Морриган

Человек уподобляется тому, на что глядит достаточно долго. Соответственно — это же относится и к уму в башке; чем ты глупее, тем меньше времени тебе нужно — вот о чем размышлял стражник Павел, зыркая на стоящего рядом и опиравшегося на алебарду другого стражника, Якоба. Тот же, в свою очередь, долгое время пялился на морду тягового вола. Павел открыл подобие, когда те оба одновременно облизали громадными язычищами поросшие рыжеватым волосом морды. В жаркое летнее утро эта мысль показалась стражнику забавной, она помогала как–то вынести стояние на солнце в полном вооружении. Совсем недавно они перетрясали возы под аккомпанемент визгов и певучих проклятий купца с юга, который предусмотрительно ругал стражу на собственном языке — Якуб был крупным, глупым, медлительным, зато и сильным словно вол, и при том ужасно раздражительным.

В то время, как стоящий в городских воротах Якуб все больше становился похожим на вола, Павел наслаждался своими наблюдениями, начальник городских таможенников, мастер Винсент начислял пошлину, а купец пытался ругаться на непонятном языке, на самом конце длинной очереди ожидающих что–то зашевелилось. Павел первым заметил огромного рыцаря на боевом коне, который рваным галопом выехал из–за череды повозок, таща за собой навьюченную сменную лошадь. Рыцарь держал прямо длинное копье с развевающимся вымпелом, в седле же он сидел словно броневая башня. На нем был остроконечный шлем с султаном, на плече был повешен щит — черт знает для чего, видимо, ради красоты. Длинная (наверняка шелковая) покрывающая доспехи накидка мерцала в прямых солнечных лучах, свисавший с конского зада дорогой плащ волновался.

Секретом рыцаря оставалось то, каким чудом все его одежки развевались, потому что даже про самый легонький ветерок все могли только мечтать. Но, наверняка все это делал он ради эффекта, потому что ехал сам, без свиты или, хотя бы, оруженосца, как самый последний солдафон. Явно, что был он меньшим господином, чем желал выглядеть, посему приходилось пускать пыль в глаза. Зато эффектно — наверняка он представлял здесь самое замечательное зрелище.

Для Павла это было неплохой оказией и самому показать себя с лучшей стороны. Он покричал на возчиков, приказав им, чтобы дали проезд благородному господину, после чего с воинственной миной сам встал посреди дороги. С рыцарями бывает по–всякому, но этот ехал в город, так что наверняка не начнет свое здесь пребывание с того, что раздавить стражника. И действительно, рыцарь остановился как вкопанный. Зеваки затаили дыхание в надежде, что вот сейчас он подымет коня на дыбы и задавит Павла. Глаза вечно недовольного мастера Винсента, Якуба и ожидающих под воротами возниц на мгновение перенеслись с одного рыцаря на обоих.

— А не пожелает ли благородный господин сообщить, кого будет принимать в гостях наш город! — Павел подслушал эту формулу у бургомистра и лет пять ожидал, чтобы ею воспользоваться. И вот это мгновение наступило.

— УБЕРЗКЗИМОК — громко прогудел из глубин своего железного горшка рыцарь. Стражник с умным видом притворился, будто все понял; расспросы бы лишь все испортили.

— Павел, пропусти благородного господина, — властным голосом включился в сцену мастер Винсент.

Павел отодвинулся в сторону и отдал салют алебардой. Свой момент он уже пережил.

Рыцарь проехал сквозь ворота и теперь медленно продвигался по улице. Видели его еще довольно долго — султан шлема достигал чуть ли не второго этажа домов, а вымпел на копье — еще выше.

Все в городских воротах вернулись к своим занятиям.

Тем временем, рыцарь положил копье на плечо, передвинул щит за спину и снял свой огромный шлем.

Под ним была небольшая мягкая шапочка. Заботиться о внешнем виде было достаточно мучительно, зато и выгодно — во вьюках он вез на продажу немного вещей, которые рыцарю иметь вроде и не пристало, и было ему лет семнадцать, может и восемнадцать. Городской таможенник мог привязаться к желторотому одиночке, не смотря на то: дворянин тот или не дворянин.

Парень увидал грязного пацана, который сосредоточенно писал в подворотне, чтобы попасть струйкой прямо в средину дома. Молодой рыцарь позвал его.

— Эй, малой! Где тут Дом под Конем купца Бернарда?

— Проводить?

— Нет, в носу поколупаться… Веди.

Какое–то время они пропихивались по не слишком и забитой, но чертовски узкой улочке. Въезд через малые ворота оказался ошибкой: на главном тракте рыцарь без особого труда мог вести обеих лошадей рядом друг с другом, в то время как тут приходилось буквально пропихиваться. Проводник был слишком мал, чтобы вести подъездную, а оставить нагруженного коня сзади означало искушать воров. Нескольких потенциальных охотников на его добро, чужак уже краем глаза заметил. Впрочем, показывавший дорогу сопляк тоже с охотой свистнул бы чего–нибудь, если бы только пронюхал оказию. Шут старого короля, с которым рыцарь как–то беседовал, говорил, что в этом мире хватает лишь воров да врачей.

Маленький грязнуля шел, гордясь собой, как будто бы это он сам сидел в седле. Каждую секунду он с восхищением поглядывал на своего временного начальника, а этот последний все питал надежду, что вши от мальчишки пока что не перескочили на него самого. Потом он посчитал, что стоило бы пацана разговорить.

Здесь он был впервые, глядел на богатые, хотя и чрезвычайно узенькие каменные дома, поглядывал на боевого жеребца, который без исключения кусал все, что попадало в зону поражения его зубов, да еще и следил за вьючной лошадкой, что само по себе могло привести к косоглазию. Так что, если этот уличный мальчишка займется сообщением сплетен, так может не сразу и придумает, что бы тут такого свистнуть.

— Почему это у вас строят так тесно?

Мальчишка остановился и чуть не попал под копыта.

— А это как город сгорел, так совет придумал, что налоги будут насчитывать от ширины дома. Ну тут же все купцы и отстроились на пару окон в ширину да на четыре этажа в высоту.

— Мудрые у вас тут люди живут…

Похвала вызвала намеренное впечатление: пацан разговорился, рыцарь в одно ухо слушал свежеиспеченного члена общества мудрецов, а с неба лился все тот же жар. Окно, окно, новый дом, окно, окно, следующий дом, окно, окно…

Неожиданно рыцарь начал смеяться.

— А вот этот платить не любит!

На перекрестке стоял домик словно из сказки: в фасаде помещались ворота настолько узенькие, что телега бы не прошла, над ними всего один ряд окон, зато очень высоких. Рыцарский конь наверняка мог бы выглянуть из–за угла, одновременно выставляя хвост с другой стороны. Как и все остальные, этот дом тоже был выстроен из светлого камня, укрепленного темными балками — но разница была видна с первого же взгляда: горшки с красными цветами на окнах и на концах выступавших из стен просмоленных балок. Остальные горожане не придумывали украшений, которые требовали ежедневного подъема, чтобы подлить растения. Проживающий здесь чудак должен был спать вдоль собственного дома. Да еще и тесно прижав руки к телу, прибавил про себя рыцарь, оценив ширину фасада. Но достаточно было добраться до угла улицы, чтобы дополнить наблюдение: жилец должен был спать стоя, домик был одинаково узким со всех сторон.

— И что это за чудак?

— А… это дом ведьмы, господин рыцарь. Полгода назад приехала, купила старый колодец, который опустошили на пожаре, и построилась на его месте.

— Ведьма в городе? Они же все по селам сидят, по лесам…

— Ну да, ведьма! Самая настоящая! Сидит сама, чары готовит и наверняка еще и золото варит, потому что страх зайти. Когда Кривой Ясек захотел увидать, что там в средине, так никак войти не мог. В ворота заходит и тут же назад.

— И как она тут чарует?

— Да она вообще странная какая–то. Купцам замки на двери поделала, чтобы вор не прошел, так воры вообще попропадали. Вот смеху было когда ростовщик Щука такой вот замок против воров поставил и три дня на улице жил! Сам через свои двери пройти не мог! А горбатую Магду так совсем выпрямила.

— И вправду, странная… А как выглядит?

— Ну, такая худая, молодая и с волосами.

— Даа… редкость… с волосами, говоришь? Ну, тогда постучи в ворота, обязательно следует такое чудо увидать.

— А это, господин, замок зачарованный, сам впускает, кого пожелает.

Рыцарь еще с седла бросил мальчишке медяк. Пока что он мог себе позволить такую щедрость, а на улице имелись зеваки. Впрочем, он надеялся на то, что пацан останется у ворот, надеясь получить еще монетку.

Если «ведьма» не будет чудесно обнаруженной знакомой, проводник ему еще пригодится.

А потом он сошел с коня, пяткой копья пихнул волшебные, якобы, ворота (которые гостеприимно распахнулись, возбуждая удивление у случайных прохожих) и, хлопнув ладонью по крупу, направил вьючную лошадь в средину. При этом он инстинктивно уклонился, когда боевой жеребец, как обычно, попытался его укусить, после чего в ворота они прошли вместе.

Внутри ждало следующее изумление. Рыцарь ожидал того, что придется искать свободного пространства меж двух лошадей, стенами и лестницей наверх. Когда же глаза привыкли к полутьме, он заметил обширное сводчатое помещение и широкую каменную лестницу с резным порталом, в стенах несколько дверей по–меньше. Одна из них, открытая, наверняка вела в конюшню. Все это никак не имело права уместиться в вытянутом домике.

— Чары, — пробормотал рыцарь. Судя по их масштабу, здесь проживала не та ведьма.

А после этого он услышал милый голосок, доносящийся, казалось, отовсюду:

— Добро пожаловать, благородный господин! Что привело тебя из столь далеких мест?

Тот ответил:

— Привет, Алютка! Чертовски рад слышать, что это, все же, ты!

— Губерт! — взвизгнула хозяйка. Лестница загудела. По–видимому, там, выше, они были сделаны из дерева. А потом она, словно сумасшедшая, бросилась ему на шею, цепляясь за кольчугу вышивками дорогого платья из фиолетового бархата. Рыцарь пытался не задеть ее железом перчаток, но с кем–то столь стихийным справиться было просто невозможно. Описание уличного мальчишки соответствовало ей на все сто: девушка была даже более худой, чем это предписывала новейшая придворная мода, ну а прическа… Алисия двигалась в русом облаке своих экстравагантно уложенных волос. Да, даже если не замечать остального в волшебнице, то волосы бросались, если не лезли, в глаза сами — а вместе с тем в рот, под шлем, они цеплялись за плечи и во–обще везде. В отличие от всех иных женщин, волшебница носила волосы распущенными, как будто готовилась ко сну или к купанию, что должно было необыкновенно возбуждать всех мужчин.

— Ну… ну… такое приветствие… Если бы я поцеловал тебя еще год назад, ты бы дала мне в рожу!

Алисия отступила на шаг, щелкнула пальцами. В воздухе замаячил силуэт громадного негра с дубинкой.

— Если тебе не хватает этого, то всегда можно устроить.

Какое–то время они глядели друг на друга. Хозяйка отстегнула гостю кольчугу под подбородком и сняла шапку–наличник.

— Ты изменился. Борода растет.

— А, три волосины. — Губерт задумчиво поскреб по ним. — Ты тоже изменилась.

— Поправилась? — неожиданно обеспокоилась та.

— Ага… Толстая, как свой дом. Две ладошки в поясе и пять этажей росту.

— Вай… нет, тебя обязательно нужно стукнуть…

Оба рассмеялись.

— Ой, ты же прямо с дороги, ничего не ел.

— А вот и ошиблась, моя ты чародейка! Поспал на постоялом дворе под самым городом, там же и поел.

Но на завтрак с тобой всегда готов.

— Тогда пошли наверх. Сейчас что–нибудь наколдую!

Она потянула его за левую руку. Пустая латная рукавица осталась у нее в пальцах. Ничего не понимая, она поглядела на культю запястья.

Даже если бы сейчас в доме ударила молния, она бы вела себя не так. Губерт видел, как Алисия по–бледнела словно бумажный лист.

— Что… что с тобой…

Чего–то тот не понимал, хотя к впечатлению, которое вызывает его искалеченная рука, за последние месяцы даже успел привыкнуть. Поэтому спокойно объяснил:

— Не повезло в бою, так что теперь меняю профессию.

Неожиданно девушка расплакалась. Жеребец снова потянулся зубами к плечу рыцаря, но не попал. Губерт как раз обнял Алю.

— Ну… ну… успокойся… Не стоит так расклеиваться… Или я расквашусь, и кольчуга заржавеет… Вот тогда и вправду будут хлопоты.

Хозяйка покраснела и вдруг заорала:

— Что, ничего тебя не трогает, да?! Тоже мне, рыцарь великий! Храбрейший Губерт из Козиямок! Ну как можно быть таким дураком?! Почему ты вечно влезаешь в какие–то драки? Или тебе так сильно по башке дали, что такой дурной, а?

Со злостью она ударила его в плечо, попала в стальной наплечник, зашипела, ударила еще раз. Тот молниеносно прикрылся рукой. Левой. Удар пришелся прямо в культю, так что Алисия снова разрыдалась.

— Вредина… Выматывайся отсюда, не могу на тебя глядеть…

Тот молчал. Алисия глядела на юношу, вытирая глаза.

— Понятное дело, что хотелось бы иметь собственную руку. Только я знаю многих других, которых порубили еще хуже и совершенно даром. Так что я еще рад. В принципе, все закончилось для меня даже с прибытком. Так что не понимаю, чего ты так безумствуешь.

— Понятно. Зачем мне жалеть, что кто–то ее отрубил. У тебя столько этих рук…

Алисия замолчала, как–то странно глядя гостю прямо в глаза.

— Губерт, ты меня специально разыскивал?

— Я искал тебя осенью, только не знал как и где. Ну и завербовался. А зимой случилась та неудача. Я и не знал, что ты здесь живешь. Сюда я приехал к знакомому банкиру. Но как только мне сказали, что тут проживает городская волшебница, так мне сразу же вспомнилось, что ты планировала, вот и проверил, нет ли тебя тут. А ты как раз и здесь.

Он замолчал, поскольку до него неожиданно дошло, о чем она спрашивала на самом деле. Губерт покраснел. Со своими рыжими волосами выглядел сейчас так, будто его подожгли.

— Ты еще плохо меня знаешь. Я не прошу милостей, и просить ни о чем не собираюсь. К этой своей руке уже привык. Ну а теперь уже пойду. Банкир ждет.

Он поднял шапку–наличник с земли, надел ее, отвернулся и старательно натянул рукавицу на культю.

Жеребец вновь потянулся к нему зубами и так получил латной перчаткой по ноздрям, что голова мотнулась в сторону. Протискиваясь между лошадями на выход, юноша услышал голос Али:

— Губерт! Останься, пожалуйста… Или мне бежать за тобой по улице и звать? Неужто ты всегда должен отомстить за каждое произнесенное слово? Появляешься раз в год, веселенький словно чижик, да еще и без кисти руки. Рыцарь чертов… А может перестанешь строить из себя героя? А у меня тут вечно процессии замшелых баб, чтобы из них девочек сделать, княжеских посланников, чтобы ему золото делать; купцов, чтобы для них отравить банкиров, и банкиров, чтобы наслать ночные кошмары на купцов. И каждый приходит и угрожает, просит, притворяется, пытается меня похитить. Вон там, через улицу, сидит какой–то красавчик и подбрасывает записки, что меня обожает, что мы уедем далеко–далеко и тому подобное. А я знаю, сколько ему заплатил королевский канцлер, чтобы вытащить меня отсюда и затянуть в подвал, потому что им любой ценой волшебница нужна, чтобы шпионить. А тут еще и ты появляешься! Откуда мне знать, сам ли меня нашел… Иди уже отсюда ко всем чертям…

— Как ты смеешь…!

Юноша отвернулся, разозлившись, по–настоящему разозлившись на нее.

Алисия плакала.

Вся злость тут же испарилась. Он никогда не знал, как себя вести рядом с плачущей, мало кто плакал в его присутствии. Тогда он попробовал провести эксперимент: опустился рядом с ней на колени. На сей раз та не дрогнула, когда он обнял ее левой рукой. Губерт отвел Алисии волосы, а она тут же спрятала покрасневшее лицо.

— Алинка—Малинка, ну что с тобой происходит?

— Надоело все это, пуще горькой редьки…

— Что, черт подери, надоело…?

Губерт пожалел о собственной вспышке и заметил совершенно будничную вещь. Жеребец, которому людские проблемы были совершенно безразличны, поднял хвост и наделал кучу прямо возле них. Буквально в полушаге от его дорогой шелковой накидки и ее бархатного платья. А если бы пожелал их обмочить, то наверняка мокрыми были бы оба. Для Губерта это был бы профессиональный позор. Опять же, хлопоты со стиркой.

— Нет никакого смысла сидеть на земле и пялиться на лошадиные задницы. Давай заведем лошадей в конюшню, а сами поговорим в другом месте. Расскажем друг другу, что происходило с каждым.

Алисия вытащила платок и громко высморкалась. Жеребец застриг ушами.

Они поднялись.

— Извини, что–то я расклеилась…

Рыцарь подумал, что она расклеилась, а сам он взбеленился… так что квиты, оба преступили хорошие манеры. Он не видел никаких причин для подобного поведения, но до сих пор не понимал, в чем же дело. Собственно говоря, знакомы они были совсем недолго, буквально неделю, а потом не виделись целый год. Но тогда

Алисия ему припала к сердцу, да и сейчас обрадовался встрече, посему посчитал, что сейчас уходить не стоит.

— Это я прошу прощения… Видимо, слишком долго я притворяюсь идеальным рыцарем, так что очень трудно вот так взять и перестать это делать.

— Только не подходи к моему жеребку, кусается и копытами бьется. Но вообще–то, конь неплохой, просто у него такой боевой характер.

— Вы с ним как братья, только он черный, а ты рыжий.

— Наверняка матери у нас были разными. Где можно повесить седло и накидку?

Девушка показала, затем поколдовала возле каменного корыта, которое тут же начало заполняться водой.

Губерт с одобрением признал, что в этой конюшне имеется все необходимое и под рукой. В принципе, конь и сам мог себя обслужить, следовало с него только снять упряжь.

А это напомнило ему еще про кое–что. А точнее: про кого–то, результате не слишком удачных чар Али.

— А где твой говорящий конек?

Наконец–то Алисии удалось улыбнуться.

— Метла? А он перешел все границы. Вначале заявил, цитирую, что это совершенно недостойно, чтобы одна культурная особа ездила на спине у другой. Пришлось купить другую верховую лошадь, а Метлу едва уговорила возить поклажу. А что, раз он съедал все мои сладости, так почему бы не потаскать взамен мое барахло? А потом еще пару месяцев учился писать.

Губерт весело фыркнул.

— Как же он держал перо?

— В зубах. И мне все время приходилось затачивать перья, потому что зубами и копытами ему было сложно. Если это не вылетит у него из головы, то, видно, наколдую ему какое–нибудь вечное перо. А недавно сообщил, что написал немножко стихов, после чего отправился на поэтический турнир в Маннсберг. Вернется где–то через месяц.

Губерт представил себе коня, распевающего любовные стихи при дворе тамошнего барона, перед лицом дам и рыцарей. Несмотря на качество поэзии и голос, у Метлы имелись шансы сделаться лирическим событием года. А может и столетия — его там долго еще будут вспоминать.

— И что ты сделаешь, если он этот турнир выиграет?

— Не знаю. Зато мне известно, что уже никогда не стану создавать разумного творения.

Эти слова она произнесла торжественно, подняв правую руку вверх.

После этого они собрали оружие и багаж Губерта и пошли наверх, в огромный зал. Юноша продолжал рассказывать, снимая с себя накидку и доспехи:

— В прошлом году мне повезло на турнирах, ну и завербовался в княжескую дружину. Зимой князь Эрик отправился поохотиться в замок в Сольных Горах. С башни мы увидали пожар — горела деревня. Мы отправились, меньше двух десятков, с молодым князем, как на разбойников — а там был целый полк лучников. По счастью, все они были пешими и уже резались с горцами.

Губерт низко склонился и начал стаскивать кольчугу.

— Ну, мы на них наехали, позволили себя распылить. Подо мной убили коня, рубанули мечом, и все. В себя я уже пришел в хате, а князь сказал, что я его спас, и что за отрубленную кисть даст мне другую — из золота. А все глупости: я просто въехал в толпу, чтобы разделить ее для наших. Ну и наколол коня прямо на копье… Я и не знал, что Эрик Малый такой же дурной и летит за мною. Это была его первая битва, и он вел в ней так, как будто пытался заслужить самое шикарное надгробие в свете. Правда, этого я уже князю никогда не скажу. Он дал мне вот этого жеребца, на котором я приехал, стоящего как хорошее село; золотую лапу, новый доспех. Старый князь посвятил меня в рыцари и обсыпал дукатами. Ухаживали за мной ну словно за королем! Сейчас я богат как холера! Только вот в битву уже не отправлюсь, и на турнире ничего не заслужу.

— У богатства и спокойной жизни тоже есть свои достоинства.

— Ясное дело! Только я, скорее, умру от скуки, чем от старости. Кстати, раз уж они такие щедрые, то и какое–нибудь теплое местечко могли подкинуть, должность. Ан нет! Видно я для этого дела еще молод… Гожусь лишь для того, чтобы кто–нибудь меня порубил. Наконец–то я взялся за ум — ты даже и не поверишь, только я начал слишком ценить собственную шкуру. И уже не дам ее продырявить за какого–нибудь первого встречного коронованного пацана.

— А почему ты ездишь сам? Мог бы хоть слугу нанять, ведь и ограбить могут.

— Сюда я прибыл с группой купцов. А слуга у меня был, еще месяц тому назад. Обокрал меня и смылся. Болван!

— И что ты ему за это сделал?

— А ничего. На его же беду. Я за ним гнался, только он смылся быстрее, а перед тем еще и коня мне перепугал. Полдня понадобилось, чтобы я смог сесть в седло.

— Хитрюга!

— Дурак! Сбежал в город, где меня знали, на моей подъездной лошади, с дорожными сумками, на которых был мой герб, напялил мой кафтан, да еще и расплатился с моим знакомым трактирщиком из моего кошелька. Его повесили за убийство и грабеж — тамошний староста связанные с рыцарями дела проводит быстро. Когда я подъехал, на перекрестье дорог его трупом уже занялись вороны. А я сам бы только дал по морде и прогнал.

— Трудно найти достойных доверия слуг.

— И потому ты живешь сама?

— Это одна из причин.

Аля выполнила сложный жест, хлопнула в ладоши. Появился богато заставленный стол, два высоких резных стула. Подобное появление впечатление произвело.

— У тебя какие–то неприятности.

— Всегда были.

— Но год назад вроде бы поменьше. Что случилось?

Они уселись напротив друг друга.

Губерт налил им обоим вина, поглядел под свет как на цвет напитка, как и на кубок из ценного, прозрачного стекла.

— Как подумаю над всем этим, то, скорее всего, из–за невнимательности в школе.

Юноша не рассмеялся. Когда сам он был невнимателен во время обучения, то получал от мастера Якуба плашмя мечом. А волшебница наверняка имела последствия похуже.

— Госпожа учительница объясняла, что мы должны сидеть в лесу, неподалеку от деревень, выглядеть как можно незаметнее и не пробуждать ничьей зависти.

— Как по мне, в этом городе говорят сначала о тебе, а только потом об остальном мире.

— Сама я отсюда практически и не выхожу. Даже с перекупками на рынке договорилась, чтобы овощи и хлеб мне приносили к дверям. Можешь есть спокойно, это не магия. Наколдованная еда… она, какая–то искусственная.

Губерт угостился сухой и тонкой колбаской.

— Поначалу все выглядело просто здорово. У меня был волшебный шар, я сдала экзамен на подмастерье, была свободна.

Именно тогда они оба и встретились, с экзамена их знакомство и началось. В условия сдачи входило наложить заклинание в присутствии вооруженных и мешающих это сделать стражников. Аля экзамен сдала, потому что Губерт победил стражников и угрожал смертью уважаемой экзаменаторше, живыми же они остались, закрыв старую ведьму в комнате, устойчивой к действию любой магии. Год тому назад Алисия умела с помощью магии стирать, приготовить поесть, не сидя на кухне, и упаковать в карман здоровенный сундук. Ну, опять же, превратить метлу волшебницы, на которой та отправлялась по делам, в говорящего коня. Похоже, что с того времени она добилась новых успехов.

— Госпожа учительница догонять меня не стала. Наверное, сидит сейчас и трясется от смеха. Она всегда говорила, что вместо того, чтобы мучиться с рукоприкладством по отношению к дураку, будет лучше поглядеть, как он сам себе наставит синяков. За то мое выступление на экзамене она, видимо, получила громадное удовольствие.

Она потянулась за каким–то корешком, обмакнула его в соус (в серебряной мисочке! Даже при дворе у князя посуда была скромнее…). Какое–то время она сосредоточенно жевала зеленый хвостик.

— А уже когда мы расстались, первое, что я сделала, это сняла комнату в самом лучшем постоялом дворе города — сразу же с громадной бадьей. Я сидела в горячей воде, а служанка мыла мне спину. Вай! Как вспомню, так мне сразу же смеяться хочется. Когда я наконец выспалась в чистой постели, так пришел хозяин и выставил мне счет.

Губерту это чувство было знакомо.

— Аля, это же пробуждение героев.

— В первый раз, это же словно посвящение в рыцари, не так ли? Нужно было что–нибудь скоренько придумать.

— Но ведь ты же могла наколдовать кучу золота?

— Только я не могу подобного рода чар фиксировать. Золото было бы золотом, может, с часок после того, как покинуло мои руки. Тогда я сняла эту комнату еще на несколько дней и скопировала вспомогательную книгу чар из библиотеки моей школы. И стала очень быстро учиться. В основном мелочи, лишь бы поскорее. В жизни столько не работала. В уплату за комнату я вылечила хозяина от мозолей и ревматизма, потом появилась идея и я переработала чары с постелью, чтобы они подходили и для шкатулки с деньгами.

Аля усмехнулась собственным воспоминаниям, а Губерт сохранял каменное выражение лица. Чары получились удачными. Они делали так, что в постель мог лечь только хозяин, всякий другой оказывался за кроватью или под ней, как будто никакой мебели и не было. В самом начале их знакомства Губерт провел бессонную ночку, пытаясь добраться до Алисии. По этой причине она вспоминала этот случай долго и всегда с обидным смехом. Сам он со всей охотой запретил бы красивым девчонкам применять подобные заклинания под угрозой немедленной старости.

— Я продала массу заколдованных шкатулок. Всякий жадина в округе купил себе такую, так что мне уже не нужно было беспокоиться о средствах на жизнь. Своих клиентов я заставляла называть себя волшебницей. Ну а потом началось… Местный барон купил несколько сундуков для сокровищницы, ворота, пару шкатулок. А после этого заказал кое–что для изготовления золота.

— Госпожа… такая молодая дама должна вести себя осторожно и разумно.

— Ваше Достоинство, я не умею изготавливать золото. То, которое у меня выходит, тут же превращается в песок. И давать его кому–либо было бы неразумно и неосторожно. И нечестно.

Она сразу же поняла, что обращаться с подобными словами к этому человеку было ошибкой. Только поздно было уже откусывать себе разболтавшийся язык.

— Я могу обеспечить тебе подходящие условия для науки, работы и совершенствования твоего искусства.

Тому, что бегство удалось, нужно было благодарить встреченного наемного убийцу. К себе она возвращалась пешком и вдруг ощутила возбуждение, которое и выдало его укрытие в закоулке. Аля развернулась и тут же встретилась лицом к лицу с двумя следующими. Когда они набросили ей на голову вонючий мешок, заклинание наполовину уже было произнесено. Оглушить они ее не успели, а может и не подумали, что худенькая девчонка сможет защищаться. А потом внезапно очутились где–то далеко–далеко, где пустой мешок в руках им был ну совершенно ни на что не нужен.

— Из того города я убежала, прежде чем барон сориентировался, что случилось с его «вербовщиками». И еще я проверила в стеклянном шаре, какие, по его мнению, условия являются идеальными для работы молодой чародейки.

Губерт знал, каковы, по мнению магнатов, подходящие условия для отказывающих. Ну а Алисию этому должны были научить в школе, раз обучали стольким другим вещам. Если теперь она вздрогнула при самом воспоминании, видимо, тогда тоже на уроках не была внимательной.

— Что же, как потом подумала, это был даже вполне шикарный подвал. Для того, кто подобные местечки обожает. А еще — столь дурно пахнущих палачей.

— Так ты от него удираешь?

— Нет. На него я наслала один пророческий сон. И он от меня отстал.

Безумный вопль вновь разбудил всех в замке. И многих, проживавших под замком.

— Госпожа учительница всегда говорила, что мы должны пользоваться чарами очень осторожно, без всяких штучек и чудес. Мне всегда казалось, что этим она желает оправдать свое грязное тряпье и колтун в волосах. Но теперь я уже знаю, что она имела в виду. Мы не можем вредить, потому что это заканчивается местью. Легко догадаться, кто навел заклятие, когда в округе имеется одна волшебница. Но вот сон, это совершенно иное. К примеру, если размышляешь о власти, которую дает плененная тобой чаровница, можешь бояться и тех чудищ, порожденных ее местью. Тогда ты сам создашь свои ночные кошмары, нужно лишь немножечко помочь. Разумных людей такое хорошо сделанное предупреждение заставляет задуматься, а ведь крупному магнату трудно признаться, что он забоялся сна.

— И что ему приснилось?

— А мне откуда знать? Но уж наверняка все, чего он боится и стыдится одновременно, что вызывает его отвращение. И теперь вместо снов о могуществе у него имеются кошмары об исполненных мечтаниях. Он благодарит всех богов, что ничего из них не вышло. Я подарила ему воображение и чуточку ума!

Аля усмехнулась. Бывали такие желанные дары, которые несли в себе проклятие.

Губерт попробовал тот же корешок с соусом. Понятное дело, что он обслуживал себя только правой рукой, левую прятал под столом, чтобы не подсовывать культю под самые глаза Алисии.

— А соус очень даже ничего. Похоже, ты точно уверена, что барон от тебя отвязался. Но кто–то за тобой до сих пор гонится.

— Скорее, что–то меня гонит. Поначалу я просто путешествовала, пока Метле не надоело. Но ведь в крепости защищаться гораздо легче, чем в пути. Опять же, гораздо легче подучить чего–нибудь, чего не знаешь в своем ремесле. Вот я и курила этот участок, построила дом, наложила предохраняющие заклинания.

— Ага, и увеличила все это, чтобы иметь возможность прилечь, — улыбнулся юноша сыру на резной дощечке, — и теперь явно создашь моду на волшебниц, проживающих в башнях. Потому что домик твой выглядит ну совершенно как башенка.

Они стояли на галерейке, опоясывающей приличных размеров двор. Алисия буквально надулась от гордости, когда рыцарь ошалело глядел на садик посредине.

— Алинка, ну я понимаю: чары. Но вот это уже совершенно непристойно. Ты разрушила соседний дом?

— Нет? Даже не знаю, как тебе это толком объяснить. Тут нечто похожее на волшебный дорожный мешок: в средине она намного больше, чем снаружи.

Дом снаружи был ненамного больше колодца, на месте которого он появился. Губерт вздохнул.

— Ну ладно. Тебе захотелось травки во дворе. С деревом тоже все в порядке, тоже люблю яблоки прямо с ветки. Но вот пруд с островом?

— Его я придумала недавно, так, для пробы. В такую жару там так приятно посидеть. Пошли, сам увидишь.

Она сняла башмаки и побежала, плескаясь водой, доходящей ей до щиколоток. Губерт сделал то же самое… и погрузился по пояс. Вдобавок еще и поскользнулся, промокнув до нитки. Он уже собирался было сказать что–то относительно волшебных шуточек, когда увидел ряд столбиков на дне. Аля пробежала по ним. А сам он — рядом. Юноша поглядел на волшебницу и второй раз в этот день был обрадован ее смехом. А потом уселся прямо в воде, раз уж он и так был мокрый.

— Иди ко мне!

— Нет, ты иди!

Губерт выкарабкался на островок, сразу же стаскивая негнущийся и тяжелый от воды дублет. Потом уселся и стащил ногавицы и мокрую рубашку. Затем уже растянулся на траве. Да, хозяйка была права: в такую жару здесь было просто божественно. Рыцарь вырос высоким и худым, но за последний год приобрел мышцы взрослого мужчины. Он посчитал это неплохой оказией, чтобы произвести какое–никакое впечатление на Алю, хотя, как правило, стыдился ходить полуголым.

Волшебница искоса глянула на его подштанники.

— Что, ничего больше снимать не собираешься?

Губерт вздохнул:

— Боюсь, что не оправдаю твоих ожиданий.

— Ты, и боишься?

— Может же и у меня быть один недостаток.

Солнце пригревало.

— Никак не пойму, что у тебя не так. Ты же создала тут рай на земле.

— Крепость. И тюрьму. Разве что с позолоченными решетками.

Откуда–то она вытащила ремешок и начала подвязывать волосы. Те росли длинные, пушистые, непослушные и очень густые — так что справиться с ними было нелегким заданием. Губерт открыл, как ужасно не хватало ему вида этих волос в течение последнего года. Аля говорила медленно, часто прерываясь:

— С тех пор, как я здесь, ко мне приходит куча народу. И все просят то яду для богатого дяди, то проказы для соперницы, то банкротства для конкурентов, и так далее. Спрашиваю клиентку, может, вместо продвинутой степени проказы для другой женщины, сделать так, чтобы она сама выглядела попривлекательнее, чтобы муж потерял ради нее голову и уже не таскался по публичным домам. Знаешь, что она мне ответила?

Губерт задумался.

— Заплатила двойную цену?

— Нет, сказала, что она не девка, чтобы мужиков искушать, а для любовницы ее благоверного должна быть проказа, и точка. Понятно, что я отослала ее ни с чем, только как же мне все это надоело! Когда кто–нибудь приходит, чтобы я вылечила ему зуб, то ничего с него не беру из самой радости, что хоть один человек не желает кому–то другому зла. Паршивый город, и жители паршивые. И, видно, все они одинаковые. Все города, в которых я жила.

Она начала подвязывать волосы.

— А у барона нашлись свои последователи. Поумнее, похитрее. Они уже не угрожают, пытаются подкупить. Сейчас наслали на меня какого–то красавчика, что пытается меня снять. Так тяжко отрабатывает свои деньги, что смотреть жалко. Но, говоря по правде, Метла пишет письма лучше и больше заботится о своем внешнем виде. Если бы не был конем, у него было бы больше шансов.

— И чего они хотят?

— Сплошная банальность: чтобы я для них шпионила, незаметно убивала, подслушивала… А еще лучше, если бы я заглянула на королевский двор и убила бы кого–нибудь, чтобы никаких следов. Ну чего еще можно желать от волшебницы, занимающейся дверными замками и лечением людей?

— Почему ты не уедешь?

— За один этот год я уехал два раза из двух разных городов. Теперь живу в третьем. Но это меня все время догоняет. В каждом городе: в большом, в маленьком. Всякий раз у кого–нибудь нового возникает идея, как воспользоваться мною, чтобы сделать кому–то гадость! И подобного рода клиентов делается все больше — теперь они отпугивают всех, кто хотят вылечиться. Да еще и сплетни распускают. Торговкам за еду приходится переплачивать вдвойне, чтобы они отважились прийти сюда. Но при этом они боятся со мной разговаривать. Самое же паршивое, что у меня нет такого врага, чтобы избавиться от него и наконец спокойно вздохнуть. И все это убивает! В дом не может войти никто, кто желает мне что–то сделать плохого. Здесь я в безопасности. Впрочем, мне и выходить не нужно, даже если торговки и не придут, можно доставить еду с помощью магии. Мороки много, но возможно.

По мине на лице Губерта он видела, что тот либо ничего не понял, либо ему на это наплевать.

— И еще мне надоело кое–что другое. Мне никого не хочется пугать. Но мне и не хочется запираться в крепости. Не хочу, чтобы меня боялись. А тут все знают, что волшебница злая, вот и приходят лишь за чем–то гадким. Увидев меня, сплевывают, перешептываются. Я даже ни с кем заговорить не могу, потому что боятся сглаза. Они уверены, что в этом городе любая простуда появляется исключительно по моей вине. А я сама никогда не могла поверить, когда госпожа учительница вбивала нам это в головы.

Вот тут он, видимо, понял. Он знал пару человек при виде которых все скрещивали пальцы. Только один из них этому радовался, но он был палачом и за то, что пугал именем закона, брал от князя большие деньги.

— Переберись в деревню. Измени внешность или же переедь куда–нибудь подальше.

— Там я бы не смогла жить так, как люблю.

— Но не любишь жить так, как можешь.

— Так что, мне жить в халупе под самым лесом, сдаивать украдкой у коров молоко и кормить вшей?

Пару раз я уже в деревнях останавливалась. Даже родители, которым я спасла их ребенка от смерти, плевались, когда видели меня. Чаровница! Если бы я поселилась рядом с ними, через месяц они вывезли бы меня на телеге с навозом и утопили бы в реке.

Дело выглядело совершенно безнадежным. Губерт молчал. Он не любил ни слишком сложных проблем, ни беспомощности. Он любил меч. А тут совершенно не знал, что делать, а при этом у него было мучительное ощущение, что Алисия ожидает помощи именно от него, более того, она имеет право ожидать ее.

— Знаешь, мне даже лучше стало. Давно я уже ни с кем не разговаривала.

— А Метла?

— Разговоры с конем означают, что сходишь с ума. А кроме того, он ужасный сплетник. Весь город тут же бы все узнал.

Жара несколько спала. Губерт натянул на себя высохшую рубаху. Аля неожиданно взяла юношу за левую руку, осторожно коснулась розового шрама.

— Было больно?

— Когда рубанули, то почти что и не заметил, просто темно в глазах сделалось. Ну а потом — да, впрочем, кисть все время болит.

— Но ведь ее уже нет!

— Ну да. Наверное, сильнее всего болит то, чего нет.

После полудня Губерт принарядился еще больше, оседлал жеребца и забрал вьюки.

— Ну что, похож я на богача?

— Хочешь спровоцировать вора?

— Нет, завоевать признание банкира. Но ты права, это одно и то же.

— Шансы у тебя имеются.

— Через пару–тройку часов вернусь.

Понятно, что мессер Бернард торговался рьяно, но Губерт и так получил столько, сколько ожидал. Ему совсем не мешало, что старый скряга смеялся в кулак над его наивностью. Купец мог ждать и перебирать в клиентах. Рыцарь не должен торговать в принципе, если не желал себя опозорить. А тут еще подобного рода товар. Говоря по правде, было бы лучше, чтобы никто не знал, что это такое.

Вечером Алисия сменила платье на обычное, льняное. Тоже фиолетовое.

— Губерт, что ты пялишься на меня, словно сорока на блестяшку?

— Алинка, не могу наглядеться.

Девушка погрозила пальцем. В воздухе появился негр с дубинкой и исчез.

Они сидели за столом, Алисия постоянно исследовала рану на руке юноши, нажимала на края, ощупывала. Ему не нравилась такая, несколько болезненная увлеченность. Говоря по правде, он ощущал себя лошадью на торге. Но он помнил и про ее недавний взрыв эмоций, так что не знал теперь, как вести себя. И повторения этого взрыва ему тоже не хотелось — может, и вправду нужно было бы уйти. Вновь беспомощность.

Наверное, с Алей по–другому и не могло быть.

— Если бы я была тогда с тобой, то наверняка смогла бы тебе ее пришить.

— Если бы да кабы… Не стоит возвращаться к этому.

— Как–то пришла ко мне женщина с ребенком. Собственно говоря, ему нужно было бы создать новое легкое, но я не знала, как оно выглядит и действует. Так что смогла сделать, чтобы ребенок умер без особой боли. А рука более… понятна.

— Аля, не придумывай. Не нужно.

— Я боюсь лечить. А чего боишься ты?

— Боюсь находиться в бою. Умираю от страха, когда лечу с копьем на те же копья пехотинцев.

— Не смейся. Ведь сам же говорил, что был в трех битвах и выиграл кучу поединков.

— Теперь уже в четырех. Но все равно — боюсь.

— Тогда, почему…

— В этом я хорош… был, и ничего иного не умею. А вот если бы боялся поменьше, то двигался бы медленнее, и кто–нибудь меня бы достал. Страх — штука хорошая, если умеешь им пользоваться. Тогда ты знаешь, когда повернуть, а когда мчаться вперед.

— Спокойной ночи, приятных снов…

— Ну, не знаю, будет ли такое возможно в одиночку.

— Я бы прислала тебе Метлу в кровать, только он, к сожалению, выехал.

— Тут у меня возникла идея! Приходи вместо него!

— Спокойной ночи!

— Но…!

— Спокойной ночи!

Губерт долго не мог заснуть. Никогда у него не было оказии привыкнуть к столь мягкой постели, и он много времени провел, осматривая ее. Алисия же, явно, потратила массу времени, придумывая резной балдахин и вышивки на нем — а может просто заплатила кучу денег. Но на самом деле сон с век сгоняло ее присутствие где–то за стенкой.

Аля жестоко посмеялась над ним. Заколдовала эту спальню по–своему, и Губерт не мог отсюда выйти. В конце концов, он развалился на самой средине кровати и представлял себе груди девушки, распирающие сорочку и платье. Алисия была худенькой и высокой, да что там — худой как щепка, и носила плотно прилегающую одежду, а с их встречи год назад бюст ее значительно вырос. Губерт был выше девушки в аккурат настолько, чтобы удобно брать ее под руку, когда они спускались по лестнице. Разница в росте давала возможность всматриваться в декольте. В военных лагерях он провел большую часть из последних лет — то есть, практически всю жизнь, если говорить про заинтересованность противоположным полом. Там он крайне редко встречал девушек молодых, красивых или хотя бы заботившихся о своем внешнем виде, так что теперь то, что он увидел в декольте, и сгоняло весь сон. Бывали моменты, когда он чертовски жалел утерянной руки.

Та заболела, так что Губерт растер культю. Чтобы хоть чуточку порадоваться, он вспомнил, как год назад подглядел в бане кое–чего, прежде чем огромный волшебный негр, называемый Стражем Маргисы, приложил ему дубинкой по темечку. С этим приятным видом под веками юноша заснул.

Во сне он видел Алисию сверху, как она сидит в темноте над странной фигурой, сложенной из свечей, и расставляет какие–то вещи. Потом она неспешно разделась и надела маленькую юбочку, вышитую странными узорами. Потом сделала какой–то сложный жест. Губерт ощутил огненную волну, прошивающую все его тело до самой левой кисти. Он не мог пошевелиться, лежал распятый, а девушка внизу, под ним. Исполняла странный танец, появляясь и исчезая в блеске свечей. Она двигалась все скорее, и с каждым ее жестом боль огнем пронзала руку. Казалось, что кость лопается. Губерт закричал. Внезапно Алисия остановилась. Он совершенно четко видел ее изменившееся лицо, капли пота на скулах, носу, подбородке и грудях — а из ее поднятых рук прямо ему в лицо пыхнул огонь.

Губерт проснулся с воплем. И тут же упал, у него болела каждая косточка и каждая мышца. Пить!

Ужасно хотелось пить! Он стиснул зубы и перекатился на бок. Пропотевшая сорочка мокрой тряпкой приклеилась к телу. Кожа горела. Губерт попытался встать на четвереньки. Хорошо еще, что у кровати имелся балдахин — без опоры он не мог удержаться. Юноша переждал, пока не пройдут пульсирующие вспышки в глазах. Сон может присниться и сам. Ему лишь нужно немножко помочь. Теперь и ему самому снятся кошмары про исполненные мечты. Так вот как это действует! Если бы кто–либо обещал наслать на него ночной кошмар с голой Алей, Губерт наверняка бы лопнул от смеха. Как был он не прав, черт их всех подери! Пить. Потом одеться и уехать. Губерт чуть не упал. Чертова колдунья! Возможно, самого присутствия ее чар хватало, чтобы запытать кого–либо до смерти. Пускай даже и во сне.

Губерт оперся о стену, в голове чуточку прояснилось. Во–первых, не сходить с ума. Глубоко дышать, успокоиться и спланировать следующий шаг. Прежде всего, понять, что произошло и зачем. У нее не было никаких причин издеваться над ним, на извращенку она никак не походила. И он не был ей врагом. Правда, знал он ее очень мало, хотя девушка ему и нравилась. Если бы Аля желала отплатить за неустанные попытки полапать ее, достаточно было бы дать по рукам, что, собственно, она все время и делала. Этот аспект их знакомства все время ограничивался попытками и отгонами — тут они были квиты, ночная пытка никак положению вещей не соответствовала. А может это сильнее ее? Она вообще не может справиться с собственной жизнью. На тебе, приехал проведать знакомую девицу, а встретил трясущийся клубок нервов. Так или иначе, приезд сюда в гости был ошибкой, зря он принял приглашение на пару дней. Остановиться нужно было на постоялом дворе, а сюда лишь заехать и поболтать. Слишком много он ожидал.

Белые и красные круги перед глазами начали исчезать. Ему редко когда чего–либо снилось, и если не считать одной–единственной раны, никто и никогда не делал ему больно. Случайные же синяки да шишки принадлежали к той же категории мелких неприятностей, что и ласки боевого жеребца.

Губерт сложно было шокировать, несмотря на юные года, он уже успел увидеть многое. Гораздо больше, чем пожилой крестьянин за всю жизнь. Потому–то и сейчас он собрался быстро — психически, потому что сил ему хватало лишь на то, чтобы стоять, прислонившись к стенке. Нет, что–то здесь было не так — кто–то терпеливо и страстно работал над ним всю ночь. Так или иначе, но Алисии придется объяснить ему этот ночной кошмар.

И тут она вошла в комнату. Губерт не был способен промолвить ни слова. На ней была лишь та сама юбочка. Волосы стручками обклеивали ее спину и плечи, на полу оставались следы от потных, мокрых стоп.

Алисия шла с трудом, а выглядела словно труп. Губерт не успел издать из себя ни звука, когда девушка схватилась за него, и они оба упали на кровать.

— Удалось! — просопела она. — Полный успех! Следовало ожидать, что первое, за что ею схватишься, будут мои сиськи.

Губерт пошевелил кистью. Алсия была права.

И только лишь потом до его переполненной взбаламученными мыслями башки дошло, что он сделал это пальцами левой руки.

— Не могу поверить. Ты сотворила чудо!

Они сидели за столом, закутавшись в простыни. Не было никаких сил, чтобы одеться. Алисия пила один за другим кубки с морковным соком, заедая всем, что только попадало под руку: хлеб с медом, квашеный огурчик, пирожок, колбаса. У нее все еще были синяки под глазами, и хотя волосы уже обсохли, но все равно — жирные и склеившиеся стручками — они вызывали самые печальные впечатления. Губерт забавлялся тем, что сгибал и выпрямлял пальцы, касался своей новоприобретенной кисти, брал ею все, хлопал в ладоши. Неожиданно, в приступе волчьего голода он слопал холодную курицу (держа ее в левой руке) и с наслаждением облизывал пальцы. Он даже кусал их, как бы проверяя, не исчезнут ли они.

— Знаешь, что было тут истинным чудом? Что я лежала рядом с тобой голой, а ты даже не шевельнулся.

Губерт как раз игрался пальцами «Сорока, ворона, кашку варила, деток кормила…» и громко хлопнул кистью о столешницу.

— А я думал, что это ночной кошмар.

— Даже так! Спасибо!

— Ну, я имею в виду, что было ночью. Мне никогда ничего не снится.

— Снится, просто утром ты ничего не помнишь. Что типично для молоденьких бычков. Мне нужно выкупаться, едва жива. Хорошо еще, что с хлебом приходят не сегодня, так как не спустилась по лестнице. Всегда перед подобными подвигами приготавливаю еду и ванну, потому что потом чувствую себя слишком слабой.

— Давай я помою тебе спину.

— Не пользуйся ситуацией.

— Клянусь честью, что буду исключительно банщиком.

— Ну вот, пожалуйста. Сделай такому что–нибудь хорошее, и он тут же перестает о тебе думать.

— Аля, даже и не знаю, как тебя благодарить.

— Не благодари. Или представь, что вместо руки у тебя выросло копыто. Такое могло случиться довольно легко, достаточно заикнуться во время колдовства. Даже не знаю, смогла бы я отважиться еще пару недель назад. Впервые воспроизвожу столь крупный кусок тела. Магия бывает опасной. Но ты говорил, что тебе все равно, так что… А я не могла глядеть на ту культю.

— Именно за это я тебя и благодарю.

Они лежали на траве под яблонькой на островке, оба выкупанные, в чистых сорочках и грызли яблоки.

Обе сорочки принадлежали Але — о волшебной стирке вещей Губерта девушка предпочитала не думать, а на обычную стирку у них обоих не было сил. В связи с этим, Губерт чувствовал себя странно, тем более, что слово свое сдержал (в этом плане на него можно было положиться), и в бане, вопреки принятым обычаям, ограничился тем, что помыл Але спину и подал полотенце, при этом скромно отводя глаза. Похоже, что так было лучше всего, но сейчас он чертовски жалел упущенную возможность. Но пока что радость подавляла ощущение потери.

— Мне казалось, что рука просто разрывается.

— Естественно, она же росла очень быстро.

Какое–то время был слышен лишь хруст зеленых, кислых яблок. Терпкие фрукты сворачивали язык влево, но столь интенсивное ощущение было по–своему приятным.

— Аля!

— Что?

— Мы уже не в бане!

— Лапы убери.

Губерт послушно убрал и начал гладить Але волосы. Осторожненько, чтобы та не заметила. Левой рукой. Из даров судьбы необходимо извлечь максимум удовольствий.

— Никак не могу понять, откуда та битва. Турнир — тут понятно. Встречаются заскучавшие мужики и бьют друг друга по роже. Но ведь не палят деревень по этой причине!

— Ну, во всяком случае, не слишком часто. Турниры ужасно возбуждают и рыцарей, и публику. Сам слышал, как когда–то во время турнира рыцари захватывали городской барбакан, а потом, вместе с горожанами разнесли его по кирпичику. А вот прошлогодний турнир в Бессервайте начался на поле, а закончился на крыше ратуши. Как–то раз дамы начали одаривать нас частями своих одежд за храбрость, и после двух схваток сидели на трибунах совершенно голые. Ребята же бросили оружие и начали аплодировать им. Бойцовский турнир превратился в турнир красоток. И после того мы вручали награды.

— Теперь–то я уже понимаю, зачем ты все время шатаешься по ним, извращенец.

— В основном, ради денег. За эти три сезона я заработал больше, чем мой отец со своих земель за десять лет. Война тоже дает деньги, но гораздо более тяжелые. Опять же, на войне гораздо легче погибнуть или, что гораздо хуже, заболеть.

— Но ведь ты говорил, что тогда войны не было! Откуда же солдаты?

— Солдаты вечно шатаются отрядами, ожидая, что кто–нибудь их завербует. А когда их никто не нанимает, они становятся хуже разбойников. Впрочем, что тут говорить. Все уже в прошлом. Не стоит задумываться, кого Госпожа Морриган одарит своей любовью.

Аля даже подскочила.

— Кто?!

— Пленники говорили, что верят в Госпожу Морриган, богиню судьбы воинов. Какие–то еретики. Все они были сумасшедшие. При княжеском дворе никто о такой богине никогда не слыхал.

— Я о ней слышала.

Они сидели над огромной, бывавшей во многих переделках книгой. Живописный рисунок на богато изукрашенной странице представлял странную фигуру с тремя лицами.

— Богиня Морриган, Повелительница Мести, Любовница Гибнущих. Она берет на вечные времена в свое ложе тех, кто готов ради нее умереть.

— Довольно таки неплохая религия для рыцарей. Но с такой красотой слишком много поклонников она не найдет, этими делами занимаются эстеты.

— Будь серьезен!

— Я столь же серьезен, как смерть во имя Морриган. Ведь все это чушь!

— Дурак ты. Знаешь, кто она на самом деле?

— Выдумка какого–то трахнутого типа, утратившего свои мужские достоинства и смысл жизни.

— Нет. Она появляется через какое–то время и высылает своих безумных воинов, чтобы те отдавали ей честь.

— Трахая все, до чего могут дотянуться?

— Убивая всех, кого встретят на своем пути.

— Глупости! Те лучники были, конечно не в себе, но нормально, без религиозного идиотизма. Ведь вначале они встречают своих товарищей по отряду. В противном случае, они друг друга бы перерезали.

— Они убивают множество других людей. И еще кое–что. Когда Морриган объявилась в прошлый раз, король Магнус объявил священную войну против ее воинов. Про битву над Красным Прудом слышал?

— Так это из–за Морриган? У князя Эрика пели про это сражение неплохую балладу.

— Но о продолжении ты уже наверняка не знаешь… В самом бою было убито две тысячи человек. В основном, обычных взбунтовавшихся крестьян, поскольку оказалось, что воинов Морриган всего пара десятков. После битвы Магнус приказал на берегу пруда срубить головы шести тысячам пленных и утопить их тела.

После этого от этого началась зараза, посему Магнус объявил, что это все делишки волшебниц и почитателей Морриган. Одним миром он вымазал их потому, что какой–то ученый поп сообщил ему, будто Морриган — это волшебница, а для священников ведьмы всегда представляли конкуренцию. Повсюду выискивали виноватых, их пытали и сжигали на кострах. Так продолжалось несколько лет. Сами воины Морриган никогда бы не смогли убить стольких, зато они выпустили смерть.

— Тааак… Никто не творит столько зла, сколько ошалевшие защитники добра, как говаривал мой мастер Якуб.

— Именно так Морриган и действует. Она радуется смерти и страху. Те же, которые пытаются удержать ее силой, доставляют ей больше всего радости. И она совсем даже не могущественная. Она не управляет всей толпой. Впрочем, ей этого и не нужно. Она сводит с ума нескольких солдат, парочку глупых монахов. Они расходятся по округе, а на постое в селах всегда находят таких, кому уже нечего терять. После этого в одном или в другом месте они разжигают бунт. Потом добираются до более бедных мест, и все начинается в уже укрупненном масштабе. Голодные мужики бунтуют и считаются с теми, которых не любят. На них выступает королевский наместник. Начинается война. И утеха для Морриган.

— Зачем ей это? Что она с этого имеет?

— Ее радуют страх и смерть. Любые. Она ненавидит людей и обожает вид уничтожения их. И ей безразлично, то ли убивают ее почитатели, то ли отбирают жизнь у них самих.

— Болезнь! Хорошо еще, что это было давно.

— Стукни себя по лбу. Морриган присылает воинов в округу, это грозит войной и резней, а потом уже месть им и охота на ее поклонников. Если это началось в Соленых Горах, то сама война, возможно, сюда и не доберется, зато уже месть и инквизиция — наверняка. И угадай, с кого начнут в этом конкретном городе?

Аля взяла Губерта за левую — новенькую! — кисть и стукнула себе в лоб его пальцем.

— Но ведь это же чушь! Ты же не являешься почитательницей какого–то трехголового чучела!

— А ты сможешь убедить в этом инквизитора? Ему не нужны поиски правды, он обязан предъявить наказанных. И всегда он выбирает таких, кого все с охотой увидят на костре.

— Ты должна уехать отсюда. Далеко.

— Нигде не будет достаточно далеко. Я, во всяком случае, не знаю, куда бы мне следовало сбежать, когда это начнется. И так я уже бегу перед мнением о волшебницах.

Губерт стоял возле открытого шкафа с книгами. Никогда у него не было к ним особого доверия, может потому, что все ученые, которых ему довелось видеть, были — несмотря на всю свою славу и мудрость — люди, не знающие, на каком они живут свете. Кое–что слышал он и про крестьянские войны. Сам юноша явно предпочитал, чтобы на деревьях висели яблоки или там груши. А после той битвы всех пленных, которых захватили горцы и рыцари, после пыток повесили вдоль дороги в замок на виселицах, деревьях, столбах… Там они провисели до той самой поры, когда он покидал двор. Сражения и убийства его самого возбуждали, как и всех других, но вот виселиц и эшафотов он не любил. Человек должен умирать… как человек.

— Я спрашивала, знаешь ли ты, чем Морриган является на самом деле. Мне это известно. Всякий раз это сумасшедшая волшебница, у которой мозги в голове перемешались из–за зависти к обычным людям. И если она и вправду объявилась, то я знаю, как найти ее, прежде чем все это начнется.

Прежде чем задать следующий вопрос, Губерт переварил про себя эту новость.

— Откуда ты знаешь это столь хорошо?

— Нас учат использовать магию и учат про угрозы, которые магия с собой несет. А история Морриган — это безумие, самая большая и худшая опасность, которая встречает волшебницу. И случается подобное довольно регулярно. Какая–нибудь из них открывает чары управления людьми и отыгрывается за всю свою пропащую жизнь. Она осваивает управление людьми, получает над ними власть, а такая власть развращает.

Неожиданно Губерт поглядел на Алисию по–иному. Ему не нравилось то, что он только что услышал.

— Откуда тебе известно, что это началось… Ведь сейчас лето, и пока никто ничего не знает.

— Нет, пока что не началось. Но начнется. Через год, через полгода, через пять лет. Все начнется, когда она будет готова, когда ей удастся. Сейчас она свела с ума группу солдат. Потом сведет с ума таких людей, которым удастся поднять бунт. Для нее это забава. Сейчас же она только тренируется. Подобного рода чары очень сложны — на большом расстоянии она должна контролировать мысли целой группы. Вы их перебили, потому что наверняка она еще не умеет вести их в бою. А может просто не нашла для них подходящего предводителя.

— Они и вправду вели себя как дураки. Не стреляли, а поперлись с мечами в открытое поле, прямо под наши копыта. И в основном это были пожилые наемники. Разве что трахнутые в свои пустые кадушки.

— Ее можно остановить, пока не начала бунта. Потом уже все катится без ее участия. Тогда уже она сидит себе в укрытии, смотрит в свой стеклянный шар и развлекается на всю катушку. И никто не знает, что это именно из–за нее. Да и кто станет подозревать старуху в доме на пустоши. Разыскивают богиню, а таковой никогда и не было: никаких храмов, никаких священников — ничего такого, что можно было бы уничтожить до конца, запретить, искоренить. Одна лишь память, что Морриган когда–нибудь поможет отплатить за обиды. Но ведь никто еще не придумал, как успешно воевать с памятью. Еще говорят, будто Морриган — живая богиня, и как раз это рьяно подтверждают все, кто желает ее изничтожить. Для бунтарей же всегда найдутся какиени–будь сумасшедшие проповедники, которые желают хоть на час сделаться кем–нибудь значительным. Вот они сами от себя и провозглашают славу Морриган, Повелительнице Мести. У людей всегда имеется достаточно причин для того, чтобы перевернуть мир вверх ногами, им нужны лишь предводители. Или один вождь.

— А тому, кто желает с ними бороться, нужны враги, — понял ситуацию Губерт. — Ты говоришь, что в той войне резались во имя богов, но по личным причинам? Но, если все так, тогда врага можно легко схватить.

— Естественно! И как раз в этом и состоит вся… забава. Волшебницы всегда под рукой, а даже если и нет, то в любой деревне имеется такая беззащитная женщина, которую все считают ведьмой. Тогда устраивается охота. Вот только Морриган всегда успевает чуть пораньше спрятаться. Она сидит в безопасности и может на все эти игры посмотреть. Для нее это и есть самое главное.

— Сука больная!

— Не более, чем самая обычная мещанка, что ходит попялиться на казни. Нас учат, что зло является нормальной частью нормальной жизни. Так что и справляться с ним следует тоже нормально.

Молодой рыцарь размышлял о собственной кисти и телах мужиков из деревни. Когда его укладывали на телегу, тамошние как раз собирали трупы. Не больше двух десятков. Немного детей, немного женщин, пара мужиков, трое княжеских рыцарей. Приятели по турнирам. Какая–то старуха стояла на коленях в снегу. Все ее домашние находились во дворе, именно там, где отряд лучников ударил в самом начале. Виновных покарали справедливо, только Губерт все так же не любил эшафотов. И руки палачу тоже не подал бы. С другой же стороны, сам лично пару раз убил встреченных разбойников. Был ли он палачом? Нет, не нужно размышлять над такими вещами. Что же касается этого зла… Тут волшебницы могли быть и правы. Мастер Якуб тоже говорил нечто подобное.

— Не нравится мне это.

— Мне тоже, и никак не желаю попасть на костер из–за сумасшедшей старухи.

Губерт несколько костров и видел, и слышал.

— Это точно, как на пожар бежать не стоит.

Неудачная шутка заставила Алю передернуть плечами, а Губерт продолжил:

— Только сам я имею в виду не это. Могу я попросить тебя говорить откровенно?

Девушка поглядела ему прямо в глаза.

— В рамках откровенности хочу сказать тебе следующее: я умею превосходно врать и могу сделать так, что ты мне поверишь, несмотря на все заверения. И если бы я не желала говорить с тобой откровенно, то не разговаривала бы вообще.

— Когда ты обдумывала историю Морриган?

Алисия ответила не сразу, поигрывая локоном.

— В школе мы сидим исключительно друг с другом. Выходим только под надзором госпожи учительницы; впрочем, выходить особо и некуда — школа наша на отшибе. Потом остаемся одни, но тоже под контролем. Затем экзамен и свобода. И не знаешь, что с этим делать, пока хозяин постоялого двора не принесет тебе счет. Уже после этого, в рамках самостоятельной работы, слышишь о жизни других людей, про всю их грязь.

Что–то иногда делаешь. Бывает, что жалеешь больного ребенка, только их много, а всем не поможешь. А даже если и вылечишь какого–нибудь от горба, он тут же или в колодец упадет, или простудится насмерть. И попробуй только кого–нибудь полюбить: если будет из бедняков, родители тут же начинают его бить смертным боем, чтобы хоть что–нибудь из тебя выдавить. Они все знают, что волшебница злая. Детей мною пугают. Чтобы они все сдохли, ну разве я гожусь на то, чтобы мною пугали детей? Вот тобой детей не пугают, хотя рыцарь живет тем, что всем разбивает головы! Тебе всякий сопляк завидует, и всякая соплячка ручкой махает!

Последние слова Аля выпалила из себя словно катапульта, стукнула кулаком по столу, попала в окованный медью угол книги — скривилась и начала растирать пальцы.

— Все эти бабы сплевывают у меня за спиной, но боятся. Приходят за советом и за колдовством. Думают, что я старая и могущественная — раз выгляжу так, то знаю тайну вечной молодости. А мне всего шестнадцать лет! И я могла бы быть дочкой любой из них! И я всего лишь повторяю им выученную мною чушь, в которые они верят, потому что хотят верить.

Губерт прекрасно помнил, что Аля была дочкой кого–то, кто крайне сильно дочки не желал. Ее оставили в пеленках на поле возле школы волшебниц, даже не на пороге. Ей еще повезло — волшебницы нашли ее раньше, чем лисы. Так что на самом деле Аля могла быть ребенком любой из местных женщин. Только ни одна из них про это не скажет.

— Иногда мне хотелось бы всех поубивать, заразу наслать. Сижу одна в пустом доме и ожидаю, пока не придет кто–нибудь, кто может позволить себе купить чары, или там торговка петрушкой. И вот я читаю старинные книги, валяюсь, выдумываю мебель и новые чары. Я бы даже заплатила за пару минут разговора ни о чем; за самое обычное «День добрый», или чтобы иметь возможность поиграть с девчонками во дворе. Вот только девчонки убегают, когда меня видят, или же… не убегают. Это если рядом с ними кто–нибудь такой, кто желает похвастаться своей смелостью. Как–то раз меня забросали конским навозом — я убежала домой и собралась наслать оспу на город. Видал когда–нибудь оспу или чуму? Конечно же, нет. Я представила, как всех палит изнутри горячка, как они покрываются коростой… И расплакалась.

В жизни Губерта из Козиямок не было места скуке. Время он проводил в седле — ездил с турнира на битву и обратно. Когда было время — тренировался. Если же нет, то бывал слишком занят, чтобы размышлять.

И никогда он не бывал один дольше, чем пару дней. Он попытался было представить, как такое возможно — жить в одиночестве — но тут же успокоился. Сам он жил слишком шумно, чтобы временное одиночество было чем–то иным, чем просто отдыхом. А что касается напастей… Он ранил или убил в поединках несколько человек. Одного за вопрос: «Из каких еще ямок?» Для повелителей мира сего бедный рыцарь стоит столько, на сколько себя ценит, так что приходится ценить себя очень высоко.

Все это, по–видимому, никакой связи с Морриган не имело. Губерту вспомнился ученик пекаря, которого когда–то солдаты из его отряда поставили на правеж у позорного столба по приговору суда. Ясное дело, что уважаемые мещане воспользовались оказией для развлечения — бросали в несчастного чем попало и сколько влезет. Тот плевался, кричал и плакал, когда получал прямо в лицо грязью и гнилыми овощами. Тогда Губерт считал это смешным. И вот сейчас представил в такой же ситуации Алю. Бросок навозом в ее лицо не доставил бы ему никакого веселья. Теперь он начал понимать и приветствие, и тот вчерашний взрыв. Он был единственным человеком, с которым Алисия связывала хоть какие–то приятные воспоминания о прошлом. Губерт не знал, хочется ли ему, чтобы от него ожидали столь многого. Он даже почти что начал жалеть о своем приезде, никогда не искал девушек столь… сложных.

Они молчали. Алисия тоже. Она уселась в оконной нише, вытянув ноги перед собой и повернув глаза в сторону улицы.

В последнее время Губерт явно слишком много думал. С тех пор, как с ним произошел этот несчастный случай. Он поглядел на лицо девушки под свет и поправил сорочку, задравшуюся выше колен, подумав с печалью, что, мол, вот, наделал себе хлопот.

Та поглядела ему прямо в глаза и продолжила тему.

— И вот тогда я поняла, почему некоторые из нас иногда меняют имя на Морриган.

— А собственно, почему Морриган?

— У имени имеется определенная традиция. Его помнят то тут, то там. Ну а если в деревню приедет жирный священник, соберет десятину и прочитает проповедь о великой колдунье Морриган, если они при этом голодают, пойдут искать Морриган ему на зло, ибо знают, что она устроит для них месть или же перевернет вверх ногами этот мир, в котором все они лишь отбросы. Знаешь, что среди пленных из битвы над Красным Прудом были крестьяне исключительно из сел, принадлежащих святыням? Никаких свободных землепашцев, никаких королевских. Королю платишь налоги нерегулярно, опять же, можно всегда договориться со сборщиком, вот почему подданные шли под знамена короля Магнуса, а вот храмовые при сообщении о голоде всегда слышат, что местный священник им сочувствует, но ведь эта постоянная дань это не для него, но лишь ради славы божьей. Бунт вспыхнул по причине десятины, собранной после неурожая. Тогда крестьяне попросту захватили сарай с собранным там зерном и повесили священника на воротах, а потом перепугались наказания. А потом уже бунт покатился сам собой. Я их даже кое в чем понимаю. Если бы ты сам неделю грыз хлеб с ольховой корой, то перегрыз бы горло любому, лишь бы изменить положение вещей.

— Наверное, все же, нет.

— Что ты об этом знаешь? Что ты видел на дворе собственного отца? Ты когда–нибудь голодал?

— А что ты сама об этом знаешь?

— Кое–что знаю.

Ей не хотелось рассказывать про деревню, в которую она как–то попала. Солдаты забрали там все зерно, а вместе с ним и все съестное — в наказание. И стреляли из арбалетов во всех, кто выбирался за околицу. О худющем ребенке. Только он один еще стоял на тонюсеньких ножках. В нем были видны только глаза — зато очень выразительно. До сих пор она видела их иногда во сне. Мальчишка умер, когда она дала ему кусок хлеба.

— Если бы я умирал с голоду… — Губерт замолчал. Голодным он бывал частенько, как седьмой сын рыцаря, владевшего только одной деревней, но, чтобы по–настоящему умирать с голоду, шансов у него было мало. Скорее уж занялся бы разбоем, лишь бы кто–нибудь показал, где стоит. В доме было достаточно железа для всех парней. И в самих Козиямках было достаточно ребят, чтобы создать дружину. Когда же он уехал из дома на учебу к мастеру Якубу, а потом по турнирам… Нередко они всей компанией скакали по полю за зайцем. Мужик выступал, ну и получал по морде за свои выступления. А то иногда ребята немного тащили его за конем, чтобы показать мужику его место. Собственно, мужики всегда были Губерту безразличны, а своих у него никогда не было.

— Губерт, я все время думаю про Морриган.

— Не люблю я всех этих людей, а они, по–видимому, не любят меня. Только я не умею их убивать, и не желаю глядеть, как это делает кто–то другой. Люблю жить. Так уж привыкла. А вот Морриган всегда означает неприятности для волшебниц. И когда подумаю, что ради собственной забавы устроит мне костер…

— Мне не нравится, что ты собираешься во все это ввязаться. Ведь тебе же ничего наверняка не известно. Все это лишь школьные уроки и твои задумки. Не самые лучшие, впрочем.

— Я поеду, поищу. Если ничего не найду, вернусь.

— А если найдешь?

— Тогда этой Морриган уже не будет.

В конюшне Губерт чистил щеткой жеребца. Они оба любили это занятие. В такие редкие моменты громадный конище не кусался, с удовольствием поддаваясь ласкам щетки. Алисия сидела на жерди и смотрела.

— Поможешь мне купить коня?

— А на моем ехать не можешь?

— Но ведь тебе же не по пути?!

— Как это не по пути?! Я еду с тобой.

— Губерт. Это дело касается только волшебниц.

— Алинка, прежде чем ты доберешься туда, где это будет касаться волшебниц, можешь встретить парочку таких, которые будут касаться меня. Так что не спорь со мной. Отправляемся оба, и конец. В этом я разбираюсь получше твоего. И я так решил.

— У тебя нет долга благодарности.

— Есть у меня долг, нет у меня долга, но одну я тебя не пущу. Без каких–либо обязательств, я делаю это для себя. Я уже принял решение уйти из профессии, и так и сделаю, но прощание должно быть соответствующим. Потому что мне так хочется, а не потому, что когда–то мне дали по шее.

Он подошел поближе.

— Вечно любишь всякие авантюры.

— За это ты меня как раз и любишь.

— Вовсе и не люблю. Лапы убери. Как зовут твоего коня?

— Коняшка. А боевого — Конь.

— Но ведь это же не имена!

— Это имя, должность и обязанность. Опять же, они отзываются. Никаких других животных у меня ведь и нет.

Жеребец вновь потянулся зубами к Губерту. Рыцарь почесал его по носу.

Стражники у ворот их не узнали — большую часть своих вещей Губерт оставил дома у Али. В кольчуге и подшлемнике, с луком и новым копьем, без накидки, большей части доспеха, всего рыцарского великолепия и с повернутым щитом, висящим теперь у седла, он походил на обычного наемника. Скромность впечатления портил громадный и даже на вид очень дорогой Конь. Ехавшая за ним на Коняшке Алисия с немалым трудом запихнула волосы под капюшон и шляпу. Выглядела все же более эффектно — она не отказалась от любимых цветов, так что теперь сложно было сказать, кто из этой пары хозяин, а кто слуга; то ли это благородно рожденный вьюнош под опекой, то ли воин с разодетым пажем. Подумать о том, что наибольшая местная достопримечательность выезжает, стражи просто не могли — под широкими полями шляпы лица практически не было видно.

Как только город скрылся из виду, Аля, не говоря ни слова, спрыгнула с седла.

— Что ты делаешь?

— Знаешь, я не выходила из дому уже два месяца? И с прошлой осени не бегала по настоящей траве! А ты?

Она бросила Губерту шляпу, которая, кружась, упала точнехонько на верхушку шлема, а потом волшебница с размахом упала на спину.

— Аля! Последние пару месяцев я сплю исключительно на настоящей траве! И большую часть последних трех лет — тоже.

— Мрачный ты тип! — Аля бросила в спутника еще и капюшон. А потом еще один, после него и второй сапог. Губерт схватил их на лету. Девушка перекувыркнулась назад, поднялась и побежала в молодую зелень.

— Осторожно, тут коровьи лепешки!

Губерт увидал, что Аля неожиданно остановилась. Еще он услышал: «А чтобы сдох…» и еще несколько словечек потише. Видимо, поздно предупредил.

Путешествие проходило быстро и без всяких событий. Они ехали по широкому и удобному королевскому тракту, по сторонам тянулись луга в цветах, погода была превосходной. На стоянках Губерт регулярно тренировался в фехтовании, после многих месяцев без руки нужно было вернуть форму. Иногда на обед он подстреливал из лука зайца. Тогда Аля забавлялась в кухарку — благодаря магии, грязная сторона готовки их не заботила. В отличие от всех известных Губерту поваров, Аля тщательно готовилась, она все время находила какие–нибудь травки — это был ее прибыток после беготни по лугам. Кроме того, она собирала цветы и плела из них венки, которые носила сама, вешала на Коня и Коняшку — одним словом, повсюду, что, по ее мнению, стоило украсить. И ей это удавалось.

На второй день они проехали мимо купеческого каравана. Все пялились на Губерта, некоторые возчики, отвернувшись, хихикали. Губерт остановился и окинул всех гордым взглядом, демонстративно положив руку на рукоять меча. Смешки утихли. Но когда караван остался сзади, кто–то расхохотался во все горло, другой ему завторил, и вот уже гоготали все. Губерт обязательно бы их догнал, но краем глаза увидал, что и его волшебница валяется на траве и заходится от смеха. Оказалось, что она украсила его шлем замечательным венком из маков. В сопоставлении с грозной миной и готовностью рубить головы цветы вызывали потрясающее впечатление.

Поначалу Аля с радостью шла босиком рядом с лошадями, но довольно скоро посбивала на камнях ноги и вернулась в седло. Темп путешествия возрос. Алисию радовало все: самые обыкновенные птицы, луга, овраги. Она все время восхищалась про себя каким–нибудь бурьяном; подпевала себе, иногда танцевать начинала. Рыцаря немного это смешило, но, гораздо сильнее… восхищало. Он обожал глядеть на радость девушки над чем–нибудь, что для него самого сделалось пресным или попросту надоело. По вечерам они много беседовали, чаще всего о мелочах.

Губерта беспокоила проблема ночи. Сам себе после совместного путешествия он обещал то и другое, тем временем, засыпал как камень возле свернувшейся в клубочек Алисии. Наконец он как–то застал, когда волшебница украдкой читала заклинания. При этом он заявил, что ведь обязан же он защищать их от ночных разбойников.

— Ага, значит сейчас это называется «защищать от ночных разбойников»… Запомню. Только ничего из этого не выйдет. Никто чужой нас не обнаружит, я поставила волшебную охрану. Впоследствии от нее придется отказаться, а пока что можешь сладко спать.

Так что, хочешь — не хочешь, он спал.

Солевые Горы стали так называть с недавнего времени. Название сделали популярным купцы, которые на продаже королевской соли зарабатывали себе состояния. Для них небольшие, хотя и крутые горы с деревней в каждой долине, густой пущей по склонам и всего одной паршивой дорогой были словно из золота. Самым способным удавалось выменивать здесь воз соли на полвоза денег — правда, в мелкой монете и включенными расходами.

Аля с Губертом добрались туда через несколько дней. Перед тем Губерт проделал тот же путь значительно медленнее, но тогда он был с купцами, опять же, прибавились коммерческие дела в нескольких городах и погоня за слугой вором.

В тот день, когда они остановились у подножья гор, Губерт, в одних только ногавицах и сапогах, словно сумасшедший размахивал мечом. Алисия присматривалась. Но, прежде всего, она лежала на спине.

— Губерт!

— Что?

— Зачем ты раздеваешься, когда тренируешься? Неужто надеешься, что я тоже стану тренироваться в подобном виде?

Юноша покраснел: тут она его раскусила. Но, конечно же, не позволил, чтобы последнее слово оставалось за ней:

— А ты бы смогла для меня такое сделать…?

— Лучше сделай кое–что для меня.

— Что?

— Оденься.

— Я хочу иметь относительно чистую рубаху. А ведь тренируюсь до седьмого пота.

— Тогда сейчас у тебя пошел уже восьмой. Ведь я всегда могу очистить тебе одежду.

— И не жалко магии?

— Не бойся, хватит. Опять же, сейчас нам с ней нечего прятаться. Вот только потом, когда мы приблизимся к Морриган, я уже не стану колдовать, чтобы она нас не обнаружила.

— А что, она на такое способна? И, собственно говоря, как ты хочешь с этим справиться? Убьешь ее молнией? Раскроешь землю у нее под ногами? Мне можно будет поглядеть?

Рыцарь старательно вложил меч в ножны и стянул латные перчатки. Затем присел рядом с Алей.

— Ну… кто это тебе таких глупостей наговорил? Все это не так. Нет никакой необходимости делать дырки в земле, молниями греметь, тем более, что молния летит туда, куда сама желает, и довольно часто в того, кто ее вызывает. Просто я подойду поближе и испорчу ей магию. Нет никаких причин убивать ее саму. Это, естественно, с точки зрения волшебниц. Честность заставляет просто лишить возможности доставлять неприятности — ну а если у кого к ней имеются особые претензии, такой сможет искать справедливости лично, она станет точно такой же бабой, как и все в округе.

— Ты столько рассказываешь о различиях между тобой и другими людьми, что я почти что поверил в это. Так что? Неужто все различия торчат в башках у твоих соседей? Как там с этой магией?

— Магия — это никакие не чары, ей можно научиться. Тренировки с самого детства развивают возможности, которыми обладает каждый. Опять же, любой может их утратить. Имеется такое заклинание, которое блокирует магическую ауру человека, просто обрезает способности к ее использованию.

— Это как кисть руки?

— Где–то так.

По выражению на лице Аля заметила, что сравнение Губерту не понравилось.

— Новую ауру человек создать не может, а на собственную влияние теряет. Но если он не может разумно пользоваться подобного рода возможностями, то лучше уж их и не иметь.

У Губерта на лице рисовалось такое разочарование, что Аля даже рассмеялась.

— Только и всего? А люди рассказывают чудеса о поединках чернокнижников. Летающие горы, превращения в драконов…

— Знаешь, почему практически нет чародеев–мужчин? Потому что они начинают с таких вот замыслов, а когда один или другой на пробу превратится в медведя, то про то, как будет расколдоваться, уже не думает, а только мед ищет. И остается мишкой уже до конца своих дней. Животные колдовать не умеют. Уж если превратишься в зверя, то это уже навечно. А я слыхала про одного типа, который превратился в крокодила, чучело которого он когда–то видел в королевском бестиариуме.

— И что? — Губерт не знал, ни что такое крокодил, ни что такое бестиариум, но решил в этом не признаваться.

— Позабыл, чудак, что у нас для крокодилов холодно, простудился и умер. Всегда необходимо думать о мелочах — ну а разве тип, который не может после себя хорошенько убрать, откроет такие сложности? Уж вместо чар таким было бы лучше рассказывать сказки… Волшебники часто гибнут в дурацких случайностях — а все из–за того, что их мечтания превышают подготовку. Потому–то в этой профессии выживает гораздо больше женщин.

Рыцарь, с задумчивым выражением на лице, почесывал голову. После чего, поглядев на то, что вычесал, решил, что самое время вымыть волосы. Но, вместо того, чтобы поделиться этим своим наблюдением, он заявил:

— Лично я предпочитаю меч. Он, во всяком случае, конкретен и прост в обслуживании.

— Хорошо, что ты напомнил. Еще с прошлого года хотела тебя спросить, как ты это делал, что стражники моей госпожи учительницы не могли тебя достать, а ведь выглядели они крупнее и сильнее тебя.

— Мал золотник, да дорог, — усмехнулся Губерт, Алисия даже фыркнула от смеха. Юноша в любой толпе был выше всех на голову; если не таскал всех этих железяк, то вообще был похож на мачту с рыжим флагом. За этот год он раздался в плечах, но все равно годился на роль тычки для хмеля. И до сих пор выглядел он чуть подросшим пацаном — неприятная неожиданность для его противников. Парень продолжил:

— А если серьезно, то они были всего лишь бандой толстяков для виду, но никак не для битвы. Они все время ожидали, что я сделаю, позволяли мне атаковать, а только лишь потом пробовали защищаться. Я же этим пользуюсь и просто атакую сам. Тех, кого ударил, оставляю ребятам за спиной и лечу дальше. А если даже ребят сзади и нет, то за мной редко кто гонится. Мастер Якуб учил, что следует идти прямо и атаковать. Не ждать удара, но уворачиваться. Опять же, удар в одну сторону может быть замахом для удара в сторону противоположную — фальшивым острием.

— Извини, не поняла?

— Вторым, обратным — как тебе хочется. У меча есть два острия. И четыре конца. Ударить можно крестовиной, головкой, острием, кончиком — чем хочешь и в каком хочешь направлении. Люблю я меч. Жаль только, что он такой короткий.

Губерт похлопал по рукояти.

— Ну, не смейся, я видела людей короче твоего меча.

— Все равно, у каждого пехотинца копье длиннее.

После этого замечания Губерт посчитал, что уже высох, так что натянул рубаху. И спросил о том, что с какого–то времени портило все это прогулочное настроение:

— Чтобы отобрать у нее магию, тебе следует подойти к ней близко. Как ты хочешь это сделать? И вообще, как ты собираешься найти ее и распознать?

— Расспросим твоих знакомых горцев про направление; они же наверняка проверили, откуда к ним эта напасть пришла. А там посмотрим. Если я не применю магию в пути, Морриган не должна распознать во мне чаровницу до тех пор, пока я не стану перед ней. А вот тогда это уже я буду готова, а ей не хватит времени на что угодно.

— Мне такой план замечательным не кажется. А если с ней будут ее воины? И на сей раз уже не забудут про луки?

— Вначале мы все осмотрим, поглядим, что и как. Тогда будет более подходящее время на подготовку планов.

— А по чему ты ее узнаешь?

— Если это Морриган, то ее магию можно почувствовать уже издалека.

— Но ведь это может быть ее соседка, или даже совсем не Морриган, а просто достаточно сильная волшебница. Откуда ты будешь знать, что это именно она высылает воинов и занимается разжиганием войн?

— Это ты уже цепляешься.

— Потому что беспокоюсь.

— Ну и перестань, не твои заботы.

— Моя забота состоит в том, чтобы помочь тебе доехать и вернуться целой и здоровой. И еще — не стыдиться того, что делаешь.

— Губерт! Ты сам хотел ехать, я тебя не просила.

— Понятное дело, что сам хотел! Период, когда подставляю шею, хотелось бы закончить чем–то осмысленным.

— Тогда возьми и почисть крышу на каком–нибудь храме, будешь иметь заслугу на небе!

Рыцарь пытался сдержать злость. Видимо, Аля это заметила, потому что завершила дело коротко:

— Ну ладно… хватит уже этих расспросов.

— Погоди, меня интересует еще вот что. Откуда вообще взялось это имя — Морриган?

Алисия поглядела на вечернее небо над ними, заложив руки за голову, закрыла глаза.

— Не очень–то легко ответить на этот вопрос человеку, не входящему в круг занимающихся магией…

Из–под полуприкрытых век она оценила, достаточное ли впечатление произвели эти слова на Губерта.

— Видимо придется открыть тебе гадкую правду. Не имею ни малейшего понятия. В книжках про это я не нашла, да и не было особой охоты заниматься.

Алисия с удивлением разглядывала вершины. Лысая Гора, на которой традиционно размещалась школа волшебниц, была единственной (хотя и недоступной) возвышенностью во всей округе. Кроме нее никаких других высоких гор она никогда не видела. То, что она знала до сих пор, были всего лишь крупными холмиками.

Здесь же ее беспокоила крутизна и каменные вершины. Опять же, отсюда было ужасно далеко видать. Целый день заняло у них с трудом пройти лишь четверть того пространства, которое они увидали с первой же возвышенности. Говоря по правде, они видели практически все горы. Трудно поверить, что охваченное одним лишь взглядом пространство может сделаться преградой, которую так сложно преодолеть. Чтобы хоть как–то забраться на перевал, а потом еще и спуститься, пришлось искать обходные пути. Слишком поздно они открыли, что лошади в горах — это, скорее, помеха.

— Мы уже столько едем, а горцев все не видно.

— И очень хорошо. У себя дома это самые приятные хозяева, зато на тракте они становятся самыми паршивыми разбойниками. Надеюсь, что мы с ними не встретимся до самой деревни. Вон, погляди! Вон там охотничий замок князя Эрика!

— Хочешь туда заглянуть?

— Нисколечки. Незачем. Его я показал просто затем, что неподалеку находится нужное нам селение. А в нем постоянного гарнизона нет, всего пара стражников.

Вечером начались неприятности. В связи с возможностью, что Морриган может их обнаружить, Алисия заявила, что перестает колдовать, и попросила Губерта не лезть к ней с лапами, по крайней мере, до возвращения.

— Если погибну, мне уже никогда не удастся!

— А чтоб твое слово в навоз превратилось!

— Извини, — он постучал по некрашеному древку короткого копья. — Но неужто тебе кажется, что в своей святой миссии тебе обязательно хранить девственность? Наслушалась священников, и как раз тогда, когда они болтали о вещах, в которых понятия не имеют. Они знают все про сдерживание, зато совсем ничего про исполнение, так что можешь не обращать на них внимания.

— Обещай мне. Прошу тебя… — Аля поглядела как–то так, что Губерт пообещал. И тут же об этом пожалел.

Дорога скрылась в лесу и тут же доставила путешественникам хлопоты. Узкие колеи местами были заполнены водой, которая, несмотря на жаркое лето, каким–то чудом не высохла. Иногда появлялись даже приличные озерца. Проводить верховых лошадей краем не удавалось, на протяжении нескольких миль тракт шел через овраг. Довольно часто приходилось спешиваться и исследовать болотистое дно разливов, и тогда Конь все время пытался укусить Губерта. Настроение никак не поправляли мокрые сапоги и осознание того, что место идеально подходит для разбойничьего нападения. Сверху можно было засыпать путников камнями и стрелами, даже не выходя из укрытий. Рыцарь все время нес щит — зная, что хороший лучник без особой проблемы попадет туда, где его как раз и не будет. Когда наконец они выбрались, был уже вечер. Лагерь разбили лишь бы где — промокшие, уставшие и раздраженные. Несмотря на жаркое лето, им удалось замерзнуть, а костер разожгли маленький — по причине отсутствия волшебного укрытия и риска нежелательных встреч. Оба сушили ногавицы и сапоги без особой надежды на успех. Холодное мясо и то небольшое количество вина, из которого не удалось приготовить горячее питье, упали в желудок совершенно лишней тяжестью. Вообще–то

Губерт привык и к более суровым условиям походов, но на сей раз спокойствие отравляла совершенно иная мысль.

— Ты точно уверена, что не можешь чаровать?

— В округе, переполненной людьми, где многие носят на счастье какие–нибудь магические мелочи, такого большого риска бы и не было. Но в этой пустоши даже волшебный огонек будет заметен словно вопль в святилище. Если Морриган сидит в этих горах, она сразу же нас выследит. И вот тогда, просто на всякий случай, что–нибудь с нами сделает — ведь она исходит из предположения, что вокруг нее одни враги.

— Выходит, ничего не получится. Будет лучше, если ты поспишь сейчас, а я уже под утро. Покараулю наш лагерь.

— Я могу посидеть с тобой.

Они помолчали. Настроение спутника передалось Алисии.

— Скажи что–нибудь, а то сидишь словно туча с градом.

— Весь наш поход отдает мне какой–то ужасной любительщиной. Так войну не ведут, так вымаливают поражение. И вообще, никак не вижу повода, чтобы все это должна была делать именно ты. Разве нельзя сообщить каким–нибудь более опытным волшебницам?

— И сказать: дорогие мои госпожи, я сама не доучилась, не знаю, правильно ли все делаю.

— А ты, выходит, знаешь. И никогда не ошибаешься. Как я мог об этом забыть?

— Никто из них мне не поможет. В этой профессии действуют самостоятельно. Самое большее, что они могут сделать, это заблокировать меня — если посчитают, что я не доросла. Лишить магии. Что ты имеешь в виду, Губерт? Почему ты так ко мне цепляешься?

— Потому, что никак не пойму, что мы делаем и зачем.

— То есть, ты желаешь сказать, что последние несколько дней был глухим?

— Я пытаюсь тебе сказать, что понятия не имею, как ты собираешься проверить, что покончила именно с Морриган, а не с какой–нибудь невинной коллегой по ремеслу. Неужто вас ничего не объединяет?

— Не могу сказать, что все они мне безразличны, но мы и вправду не помогаем друг другу. Мы не контактируем. Ничего не делаем совместно. Так что у меня нет коллег по ремеслу.

— То есть, ты едешь устроить Морриган гадость, но ничего не случится, если встретишь кого–то случайного? Хочешь напугать меня безответственностью? Как вы вообще живете? Когда я иду в бой, то обязан верить, что мой коллега не пихнет меня мечом в спину, а ты? Считаешь, будто по случаю над тобой сжалится кто–либо, кому ты, тоже случайно, можешь оторвать голову?

— Здесь нет ничего случайного. Ведь эти лучники откуда–то вышли. Возможно, местные про них что–нибудь знают, но, может, те прибыли из–за гор. Если мы узнаем место, откуда их выслали, и там будет иметься волшебница, я погляжу, как она себя поведет. Сначала попытаюсь переговорить с ней как обычная клиентка. И я точно буду знать, Морриган ли это.

— Даже не знаю, что обо всем этом думать.

— Тогда и не бери дурного в голову. Не ищи неприятностей, которые тебя не касаются.

— Я понял, что с данного момента это исключительно твои игрушки. А меня еще называешь авантюристом…

Они не были знакомы достаточно долго, чтобы насладиться ссорой. Алисия с некоторым удивлением открыла, что молодой рыцарь может быть с ней язвительным словно… госпожа учительница магии.

— Аля, послушай. Я доведу тебя до цели и помогу вернуться, но вместе с тем хочу знать: та ли это цель.

— Если ты мне не веришь, то какого черта в это дело лез? Ты не обязан был этого делать!

— Это ты не обязана спасать мир. С ним ничего не случится. Как раз этого я и не могу понять! Ничего, абсолютно ничего здесь не держит! Боишься инквизиции? Не желаешь глядеть на войну? Так можешь уйти, куда только глаза глядят. Будет виной всему Морриган или нет, ты можешь попросту уйти, и ничего не случится! Тебе не нужно ничего делать.

— Никто ничего не должен делать! Достаточно будет не знать, а потом сделать глупую мину! «Я не знал…», «никто мне ничего не говорил…», «откуда мне было знать! И все будет замечательно! Пепел вновь превратится в людей, головы прирастут к шеям. Но только моя долбаная проблема состоит в том, что я уже знаю! Я знаю, что происходит, я знаю, что будет, и я знаю, чем все это кончится! И еще я знаю, что должна и могу этого не допустить! Знаю, что такая возможность у меня имеется!

— Женщине не пристоит обладать такими знаниями.

— Ой, только не надо повторять глупостей за учеными нашего пресветлого князя! Я волшебница, а не женщина! Я что, сижу на рынке и торгую петрушкой? Или же у меня есть дом? Дети? У меня даже матери нет, как будто бы из яйца появилась!

— Зато у тебя имеются другие женские элементы.

— Лапы забери! Ты же обещал!

— Твоя проблема состоит в том, что все время нужно забирать лапы. Ты вырвалась из места, которое не было твоим домом, и упорно стоишь на том, что все это ради большой и священной цели. А не лучше ли шататься без цели? И делать что–либо не потому, чтобы спасать мир, но только лишь затем, что имеешь на это охоту?

— Нет у меня охоты первый раз идти в кровать лишь бы где, лишь бы когда и… — Алисия запнулась, перепуганная тем, что только что хотела сказать, и его внезапно изменившимся лицом.

В себя он пришел молниеносно.

Как–то раз она слышала, как он ругался, видела, как он бил людей по голове. И вот теперь, впервые она перепугалась его… вежливости. Потому что Губерт неожиданно заговорил деликатно и спокойно, приятным тоном, с которым наверняка бы обратился к королеве. Ведя ее на эшафот.

— Договорите, пожалуйста. Лишь бы с кем. Благодарю за то, что вопрос поставлен стол ясно. Я все понял и немедленно приму к сведению. Прошу прощения, что не понял раньше. Ведь я всего лишь тупая дубина, которую слишком часто били по шлему, так что вам придется понять это и простить, поскольку это всего лишь болезнь благородства. Именно на ней основана торговля честью, а я с этого живу.

Губерт замолчал. Алисия поняла, что ляпнула лишнее. Он обещал ей опеку в пути. Слово свое он сдержит и конец — видимо, все это было ошибкой, которую самое время исправить.

Его собственный план достойного завершения рыцарской карьеры неожиданно показался юноше глупым и нереальным, противоречащим всему, что он до сих пор делал. Но в течение всей своей недолгой жизни слово свое он держал — нельзя вот так сразу поменять все свои привычки.

Теперь все было иначе, чем год назад. А со временем можно сделать все, что угодно — его нельзя лишь повернуть назад. И осознание этого не подсладило его поражения.

Губерт вел. Весь следующий день они не разговаривали друг с другом. Продвигались они довольно быстро, насколько позволяла вытоптанная тропа, полная выбоин, глубоких и узких колей, резких поворотов, кустов, вымытых дождями ям, в которых лошадь могла поломать себе ноги. Непонятно почему, но тропа эта носила гордое наименование королевского тракта. Слишком громко — никакая коронованная глава не призналась бы к чему–либо подобному без оскорбления чести. Несколько раз приходилось давать лошадям отдых.

Молчание становилось все более обременительным. В конце концов, Алисия решила хоть как–то объясниться, только ничего из этого не вышло.

— Я не обиделся. Если меня кто оскорбит, это легко увидеть — тогда я хватаюсь за оружие. Такова профессия. Никто не примет на службу рыцаря, которого можно безнаказанно оскорбить. Что же касается нас… Я доведу тебя до Морриган. Устроишь все проблемы между волшебницами, после чего я проведу тебя домой. И все. С рыцарскими делами будет покончено. Как правило, свое место я знаю, вот только сейчас слишком много думал. Совершенно напрасно, не моя это специальность.

Аличия не ответила. Иногда дискуссия не имела никакого значения. Раз уж обиделся — то мнения своего не поменяет, даже если бы его убили. Профессиональное воспитание, даже клещами палача этого не вырвешь. Она закусила губу.

Деревня уже успела отстроить ту парочку сожженных домов. Губерт на Коне и Алисия в богатом мужском костюме вызвали сборище. Сразу было понятно, во что станет играться ребятня в течение ближайшей пары недель. Вопреки всяким ожиданиям, рыцаря вспомнили и приняли крайне благожелательно. Хозяева дивились его руке — с немалым трудом Губерт объяснил им, что является собственным близнецом по имени Альберт (брата–близнеца у него не было, зато его родных братьев звали: Норберт, Альберт, Хундеберт, Роберт, Гвальберт и Бертольд). Юноше поверили только потому, что в прошлый раз особо его никто не осматривал.

Ему не хотелось распространять сплетен о могущественной волшебнице, способной восстановить недостающие части тела. Алисию Губерт представил сестрой одного из рыцарей, похороненных здесь зимой, а причиной их прибытия стало желание помолиться на могилах. Впрочем, каждый из них по собственным причинам посчитал это неплохой идеей.

В местном храмике Алисия оставила несколько свечек со сладковатыми благовониями и попросила хозяйку зажигать их в память всех убитых. Местных обитательниц этот подарок тронул, без особых экивоков они затянули молоденькую чаровницу в свой кружок и начали расспрашивать про брата. Семейные воспоминания, как обычно, были для нее тяжкими воспоминаниями; женщины объяснили это трауром и уважили подобную неразговорчивость. Беседа быстро переключилась на другие темы, такие как весеннее наводнение, которое забрало все соседнее селение со всем хозяйством («так им и надо, вечно пригоняли своих баранов на нашу траву»), мужскую одежду Али («когда сижу в седле в портках, так мужики хоть никуда не заглядывают», фиолетовый бархат ее изящного дуплета («брат носил, когда был помоложе» — воспоминание о герое прибавило предмету одежды значения чуть ли не реликвии) и тряпки вообще. Аля обменяла богато украшенный кошелек на две сорочки, вышитые по здешней моде. Обо всем они болтали с громадной заинтересованностью. Временно осчастливленная чародейка изо всех сил старалась заполнить недостаток общения. А хозяюшки, в свою очередь, восхищались ею: что она такая красавица («вот только худющая, что овца перед новой травой»), что у нее такие светлые и буйные волосы (здесь были, в основном, брюнетки — и для удобства при тяжелой работе во–лосы всегда заплетали в косы) и так далее.

Остаток дня они провели, беседуя о стычке и о сплетнях широкого света — отдельно горцы с Губертом, хозяйки с Алисией отдельно. Здесь царили строго соблюдаемые обычаи, для нездешних даже невыносимые. Как и все обитатели малых деревушек, здешние обладали преувеличенным чувством собственной значимости.

Алисия поняла, почему Губерт так легко хватался за меч. Если он вращался в столь легко раздражающемся обществе, то всякую минуту должен был зарабатывать мнение человека, с которым опасно сцепляться. Только это гарантировало соблюдение более или менее вежливого отношения со стороны посторонних. К счастью, здесь его окружал ореол геройства, что обеспечивало громадный престиж и темы для разговоров. Вначале он много рассказывал о том, сколь князь заботился о процветании этой деревушки (тут он даже не слишком и выдумывал — князь Эрик и вправду весной вспомнил об этой округе), после чего передал княжеский привет и выражения уважения, после чего мило польщенные хозяева и сами разговорились.

Как Губерт и предполагал, вскоре после отъезда молодого князя несколько самых рьяных охотников отправились проверить, откуда же было произведено нападение. Лучники были здесь чужими. Явно, что служили они где–то за горами, но никто не знал, где. Ближайший замок в ту сторону лежал далеко, впрочем, это даже была небольшая сторожевая башня на неудобном тракте, истинная пустынь рыцарей–монахов, возведенная два века назад. Орден был основан давно, ненадолго размещен в этих местах, после чего его весьма скоро и тщательно позабыли. Идею монаха–рыцаря Губерт посчитал несколько завиральной, но никто подробностей не знал.

Здесь же никто не слышал и про Госпожу Морриган. Не оставалось ничего иного, как только поехать долинами в ту сторону и искать другие сведения в сторожевой башне.

Вечер завершился осторожной и, как будто, церемониальной пьянкой, которая постепенно раскрутилась в гулянку. Хозяева плясали на вынесенном перед домом столе. Здешний климат заставлял жить в хатах, которые легко было согреть, но слишком маленьких, чтобы гулять в доме. Губерт показывал чудеса, рубя мечом бросаемые в его сторону яблоки. Кто–то из парней слишком страстно присосался к бочке с пивом, после чего, вопреки закону гостеприимства, обязательно желал побороться с рыцарем. Поскольку храбрец никак не реагировал на пьяные уговоры, несколько старших приподняли угол халупы и прищемили парню пейсы. Тот предпочел тихонечко полежать до утра, чем обрезать второе по значимости сокровище местного героя.

Было уже поздно, когда гостей удобно уложили спать в отдельных хатах. Лишь утром, после выезда, они смогли коротко и по–деловому обменяться собранной информацией.

Следующие дни занял мучительный марш по бездорожью. Между собой Губерт с Алисией не разговаривали. После полудня третьего дня они добрались до перевала перед сторожевой башней. Подходить к ней они решили по верхней, трудной для лошадей тропе. Все время они находили следы чьего–то присутствия — видимо, здесь шли другие люди, для которых было важно украдкой оглядеть долину. Аля пошутила, что они идут по следу процессии. Только шутка никак ситуацию не разрядила.

— Мышь! Ко мне. Ждем гостей.

Высокая женщина около пятидесяти лет произнесла это в хрустальный шар. Худощавый слуга появился чуть ли немедленно, по–видимому находился близко. Хозяйка продолжала, поигрывая прядью длинных, начинающих седеть волос:

— По «тропе искателей сокровищ» крадется какая–то парочка. Вооруженный парень и девица. Вскоре они выйдут на перевал. Место для приветствия я уже приготовила, теперь дело за вами.

— Все как в прошлом году, благородная госпожа?

— Как обычно. Ага, у них два коня. Как покончите с ними, нужно будет их забрать, не хочется кормить волков. Скорее всего, они спрячут их там же, где и все остальные.

— Небольшая сторожевая башня… Интересно, что же тогда местные называют большим замком.

На склоне располагался приличных размеров городок — несколько десятков домов, тесно сбившихся в границах солидных оборонных стен. Над ними, на скале, высился замок: мощный донжон, несколько башен по углам, высоченные стены, двумя кругами опоясывающие целое. Странно, что горцы не упоминали о чем–либо подобном. Такая же странная отдаленность от реки могла объясняться весенними наводнениями, но вот отсутствие удобных спусков с обрывистых краев было, по–видимому, местной тайной. Разве что источники били где–то в самом замке.

— Морриган здесь, я ощущаю сильную магию этого места.

Губерт не стал трогать проблемы распознания нужного им противника. Он вообще ничего не говорил.

Его беспокоило отсутствие признаков жизни: над домами не поднимался дым, не доходило никаких отзвуков деятельности обитателей. В привратной башне стоял какой–то человек, но довольно быстро сошел с поста.

— Заходим нормально, или у тебя имеется какая–то другая идея? — после наблюдения спросила Алисия.

— Даже и не пытайся. Там до странности пусто, нас сразу же заметят. Или ты сразу же желаешь нанести визит вежливости каштеляну.

— Не хочу. Морриган может проживать там в качестве кого угодно. Никто про нее знать не обязан; в конце концов, если что–то наделала, сейчас ей приходится прятаться. А кроме другой волшебницы никто ее не распознает. Если здешние власти начнут ее разыскивать, она сбежит, воспользовавшись всего одним заклинанием.

— А ты можешь нацелиться на нее более точно?

— Нет. Сейчас никаких чар я применять не хочу, потому что потом не застану ее врасплох. Поищем обычным путем. А источник магии я почувствую, как искатель с рогулькой — воду. Без всяких чар.

Несмотря на все опасения, вход в город никаких проблем не доставил. Лошадей они спрятали неподалеку, в небольшой котловине, как будто бы специально для этого созданной. Ночью подошли ко рву и вскарабкались по неровной, наклонной стенке. Затем дождались рассвета в каком–то тихом уголке, потому что, буквально после нескольких шагов в темных закоулках города, они полностью утратили ориентацию. У Губерта возникло беспокоящее его ощущение, что он сам ужасно все спартачил.

На рассвете они попытались добраться до замка, блуждая по пустым улочкам словно коты, прячась в подворотнях, которые, непонятно почему, никто на ночь не закрыл. Что–то во всем городке было не так. Он выглядел совершенно заброшенным.

— Ты ее где–нибудь ощущаешь?

— Самая сильная аура со стороны замка, нужно идти туда. Но здесь вообще сильное эхо, какая–то частичка магии находится в каждом доме, и без заклинаний мне сложно что–либо узнать. Опять же, совершенно не имею понятия, как найти направление в этих улицах.

Губерт тоже уже размышлял над этим. Улочки, бегущие в направлении предчувствий Али, оказывались тупиками. Улицы открытые их от замка, скорее, отдаляли. Все они здесь извивались словно купец перед сборщиком налогов.

— Слушай, может всех жителей изгнала магия? Может волшебница свела их всех с ума, вот они и убрались ко всем чертям?

— Не знаю. Понятно, что Морриган практикует различные заклинания, управление людьми и так далее.

Но контролировать сотнями людей одновременно — такое просто невозможно, она бы сама сошла с ума, управляя столькими разумами одновременно. Она бы спутала их с собственным. И, даже если бы она была способна на подобного рода заклинания, то почувствовала бы нас еще до того, как мы спустились с гор.

Они заглянули на следующий двор. Пусто и чисто. Ни следа жизни. Как будто кто–то выстроил дом, убрал все и тут же его покинул. А на грязноватых, как и повсюду, улочках ни следа людей, животных, телег, мусора.

— Мы в ловушке, — произнесла Алисия неожиданно.

— Ага. — Губерт осматривался по сторонам. О чудо, но он почувствовал нечто вроде облегчения. Предчувствий он не любил. Конкретную угрозу проглотить как–то легче. — А ты знаешь, что там, за поворотом?

— Это не настоящий город, и за поворотом наверняка ничего нет. Такую штуку называют Лабиринтом Элайне Вундербар. И заклинание даже не слишком сложное, если сам городок должен быть небольшим. В школе мы развлекались подобным с мышами. Весь город — это иллюзия, существующая лишь настолько, сколько мы видим. Пару шагов вперед и столько же назад.

— Тогда давай отойдем на пару шагов в сторону.

— Осторожно! Если мы потеряем друг друга с глаз, то можем уже и не найтись. Кроме того, это не самая удачная мысль. Сквозь эти стены ты не пройдешь точно так же, как и через настоящие. Вокруг нас образована полная иллюзия, в том числе и на ощупь.

— Как же можно отсюда выйти?

— Не знаю. Либо лабиринт реагирует на наши мысли, как те самые мои замки в дверях, либо его создает сама Морриган, наблюдая за нашим поведением. Похоже, она как–то выявила нас. У тебя нет ничего магического?

— Нет.

— Хммм… Даже не знаю, как ей удалось нас открыть… Разве что, она создала эту иллюзию специально.

Возможно, что она следит за нами уже давно. Хорошо еще, что я не чаровала. Имеется шанс, что она еще не знает, чего я задумала.

— Так, выходим отсюда и уже не возвращаемся. Не удалось — и ладно. Чаровать не надо.

— А ты что, знаешь дорогу к выходу? Потому что мне так кажется, мы зашли слишком далеко. Повсюду вокруг нас будет десятка два, а то и три шагов города. И заклинание пойдет за нами, даже если мы выйдем из долины. Ты не будешь знать, по чему идешь на самом деле, а стойкость иллюзии зависит от того, чего хочет

Морриган. Так что можно грохнуться в пропасть.

— А ты не можешь просто снять эти чары?

— Для этого мне нужно подойти к волшебнице. На расстоянии никаких заклятий разобрать на части нельзя, такое никому не удастся.

У Алисии возникло желание бить себя по глупой башке до смерти. Она почти не замечала, что говорит сама с собой.

Какое–то время они еще осматривали дома. Все они походили один на другой, словно были сделаны из тех же кубиков — но выглядели до странности чужими. До рыцаря дошло, что в обычном городе каждый дом не похож на другой, даже лачуги разваливаются каждая по–своему. Здесь же все выглядело сделанным одной и той же рукой, и в один и тот же момент — вместе с патиной времени на стенах.

— Здесь нет людей, нет животных. Ни одного кота, ни одного воробья.

— Естественно. Та, которая создает образ города, не смогла бы управлять еще и иллюзиями хотя бы парочки живых созданий, чтобы мы об этом не догадались. Слишком много изменяющихся мелочей. Гораздо легче сделать иллюзии домов, он не требуют такого тщательного контроля. Ну а уж раз мы вошли в средину, значит, она нас тут удержит.

Внезапно Губерт жестом заставил ее замолчать, указав пальцем на что–то за углом. Аля поняла. Там были люди. Если это не иллюзия, тогда у них имелся проводник. Рыцарь вытащил меч и без предупреждения выскочил за угол еще до того, как девушка смогла его остановить.

Когда же она бросилась за ним, улочки уже не было. И следов Губерта тоже.

— А чтоб ты… — Еще до того, как она успела закончить ругательство, Аля почувствовала на плечах тяжелые лапы. Небритый громила в кожаной куртке–безрукавке схватил ее словно тряпичную куклу. Але удалось заметить еще двоих: грязного худышку с выдающимися словно у крысы зубами и второго здоровяка с дубинкой в могучих лапах. Заклинание набросить она не успела. Громадный кулак полетел ей в лицо, а потом ее охватила темнота.

Губерт был чертовски изумлен. Только что здесь были люди, он видел спину какого–то великана в коже. И вот — ничего. Даже следов на грязи. Он обернулся и увидал, что Али тоже нет. Он повернул и заглянул за угол. Там была совершенно другая улица, чем та, из которой они только что вышли. От неожиданности парень покрылся холодным потом.

— Аля! Не надо со мной так шутить! — На какое–то время он отказался от какой–либо осторожности.

Если кто сюда и прибежит, ладно, он тоже задаст ему пару вопросиков. — Аля! — крикнул он уже громче. — Аляаааа!!!

Так он бегал и кричал, пока не охрип. А после этого сделал очень важное открытие относительно лабиринта городских улочек: судя по следам, на какое–то время он видел спереди то, что находилось сзади. Да, здесь творились самые настоящие чудеса. Губерт грязно выругался. Он совершил самую страшную, какую только мог, ошибку. Он остался один в магическом городе, а волшебницу оставил на милость реальных бандитов. Наверняка, именно такие здесь и проживали. Тут его начало морозить — ведь Аля, несмотря на всю свою магию, по–настоящему драться не умела. Парень начал систематически обыскивать улочки, но ничего не нашел. Кроме новых улочек.

Ее разбудил холод. Лицо пульсировало тупой, ритмичной болью. Аля не могла пошевелить ни руками, ни одеревяневшей шеей. Кроме того, она перепугалась того, что ничего не видит. В голове до сих пор гудело после удара. Она помигала и как–то пришла в себя. Судя по всему, глаза целые. Все говорило о том, что она просто оказалась в темном помещении. Нужно встать и выпрямиться, затем отыскать свет.

Но этот скромный план встретился с неожиданными сложностями. Когда она пошевелила головой, щеку словно огнем обожгло. Ей удалось все же оторвать голову от пола, что–то потекло в рот. Кровь. Кто–то сильно ее ударил, кровь присохла к тому, на чем она лежала. Доски… А потом Аля открыла причину, по которой не могла подняться. Ее руки и ноги были в колодках. И после этого она вспомнила все: Губерта, замок, лабиринт, напавших на нее разбойников и удар в лицо. Не удивительно, что это вызвало такую боль. От злости

Алисия даже затряслась. Никто еще никогда не бил ее по лицу — и этот гад заплатит за ее боль параличом. Но толстые колодки, тесно охватившие запястья и стопы ног быстро вернули ее к реальности. Не спешить… Вначале она отсюда выйдет. Потом найдет Морриган. Потом обнаружит того сукина сына. А затем уже можно будет объяснить ему, почему волшебниц нельзя бить по лицу. Так, чтобы он понял это каждым кусочком собственного тела и до самого конца дней своих.

Холодно. Аля пошевелила пальцами и только сейчас открыла существование одного тюремного обычая. Перед тем, как бросить заключенного в холодную и мокрую яму, стражники забирают все его вещи. Например, дорогой бархатный дублет, сапоги из толстой кожи, капюшон, пояс. Даже странно, что ей оставили рубаху и ногавицы. И тут же тело прошило ледяной молнией. Аля открыла, что рубаху ей оставили не затем, чтобы прикрыть ее тело, но попросту потому, что ее порвали, случайным образом лишая меновой стоимости.

Равно как и всякой другой. Она чихнула. Нужно было что–то быстренько придумывать, в противном случае она простудится — достаточно было еще немного посидеть на сыром полу подвала. С горячкой никакой магией она не воспользуется. Впрочем, с руками в колодках — тоже. Если бы тут был стражник, его можно было бы загипнотизировать или войти в его разум. Аля сконцентрировалась и начала разыскивать следы людских мыслей.

Вот только кто–то, понимая суть магии, устроил все крайне просто. Не было кого зачаровывать. Ее посадили в темницу, хорошенько обездвижили и ушли. Почти все заклинания требовали применения сложных движений руками, а у нее была свободной только голова. Если сильно пожелает, пожалуйста, можно было грызть дубовые колодки толщиной с руку взрослого мужчины. Так что парочка недель перегрызания, парочка комплектов зубов, и она могла быть свободной, словно птица в полете, черт подери!