Морок

Глава 7

— Только я не понимаю, зачем мне тогда к королеве? И зачем, раз уж бабка на моей стороне, ловушки в Книге расставлены? Я не понимаю теперь вообще, я хороший или я плохой. Нет, я, конечно, хороший, я с детства никого не обидел. Во всяком случае, не хотел. Разве что случайно. А тут, оказывается, на меня ловушки как на дикого зверя ставят. Один схватил, вообще, убить хотел. Да за что? — всхлипывал Иннокентий. — За что же мне это все? Я жил как все, мечтал, о матушке заботился, невесту любил… А меня изводят как волка, который собак повадился с цепей снимать. За что же мне это?

— Эх, малый, — гладила его по волосам Аксинья. — Тут такой клубок запутался однажды — не каждому под силу распутать. Собственно, про тебя никто и не думает, скорее всего, никому ты не нужен, гонят да травят, чтоб отца твоего достать. Я б тебя и сама уже выдала, да только Серый приходил, в живых оставил. Я вроде и забыла про него, а как его нет уже много лет, так мне и показалось уже, что его и не было вовсе никогда. И страх весь прошел. Да только он наведался давеча. Спасенья от него нет никакого. Потому я тебя и не трогаю. Боюсь отца твоего. А до тебя, малец, дела мне нет, жалко так, немного, конечно, но по большому счету… Чтоб Миролюба не трогали, жизнь за жизнь, я твою, Серый — Миролюба, обмен это…

— Так что мне-то делать? Почему этот отец прямо ко мне не придёт? Зачем надо весь этот балаган-то устраивать? Жил я и жил себе, зачем эти вот походы…

— Ой, только скажи мне честно. Разве сам не мечтал о походах? — рассмеялась Аксинья.

— Мечтал! Только не о таких. Мечтал о подвигах, о хороших делах мечтал, за правду биться мечтал. А вот это всё — не мечтал.

— А в чём разница? Все, чего ты хотел, вот оно и сбылось. Походы эти твои, за правду бьёшься прямо сейчас. Может, тяжело тебе, бедняжке? То есть не так, как в мечтах: раз и герой. Тут всё по-другому, тут постараться надо. А ты сопли развесил, всё тебе не так, обманули тебя? Да нет, дружок, в этой жизни только по-честному и бывает. Что намечтаешь, — то и произойдёт. Только произойдёт по-честному, не так, как мечтается, потому что мечтается так, чтобы ничего не делать, и всё было. Нет, милок, жизнь, она справедливая. Хотел походы — на! А будешь ныть, только хуже сделаешь.

— Ну, что ты хочешь сказать, что ты всю жизнь мечтала быть кухаркой в придорожном трактире? — усмехнулся Иннокентий.

— Нет, конечно. Я королева. И хотела ею быть. Да только скучно быть королевой, знаешь ли. Когда ты родился королевой, ты чувствуешь, что обязательно нужно сделать что-то важное, что-то огромное в этой жизни, что-то такое, что всю жизнь изменит…

— Суп сварить? — продолжал насмехаться Иннокентий.

— Судьбами хотела управлять. Не супом, конечно.

— Вышло?

— А вот теперь вижу, что и вышло, — рассмеялась в ответ Аксинья. — Видишь, ты ведь ко мне пришёл, а не куда-то во дворец. И теперь-то от меня зависит, что дальше будет с Краем. Кто победит? За кем останется трон? Всё это сейчас зависит только от меня. Если бы я ныла, как ты, что тяжело или трудно, то ничего бы и не поняла. Тут, малой, важно помнить свои желания. Если б я забыла, думала бы просто: на кой чёрт ты мне сдался — лишь бы убрался бы отсюда поскорее, да и не заметила бы, что жизнь Края по одному из возможных путей направила. Но я-то всё помню. И понимаю, что вот сейчас мое желание исполняется. Конечно, не так я себе все это представляла, не так. А вышло так, как жизнь установила. Кухарка решает, кому жить, а кому умирать, кому править, кого казнить.

Глаза Аксиньи блестели каким-то странным огнём, она казалась безумной, однако, в этом было особое очарование — все движения её, несмотря на полноту, напоминали экзотический танец искусной плясуньи. Одним словом, зрелище было завораживающим, будто сама судьба в обличии кухарки ткала свое полотно из разных лоскутков, и, если внимательно смотреть и ничего не пропустить, могло стать понятно, что же будет дальше.

Во всяком случае, все, кто был в этой комнате сейчас чувствовали, что присутствуют при чём-то невероятно важном. Миролюб и Иннокентий стояли, боясь пошевелиться, затаив дыхание, чтобы не спугнуть ненароком танец судьбы.

— Я больше не хочу. Я хочу к маме, — жалобно заговорил Иннокентий немного погодя. — Не надо мне больше походов, я в свою деревню хочу, воду носить, дрова…

— Но ты же понимаешь, что это невозможно, никак, никогда…

— Да почему же? Я просто сейчас пойду по дороге и вернусь по ней домой?

— А разве ты сам из деревни ушёл? А? Или тебя, может, выкрали?

— Да наплевать. Все, старая мечта сбылась. У меня теперь новая мечта! Слышишь ты?! Кто там мои мечты слушает, — заорал Иннокентий на весь трактир. — У меня новая мечта: я домой хочу! Слышите вы?!

Аксинья неодобрительно качала головой:

— Так все в походах домой-то хотят. Это нормально. Это просто ещё один момент исполнения мечты о путешествиях — хотеть домой. Ведь, когда люди сидят дома, им незачем туда хотеть. Так что эту твою мечту никто исполнять не будет, милый мальчик. Потому что желание попасть домой — это знак, что ты в походе, в том самом, о котором мечтал…

— Что же мне теперь делать? — совсем растерялся Иннокентий.

— Во-первых, быть благодарным…

— Да за что? За это вот всё?!

— Да, за то, что сбывается твоя мечта, и за это вот всё, как ты говоришь…

— А ну, как засада это? — шипел, строя воинственные рожи, Ярослав. — Вдруг, псы за пригорком. Мы выйдем навстречу, и нас сцапают?

— Да они нас боятся больше, чем королевы, — беззаботно пожала плечами Лея.

— Откуда такая уверенность? Я ещё пожить, например, хочу! — возмущался Богдан.

— Потому что я знаю! Я выросла в таких местах. Я такая же, как они. И я их знаю. И знаю, что они больше всего на свете боятся вас, магов. И сейчас они уверены, что вы каждого из них запомнили и, чуть что, каждого проклянёте до седьмого колена, что, как только вас заберут псы, деревня сгорит вместе с жителями дотла.

— Что, прям все в такие сказки верят? — удивился Вениамин. — Я, между прочим, тоже не при дворце рос, и ни во что такое не верил…

— А как же ты книжником-то стал? — Лея начинала злиться, возмущённая недоверием.

— Книжники — это другое. Все их причисляют к магам, но это другое, их не боятся. Я, признаться, сильно удивлён, что та девка заблажила на всю округу. Я сказал ей, что я книжник и могу помочь, только она молчала всё время, ну, я решил показать…

— Ага, — Лея продолжила рассуждать, — то есть эта девка сейчас уже рассказала своим сородичам всё, что ты ей наболтал? Теперь они все думают, что мы книжники… Ну что, поздравляю нас, теперь никто нас точно не боится. Все решили, что мы балаган. Фокусники?!

Лея металась от сосны к сосне, как раненая медведица, выла и стонала от негодования. Смотреть на неё было страшновато, сейчас, видя её такой, никто уже почти не сомневался, что Бориса убила именно она.

Маги, зажатые в плотное кольцо собственных страхов: там селяне, тут этот вулкан, чуть дальше — псы королевы, — совершенно растерялись. Каждый сейчас подумал о том, что во всём этом глупом и несуразном, злом и крикливом мире у них было одно единственное убежище: избушка на краю леса. И каждый чувствовал благодарность своему врагу Борису, так ловко упрятавшему их от всех бед и невзгод. Каждый сейчас ненавидел Лею, принёсшую в избу запахи чужих земель, рассказы о дворцах, мысли о смелости и решительности одиночных походов, ненавидел ее спутников, ненавидели всё, что выманило их на свободу, сделав её единственной мечтой в жизни… Каждый ненавидел сейчас и самую эту мечту, эту свободу, которой так жаждал, задыхаясь под гнётом командования Бориса, а позже и Вениамина, сейчас полжизни бы каждый отдал за возможность оказаться в полутёмных комнатушках избы, где каждый знал, что делать, у каждого была своя роль: один кашеварил, другой лечил… А здесь? Что было здесь, на этой свободе? Здесь была только свобода. Одна сплошная бескрайняя нескончаемая свобода и больше ничего. Бездушная безрадостная свобода выбирать себя, выбирать свои свойства, свобода быть добрым или злым, глупая свобода трудиться или лечь и умереть, свобода выбирать всё, что угодно. Но эта свобода ничего не гарантировала, ничего не обещала, она не подсказывала, правильный ли выбор делает маг, никак не намекала, по какой дороге пойти. Это была полная и абсолютная свобода стать кем угодно и куда угодно пойти, никто не знал этих людей, у них не было прошлого, а будущее своё строили только они сами вот прямо сейчас, в душераздирающем настоящем, захлёбываясь обилием такой горькой и страшной, но совершенно реальной свободы, от которой некуда было спрятаться.

Все, почти все, единогласно выбрали одно-единственное будущее: вернуться в избу, и чтобы никогда ничего такого не случалось. Хотелось одного: закрыть глаза, хорошенько зажмуриться, а потом открыть и увидеть живого Бориса, такого же противного, как обычно, увидеть суетящегося и накрывающего на стол Богдана, и почувствовать эту самую свободу, как далёкую нереальную мечту. Почувствовать и пойти обедать.

Зажмурились почти все маги, однако приём не сработал. Действительность была навязчива, как слепни у реки, сколько ни моргай — всё та же полянка в лесу, всё та же необходимость принять решение, всё те же селяне на поле у деревни…

— Я знаю. Бывает такое, — начал Вениамин. — Я читал. Понимаете, все мы спим, нам надо проснуться. Это всё — глупость, какой-то глупый сон. Знаете, вот, бывает, надышишься костром или пожаром, всякое видится перед глазами. Вот это — оно. Это всё не настоящее. Это как привидения. Вот их нет, а ты их видишь. Или как, знаете, ресница в глаз попала, и ты смотришь на поле, а в поле какой-то странный предмет. Но предмета нет в поле, просто так видится ресница в своём глазу. Так вот это вот всё тут — неправда. Это как бы привидение, ресница.

Вениамин уже хохотал, чрезвычайно обрадованный своей мыслью. Неожиданная находка так поразила его, что он стал похож на сумасшедшего. Хотя никто бы не взялся сейчас сказать точно: он всё еще похож на сумасшедшего или уже сумасшедший.

— Ведь это так просто! Ничего этого нет. И тебя нет, — он ткнул пальцем в плечо Богдану. — И тебя — нет! И тебя! И меня! И меня, представляете, нет! То есть это не я. Это всё — сон. Поймите же вы! Это всё — сон! Хотя, плевать на вас, не хотите — не понимайте. А я тоже хорош, стою перед вами распинаюсь. А вы все суть — видения в моем сне. Такие же, как и я сам. Вот я сплю и вижу сон, как будто мы с вами стоим в лесу! Ха-ха-ха! Стоим в лесу! Ха-ха-ха! Это великолепно! А никакого леса нет, и вас нет, и меня нет. А есть спящий где-то Вениамин, который видит всё это и думает, что всё это взаправду! Морок! Ха-ха-ха! Морок это!

Внезапно Вениамин упал, как подкошенный. Сзади за ним стояла Матильда с толстенной веткой сосны.

— Морок или нет, а решать-то что-то надо. Вон, люди собрались уже…

Хоть никто и не ожидал от Матильды такой прыти, однако, никто особо и не удивился: в последнее время в жизни магов случилось столько чудес и удивительных вещей, что никто не счёл нужным тратить силы на очередное необычное событие. Все берегли силы на тот случай, когда совершится что-нибудь наиболее банальное и привычное.

— Пока мы тут сопли жуём, я кое-чему научилась, — после небольшого молчания продолжила Матильда. — Я могу теперь летать с ветром.

— И что тут удивительного, девочка? — перебил её Богдан. — Ты и раньше это умела?

— Да, — согласилась Матильда, — но раньше не так. Сейчас я могу видеть ветром. Как бы это объяснить, не просто нагнетать ветер, а я могу смотреть глазами ветра. Мне для этого не нужно вызывать бурю или темноту, я могу просто, как на лошадь, запрыгнуть на ветер и осмотреться.

— А послушать можешь? — с жаром встряла Лея.

— И подслушивать могу, — гордо подтвердила Матильда.

— Так что же ты молчишь, девочка? Ты ж, наверное, уже всё знаешь, о чём в деревне люди говорят?

— Вот этого не знаю, не всё сразу. Подслушивать могу сейчас только случайно, не намеренно, то есть, пока ещё что-то если и услышу, то случайно. А вот именно к определённому человеку пойти послушать — пока не могу.

— Ах, как жаль, — всплеснула руками Лея. — Но хоть что-то ты узнала?

— Я пока не смотрела в деревню, — продолжила Матильда. — Вместо этого я искала везде нашего Миролюба. Смотрела в полях, на холмах, заглядывала в окна. В одном трактире я его нашла.

— Да зачем же ты туда летала? — яростно вклинился в разговор Богдан. — Вот глупая! Вместо того, чтобы посмотреть деревню, ты лезёшь глядеть, что делает Миролюб! Ну вот что за бабьи глупости! Вот зачем? Ну, знаем мы теперь, где Миролюб? И что?

— Не ори, Богдан, — остановила его Матильда. — Я скажу сейчас всё. Летать с ветром я научилась пока мы до деревни шли, только не знала, к чему это всё применить. Просто развлекалась. А этой ночью я, конечно, первым делом и пошла слушать, что люди говорят. Ходила от дома к дому, в окна заглядывала. Это смешно, много о нас говорили люди. В основном, и правда, как и говорит Лея, боялись они нас. А мне весело было. Я одна на всём свете хожу, и всё про них знаю, а никто даже и не догадывается, что я тут. Я даже баловаться стала, чуть что открыто немного окошко или дверь, я зайду и половицами скрыпну или кувшин уроню. А люди, они смешные, они боятся сразу, сразу бледные такие, тётки вовсю вопят. А я смеюсь. А потом подошла я к очередному окошку, гляжу да пакости мелкие сочиняю. А рядом в соседнее окно в избу еще одна женщина смотрит. Белая такая вся: сама бледная, а волосы белые по пояс и как будто ко сну готовилась, в ночной рубашке белой да длинной. А я думаю — дай её напугаю, чтобы не шастала по ночам. Подошла сзади и ветром по волосам резко ударила. А та тётка на меня обернулась… Глаза чёрные, зрачков нет совсем, большие-большие… Но в то же время и не чёрные, а как будто красные, знаете, когда плачешь долго, глаза краснеют. Вот и у неё так. Только они такие красные-красные, но и чёрные-чёрные… И рот она свой как-то так искривила, а изо рта крик, вой такой, как будто как животное воет и ребёнок плачет совместно, и собака на цепи тот вой подхватила. А рот у неё, как яма, ни зубов не видно, ни языка. Чёрная яма. Бездонная, как будто в эту яму бездонную вот-вот засосёт. А рубашка та ночная у тетки вся в крови. Да только кровь эта — не её, а чья-то. А тётка рукой пальцем кривым кажет на старика и воет. Я сбежала, и больше в деревню ту ни ногой. Это очень страшно было… После этого я и начала искать Миролюба, потому что в деревне делать больше нечего.

— Я этой ночью собачий-то вой слышал, — задумчиво проговорил Ярослав. — А это примета верная, умрёт кто-то в деревне. А раз умрёт кто-то в эту ночь, так всё на нас и свалят, скажут: маги пришли и прокляли. И правда, братцы, тикать нам отсюда надо. Матюша, ты умница, все правильно сделала. Хоть и баловалась с магией, а, однако, нам ты помогла… Пойдёмте-ка отсюда подобру-поздорову.

— Да, может, и не умер никто, — вклинился в разговор Вениамин. Он уже очнулся после удара Матильды, и слышал всю историю. — Надо бы сейчас как раз Матильде снова в деревню слетать, ровнёхонько к тому самому дому, посмотреть, помер дед или нет. А заодно было бы неплохо подслушать, вдруг повезёт, что-то полезное услышит.

— Не-ет, я больше в ту деревню ни ногой, — замотала головой Матильда. — Ты сам подумай, стоишь смотришь в окно ночью, а рядом баба в белом… Это ещё хорошо, если она рядом с тобой в окно смотрит, а если она смотрит в то окно, в котором ты?

— А что? Злобная была тётка?

— Да не сказать, что злобная. Тётка и тётка, только вот глаза да этот рот, да рубаха в крови. И вой, знаешь, такой невыносимый, горький очень и страшный. И в этом вое вся смерть как будто, вот если бы она выла, и горе всё, как будто много людей рыдают… Я только удивлена, что никто не слышал. И тут тоже вы говорите, что собака выла. И в деревне хозяйка этого дома пошла собаку бить, чтоб замолчала. А этого воя, который от тётки, как будто и не слышал никто, только старик, на которого она указывала, вздрогнул…

— Пошли, ребятки, подальше отсюда, — подхватил Богдан. — Отойдём, лес кончится, в поле сядем пообедаем.

Однако лес не собирался так быстро кончаться. Было уже за полдень, солнце клонилось к закату, маги изрядно устали и давно уже шли по наезженной тропке. Было жарко и хотелось пить. Вода в флягах нагрелась и была даже больше противной, чем утоляла жажду. Слева от дороги замелькало озерцо. Маги приободрились, решив вскоре свернуть с тропы и расположиться у воды. Однако, Матильда, понимая общее настроение уговаривала всех не отходить от дороги, тем более сейчас, вечером, на закате.

— Да что такого-то? — недоумевал Вениамин. — Пойдём к реке, наберём чистой воды, искупаемся…

— Потерпи ты, дойдём до трактира, там и отдохнём, недолго осталось, — уговаривала его Матильда.

Однако, сдерживать товарищей долго она не могла, все вскоре сошли с тропы, направляясь к лесному озеру.

— И чего ты боялась, — хохотал Вениамин, шагая по мхам между деревьев. — Вон, смотри, бабы ягоды берут.

И правда, там, куда указывал пальцем книжник, несколько женщин в белом медленно переходили с места на место.

Матильда поежилась:

— Я и боялась, и сейчас боюсь, что это те самые женщины, что смотрят в окна деревни…

— Эх, ты! Деревня уже вон как далеко! И все твои страхи остались там, а про этих тёток мы сейчас вон, у местной узнаем.

Они уже совсем подошли к воде, на мостках сидела старуха, полоща в озере чью-то расшитую рубаху.

— Погоди, Вениамин, — Лея схватила его за руку. — А разве тебе не страшно, что бабы ягоды собирают на закате? Все с утра ходят, ты не знал разве? А к вечеру нормальный человек с тропы не свернёт, даже если по полю ближе и срезать можно?..

— Какие вы, девки, глупые! — засмеялся Вениамин. — Эй, тётенька, а мою рубаху постираешь?

Старуха обернулась на Вениамина.

И только тут все заметили, что та сорочка, которую она стирала была не расшита узорами, а испачкана кровью, и чем больше старуха мяла и полоскала её, тем чернее становились пятна.

Догнавшие, наконец, молодых Ярослав и Богдан, попятились назад.

— А что ж, постираю, — ощерилась старуха.

Улыбка с лица Вениамина исчезла. Лес наполнился жутким воем. На магов со всех сторон двинулись молодые и старые женщины, полные и худые, высокие и низкие, но с одинаково растрепанными и всклокоченными длинными волосами, закутанные в белые окровавленные саваны.

— Я понял, почему это — ловушка! — хлопнул себя по лбу Миролюб.

— Ты про что? — недоверчиво поглядел на него Иннокентий.

— Да те самые ловушки, которые в Книге расставлены! Ты просто не всё знаешь. А я тебе расскажу, и тогда будем смотреть, на чьей бабка стороне: на твоей или на моей. Ровно перед твоим приходом Борис раскрыл Книгу, и из неё выплыл, ну да, именно выплыл по воздуху текст, «седьмой — убийца». Это было как раз именно перед твоим приходом! Понимаешь?

— Нет…

— И мы не понимали. А ты теперь соедини все события в одно. Бабка встречает тебя в лесу…

— Ну, не бабка, а её дух скорее…

— А это не важно. Важно то, что она встречает тебя и отправляет к нам! А мы тем временем раскрыли книгу и узнали, что седьмой — убийца. Так вот, бабка отправляет тебя к нам как раз седьмым. На что она рассчитывала?

— На то, что вы посчитаете меня убийцей?..

— Вот именно! Нашими руками она хотела уничтожить тебя. А мы, как дураки, попались на эту уловку, на эту ловушку. Все попались, потому что думали, что Книга великая, что в ней заклинания и всё такое! Книга и была рассчитана на глупых как мы, которые не знали, что ни в одной книге не может быть науки магии! Если бы не моя мать, мы бы до сих пор свято верили бы в Книгу. Ты вернулся за ней и пришёл за ней, потому что верил, что это — Великая Книга! Мы столько времени потеряли на споры и раздоры, потому что верили, что это — Великая Книга! А цель у неё одна — не дать тебе дойти до дворца, вернуть за ней с полпути! Вот что!

— Да, точно, ведь Лея, например, в книгу не верила и говорила мне, что она не нужна. Если бы и я не верил в книгу и бабку, то давно был бы там, во дворце! Но это совсем не объясняет того, на чьей стороне бабка. Может, она не пускала меня во дворец, потому что меня там ждёт смерть?

— Да, что ты? — засмеялся Миролюб. — Именно поэтому она тебя пустила к нам, зная, что мы сочтём тебя убийцей?

— Но вы же не сочли!

— А вот это, и правда, удивительно! Должны были счесть, но почему-то не сочли… Потому что в противном случае ты был бы уже мёртв или связан. А пока что ты шагаешь по земле…

— Но почему? Почему она не хотела, чтобы я попал во дворец? — Иннокентий развел руками.

— А вот этого мы не узнаем, пока не попадём туда, — улыбнулся Миролюб. — А пока что мы с тобой знаем, что мы — внуки могущественнейшей колдуньи Края.

— А подсказка в Книге об этом зачем?

— Пока неизвестно, но, возможно, чтобы нас поссорить? Чтобы мы начали сражаться между собой? Как будто старались бы выяснить, кто могущественней и достоин носить звание первого Мага в Краю?

— Пф, да носи, пожалуйста, мне это вот звание совсем ни к чему. Мне бы домой, к маме, — фыркнул Иннокентий. — Я уже нагулялся и наприключался…

— Нет, так не получится. Придётся всё-таки не домой, а во Дворец. Раз уж за твоим отцом охотятся, то тебя в покое не оставят, — напомнила Аксинья. — И уж, может, и придётся стать главным Магом, чтоб тебя в покое оставили. Этого пока никто не знает.

— Не понимаю…

— Ну, вот к примеру, — продолжила кухарка. — Хоть магия и запрещена, однако во дворце всё это время была Светозара, твоя бабка. Никуда оттуда не уходила. Как говорят, может, место кому-то грела. Кому-то своему. Может, мне, а, может, Миролюбу. Ведь указ Клариссы рано или поздно отменят, а магию разрешат. И вот тогда, кто-то должен будет стать главным. Без главного ж никак… А когда два претендента, то…

— То место всё равно одно, — договорил за нее Миролюб. — Вот тебя, может, именно поэтому и изводят, а вовсе не из-за отца.

— Может, и так, — подтвердила Аксинья. — А Серый просто ходит и пытается защитить.

— А почему он сам не может быть этим самым пре-тен-дедом? Или вот ты! — не сдержался Иннокентий.

— Серый-то как раз всё может, только он такими мелочами вроде званий не интересуется, — усмехнулась она. — А я просто не хочу.

— Так ведь и я не хочу! Раз всё так просто! Почему ты можешь не хотеть и жить спокойно, а я не могу не хотеть. Почему это мне надо во дворец? Причём мне в этом дворце вашем ничего и не надо, но я почему-то должен туда идти просто, чтобы выжить. Да что за чушь! Пусть идёт Миролюб! Почему всё время я?!

— А скажи-ка ты мне лучше вот что! — через некоторое время продолжил Иннокентий. — Раз уж мы столько совпадений стали замечать. Вот, что мне скажи. Как это так получилось, что твой сын Миролюб спокойно сидел в домике в лесу, под охраной одного из ваших друзей, Бориса. Нет, не отпирайся, я, когда наверху у вас отходил, ты ж сама Казимира к моей кровати привела, а он меня Борисом назвал и всё мне выболтал. Я только тогда это сложить не мог, а вот теперь все понятно мне стало. Так вот ты мне скажи, как это, пока я под смертью хожу каждый день, твой сынок в домике под присмотром твоих друзей, и твой трактир с твоими друзьями рядышком на всякий случай? Случайно вышло? Или ты давно знаешь, что надо Миролюба поберечь, а меня убить. Ведь твой друг Казимир меня выкрал. И сюда к тебе привёл. И в твоём трактире я чуть не помер, если бы не чудо какое-то… И про Книгу-то ты всё знаешь, что ловушки, только как-то странно вышло, что твой друг Борис эти ловушки всем вовремя показывал. Ровнёхонько перед моим приходом! А ещё и неизвестно, чей дух со мной на болоте болтал да в дом направил, чтобы в ловушку попал я, которую твой друг вовремя обнаружил. А теперь ты мне тут первый друг закадычный всё рассказывать стала, потому что Серый тебя напугал. Так? А если не мой отец — валялся бы я в придорожной канаве? Если б я тогда в подвале вашем не выжил, Миролюб бы уже стал главным Магом? И ты бы во дворец вернулась? Да? Ну-ка расскажи мне ещё разок, как ты благодарна, что из королевского дворца переехала кастрюли мыть!

Во все время монолога Иннокентия Аксинья не проронила ни слова, только как-то странно мычала. Когда Иннокентий выдохся и остановился, чтобы послушать, что ответит кухарка, он заметил интересную сцену: Миролюб, схватив мать за горло, медленно тянул её кверху по стене.

Иннокентий тут же наскочил на товарища, стал бить кулаками по лицу и по рукам, пытаясь остановить.

— Это не он, не трожь, — прохрипела Аксинья. — Это Серый…

Иннокентий остановился, не понимая, что же делать теперь, а через мгновение сказал на удивление спокойным голосом:

— Остановись. Она мне всё расскажет.

В тот же миг Миролюб убрал руки от матери и остался на том же месте, где и был, удивлённо озираясь по сторонам. Аксинья медленно ползла по той же стене, что и раньше, только сменив направление, сейчас она сползала вниз.

— Говори, — повелел Иннокентий, сам пугаясь своей значительности и уверенности в это мгновение.

Кухарка кряхтя мотала головой в знак согласия.

— Пить, — прохрипела она.

— Обойдёшься, — ответил Иннокентий. — Сначала говори.

— Что? С чего начать?

— Как получилось, что твой сын под охраной твоих друзей оказались в лесу? А ты сама рядом, в трактире? Кто изводил меня и расставлял ловушки через Книгу: ты или Светозара?

— В лесу оказался не только мой сын. Там оказались несколько детей, оставшихся от знатных магических родов Края. Мы, то есть я и Борис, берегли их до того момента, как можно будет вернуть магию в Край, то есть до конца действия указа Клариссы. До тех пор мы их берегли. Дом нашли тут же рядом у трактира я и Борис. Гога не был убийцей. Просто его корчма удобно для нас расположена. Гога простой человек, но обожает мучать лошадей. В детстве он упал с лошади, теперь их ненавидит. Борис — потомок слуги из дома могущественных магов, оставшийся верным. Слуги из дворца… Моего слуги…

— У магов во дворце есть слуги? — перебил её Иннокентий.

— Да.

— Те же самые, что прислуживают королям и королевам? Или отдельные?

— Короли и королевы и есть маги, а слуги королей и королев и есть слуги магов дворца…

— Как? Подожди? — не удержался Иннокентий. — Как это? Кларисса, издавшая указ об истреблении магов — маг?

— Да.

— А Светозара, которую казнила Кларисса — маг?

— Маг.

— А почему, если Кларисса могла сама спасти Край от засухи, она просила Светозару? Значит, Светозара была более могущественной?

— Нет. А, кстати, что ты помнишь о засухе?

— Не было дождя. Точнее, я ничего не помню. Я знаю, что мне рассказывали: несколько лет не было дождя.

— Ага, — криво усмехнулась Аксинья. — Всё горело. Напрочь были выжжены поля.

— Ну да, так и рассказывали, от палящих лучей солнца выгорела половина Края.

— От горящих лучей солнца, — с издёвкой повторила за ним Аксинья. — Солнце звали Клариссой. А выжигала она, и правда, целыми усадьбами, деревнями и лесами. Выжигала всех, кто мог бы воспротивиться её вхождению на трон. А те, кто мог воспротивиться, в ответку сжигали тех, кто повиновался Клариссе. Вот такая была засуха. Это потом уже написали легенду, будто маги не справились и навредили, поэтому их теперь нужно убивать. Поэтому и появилась служба охоты на ведьм и колдунов, но только убивают не всех. Искореняют только остатки тех самых, непокорных, которые шли за Светозарой. Чтобы и напоминания не осталось. Магов в Краю пруд пруди, но убивают только тех, кто были против Клариссы. Как ты знаешь, победила Кларисса, её внучка Рогнеда на троне, свято чтит указ бабки (тут Аксинья и вовсе расхохоталась). Я, Миролюб, Борис, мы, конечно, всегда были против Клариссы, но только она до нас не достала. А вот Казимир, например, был против Светозары. Убивать, когда привыкаешь, это весьма скучное дело. Куда интереснее издеваться, тут я Гогу очень понимаю. Только Гога режет ножом, а я мыслью. Казимир свою мать, хорошую колдунью, камнями забросал и похоронил живую почти. А думал, что собаку хоронит. Гога вот тоже думает, что лошадей на колбасу пускает…

— Ах ты тварь! — Миролюб накинулся на неё, но Иннокентий успел заслонить женщину.

— Сядь, нам нужно дослушать, если хочешь — выйди. Но лучше будь рядом. Ты должен знать всё, — осадил Кеша приятеля.

— Ну, а что — всё? Так же и Кларисса людей любила истязать по телу, а Светозара по уму. Так и мучается теперь Рогнеда, соблюдая якобы бабкин указ, что магов быть не должно. Ох, как чтит она бабку. Да и магов сама лично приходит смотреть, как пытают. Такая внученька молодец у Клариссы, — съязвила Аксинья. — Только она не знает, что пытают и убивают сейчас именно тех, кто остался на стороне ее бабки, а значит, тех, кто мог бы поддержать её. И не знает, глупая, что и бабка её была колдуньей, и сама она — колдунья. А чтит Указ ещё и потому, что боится сдохнуть без потомства. Да только потомства у неё никогда и не будет. Потому что бабка ваша ей внушила, что она страшная, как война, и теперь клариссина внучечка всех кавалеров и видеть боится, и всех сама отталкивает. Она просто даже не понимает, как хороша. Зато народ в Краю понимает другое: королеве уже сорок, а детей нет. А мы же от народа ничего не таим, мы всё народу нашему рассказываем: если королева нарушит указ Клариссы, то останется бездетной. Поэтому народ чётко видит, что их сорокалетняя бездетная королева нарушила указ.

— И что?

— Не понимаешь? Кто будет королём теперь? Нарушившая бабкин указ бездетная королева или король, который имеет право на трон по рождению, который расскажет людям правду?

— Миролюб? — Иннокентий аж присвистнул.

Аксинья кивнула.

— Так я и не против, я буду только рад за Миролюба. Зачем я вам тогда. Я чем угодно готов поклясться, что не буду отнимать ни у кого трон, мне он не нужен.

— Ну уж нет, — горько усмехнулась Аксинья. — Не было у тебя в жизни ничего почти, одна только мать. Да мы и того тебя лишили, сказали, что мать неродная. Теперь у тебя вообще ничего нет. А когда магу нечего терять — это самый страшный маг и есть. Возвращаться тебе некуда. Теперь тебе только вперёд… Обещания твои сейчас сплошная пустота — сам не понимаешь, что обещаешь. Тот, кто смог вот так запросто словом Морок остановить, кто мог приказать Серому оставить меня в покое, тот может всё. Только ты ещё этого не понял, а как поймёшь, поздно будет. Поэтому и хотели тебя раньше убить, только не вышло. Время ушло. Ты теперь много узнал, многое о себе понял…

— И что же теперь? Вы меня убьёте? — Иннокентий начал пятиться назад.

— Где твоя рубашка? — взволнованно спросила Лея.

Вениамин оглядел себя и только сейчас заметил, что стоит с голым торсом. Старуха у озера ехидно улыбалась, суча руками в воде. Через мгновение она что-то извлекла оттуда.

— Вот она! Вот моя рубашка! — Вениамин показывал в сторону старухи.

Солнце упало за горизонт, и в лесу стало темно.

— Хватай его! — впотьмах крикнула Лея. — За руки, за ноги, за что можно хватать — хватайте.

Приятели схватили безвольное тело книжника и что есть духу побежали в сторону дороги.

— Моё время! — кричала Матильда. — Все за мной, во тьме я вас всех выведу!

Добравшись до дороги, запыхавшиеся маги, наконец-то плюхнули почти безжизненное тело Вениамина на землю.

— Вы что? Вы совсем что ли ничего не знаете? Разве можно просить постирать бельё? Она бы сидела себе и дальше и никого бы не трогала. Она там сидит не просто стирает, а чью-то рубаху, кому умереть суждено. Она ж никого убивать-то не хочет, но вот, если её попросить постирать, то… Как это можно не знать? Вы что? Вы же маги!

— Маги-то мы маги, но о таких тонкостях не знаем, — вздохнул Богдан. — Ты бы, дочка, рассказала нам что ли.

— Вы действительно уверены, что в этом мире есть люди и маги, и больше никого? — с сомнением в голосе спросила Лея.

— Ну да, — подтвердил Богдан.

— Ох, сколько мороки-то с вами. Это ж вы какие глупые. Тут целый мир, тут столько жителей всяких, кроме нас. Если вы к каждому будете лезть здороваться, то вы долго не протянете. Как вы думает, зачем людям маги-то так нужны? Вёдра носить? Так нет же! Вы помогаете оберегаться от тех, кто в этом мире зло творит, с кем человеку простому не справиться. А эта баба, да она просто следит за живыми, а кто помрёт скоро — по тому плачет, вой подымает, да саван чистит. Венька ей рубаху дал. Постирать дал дурак. Всё, что ей отдашь — всё саван будет. А ещё хуже, если у неё настроение хорошее было бы, так она потом за таким красавцем могла увязаться, вещи ему дарить, с какими мертвяков хоронят. Эх, вы…

Ночную тишину разорвал вопль ужаса. Матильда на четвереньках пятилась от Вениамина.

Маги пригляделись, но вместо товарища увидели старуху в белом, которая скалилась во тьме беззубым ртом.

— Не смотрите на неё! Молчите! — крикнула Лея.

До самого утра почти старая растрепанная женщина ходила вокруг магов, приседала, пыталась заглянуть им в глаза, пела странную старинную колыбельную, как будто хотела убаюкать их до смерти.

Маги выдержали. Никто не взглянул в чёрные бездонные глазницы. С рассветом привидение растаяло.

— Надо спасать Вениамина, — прошептала Матильда.

— Да что уж, там и спасать нечего, наверное, — ответила Лея. — Не бойся уже, говори вслух. Сейчас не страшно, можно хоть в лес, хоть в поле. Только запомните, если вы идёте по дороге, так по ней и идите. На закате, на рассвете, ночью не сворачивайте с тропы ни за что, даже если кажется, что жильё близко, а по полю будет быстрее, пара шагов — и дома. Даже один шаг сделаете с тропы, шаг этот может оказаться шагом к смерти. А что до Веньки, пошли поищем, только сильно не надейтесь…

Озираясь по сторонам, маги направились к злосчастному лесному озерцу. Вскоре на берегу у мостков они разглядели одинокое тело, распластанное на земле.

— Веня! — подскочил к нему Ярослав. — Веня!

Книжник очнулся. Он едва открыл глаза и слабо попытался улыбнуться в ответ.

— Вот и я, Ярушка, вот и я…

— Молчи, Веня, мы тебя возьмём сейчас, унесем, вылечим тебя…

— Как вы меня вылечите, если только я и умею лечить?

— Ничего, Веня, мы тебя возьмём, в избу сейчас вернёмся…

— В избу-у? — протянул книжник. — Нет уж. Жил я в деревне, так вся деревня от края до края — сто сорок семь шагов, был я в библиотеке, так тот библиотечный двор — восемь тысяч шагов. Я думал, больше не бывает. А с вами я вон сколько, полмира прошёл… Нет уж, в избу я не вернусь. Здесь останусь. В самом центре мира, где позади целая жизнь, а впереди ещё сто тысяч жизней.

Книжник смотрел в небо и улыбался.

— Веня, — тряс его за плечо Ярослав. — Да вылечим мы тебя, что ты заладил «здесь останусь». Дальше пойдём.

— Дальше, Ярушка? А знаешь, что дальше? А дальше мир может кончиться. Дойдём мы до самого края мира, Ярушка. А дальше что? Жить зачем? По воздуху ж не пойдём?

— Да придумаем что-нибудь. Тут до самого краю-то ещё идти незнамо сколько. Там и придумаем, как дойдём, — уговаривал Ярослав.

— Знаешь, вот все кончается. Всё! А ты посмотри, небо-то какое…

Ярослав задрал голову кверху, и все маги посмотрели, как бы пытаясь понять, что там такого необычного увидел Вениамин. Однако, всё было как обычно: синее небо, голубые облака…

— Веня, — тихо сказал Ярослав.

Книжник молчал, уставившись на небо.

— Веня! — повторил Ярослав громче.

— Всё, нет Вени больше, — строго сказала Лея. — Не тряси его, не вытрясешь из него ничего больше. Пока солнце не начало садиться, надо убираться отсюда.

— А Веня? — удивленно спросил Богдан.

— Копать нужно, и быстро, — подытожила Лея.

От могилы книжника шли молча, не сильно разбирая, куда идут и не глядя друг другу в глаза. Каждый винил себя за смерть молодого и глупого, ни разу не знавшего женщин, отчаянно желавшего быть главным, бесконечно надоедливого и раздражающего, но такого родного, смешного, наивного и нелепого юноши.

— А куда мы идём-то? — нарушила молчание Матильда. — Я совершенно не то направление держала в голове, мы же собирались к трактиру, где Миролюб, ему помочь.

— А что мы скажем Миролюбу? Он спросит: «А где же Веня?» А мы что скажем ему? Не уберегли мы Веню? Кто скажет? Может быть, ты? — зло ответил Богдан.

Дальше приятели опять шли молча. О каком-то, даже самом близком будущем, думать не хотелось и не моглось. Какое уж тут было будущее теперь, когда не было одного из них. Разве кто-то имел после того, что случилось, право на будущее? После того, как не уберегли книжника, разве они имели право даже хотеть чего-либо или мечтать? Разве могли они теперь помочь хоть кому-нибудь? Они, которые убили, так нелепо и глупо потеряли друга?

— Всё-таки Матильда права, — нехотя признала Лея. — Да, то, что произошло, это ужасно. Но, хотим мы или нет, а мы-то остались жить…

— Жить-то мы остались, — процедил сквозь зубы Богдан. — Да только имеем ли мы на это право?

— Ну-ка, перестали все. Или что? Вы решаете, кто имеет право, а кто нет? Вы, придурки, которые даже самого простого не смогли сделать — вынести товарища еле живого на дорогу, вы будете решать, имеете ли вы право жить? Ну, уж дудки. Не позволю!

Лея мотала белым длинным пальцем перед носом у каждого мага.

— Не позволю! — кричала она. — Не вам решать, а раз живы остались, то должны это доверие оправдать. Да так должны прожить, чтобы не стыдно было, чтобы Венька не зря помер на том озере! Слышите?!

Подавленные и растерянные приятели кивали головами в знак согласия.

— Значит так, раз вы такие олухи, я вам скажу, что делать. Во-первых, я вам буду рассказывать, что и какие народы и твари бывают в этом мире. Что с ними делать тоже расскажу. Я вам, как детям, буду заново про мир рассказывать, а вы внимательно слушать будете. А, во-вторых… Что-то я забыла, что хотела сказать, ну да потом вспомню. Ах да! Куда мы идём-то? Мы же должны куда-то идти?

— Ну, мы совершенно точно идём не туда, куда собирались, — затараторила Матильда. — Я могу посмотреть направление, только вы скажите, куда…

— Ну, такие помощники, как мы вряд ли пригодятся Миролюбу, да и он, наверное, уже ушёл из трактира, — задумчиво проговорила Лея. — Жителям деревни тоже от нас больше вреда пока что, чем пользы. Во всяком случае, сейчас, пока вы не знаете, какой помощи от вас ждут жители и не знаете, с кем и как предстоит бороться на благо людей… А вот кому мы нужны, так это Кеше моему, а он точно собирается во дворец. В конце концов, там точно будет что-то такое твориться, где мы сможем понадобиться. Неспроста его искали маги…

— Вот тут я совсем не помощник, — растерялась Матильда. — Иннокентия я вообще не вижу. Вот Миролюба я легко нахожу, а ещё, когда нахожу, вижу, что с ним не то что-то, вроде он это и вроде нет. В общем, Миролюбу точно наша помощь нужна. А Иннокентия мы найти не сможем.

— Ну, что ты заладила: Миролюб-Миролюб. Не можешь найти и не надо. Я тебе точно говорю — мы найдём его во дворце, — осадила ее Лея. — Он точно туда придёт. Книгу ищет, а как найдёт, рванёт во дворец. А у меня там — связи.

Лее нравилось верховодить этими глупыми магами. Конечно, поначалу она их, как любой нормальный человек, побаивалась, но в процессе знакомства поняла: теряться тут некогда, нужно брать их в оборот. Кто-то все время, сколько она себя помнит, шикал на неё да покрикивал: то бабы старшие в деревне, то этот Казимир здесь. А сейчас вот оказалось, что важнее Леи и нет никого для магов, которым только она и сможет растолковать, что да как, с кем бороться, от кого защищать людей, иначе они так и будут болтаться неприкаянными от деревни к деревне, вызывая ужас у селян, не хуже шишиг.

Столько забот и хлопот свалилось сразу на бедную девушку. Маги постоянно раскисали как щи на жаре, их каждое мгновение необходимо было собирать в кучу, приободрять, направлять, а теперь ещё и вести во дворец, по дороге обучая премудростям жизни и рассказывая про тот мир, в который они попали из своей полутёмной избы.

— Тихо! — скомандовала Матильда. — Прислушайтесь!

Все застыли на месте.

— Слышите? Какое-то бряканье. Вот так цук-цук? — спросила она.

Некоторое время все прислушивались, а потом Богдан шёпотом произнес:

— Да, будто кто-то идет и звякает чем-то.

Маги начали оглядываться. Солнце клонилось на закат, становилось прохладно и неуютно. Несколько мгновений постояв, решили всё же продвигаться дальше, чтобы ночь провести хотя бы на тракте, а не в поле. Звяканье становилось ближе. Лея скомандовала остановку. Все снова начали осматриваться.

— Вот! — зашипела Матильда, указывая вверх пальцем. — Вот!

Все посмотрели туда, куда она показывала, и увидели неприятную картину. Легкий ветерок плавно раскачивал тело пожилого человека, повесившегося на сосне. Огромная связка ключей, закреплённая на его поясе, нежно позвякивала при каждом движении. Закатное солнце золотило плешивую макушку старика, рисуя длинные дрожащие тени на лице, отчего было не совсем понятно, умер он или ещё жив. В какой-то момент казалось, что он посматривает на прохожих, даже как будто слегка улыбается, ощерив дугой чёрный рот.

— Тьфу ты, напугал, — поёжился Богдан.

В этот же момент старик на сосне часто закивал, будто в знак согласия, и мелко затрясся от этого всем телом, словно смеялся.

Маги замерли от ужаса. Нашлась только Лея. Она обошла мертвеца сзади и позвала всех за собой.

На голове «весёлого» старика сидела огромная ворона, которая в этот момент долбила его плешь, пытаясь достать из расщелины черепа кусочек мозга. Все немного успокоились. Богдан деловито по-хозяйски качнул мертвеца, чтобы согнать птицу. Несколько мгновений все стояли, слушая скрип сосновой ветки и брякание связки ключей.

— Надо идти, солнце скоро сядет, мы должны успеть выйти на тракт, — напомнил Ярослав. — В поле после захода делать нечего…

Все поспешили убраться поскорее от качающегося старика. Немного задержался Богдан, но позже догнал товарищей.

— Что ты там так долго возился? — недовольно спросил его Ярослав.

— Я взял ключи, ему-то они больше ни к чему?

— А тебе зачем?

— Пока не знаю, но, чувствую, пригодятся…

— Что? — встряла в разговор Лея. — Ты что-то взял у мертвеца?

— Ключи, — повторил Богдан.

— А ты не боишься, что старик за ними вернётся? Ты его ограбил. Живой человек бы за тобой уже гнался, а мёртвый просто ждёт до темноты?

— Нет, не боюсь, он же мёртвый. Ходить не может, — отшутился Богдан.

Вся группа товарищей смотрела на него сейчас ненавидящим взглядом. Лея ликовала — маги быстро привыкли ей доверять, по её слову сейчас все готовы были уничтожить Богдана, поверив, что тот своими действиями навлёк на них беду.

— Иди скорее, отнеси обратно, — как будто в исступлении кричала Матильда. — Скорее! Мы можем все умереть! Из-за тебя! Неси обратно!

Богдан обвел всех взглядом, словно уточняя, все ли так напуганы, как девушка. У всех на лице был страх.

— Все пойдём, — спокойно сказал Ярослав.

— Нет! — продолжала истерить Матильда. — Пусть он! Пусть один идёт! Он нас всех погубит! Убийца!

— Вместе, я сказал пойдём!

— Посмотри, что происходит, — шепнула Лея Богдану. — Тьма со светом борется. Неужто наши маги так сильны?

— Кажется, они сами ещё не знают, на что способны, — так же, шепотом ответил Богдан.

*** — Вот, какие дела, видишь, то солнце, то опять черно, то ясно, то мгла все застит, — удивлялся Гога.

Гога с Казимиром поглядывали в окошко из уютной теплой корчмы на то, что творится нынче в Краю.

— Да, последние времена в мире приходят, что-то с нами дальше будет? — вздохнул Казимир.

И они чокнулись маленькими стопочками, одновременно запрокинули головы, вливая в себя жгучее зелье и торопливо, сгребя пальцами ворох квашеной капусты, закинули в рты закуску.

— Погоди-ка, что это за шум? — тревожно засуетилась Аксинья вместо ответа.

И правда, некоторое время где-то что-то сильно грохотало, будто бы гроза, да только не одна, а тысячи гроз соединились в небе, и хозяин каждой из них молотил по небу стальными цепями.

Аксинья вырвалась из комнаты. Обессилевший и уставший за всё это время Иннокентий уселся на стул и совсем было повесил голову.

— Я не понимаю, не понимаю, ну за что? За что, Миролюб, а? Ну хоть ты мне скажи? — обратился он к товарищу.

— Эх, — вздохнул тот в ответ. — Кабы знать. Да только тебя это так сильно гложет, потому что ты думаешь, что это с тобой только так дурно поступили, а остальные вроде как ромашки нюхают да бабочек в полях гоняют. Ты сейчас себя брось жалеть, Иннокентий. Не у тебя одного судьба тяжёлая. Видишь, как матушка-то сказала, что хотела судьбами управлять? Так вот, она и управляет. Не судьбой, Кеша, а судьбами. Мне, думаешь, легче?

— А тебе-то что? Тебя вон как берегут, посадили в избу с магами и друзьями, да ещё охрану приставили, чтобы ничего не случилось. Ты там у себя пока пересидел бы в доме-то, а потом — раз и на троне уже. А мне этот трон и даром не надо, а меня вон гоняют по Краю из дома в дом да убить обещают.

— Это тебе со стороны так кажется, Кеша, — горько вздохнул Миролюб. — Я, можно сказать, тебе завидую — у тебя детство было, мама, ты верил, что обычный и нормальный человек. И все твои беды и невзгоды совсем недавно начались. А я мучаюсь почти с пеленок.

— Да ладно! — деланно удивился Иннокентий. — Врёшь ты всё!

— Не вру. Помнишь, ты рассказывал, что хотел подвиги совершать? Край защищать от врагов? А потом, чтобы барды твоё имя в веках прославили?

— Ну-у, — промычал Иннокентий.

— Так вот. Я бард.

— Да ладно? Какой же ты бард-то? У каждого барда лютня есть! А у тебя я её что-то ни разу не видел.

— Я её тоже давно не видел, почти с рождения. В этом и есть моя печаль.

— Как это?

— Расскажу, пожалуй, с самого начала. Как ты уже знаешь, я родился в семье потомственных сильнейших мощнейших магов. Кем, по-твоему, я должен был стать?

— Магом, конечно!

— Ну, а я родился с лютней в руках. Позор семьи. У великих магов родился бард!

— Ну, ничего страшного, барды же тоже и будущее видят, и лечат, и в войнах помогают. Вообще, насколько я знаю, ни одна война в мире без барда не может быть выиграна, без его песен врагов не одолеть, а без его повестей после войны, никто и не узнал бы, что да как было.

— Да, — Миролюб закрыл лицо руками. — Барды тоже немного маги. Немного. И в любой другой бы семье были бы счастливы, если бы увидели младенца, сжимающего в ручонках лютню. В любой. Но не в моей. Лютню у меня отобрали сразу, срезали вместе с пуповиной, и я до сих пор не знаю, где она хранится.

— Так, может, её и сожгли уже?

— Нет, сжечь не могли, — парировал Миролюб. — Это я точно знаю.

— Откуда такая уверенность? — усмехнулся Иннокентий.

— Ты слышал что-нибудь про эльфов?

— Ну да, мерзкие твари. Но очень умные. И поют красиво. В этом они вам, бардам, чем-то вроде родни приходятся. Тоже магическими способностями обладают, хороши в военном деле и поют.

— Всё так, — кивнул головой Миролюб. — Так вот, если бы мою лютню сожгли или уничтожили, я бы уже был эльфом. Каждый бард, оставшийся без лютни, это — злой и несчастный бард. То есть эльф.

— Да ладно? — удивился Иннокентий.

— Да, именно так. А пока я здесь болтаю с тобой, значит лютня моя где-то хранится далеко под семью замками.

— Но откуда ты знаешь, что ты родился бардом?

— Потому что я помню своё рождение. Я не плакал. Я смотрел в этот мир и видел его и улыбался ему. В основном, люди не помнят своего рождения, не так ли?

— В основном да, но ведь это потому, что они слишком малы и память их не может держать что-то слишком долго?

— Нет, дело не в памяти. Голова ребенка гораздо больше, чем у взрослого, и может помнить больше взрослых людей. Но каждый человек старается забыть момент своего рождения. Каждый, кроме бардов. Потому что большего разочарования в жизни, как родиться на свет, не удержав лютню, нет. Каждый из нас в утробе матери держит лютню, некоторые флейту, но об этих потом. Так вот. Если ты хоть раз видел младенцев. Они появляются на свет с крепко сжатыми кулачками и громким ревом. Точнее сначала появляются, несколько мгновений молчат, а потом, как будто поняв, что произошло, разражаются горькими рыданиями. А рыдают они, потому что вышли из матери без лютни, не удержали её в тех самых крепко сжатых кулачках, потеряли. И вся жизнь их потом — сплошное страдание. А улыбаются они, в основном, тогда, когда слышат музыку. Только в музыке многие из них могут забыться. Ведь сам посмотри: работает человек — напевает, женится — приглашает музыкантов, иначе и не в радость свадьба, умер кто-то — опять музыка звучит, с ней легче пережить горе…. А у барда — лютня всегда с собой! Ему некогда грустить да и не о чем, пока его лютня цела. Поэтому и самый злой бард — это эльф, потерявший навсегда свой инструмент. А самый жалкий — это бард, который не знает, где его лютня.

— А если мы ее найдём, то что?

— Тогда я буду самым счастливым на свете. Но этого никогда-никогда не допустит моя мать. Потому что, как я уже говорил, я потомок могущественнейших магов и не имею права быть простым бардом.

— А если ты сядешь на трон, тогда можешь быть бардом?

— Тогда могу, только я не хочу на этот трон. Я ненавижу этот трон. С самого детства мне его пихают вместо со сладкими леденцами и колыбельными. Меня не существует, существует только вымышленный Миролюб на троне. Я не важен был никогда и никому. Вся моя жизнь — это жизнь ради того Миролюба-короля. Ты бегал с ватагой мальчишек, у тебя есть Лея. Да ты уже смог любить! Понимаешь? А я? Ничего у меня не было, кроме служения трону. Ни-че-го! А с магами меня этими поселили чтобы я впитывал их знания и понемногу переводил на себя, это не жизнь была, не берегли меня. Это была тюрьма, в которой я должен был на себя переводить магическое искусство. А чтобы я не увиливал, за мной зорко следила охрана. И больше в моей жизни не было ничего. Вообще ничего.

— Погоди, то есть Борис все знал о тебе?

— Нет, конечно, поэтому мать и жила в корчме рядом, чтобы Борис меня ненароком Гоге не сдал, как мага…

— И всё вот это, всё это ради чего? Для чего ты остался без детства? Ради чего я остался без дома, семьи и любви?

— Тебе же сказали: идёт война за трон. Одни считают, что его должен занять ты, другие — я. Нас никто не спрашивает. Мы — фигурки, которые переставляют те, кто хочет управлять судьбами людей.

— Ну, всё! Хватит! Это невыносимо! Неужели ничего нельзя сделать?

— Почему же? Уже что-то происходит. Ведь тебя не убили в первый раз, когда ты попал в корчму? С тех самых пор что-то пошло не по тому пути, который для нас уготовили наши проводники… А кстати, о хорошем, твои желания начинают сбываться. У тебя есть приключения, и есть бард, который может их описать!

— А ведь и правда! Может, всё и не так плохо, — рассмеялся Иннокентий. — А ты ведь и правда говорить мастак. Вон какие стихи давеча загнул про АПОЖ!

— АРОЖ, — поправил его Миролюб.

— Не важно. Пошли посмотрим, что там за светопреставление. Да и надо подумать, как вернуть тебе лютню.

Они встали и двинулись к окну.

— Да, а все-таки, что про тех, что с флейтами? — остановился Иннокентий.

— О-о, — поднял палец вверх Миролюб. — Флейтисты удивительнейшие люди. Если барды участвуют в делах мира, то флейтисты участвуют в управлении отдельными жизнями, как правило, жизнями могущественных людей. Вдыхая и выдыхая через флейту, они могут наполнить жизнью любое существо, а могут и высосать из него жизнь. В любом случае, если человек нашел флейтиста, он уже никогда не выберется из-под его влияния, навсегда оставшись зависимым от него.

— Они и мертвых могут что ли? Как это ты сказал — наполнить жизнью…

— Флейтисты… Могут… Вопрос — хотят ли они этого? Чаще всего они тратят это умение на себя, оставаясь бессмертными…

— Да! Да! Моя Королева! Моя Королева! Сию минуту! Я найду этого старого ключника и выпущу Вас! Моя королева! Слушаюсь, моя королева!

Лекарь боком, приставными шагами, полусогнувшись в поклоне стремился как можно скорее покинуть стены «строгих» подвалов. Гулкое эхо кричало ему вдогонку:

— Уничтожу-у-у! Казню-у-у!

Оказавшись на солнце, не сильно понимая, что нужно сделать в первую очередь, лекарь опрометью кинулся на торговую площадь. Там у старой сморщенной тетушки накупил успокоительных отваров и поспешил домой, надеясь прилечь и выспаться. Но тут же вспомнил, какое важное дело ему предстоит. Лекарь скорчился, как от внезапной острой боли. Сейчас ему внезапно захотелось не успокоительных отваров, а яду, и побольше, причём не важно, кого нужно было травить: его самого или королеву, или ключника. С досады бабкины отвары он швырнул под ноги и заторопился к дому тюремщика.

«А вдруг старик ушел куда-нибудь по делам? — спрашивал лекарь сам себя. — Что же делать тогда? Где его искать?»

За такими раздумьями он и не заметил, как добрался до низенького, поросшего мхом домика на самом отшибе улице, одиноко стоящего за полем некошеных одуванчиков.

Лекарь набрал в грудь побольше воздуха и решительно постучал. Дверь оказалась не заперта. Да и сам старик сидел боком к нему за столом, уплетая то ли вареники, то картошку…

— Приветствую, любезный! — радостно начал разговор лекарь.

Гость немного подождал, пока хозяин обратит на него внимание, но поскольку дело он принёс с собой чрезвычайной и тем более государственной важности, поправ приличия вскоре продолжил:

— Любезный! — сказал лекарь, громко откашлялся и сделал шаг к старику.

Старик и ухом не повёл, даже не пошевелился в сторону лекаря. Как сидел, жевал свои галушки, так и сидел дальше. Лекарь подошёл ещё ближе, полагая, что причина такого поведения в глухоте пожилого человека, и снова решился потревожить его, однако, в горле лекаря моментально пересохло от увиденного. Вместо слов из него вырывалось только какое-то негромкое писклявое «А-а-а».

Странная картина предстала перед глазами лекаря. Перед стариком на столе стояла полная бадья пельменей, которые он с жадностью засовывал себе в рот. Однако, пельмени, проскальзывая по пищеводу, вскоре становились видны в рваном боку старика, через дырку в его теле, а далее шлёпались на пол. Штук пять или шесть разномастных котов лакомились тут же в соответствии со своей кошачьей иерархией, кто-то, попроще и помоложе, подбирал снедь снизу, а кто-то, помаститее и посерьёзнее, жевал печень старика, оголившуюся из-за рваной раны.

— Мне нужны ключи, — твёрдым, насколько это было возможно, голосом проговорил лекарь. В конце концов, в старости с людьми может приключиться всякое, опять же существует проказа, когда куски тела отваливаются…

Старик медленно повернулся, шляпа которая все это время держалась на его макушке, слетела. Лекарь отшатнулся, попытался сделать шаг назад да обо что-то споткнулся и чуть было не упал.

Старик уставился на гостя, шамкая беззубым ртом. На том месте, где был должен находиться правый глаз, была сквозная дыра.

Лекарь опрометью, что есть духа, из всех сил рванул к входной двери и со всего размаху влетел головой в низкую притолоку.

Очнулся он через некоторое время, оттого что саднила голова и как будто наждаком терли щёку. Открыв глаза, он заметил склонённое над ним мёртвое тело старика, словно шарившего чего-то впотьмах, правее — чёрный мордатый кот слизывал кровь с его лица и урчал. Вечерело. Голова раскалывалась напополам. Ноги как будто опухли и не двигались. В глазах по временам было черно. Лекарь закричал, пытаясь хотя бы криком отогнать всех этих тварей от себя. В проеме двери показалась чья-то тень. Лекарь вновь потерял сознание.

В следующий раз он очнулся на высоких подушках в светлой комнате. Вокруг него суетился королевский флейтист.

— Там, там мёртвый ключник, — простонал лекарь.

— Знаю, — кивнул флейтист. — Значит, маги уже близко, много стало чудесного случаться вблизи дворца. Верная примета.

— Королева! — вспомнил лекарь. — Она в темнице. А ключей нет!

— Что ж ты сразу не сказал! — флейтист заметался по комнате и вскоре ушёл.

Мало-помалу спорщики утихли. Решено было идти всей гурьбой. Теперь место бывшего страха заняло удивление тем, как ловко, оказывается, могут товарищи управлять небесными светилами и ветрами.

— Жаль, что никто больше не видел, как мы с тобой, да? — похлопал Ярослав Матильду по плечу.

— Вы слышите? — перебила его Лея.

— Что?

— Ну, вот ты сказал, что жаль, что никто не видел, и кто-то захихикал?

— Где? — изумились маги словам девушки.

— Не пойму, кажется, везде, сверху, в кустах…

— Ты устала, девочка, — взял её за руку Богдан. — Слишком много на нас навалилось. Мы-то хотя бы маги, ко многому привыкли, а ты простой человек…

— Вот! Вот опять! — вскрикнула Лея. — Когда ты сказал, что я простой человек…

Становилось снова неуютно. Однако все старались не придавать внимания тому, что слышит Лея. Да и сама она старалась изо всех сил убедить себя, что ей показалось. Вскоре они вышли к сосне, где болтался старик. Однако, того нигде не было.

— Перепутали, наверное, — пожал плечами Богдан. — Не мог же он сам уйти?

Лея снова услышала какой-то шорох, похожий на то, будто кто-то рядом перешёптывался и хихикал. Она прислушалась.

— Подменыш! Лея — подменыш! — чётко сказала рядом молодая береза.

Лея по-кошачьи отпрыгнула от дерева и так же по-кошачьи оказалась на нижней ветке сосны, чем ещё больше раззадорила хихикающих. Теперь смех слышен был отовсюду.

— Лея! — изумился Ярослав. — Да что с тобой? Как ты туда залезла, девочка?

— Вы точно ничего не слышите? — девушка была перепугана не на шутку.

— А что мы должны слышать? — уточнила Матильда.

— Голоса! Они повсюду… Они хихикают. И они говорят: «Подменыш! Лея подменыш!»

— Подменыш, говоришь? — тут уж и Ярослав нахмурил брови.

— Да, — подтвердила Лея.

— Вот что, братцы, давайте-ка выбираться из этого леса. Что-то мне тут уже не по себе. Не найдём мы старика, может, кинем ему ключи здесь?

— Нельзя оставлять здесь ключи, старик придет за ними, — предостерегла Лея, всё ещё вцепившись в ветку сосны.

— Ну, а где ж его искать? Я не помню то место, — раздражался Богдан.

— Это то самое место и есть, мы его уже нашли. Вон, видите, куски одежды валяются? — указала пальцем Лея.

— Да, точно! А где старик? Уже вышел нас искать? — удивилась Матильда.

— Нет, — Лея мотала головой. — Скорее всего, пока вы с Ярославом ругались, его ветром сдуло, вы ж такую панику в природе навели, непонятно, как еще сосны с корнями из земли не выкорчевали. Ветрища стоял, ух! Значит, деда уже в чаще звери подъедают. Пойдемте-ка отсюда подобру-поздорову.

— А как же твои разговоры, что он за ключами придёт? — спросил язвительно Богдан.

— Будем надеяться, что не придёт.

Товарищи успели выбраться на тракт до заката. Никакого жилища вблизи не просматривалось. В поле было ночевать опасно, боялись шишиг, на тракте тоже неуютно, кто его знает, вдруг какой торопыга ночью коней загоняет, торопится, неровен час собьёт. Решили расположиться на границе между дорогой и полем. Одного назначили дежурить, чтобы в случае опасности он мог бы всех разбудить.

— Я буду дежурить, мне все равно не спится, всё смех в ушах кажется, — сказала Лея.

Усталые маги кое-как улеглись, свернувшись клубками на неуспевшей остыть от полуденного солнца земле, и вскоре мерно засопели.

— Не спишь, девочка? — спросил Лею Ярослав.

— Не сплю. Слушай, а что такое подменыш?

— Подменыш, дочка, это… подменыш. Как тебе сказать, — медлил Ярослав. — Ты не помнишь о себе ничего?

— Чего именно?

— Ну, чего-нибудь такого? Что с твоей матерью стало?

— Мать моя умерла, пока я маленькая была. Меня тётка вырастила. А мамка была того, дурочкой. Из-за неё и меня все чурались всегда и дурочкой звали. Она меня, дядь, сжечь хотела, мамка моя. Так-то. Тётка сказывала, будто я всё время плакала, а мамка меня на лопату посадила да в печь. Спасибо тётке, она меня очень любила. Вбежала вовремя да меня выхватила. А мамка на неё кричала, говорила: «Погоди ты, сейчас сама увидишь, как она в трубу-то вылетит! Не боись, не сгорит она, её в печь суну, а она мне моё дитя вёрнет!». Ну, тетка меня выхватила да вырастила. А мамка моя хорошая была, у неё до меня пятеро было. Детей, в смысле. А вот как я родилась-то, она меня очень сильно полюбила. Я жалкая была, тетка сказывала, все время плакала. А так вышло, что пока мамка со мной, остальные дети померли. Мамка и решила, что я её заворожила. Будто поверье есть, что я не человек.

— Вот это и есть подменыш, о чём ты говоришь, — поддакнул Ярослав. — Бывает так, что эльфы дитя народят, а ребёнок слабенький, им самим не выходить. Они человеческого крадут ребёнка, а своего людям подсовывают. Потом могут обратно забрать. Подменяют кабыть, отсюда и название «подменыш».

— Так что? Может, я, и правда, того? Эльфы ж в лесах живут? Так, может, они меня и зовут теперь обратно? Меня, и правда, в деревне не любили. И винили во всём, чуть кто умрёт, так меня чурались. Одна тётка меня берегла. Да и Кешина мать, тоже привечала. Остальные вроде как боялись.

Ярослав пожал плечами вместо ответа.

— А зачем меня сжечь пытались? — спросила после недолгого молчания Лея.

— Поверье есть, что твоя родная мать, которая эльф, видя твои страдания, тебя пожалеет и заберёт. А человеческого ребёнка на место вернёт. Поменяет заново всех. Ой, девочка, сколько на моих глазах по деревням народу так сожгли. Видишь, бабы верят, что, если ребенок плачет много или увечный какой родился, так это не человек, а эльфы подбросили. Так и говорят мужики: «Убогого неси обратно в лес». Ну, а раз эльф, так его и не жалко никому. Матери детей до полусмерти избивали, чтобы эльфийка пожалела своё дитя и вернулась за ним. Да только ни разу я не видел, чтобы это произошло. Так вот бьют бабы детей, пока те не помрут, а тех, которые выживут, на лопату и в печь… И смотрят стоят, как дитя в трубу вылетит. Верят, что эльфиец в трубу живёхонек выпорхнет и будет благим матом орать.

Ярослав немного помолчал.

— Ни один не выпрыгнул, дочка. Грустная это история. Так что ты тоже в эти сказки не верь. Мало ли что показалось в лесу. Всякое, бывает.

— Чудно, дядя, ты рассказываешь. Спи пока, а я тебя попозже на вторую смену разбужу дежурить.

Вскоре и Ярослав захрапел, а Лея осталась вспоминать своё детство, деревню, откуда ушла во дворец. И сейчас она понимала, что всё время только ждала повода улизнуть из ненавистного поселения, где все её как псину шелудивую гоняли от двора к двору. Только не решалась, а как тут объявила матушка Кеши, что его надо спасать, Лею и уговаривать не стоило. До того, словно верёвкой она была привязана к дому, а теперь будто все оковы спали, и она рванула. И не ради Кеши, и не ради его матушки. А просто так, давно хотела уйти, а тут будто ей разрешили.

Ночь случилась лунная, ни одно облачко не застило свет. Мерный, ровный, он лился на землю, будто из большого кувшина, покрывая всё, на что попадал, и оживляя всё вокруг. Дикий куст терновника казался застывшим на бегу человеком, дорожный пригорок скрывал выглядывающее из земли маленькое любопытное существо, на поляне неподалеку молодые осинки трепетали от легкого ветерка, будто девушки играли, перекидывая мяч. Лея залюбовалась стройными станами и легкостью движений, ей даже показалось, что она слышит, будто ночные игруньи переговариваются нежными голосами, звенящими, как серебряные колокольчики. Она усмехнулась собственным мыслям и прислушалась.

Лея встрепенулась, где-то она уже давным-давно слышала эти слова. Девушка потёрла глаза кулаками и сильнее вгляделась в поляну перед собой. Видение никуда не исчезло, более того, все призраки девушек смотрели прямо на неё.

— Я - эльф? — спросила Лея их шепотом.

Призраки расхохотались и рассеялись по поляне.

— Да пошли вы! — в сердцах крикнула Лея и погрозила видению кулаком.

Тут же она почувствовала, что кто-то гребнем расчёсывает её волосы.

— Смотри какие, тяжелые и блестящие, как золото. Поздравляем, матушка! Поздравляем! — шептались за спиной у девушки.

— Не смотри, назад не поворачивайся, — пискнул рядом тонкий голосок, и Лея тут же обернулась.

Перед ней стояла старая обрюзгшая огромных размеров бабища, полностью голая, с обвисшими грудями и жиром, нависающим над промежностью. Одряхлевшие ноги были в несколько слоев укрыты складками кожи. Сверху по всему телу до самых пят струилась черная, шелковая, увитая белыми цветами духмяного жасмина коса. Лица не было видно, но Лея знала, что чудовищная баба смотрит ей прямо в глаза.

— Отвернись, отведи взгляд! — пискнул снова рядом чей-то тоненький голосок.

Лея сжалась пружиной и резко, что было силы выпрыгнула вверх, вцепившись в волосы чудовищной бабы.

Дикий вой огласил всю округу, призраки дев отпрыгнули и бросились в рассыпную, в свете луны на серых травах замелькали и засуетились тени, затягиваясь в темноту, под землю.

Лею подняло ввысь и бросило вниз на землю. Чудовище металось в лунном свете, пытаясь сбросить с себя седока. Девушка сильнее вонзила руки в шелковистую гладь волос.

— Нож! — вскрикнула Лея.

Стараясь, как можно крепче держаться правой рукой за косу, левой она полезла под пояс платья. Через мгновение она извлекла оттуда нож, однажды уже сослуживший ей службу, сверкнувший в ночи знакомой надписью: «АРОЖ».

Как только чудище вернулось с высоты на землю, Лея быстрым движением отхватила часть косы бабы.

Громадина обмякла и растаяла в воздухе. Лея быстро спрятала под платье поближе к ножу обрывок косы.

— Дядь, вставай! — растолкала она Ярослава. — Твоя очередь. Я посплю…

— Срочно надо уходить, — суетилась толстая тетушка у окна. — Надо торопиться.

— В чём дело? Объясни, — остановил её Иннокентий.

— Ты ж уже всё знаешь, наверное? — уселась на лавку женщина.

— Ну, не всё, но многое, наверное, — подтвердил юноша.

— А знаешь ли ты то, что тебе нужно войти во дворец до того, как туда прибудут маги?

— Почему?

— Чем ближе маги к дворцу, тем сильнее и крепче противодействующая тебе магия. Посмотри на всполохи. Они аккурат у дворца мелькают. Значит, маги уже близко.

— Но ведь они мне не враги, — пожал плечами Иннокентий.

— Они, может, тебе даже и друзья. Только заклятье Рогнеды действует. Нельзя магам к дворцу ходить от других кровей, кроме тех, что она запечатала. Только двое могут прийти к дворцу и не разбудить мёртвых. Это ты и Миролюб…

— И лишь один из них ей сын, — медленно протянул Миролюб. — Вот что! Вот это для чего.

— Да, — подтвердила толстуха. — Сын-то, только один, но пришлось подпускать обоих, потому что у обоих бабка одна, в таком случае можно только или двоих не пустить, или двоих пустить. А сейчас, судя по всему, ваши друзья на подступах к замку королевы. Вишь, что делается?

— А если проснутся мёртвые, то что?

— Ну как что? — нервно хихикнула тетка. — Они ведь все туда придут, чтобы вас не пустить.

Миролюб и Иннокентий переглянулись и почти в один голос заявили:

— Да и не надо. Будем своей жизнью дальше жить.

— А лютня-то тебе больше не нужна? — хитро подмигнула толстуха Миролюбу.

— Ты откуда столько знаешь? — надвинулся он на нее.

Толстуха, несмотря на свою полноту и неуклюжесть, очень ловко ускользнула от Миролюба, он попытался схватить её за руку, однако, и это ему не удалось. Миролюб посмотрел на мать, та застыла с выражением ужаса на лице. Толстуха посмеивалась.

— Ну, что? Лютня нужна ещё?

— А если лютню заберу, значит и трон надо будет занять? — торговался Миролюб.

— Это уж как захочешь, — ехидно ответила толстуха. — Твоя судьба меня не сильно волнует, у тебя Аксинья вон есть, да Рогнеда была. Я здесь ради Иннокентия.

— Что ты такое? — надвинулся на нее Иннокентий.

— Что ты такое? — отозвалась толстуха, заняв боевую стойку, повторяя движения юноши.

— Ты со мной шутки шутить вздумала, старая карга? — погрозил ей юноша.

— Ты со мной шутки шутить надумала, старая карга? — эхом повторила женщина.

Иннокентий сделал несколько решительных шагов в сторону к тётке. Тетка тут же повторила движения. Юноша шагнул вправо и встал на руки. Толстуха с молодецкой прытью дублировала всё, что видела.

В какой-то момент Иннокентий увидел перед собой самого себя. «Эка привиделось, — подумал он. — Стою перед зеркалом, сам себе рожи корчу.» В этот момент он хлопнул себя по лбу. Однако зеркало почему-то не повторило такое простое движение. Иннокентий стал оглядываться и обнаружил, что закутан в какое-то старое, пропахшее кострами и рыбой тряпьё.

— Серый это, — заикаясь объяснила Аксинья. — Морочит. Морок.

— А тётка где? — хлопал глазами Иннокентий, продолжая рассматривать свой замысловатый наряд.

Вместо ответа Аксинья заплакала и подвела Иннокентия к зеркалу.

— Что? Что это такое? — тыкал пальцем юноша в зеркало, отображавшее толстую старуху. — Это что это такое вообще?

Аксинья мычала, Миролюб таращил глаза и мотал головой. Казимир с Гогой считали узоры сполохов на небе, отвернувшись от всех.

— Я не знаю, как это происходит. Но это как-то он делает. Ты видишь то, чего нет, а потом оказывается, что то, чего нет, видит тебя, а тебя нет, а оно есть, — всхлипывала Аксинья.

— И что? Что теперь делать-то? Делать-то теперь что?! — истошно вопил Иннокентий.

— Ничего, догонять его. Он сказал, что во дворец надо и побыстрее.

— Не хочу я во дворец! — протестовал юноша.

— А бабой теперь всю жизнь ходить хочешь? — злорадно уточнила Аксинья.

— Бабой не хочу!

— Ну, значит — догоняй. Одному — лютня, второму — себя…

Аксинья наспех собрала дорожные котомки Миролюбу и Иннокентию, дала каждому по фонарю и флягу масла и выпустила навстречу надвигающейся ночи.

Через некоторое время по тракту раздалось шлёпанье ног, воздух наполнила тяжелая одышка:

— Погоди, малец, я с тобой, — еле переводя дух, сказал Казимир. — Да угомонись, я знаю, что ты не баба.