Морской герой

Отряд выходит в море

Командор на фрегате «Белый Орел», по прозванью Турденшолд, он же Гроза Каттегата, встает и смотрит в упор на пленника.

— Барон фон Стерсен, — говорит он, — не буду скрывать: вам отрубят голову. Полагаю и надеюсь, что его величество сочтет вас перебежчиком.

Командору двадцать пять лет, он коренастый, шея короткая, лицо задубело от ветра. У него красивые волосы. Уши окружены непокорными темными прядями. Голова чешется, он ищет пальцем под волосами. На дубовом столе в каюте, между кружками и остатками обильного завтрака, лежит большой роскошный парик командора.

У него короткие, толстоватые крепкие пальцы. Глаза синие, когда он поворачивается, пытаясь выглянуть наружу через роговые клетки иллюминатора, они отливают зеленью. В каюте сумрачно. С палубы доносятся возбужденные голоса, шлепают босые ноги.

Командор наклоняется, сбрасывает башмаки и пинком отправляет их в угол каюты.

— Малы, — говорит он. — Отнял у капитана одного из моих шведских призов. И зачем только, скажите на милость, барон фон Стерсен, мужчине обувь? По палубе куда как легче бегать босиком. Вот бы так и во дворце у короля! Представьте себе: его величество и какая-нибудь из его возлюбленных семенят босиком по танцевальному залу, у него пальцы торчат из-под шелковых шаровар, будто клыки, а ее розовые крошки выглядывают, точно белые ягнятки.

Командор откидывается назад и громогласно хохочет над собственным острословием. Хватает кружку, опорожняет ее, щедро наполняет из стоящего на столе серебряного кувшина и протягивает пленнику.

— Пейте, барон! Сегодня вас еще не обезглавят.

Пленник берет кружку и пьет. Он не разделяет веселья своего победителя и стража. Они встретились в проливе Каттегат. Встреча была бурной и краткой. Когда команда «Белого Орла» во главе с самим пресловутым Грозой Каттегата взяла корабль врага на абордаж, барон попробовал переодеться матросом. Но белизна рук навлекла на него подозрение. К тому же его выдал один из его недругов на корабле. Командор самолично сдернул с него коричневые сапоги из медвежьей кожи и вытряхнул из одного сапога изрядное количество золотых монет.

— Вы хорошо говорите по-шведски, — сказал он при этом. — Но похоже, ваш родной язык все-таки датский? Считаю своим долгом доставить вас его величеству королю Фредерику Четвертому и надеюсь, король не разделит вашу веру в то, что вы доживете до преклонных лет.

Барон фон Стерсен немало постранствовал. В свое время он в недобром расположении духа покинул Копенгаген, оскорбленный недостатком королевской милости, и завербовался в славное войско короля Карла XII. Рассказывали, будто он помогал шведам разрабатывать планы завоевания Норвегии, которую хорошо знал. Затем участвовал в многочисленных битвах короля Карла, был взят под Полтавой русскими в плен, бежал, пересек половину Европы, загоняя взмыленных коней. Добрался до Нидерландов, где и сел на корабль, следующий в Гётеборг. И когда уже различал сквозь туман шведские берега, встретил свою судьбу в лице Турденшолда.

Хотя командор удостоен дворянского звания, он не изменил красочной речи своего родного Тронхейма. Ему известно, что они пожимают плечами, все эти длинношеие вельможи, и пренебрежительно щурятся, когда он проходит мимо, а иные презрительно сплевывают, когда командор твердым шагом покидает зал. Поговаривают, будто одна из самых высокопоставленных персон королевской свиты от негодования повернулась спиной и испустила мочу, услышав, что командора Турденшолда еще до конца этого года поставят прислуживать за столом королю, подносить кружку с вином либо его величеству, либо одной из его любовниц.

Но командор с «Белого Орла», коего матросы запросто называют Петером, сегодня все равно не в духе. Рано утром курьер адмиралтейства доставил приказ сняться с якоря перед полуночью и взять курс на Норвегию. Там он должен присоединиться к кораблям командующего эскадрой у Ларколлена и ждать дальнейших предписаний адмирала — камергера Габеля. Совсем не то, на что он рассчитывал: не нападение на Гётеборг или Стрёмстад. Вместо наступательной тактики, вместо прямых ударов по шведам — все то же постыдно осторожное лавирование от одного побережья к другому, да изредка лихая вылазка, в которой можно выиграть, а можно и проиграть. А где отвага, где зоркий поиск возможностей для побед, столь нужных теперь, когда шведская армия заняла Христианию и только Фредрикстен еще держится? Он зарычал от ярости, когда курьер, щелкнув каблуками, вышел из каюты.

Бумагу с приказом он сунул во внутренний карман своего красного мундира. И пленнику незачем знать, почему он не в духе. Командор продолжает пристально смотреть на барона фон Стерсена. Лицо у барона помятое от бессонницы. Он осунулся за долгие дни в бегах. Сердит, как голодный медведь, но не дурак, так просто его не проведешь. Годы походной жизни поумерили в нем спеси. Он и нравится и не нравится Турденшолду. Опасный человек — смышленый и недобрый.

— Барон фон Стерсен, — говорит командор, — вам доводилось встречаться с шведским королем Карлом. Расскажите о нем.

С мальчишеских лет Петер восхищается шведским королем — и вместе с тем ненавидит его. Он знает: проявись зловещий гений короля с такой же силой на море, с какой он проявился в командовании пешим войском и кавалерией, не исключено, что Петер пошел бы служить Карлу. Отвага, слепое дерзание, способность в короткий миг найти верное решение — и все выиграть. Или просчитаться — и все проиграть. Вот что восхищает Петера.

На бароне коричневый сюртук, шею обнимает мятый воротник. Он протягивает руку за кружкой, делает учтивый жест, спрашивая разрешения. Получает его и опорожняет кружку. Понимает, что теперь, на то короткое время, пока он сумеет увлечь командора своим рассказом о шведском короле Карле, преимущество на его стороне. И он начинает.

— Я видел короля в бою, — говорит барон. — Он скачет вперед очертя голову. Ангелы господни охраняют его. В армии мы говорили про него: он бессмертен, лишь сам всевышний может мановением руки вывести его из штурмовых порядков. Взгляд короля пронизывает человека насквозь. Худой, а пожует хлебную корку — и откуда только силы взялись. В седле никто не сравнится с ним. Прямой, как свеча, лишнего слова не скажет, приказы чеканит. К измене беспощаден. Я видел, как он отправлял на виселицу собственных друзей, когда замечал, что они на миг усомнились в праве короля распоряжаться жизнью и смертью.

— А моря-то боится?.. — спрашивает командор.

— Пустое, — отвечает барон. — Исход войны решается в больших сражениях на суше.

Тут же он сожалеет о сказанном. Поддался досаде, потому что командор перебил его. Верно молва говорит: командор невоспитан, он перебивает собеседника. Погодя, барон заговаривает снова, повторяет, что исход войны решается на суше.

— Мы, кавалеристы, знаем, что великие качества короля — и его воинов — проявляются, когда на поле боя сталкиваются два конных войска. К женщинам он не прикасается.

Командор поднимает глаза, перед тем он опустил их, чтобы барон не видел, как его задели пренебрежительные слова о кораблях и море. Теперь ему смешно.

— Не прикасается к женщинам! — восклицает он. — Он что — полоумный? Шведского короля никогда не занимало, что кроется под женской юбкой? Он не лазил туда любопытствующей пятерней?

Командор ударяет кулаком по столу и в крепких словах дает выход своему ликованию. Хватает кружку, чтобы опорожнить ее, но кружка пуста. Берет двумя руками серебряный кувшин и пьет прямо из него, проливая на стол, находит серебряный колокольчик, который присвоил на нидерландском корабле, и нетерпеливо звонит. В каюту пулей влетает камердинер Кольд в белых панталонах.

— Вина! — кричит командор. — Того, что мы забрали у… забыл, черт бы меня подрал, у кого… Того зеленого, от которого в голове хмель без тяжести. Никак не запомню все эти названия.

Он встает, подходит к барону, хлопает его по плечу и смеется.

— Возможно, вам отрубят голову, барон фон Стерсен. Это забота короля, я не вправе вмешиваться во все его делишки. Возможно, король посчитает нужным поступить так в назидание другим, очень уж много дезертиров развелось. Тем не менее я замолвлю за вас словечко, ежели почувствую, что это может послужить моей собственной выгоде. А пока послушайте, что я вам скажу. Я ведь понял, вы хотели напугать меня своим рассказом о шведском короле Карле. Да только запомните, не могу я бояться мужчину, коего не привлекают женщины, а почитать — тем более. Я возьму его на абордаж, пусть поучится!

Входит Кольд с вином. Командор предлагает пленнику выпить первым. Потом пьет сам и подзывает Кольда, тот надевает на ноги барону аккуратные серебряные кандалы и ведет его обратно в арестантскую.

Командор говорит вдогонку камердинеру:

— Поиграй там с ним в домино.

Командор выходит на палубу, и в нем пробуждается моряк. Всякий раз, стоит ему поднять голову и увидеть над собой колеблемый ветром такелаж, грудь наполняется восторгом. Он знает название каждой снасти, сам лазил по вантам и реям. Юнгой висел на обледенелом бушприте, зная: один неверный шаг, и будет рыбам свежий корм. «Белый Орел» стоит на якоре в нескольких кабельтовых от берега. С правого борта — фрегат «Борзый», чуть поодаль галеры «Принц Кристиан», «Луиза Шарлотта» и «Амалия». За кормой у них сквозь мглу можно различить канонерские лихтеры «Помощник» и «Ноев Ковчег».

Это — отряд командора, с этими кораблями ему предписано выйти в море и присоединиться к эскадре адмирала Габеля у Ларколлена в Норвегии. Но командор знает, что на пути туда может представиться возможность атаковать противника, который слаб в прямом бою. Не знает он лишь одного: где и когда это случится. Но что хуже всего — у него нет приказа от адмиралтейства атаковать.

Матросы «Белого Орла» заканчивают погрузку бочек с порохом. Порох подвозят на баржах и поднимают на борт, чтобы затем спустить в крюйт-камеру. Работа для людей опытных и невозмутимых. Командор сидит на бухте каната, раскуривает пенковую трубку и с живым вниманием следит за работой. Боцман руководит погрузкой, подбадривает матросов окриками и бранью, давая выход своей ярости в крепких словах и помогая сам, когда большие бочки проплывают в воздухе над фальшбортом и начинается осторожный спуск. «Белый Орел» слегка кренится на левый борт. Матросы затягивают песню, которую Турденшолд прежде не слышал. Не иначе сочинена в каком-нибудь из копенгагенских кабаков.

Одновременно происходит процедура, обычная для военных судов, когда они стоят в гавани. Шлюпка доставляет тех матросов, у кого было увольнение на берег и кто не успел вернуться в положенный срок. Их подобрали по кабакам и у гулящих женщин и безжалостно заковали в кандалы. В военное время не может быть снисхождения, пусть даже командор ухмыляется тайком, сочувствуя матросам, которые предпочли спать в женских объятиях, а не на куцей подвесной койке на жилой палубе. Сейчас их разденут донага, потом привяжут к мачте, и боцманская рука отмерит положенное число ударов плеткой по спине провинившегося. Боцман сам в молодости подвергался этой каре и знает, что бить надлежит сильно, с равными промежутками. Тогда каждый удар обжигает, словно раскаленные угли, но если человек, исполняющий приговор, действует осмотрительно, кожа не лопнет. Командор слышит, как на средней палубе Расмюс Стува из Трённелага, боцман «Белого Орла», готовится приступить к порке. Появляется лекарь с баночками, чтобы смазать спины, когда плетка сделает свое дело. На то есть строжайший приказ самого командора. А вот и судовой священник — глаза заспанные, из-под сюртука выглядывает ночная рубаха. Он успел заплести косичку только с одной стороны, а потому нахлобучил парик кое-как. Зажав в руке Библию, негодующе сморкается — не дадут даже спокойно подремать с утра! Распоряжается, чтобы провинившиеся сперва помолились богу, как это предписано законом и обычаем.

Баржи продолжают подвозить бочки с порохом.

Трех матросов дожидается плетка, а пропало вчера четверо. Четвертого не нашли. Все — молодые парни, набранные в Норвегии, большинство попало на флот против воли. Пройдет немного времени, и они станут сильными, закаленными, жестокосердными мужчинами, покорными его величеству. Стиснув зубами нож, будут ходить на абордаж вражеских линейных кораблей. А сейчас они падают на колени и молятся.

Командор встает и поднимается на бак. Садится лицом в другую сторону. Экзекуции никогда его не забавляли. Зато ему всегда доставляет радость смотреть на Хольмен, который сейчас смутно проступает сквозь марево нового дня. Порывом ветра доносит запах горящего дегтя. Там строятся и ремонтируются военные корабли его величества. Там трудятся тысячи людей, и там хорошо знают командора Турденшолда. Не зевай, коли хочешь обеспечить свои суда снастями и порохом, забрать со складов нужное оружие, подчас из-под носа у других командоров, которые промешкали минуту, когда надо было немедля садиться в шлюпку и командовать гребцам, чтобы везли на берег. Что ни возьми — всего нехватка. Вот и идет всеобщее соперничество из-за пушек, парусины, солонины, прежде чем корабли выйдут в море, чтобы встретить врага, испытывающего те же затруднения.

Командор сидит в тени пороховых бочек, накрывая ладонью трубку, чтобы искра не залетела, куда не следует. Утро выдалось доброе, тихое. Слышатся первые крики матросов, по спинам которых гуляет плетка. Он размышляет, как бы изловчиться, чтобы после предстоящего похода ему доверили прислуживать его величеству за столом. Хочешь добиться успеха — не пренебрегай окольными путями. Лучше всего — позолотить тяжелыми монетами карман дежурного королевского камергера. В это время подходит капитан-лейтенант Михаэль Тёндер и просит командора выслушать его.

У Тёндера деревянная нога, правую ступню размозжило пушечным ядром в битве под Штральзундом. Шесть человек держали его, пока лекарь орудовал пилой и топором. С той поры он говорит, что ад ему не страшен, дескать, он там побывал, как-нибудь переживет. Случается, однако, что он вскакивает ночью, снимает деревянную ногу и колотит ею по меховой подстилке. Однажды командир эскадры, камергер Габель, неожиданно явился на борт «Белого Орла» с инспекцией, а в это время Тёндер в одной рубахе и на одной ноге, стиснув зубами свою деревяшку, с кровавой пеной на губах пошел с кулаками на ближайших матросов… Его скрутили силой. Он сохранил свой чин. Турденшолд сказал Габелю:

— Может статься, господин камергер, нам повезет, и бес найдет на него во время боя со шведами.

И вот Тёндер, ковыляя на деревянной ноге, подходит к командору — понурый, глаза кислые, не иначе выдался один из его недобрых дней. Нижняя губа отвисла, выражение лица вызывающее, на месте передних зубов черная щель. На борту толкуют, будто он кусал свою возлюбленную, но кожа у нее оказалась слишком жесткой, зубы сломались, и их смыла в море внезапная волна. Все же матросы ненавидят его меньше, чем остальных офицеров. Он знает заветные слова. Не гнушается приберечь выпивку и поделиться с ближними. Начнет костерить матросов — пушек не слышно, но он же пинком загонит новобранца в укрытие, прежде чем сам укроется от вражеского огня. Теперь он стоит перед Турденшолдом.

Они закадычные друзья. При посторонних следят, чтобы командор шел в двух шагах впереди, и капитан-лейтенант не забывает щелкнуть каблуком целой ноги о деревянную, вытягиваясь в струйку перед командором. Когда же вечером они встречаются в каюте командора, то пьют и чертыхаются как равные. Перебирают одного за другим всех членов команды и дают им оценку. Они знают каждого, знают их хорошие и дурные стороны, отвагу и трусость. Турденшолд дает выход своей ненависти к вельможам, своему тщеславию, приправленному ядом, но без кислоты, своему веселью, когда удается сыграть шутку с тем или иным сановником. Он не скрывает легкого презрения — и своего рабского смирения, когда надо подольститься к кому-то из приближенных короля, своего искательства, когда он предстает перед водянистыми очами самого его величества. У них с Тёндером нет секретов друг от друга.

Это касается и женщин. У Тёндера есть жена на Хольмене, тоже норвежка. Есть, кроме того, сожительница в Нюбодере, и был случай, когда он, понаторевший в военных хитростях, как бы нечаянно назвал своей супруге дом, где на самом деле проживала одна из полюбовниц Турденшолда, намекнув, будто частенько туда наведывается. Она явилась в тот дом, распаленная гневом, рассчитывая застать своего супруга. А увидела командора. Он встал в чем мать родила, поднял в одной руке кубок, другой хлопнул себя по животу, отсалютовал кормовой батареей, расхохотался ей в лицо, отвесил дружеского, но достаточно чувствительного пинка в зад, ущипнул где следует, напоил допьяна, сунул ей за пазуху три золотых и велел везти ее домой на тачке двум матросам, коим было уплачено за то, чтобы они на всех углах кричали:

— Слава его величеству!

Больше она не ходила в Нюбодер искать своего благоверного.

С того раза Тёндер готов в огонь и воду за своего командора.

— Тебя что-то гложет, Михаэль?

— Точно так. Команда отказывается выходить в море, пока не получит жалованье. А в казне денег нет.

Турденшолд поднимается на ноги и смотрит в упор на капитан-лейтенанта Михаэля Тёндера.

Тёндер слышал, о чем говорят матросы на жилой палубе, где они развешивают свои койки. Летними ночами качающаяся койка так славно убаюкивает, а пока уснешь, успеешь наговориться, и сплетня расползается по кораблю, словно опара. Какие только козни не рождаются здесь. Чаще всего они не доживают до рассвета. С приходом нового дня ветер уносит в море все темные замыслы. Но иной раз закваска оказывается столь крепкой, что высказанные слова отливаются в поступки. Когда горечь глубоко въелась в душу, когда в брюхе урчит и в глотке сухо, когда нос сломан офицерским кулаком и плетка прошлась по спинам, размазав кровь… Тогда на борту пахнет грозой.

Команда уже полгода не получала жалованья.

Командор самолично ходил в казначейство и требовал денег. Его встретили там с издевкой. Юный дворянчик с кисточками на каблуках и в надушенном парике высокомерно, хоть и с поклоном, отказал. Разве господину командору неведомо, что в государственных сундуках хоть шаром покати и что его величеству деньги нужны на дела поважнее, нежели ублаготворять вшивых матросов на кораблях его величества? Командору следовало бы дать работу плеткам…

Командор промолчал, стиснув зубы, и ушел. Утешая себя тем, что зычный голос и добрые отношения с матросами и на сей раз помогут поднять паруса. Но он понимал, что и терпению бедняка есть предел, за которым начинают шататься даже самые высокие кресла и низвергаются командоры.

Тёндер и он знают своих людей, знают их настоящее и прошлое. Давно ли и сам Петер играл с рыбацкими ребятишками среди шхер под Тронхеймом? Уже тогда случалось, что молодые парни вдруг расставались с родным домом. Одни — добровольно, других забирали ночью, когда какой-нибудь из королевских кораблей ложился в дрейф, и шлюпки направлялись к берегу, и дома оглашались причитаниями, и матери расставались с сыновьями, прижимая к глазам край передника. Бывало и так, что парни и мужчины вербуются на торговые суда, а там один лишь плесневелый хлеб да жидкое пиво, вот и вся кормежка, разве это жизнь? Уж наверно на флоте его величества получше будет. Перевербуются. И попадают в переплет…

Одна надежда — на призы. Взять абордажем вражеский корабль и ходить по щиколотку в серебряных монетах, знай поспевай собирать! На деле чаще всего удачный абордаж венчался лишь кружкой вина, а лекарь уже щурит глаз, проверяет заточку пилы, готовясь отпилить разможженную ступню.

Но все же есть средства усмирить команду, встающую на дыбы. Тёндер пускал их в ход, и Турденшолд тоже. Обоим ведомо, что команда, оставленная без жалованья, редко заходит так далеко, чтобы отказаться ставить паруса. Однако все работы выполняются с ленцой. Людей одолевает вялость, они не бегают, как положено, а ходят по палубе. Внезапно на каждого второго нападает кашель. Был случай — команда одного из кораблей его величества раскашлялась так, словно давилась пороховым дымом, хотя до вражеских кораблей был еще не один десяток кабельтовых и все понимали, что от надлежащих приготовлений к бою зависит, жить им или умереть. И был также случай, когда из-за строптивости матросов в подобную минуту командор был вынужден уклониться от встречи с противником, обрекая себя на позор.

Но средства есть. Одного за другим — к мачте, где плетка со свистом рассекает воздух и кожу. Это средство — на час, не больше, до вечера не хватит. Всех не выпорешь. Тут нужно кое-что покрепче. Заставить одного прыгнуть с нока. Он шлепается в море, теряет сознание, его вылавливают — живого, а ты грозишь, что за ним последует другой. Обычно после этого люди начинают бегать по палубе, как ошпаренные.

Но не всегда. Тогда ты отбираешь одного и вздергиваешь на рее. Средство безотказное. Правда, за это приходится расплачиваться. Иные только таким способом и могут управлять командой и кораблем. От них можно услышать шутку — дескать, они всегда отмечают Новый год тем, что подвешивают человечка на такелаже до того, как ставить паруса. При таких взаимоотношениях с командой надо постоянно быть настороже.

Командор «Белого Орла» обходится без подобных мер. До сих пор он с ужасом вспоминает, как молодым лейтенантом участвовал в расправе над пожилым матросом, за которым водилась дурная привычка падать без сознания на палубу и кусать себе язык до крови. Говорили, будто у него падучая. Капитан возражал: падучая не падучая, так и так опасно — глядя на него, и другим захочется испытать тот же трюк. Пусть уж прыгнет с нока, авось исцелится. И Петеру Бесселю пришлось загонять беднягу на рею. Загонять при помощи шпаги, покалывая в чувствительные места. Он видел смертный страх в глазах матроса. Тут Петеру пришла в голову счастливая мысль, он крикнул капитану:

— Мы забыли его причастить, господин капитан!..

Крикнул, чтобы оттянуть расправу, в надежде, что капитан передумает. Матросу позволили спуститься на палубу. Явился судовой священник в положенном облачении. Обнажив голову, капитан и прочие смотрели, как матросу дают глотнуть вина и суют в рот галету. После чего беднягу снова погнали на рею и заставили прыгнуть.

Он шлепнулся в море и остался там.

Командор «Белого Орла» не желает властвовать таким манером без крайней на то нужды. Но он понимает, что сейчас поставлено на карту все его будущее. Если команда откажется поднимать паруса, когда подует вечерний бриз, многочисленные завистники постараются довести до сведения адмиралтейства, что командор не способен выполнить приказ.

Он говорит капитан-лейтенанту Тёндеру:

— Пойду прямо к его величеству!

Смелые мысли свойственны командору. И загорелое лицо его, порой омраченное унынием, сразу оживает. Вместе с ним воодушевляются и окружающие. Вот и сейчас Тёндер преображается. Турденшолд зовет камердинера Кольда:

— Отправляйся на берег и раздобудь двое носилок!

Он хочет взять с собой барона фон Стерсена и, минуя адмиралтейство, вручить редкостную драгоценную добычу прямо его величеству. В крайнем случае Турденшолд силой пробьется к королевскому столу, разбросает камергеров, упадет на колени перед королем и громко воскликнет:

— Наконец-то мне посчастливилось! Я доставил вашему величеству самого ценного пленника, какого когда-либо лишалось войско Карла Двенадцатого!

И под восхищенный гул на глазах у оцепенелых камергеров, склонивших голову перед монархом, введут закованного в кандалы пленника. А Турденшолд воспользуется случаем, чтобы сказать:

— Неправда ли, ваше величество, моя команда заслуживает того, чтобы ей выплатили жалованье, и притом незамедлительно?

Барона фон Стерсена выводят на палубу. Он напустил на себя крайнюю важность. Команда глазеет, кое-кто ухмыляется, большинство бормочет что-то и плюет ему вслед, никто не сострадает пленнику.

Кто-то спрашивает:

— Что, повезли голову рубить?

Серебряная цепь на ногах барона достаточно длинная, так что он без труда спускается по трапу.

Корабельный священник догадывается, что Турденшолду предстоит важное дело, и кричит ему:

— Не забудь помолиться!

Турденшолд поворачивается, спускается в каюту, покаянно складывает руки и обращается с молитвой к всевышнему.

День выдался погожий. Говорят, в такие дни его величество завтракает еще до того, как начнет смеркаться, Этим летом вопреки обычаю король расположился во дворце Росенборг. Турденшолд командует, чтобы гребли к Часовой лестнице, и сходит там на берег. Кольд ожидает его с двумя носилками и усиленным отрядом.

Командор захватил с собой шесть матросов, все вооружены, и кортеж медленно продвигается через оживленный район судоверфей. В городе им встречается группа солдат с двумя арестантами, которых ждет виселица на Бремерхольме. Турденшолд кричит офицеру:

— Будете вешать сегодня?

— Незамедлительно, господин командор. Они скрывались от воинской повинности.

— А для морской службы не годятся?

— Вряд ли, господин командор. Крестьянские парни, в жизни паруса не видели.

— Ну, так попутного ветра им на тот свет, — ухмыляется командор, довольный своим остроумием, и стучит костяшками пальцев, подавая носильщикам знак, чтобы двигались дальше.

Арестанты со связанными на спине руками учтиво стоят, ожидая, когда командор и его эскорт проследуют мимо.

Сейчас еще рано являться во дворец Росенборг. У Турденшолда задумано прибыть туда как раз в ту минуту, когда король и его свита направятся к столу. Иначе молва может опередить Турденшолда, станет известно, что этот наглый командор вознамерился, как говорится, припасть к королевским стопам, и будут пущены в ход все козни, чтобы не пропустить его. А потому он велит носильщикам сперва взять курс на Нюбодер. Турденшолд подозревает, что там можно будет обнаружить последнего из четверки матросов, бежавших с «Белого Орла».

В Нюбодере обитают постоянно приписанные к флоту команды со своими семьями. Бывает, им приходится целую зиму перебиваться без жалованья. Тогда они образуют шатию, где заправляют отпетые молодчики, трактиры битком набиты, порой доходит до поножовщины. Вызывают солдат, кого-то хватают и заковывают в кандалы, кого-то вешают на Бремерхольме. Но в хорошие, тихие дни играет посреди мостовой грязная ребятня, слоняются пьяные моряки, женщины призывно взмахивают подолом, завидев проходящего мужчину. Появление командора с эскортом привлекает всеобщее внимание. Кое-кто знает его в лицо. Иные подходят за милостыней. Одна женщина кричит:

— Не узнаешь меня, Петер?

Двое матросов, стоявших у входа в кабак, мигом исчезают, решив, что он разыскивает их.

У одной из сударушек в трактире «Сердитый петух» он и впрямь обнаруживает своего беглеца. Перемазанный в дерьме, тот отсыпается с перепоя в курятнике под кучей мякины, на которой восседает его молодая сожительница и моет яйца, уповая на то, что командор ничего не заметит и направится в следующий трактир. Но Турденшолд не зря держит соглядатаев, он знает, где искать.

Матроса вытаскивают из-под мякины. Он лофотенский уроженец. Его полное имя Фабиан Ёнссон Ври, попросту — Фабель. Обычно офицеры, изловив беглеца, колют его шпагой в ягодицы перед более строгой экзекуцией на борту. Турденшолд ограничивается тем, что дает пьянчужке хорошего пинка, и отсылает его на корабль под конвоем двух матросов.

Потом заглядывает под полог вторых носилок, где сидит барон фон Стерсен.

— Сейчас отправимся к королю, — говорит он. — Но вы не волнуйтесь, господин барон, сегодня вас не обезглавят. Пока до этого дойдет, может истечь не одна неделя. Не знаю, много ли вам радости от такой отсрочки.

Однажды был уже случай, когда командор вознамерился проникнуть незваным гостем к его величеству во дворец Росенборг. В тот раз он попытался уговорить камергеров из королевской свиты, чтобы его допустили прислуживать за столом, когда будет подан завтрак его величеству. И тотчас получил отказ. Воспоминание об этом наполняет горечью душу Грозы Каттегата. Он обливается потом, сидя в носилках, день выдался жаркий, и пудра, которой камердинер Кольд осторожно посыпал его лицо по тому же способу, какой применяют при дворе — вдохни и подуй, вдохни и подуй, — уже начала таять и стекает на губы. Немного легче становится, лишь когда носильщики сворачивают под сень больших каштанов, окаймляющих дворцовую аллею.

Вот и первый караульный своим ружьем преграждает путь командору и обоим носилкам. Гроза Каттегата выскакивает, хватает солдата за ворот и громовым голосом приказывает ему немедля вызвать своего офицера, а не то его отведут к его величеству и король прикажет его казнить. Прибегает офицер. Турденшолд плохо видит от натекшей на веки пудры. Резким движением протирает глаза, поворачивается к офицеру — озадаченному юнцу с ярко-красными прыщами на лице. Командор наполовину выдернул шпагу из ножен.

— Это лейб-медик его величества! — кричит он, показывая на фон Стерсена, который как раз высунул голову из-за полога. — К вашему сведению…

Командор подходит к офицеру вплотную и продолжает вполголоса:

— Сегодня на рассвете у одной из приятельниц его величества случилось несварение желудка, закупорился проход, коему надлежит быть свободным для плавания. Ей срочно нужно поставить клистир. Мне приказано без промедления доставить во дворец врача.

Он бодро отодвигает в сторону офицера, делает знак своим людям, и носильщики припускаются бежать. Первые двое — легко, потому что командор бежит рядом, подгоняя их, вторые двое — на подкашивающихся ногах, потому что, как ни худ фон Стерсен, а все-таки вес в нем есть. Следом бегут четверо матросов с «Белого Орла», держа в руках абордажные багры.

Первое препятствие взято штурмом. Командор велит своим людям перейти на обычный шаг. Напускает на себя предельно надменный вид, отстраняет рукой какого-то ошеломленного слугу и приказывает носильщикам поставить носилки на землю, в парке поблизости от королевского подъезда.

Однако он явился слишком рано. Сегодня его величеству угодно приступить к завтраку ближе к вечеру, чем обычно. Турденшолд одаряет монетами пробегающих мимо камеристок-вертихвосток и от них узнает причину задержки. Вчера его величество получил замечательный дар от российского царя. Шесть милых штучек того же пола, что ее величество королева. У пяти из них кожа белее кобыльего молока, а шестая — такая же черная, как копоть в кафельной печи трактира «Сердитый петух». Приступив к осмотру дара — перед этим все шесть особ были раздеты и выкупаны после утомительного странствия через всю Европу, — король облизнул свои королевские губы, смазанные бараньим жиром, чтобы не трескались от чрезмерной летней жары. Пока царский посланник почтительно кивал, королевский церемониймейстер одну за другой повернул кругом всех шестерых, и король указал толстоватым пальцем на темнокожую, после чего четверо слуг набросились на нее и отнесли в королевские покои.

Но если царь полагал поднять дух его величества короля Фредерика, чтобы тот воодушевился на борьбу против их общего врага, шведского короля Карла, то он просчитался. Вряд ли сегодня его величество смог бы вырвать время для обдумывания военных вопросов между завтраком и отходом ко сну. Турденшолда снедает нетерпение. Нужно спешить, если он хочет пасть на колени перед его величеством и просить его послать распоряжение казначейству, чтобы матросам Турденшолда было выплачено жалованье.

Командор коротает время, рассказывая поучительную историю своему пленнику, барону фон Стерсену, который сидит на носилках, скованный серебряными кандалами, обливаясь потом, томясь жаждой и дрожа от страха при мысли о том, что его, возможно, ждет эшафот. Известие о темнокожей приятельнице короля напомнило Турденшолду случай из той поры, когда он плавал юнгой на невольничьем судне «Христианус Квинтус».

— Мы пришли за невольниками к африканскому берегу, — рассказывает он. — Большинство послушно поднимались на борт. Редко приходилось пользоваться плеткой. Вообще я считаю, что темнокожие не так глупы, как мы склонны думать, и покоряются судьбе, раз уж нет выбора. Я стоял по пояс в воде и загонял их в шлюпку. И вот одна молодая женщина заартачилась. Красивая и совершенно голая. Я сжал ей нос пальцами и стал медленно поворачивать. Вижу — слезы брызнули. Повернул сильней, так что у нее закатились глаза. Обычно мы пинали их в пах, когда они упрямились, но эту я решил поберечь. Вечером, когда мы уже шли под парусами, я спустился в грузовой трюм. Зловоние, грязь, сущий ад! Я собирался взять ее к себе на койку. В руках у меня был фонарь. Свечу на одно лицо, на другое. Искаженные черты, безумные, отупевшие, полные ненависти… Всего у нас на борту было четыреста сорок семь невольников. Наконец отыскал ее. Она была мертва, перекусила себе жилу на запястье. Я вынес ее на палубу и сбросил в море…

На лужайку перед дворцом выбегают три дракмейстера из Нидерландов. Мастер, подмастерье и помощник. На них потешные красные костюмы; у главного шляпа украшена тремя зелеными кисточками, у подмастерья двумя, у помощника одной. Нидерландское правительство прислало в подарок его величеству воздушного змея, чтобы умерить его недовольство, вызванное тем, что недавно один нидерландский капер взял на абордаж датское судно и порубил всю команду.

Дракмейстеры начинают с того, что почтительно кланяются в сторону балкона перед королевской спальней, хотя там никого еще нет. Но вот распахиваются двери, и во главе своей свиты выходит король. Все кланяются. Боже, благослови его величество и всех его подданных, сегодня один из великих дней в истории Датско-норвежского государства, его величество предъявляет всему двору свою приятельницу. Она одета. Увы. Но все равно, на лужайке и под деревьями парка раздаются восторженные возгласы, перемежаемые приглушенным ропотом недовольных видом ее темной кожи.

Дракмейстер бежит навстречу слабому ветру, змей вяло повисает в воздухе за его спиной, подмастерье и помощник тянут за бечевки, и вот ликующий рев вырывается из глоток зрителей: змей взмывает вверх и перед самым балконом, где стоит его величество, разворачивается датский флаг. Все хлопают в ладоши. Нидерландский посланник может доложить домой, что король кивал с радостью и восторгом.

Турденшолд знает, что сейчас его величество спустится к столу, где сервирован завтрак. Он отдает матросам команду:

— Держать пленника наготове! Как только позову, прорывайтесь вперед вместе с ним, сметайте всех на своем пути!

Поправляет парик и поспешно вбегает во дворец.

Однако Турденшолду не везет. На всех парусах он проскакивает мимо недоумевающих камергеров в первом и втором коридорах. После чего делает поворот оверштаг и берет курс прямо на голубой зал, где накрыт королевский стол. Он испытывает то же возбуждение, что перед штурмом вражеского фрегата. И тут перед ним возникает престарелый граф Фердинанд Хенрик Ревентлов, коему сегодня доверено надзирать за сервировкой. Старик Ревентлов аристократ до кончиков пальцев, каждое утро ему полируют ногти до блеска три легко одетые молодые женщины, которые поочередно обслуживают графа и до утренней зари. Турденшолд такой свежеиспеченный, что начинка еще не остыла. У него крепкие зубы, укусит так укусит. Графские зубы освежаются мелом, который ему втирает лакей, после чего брезгливо сдувает мел с пальцев. Граф Ревентлов умеет зевать благопристойно. Умеет сдержанно улыбнуться одним уголком рта и одновременно прошипеть что-то другим. Смех Турденшолда смахивает на канонаду в проливе Каттегат. Когда же смеется граф — в часы, отведенные двором для смеха, — невольно представляется, змея, разинувшая пасть при виде трупа на обочине.

Одному из них нужно пройти к его величеству. У него есть на то свои тайные причины. Другой с подозрением взирает на всякую чужую тайну. Он бесцеремонно останавливает напирающего командора и позволяет себе вызывающе спросить:

— Что угодно матросу?..

Матрос недавно удостоен дворянского звания в награду за победы на войне против шведского короля Карла. Именно тогда один из древних старцев при дворе в Копенгагене пустил струю от негодования, не проверив, есть ли поблизости серебряная ночная посудина. И вечером того же дня бывший матрос, исследовав дно самых глубоких бокалов из дворцового сервиза, сорвал парик с одного престарелого аристократа, чтобы примерить его на себя. Поискал пальцем вшей, не нашел, отсалютовал кормовым орудием, осклабился, изображая изысканное удивление, напялил на себя парик и возвестил, что он ему в самый раз. А сегодня ему нужно пройти к королю.

— Что угодно матросу?..

Тут матрос выходит из себя. Он стер рукавом мундира эту чертову пудру, которой Кольд намазал его загорелое лицо, и выглядит так, словно только что драил палубу. Граф воспринимает это как личное оскорбление. Турденшолд начинает заикаться, это с ним редко бывает, и в таких случаях он говорит начистоту, что за ним водится нечасто и обычно оборачивается неприятностями.

Он отвечает:

— Я собираюсь молить его величество, пусть повелит казначейству выдать необходимые средства, чтобы я мог заплатить жалованье моим матросам, прежде чем мы поднимем паруса…

— Матрос желает получить свою долю?..

И Турденшолд понимает, что неправильно взялся за дело.

Ему надо было подбежать к графу с выражением негодования и фривольности на лице. Отвесить глубочайший поклон и простонать в испуге от собственной дерзости:

— Надеюсь, господин граф простит меня, что я врываюсь без предуведомления. Мне известно, что нижайшее ходатайство должно быть представлено за восемнадцать дней до аудиенции. Но в то время я, сами понимаете, был в море, господин граф. И дошло до меня через одного курьера… Нас здесь никто не слышит?.. Это предназначается только его величеству. Но для вас, господин граф… вы уверены, что нас никто не услышит?..

После чего следовало шепотом поведать графу на ухо, спрыснутое розовой водой, какой-нибудь непристойный и поносный анекдот о женщине из высших кругов общества, желательно о ее высочестве принцессе Ульрике Элеоноре, сестре шведского короля Карла.

Подобные анекдоты считались сильным оружием в войне между государствами Севера. И господин граф, надо думать, растаял бы, словно кусок сала на подогретой дворцовой тарелке. Пообещал бы передать эту историю его величеству. Возможно, даже разрешил бы командору — бывшему матросу — стоять в самом конце зала, когда туда войдет его величество. Отсюда Гроза Каттегата смог бы послать за своими матросами и пленником фон Стерсеном.

Теперь это исключено. Матрос чертыхается, как положено матросу — долго, истово и яростно. Ему ничего не стоит одним движением руки оттолкнуть графа. Но за такую дерзость он мог бы поплатиться своим чином командора отряда королевского флота во главе с флагманом «Белый Орел». Командор знает предел своих возможностей. Но он должен оскорбить графа, чтобы сохранить уважение к себе. И, подавляя страх, дает залп, равный по мощи залпу всех бортовых орудий «Белого Орла»:

— Мне говорили, что господин граф слаб и спереди, и сзади?

Злые языки утверждают, будто у графа два массажиста. Один — француз, пользующий графа от последствий чрезмерного усердия за обеденным столом, с вытекающими отсюда коликами и запорами. Второй — англичанин. Он лечит графа от недугов, вызванных излишествами другого рода. Турденшолд лезет рукой во внутренний карман мундира за монетой. Но находит там лишь приказ адмиралтейства, в котором нет ни слова о необходимости атаковать противника во время предстоящего похода к берегам Норвегии. Ощутив новый прилив ярости, командор срывает с себя сапог и вытряхивает из него несколько монет, ранее принадлежавших фон Стерсену. Протягивает графу золотой.

— Мы, матросы, не прижимисты, когда видим перед собой нуждающихся. Вот вам для ваших массажистов.

Кланяется и уходит.

Сознавая, что битва проиграна.

По его знаку носильщики трогаются с места и переходят на бег. Впереди — носилки самого Турденшолда, за ними — фон Стерсена. Командор решил забрать своего пленника обратно на борт «Белого Орла». Придется тому участвовать в походе к норвежским берегам. Может быть, в следующий раз, когда Турденшолд придет в Копенгаген, представится случай вручить пленника непосредственно его величеству.

Но настроение испорчено.

Настроение испорчено, и он не знает, что теперь будет. Как, не прибегая к жестоким средствам, заставить своих безденежных матросов выполнять приказ? Неужели впервые в жизни на подчиненном ему корабле не будут подняты паруса? Носильщики трусцой одолевают улицу за улицей. Командор погружен в размышления. Парик сдвинут на затылок, над глазами торчат его собственные темные взъерошенные волосы. На площади Амагер он задерживает взгляд на магазинчике, где продают изящные дамские туфли из шелка и атласа.

Он приказывает носильщикам остановиться. Матросы с баграми в руках окружают носилки. Командор входит, пригнувшись, в низкую дверь магазина. Хозяйка, женщина уже в летах, сидит и спит, сжимая в зубах потухшую трубку. Командор щекочет ей грудь, чтобы разбудить, и говорит, что ему нужна пара красивых туфелек для старушки мамы в Тронхейме. Хозяйка выкладывает на прилавок несколько пар. Одни — из наилучшего материала, украшенные перламутром, другие попроще и явно рассчитаны на то, чтобы одурачить какого-нибудь неимущего матроса. Командор кричит, чтобы привели барона фон Стерсена. Уж наверно этот чертов аристократ в серебряных кандалах сумеет распознать настоящие атласные туфли. Пленника вводят в магазин. Напустив на себя самый надменный вид, он бросает устало-оскорбленный взгляд на туфли и указывает на лучшую пару, стараясь скрыть свое презрение к командору, который не сумел тотчас отличить настоящий товар от подделки. Турденшолд сердито рявкает:

— Ступай обратно в носилки!

Пленника выводят. Турденшолд требует, чтобы хозяйка примерила туфли.

— Небось твоя нога побольше, чем у моей бедной старушки, которая молится богу за своего сына, — смеется он, пытаясь надеть туфлю на ногу сидящей женщины.

От ее ступни разит потом. Это не смущает командора. Туфля не лезет. Стало быть, она в самый раз для той, у кого нога поменьше. Он переплачивает вдвое, учтиво щиплет хозяйку, как того требует в таких случаях хороший тон. И выходит, топая сапогами, из магазинчика, совершенно не представляя себе, как он переправит туфли своей матушке в Тронхейм. Что-нибудь придумает…

Вокруг носилок столпились зеваки. Кое-кто узнаёт знаменитого командора. Он радостно машет им рукой и пытается снять сапог, чтобы бросить несколько монет толпе и, быть может, подзадорить мальчишек на драку из-за денег. Но нога вспотела, и сапог не поддается. В это время сквозь толпу пробивается молодая женщина — полная в талии, с красивым, хоть и заплаканным лицом. Она делает глубокий реверанс и прикладывается губами к его сапогу.

— Я припадаю к вашим стопам, господин командор. Вы меня узнаете?

— Где-то я тебя видел…

— В трактире «Сердитый петух». Вы увели моего жениха. Мы собирались обвенчаться завтра. У меня будет ребенок.

— Вижу, вижу, что будет ребенок! — горячо восклицает командор и помогает ей встать. — Ты бледна, как мертвяк. Вина ей! — ревет он одному из матросов..

Подводит ее к своим носилкам и силком заталкивает туда, не прочь и сам последовать за ней, но там слишком тесно, и он остается стоять, сунув голову внутрь и забыв, что один сапог наполовину снят. Парик докучает ему в такую жаркую погоду. Он раздраженно сдергивает его с головы и бросает матросу.

— Что тебе нужно — деньги или священник?

— По правде сказать, то и другое, господин командор. Да только какой мне толк от них, если вы увели моего жениха?

— Отведу тебя следом! — кричит он. — Пленник, фон Стерсен, может идти пешком. Гоните его из носилок! Я сяду на его место. Обратно на корабль. Да поживей!

— Не боишься тряски, если я велю своим людям бежать? — спрашивает он женщину.

— Может, в моем состоянии это не очень полезно, господин командор.

— Шагайте на цыпочках! — командует он носильщикам.

Спохватывается, что вид пленника в серебряных кандалах может вызвать сострадание прохожих. Толпа неуправляема, и он знает, как велико недовольство войной и королем, а также тем, что на Бремерхольме все чаще вешают строптивцев. Словом, всякое может случиться. А потому он приказывает фон Стерсену снова сесть в носилки, а сам идет рядом с женщиной.

— Как тебя зовут?

— Меня звать Бенте Енсдаттер, господин командор. Я родом из Фредриксхалда. Недавно последовала за моим женихом сюда в Нюбодер. Теперь вся надежда на вас, господин командор.

Она красивая и дородная, возможно, малость хитроватая, волосы явно завиты при помощи слюны и горячих железных щипцов. Щеки круглее, чем обычно у простолюдинок. Кожа рук грубая от тяжелого труда.

Командор показывает на нее провожающей толпе и задорно кричит:

— Быть ей на брачном ложе! Да она уже там побывала.

Поднявшись вновь на борт фрегата «Белый Орел», командор видит, что изловленный беглец, матрос Фабиан Ёнссон Ври, стоит привязанный к грот-мачте с обнаженной спиной. Вид у него неказистый — грязные вихры, глаза горят ненавистью, лицо — багровое от стыда. Боцман Расмюс Стува любит потянуть время, прежде чем пройтись плеткой по спине несчастного во славу адмиралтейства и его величества. Пусть постоит вот так под насмешки команды, выставив напоказ сгорбленную спину и жалкие ягодицы, — будет не только добавка к заслуженной каре, но и время поразмыслить, стоит ли впредь поддаваться соблазнам. Боцман с тихим упоением мнет зубами жевательный табак. Сбрасывает и сам рубашку, чтобы вольнее взмахивать рукой, после чего трижды чертыхается на восток и трижды на запад. Шлепая ногами по палубе, является судовой священник Каспар Брюн и кричит боцману, чтобы не забыл прочесть молитву. Боцман предлагает ему катиться в преисподнюю и молиться там. Тогда священник обращается к матросу, ожидающему порки. Но Фабиан Ёнссон Ври, он же Фабель, явно из числа строптивых. Стиснув зубы, он шипит, что скорее примет двойную взбучку, чем станет на колени перед поркой.

— Ну, так гореть тебе в адском пламени, — удовлетворенно бурчит судовой священник.

Каспар Брюн человек земной, он радуется всякий раз, когда чья-то душа отправляется в преисподнюю. Боцман начинает медленно считать до пятнадцати, не спеша нанести первый удар. Голос звенит от торжества, и он дошел уже до двенадцати, когда на борт поднимается командор.

У командора бывает неприятная манера отдавать приказы. Что бы ему отдать команду громовым голосом — так тоже бывает, и в таких случаях легче проявить строптивость, медленно волоча по палубе босые ноги, бурые от грязи и дегтя. Но сейчас командор избирает другой способ. Он что-то шепчет на ухо боцману. И уходит.

В этом-то вся беда. Что он такое сказал, да еще с радостью на лице, хотя ему сейчас должно быть совсем не до радости, ведь команда грозилась не поднимать паруса до тех пор, пока каждый матрос не получит положенного жалованья. Командор шептал не совсем внятно. Но боцман знает: если он сейчас пойдет за ним и учтиво попросит повторить приказ громче, командор повторит с такой силой, что не дай бог. И боцман вынужден действовать согласно тому, что он расслышал.

Фабеля надлежит обвенчать перед поркой.

Остается лишь развязать матроса, которого ожидала плетка, и еще неизвестно, радует ли Фабеля наложенная на него дополнительная кара — очутиться под каблуком супруги до того, как по его спине пройдется боцман. Тем временем на борт «Белого Орла» поднимают женщину и две огромные бочки с вином.

Женщина беременна, слух об этом распространяется по кораблю, точно огонь в пороховом погребе. Вино Турденшолд купил в трактире на Хольмене, купил на оставшиеся монеты из денег барона фон Стерсена. Посылают за лекарем, он сбривает Фабелю бороду, намыливает ему физиономию и смывает грязь, потом снимает свои розовые панталоны и рычит на Фабеля, чтобы надевал их, да поживее. «Это желание командора, не мое!»

Появляется невеста.

Свадьба получается достопамятная. Судовой священник Каспар Брюн пьян. Его возмутило зрелище того, как беспардонно корабль его величества оскверняется бражничеством и низким распутством. Склонясь над одной из бочек, он обратился с молитвой к богу и определил, что запах очень крепок. Должно быть, и вкус такой же, подумалось ему, и он решил, что не мешает собрать побольше сведений, прежде чем обращаться с жалобой к командующему эскадрой, адмиралу и камергеру Табелю, когда они через несколько дней придут в Ларколлен в Норвегии. Священник собирает сведения сперва одним черпаком, потом двумя. Держит Библию вверх ногами, вспоминает, словно это было вчера, что по окончании Копенгагенского университета был признан искусным слугой господним, и повторяет трюк, который проделал в тот раз: читает задом наперед текст венчального обряда над склоненными головами жениха и невесты, которые все равно ничего не соображают, стоя на коленях на расстеленном на палубе командорском мундире, в окружении охваченных священным трепетом матросов.

Но сперва командор шепотом осведомился у Фабеля:

— Это правда, что ты спал с ней?

— Правда, господин командор!

— Известно ведь, что ложь из женщины прет, как вода из рассохшейся кадки. Поэтому я не больно-то ей поверил. Ты виновник ее беременности?

— Так точно, господин командор!

— Тогда быть тебе на брачном ложе, хоть ты там уже побывал.

Командор подумывает о том, чтобы произнести речь во славу супружества, но в последнюю минуту отбрасывает эту мысль и в кратком, но выразительном слове призывает всех усвоить сей устрашающий пример, дескать, вот что бывает, когда двое, не дожидаясь церковного дозволения, спешат сорвать без спроса цветы наслаждения. Пробует вставить что-нибудь из Священного писания, но в этом деле он не силен, а обращаться за помощью к захмелевшему Каспару Брюну бесполезно. Находит решение: говорит, что вина предостаточно, а из съестного только солонина, да и в той черви завелись.

— Но все равно мы попируем, прежде чем поднимать паруса. Обещаю, что мы предпримем вылазку на шведский берег и добудем там быка.

Такая речь матросам понятна. Четыре силача ходят по кругу с первой бочкой. Сначала — к невесте. Вливают в нее полный черпак. Жених собственноручно открывает ее рот; она сопротивляется для вида, сверкая белыми зубами. Вино ударяет ей в ноги. После нее подносят Фабелю, но к нему вернулась ясность мысли, исступленная ярость прошла, и он глотает не так жадно, как может казаться со стороны.

Фабиан Ёнссон Ври с Лофотенских островов — нелегок был твой путь сюда, на фрегат командора. Его величество похитил тебя: из Бергена на север было послано судно, чтобы ловить молодых парней в рыбацких поселках, и среди них оказался ты. Правда, сперва ты прятался в горах. Едва не помер от голода — все птичьи гнезда были пустые. Ты предпочел бы возделывать свой клочок земли, чем идти на войну, ты трусил. Голод заставил тебя покинуть укрытие. Тебя схватили. Какой-то голодранец продал тебя его величеству за три шиллинга.

Похищенный, обученный воинскому делу, дважды выпоротый, ты познал науку ненависти, испытал ее силу. Встретил командора, отличного от других офицеров, — могучий голос, живая искра в глазах, речь, которую как угодно можно назвать, только не надменной. И все же ты сбежал от командора. Очутившись в Фредриксхалде, встретил там женщину. Увлек ее за собой в Нюбодер в Копенгагене. Прятался под куриным дерьмом в трактире «Сердитый петух». И был оттуда извлечен для порки.

На родине у тебя оставался младший брат; по слухам, он бежал из дома, чтобы искать тебя. Будто бы он теперь завербовался на шведский флот. Ты хотел бы видеть брата рядом с собой. Ибо ты не любишь ни его величество, ни командора, ни даже Бенте Енсдаттер из Фредриксхалда, так как слово «любить» тебе неведомо. Но ты знаешь, что бывают в жизни мгновения, намять о которых стоит беречь до смертного часа. Когда после двух голодных суток ты не спешишь глотать кусок рыбы, медленно пережевываешь его. Когда ты жадно домогаешься женских тайн и находишь их, а что потом — неважно. Или когда ты опустошаешь ведерко пива, или забираешься под тонкое одеяло на койку на жилой палубе летней ночью — слов нет, бывают и зимние ночи, но сейчас летняя ночь, и корабль плавно качается под тобой.

В такие мгновения хорошо быть мужчиной.

Теперь его накачивают вином.

У командора свой умысел. Новобрачных и винные бочки спускают в шлюпку и везут поочередно на другие корабли, подчиненные командору. Ближе всех стоит фрегат «Борзый», чуть дальше — три галеры: «Принц Кристиан», «Луиза Шарлотта» и «Амалия». За ними — оба лихтера. На каждом судне устраивается пир. Кок с «Белого Орла» везет с собой солонину. Командор захватил специи из своих личных припасов: мятное масло, корицу и имбирь. Команда «Борзого» затевает пляски на палубе. Командор пляшет со всеми. Возможно, он забывает о своем достоинстве, когда на него накатывает. Многие в адмиралтействе полагают, что он балансирует на грани, за которой человек теряет способность заставлять других людей подчиняться. Но его расчет верен. Все идет как по маслу! Командор пляшет в обнимку со старым матросом из Фредриксверна, дергает его за косичку, пьет с ним из одной кружки. Потом хватает новобрачную и тискает ее, крича:

— Я командор, мне принадлежит право первой ночи! Да только новобрачный уже опередил меня. Ха-ха-ха!

Вскоре он возвращается на борт «Белого Орла».

Тем временем туда прибыли три важных молодых щеголя из адмиралтейства. Они передают, что до адмиралтейства дошел слух, будто командор вернулся из последнего похода с ценным пленником, бароном фон Стерсеном, который в свое время дезертировал из войска его величества и поступил на службу к шведскому королю Карлу. Надлежит тотчас доставить пленника невредимым в адмиралтейство.

Командор отводит важную троицу в сторонку, находит, что можно обойтись меньшим числом, и бесцеремонно отстраняет двоих чином поменьше, судя по одеянию. Начинает что-то шептать на ухо третьему, очевидно самому главному, но спохватывается и громко спрашивает:

— Я могу положиться на вас? Вы знатного происхождения или удостоены за заслуги?..

— Господин командор, повторяю: я племянник камергера Каспара Германа Хаусмана и непосредственно подчинен адмиралу Габелю в качестве дежурного адъютанта по адмиралтейству.

— Черт подери! Тогда я могу положиться на вас, как пьяница на пивовара. Послушайте…

Он сообщает шепотом, что пленника нет больше на борту «Белого Орла». Он был выдан сегодня по приказу одного из самых близких его величеству людей — только между нами! — по личному приказу графа Фердинанда Ревентлова. Так что пленник находится сейчас во дворце короля.

Трое из адмиралтейства покидают корабль.

После того Как шлюпка в голубой вечерней мгле причаливает к Хольмену, командор приказывает вывести пленника на палубу. Его приглашают участвовать в танцах. На ногах у пленника серебряные кандалы, на лице ни малейшей радости. Он обливается потом. Новобрачная — счастливая и полупьяная в объятиях супруга — спрашивает, когда пленник топает мимо нее:

— Ему отрубят голову сегодня?

— Завтра, — отвечает Фабель, чтобы доставить ей удовольствие.

Турденшолду вспоминается песня, которую пели, когда одна из его сестер выходила замуж дома в Тронхейме. Эту песню знают на флоте и в Копенгагене. Запевает судовой священник Каспар Брюн. Командор подхватывает, не жалея глотки. Новобрачная сидит на бухте каната, подвернув юбку сзади: лучше вымазать дегтем ягодицы, чем материю.

Новобрачным разрешается провести совместно один час в каюте капитан-лейтенанта Тёндера. Команды получают приказ подготовить суда к отплытию до полуночи.

Ни один матрос не отказывается лезть на реи.

По истечении часа новобрачную спускают в шлюпку и отвозят на Хольмен. Новобрачный стоит и неловко машет ей вслед.

Турденшолд говорит Тёндеру:

— Освободим уж его от порки, ладно? Она так меня умоляла. Упала на колени в моей каюте… Когда? Перед тем как лечь с ним, разумеется. «Дорогой командор! — кричала она. — Я люблю вас! Ради меня, пощадите его!» И у меня хватило дурости обещать ей.

— Выпорем при случае кого-нибудь другого, — отвечает Тёндер.

— Вот именно!

Чайки кричат в воздухе над кораблем.

С утренним бризом отряд выходит в море.

Корабли идут под парусами на север; сквозь дымку различается низкое побережье Швеции. На фрегате «Белый Орел», некогда шведском, потом захваченном им, командором, Грозой Каттегата, повелитель кораблей и людей повис на снастях, одной рукой держится за ванту, другой поднес к глазам бинокль, дивясь этому новому приспособлению с выдвижными стеклами, которое приближает все, что вдали, усугубляя ощущение опасности. В нескольких кабельтовых, впереди справа на всех парусах бороздит волны «Борзый». Лихтерам и галерам было приказано выйти в море раньше, чтобы не задерживали отряд в походе на север. На палубе под командором бегают матросы, набранные в гаванях и рыбацких поселках; есть среди них калеки без одной кисти или ступни, и почти у всех лицо испещрено пороховыми крапинками. В хлебном ларе у кока ползают черви; пивная бочка буфетчика опутана железными цепями против ночного воровства. Волны качают корабль с его ста пятьюдесятью бочками пороха, тридцатью пушками и с запасом чугунных ядер, коего достанет на восемьдесят бортовых залпов, если командору будет сопутствовать счастье и милость всевышнего. Капитан-лейтенант Тёндер проверяет оружие. Каждый должен как следует отточить ножи, чтобы лучше резали плоть. Корабельный священник перебирает молитвы, исполняя приказ командора найти такие божьи слова, чтобы люди становились демонами перед боем. Лекарь точит пилы, чтобы легче было отпилить искалеченную ступню. И поучает своих помощников, коим сперва надлежит подсоблять пушкарям, пока длится бой. А после боя, когда матросы будут кататься в собственной крови на палубе, помощники должны набрасываться на раненого, поворачивать его на спину, заламывать ему руки и зажимать рот. Чтобы лекарь со своей дорогой пилой из лучшей стали, купленной в Амстердаме на деньги короны, с верным глазом и крепкой рукой не мешкая мог отрезать разможженную ступню. Щипцы на кровеносные сосуды, кипящая смола, перевязка, глоток джина против антонова огня — и можно переходить к следующему. Словом, все на борту готово к бою. Недостает только адмиралтейского приказа атаковать врага.

Над командором парят чайки на острых крыльях, внизу под ним простирается море. Он знает море, это оно вознесло его на высоту, он любит море — любит в тихую ночь, при утреннем бризе и в шторм. Идти галсами при крепком ветре, резать носом белопенную волну, врастать ногами в качающуюся палубу. Знать, неведомо как, что противник, которого ты потерял из виду в дымке слева по борту, вынырнет справа и ты увидишь его раньше, чем он тебя. Внизу под тобою смерть. Вверху над тобой крики чаек. Вокруг тебя море.

Он видел на больших верфях на Хольмене, как дубовые доски, просушенные десятилетиями, обтесывали, варили в дегте и соединяли вместе, строя корабль. Видел, как поднимались мачты, как шили паруса, как буксировали из Норвегии тяжелые баржи с пушечными ядрами с чугунолитейного завода в Фаррисе. Собственноручно банил пушечные стволы и смазывал их салом. Своими молодыми белыми зубами перекусывал пополам червя на глазах у команды, чтобы знали, что он не больше их боится червивого хлеба. Садился рядом с матросами на ночную посудину, хотя в его каюте стоит собственная, куда пороскошнее. Мог шутки ради и просто свесить ягодицы через фальшборт — в тихую погоду, когда волны не мочат мундир. Но не останавливался перед тем, чтобы подвергнуть матроса порке. И впредь не остановится. В крайнем случае повесит провинившегося на рее — если это будет необходимо для той победы, которая даст ему право прислуживать королю за столом назло фыркающим аристократам.

Где-то здесь, у шведского побережья, пойдет к берегу лодка, чтобы добыть быка. Он помнит свое обещание, и у него не заведено обманывать своих людей. Командор сам пойдет на этой лодке, чтобы ощутить сладкий трепет под ложечкой, когда он ступит на вражью землю. Ему по сердцу острые ощущения, и запах порохового дыма, и соленые брызги над палубой, и далекие крики раненых на корабле противника.

День занимается, матросы поют, фрегат «Белый Орел» скользит на север через море, через море.