Морские истории

О БОРИСЕ ЖИТКОВЕ

В детских письмах к издательствам и редакциям журналов особенно часто и четко звучат два требования:

«Нам нужны книги обо всем на свете».

«Нам нужны такие книги, в которых даются не описания, а случаи и приключения».

Одним из немногих авторов, способных исполнить оба пожелания маленьких читателей, был Борис Житков.

До пожилых лет сохранил он ненасытную любознательность и разнообразие интересов, какие бывают у ребят. Увлечения его менялись, но в каждом деле, за которое он брался, он достигал настоящего мастерства. Он владел не только пером писателя, но и рубанком, пилой, топором. Знал толк в электротехнике и в радиотехнике. Всегда что-нибудь мастерил: то строил буер, то конструировал планер. По профессии он был инженером-химиком, окончил и кораблестроительное отделение политехнического института, а вдобавок имел звание «штурмана дальнего плаванья».

Это был один из тех «бывалых людей», которых так настойчиво звал в детскую литературу Горький.

Но далеко не все «бывалые люди» умеют рассказать читателям о том, что испытали и увидели на своем веку. Богатый житейский опыт сочетался у Бориса Житкова с разносторонними знаниями и с редким даром повествователя-импровизатора.

Вот почему он и сумел дать ребятам то, что им интереснее и нужнее всего, — не «описания», а «случаи и приключения».

Не раз авторы детских книг описывали в рассказах и очерках любимца ребят — слона. Но это был чаще всего «слон вообще», «ein Elephant», некая сумма внешних признаков, дающая более или менее точное представление об этом экзотическом животном. А вот в рассказе Бориса Житкова нет никакого «инвентарного» описания слона, а есть живой, вполне определенный слон — тот самый, которого увидел когда-то в Индии своими глазами автор.

Житков разрешает своему слону представиться юным читателям безо всяких предварительных рекомендаций. А вместе со слоном перед глазами ребенка встает и далекая диковинная страна — Индия.

«…когда сушей едешь… видишь, как все постепенно меняется. А тут две недели океан — вода и вода, и сразу новая страна. Как занавес в театре подняли… Товарищи дорогие, я за вас по две вахты в море стоять буду — на берег отпустите скорей!..»

И вот уже автор на берегу, в индийском городе. И навстречу ему валит самый настоящий слон.

Борис Житков пришел в литературу не молодым человеком — ему было уже за сорок, — но пришел почти вполне сложившимся писателем, со своим стилем и почерком, с большим, накопленным за долгие годы материалом. Про Житкова можно сказать его же собственными словами: жизнь его в литературе началась не постепенно, а как-то сразу. «Точно занавес в театре подняли…»

Поработал он в печати не так уж долго — меньше пятнадцати лет, — но за это время успел сделать больше, чем иному литератору удается за полвека. Юные, да и взрослые читатели нашей страны очень скоро узнали и полюбили этого живого и увлекательного собеседника, зоркого наблюдателя и умельца.

Такой человек не мог остаться у нас незамеченным, хоть бóльшую половину прожитых им лет провел не на виду у публики.

Судьба свела меня с Борисом Житковым в начале 20-х годов, но впервые услышал я о нем почти полстолетия тому назад.

Было это в 1907 году. Мой старший брат, в то время студент-политехник, был арестован по подозрению в политической «неблагонадежности». В одной камере с ним сидел молодой человек, только что окончивший Новороссийский университет. Это был неутомимый рассказчик и мастер на все руки. Он читал своим товарищам по камере лекции, сочинял для них бесконечные причудливые истории, насвистывал арии из опер, рисовал карикатуры на тюремное начальство и придумывал ретивым администраторам меткие и смешные прозвища.

Родом был он с Черного моря и пересыпал свою речь флотскими словечками и поговорками. Пол называл «палубой», лестницу — «трапом», махорку — «антрацитом» (по южному портовому говору — «антрацетом»). Если кто-нибудь произносил при нем слово «компас» по-сухопутному — с ударением на первом слоге, — он неизменно поправлял своего собеседника: «Компас, батенька, а не компас».

Таким я знал Бориса Житкова по рассказам брата.

И когда лет через шестнадцать-семнадцать после этого ко мне в редакцию пришел уже немолодой, но очень энергичный, подвижной человек небольшого роста, сухонький, смуглый, с острым профилем вождя краснокожих и назвал себя по имени и по фамилии, я сразу же догадался, что передо мною тот самый Борис Житков, которого я знал по воспоминаниям юности и по рассказам его школьного товарища К. И. Чуковского.

Борис Степанович принес в редакцию журнала несколько листков, исписанных убористым и своеобразным почерком. Пришел без всяких рекомендаций и без тех устных предисловий, которые обычно предпосылают своим рукописям авторы, впервые приходящие в редакцию.

Отдав мне свой рассказ («Над водой»), Житков остался ждать в шумном и гулком редакционном коридоре, а я поспешил к своим товарищам по работе, чтобы вместе с ними прочитать рукопись. Советская литература для детей тогда только создавалась, и нам — людям, которым довелось строить новые детские журналы, — был дорог каждый человек, приносивший в редакцию не трафаретные слащавые стишки и не рассказы, представляющие собой плохо замаскированные поучения, а прозу и стихи, отмеченные мыслью, неподдельным чувством и вносящие в литературу подлинный новый материал.

Все это оказалось в прозе Житкова. С первых же строк его рассказ поразил нас четкостью, простотой, живым, а не книжным языком — точным, метким и характерным. Нам сразу же стало ясно, что перед нами не случайный человек, пробующий силы в литературе, а вполне сложившийся писатель. Вся наша редакция в полном составе вышла в коридор, чтобы приветствовать Бориса Житкова, его зрелый талант и молодой задор.

Борис Степанович был, должно быть, рад такому приему, но, по свойственной ему самолюбивой сдержанности, не обнаружил никаких признаков радости и только удивился, что редакция так быстро прочла его рассказ.

— Ишь ты! На всех парусах… А я, признаться, приготовился к долгому дрейфу.

После этого Борис Житков стал частым гостем, а потом и своим человеком в редакции детского журнала, который некоторое время носил скромное название «Воробей», а впоследствии приобрел более громкое имя — «Новый Робинзон».

Многие из повестей и рассказов, вошедших позже в первую книгу Житкова «Злое море», печатались в этом журнале. Некоторые рассказы мне довелось узнать сначала в устной передаче автора, а потом уже прочесть.

Рассказчиком Борис Степанович был превосходным.

В его живой, своеобразной речи звучали самые разные голоса, все оттенки говоров, определяющих профессию, возраст, родину любого из его персонажей. Южный портовый грузчик, судовладелец-грек, помор-охотник, глухой от вечного грохота клепальщик с верфи — все они говорили у Житкова на свой лад.

Устно — во время бесед за редакционным столом — сочинил он первые варианты рассказов «Про слона», «Про обезьянку», многие из «Морских историй».

Помню во всех мелких подробностях его рассказ о грузчиках в старом порту, где почти вся работа производилась по старинке — чаще всего вручную. Люди поднимали подчас непосильный груз и подбадривали себя горькой, острой, грубой бранью, не щадящей ничего на свете.

И казалось, остановись на миг эта брань — и огромные, тяжелые чувалы беспомощно упадут с плеч на землю.

Вероятно, Житков не записал значительной доли тех замечательных затейливых историй, которые он с такой охотой и с таким мастерством рассказывал своим друзьям после окончания работы в редакции, у себя дома, в трамвае или в поезде.

Острая память подсказывала ему характерные черты, которые делали видимым и осязаемым все, о чем бы он ни рассказывал.

Однажды речь зашла о каком-то китайском приморском городе. Молодой литератор, незадолго перед тем вернувшийся из путешествия, пустился в подробное описание местных улиц, домов, костюмов. Однако ему так и не удалось дать слушателям сколько-нибудь ясное представление о причудливой, незнакомой обстановке.

В разговор вмешался Борис Степанович. Он был немногословен и упомянул всего лишь одну характерную для этого города деталь. Посреди тесной улицы висят длинные и узкие афиши или объявления с выведенными на них тушью иероглифами. Легкие полоски бумаги с четкими значками шелестят и колеблются от ветра каждый раз, когда под ними проходят рикши или проезжают экипажи.

Этой одной небольшой подробности было довольно, чтобы мы вообразили улицу, которой никогда не видали.

Борис Житков никогда не был в литературе дебютантом, новичком.

Весь тот сложный и трудный путь, который выпадает на долю начинающего писателя, он прошел как-то за кулисами, еще до выхода своего на литературную арену.

Он был внимательным и жадным читателем, хорошо знал русскую и французскую литературу (по-французски он и читал и писал совершенно свободно), был глубоко знаком с местными диалектами, с фольклором.

В продолжение многих лет он усердно вел дневник — настоящий дневник писателя, — занося в него и беглые впечатления и события окружающей жизни.

Щедро — по-писательски — тратил он силы и время на переписку со множеством людей, знакомых и незнакомых, со взрослыми и детьми. Письма его полны юмора, свежих — своих — мыслей и тонких наблюдений.

По его собственным словам, он писал стихи и прозу задолго до того, как начал печататься.

Почему же так поздно стал он профессиональным писателем?

Это можно объяснить разнообразием его способностей, интересов и увлечений, которые тянули его то в одну, то в другую сторону. Штурманское дело, химия, кораблестроение, музыка (игра на скрипке) поочередно овладевали его помыслами, вытесняя все остальное. Чем только не занимался он на своем веку! Был рыбаком и школьным учителем, знал толк и в печатном, и в столярном, и в слесарном, и в пожарном деле. Сам того не подозревая, он как бы готовил себя к роли большого писателя, который может рассказать молодым поколениям обо всем, что создали на свете человеческая мысль и человеческий труд.

Неизвестно, пробовал ли он отдавать в печать свои стихи и прозу до революции.

Человеком он был гордым, да и к тому же был всегда слишком занят, чтобы тратить время на хождение по редакциям или даже на переписку с ними.

Оглядываясь на писательский путь Бориса Житкова, понимаешь, что в литературу он пришел совсем не поздно, а как раз вовремя.

Революция дала детям лучшее из классической и фольклорной литературы и создала новую детскую книгу, главной темой которой стал творческий труд.

Кому же было работать в этой новой советской литературе для детей, как не Борису Житкову — человеку, который не только знал, как делаются самые разнообразные вещи, но и глубоко — всем своим существом — чувствовал поэзию ладного, дружного, искусного, свободного труда.

О любой профессии он умел рассказывать не как обычный популяризатор, а так, как мастера говорят о своем любимом деле, — смело, весело, просто. Он нежно любил рабочий инструмент и добротный материал, а больше всего любил ловкого и умелого мастера, рукам которого подчиняются и дерево, и металл, и вся окружающая нас природа.

Борис Житков писал не только для детей. Мы знаем его талантливые романы, пьесы и статьи, написанные для взрослых.

Но я думаю, что свое, житковское, новое слово сказал он именно в детской литературе, в той литературе, которая встречает человека на самом пороге жизни.

Книга для детей была у нас когда-то достоянием довольно узкого круга читателей. Теперь же вместо считанных тысяч у нас появились миллионы читателей — в городе и в колхозе, в промысловом поселке и на любой железнодорожной станции.

К этим многочисленным юным читателям, не отгороженным от мира стенами «детской», и обращается Житков в своих книгах, написанных доходчивым и в то же время чуждым какой бы то ни было нарочитости языком.

Чтобы писать для детей, автору надо не только знать современных ребят, но и помнить собственное детство, свои детские волнения, радости и печали. Борис Житков обладал этой счастливой памятью и потому так отлично изображал детей, отнюдь не принижая и не упрощая их.

Да и взрослые персонажи не служат у него только рамой, окружающей мир, где живут дети. У них своя жизнь, свои мысли, чувства, характеры.

В первые годы своей литературной работы Житков в шутку называл себя иной раз «грузовиком», в противоположность «легковым машинам», то есть поэтам и беллетристам, которые не обременяют своих книг тяжеловесным познавательным материалом.

На одной из своих книг, подаренных мне, он сделал надпись: «Курьерскому — от товарного».

Однако книги Житкова подчас превосходят многие тома, написанные его собратьями по перу, беллетристами и поэтами, и в легкости, и в темпе, и в изяществе.

Правда, значительную часть его собрания сочинений составляют рассказы-очерки об электричестве и печатном деле, о плотниках — и пожарных, о железной дороге, о компасе и самодельном буере. Кажется, нет той области техники, которой бы не коснулся Житков. Впрочем, и в этих познавательных очерках он остается художником. Читая его книжку о плотнике, не знаешь, чему более удивляться: ловкому и точному искусству русского мастерового, оставляющего на дереве тончайшую резьбу, или изобразительному мастерству автора, который так хорошо знает силу, вес, оттенок и характер каждого слова.

Однако не в изображении вещей, созданных человеческим трудом, была главная сила Житкова.

Не менее, а иной раз даже более искусно умел он рисовать людей, передавать их неуловимые душевные движения. В русской литературе немало замечательных книг о детстве. Среди таких книг можно с полным правом назвать рассказ Бориса Житкова «Пудя». Бережно, любовно. с мягким юмором показывает Житков, какими огромными кажутся подчас ребятам события, в которых взрослые не усмотрели бы ничего значительного. Житков избегает навязчивой морали, но самый юный и неискушенный читатель отчетливо различит в его книгах борьбу добра со злом, правды — с ложью. Не предвзятая характеристика, не рекомендация, данная автором, а поведение его действующих лиц в трудных и острых положениях дает нам представление об их чувствах и характерах. В минуты тяжелого испытания — во время шторма, крушения, метели — яснее видишь, кто смел, щедр, великодушен и кто себялюбив, мелочен, труслив.

Говорить о главных, о самых существенных чертах человека — дело настоящего, большого писателя, а детского в особенности.

Это умел делать Борис Житков.