Морская лихорадка

Сквозь ночь без ветра клипер правил бег

По маслянистым волнам; высоки,

Они катились мерно; склянок смех

Звучал; ревели воды, как быки.

Шкивóв дрожь, треск; удары жестоки;

Сквозь полупортики свергался вал,

Пел океан, и плакал, и вздыхал.

Беззвездна ночь. И каждый, глядя вниз,

Мог видеть, пронизая взором мрак,

Как в тусклом блеске волны все неслись,

Вздымаясь, падая, давая знак

Явиться смене. Точно рока шаг,

Был шаг тех мощных, молчаливых сил.

Но пал туман, и саван волны скрыл.

Мазилке горн туманный дан. Без слов

На юте стал он, в рог трубя; и рос

Призыв морской — трубы гнусавый рев.

Чтоб встречный лед сигнальный отзвук нес.

Рог лаял, как отставший в чаще пес,

В тоске, один; немолчно лаял рог.

Туман к волнам в молчаньи тяжко лег.

Туман густел; и сгинул клипер вдруг,

Стихией скрытый; был окутан он

Покровом смерти: так наш жалкий дух

Спешит во тьму, хоть ею устрашен.

Тогда из волн поднялось нечто: стон.

Шум безнадежно-грустный прозвучал,

Как будто нá берег скатился вал.

Печали полн и вновь печален, дик,

Из ночи этот мощный возглас рос;

Мазилка весь дрожал в тот страшный миг.

Кто плыл пустынею морской? Кто нес

Стон побежденных, полный горьких грез

О море, отнятом у них? Чьих мук

В ночь смерти поднимался скорбный звук?

"Киты!" — сказал моряк. Они всю ночь

Вторили рогу, грустно речь вели.

Они разбиты; им страдать невмочь.

Но их унизить беды не могли.

Тьму полня, в ночь они свой стон несли,

И слышать мог, у борта став, матрос -

Вздыхало море, рога возглас рос.

Ничто. Стена. Последняя черта.

Здесь жизни нет, и проблеск здесь убит.

Мазилка знал: ограда заперта,

За нею зреет мысль, и образ скрыт.

Он знал: гром грянет, пламя ослепит -

Сметет ограду и, пронзивши ум,

Все ясным сделает без слов, без дум.

Так ночь прошла; рассвет не наступал,

Лишь слабый свет вещал, что мрак сражен,

Да альбатрос, как дьявол, гоготал,

Туман навис свинцом, сближался он,

Как стены алых молчаливых скал,

Как боги, чей — на страже — грозен лик.

Он отступал и снова к мачтам ник.

Как острова, как бездны, мрака полн,

Туман, могуч, угрюм, зловеще ал,

Замкнул в колодец поле зримых волн

И, зыбясь тихо, исполосовал

В кровь небо там, где солнце он скрывал.

Чуть брезжил день; и птицы, разлетясь,

Бурлили воду, с криками кружась.

Снег начал падать, мелкий и густой,

И весь небесный свод из глаз исчез

Под грязновато-белой пеленой.

Колеблясь, падая, ряды завес

Корабль в море скрыли, гладь небес,

Окутав тросы, мачту опушив

И самый воздух новым заменив.

И воздух полнил, будто мерный стон:

Рога, казалось, пели в безднах туч -

Поверженных богов ли вечный сон

Иль солнца смерть, чей изгнан тусклый луч,

Но мерно шел в снега тот стон, могуч.

"Прелюдии", — Мазилка заключил.

Метель прошла, и солнца луч скользил:

Сверкнет, минуя мрак одной тюрьмы,

Тюрьме другой, что, шире и мрачней.

Скалою темной выросла из тьмы,

Чтоб дверь последнюю закрыть плотней.

На мрачных скалах боги все темней,

Болтают птицы, ссорясь на лету,

Вдруг юго-запад канул в черноту.

Раздалось: "Все наверх!" — и этот крик

Мазилка понял: грозный час настал —

Мыс Горн, что красоту топтать привык,

Бить нáсмерть сильных и корежить сталь.

Низвергся лисель, стаксель трепетал,

Матрос запел пронзительно во тьму,

С зюйд-веста налетел конец всему.

Бос не кричит, а воет. Моряки

Вопят пронзительно и часто в мрак.

Их голос полн испуга и тоски.

Под ветер ставь!" — "Отдай их все!" — "Вот так!"

Грохочет парус, порванный в клочки.

"Пропали мы!" — "Не видно ни черта!"

Последний проблеск съела чернота.

"Эй, брамселя долой! Бегом! Чтоб вмиг!"

Бегут. Бежит Маляр. А паруса

Дрожат и хлопают: их шквал настиг

И рвет, по ветру ленты разбросав.

Искусство, Англия — лишь голоса

Иного мира, древних былей бред:

Бежит, весь бледный, белый страх вослед,

Споткнувшись в спешке о рым-болт, упал,

Поднялся с мýкой и, почти хромой,

Добрался он до вант; там проклинал,

Карабкался, толкался, лез людской

Поток; спешит и он; вдруг из морской

Повеял тьмы, чтоб тотчас умереть,

Вздох цепенящий — то шептала смерть.

Матрос, что ниже лез, его толкнул:

"Влезай, Мазилка, или пропусти!"

Вот брюхо трюмселя. Передохнул,

Схватился крепче, чтоб смелей идти.

Порой срывался; чтоб упор найти,

Он кожу с голени о парус рвет.

Так к путенс-вантам вал морской ползет.

Идут. Ругаются. Мазилке рот

Один расшиб ногой; внизу другой

Ударил в голень; путенс-вант полет

Опасной был для каждого тропой.

Удар. Проклятья. "Лезь, Маляр, не стой!"

Он наверху. Вздохнул, опять вздохнул.

"Отдай их!"—- "Есть!" — звенит сквозь ветра гул.

В лохмотьях ли, в зюйдвестках — злобно шаг

Стремят, теснясь на выбленках крутых.

Чтоб ветр не бился в рваных парусах,

Кружа их, точно крылья птиц больших, —

Десяток смельчаков — на мачте. Вмиг

Схватились с бурей. "Эй! Наверх! Влезай!"

Крюйс-стеньги завоеван верхний край.

"По реям!" — крикнул боцман, и упор

Маляр на рее ищет; болен он,

Его мутит: кругом небес простор,

Внизу зигзаги птиц, их крик и стон,

И он дрожит, боязнью помрачен.

Схватясь за леер, ранит сильно рот,

В поту холодном платье к телу льнет.

Шаталась рея — лопнул крепкий брас.

Он чуял — падает; он гнул, сжимал,

В животном страхе к рее льнул; не раз

Он, слыша окрики, их вздорность клял.

Снег мечется — его уносит шквал;

Вода чернеет; крик со всех сторон:

"Роняй!" — "Крепи!" — "Вяжи!" — и вяжет он.

И в вихре тьма спустилась, широка,

Исчезли воды, скрылся неба свод.

Узнал Мазилка тяжесть, боль швырка —

Корабль склонился набок: сумрак рвет,

Колеблет ветром, вдаль его несет

И к водам клонит; бáрка слышит бег

Мазилка; рея все слабеет. Снег,

Холодный, частый, плотный, сочетал,

Все взвихрив, с ветром свой напор и вой.

Что слезы выжимал, глушил, хватал,

Сугроб дробя о лица ледяной.

Все гнется рея. Человек — немой.

Лег лагом клипер. Ветра адский крик

Злорадства полн: корабль к волнам приник.

Как долго длился шторм — Маляр не знал.

Жизнь умерла, мир облик изменил,

И вечным адом миг бегущий стал.

Атака грозная свирепых сил.

Все блекнет. Смерть. Мороз кричал, сушил

И сердце сковывал в комок. И град

Одежду превратил в подобье лат.

"Режь!" — закричал товарищ. Смотрит — там,

Где парус был, лишь клочья треплет шквал,

И бьют лохмотья в дьявольский тамтам.

На рее блок, как молоток, стучал;

Корабль лег лагом, ветер все кричал:

"Эй, у-лю-лю!" Спускает дьявол псов

Оленю вслед, что, загнан, пасть готов.

"Режь! Отбивай!" — товарищ вновь кричит.

Матрос снайтовил рею, рубит он,

И быстрой птицей клок холста скользит.

Кружится снег; корабль к волнам склонен;

Летят вниз марсы, каждый раздроблен,

Обрывки воя, крик в осколках жжет —

И звон, звон, звон — то звонко рында бьет.

Мазилка стонет: "Черт!" Ревущий звук

Бом-брамсели сразил, как пушек гром;

И бакштаги летят под хруст и стук;

Гнилые прутья — стеньги в вихре том.

Обломки их торчат в зубцах, ежом,

Как в ужасе копна волос седых.

Крик штурмана: "К чертям! Рубите их!"

"Вверх! — боцман завопил. — Обломки прочь!"

Маляр повиновался. Снизу дек

Мутил мерцаньем ум — глядеть невмочь —

Весь в белых волнах, точно выпал снег.

Он видел - вымпелов струится бег

С разбитых мачт, как крыльев ровный лёт.

Сознанье меркнет. Всё — буран и лед.

Металась палуба; вся в звонком льду,

Отдав предельной злобе удила,

Все сила вод крушила на лету.

Морозя душу, сумасшедше-зла,

Без меры бешенство она несла.

Он парус яростный сжимал, рубил,

Казалось — дом, уют лишь сказкой был,

Рассказанной давно, давным-давно

В иных мирах, где царство грез и снов,

Где нищему вельможей быть дано —

В сравненье с ним, что бури слышит рев.

Уют, тепло, покой — признать готов

Он их миражем: тело, ум, душа

Лишь муки знали, бурею дыша.

"Все брось! Бизань спасай!" — воскликнул бос.

Надорвана бизань — он глянул вниз —

Гремит и бьет. Вдруг что-то поддалось,

И парус разом меж снастей провис.

Внизу - там птицы темные неслись,

Бакланы с виду. "Лю!" — они кричат.

Бьют волны барк; он лег; он смерти рад.

Достигли реи. Та дрожит, дрожит,

Ее, как ветку, тяжкий парус гнет.

Матрос то встанет, то плашмя лежит

И бьет бизань, что, прыгая, поет.

Как цепи — тросы; парус — точно лед;

Он мачту гнет, в нем силы — семь чертей.

Клянут и бьются. Точно много дней,

Минуло два часа. И молний лёт

Сверкает тускло. Видят моряки,

Дрожа на рее, — целы фок и грот,

Их ветер треплет, взмахи рук легки,

А стаксели разодраны в клочки.

Грохочут марсели. В плену у волн

Вскипает дек, воды, обломков полн.

Проходит час. Маляр не чует ног

И рук, к всему он чувство потерял —

И только ветр, что душу рвет, жесток,

И только стены, что мороз сковал,

И только неба неуемный шквал:

Он в грязных хлопьях льнет, кружась, к волнам,

Что прядают на гребень с гребня. Там

Застыло время; склянки не звенят;

Века минули; вот в конце концов

Они связали мерзлых складок ад,

Скрепя бизани ледяной покров.

Едва живые, никнут к мачте. Рев

Из рупора несется к морякам:

"Эй вы! Найтовьте марсель, раз вы там!"

Звучат проклятья; каждый все ж спешит

Вверх к марса-рее — медлить недосуг.

Упорен марсель; мелкий снег слепит

И гнет сильнейшего средь них, как вдруг

Пришла подмога; силе свежих рук

Покорен парус. Лязг цепей — и вот

Опять бизань свои оковы рвет.

Вновь вяжут парус. Ровно лег канат,

Не бросив ветру складки ни одной.

Полумертвы, на ощупь вниз скользят;

Состарил их с бизанью смертный бой,

Но паруса улегся натиск злой.

"Не скачет! Повезло!" — кричит матрос.

"Да, повезло!" — ему поддакнул бос.

"Еще немного — клипер мачтой вниз

Ко дну пошел бы: талрепá трещат.

Не нравится, Маляр, Жестокий мыс?

Эй, ведра вылови, что там торчат!

Да разве это ветер? Легкий бриз!

Крепите всё!" Чуть зримый моря бег

Взметнулся, стал, окрасил в зелень дек.

Гора воды свалилась; под волной

Он погребен глубоко. Пенный вал —

Над всем — над палубой, над головой —

И клипер, лежа тихо, трепетал.

Вдруг в гибельном прыжке корабль вскричал

И лагом лег. Он видит — пена вод

Над битенгами; видит — с бака льет.

Корабль черпнул бортом. Седой волной

Маляр подхвачен, кружится. И вот

Он провалился, люк разбив ногой.

Волна ушла; и вновь волна идет.

Он — часть волны, он вместе с ней плывет.

Без сил, замерзший, полуоглушен,

Захлебывается и тонет он.

Бос выждал — вал отхлынул, тут-то он

Схватил Мазилку, улучивши миг,

И бросил к битенгам. Он разъярен.

"Здесь не бассейн для плаванья! — злой крик

Звенит. — Держись покрепче!" Вал-старик

Свалил двоих, и плюнул бос, слепой:

"Что шутка — раз, бестактность — во второй".

Вода спадала. Каждая дыра —

Звенящий смерч, и рявкнул штурман тут:

"Протри гляделки, иль не ждать добра!"

Снастей обломки с палуб все метут.

Мазилки голова в крови, и жгут

Под платьем раны, лишь сожмет канат.

Вода и небо — варево, что ад

Ворча готовит. Но корабль спасен,

Хоть в клочьях паруса; он к волнам льнет;

Во тьме свиреп, безумствует циклон;

Валов подъем и смерть; и гребень вод

В мерцаньи белом: то, шипя, скользнет,

То прыгнет, облаком взметнувшись. Крик

Жестокой жизни полнил каждый миг.

Пробили склянки; вниз спешит Маляр.

"Раздайте виски!" — штурман крикнул. Мог

Матрос глотнуть в награду жидкий жар

За то, что он в борьбе не изнемог.

И каждый кружку осушал в глоток,

Четверткой пинты коком наделен:

С водою виски, сахар и лимон.

У двери кубрика, не отходя на шаг,

Кок разливал, и каждый в свой черед

Подержит кружку, выпьет, крякнет: "Так!" —

И тащится, следя, как влага жжет.

Уж все прошли. Мазилка медлит, ждет,

В замерзшем теле алчность подавив.

А запах манит, сладок, жарок, жив.

Но дома, уж давно, зарок он дал

Не пить спиртного. Знал теперь он — нет

Ему цены; он жаждал, он алкал.

Окоченев, торопит тело, но ответ

Готовит ум: нарушить вдруг обет —

Поступок грешный. Штурман крикнул: "Пей!

Какого черта ждешь? К снастям! Живей!"

"Простите, я непьющий". — "То-то рай!

Мне — виски, вам — помои первый сорт.

Я думал, ты хлебнул их через край.

Ступай на койку, осторожней, черт! —

(Довольно хмелю, повар! Меру знай!) —

Эй, ты! Своей девчонке скажешь — был

Приветлив штурман и, любя, учил".

Остатки выпив (порцион шести),

В каюте штурман платье раскидал,

Вальсировал, сметая все с пути,

Танцуя, голый, он, гремя, упал,

Пел тенором, пронзительно свистал:

"Кто с бурей яростной схватиться смог,

Тот навсегда запомнит реи нок.

Зовут меня — Инбирь". Маляр ползет

В каюту, поручней сжимая сгиб.

Вновь ветра вой, прыжки свирепых вод;

Ночь, буря, все — единый рев и хрип.

Дойдя до двери, издает он всхлип.

Нет, не открыть, хоть царство посули -

Мертвы и сини, руки подвели.

Пришел матрос, лавируя меж волн,

Он пел сквозь зубы: "Темный локон твой".

В мятежном море он покоя полн:

Пускай у ног кипит воды прибой —

Он счастлив телом, счастлив и душой.

"С руками грех? Что, дверь открыть, Маляр?

Вспомянешь времечко, как будешь стар".

Он бросил дверь полуоткрытой. Вал

Их обдал, через люк взметнувшись. "Стоп!

У, выкидыш соленый! — он ворчал. —

Вынь пробку, эй, пока я не утоп.

Мой бархат, кружева! Где пробка? Гроб!"

В воде копаясь, черной, точно ночь,

Он пел сквозь зубы "Фермерову дочь".

Вода — как ночь, как смоль. Нахлынет вал —

И сундуки по скату вниз скользят.

Напор воды со звоном наполнял

Под койками жестяных баков ряд.

Устали люди. В полусне молчат.

Вода ушла. И лампу кое-как

Сырыми спичками зажег моряк.

"Благодарю", — сказал Маляр. Моряк

Оскалился. "Впервые в шторме?" — "Да". —

"На рее видел я, что это так.

Сапог ты носишь — гниль, а здесь вода.

Ну, я наверх: коль хватятся — беда".

Огонь чадил. Дверь хлопнула. Ушел.

Бельмо воды, скользя, покрыло пол.

Маляр следит: прилив и вновь отлив.

Он тайну лжи открыл, той лжи, что нас

Слепит при выборе, свет правды скрыв,

Он скажет людям, сбросит пленку с глаз;

Прозрел он в муках, мудрым стал сейчас.

То учит море, злой досмотрщик душ.

Крик полюса, бессмертный голос стуж.

Трясет озноб, и пальцы рук мертвы.

Не в силах расстегнуться, он сидит,

Глаз не сводя с их грязной синевы

И слушая: извне — там блок скрипит,

Внутри — тут сладостно капель журчит,

Струясь с одежды — звуки все нежней.

И море бьет, и ветр кричит: "Эй, эй!"

На койку мокрую забрался он

В сырой одежде, страха полн опять.

И судорогой узел мышц сведен.

Тусклей огонь — корабль пошел нырять.

Взяв Библию, он пробует читать.

Дрожит при мысли — вновь в буран и в ночь,

Но все ж решает страх свой превозмочь.

Виденья встали, памятны и злы:

Вот — мерзлый марсель, дикий жест и взгляд,

Бородача безносого хулы,

Вот парус бьется, их грудьми прижат.

Вот груди давит вздутых складок ад.

Как дек пустынен, дики небеса!..

Он, как дитя, уснул, закрыв глаза.

Но ненадолго: холод разбудил,

Горячка, спазмы и гремящий шквал,

И буря — дикий гимн мятежных сил,

И нищенская сырость одеял.

Вой рупора. Морской сапог стучал

О дверь. Вошел моряк и крикнул: "Эй!

Вставайте! Все наверх! Аврал! Живей!"

Он поднял лампу. Весь костюм замерз

На нем, треща, роняя звонкий лед.

"Проснитесь, вы! И лампу взял мороз".

В тревоге он не говорит, орет:

"Мы в льдах на фут! Нас адский ветер рвет!

Мы ставим оба марселя. Вставай!

Уж тянут шкоты! Одевайся, знай!"

"На деке холодно?" — Маляр спросил.

"Я говорю — весь бак облеплен льдом.

Как сахарный пирог". Моряк вопил:

"Мы тянем шкоты — я сказал. Идем!

На дек! На мачты, черти, что есть сил!

Иди звать барчуков. Эй, боцман, эй!

Уж оба марселя в ходу! Живей!"

Ушел. Держась за край, Маляр упал,

Не в силах встать. Он слышит ветра лёт,

Что судно их, как пьяное, шатал.

В верхушках мачт смятение ревет.

"Конец, — он шепчет, — к этому идет!

Идти наверх! Опять мороз встречать!

Невмочь! Невмочь! Руки вовек не сжать!

Вновь драться с марселем? Нет, нет, уволь!

Какой здесь ад! Когда б я раньше знал!"

Измучен он: горячка, спазмы, боль.

Вдруг адский натиск волн корабль сковал —

И в радостном порыве пляшет вал,

Победно двери черный рвет прибой,

Он залил койки, пенный, ледяной.

Потухли лампы. Волны схлынут — ххош! -

Чтоб вспять прийти. Ругался боцман зло:

"Хлам, бесполезный хлам! Чего ты ждешь?

Маляр несчастный! Мусор, помело!

Берись за дверь, ты, баба! ты, мурло!

С дороги прочь, сток грязи, мразь, дрянцо!"

Он хлопнул дверью. Звякнуло кольцо.

Зажег он лампу, в воду погружен.

"Вот так дела! К шпигатам, живо, вмиг! —

(Напор воды, кренясь, встречает он) —

Качнет корабль — открой под ветром их!

Ну, морячки! Души не вижу в них;

К примеру: Порт-Магонский павиан —

Души в нем больше, чем у горожан!"

Маляр, по плечи в ванне ледяной,

Все ищет пробку. Склонится — поток

Бежит, журча, уже над головой.

Судя по звукам, ад вверху жесток,

И смерть над ним раскинула силок.

Но лучше смерть, чем злейшая беда —

Там, в воздухе, высоко, в царстве льда.

И мысль пришла: "Я неудачник! Да!

Всей жизни крах. Мне правду говорят.

Пойду наверх. Свалюсь я — не беда:

Не будет больше мук, и этот ад

И прелести его не возмутят

Покоя вечного. Бесцельно все!"

Так в холод, в ночь он горе нес свое.

Смерть, лучше смерть, чем ад, чем торжество

Насмешек, ужаса, уступок, сдач;

Ряд поражений — больше ничего,

Игра, где ждешь одних лишь неудач.

"О, Смерть, ты, что укроешь скорбь и плач,

Возьми меня! Мне этих карт не сдать!"

Гремящий зов донесся с рей опять.

Кровавя рот, в тисках сжимая мозг,

Бежит он к месту сбора. Оттеснен

В нем жалкий трус, что в плаче изнемог.

Что б ни было, домечет талью он.

Стреляет марсель; ветер разъярен;

Гвоздями льда бьет воздух; злится вал.

"Мазилка первым!" — штурман закричал.

"Мазилка! Черт! Да ты моряк лихой!

А я-то думал — шляпа! Ну, идем!"

На реях, там уж начинался бой

С бураном, что глушил в порыве злом,

Там прыгал марсель, рокоча, как гром,

Там в лица бил свинцом промерзший снег

И ветер гребнем волн сквозь платье сек.

Так, наверху, на марса-рее, в час,

Жестокий час великих бурь, был дан

Мазилке искус боли — в первый раз.

Он сплющил в миг столетних мук туман.

И целый месяц бурный океан

Учил Мазилку; месяц он не знал

Ни сна, ни пищи и не обсыхал.

Дул ураган, стихая иногда

На краткий час, чтоб снова возрасти.

И стынет в вихре на бортах вода,

И любо ветру торосы нести,

Страша людей, стоящих на пути.

Но призрак солнца нес надежды тень,

Что стихнут штормы. Шел тридцатый день.