Морская слава Беларуси

Драться до последней возможности!

В Севастополе есть скромный, но впечатляющий памятник с лаконичной надписью «Казарскому — потомству в пример». Памятник был заложен всего через год после смерти офицера на средства, собранные российскими моряками. Так быстро не возвеличивали даже коронованных особ. Это был знак всенародного уважения к капитану 1-го ранга Александру Ивановичу Казарскому, который был родом из Витебской губернии.

Короткая майская ночь подошла к концу. Рассвело. На чистом небе гасли последние звёзды. Восток уже окрашивался золотистым цветом. Вот-вот должно было подняться солнце. Дул лёгкий ветерок. Море было спокойное. Над поверхностью воды растекался пушистый туман. Слабая зыбь качала небольшое судно, идущее под верхними парусами.

На ют[31] поднялся молодой невысокого роста офицер в чине капитан-лейтенанта. У него было худощавое с высоким лбом и мелкими приятными чертами лицо. Это был командир корабля Александр Иванович Казарский.

— Какие новости, Фёдор Михайлович? — спросил он вахтенного офицера, лейтенанта Новосильского.

— Никаких. Держим курс на восток, к Румелийскому берегу[32]. Ничего существенного замечено не было.

— Да, третий день патрулируем, а никакого намёка на турецкий флот.

Бриг «Меркурий», которым командовал Казарский, вместе с фрегатом «Штандарт» и бригом «Орфей» находился в крейсерстве в районе Босфора. Задача их была простая — разведка неприятельского флота. Обо всех передвижениях кораблей противника немедленно докладывать в Сизополь[33], где находилась база Черноморского флота. Старшим этой группы русских кораблей был командир фрегата «Штандарт».

Шёл второй год войны с Турцией. После победы союзного флота в Наваринском сражении султан Махмуд Второй не успокоился и в конце 1827 года выпустил фирман[34] о войне с Россией, призвав всех мусульман на «джихад» — войну с неверными. В апреле 1828 года Николай Второй опубликовал манифест о начале войны с Оттоманской Портой. Русская армия перешла границу и быстро заняла Молдавию и Валахию[35]. В мае она форсировала Дунай у села Сатуново и взяла в осаду крепость Варну. В Закавказье русские войска, пользуясь широкой поддержкой населения, взяли Карс[36], Поти[37], Баязет[38]. На Черноморском побережье Кавказа русские моряки высадили десант у Анапы и после месячной бомбардировки турецких укреплений овладели крепостью без штурма. В этом деле отличился бомбардирский корабль «Соперник» под командованием лейтенанта Казарского. Именно от действия его мортиры[39] наиболее пострадала внутренняя часть крепости. Офицера наградили, присвоив ему звание капитан-лейтенанта. После Анапы Черноморский флот отправился к Варне и в конце июля заблокировал крепость с моря. И здесь отличился «Соперник» под руководством Казарского.

Подойдя как можно ближе к крепости, бомбардирское судно в течение почти суток обстреливало турецкие укрепления, несмотря на сильный огонь противника. За мужество, проявленное в этом бою, Казарский был награждён золотой саблей с надписью «За храбрость». В конце 1828 года капитан-лейтенанта назначили командиром брига «Меркурий». Приняв корабль, Казарский много сделал, чтобы привести его в порядок. К весне судно было готово к плаванию. Экипажу корабля стали поручать самые ответственные задания. Как правило, это было крейсерство. Вот и теперь бриг уже три дня патрулировал у берегов Турции.

14 мая 1829 года крейсера подходили к Босфору, поближе к Константинопольскому рейду, чтобы определить, где находится турецкий флот. Впереди шёл «Штандарт», за ним — «Орфей» и «Меркурий».

Встало солнце. Туман рассеялся. Экипаж только успел позавтракать, как раздался крик вахтенного на салинге[40]: «Неприятель на ветре!»

— Ишь, глаз какой острый, — сказал Казарский, отрываясь от подзорной трубы. — Тут в трубу едва видно, а он разглядел.

На «Штандарте» подняли сигнал: «Следовать за мной!» Русские корабли стали сближаться с турецким флотом. Это не было бравадой. Надо было подойти поближе, чтобы точно подсчитать количество неприятельских судов и определить, куда они направляются. Расстояние до противника заметно сокращалось. Турки шли спокойно вдоль анатолийского берега, растянувшись почти на милю. Русские крейсера повернули и пошли параллельным курсом.

На «Меркурии» командир и вахтенный офицер считали турецкие корабли.

— Шесть линейных, два фрегата, два корвета, один бриг, три тендера[41], и ещё четыре мелких судна. Всего восемнадцать, — подытожил Казарский. — Это флот, господа!

— И идёт он в Константинополь, судя по курсу, — добавил Новосильский.

— Видно, идут они из Синопа[42], — вступил в разговор лейтенант Скарятин, старший офицер корабля, только что поднявшийся на палубу.

— Штурман, какое расстояние до противника? — спросил командир.

— Семь-восемь миль, — доложил поручик Прокофьев.

— Пора бы уже и поворачивать домой, — осторожно произнёс за спиной старшего офицера мичман Притупов.

— Будем ждать сигнала старшего в отряде, — сказал Казарский и обернулся. Перед ним стояли все его четыре офицера, и лица их были сосредоточенные.

Казарский не подавал виду, но и он был встревожен тем, что они сближались с неприятелем. «Меркурий» был более тихоходным кораблём, чем «Штандарт» и «Орфей», и в случае погони ему пришлось бы туго.

И будто в ответ на его тревожные мысли сигнальщик прокричал:

— Неприятель делает поворот!

Турецкий флот начал разворачиваться в сторону крейсеров. На «Штандарте» взвился сигнал: «Каждому судну сделать курс, при котором имеет лучший ход».

— Поднять все паруса, — приказал Казарский.

Засвистела дудка боцмана, матросы побежали по вантам[43]. Русские корабли развернулись и поспешили на север. Отличные ходоки — «Штандарт» и «Орфей» — сразу же вырвались вперёд. Бриг «Меркурий», хоть и нёс предельное количество парусов, стал отставать от них. Вскоре фрегат и бриг можно было видеть только с носовой части «Меркурия». А турецкие корабли приближались. Впрочем, весь флот отстал, погоню продолжили два линейных корабля.

Солнце катило над морем, забираясь всё выше и выше. Становилось жарко. Волны под форштевнем[44] корабля сверкали, играя множеством немыслимых красок. Бриг почти не качало. Казарский внимательно разглядывал в подзорную трубу турецкие корабли. Они ещё были далеко, но расстояние медленно сокращалось. Впереди, где белели паруса «Штандарта» и «Орфея», раздались выстрелы, приглушённые расстоянием.

— Неприятеля хотят обмануть, мол, наша эскадра рядом, — с надеждой проговорил штурман.

— Но турок-то не отступает, — покачал головой командир, — видишь, как гонит под всеми парусами. Не понимаю, чего это они решили устроить такую погоню. Два линейных — за одним бригом!

Казарский не знал (да никто ещё из русских не знал), что три дня тому назад случилось событие невероятное, из ряда вон выходящее. Произошло вот что.

После того как в апреле в Сизополе была создана операционная база русского флота, оттуда периодически стали выходить корабли для нападения на прибрежные крепости, крейсерства на коммуникациях, блокады портов, ведения разведок. И, надо сказать, действовали русские весьма успешно. А 4 и 6 мая отряд под командованием капитана 1-го ранга Скаловского[45] расстрелял и сжёг строящиеся линейный корабль в Пендераклии[46] и корвет в местечке Ак-чесор. Этот дерзкий рейд переполнил чашу терпения турок. Султан Махмуд Второй был вне себя от ярости и приказал своему капудан-паше[47] вывести флот на поиск отряда Скаловского. Турецкая эскадра не нашла отряд, но 11 мая около Синопа встретилась с русским фрегатом «Рафаил». Окружив корабль, турки потребовали спустить флаг, и командир фрегата капитан 2-го ранга Стройников сдал судно без сопротивления. Случай невероятный!

Никогда ещё до этого (а надо отметить, что никогда и впоследствии) русские военные моряки не спускали флаг перед врагом. Поэтому, когда турецкая эскадра возвращалась домой и заметила не очень быстроходный русский бриг, капудан-паша, воодушевлённый удачей с «Рафаилом», решил завладеть ещё одним призом. Он посчитал, что 110-пушечный «Селемие» под флагом капудан-паши и 74-пушечный «Реал-бей» под вымпелом младшего флагмана смогут принудить русское судно сдаться. Вот почему они так настойчиво гнались за «Меркурием».

Всего этого Казарский, уходя от погони, не знал. Втайне он надеялся, что турки, оказавшись поблизости от русской базы, прекратят преследование. Однако неприятель упорно шёл за маленьким бригом.

К командиру подошёл Скарятин:

— Александр Иванович, корабль как следует не прибран...

— Да, Сергей Иосифович, начинайте приборку. И люди будут делом заняты. Нам ведь только ждать остаётся: либо турки махнут на нас рукой, либо...

Опять засвистела боцманская дудка. Под умелыми руками матросов «Меркурий» приобретал свой обычный щёгольской вид. Засверкали медные и бронзовые части, засияла янтарной желтизной палуба. Казарский прошёлся по кораблю, придирчиво осматривая закоулки. Это немного отвлекло, и он некоторое время не думал о кораблях противника, преследующих его маленький бриг.

Море было спокойное и, словно огромное голубоватое зеркало, отражало немногочисленные облака. Солнце уже не грело, а палило изо всех сил. Ветер стих. Наступил штиль. Бриг и преследовавшие его корабли замедлили ход и почти остановились, лениво покачиваясь на волнах.

— С таким ветром далеко не уйдёшь, — вздохнул Скарятин.

— Но у нас есть преимущество, — неожиданно заявил Казарский. — У нас есть вёсла! Командуйте, господин лейтенант.

Засвистела флейта. Раздалась команда: «Разобрать ростеры[48], людей на вёсла!»

Десять лет тому назад Казарский командовал отрядом гребных судов в Дунайской флотилии и, приняв командование «Меркурием», не раз по привычке устраивал экипажу гребную тревогу: учил матросов быстро разбирать и собирать ростеры, где хранились запасные реи, стеньги[49], вёсла. Поэтому теперь люди, хорошо знавшие свои обязанности, ловко достали вёсла, вставили их в специальные гнёзда и принялись грести. Матросы по трое, а где и побольше, дружно наваливались на вальки. Прошло полчаса. Расстояние между русскими и турецкими кораблями увеличилось, хотя и ненамного. Ветер посвежел. Бриг побежал быстрее, но и у турок ход увеличился.

— Александр Иванович, — обратился к командиру вахтенный офицер, — на турецких кораблях поставили дополнительные паруса, и они увеличили ход.

— Суши вёсла, — скомандовал командир, — но пока не убирать!

Линейные корабли постепенно приближались к «Меркурию». Над флагманским кораблём турок появилось белое облачко. Грохнул выстрел. Но ядро, не долетев до «Меркурия», упало за кормой.

— Пугают, что ли? — предположил Новосильский.

— Похоже, предлагают спустить флаг, — усмехнулся командир, — да только не рановато ли?

Теперь уже Казарский отчётливо понимал: быть бою. Он склонился над картой, прикидывая расстояние до Сизополя, где стоял флот.

— Далеко! — вздохнул, стоящий рядом с ним штурман. — Не дотянем до своих таким ходом.

— Да, — подтвердил командир, — если бы дело к вечеру было, то, наверное, смогли бы ускользнуть.

— Показалась бы сейчас наша эскадра, турки сразу бы назад повернули, — мрачно заметил мичман Притупов, — только и горазды, что с одним кораблём сражаться.

— Не надо недооценивать противника, Дмитрий Петрович, — ответил старший офицер, — бойцы они упорные, и моряки неплохие, вот только канониры у них неважные.

Казарский поднял руку, лицо его было сосредоточенным.

— Раз уж вы все здесь собрались, господа офицеры, — сказал он серьёзным голосом, — давайте проведём совещание. Тем более что времени у нас маловато.

Командир обвёл глазами свой маленький офицерский корпус и, видя, что все молчат в знак согласия, продолжил:

— Мне нечего от вас скрывать, вы сами видите, турецкие корабли нас настигают и вскоре догонят. У них — один трёхдечный и один двухдечный[50] корабли. По моим расчётам — около двухсот пушек. У нас — восемнадцать, да две погонные на носу. В десять раз перевес по огню, да и пушки у них — покрупнее наших. А про численный состав и говорить нечего. У нас 110 человек нижних чинов и 5 офицеров, у них людей — тьма. Вот такой расклад. Теперь я хочу услышать ваше мнение, господа офицеры. Вопрос один: что будем делать? Как и положено по нашей морской традиции, начнём с младшего по чину. Ваше слово, Иван Петрович.

Самый старший по возрасту, но младший в звании поручик корпуса флотских штурманов Прокофьев говорил спокойно, медленно, будто взвешивая каждое слово:

— Главное, не посрамить наш Андреевский флаг. Раз уж уйти нам нельзя, разбить неприятеля невозможно — больно перевес велик, значит драться надо до последней возможности. А потом, когда уж конец совсем придёт, — привалиться к неприятельскому кораблю, да вместе с ним — на воздух!

— Хорошо сказано. А ваше мнение, Дмитрий Петрович?

— Будем биться насмерть, — ответил мичман Притупов.

— Постоим за Отечество, — сказал лейтенант Новосильский.

— Сраму не примем, — коротко бросил старший офицер корабля лейтенант Скарятин.

— Ну что ж, другого я от вас не ожидал, господа офицеры, — подвёл итог Казарский. — Итак, военный консилиум проведён, о чём я сейчас сделаю запись в вахтенном журнале. Будем драться до последней возможности. Кроме того, я предлагаю положить заряженный пистолет на шпиль перед входом в крюйт-камеру[51], чтобы в случае угрозы захвата корабля противником последний из оставшихся в живых офицеров выстрелом в бочку с порохом взорвал бриг. Возражения есть?

— Нет, — ответили хором все офицеры.

— Тогда стройте людей, Сергей Иосифович.

Казарский прошёлся вдоль строя и остановился посредине.

— Братцы, вы все опытные бойцы. Стояли уже и под ядрами вражескими, и под пулями у стен Анапы и Варны в прошлом году. Да и в этом — уже привели два призовых судна. Но теперь серьёзная баталия предстоит, братцы. Не уйти нам от неприятеля, а значит будем принимать бой. Господа офицеры и я решили биться до последнего. Не погрешим против присяги! Так требует от нас государь император и честь военно-морского флота. Никогда ещё русский корабль не сдавался в плен и не спускал флаг перед неприятелем. А если наступит последняя крайность, то мы взорвём бриг вместе с вражеским судном. Хочу вас уверить, что я, как командир, сделаю всё возможное, чтобы спасти судно и вас. Поэтому жду от вас быстрого и точного исполнения команд моих и остальных офицеров. Будьте внимательны и стойки в бою. И тогда мы, с божьей помощью, победим!

Когда Казарский закончил свою речь, строй несколько мгновений молчал, потом вдруг взорвался громким «Ура!»

— Разве можно было ожидать другого от русского моряка, — удовлетворённо продолжил командир. — Разойтись по местам. «Корабль к бою изготовить!»

Матросы разбежались по номерам. Каждый готовил своё заведование. Лишнее убиралось. Оставляли лишь то, что необходимо в бою. Закреплялись особым образом снасти. Так, чтобы реи, перебитые снарядом, не падали на палубу. Проверялись пушки-каронады[52], их платформы, порох, запалы, осматривалась крюйт-камера.

Казарский окинул взглядом весь свой небольшой корабль.

— Сергей Иосифович, — обратился он к старшему офицеру, — сбросьте за борт шлюпку, она нам не понадобится, только мешает обстрелу. И переведите погонные пушки на корму. Будут ретирадными. Отстреливаться с кормы чем-то надо, когда турки уже совсем близко будут.

Две пушки, которые находились в носовой части, назывались погонными, потому что из них стреляли, когда преследовали неприятеля. Матросы перекатили их на корму по специальным медным дугам. Теперь эти пушки стали ретирадными, то есть кормовыми. Ими можно было стрелять по преследователям.

Казарский опять собрал офицеров.

— Хочу с вами поделиться, как я буду строить бой. Говорю на тот случай, если погибну, — начал он. — И каждый из вас, кто заменит меня, возможно, учтёт моё мнение. Как вы считаете, господа, в чём наше преимущество перед огромными кораблями, преследующими нас? Правильно, в манёвре. Бриг небольшой, хорошо слушается руля, значит мы быстрее можем развернуться, уйти от линии огня, даже подойти ближе к противнику, чтобы уменьшить площадь обстрела. Манёвр — наш козырь, и мы должны его использовать в полной степени. Держаться будем так, чтобы наша корма находилась на линии носа преследующего судна. Тогда нас будут обстреливать погонные пушки одного противника. Второй вражеский корабль почти исключается из боя.

— У них скорость выше, они могут обогнать нас и поставить бриг под бортовые залпы с двух сторон, — засомневался Скарятин.

— Вот тогда и будем крутиться, подставляя корму. Бриг низко сидит по сравнению с линейными кораблями, и пушки их на верхних палубах могут палить лишь по нашим парусам со снастями, да и то если не побоятся по своим попасть. Опасными остаются для нас орудия на нижних палубах. Поэтому надо всё время поворачиваться к ним кормой и паруса ставить вдоль корпуса, чтобы уменьшить угол обстрела противника. Ну и сами мы огрызаться будем. Палить надо по носовой части, по тем снастям, которые держат рангоут. Разрушим крепления, и мачты зашатаются. Вот такое мнение. Только так мы можем спасти «Меркурий» и с честью выйти из боя. Ну как вам моя диспозиция, господа?

— Отличная, Александр Иванович, только мы уверены, что вы до конца будете руководить боем, — ответил за всех Скарятин.

— Ну что ж, дай Бог. А сейчас слушайте мой приказ. Лейтенант Скарятин, вы следите за парусами. От вас будет зависеть точность манёвра. Кроме того, посадите на марсы[53], салинги и реи лучших стрелков с ружьями. Пусть ведут огонь по командирам и орудийной прислуге. Лейтенант Новосильский, вы командуете канонирами. Точность выстрела — самое главное. Мичман Притупов, соберите команду для исправления повреждений и тушения пожаров. Поручик Прокофьев, вы будете рядом с рулевыми. После любых наших манёвров ваша задача выходить на наш главный курс — в базу. Всё, господа, по местам. Корабль к бою!

Раздалась барабанная дробь, но все уже стояли по боевым постам. Не уходили и те, кто сидел за вёслами. А вдруг и они понадобятся для манёвра! Пока было небольшое затишье, матросы бегали вниз переодеваться. Есть такая морская традиция: перед боем одеваться в чистое. Офицеры надели парадные мундиры.

К 14 часам турки приблизились настолько, что их артиллеристы могли уже вести прицельный огонь. Правда, только погонными пушками. Первое ядро с треском пробило дыру в парусе, второе просвистело вдоль борта у самой воды и перебило весло. Матросы, державшие весло, попадали на палубу.

— Ну, началось, — сказал один из них, вставая, и перекрестился.

Как и предполагал Казарский, корабль под вымпелом капудан-паши шёл в кильватере к «Меркурию» и стрелял только погонными пушками. Второй чуть поотстал и не участвовал в обстреле. Хотя ядра летели часто, особого вреда пока бригу не наносили.

Командир подошёл к Новосильскому:

— Ну что ж, Фёдор Михайлович, пора и нам пальнуть по басурманам.

— Далековато для наших пушек.

— Ничего, турок пугнём, да и нашим людям поддержка.

Канониры быстро зарядили ретирадные пушки и по команде выстрелили. Подвывая, ядра полетели к турецкому кораблю. Как только прогремели несколько выстрелов с «Меркурия», турецких матросов точно ветром сдуло с рей, марсов и салингов. Турки похрабрее остались наверху, горланя и яростно размахивая абордажными топорами.

Через час подтянулось второе турецкое судно. Оба корабля подошли совсем близко. Участились попадания в паруса и снасти «Меркурия». Пробив левый борт и просвистев над палубой, неприятельское ядро уложило двух гребцов.

— Греблю прекратить, убитых убрать, — раздался голос Казарского.

Матросы быстро сложили вёсла, собрали ростеры. Командир внимательно следил в подзорную трубу за вражескими кораблями, стараясь предугадать их манёвр. Он заметил, что корабль капудан-паши пытается зайти справа, что-бы всем бортом дать продольный залп по «Меркурию». С такой громадины, как «Селемие», подобный залп превратил бы бриг в груду развалин.

— Право руля! — скомандовал Казарский. И как только бриг развернулся, приказал Новосильскому: — Огонь бортом!

И турецкий флагман, не успев ещё ничего предпринять, вместо того чтобы дать продольный залп по бригу, сам получил в носовую часть от девяти каронад «Меркурия». Бриг вернулся на свой прежний курс.

— А мы — проворнее! — воскликнул удовлетворённый командир.

Он ещё раз проделал подобный манёвр. Внезапно с бака повалил чёрный густой дым. Турецкий зажигательный снаряд — брандскугель — поджёг обшивку. С пожаром справились быстро.

Но как ни пытался маневрировать Казарский, турецкие корабли с их огромной парусностью и высокими мачтами, ловившими «верховой» ветер, подходили всё ближе и ближе. «Селемие» покатился в одну сторону, а «Реал-бей» — в другую, охватывая бриг «в клещи». Прежде чем турки дали бортовой залп, Казарский успел развернуть бриг кормой к одному неприятельскому судну, носом — ко второму. Но всё равно залп был ужасен. Засвистели ядра над головой, зазвенели на лету книппели — двойные снаряды, соединённые цепями, загудели брандскугели. Турки стреляли по «Меркурию» всем, чем только можно заряжать. Орудия, стрелявшие почти в упор, ревели с двух сторон. Трещало дерево. Сверху валились деревянные обломки, раскачивались лопнувшие снасти. На русском корабле всё заволокло огнём и дымом. Дав два залпа, турки посчитали, что этого достаточно. Ведь они хотели не уничтожить бриг, а захватить его в качестве приза. У борта появился турок в феске[54] и халате. Он замахал руками и закричал по-русски:

— Сдавайся, урус, убирай паруса!

С брига ответили ружейными выстрелами. Казарский успел развернуть «Меркурий» и дал по туркам бортовой залп. Турецкие матросы, высыпавшие на палубу посмотреть, что осталось от русского брига, и совершенно переставшие остерегаться, кинулись вниз, как только заговорили орудия «Меркурия». Опять заревели пушки линейных кораблей. Бриг снова потонул в дыму, который распространился на всём пространстве между вражескими судами.

Поставив русский корабль в два огня, турки убавили паруса и уравняли ход. Казарский решил воспользоваться этой ситуацией. Он скомандовал к повороту, рассчитав манёвр таким образом, чтобы пройти под самым форштевнем 110-пушечного корабля. «Меркурий» стал потихоньку забираться в сторону и выскользнул из огненных тисков. В дыму турки не сразу заметили этот манёвр и продолжали некоторое время вести огонь. «Селемие» в упор расстреливал «Реал-бей», а оттуда палили по своему флагману. Вопли и проклятия с турецких кораблей слышны были и на бриге. Наконец неприятель опомнился. Опять началась погоня. Теперь уже «Меркурию» с избитыми парусами трудно было маневрировать, но Казарский решил использовать ещё одну возможность. Попав под залп «Селемие», «Реал-бей» немного отстал. Пока лишь корабль капудан-паши преследовал бриг. Казарский подозвал Новосильского:

— Фёдор Михайлович, готовь залп бортом, но передай канонирам, чтобы палили по моему приказу, били прицельно по носовой части, и главное, по ватер-штагу[55].

— Будет сделано, Александр Иванович.

«Селемие» стал разворачиваться для бортового залпа, но Казарский успел быстрее. Носовая часть линейного корабля оказалась перед правым бортом «Меркурия».

— Огонь! — крикнул командир.

И затрещало дерево турецкого судна. Смогли всё-таки русские пушкари попасть в цель, исполнили задумку командира. Ватер-штаг — прочные канаты, удерживающие бушприт[56] снизу, — лопнул и, раскрутившись в воздухе, повис над водой. Потеряв опору, бушприт дёрнулся вверх, а за ним и все снасти, что на нём крепились. Мачты на корабле заходили ходуном. Но и «Селемие» успел дать бортовой залп, правда, не всеми пушками. Огненная лавина обрушилась на «Меркурий».

— Флаг! — вдруг услышал Казарский голос Скарятина и поднял голову.

Ядро перебило гафель[57], и флаг свалился на палубу. Падая, деревянный брус рваным концом ударил по голове часового, и тот рухнул замертво. Прошло лишь мгновение, и уже бежал Скарятин с матросами поднимать флаг, а ещё через несколько минут над бригом взвилось белое полотнище, с синим крестом по диагонали.

К Казарскому подбежал унтер-офицер:

— Пожар, ваше благородие. Брандскугель возле крюйт-камеры.

Командир побледнел — это опасно, в любой момент корабль может взлететь на воздух.

— Пожар тушат?

— Мичман Притупов с людьми.

Брандскугель врезался в борт рядом с пороховым складом и, застряв в толстых досках обшивки, остановился. Сухое дерево вокруг него задымилось. До крюйт-камеры было не более сажени. Зажигательный состав, которым начинялся снаряд, не могла погасить вода. Тогда матросы, работая в дыму, вырубили топорами брандскугель, уложили его на медный лист, позаимствованный на камбузе[58], и выбросили за борт.

Тем временем на «Селемие», у которого после повреждения ватер-штага закачалась мачта, поспешно убирали паруса. Гордость капудан-паши прекратил погоню и ложился в дрейф. Однако немного отставший 74-пушечный корабль снова нагонял «Меркурий». Командир «Реал-бея», разъярённый долгим и безуспешным боем и выходом из строя «Селемие», бросал судно то в одну, то в другую сторону, с каждым поворотом посылая по бригу залпы с одного борта. Пока перезаряжаются пушки правого борта, корабль катится вправо. Следует залп левым бортом. Потом заряжаются эти пушки, а корабль идёт налево, поворачиваясь опять правым бортом к бригу. И снова грохот.

Но Казарский не только уклонялся от вражеского огня. Пользуясь тем, что маленький «Меркурий» быстрее менял направление, командир, упреждая турок, успевал развернуть бриг и уже подстерегал «Реал-бея». Русские артиллеристы осыпали ядрами турецкий корабль, прежде чем тот ложился на курс, необходимый для залпа. Это нарушало все расчёты врага, и турки, окончательно потеряв присутствие духа, перешли на картечь. Страшные осколки забарабанили по мачтам и парусам, стали падать на палубу. Турецкий корабль подходил всё ближе, стараясь улучить момент, когда русский бриг очутится под всеми пушками одного из бортов.

В этот момент командира ранило в голову. Подбежал фельдшер, стал перевязывать рану. Казарский очнулся и отказался идти вниз. Он продолжал командовать кораблём. Шатаясь, офицер стоял на шканцах в разорванном и опалённом мундире, с повязкой на голове. Сверкали золотые эполеты на плечах. Это была мишень. Турецкий стрелок взял на мушку русского командира. Раздался выстрел, но прежде широкая спина в матросской рубахе заслонила командира. Пуля, предназначенная капитан-лейтенанту, попала в грудь матросу Щербакову. Потрясённый Казарский не мог оторвать глаз от матроса, спасшего ему жизнь.

Когда моряка унесли, к командиру подошёл Притупов:

— Порох на исходе, Александр Иванович. И течь в корпусе ниже ватерлинии[59]. Пробоину полностью заделать не удаётся.

Казарский молчал. Он думал. Ему необходимо было принять самое ответственное решение в жизни. «Последний шанс, — прошептал офицер, — манёвр и огонь. На пистолетный выстрел!»

— Штурман, — голос командира был твёрдый и уверенный, — разворачивай корабль прямо на турок. Новосильский, твои канониры — молодцы! Скажи им, чтобы подняли пушки до самого верхнего угла обстрела. Судно наклонено на один борт из-за пробоины, будем стрелять с того, что повыше. Целиться по снастям первой мачты. Надо их повредить. От твоей удачи, Фёдор Михайлович, зависит наше спасение.

Новосильский молча кивнул. Он понимал замысел командира. Второго сближения не будет. Либо решат дело пушки, либо пистолет, положенный на шпиль.

Пока «Реал-бей» ложился на прежний курс, «Меркурий» успел развернуться носом к неприятелю. Теперь русский бриг, избитый и дымящийся, с молчащими пушками, грозно шёл на турецкий корабль. На «Реал-бее» началась паника. Турки подумали, что русские хотят сцепиться с их кораблём и вместе взорваться. Некоторые из них попрятались в трюмах и даже бросались за борт. Но у Казарского на уме пока было иное, чего не знали враги.

«Меркурий», подойдя к противнику на пушечный выстрел, вдруг развернулся бортом перед носом «Реал-бея» и открыл огонь изо всех уцелевших каронад. Бриг окутало пороховым дымом.

— Попали, братцы, попали! — раздался крик матроса, который стоял на марсе. Ему было видней с высоты.

И словно подтверждая это, что-то затрещало и заскрежетало на турецком корабле, снова завопили турки. Ядра с брига перебили крепления огромных реев на фок-мачте «Реал-бея». Рухнули сначала дополнительные паруса — лиселя, а за ними и основные. Второй корабль врага замедлил ход. Он тоже прекращал погоню.

«Меркурий» медленно уходил от неприятеля. Вот пройдена зона картечного огня. Ещё немного — и турки уже не смогут достать бриг ядром. Вскоре за кормой остался «Реал-бей». В нескольких милях виднелся «Селемие», всё ещё лежавший в дрейфе.

— От мест отойти! — скомандовал Казарский и в изнеможении, привалился спиной к борту. Сражение закончено. Оно длилось более трёх часов. И почти десять часов прошло с тех пор, как турки погнались за бригом. По-прежнему светило солнце. Рассеялся пороховой дым, закрывавший голубое небо.

На палубе шумели. Матросы, усталые, потные, покрытые копотью и пороховой гарью, в изодранной одежде, радовались, как дети. Они трижды прокричали «Ура!» и хотели качать командира, но тот отмахнулся, мол, голова болит, и указал на офицеров. Где-то раздался смех. Пошли разговоры. Люди сбрасывали с себя напряжение после боя. Казарскому доложили: 8 человек ранено, 4 — убито.

— Убитых в море не хоронить, — резко сказал капитан-лейтенант, — похороним, когда придём в базу. С почестями.

Постепенно шум на палубе прекратился. Предстояло много работы. Надо было спасать корабль. Основательно пострадавший в бою, он едва держался на плаву. Только в корпусе насчитали 22 пробоины. Вода прибывала с каждым часом, пришлось почти половину команды поставить на помпы. 16 повреждений было в рангоуте, 133 — в парусах, 148 — в такелаже. Люди принялись исправлять то, что хотя бы как-то можно было поправить в их положении. «Меркурий» упрямо шёл курсом в базу.

Ночью внезапно налетел шквал, который чуть не погубил избитый бриг. Лишь хладнокровие Казарского, быстрота и ловкость матросов, вовремя спустивших стеньги, спасли корабль.

15 мая в 17 часов «Меркурий» встретился с эскадрой Черноморского флота. Это адмирал Грейг, получив донесение от фрегата «Штандарт», решил вывести свои корабли на поиск турецкого флота. Увидев своих, Казарский выстрелом в воздух разрядил пистолет, лежавший всё ещё на шпиле. Несколько кораблей с почётом проводили героический бриг в ближайшую гавань — Сизополь.

Через несколько дней газета «Одесский вестник» написала: «Подвиг сей таков, что не находим другого ему подобного в истории мореплавания: он настолько удивителен, что едва можно оному поверить. Мужество, неустрашимость и самоотвержение, оказанное при сем случае командиром, офицерами и экипажем «Меркурия», славнее тысячи побед обыкновенных».

И действительно. Два линейных корабля и бриг! История военно-морского искусства не знала ничего подобного. Один из современников сражения писал: «В летописях мореплавания сие неслыханное, невероятное и почти как бы невозможное событие есть первое, единственное и никогда ещё небывалое. Но нам дивиться нечего — на бриге были русские!»

Николай Первый сидел в своём кабинете и смотрел на две папки, лежащие перед ним. В каждой из них были донесения, которые он уже прочитал. Документы пришли с разницей в несколько дней, и сегодня он принимал решение по ним. Одну папку император брезгливо отодвинул. В ней было донесение капитана 2-го ранга Стройникова о сдаче фрегата «Рафаил». В нём командир корабля всю вину свалил на нижних чинов. Будто офицеры решили обороняться до последней капли крови, в случае же нужды свалиться с неприятелем и взорвать фрегат, а матросы объявили, что не допустят взрыва корабля. И Стройников, подчиняясь решению команды, сдал судно неприятелю. Царь открыл вторую папку и с удовольствием перечитал донесение капитан-лейтенанта Казарского, который в заключении писал, что он не находит слов для описания храбрости, самоотверженности и точности в исполнении своих обязанностей, какие были оказаны всеми офицерами и нижними чинами в продолжение этого трёхчасового сражения, не представлявшего никакой совершенно надежды на спасение. Что только такому достойному удивления духу экипажа должно приписать спасение флага и судна. Два донесения. Два офицера, два командира кораблей. Два понятия о чести. Один струсил, сохранил свою жизнь, но сдал судно, переложив вину на экипаж. Второй сражался в безнадёжной ситуации, но благодаря своему умению и стойкости команды вышел победителем в неравном бою с превосходящим противником, сохранил корабль и людей.

Николай Первый вызвал вице-канцлера. Граф Нессельроде[60] явился к императору с ещё одной тоненькой папочкой.

— Ваше величество, только что мне доставили донесение от моих агентов в Турции. К нему приложено письмо турецкого штурмана, участника боя линейных кораблей с русским бригом.

— И что же в нём?

— Позвольте прочитать лишь выдержку из него?

— Читайте.

— «Во вторник, подходя к Босфору, завидели мы на рассвете три русских судна, фрегат и два брига и погнались за ними; но не прежде как в три часа пополудни удалось нам настичь один из бригов. Корабль капитана-паши и наш вступили в жаркое сражение, и дело неслыханное и неимоверное — мы не могли принудить его сдаться. Он сражался, отступая и маневрируя, со всем военным искусством так, что мы, стыдно признаться, — прекратили сражение, а между тем как он, торжествуя, продолжал свой путь. Без сомнения, он лишился почти половины своего экипажа, потому что некоторое время находился от нас на пистолетный выстрел и ежеминутно более и более повреждался. Если древние и новые летописи являют нам опыты храбрости, то сей последний затмит все прочие и свидетельство о нём заслуживает быть начертанным золотыми буквами в храме славы. Капитан сей был Казарский, а имя брига — «Меркурий».

Император встал из-за стола и прошёлся по кабинету.

— Свидетельство врага — дорогого стоит! А Европа ещё сомневается в мужестве наших моряков! Пишите, граф, два указа. Оба — командующему Черноморским флотом. К первому — приложите донесение Стройникова, а ко второму — донесение из Порты. Пусть Грейг покажет письмо Казарскому, но без лишней гласности, чтобы у оттоманских властей не возникло подозрения к турецкому чиновнику.

Первый указ, относительно пленения фрегата «Рафаил», гласил следующее: «Вместе с донесением вашим о блистательном подвиге брига «Меркурий», мужественно вступившего в бой с двумя неприятельскими линейными кораблями, предпочитая очевидную погибель бесчестию плена, получил Я прилагаемый при сем рапорт командира фрегата «Рафаил» капитана 2-го ранга Стройникова.

Вы увидите из сей бумаги, какими обстоятельствами офицер этот оправдывает позорное пленение судна, ему вверенное; выставляя экипаж оного воспротивившимся всякой обороне, он считает это достаточным для прикрытия собственного малодушия, коим обесславлен в сем случае флаг Российский.

Разделяя справедливое негодование, внушённое, без сомнения, всему Черноморскому флоту поступками, столь недостойными оного, повелеваю учредить немедленно комиссию под личным председательством вашим для разбора изложенных Стройниковым обстоятельств, побудивших его к сдаче фрегата. Заключение, которое комиссиею сделано будет, вы имеете представить на Моё усмотрение.

Уповая на помощь Всевышнего, пребываю в надежде, что неустрашимый флот Черноморский, горя желанием смыть бесславие фрегата «Рафаил», не оставит его в руках неприятеля. Но когда он будет возвращён в власть нашу, то, почитая фрегат сей впредь недостойным носить флаг Русский и служить наряду с прочими судами нашего флота, повелеваю вам предать оный огню».

(После проведения расследования Стройников за сдачу фрегата без боя, лишился чинов, орденов и дворянства; его отправили в арестантскую роту Бобруйской крепости. Только в апреле 1834 года его зачислили в Черноморский флот матросом. Однако при этом Николай Первый запретил ему жениться, «дабы не иметь в России потомства труса и изменника». Всех офицеров фрегата, кроме одного мичмана, находившегося во время сдачи в крюйт-камере, император разжаловал в матросы. В турецком флоте фрегат «Рафаил» переименовали в «Фазли-Аллах». В Синопском сражении[61] 18 ноября 1853 года он был подожжён огнём корабля «Императрица Мария», выбросился на берег и взорвался. Так спустя 24 года исполнилось повеление царя Николая Первого).

Второй императорский указ был о награждении.

За свой геройский подвиг капитан-лейтенант Казарский был произведён в капитаны 2-го ранга, награждён орденом Святого Георгия 4-й степени[62], пенсией двойного жалования по смерть и пожалован флигель-адъютантом[63]. Для увековечения в роду Казарского памяти о славном его подвиге по высшему повелению внесено в его герб изображение пистолета как символа готовности пожертвовать собой.

Все офицеры брига были произведены в следующие чины и награждены орденами. Нижние чины получили Георгиевские кресты. Офицерам и матросам корабля также были назначены пожизненные пенсии в размере двойного оклада жалования.

Кроме того, бригу «Меркурий» был пожалован Георгиевский флаг с вымпелом и повелено: «По приходе брига в ветхость заменить его другим, новым, продолжая сие до времён позднейших, дабы память знаменитых заслуг команды брига «Меркурий» и его имя во флоте никогда не исчезали и, переходя из рода в род на вечные времена, служили примером и потомству».

Через месяц после сражения Казарский получил в командование фрегат «Поспешный», участвовал на нём в крейсерстве у Босфора и при взятии Месемврии[64]. После окончания войны и подписания в сентябре 1829 года Адрианопольского договора о мире Александр Иванович командовал кораблём «Тенедос». В 1830 году он был послан с князем Трубецким[65] в Лондон для поздравления короля Вильгельма Четвёртого[66]. В апреле 1831 года Казарский был переведён в Петербург, где состоял при государе императоре, исполняя различные его поручения. В том же году он был произведён в капитаны 1-го ранга.

Осенью 1832 года турецкий султан Махмуд Второй[67] обратился к России с просьбой помочь в борьбе с египетским пашой. Николай Первый, боясь, что междоусобица турок и египтян позволит англичанам захватить проливы, приказал готовить Черноморский флот к походу в Босфор. На корабли предстояло посадить несколько тысяч солдат с оружием и боеприпасами. В марте—апреле 1833 года русский десант высадился неподалёку от Константинополя.

Казарский, находившийся в это время по поручению царя в Одессе, проделал большую работу, готовя десантные корабли, распределяя на них войска, организовывая перевозку людей, амуниции, артиллерии, огромных запасов продовольствия и фуража, сотен лошадей. Уже в марте он доносил начальнику Главного морского штаба о том, что «при перевозке с берега войск и тяжестей не произошло ни малейшей потери, хотя корабли стояли в открытом море верстах в 3,5 от берега, и не употреблено других гребных судов, кроме принадлежащих Черноморской эскадре».

В конце мая 1833 года Казарский прибыл в Николаев с поручением провести ревизию Черноморского флота. В этом городе находился штаб флота. 2 июня Александр Иванович заболел, а 9-го слёг с диагнозом «воспаление лёгких». Все наличные медицинские силы Черноморского флота собрались у постели больного. Однако, окружённый попечением врачей, друзей и высших начальников, он 16 июня скоропостижно скончался 35-ти лет от роду. Похоронен Казарский там же, в Николаеве.

Внезапная смерть героя вызвала много разных сплетен, вплоть до версии об отравлении офицера некими анонимными «врагами русского флота». Вследствие дошедших до правительства слухов о насильственной смерти флигель-адъютанта Казарского по приказу царя была назначена следственная комиссия, которая спустя пять месяцев после смерти сделала заключение, что «покойный скончался от воспаления лёгких, сопровождавшегося впоследствии нервною горячкою».

Через полтора месяца после кончины Александра Ивановича начался сбор средств на памятник в Севастополе. Деньги, поступавшие по подписке, шли от морских офицеров, служивших на Чёрном и Балтийском, Белом и Охотском морях, с Камчатки и из многих других мест необъятного государства Российского. Это лучше всего говорило о том, как высоко оценили современники мужество Казарского.

Памятник был заложен в 1834 году, окончен в 1839. Стоит он на оконечности Матросского бульвара. Усечённая пирамида из белого инкерманского известняка, на которой установлен бронзовый пьедестал с барельефами античных богов — Нептуна, Ники, Меркурия, а также самого Казарского. На пьедестале стилизованная бронзовая модель античного военного корабля.

Памятник прост и лаконичен, надпись символична и полна глубокого смысла: