Морфоз. Повесть белой лилии

Глава X Элементал

Минуло около семи дней, как я без цели скитался в индустриальных лабиринтах мегаполиса. Иногда шёл снег. Тогда я внимательно следил за траекториями плавно вальсирующих хлопьев, просчитывая, куда они опустятся, или, поймав крошечное кристальное чудо в ладонь, в которой оно не таяло, рассматривал затейливую многогранную структуру. Я знал причины и принципы, согласно которым капля воды приобрела ту или иную форму, но всё же научился видеть в снежинках нечто сверх того. Не геометрию кристаллов и их симметрию. Я научился видеть в этом застывшем кружеве его красоту.

…На восьмой день, отрешённо созерцая плавные пируэты зимы, я внезапно ощутил подле себя некое присутствие. Чувство, пронзившее мой разум, было резким, щекочущим и неприятным. Пелена обречённости, рухнув тяжёлым занавесом, затмила для меня Солнце: энергии, что я распознал, принадлежали моему миру. Неужели… вот так всё завершится? Бездарно, не успев и начаться? Однако мигом позже я понял, что существо, опутавшее меня своими бесплотными щупальцами переменчивой пульсирующей энергии, являлось созданием довольно низкого плана. Это был элементарий, не имеющий даже зачаточного самосознания. Я стал рассеян, раз сразу не понял, в чём дело. Видимо, страх пред встречей со Стражами Истины довлел надо всеми моими размышлениями. Ещё секунду спустя я догадался, кто притащил эту сущность сюда.

«Мигель!..» Мой ученик вздрогнул и обернулся, рукою задев восковую свечу, коптящую на столе. Она упала, и грязно-желтый воск растёкся бесформенным пятном, запачкав манжету белой рубашки устаревшего кроя. О, на сей раз, я был зол не на шутку. Ведь я запретил ему, СТРОЖАЙШИМ ОБРАЗОМ запретил! Как посмел он преступить чрез моё слово? Как отважился на такое?

…До встречи со мной, discipulus meus достаточно практиковал магию и имел неплохую осведомлённость в сфере демонологии, хотя и был молод по человеческим меркам. Он даже умел приручать и использовать в своих целях примитивных земных элементалов – низших духов, лишённых собственного развитого сознания и представляющих собой стихийные силы. Я научил его большему. Куда большему. Показал, как распоряжаться тонкими сферами с достаточной долею свободы. Мне это казалось совсем не сложным. Однако на практическом примере я решил разобрать ситуации наиболее трудные, неосмотрительно совместив несколько задач в одну: взаимодействие различных миров, выстраивание перемычек меж вселенными, когда это допустимо, а также внепространственную связь всех существ единого мироздания. Всё вышеперечисленное я без зазрения совести продемонстрировал и объяснил на примере мира собственного и мира людей. Однако я никогда не доводил процесс до конца, предусмотрительно завершая эксперимент до достижения критической отметки, и уж тем более не притаскивал всяческих тварей сюда, распахивая «форточки» в столь опасные для человека области как моя Morati. Ведь для понимания сути явления хватало и полуфаз. Я и помыслить не мог, что мой ученик дерзнёт поступить подобным рискованным образом. Хотя… Но что свершить такое ему в принципе удастся – вот уж чего я точно не представлял! Элементарии иных миров зачастую весьма опасны и враждебны, особенно если оказываются в чужеродной среде. С таким же успехом можно попытаться вытащить крокодила из воды за хвост. Нелепо и безрассудно! Элементал моей Вселенной, привлечённый в чуждый ему мир, обладая притом наибольшим энергетическим сродством со мной, нежели с какой-либо иной сферой или существом Земли, буквально прошёл по моим следам: будто стальная стружка, тяготеющая к магниту. Он нашёл меня. А это значит…

Пару секунд я не находил слов дабы выразить своё негодование по поводу поступка моего ученика. Юноша же, тем временем, медленно поднялся из-за стола, обернувшись ко мне. Он был бледен, как мел, но улыбался. Непростительная беспечность!.. Я, сложив руки на груди, и приняв вид отрешённый, но серьёзный, заговорил первым, спросив с холодком в интонации: «Твои объяснения? Я жду». Мой голос звучал спокойно и ровно, хотя в груди пурпурным заревом бушевало пламя почище геенны огненной. Недопустимая опрометчивость могла стоить и самому Мигелю, и мне по более жизни. Наверное, почувствовав моё настроение, юноша перестал улыбаться: лицо его приняло сосредоточенный вид. Чуть дрожащим голосом мой juvenis alumnus тихо ответил, что искал меня, и иного способа у него не было. Элементарии его родной планеты были в данном деле непригодны: они не могли меня «учуять». А вот низшие духи моего мира для этой задачи вполне подходили. Молодой маг не учёл лишь одного, хотя, видно, просто не подумал о том: притащив такое существо сюда, он, можно сказать, указал пальцем всей моей Вселенной на то, где меня следует искать – и время, и место. Мы ведь связаны с каждым созданием своего мира. И связь эта прочна. Я так долго путал следы в многомерной пространственно-временной сетке мирозданий, и всё пошло прахом из-за одной глупой человеческой оплошности! Я вдруг ясно представил себе безучастные глаза Хранителей и то, как медленно под моими ногами разверзает своё ненасытное жерло Зыбь. Моя ненависть к ней была беспредельна. Как и мой страх, что свирепым псом терзал останки благоразумия, обгладывая их, словно окровавленную кость. Внезапно я ощутил внутри себя жгучее и бесконтрольное чувство, что уподобилось расплавленному металлу, выплеснувшемуся за края переполненной изложницы. В том, что этот кошмар, мой самый страшный кошмар, случится так скоро, была и его вина – моего легкомысленного ученика!..

Я чуть склонил голову вперёд, чувствуя во всём теле упругое напряжение, подобно раздразненной, готовящейся к броску гадюке. Миг спустя, я, оскалившись, вцепился своими холодными пальцами в плечо изумлённо раскрывшему глаза юноше, прижав его спиной к ребру столешницы. Последняя из свечей опрокинулась, разбрызгав восковые капли по сторонам, но, тем не менее, продолжила гореть, да и сам стол чуть не перевернулся. Однако опёршись на столешницу второй рукой, мне удалось удержать его в равновесии. Я не до конца осознавал, что творилось со мной в ту секунду. Будто разумная уравновешенная часть моего «Я» стремительно ушла под воду, а на поверхности оказалось то, что я и вообразить не мог. Я ли это вообще? Или кто-то другой, смотрящий моими глазами? Кто-то новый, рождённый здесь, совершенно иной. Тот, кто умеет чувствовать. Способный ненавидеть и бояться. Склонный к заблуждениям. Допускающий ошибки. Я стал абсолютно другим существом. Подобно здоровой клетке, поражённой раком.

…Продолжая скалить зубы, и едва сдерживая желание придушить Мигеля, прежде переломав ему все кости и вырвав все позвонки по одному, я едва процедил сквозь плотно сомкнутые челюсти единственную фразу: «Ты понимаешь, что ты натворил?!» В ту пору мне было не до литературных изысков и изящных объяснений. Если бы я дышал, то, вероятно, от злости бы задохнулся. Discipulus meus, опираясь двумя руками позади себя на плоскость столешницы, дабы не быть опрокинутым на неё, ни мало не опасался смотреть мне в лицо, хотя, думаю, я был страшен – не хуже легиона тёмных гениев. В обсидиановых зеркалах моих глаз плясали янтарные искры бьющегося на свечном фитиле огня, тем самым подчёркивая их холодную мрачную глубину. Правильные черты заострённого лица, сведённые спазмами гнева, приобрели плотоядное выражение, особенно вкупе с хищным, почти, что животным оскалом. За ошибки нужно платить, – стучала в моей голове невесть откуда взявшаяся мысль. Светлые глаза Мигеля, глядящего на меня, лихорадочно блестели, но в целом лик его хранил спокойное, хоть и слегка напряжённое выражение. Время будто замерло меж нами вязкой тягучей массой, застыв льдинками в неподвижности взглядов. Ещё мгновение, всего один жест и я освобожусь от этого невыносимого напряжения. Я убью его.

Зазвучавший в тиши людской голос вмиг отрезвил меня, словно контрастный душ: мой ученик осторожно заговорил со мной. Юноша признался, что после того как я исчез, мысль о том, будто Они забрали меня, не давала ему покоя. Всю эту неделю он почти не спал и не ел, и ни чём не мог думать, кроме того. Моё странное поведение в последнее время, отрешённость, уныние – все в совокупности настораживало и мучило его. Он думал, это из-за Них, что Они где-то рядом, и я скрываю это от него. А ещё… Ещё discipulus meus сказал, что я стал ему очень дорог: не только как наставник, Учитель, но и как отец и как брат.

Я выдохнул и отпустил его. Тьма, охватившая меня с ног до головы своим плотным покровом, отступила, оставив после себя смятение и хаос перепутанных с чувствами мыслей. Я чуть было не совершил то, о чём бы горько сожалел до самой аннигиляции. Неужели я впрямь был способен на такое?.. Нет, я – нет. Но то новое существо, родившееся вместо меня здесь, в колыбели голубой планеты… это существо, кажется, было способно на всё. Как вирус в моём лишённом иммунитета теле, человеческие эмоции достигли чудовищного размаха и численности. Я втрое сильнее испытывал любое чувство, нежели представители рода людского. Это был разрушительный, но необратимый и неконтролируемый процесс. Правда, мои чувствования несколько разнились с тем, что ощущали сыны Земли: они вовлекались в эмоции всецело, я же, участвуя в красочном представлении переживаний, частично всё же стоял в стороне, наблюдая за самим же собой, но не вмешиваясь.

…Скинув иго страха и злости, я, наконец, пришёл в себя. Прозрачные как топаз глаза. Последние конвульсии пламени и прожженный стол. Запах воска и гари. Отойдя к противоположной стене, я плавно сполз по ней спиною на пол, уставившись в несуществующую точку. Мигель без опаски подошёл ко мне и опустился рядом, склонив голову мне на плечо. Я мог причинить ему вред, а он даже не дрогнул. Этот хрупкого телосложения и невысокого роста человек, казалось, ничего не боялся. Даже такого опасного и непредсказуемого гостя, как я. Пожалуй, его смелость превосходила мою собственную. Опрокинутые свечи на столе потухли, и в комнате воцарилась темнота, нарушаемая лишь всполохами фар, проезжающих за окнами машин, да рыжим светом уличных фонарей, который закрадывался подобно вору, по подоконнику, и мягко струился по стенам и потолку. Я слушал, как бьётся в груди сердце Мигеля. И не знал звука, что был бы прекраснее этого метронома жизни. Я так устал… ждать и бояться.

«…Прости меня», – едва слышно прошептал я новую, непривычную фразу, словно пробуя каждое слово на вкус. Странная горечь. Словно запах перечной мяты, резко ударивший в нос. Мой ученик тихо ответил мне, что он сам виноват, и это он должен просить прощения за то, что ослушался моего слова. После нескольких минут последовавшего за тем молчания, Мигель нежданно задал вопрос о том, какая она, моя Morati? Обитель, о потере которой я бессловесно, но глубоко горевал. Одарив его рассеянно печальным взглядом, я заговорил, поведав юноше о своей безучастной, но незабвенной, родине. Я никогда прежде не говорил с ним об Обители. Мне тяжело было воспроизводить эпизоды прошлого, но я всё же переступил сию черту. На этот раз воспоминания не лишили меня сознания, вытолкнув его в леденящие межзвёздные просторы, как бывало прежде, когда я глубоко задумывался о Morati. Возможно, потому что ныне я чувствовал рядом живое бьющееся сердце, участливо отзывающееся на каждый вздох моей израненной души. Я поведал, как сумел о том, о чём мог поведать. А потом мы двое долго ещё глядели на неразличимые людским глазом безучастные звёзды, парящие где-то в дымной вышине подобно недвижным снежинкам.

Мигель так и уснул, уткнувшись лицом в моё ледяное плечо. Я отнёс его в постель, а сам до утра смотрел в окно, на всё то же туманное беззвёздное небо, и мнилось мне, что Зыбь похожа именно на такое небо, на бесформенные мутные тучи, что пожирают светила.