредительны, вроде прораба на верфи, которая строила для нас корабли. Выра увидел на одном из шпангоутов шесть поперечных сварных швов, которые снижали прочность металлического ребра и нашими стандартами не допускались. Выяснив через переводчика, в чем дело, инженер спорить не стал, подозвал рабочего и распорядился заменить шпангоут. Моментально среагировал, причем без намека на всякие увязки, чертежи и согласования, на которые так падки отечественные бюрократы.

Также по-деловому осуществлялась приемка чертежей и запасных частей к корабельным механизмам, устройствам и оружию. За одним столиком сидела мисс с нежным именем Ширли, рядом был другой стол для старшего лейтенанта Выры. Ширли выкликала по ведомости номер позиции. Негр тут же подкатывал тележку, показывая каждую вещь в натуре. Старший лейтенант щупал, кивал, ставил на своем экземпляре галочку, и принятое барахло отвозили в специально выделенную для каждого катера кладовую. После работы Выра запирал свою кладовую на замок и, кроме того, пломбировал. Запасные части отпускали не мелочась. Лишний десяток масляных или топливных фильтров — пожалуйста. Сверхнормативные комплекты радиоламп — нате, тоже не жаль.

Через несколько дней, когда у Ширли поубавилось чопорности, она стала задавать Выре посторонние вопросы, вроде того, есть ли в России асфальтированные дороги, знают ли дети, что такое шоколад, или почему в первую мировую войну русские воевали будто бы заодно со швабами против американцев. Причем по образованию Ширли оказалась учительницей, слегка понимала по-польски, и это облегчало общение. Хотя что на это отвечать? Выра тоже был из учителей, и он только руками разводил.

Их совместный труд подходил к концу, когда мисс Ширли встретила Выру в крайнем возбуждении. Мешая слова трех языков, она пыталась объяснить, что мистера люте́нанта обманули.

— Дудки, всё принял по табелю.

— Ноу, дудки… — возражала девчонка с именем, которое журчало ручейком.

Оказалось, что по табелю действительно отпустили всё, но там не значилось береговое снабжение.

— На кой мне чёрт береговое, — сгоряча отмахнулся Выра, но на всякий случай решил посоветоваться со своими старшинами. И точно. Взять, к примеру, пружину накатника на сорокамиллиметровом зенитном автомате «Бофорс». Она столь тугая и мощная, что, распрямившись, убьет. Нельзя разбирать этот узел без специальных приспособлений.

Обратившись с запросом через нашу закупочную комиссию, будущие командиры «сабмарин-чейсерс» в конце концов получили многое, без чего невозможны нормальная эксплуатация и ремонт этих катеров. Но поблагодарить коллегу-учительницу Выра не успел. В два часа ночи его разбудили в отеле, и, как по тревоге, привезли на джипе к опечатанной кладовой.

— Мистер Горобцов, — представился мужчина в штатском, который стоял рядом с плачущей мисс Ширли. — Мы по ошибке передали вам кое-что лит- него…

«Лишними» оказались вязаные перчатки для минёров, которые надевались на всю руку до плеч, противогазы и ещё почему-то знакомая кабельная линия из специальной конструкции коаксиальных проводов.

Выра не понимал, зачем ради такой ерунды потребовалось поднимать его среди ночи. Казалось бы, ясно, что в массе забот у него не было времени разобраться во всех выделенных предметах снабжения, какие бы в них ни заключались особые хитрости.

«Могли ли существовать секреты от союзников по войне?» — рассуждал старший лейтенант. Скорее всего, поводом послужили сущие мелочи по известной формуле: «положено — не положено». Во всяком случае, мистер Горобцов не казался подавленным тяжестью происшедшего. Наоборот, в его суетливости проскальзывало сдержанное торжество.

Только утром Выра вспомнил, где он видел такую же кабельную линию. Она соединяла тумбу в ходовой рубке учебного корабля, на котором они выходили для отработки задач на тренировочный морской полигон, и вела к серому колпаку на вершине мачты, похожему на перевернутый ночной горшок. Тумба в рубке была тщательно зачехлена и сверх того опечатана.

— Икскюз ми, плиз, — смущенно извинился командир того учебного корабля. — Итс рэдиолокэйшн…

На кораблях, которые заканчивались постройкой для передачи по «ленд-лизу», не оказалось ни таких горшков на мачтах, ни таких тумб. Более того, на пяти малых противолодочных катерах, предъявленных к сдаче первыми, не было даже гидроакустики.

— Как это следует понимать? — возмущался Максим Рудых. — Позволяют себе бросаться целыми блоками, а тут, видите ли, «нехватка сонаров».

— Ты что же, забыл? — иронизировал Выра. — Это называется «плохой бизнес».

Вскоре стало известно, что передача даже таких катеришек, без гидроакустики, покамест не состоится. Хозяева верфи, ссылаясь на задержку с формированием очередного конвоя в северные порты России, отправили свою продукцию кому-то другому.

И ещё откуда-то пополз слушок, ставящий под сомнение идею перегонять «сабмарин-чейсерс» через Атлантику своим ходом. Он исходил из разных источников, только лишь меняя оттенки от дружелюбного желания предостеречь до высокомерной снисходительности, пока наконец не был сформулирован на самом высоком уровне:

«Джентльмены! С океаном не шутят. Мы на пути к берегам Африки однажды уже потеряли в шторм шесть из восьми точно таких „ши́пов”».

К сожалению, приведенный факт не был выдумкой, и с тех пор деревянные кораблики типа «сабмарин-чейсерс», водоизмещением всего в 126 тонн, применялись американцами исключительно в прибрежных водах при благоприятной погоде. А проданные для нужд королевского флота Великобритании, эти катера пересекали океан на палубах крупных, специально оснащенных транспортных судов.

Недаром говорят, что из любого свинства можно вырезать кусочек ветчины. Переговоры забуксовали. Благовидный предлог уберечь русских союзников от бессмысленных жертв был использован для обоснования проволочек с получением крайне необходимых Северному флоту противолодочных средств. Кто мог дать гарантию, что утлые скорлупки из красного дерева одолеют по океану пять тысяч миль, да ещё в период жестоких осенних штормов? Не разумнее ли подождать эдак с год, пока не будут переоборудованы транспорта для доставки?

Такая перспектива никак не устраивала ни Максима Рудых, ни Василия Выру. Они считали, что загранкомандировка и так чересчур затянулась, и буквально не находили себе места, особенно по вечерам. Через распахнутое окно их номера доносился пульс океана. Тяжелая поступь прибойной волны была громче воркотни моторов, шелеста шин, рявканья клаксонов, гула фланирующей толпы. Но размеренная обыденность прибоя не подавляла всех остальных звуков. Наоборот, голоса цивилизации казались слышнее.

Друзьям надоело коротать время в гостинице, надоело слоняться по асфальту в духоте и газолиновой гари под разноцветное мельтешение реклам. Их тянуло на природу, и парк был рядом, но близок локоть, да не укусишь. Их официально предупредили, что в темное время в парке гулять опасно. Там вполне могли укокошить, как и в некоторых кварталах, как и в заведениях с вывеской «калэрд онли» — «исключительно для цветных».

В поганом настроении, рассуждая о том, как убить время до сна, друзья возвращались в отель из учебного центра. И вдруг к поребрику прижался лакированный, «форд» последней модели и резко затормозил.

— Почему не приходите, мальчики?

Голос был женский и, показалось, ужасно знакомый. За рулем сидела официантка Мария из трактира «Русский медведь».

На сей раз заказали шашлыки, которые, строго говоря, не из наших национальных блюд. Но русские любят мясо на палочках, хотя мало кто из них понимает в нем толк. Игорь Вадимович Пухов снова подсел и стал расспрашивать о своем Петербурге. Рудых и Выра по мере сил старались удовлетворить его любопытство. Да, Исаакий стоит, как стоял. В соборе службы нет. Там подвесили маятник Фуко, который доказывает факт вращения Земли. Игорь Вадимович ничего не сказал, но чувствовалось, что это ему не понравилось.

— Скажите, — решился Выра. — Вам известен не кто Горобцов?

— Как же, — усмехнулся Игорь Вадимович. — Весьма. Честолюбивый молодой человек. Верно, сами уже догадались?

В отель ехали мимо уснувших особняков и коттеджей, мимо собственной дачи президента страны и точно такого же дома, принадлежавшего бандитскому главарю Аль-Капоне. Соседство президента и гангстера считалось местной достопримечательностью, и гордились все жители, как убедительным признаком великой демократии.

Поднявшись к себе на семнадцатый этаж, друзья опять обнаружили кипу журналов с многоцветными лакированными обложками. Всё было одно к одному. Воздух курортного местечка, незаметно сгущаясь, давил на барабанные перепонки, будто его накачивали помпой в скафандр. В такой атмосфере уже не было случайных событий и в каждом пустяке чудился умысел. Они не покупали этих журналов с картинками, где фирменные герлс, доступно улыбаясь с каждой страницы, демонстрировали всё что угодно, даже белье, которое соперничало с платьем короля из андерсеновской сказки. Шёлковые паутинки, как бы сходя на нет, оставляли одну лишь весьма привлекательную натуру и вполне реальную стоимость модного предмета в долларах и центах. Галантерейно-трикотажная реклама обоим была ни к чему. Цены кусались. Раиса Петровна по своему основательному характеру приняла бы за личное оскорбление любой невесомый презент, кроме, разве, чулок. А Максиму вообще не о ком было заботиться. Но откровенные иллюстрации обладали мистической притягательностью. Отказаться от рассматривания было невозможно, хотя от этого вскипала кровь.

— Я больше не могу, — орал Максим, раздирая в клочья мелованную бумагу.

Однако уничтожению журналы не поддавались. Кто-то гостеприимно и безвозмездно заботился о возобновлении наглядной агитации.

— Не смотри, — советовал Выра, хотя и сам, бывало, нарушал зарок.

— Я живой человек.

— Ты, хлопче, скорее карась. Живца видишь, а не крючок.

Оберегаясь от соблазнов, им пришлось выступить с решительным меморандумом перед горничной, которая доставляла мелованную макулатуру. Нота была составлена заранее на двух языках, причем оба текста имели одинаковую силу. Хорошенькая Кэт молвила «о’кей!», и следующим вечером по возвращении из центра подготовки экипажей приятели с облегчением отметили девственную чистоту журнального столика. Зато на камине красовалась кабинетная пепельница художественной работы. На краю зеленоватой чаши, поджав ноги и обхватив колени, сидела купальщица. Загорелая бронза отражалась в полированном цветном стекле, как в бассейне.

— Опять? — возмутился Рудых.

— Брось, Макс. Это тебе не реклама.

И точно. Коммерческий дух не водил резцом ваятеля. Приверженец реализма, он не упустил ни единой подробности.

— Эта обошлась без паутинок, — непримиримо сказал Рудых, нажав на звонок.

— Вон! — скомандовал он горничной, выразительно махнув в сторону пепельницы.

— Ноу! — возразила она. — Ит из пье-дар-рок.

— Пошла ты вместе с такими подарками к мамочкиной матери, — раздельно объявил Максим.

Василий Выра поморщился, и тогда приятелю пришлось дать разъяснение, что его адресок по-иностранному означает «гранд-мадам».

— Ай д-нт андерстенд, — совсем растерялась Кэт, убеждая Выру в том, что языковый барьер не всегда во вред.

Волей-неволей Максиму пришлось обратиться к пантомиме, древней как мир. Брезгливо взяв статуэтку, он хотел отправить её в корзину для бумаг, но поломал. С резким хрустом фигурка откинулась на спину. От неожиданности Рудых обомлел. В прелестной купальщице была заключена скабрезная зажигалка. И горничная уже протягивала ему пачку сигарет «Олд голд». Кэт, по-видимому, находила шутку ужасно забавной.

Выра ещё с курсантских времен знал взрывной характер однокашника, но тут вмешаться не успел. Хохочущая горничная, в момент взлетев, заняла положение антиподов, попутно предъявив на обозрение восхитительные подробности. Максим, размахнувшись, отпечатал звонкое тавро на том месте, где бархатистая кожа оставалась незагорелой. Тоненько пискнув, Кэт с заметным ускорением выскользнула в коридор.

— Соображаешь, что натворил?

— Она издевалась, чёрт подери, — оправдывался Максим, потирая ладонь. — Между прочим, я не из бронзы.

— Карающая десница, похоже, из чугуна.

По-кошачьи помаргивая зеленым глазком, приемник искушал «Серенадой солнечной долины»: «Ю толд ми, ю лав ми…»

— Может, и радио теперь отшлепаешь? — ругался Выра, вспоминая грозные намеки военно-морского атташе. Как бы и в самом деле не пришлось им запеть лазаря, доказывая, что они не верблюды с этикетки сигарет «Кэмел». Здешние обычаи, допуская фривольные фотографии и рисунки, вместе с тем уживались с откровенным фарисейством. Обратиться к незнакомой даме с любым, самым невинным вопросом считалось немыслимым оскорблением.

Утром в номер заявилась другая горничная. Кэт исчезла, так же как до неё исчез бой — рассыльный отеля, как петти-офисер Лью Грум. Максим Рудых маялся в ожидании скандала. А предусмотрительный Выра спрятал до поры проклятый сувенир, решив, что избавиться никогда не поздно, а без статуэтки не оправдаться, если начнут расследовать жалобу пострадавшей горничной.

Катеров всё ещё не выделяли. Ночи одолевали тропической духотой, и днем было не лучше. Максим и Выра не могли больше купаться. «Обрыдло… Об-рыд-дло», — соглашался прибой. Чего хорошего, когда распятый на солнце, оплавленный океан, точно в конвульсиях, накатывал мёртвую зыбь.

Глава 5. Пятница падает на тринадцатое

Радиограмма была получена вдогон на третьи сутки перехода, когда ветер в снастях уже сам выговаривал иностранное слово из метеосводки: «хар-р-рри-кейн-н-н». Слово было известно Выре, прежде всего, как марка британских истребителей-перехватчиков, и ему не верилось, что прежде всего оно означает «ураган». Радиограмма «шторм эдвисори» настойчиво советовала вернуться, хотя несколькими днями ранее прогноз был вполне благоприятным. Тут, хочешь не хочешь, невольно вспомнился переполох по поводу даты подъема советского военно-морского флага на первых трех катерах. Максим Рудых и Василий Выра, стремясь побыстрее окончить формальности, предложили назначить церемонию в ближайшую пятницу, получили в ответ «о’кей», а тем же вечером к ним прибежал встрепанный переводчик:

— Господа, верно, запамятовали — пятница падает на тринадцатое…

— Ну и что? — не понял Максим.

Тут переводчик сообщил подробности, на которые оба приятеля не обращали ровно никакого внимания. В отеле «Коламбус» после двенадцатого этажа шел сразу четырнадцатый и ни один номер не оканчивался на роковое число. Как ни смешно, но здесь этому придавалось значение на самом официальном уровне.

— Свой флаг поднимаем, не ваш, — возразил Максим.

Ясно, ему не хотелось поддерживать дикие суеверия, но Выра видел, что Максиму тоже стало неприятно. Недаром сказано предками: «Тот, кто бороздит море, вступает в союз со счастием, ему принадлежит мир, и он жнет, не сея, ибо море есть поле надежды…» Это из надписи на кресте, найденном на острове Шпицберген. И правда, надежда нужна всем, и особенно нельзя без неё обойтись, если имеешь дело со стихией. Кому охота, чтобы торжественный обряд омрачился разными сомнениями? Однако дату менять не стали, утешаясь тем, что мир по природе своей материален и, следовательно, удача должна сопутствовать как раз тем, кто не уповает на мистику.

Готовились тщательно. Глубинные бомбы и снаряды из кранцев первых выстрелов убрали глубоко в погреба для повышения остойчивости на качке. Потом заварили на палубах вентиляционные грибки, наглухо герметизировав корпус. Наконец учинили генеральную проверку мореходности, дождавшись шторма при переходе от Флориды в Нью-Йорк. Такая оказалась заварушка, что сопровождающий их группу «систер-шип», то есть однотипный катер, под звездно-полосатым флагом известил семафором, что в такую погоду следовать не может, рекомендует вернуться, и после вежливого отказа возвратился в свою базу. Они же ничего — держались. Маршрут был согласован заранее, а риск не так уж велик. Шли в их территориальных водах, зная, что по первому же радиосигналу, а может быть и без такового, будут приведены в действие мощные средства береговой охраны. Экипажи в случае чего спасут. Не столь из гуманности, а чтобы потом иметь веские основания показать нам шиш вместо боевых противолодочных средств.

Василий Выра не сходил с мостика двое суток, пока не закончился эксперимент длиной тысячу миль. Наутро после швартовки его разбудил грохот.

— По трапу бегом! — дурачился Максим, показывая на распахнутый люк над головой с узкой вертикальной лесенкой, которая позволяла только лазать. Максим никак не мог привыкнуть к каюте без дверей, без иллюминаторов и называл её погребом. Глухие переборки, странность общения, когда сначала видишь ботинки на ступеньках-балясинах и в последнюю очередь лицо посетителя, вполне соответствовали представлению о погребе, если бы не письменный стол с откидной крышкой, превращающей его в обеденный, да три койки: две — этажеркой — покамест пустующие, а с другого борта отдельное ложе для командира катера.

Рудых второпях загремел с трапа, но это был пустяк по сравнению с принесённой им новостью. Москва радиограммой дала «добро» на дальнейший путь.

— Не кажи «гоп», доки не пересигнэшь, — зевнул в ответ Выра.

Мускулы у него гудели, как, телеграфные провода.

— Пока приказано принять продовольствие. Сам знаешь, что дома-с этим не разбежишься…

— Це дило, — оживился Выра.

На бессменной штормовой вахте ему было не до еды, после швартовки — тоже, едва добрался до койки. После отдыха у него разыгрался зверский аппетит, а голодному человеку не рекомендуется оформлять документы на получение продовольствия.

Старший лейтенант выписал полугодовой запас всякой снеди: муку, сахарный песок и кофе в мешках, концентраты, печенье, ящики сливочного масла, консервы в картонных коробках, банки с фруктовыми соками, а сверх того полторы тонны мороженого мяса и двести галлонов молока. Все отпустили без возражений и доставили прямо к причалу на грузовиках. Ну хоть бы кто напомнил, что водоизмещение катера всего 126 тонн, отведенных и на людей, и на тяжелые дизеля, и на топливо, и на пресную воду, и на оружие с боеприпасами. Ну ладно: муку и кофе удалось затолкать, сложив штабелями в носовом кубрике, а молоко куда девать? И главное — зачем его столько? Кто же знал, что галлон совсем не литр, а почти четыре литра?

Боцман Осотин получил приказание закрыть питьевые бачки, но предупредил:

— Команда будет роптать.

— А молоко полезнее.

— Дак всё одно скиснет, — обнадежил Петр и тут же попросил выписать ручную помпу.

— Обойдешься! Жратву некуда разместить, а ему — помпу.

— Бог не выдаст, свинья не съест!

Боцман заметно обнаглел и на него пришлось прикрикнуть. Однако это не спасло молоко, которое все же заквасилось, а говядина, сплошной филей без единой косточки, оттаивая, пустила слезу, и над ней уже роились мухи. Пропадало добро, и Выра, страдая, не мог обойтись без верного боцмана.

— Что будем делать?

— Пока в порту, молочные фляги за борт на шкертах. Будут как в погребе.

— А в море?

— Принайтовим на стеллажах заместо глубинок.

Другими словами, Осотин предлагал накрепко привязать бидоны в специальных ячейках для глубинных бомб. Выре это показалось разумным.

— Мясо — завялим! — продолжал боцман, ободренный кивком. — Давайте мешок соли и пустой ящик. Всего и дело́в.

— Коли берешься вялить — действуй. А ящик найдешь сам на причале…

Бесхозную тару в порту раздобыть не удалось. На причалах не было ни соринки, не то что ящика. Выре пришлось подписать для боцмана еще одно требование на ручную помпу, но обязательно в деревянной упаковке. Вдвоем они долго химичили, распихивая грузы по нижним помещениям катера, который оседал на глазах. Портовый надзор, заметив, что ватерлиния ушла в воду, потребовал провести кренование и выяснить, как повлиял перегруз на мореходные качества. Однако инспектора были снисходительны и после бутылки бренди подписали все нужные бумаги.

Вяленое мясо Осотин подвесил к мачте и рядом ножик на прочном лине. Каждый, кто не укачивался, мог отрезать кусок вяленого филея и запить простоквашей. Так и питались, на манер древних ушкуйников. Приготовить горячую пищу в океане всё равно оказалось невозможно.

Державный ветрило стервенел от норд-оста, вольготно о́рал-распахивал, сгребая воду в складки. Он разбивал гребни, мёл брызги поверху, закручивая как в буран. А небо, изнемогая, ссутулилось от тяжести облаков. Небо едва не падало на вздыбленную волну.

В голове ордера шел тральщик типа «амик». Это слово происходило от американского термина «ауксилери майн-свиперс», в дословном переводе означающего «миновыметальщики вспомогательных морских сил», а сокращенно «АМ». Это был большой по сравнению с катерами корабль, водоизмещением почти в тысячу тонн. На расстоянии полмили он то показывался целиком, то пропадал из видимости — как бы тонул. В пучине скрывались последовательно: палуба, мостик и наконец мачта высотою в двадцать метров.

Ничего не оставалось на поверхности, и Выру охватывала жуть, пока белую кипень опять не протыкали, всплывая, сначала мачта, потом мостик, палуба, корпус. Тральщик издали казался ничтожным, а был, однако, очень прочным, цельносварным. Деревянный катеришко Максима Рудых, точно такой, как у Выры, шел ближе, держался почти рядом, но смотреть на него было еще страшней. Катер швыряло и накрывало с мачтой. Подброшенный на гребень, он зависал с обнаженной кормой, под которой отчаянно, бешено крутились голые винты.

На борту у Выры винты тоже взвывали, идя вразнос, каждые пятнадцать секунд. Чтобы уберечь дизеля, требовалось сбавлять холостые обороты, а в следующий момент корма опускалась, и возникал пик нагрузки. Упустить его тоже было нельзя. Иначе двигатели могли заглохнуть. Задыхаясь в отсеке без вентиляции, привязанные ремнями к боевым постам, мотористы изменяли режим движения четырежды за минуту, то и дело продувая кингстоны, чтобы не допустить засоса в систему охлаждения.

Рулевой правил вслепую по гирокомпа́су. Иллюминаторы перед ним лишь светлели и темнели, не освобождаясь от потоков. Волна била в левую скулу катера, с легкостью разворачивая корпус. И катер скатывался по склону лагом, поперек курса. И каждый следующий вал грозил опрокинуть, если не успеешь развернуться навстречу ему. Рулевые успевали, хотя и выматывались начисто за десять-пятнадцать минут вахты. Только Выре не было подмены. На океанском переходе, подобно господу-богу, он оказался единым в трех лицах, то есть нес службу и за себя, как командира катера, и за не назначенного еще помощника командира, и за штурмана. Что делать? Из-за нехватки личного состава вместо штатных тридцати пяти человек экипаж временно сократили до двадцати. Одно из спальных мест в офицерской каюте занимал пока дивизионный механик, но ему нельзя было доверить ходовой вахты.

Старший лейтенант Выра с беспокойством ощущал, как его катер, постепенно тяжелея, всё трудней всходил на волну. Он уже не «отыгрывался», сбрасывая с палубы воду, а протыкал гребень, шел в пучину вроде подлодки. Вот какая расплата ожидала Выру за бессовестное куркульство. И ему вдруг показалось, что щедрость американских властей и либерализм портового надзора были не случайны.

«Вот карась, — запоздало корил он себя. — Хиба ж кто знал? Клюнул на голый крючок».

Дивизионный механик первый раз за поход поднялся на ходовой мостик. Он был одет так же, как Выра: в кожаный реглан на меху и сапоги-ботфорты с наружными застежками по голенищу.

— Кажется, отплавали, — заметил механик и стал надувать оранжевый спасательный жилет.

Он явно не шутил и, в общем, объективно оценивал обстановку, но его жилет был смешон. Нынче не то чтобы выловить, даже не разглядеть людей, очутившихся за бортом. Невольно улыбнувшись, Выра сообразил, что мысли о «голом крючке» тоже померещились ему с испуга. Власти, да и чиновники портового надзора, скорее всего, полагали, что русским виднее, что взять с собой на борт. Если они моряки, сами должны соображать, а власти за них не отвечали. Гибель катера была бы использована недоброжелателями в своих интересах, но специально никто этого не подстраивал.

— Отплавали? — разозлился Выра и тут же рявкнул: — Боцмана ко мне!

Плотная фигура в зеленой альпаковой куртке с капюшоном и таких же теплых водонепроницаемых штанах тут же стала рядом. Петр Осотин возник как черт из коробочки.

— Как там внизу?

— Скрипит, — крикнул боцман, имея в виду, что обшивка катера заговорила немазаной телегой и натужный звук этот, напоминая о несовершенстве материала, казался особенно противным. — Еще сильно бьет. Из носового кубрика все сбежали.

— Как это? Почему раньше не доложили?

— Дневального не назначали, — напомнил Осотин, намекая, что тогда бы он заставил нести службу. А так не всё ли равно, где матросы отдыхают. Но людей не хватало, и Выра понадеялся, что подвахтенная смена так и так проследит за порядком.

— Осмотреть кубрик!

В самом деле, это надлежало сделать немедленно. Ведь сутками раньше катер лучше всходил на волну. Раз так, дело не в грузе. Но в чем? Приказать просто, но попробуй добраться до люка, расположенного на верхней палубе, сразу же за носовым зенитным автоматом системы «Бофорс». Попробуй-ка сунься, если вода, вставая торчком, разила под вздох. Осотин, обвязавшись прочным плетеным фалом, рванул вперед короткой пробежкой. Его накрыло раз и другой, а потом он вообще исчез из глаз. Скорее всего, Выра потребовал невыполнимого, и теперь он терзался, понимая, что привык к Петру Осотину, и еще потому, что в такую завирюху без опытного боцмана никак не обойтись.

А катер заметно грузнел. Его валило на борт до шестидесяти пяти градусов, может и больше. Стрелке-грузику кренометра не хватало шкалы. Обычно в конце каждого, размаха Выра ощущал эдакий рывочек. Словно утыкаясь во что-то, катер начинал выпрямляться, чтобы найти такую же опору на другом боку. Сейчас корпус валился свободно, рывочек ослаб вместе с уверенностью в том, что этот крен не станет последним. Чёрт побери, цел ли боцман? Кем же тогда его заменить?..

— Товарищ командир! — Осотин стоял рядом, отряхиваясь как утка. Он был невредим, если не считать синяков. — Первый кубрик затоплен по самый люк…

Дивизионный механик от такой вести отпрянул, и Выре пришлось рявкнуть, приводя его в чувство:

— Чего болтаешься здесь? Инженер ты или не инженер? Иди разбирайся…

Пробоины, к счастью, не обнаружили. Всё объяснялось куда проще. За двадцать минут до конца каждой вахты было приказано включать трюмно-пожарную систему на откачку. На наших кораблях для этого требовалось открыть забортный клапан, а при закрытом вода под давлением нагнеталась в пожарную магистраль. Трюмные машинисты поддались закоренелой привычке, совсем забыв, что заморская техника действовала в обратном порядке. Напором воды вырвало пожарный рожок в пустом кубрике, но этого никто не заметил. Трюмные аккуратно подавали в кубрик забортную воду, считая, что откачивают её.

Выре от такой информации стало тошно, особенно если учесть, что в кубрик было напихано 120 мешков крупчатки, 80 мешков сахарного песку, 20 мешков кофе. Его подмывало обрушиться на двух разгильдяев, которые загубили столько добра и едва не отправили весь катер на корм рыбам.

— Осушить! — приказал он, ничего не добавив для ясности.

Остальные слова пришлось отложить на потом, когда аварийные помпы справятся со своей задачей. Главное, в корпусе не оказалось дырки, а остальное — семечки. Помпы не могли перекачать океан, но освободить замкнутый отсек для них не проблема. Выра напряженно искал признаки уменьшения качки, но катер стал вести себя еще хуже. Это означало, что с понижением уровня воды в кубрике возникла свободная поверхность. Жидкость, свободно переливаясь с борта на борт, еще более понижала остойчивость катера.

— Скоро вы там? Доколе можно чикаться?

— Помпы не тянут, — сообщил дивизионный механик. — Скорее всего, забиты приемные патрубки…

Патрубки находились под палубным настилом кубрика, и очистить их можно было только вручную, ныряя в холодную воду.

— Добровольцы есть? Только скорее, — торопил Выра. — Сами видите, что делается.

Среди грохота бури и тяжких, сотрясающих душу ударов неослабно орал норд-ост. Голос его в снастях поднялся до визга. Необузданные валы, рождаясь из пучины, росли до неба. Они подбрасывали, валяли и крутили, добивая без пощады.

— Водки дадите? — спросил боцман, и на сердце у Выры слегка отлегло.

— Дам.

— И брусок масла…

— Хоть два.

Водки у него не было. Только бренди. А сливочного масла сколько угодно: брикетами в цветном станиоле по фунту весом. И еще имелся резиновый полу-шлем с баллоном, гофрированными трубками и загубником. Но водолазным прибором еще не пользовались, а главное, боцману предстояло нырять в темноте, без связи, в наглухо задраенном помещении. И ему не помочь, если откажет техника, или тело сведет судорогой, или… Подумаешь, стакан бренди или масло! Для такого дела ничего не жалко.

Решетки приемных патрубков засорились кофейными зернами. Кофе пропал весь, сахар тоже растворился, а с крупчаткой ничего не случилось. Она лежала в коконах из соленого теста, которое, подсохнув, стало скорлупой, и мешки потом приходилось вскрывать топором. Зато стало ясно, почему погибли «систер-шипы» у берегов Африки. Скорее всего, американцы опрокинулись, израсходовав газойль из топливных цистерн. Центр тяжести неизбежно переместился к верхней палубе, где располагались глубинные бомбы и кранцы первых выстрелов, а штормовая волна доконала.

Старший лейтенант Выра, конечно, пожадничал с продовольствием, но он, как моряк, жадничал грамотно. Получалось, что мореходность маленьких катеров, так же как древних ло́дей или ушкуев, в конечном счете зависела от самих ушкуйников, то есть от личного состава…

Перед Хвал-фиордом на восточном побережье Исландии их встречал английский корвет. Облака разошлись, открыв совсем иные, чем над Флоридой, холодные звезды. Звезды уже не моргали, пристально разглядывая утлые суденышки, которые пошатывались с борта на борт, кивали искорёженными надстройками, брели кое-как, словно с дрожью в коленках. Однако в ордере двигались все катера. Все до единого.

Вдоль борта приземистых крейсеров флота его величества, на необъятных палубах линкоров и авианосцев были построены команды.

«Кого-то встречают», — устало подумал Выра и вдруг услыхал оркестр. Привычные, до боли знакомые, родные слова сами ложились на звуки марша: «Наверх вы, товарищи. С богом — ура! Кипящее море под нами…»

— Вот это номер! — крикнул Максим с мостика своего катера. — «Варяга» знают…

На мачте флагманского британского корабля взвились три флага.

— Хорошо сделано! — расшифровал их значение сигнальщик по книге международного свода. Оказывается, встречали-то их.

— Коли так, ладно, — кивнул старший лейтенант Выра, а про себя подумал, что на такой переход можно решиться или по молодости, или по глупости, а повторить его — разве только под пистолетом.

Глава 6. О флотских досугах

Берег всплыл на пределе видимости. Отчеркнутый твёрдым горизонтом, он походил вначале на облачко и как бы принадлежал небу, но, постепенно раздаваясь, тяжелел каменными откосами. И глаза стали различать подробности рельефа, для опознания которых не требовалось заглядывать в лоцию. И от унылого побережья веяло домашним теплом.

Вот и закончилась кругосветка. Старшие лейтенанты Рудых и Выра со своими спецкомандами пересекли два океана и три континента с запада на восток. Всем почему-то казалось, что в главной базе флота их ожидает торжественная встреча, но, видно, загордились, слишком привыкли к привилегированному положению гостей. В точке рандеву обменялись позывными со старой калошей, которая при ближайшем рассмотрении оказалась дозорным кораблем. Свернув со знакомого фарватера, он привел катера в пустынную губу. И там сигнальщики приняли первый семафор с распоряжением выделить подвахтенную смену для сколачивания плавучих причалов.

«Сказылись воны там, чи шо?» — с раздражением подумал Выра и тут же осадил своего боцмана, который выразил те же мысли, только по-русски.

— Двадцать суток не спамши, — громко ворчал Осотин, и это был факт. Но, видно, сам Выра тоже потерял чувство реальности, хотя до сих пор не услышал ни единого выстрела.

Морская война негромкая, и состоит она не столько из скоротечных схваток, а в основном из ожидания боя, напряженного, целеустремленного, бдительного… Северный флот воевал. Поэтому вместо торжественной встречи подвахтенная смена застилала бревенчатые рамы на железных бочках-понтонах серыми просоленными досками. В дело шел бесхозный плавник, выплюнутый прибоем. Рискованные «лесозаготовки» были возложены на команды дозорных кораблей — после смены с боевого дежурства. В каменных распадках сушились впрок штабеля бревен и пиленой древесины.

На катера зачастили флагманские специалисты, снабженцы, представители отдела кадров и отдела комплектования.

— Добро переводим, товарищ командир! — ворчал боцман Осотин.

Петр Осотин считал все корабельные припасы своими, тем более что корешки накладных он благоразумно не сохранил, а снабженцам объяснял, что там никакой бюрократии и в помине нету. Если не верят, пусть проверяют через Наркомат внешней торговли.

— Ты это брось, боцман. Не будь куркулем. А тех, кто отличился, надеюсь, Родина не забудет.

— Орденок никому не лишний, — соглашался Осотин, который, надо думать, уже пронюхал о наградных листах. — А харч надо бы придержать.

Выре тоже было жаль расставаться с запасами. Он сквозь пальцы глядел на боцманские хитрости, но сам по мелочам не скопидомничал, неизменно приглашая к столу после делового разговора. Выра был убежден, что, раз идет война, согласования не могут продолжаться до бесконечности.

Конец им положил сам командующий. Вызвав катера в главную базу для смотра, он за полчаса разрешил все споры, вручил награжденным ордена и медали и в заключение пообещал назначить им такого командира, который бы «новгородское вече» не разводил. Потом он разрешил увольнение на берег, тем более что гарнизонный Дом офицеров приглашал на концерт приезжих артистов.

— Подмени, дружище, — пристал к Выре Максим, которого, как на грех, назначили дежурным по дивизиону. — Завтра фронтовой бригады из театра уже не будет, а тебе какая разница днем раньше или позже увидеть свою Раису.

Разница, понятно, была. Василий Выра тоже не считал себя бронзовым и жену не видел почти целый год. Но просил друг, и Василий ему уступил.

Поздним вечером после концерта Максим неожиданно вернулся на причал, и не один.

— Представляешь, «Серенаду Солнечной долины» здесь тоже поют: «О прошлом тоскуя, я вспомнил о нашей весне. О как вас люблю я, в то утро сказали вы мне…» Ясно, что мне захотелось познакомиться с исполнительницей.

Максим пообещал ей показать заморский катер, хотя время для экскурсий было не слишком удачное и, главное, это допускалось только с разрешения Военного совета.

— Ты же знаешь… — напомнил Выра. — И потом уже дали отбой…

— В кубрики не поведу. Ей там неинтересно, — заверил Рудых. — А что касается разрешения — ты нас не заметил.

По обязанности дежурного Выра должен был воспрепятствовать, но махнул рукой, надеясь, что после награждения вряд ли кто посмеет учинить проверку службы. Во всяком случае, до утра.

Но дежурный по дивизиону ошибся в расчетах. Часа в четыре по местному времени на причале появился маленький ростом, очень интеллигентный капитан первого ранга с засургученным пакетом в руках. Выяснив у Выры, кто из офицеров на берегу, он приказал немедленно направить за ними посыльных-оповестителей. У дежурного по дивизиону екнуло сердце, и он предложил сразу же сыграть тревогу.

— Отставить! «Соловьи, не тревожьте солдат», — тоненьким надтреснутым голосом замурлыкало новое начальство. — Жаль, что не попали вчера в концерт: «Пусть солдаты немного поспят». Да, да. Очень мудрый романс, проникнутый заботой о личном составе. А солистка, скажу я вам… Какое сопрано и какой репертуар. Да, да. И не возражайте.

Катер Максима Рудых был ошвартован третьим корпусом. Проверяющий, деликатно постучав в люк офицерского помещения, откинул его и стал осторожно спускаться по отвесному трапу. С каждым шагом он как бы погружался в каюту, по колени, по пояс, потом по грудь… Едва окунувшись полностью, капитан первого ранга выскочил обратно подобно пробке от шипучего вина.

— Так, — сказал он вахтенному возможно сдержаннее, воздев упавшее пенсне. — Когда ваш командир, гм… освободится, передайте ему приказание прибыть с докладом. Буду ожидать у дежурного по дивизиону.

Подозрительно оглядевшись в каюте у Выры, проверяющий убедился в том, что койки не заняты, после этого он разрешил хозяину сесть, по-прежнему не требуя от него объяснений. Максим Рудых быстро явиться сюда не мог, а молчание вдвоем слишком интимная вещь. Перестав наконец официально сопеть, гость счел возможным перейти к беседе на нейтральную тему. Он спросил очень вежливо, показывая на зажигалку:

— Имитация под малахит? Весьма любопытно. Ну-ка, ну-ка. Патина на бронзе?

— Собирался выбросить, но… знаете, как нам досталось в океане. Шесть тысяч миль. Всё время на мостике…

— И напрасно собирались. Да, да. Отменная кабинетная вещица.

Зажигалкой Выра никогда не пользовался. Оставалась надежда, что потайную кнопку сразу не обнаружить, что пружинка ослабла или, на худой конец, фитилек не вспыхнет без заправки бензином. Увы, скабрезная конструкция сработала безотказно.

— В любой каюте одно и то же, — сухо обобщил капитан первого ранга, брезгливо отдернув руки. — Теперь всё ясно, как вам доставалось. Да, да. И не возражайте…

— Нас хотели спровоцировать… — оправдывался Выра.

— Старшему лейтенанту Рудых — десять суток ареста, — перебил капитан первого ранга, решительно направляясь к трапу. — За… допуск на корабль гражданских лиц. А вы, товарищ Выра, как дежурный по дивизиону, извольте отсидеть любую половину этого срока. Да. Да…

В последний момент перед выходом катеров из главной базы Выра догадался командировать старшину первой статьи Осотина к себе на квартиру с коротким сообщением о прибытии на флот и пакетом с подарками, которые ему так и не удалось вручить лично.

— Тут недалеко. Одна нога здесь, другая там.

— А если, к примеру, патруль?

— Скажешь — оповеститель.

— Время военное, товарищ командир. Кому охота попадать в дезертиры?

Выдав боцману увольнительную, Выра никак не предполагал, что тот замешкается и не вернется к отдаче швартовых. Может быть, жена была на дежурстве в госпитале? Но с документами Осотин на берегу не пропадет, да и Раиса, получив подарки, останется без претензий. Кто теперь знал, через сколько времени Выра получит возможность сам заявиться домой?