Мортен. Охвен. Аунуксесса

3

Ночь прошла настолько спокойно, что утром я ощутил себя отдохнувшим и полным сил: спал без сновидений, завернувшись в теплые меховые одеяла. Холод не смог пробиться через завесу тепла, создаваемую только сейчас угасшим костром. Все было замечательно, я жмурился восходящему солнышку, слушал веселое пение утренних птичек и радовался жизни. Что еще нужно совсем юному человеку, чтобы утром ощутить себя счастливым? Правильно – хорошая погода. И еще отсутствие воспоминаний.

Внезапно восстановив в памяти все события минувшего дня, для чего хватило лишь доли секунды, настроение мое довольно изрядно омрачилось. Уже и птичек не стало слышно, и солнышко светит в другую сторону. Я осторожно пощупал свое лицо. Боли и одутловатости не ощутил, только шершавость изрядную. Правильно, у меня же на лице застыла ночная косметическая маска. Для профилактики кряхтя, я выскользнул из объятий тепла и, посмотрев по сторонам и убедившись, что поблизости никого нет, на цыпочках побежал к морю умываться. Конечно, не самая приятная в мире вещь – мыться соленой водой, но за неимением поблизости пресного источника, можно довольствоваться и этим.

Когда я возвращался к шалашу, Олли уже раздул огонь и, зябко поеживаясь, обхватив руками плечи, смотрел неотрывно на крохотное пламя. Чтобы хоть как-то отреагировать на мое приближение, ему пришлось сначала поднять голову, а потом отлепить от язычка огня свой застывший взгляд.

– Человек может бесконечно долго смотреть на горящий огонь, на летящие облака, на текущую воду и на то, как работает другой человек, – продекламировал он и сразу же задорно добавил. – А что – ничего!

Это он имел в виду мою отмытую от бадяги физиономию.

– Желтая, конечно, как у осеннего листа, но зато, ни опухоли тебе, ни синяков! А, хорошо!

– Все твоими молитвами, старина! Даже и не знаю, как тебя благодарить? – присел, было, я к костерку. – Слушай, Олли, мне бежать надо, Охвен там, поди, заждался. Отнеси, будь другом, фляжки моим, скажи им, мол, все в порядке. Договорились?

Олли только рукой махнул в согласии, весь ушедши в загадочное скальдовское самосозерцание.

– В следующий раз, если Бэсан на тебя наскочит, я его также лихо отделаю, – сказал я и убежал.

Можно, конечно, было размахнуться одновременно руками–ногами – и в один миг оказаться на знакомых лугах, гася инерцию об удивленных коз. Но тогда я был бы сверхскоростным предком супермена. Можно было поместить согнутые в локтях руки перед грудью и в такт широкому размеренному шагу помахивать расслабленными кистями, одновременно поводя головой из стороны в сторону. Но тогда бы я стал олимпийским чемпионом 1980 года из Эфиопии Мирусом Ифтером. Я же оставался изрядно помятым в ночной потасовке парнем, да еще из далекого прошлого, где не встречались пока ни супермены, ни, тем более, загадочные эфиопские бегуны. Мое время всеобщего знания еще не наступило. Я кое-как тащился и жалел себя, находя тысячи оправданий своей медлительности.

Меня еще даже не приобщили по молодости лет к рукояти меча викинга, поэтому мое тело капризничало и еле тащилось по знакомой тропке. Если бы я был уже воином, то, без всяких сомнений, уже бы давно добежал до места. Душа моя, конечно, неоднократно сгоняла к нашему кампусу и возвращалась обратно, очень притом удивляясь, что я сделал за это время всего пару сотен шагов.

Тем временем, очутившись в зоне досягаемости рецепторов Бурелома, я триста раз покритиковал свою опрометчивость за отсутствие с утра даже глотка воды, о чем не преминул сказать радующемуся встречей псу. Охвен издалека казался все в том же положении, в каком я оставил его вчера. Пока я с натугой дотащился, наконец, до вполне живого огня, старик не пошевелился. Только его пальцы перебирали без остановки маленькую медную рыбку. У меня сложилось подозрение, что этим делом он занимался всю ночь, потому что эта поделка из буро-зеленоватой, какой мы ее нашли, стала отливать местами блестящей краснотой начищенной меди. Рядом с Охвеном стоял кувшин с бражкой и полная до краев кружка. Судя по уровню напитка в кувшине, он за всю ночь так и не осилил второй бокал. Если при этом не брать во внимание предыдущих пять или шесть с половиной.

Я присел напротив. Снова прибежал Буренка, ткнулся носом в подставленную ладонь, посмотрел пытливо мне в лицо своим коричневым глазом, втянул влажными ноздрями воздух, чихнул и даже потер свой нос лапой. Мне показалось, что от него тоже попахивает бражкой

– А что ты хочешь, шченок? Так уж судьба распорядилась. Не нравится – не нюхай, – сказал я псу. Тот, словно поняв меня, встал, пару раз махнул хвостом, с хрустом потянулся, вытягивая задние ноги. При этом пасть его тоже натянулась, напоминая своими очертаниями неискреннюю, злорадную улыбку. И убежал по своим собачьим делам.

Охвен, наконец, посмотрел на меня.

– Здорово, Мортен! Эк, ты нынче желт!

– Да вот так получилось, – ответил я, слегка негодуя на свой тон, в котором легко прослеживалась попытка оправдаться.

– Бэсан? – спросил старик, слегка сощурив глаза.

– Откуда ты знаешь? – опешил я

– Да больше, вроде бы, некому. Ладно, разберемся с этим выродком позднее. Ну, расскажи, пожалуй, что там дома творится?

Я выложил перед ним все, о чем мне ночью поведал Олли. Охвен только кивал головой, будто соглашаясь. Мое внимание привлек какой-то предмет, вызывающий неясный вопрос: «Что это такое?» Впрочем, строить догадки я не мог, потому что машинально зафиксировал эту штуку взглядом, а вот теперь, как ни пытался присмотреться – ничего не мог обнаружить. Напасть какая-то. Наверно, я вытягивал шею, как гусь, потому что Охвен чуть улыбнулся.

– Ну, что пытаешься увидеть, друг мой?

– Да и сам не знаю чего, – ответил я. – Так, показалось что-то.

Охвен махнул рукой:

– Ладно! Ты, вероятно, это заметил? – спросил он, доставая из-за спины продолговатый сверток кожи. Он раньше был перевязан тесемками, но теперь эти ленточки просто свисали, как бессильно опущенные руки, или, даже, щупальца. Когда-то, туго перевязанные, они придавали некую форму свертку, настолько характерную, что я без всяких сомнений решил: там меч. Конечно, вариантов могло быть много: от большой дудки до маленького посоха, но мне хотелось думать определенно.

– Это меч? – спросил я, почему-то затаив дыхание.

Охвен, прищурив глаза, посмотрел на меня.

– Нет. Это не меч.

Меня эти слова несказанно расстроили. Так бывает, если дарят тебе горшочек с медом, а потом выясняется, что он нагло пуст – кто-то стремительный успел съесть все лакомство до тебя. Конечно, ты виду не подаешь, что опечалился, но, ей-богу, физиономия у тебя становится откровенно удрученной.

– Точнее, это не совсем меч, – сжалился надо мной Охвен. – Это гораздо серьезней. Да, впрочем, чего уж тут говорить – смотри сам!

Он развернул сверток и положил себе на колени простые ножны из толстой серой и на вид очень плотной неизвестной материи, в которых пряталось что-то, имеющее черную, туго завернутую тончайшей кожей, рукоять.

– Говорят, их сделали из кожи носорога. Есть такой зверь, похожий на чудовище далеко-далеко в Египте. Ростом с гору. Огромен, а глаза, как у свиньи, такие же маленькие. И красные, вдобавок. На носу рог, величиной с нашего друга Бэсана. Только не такой тупой, гораздо острее. Вот бежит этот носорог по земле – а в деревне, что за сто полетов томагавка от него, посуда со столов на пол падает. Люди вздыхают, разбирая черепки и осколки, костя на все лады это чудище. А тот, знай себе, чешет по своим делам, не разбирая дороги, выворачивая по пути с корнем деревья, раздвигая горы. Стрелы его не берут, копья – нипочем, камни от шкуры отскакивают, – сказал Охвен, похлопывая по ножнам.

Я с уважением посмотрел на маленькую частичку загадочного исполина и попытался его себе представить. Получалось плохо: четко видел только вытянувшегося в струнку Бэсана с заостренной, как бревно в частоколе, головой. Глаза у него были маленькими, злыми и красными.

– А как же они тогда сумели его добыть? – удивился я.

– Да очень просто, Мортен, – хмыкнул в бороду Охвен. – Придумали, по крайней мере, два способа, как справиться с таким монстром. Конечно, придумали далеко не сразу. Сначала нападали с чем попало, сетки всякие сомнительные плели, катапульты. Каждая попытка уносила по сто человек. Потом людей стало не хватать. Призадумались, а заказы на носорогов оставались невыполненными. Нашелся, наконец, один умник, который сообразил, как убить этого великана. Делов-то – выкопать яму подходящих размеров, заложить досками и забросать землей. Потом раздразнить, как следует обидными словами и неприличными жестами – и бежать от пышущего праведным негодованием гиганта к западне. Единственное, казавшееся немного неудобным, это то, что носорог-то сам себе на уме. Следовательно, гуляет, где захочет. А яма просто так в земле редко когда появится. Приходилось долго и упорно окапываться, пренебрегая усталостью. Но, наконец, подходящее углубление вырыто, замаскировано. Приманивают носорога. Из тех, что самый ближайший к западне. Через равные промежутки расставляют людей – загонщиков, чтобы они направили зверя в нужную точку. Когда носорог начинает свой марш, то людям самое важное – это успеть добежать до сменщика и юркнуть незаметно куда-нибудь в щель. Если не успевают – то ничего не поделаешь: приходиться бежать дальше в виде лепешки, приставшей к подошве ноги монстра. Через некоторое количество времени в заранее определенном месте уставший исполин ухает под поверхность земли, удивляется этому, возбужденно ворочается и без надлежащего ухода обиженно издыхает. Так и добывались мертвые носороги. Но эти ножны сделаны из шкуры живого.

Охвен замолчал, глотнув бражку, чтобы промочить горло. Я ждал продолжения рассказа. Прибежал Буренка, посмотрел мне в глаза и предпринял попытку что-то прогавкать, однако, безуспешную. Получилось, что он энергично выдохнул. Пес считал ниже своего достоинства тратиться на сотрясание воздуха по пустякам. Тем не менее, мне пришлось сходить с ним, разобраться, в чем дело.

Две козы влезли в густые кусты и там, сцепившись рогами с сучьями, безнадежно застряли. Теперь они подбадривали друг друга отчаянным блеяньем.

Я поднял топор, и козы замолчали, прощаясь, наверно, со своей козьей жизнью. Но убивать вредных животных я пока не собирался. Чем таскать брыкающихся животных за ноги из этих дебрей, я решил их просто вырубить вместе с живой изгородью.

Но не успел я опустить топор, как откуда-то издалека на меня обрушился звук. Он был еле слышным, но имел такое свойство, что я даже присел, как оглушенный: тоскливый угрожающий полувой–полустон родился из ниоткуда и исчез, оставив после себя сомнение. А было ли это на самом деле? Однако, в подтверждение реальности, Бурелом ощерился и залаял. Потом он перешел на глухое рычание, шерсть на загривке встала дыбом. Козы с бешеными от ужаса глазами мощным рывком выдернули из земли корни кустов и умчались к своим подружкам. Ветки на рогах гордо покачивались, отчего козы стали похожи на оленей. Их товарки тоже заволновались, заблеяли.

Лишь только Охвен сохранял спокойствие. Он все также держал на коленях ножны. Правда, теперь пустые.

– Ты слышал, Охвен? – спросил я, невольно озираясь по сторонам.

– Да, – просто ответил он. – Но поговорим об этом позже, если не возражаешь.

Я пожал плечами: козы успокоились, даже те, с новыми прическами, мирно жевали траву, Буренка развалился, как собака, на нагретом камне. Все вновь стало спокойно и обыденно.

– Охвен, ты сказал, что эти ножны из живого носорога. Разве такое возможно?

– Все возможно в этом мире. Даже самое невозможное.

Он пригубил из кружки и продолжил свой рассказ.

– Есть в той жаркой земле такое дерево, на котором произрастают плоды, совсем несъедобные, пока висят. Потом они созревают и опадают на землю, там еще проваляются пару деньков под солнцем – и все, готовы к употреблению. Не знаю, едят ли их люди, но вот разные твари готовы продать за них души, буде у них таковые имелись. Обезьяны всякие, дикие свиньи, даже львы, не говоря уже о носорогах – все трескают с превеликим энтузиазмом. А потом крутят головами, смеются, качаются, вовсе с копыт падают – как люди после хмельного.

– Опять же нашелся умник, пропитавший брагой и вином какие-то другие плоды. Уж как они преподнесли это угощение ближайшему носорогу – мне не ведомо. Но нажрался он с превеликой охотой, – говорил Охвен. – И, завалившись набок, уснул в беспамятстве. Прибежали радостные люди, расшвыряли по кустам подвернувшихся пьяных мартышек, тоже полакомившихся на дармовщинку, и ну, скручивать великана самыми прочными веревками. Ноги связали, сидят – радуются. Тут прежний умник от гордости своей решился на полное нахальство. Захотелось ему добыть с этого носорога кусок кожи. Совсем небольшой, чтоб в глаза заказчикам не бросался. Подумал, что на живом товаре этот кусок со временем заново отрастет. Кожа знатная, толстая. Подговорил он своих подельников, чтоб не мешали, и воткнул нож носорогу в зад. Тот сразу же пробудился от своих пьяных дрем и заголосил нечеловеческим голосом. Видать, обидно было великану очнуться спеленатому по рукам–ногам в унылом похмелье, да еще когда какая-то букашка задницу на флаг разрезает. Завозился гигант, засопел – но без толку, крепко держала веревка. А умник – знай себе, режет, доставляя настоящие мучения носорогу. У того даже слезы из глаз покатились.

Мортен живо представил себе плачущее животное с лицом Бэсана, и ему даже сделалось немного его жалко.

– Но, верно, не смогли люди просчитать всей мощи поверженного ими зверя. Дернулся он с такой силой, что даже чуть рог не отвалился, и вскочил на ноги. Веревки лопались одна за другой. Умник в это время закончил со своим занятием, но порадоваться особо не смог – сплющился под копытами беснующегося монстра. Остальные люди тоже бросились наутек, но разбежаться далеко не успели. Во-первых, потому что бежали в одном направлении целой группой, во-вторых, что спасительной ямы-ловушки на сей раз никто не подготовил. Носорог их всех потоптал до полной неузнаваемости, а потом убежал к ближайшему водоему, чтоб кровоточащую задницу в грязь запихать. Лоскут кожи остался лежать посреди побоища, где его и обнаружили через некоторое время. Много ли времени прошло с той поры – не знаю. Но вот какой-то умелец придумал из того лоскута вот эти ножны. Ножны из кожи с задницы носорога. И отменный инструмент, надо сказать получился!

Охвен протянул мне произведение искусства неведомого автора. Да, действительно, легкости они были удивительной, обрамлены направляющей для меча из белого металла (может, серебро?). Заклепки тоже слабо отсвечивали белизной. По поверхности виднелась вязь незнакомых знаков, словно неведомые руны. Форма, правда, была несколько непривычная, слегка искривленная.

– А почему они не прямые? – поинтересовался я.

– Да потому, что они под специальный меч. Такого оружия у нас пока делать не умеют. Вот, смотри, друг Мортен!

Охвен достал из-за спины за черную рукоять дивный меч. Казалось, он сделан из неведомого темного дерева с синим отливом, потому как по всему лезвию виднелись застывшие узоры, как структура на хорошо отшлифованном деревянном бруске. Меч был слегка искривлен, как плавная дуга. Но самым примечательным было то, что острие, от рукояти до жала, напоминало зубья пилы, не такие, правда, частые.

– Это что такое? – затаив дыхание, произнес я.

Охвен усмехнулся и воздел оружие над головой. Меч тускло заблестел.

– Это – Пламя! Такое он носит название. Это не просто меч. Это – часть чьей-то души, а, может быть, и вся душа.

Старик поднялся, все также держа Пламя, указующее в небеса. Потом встал в боевую стойку, слегка согнув и напружинив ноги и чуть заслонившись левой рукой, будто держа щит или дагу. Сделал несколько быстрых рубящих движений, отступил назад, прикрываясь. Меч с легким шипением разрезал воздух. При движении он уподоблялся синеватому отблеску пламени. Зрелище меня завораживало, к тому же исполнение Охвеном всех ратных ударов было идеальным. Он был мастером. И неспроста этот чудесный клинок был в его владении.

– Примерно, таким вот образом, – сказал он, убирая меч в ножны и присаживаясь на место.

– Круто, – сказал я. – Кто тебе такой меч выковал?

Старик слегка усмехнулся и задумчиво покивал головой:

– Достался мне он, как подарок. Скорее, даже, как плата вот за это увечье, – он похлопал себя по покалеченной ноге. – Мастер, сработавший этот клинок мне неизвестен. Каким образом сделали его таким прочным и, вместе с этим, гибким – мне неизвестно. Да я думаю, что никто не знает. Такие секреты передаются из уст в уста от мастера к наиболее талантливому ученику. Рассказывали, что клинок этот очень древний, что сделали его из небесного металла, и ржа его не берет. Честно говоря, я это специально не проверял, всегда ухаживал за оружием. Будто бы закаливали его на крови. Да не животной или там человеческой.

– А на чьей же тогда? Рыбьей, что ли? – удивился я.

– Есть многое, друг Мортен, на этом свете, что не поддается никакому закону нашему и восприятию. Потому как, не нашего это света.

– А какого же?

– Другого. Не пытай меня – сам не знаю. Есть же боги, у которых свои законы, нам не подвластные. Стало быть, есть и твари из вечного мрака, которые пытаются противопоставить себя богам. Они тоже сильны нечеловеческой силой. Вот мне и сказали, что когда меч этот создавали, то закаливали в крови существа не этого мира. Точнее, в крови оборотня.

Охвен замолчал, заворачивая ножны с Пламенем в большой лоскут кожи. Потом, бережно перетянув тесемками, убрал в свой заплечный мешок, с которым, судя по его потертости, он старался не расставаться во время своих былых путешествий.

Жутко мне стало от последних слов моего друга. Повеяло каким-то замогильным страхом. Люди, животные, рыбы, деревья, растения – мне понятны. Они рождаются, живут, могут болеть, потом умирают. Каждый в свой, отведенный ему богами срок. Так было всегда – и это закон. Но кто такие оборотни, вампиры, тролли всякие – мне было непонятно. А то, что не можешь познать – всегда настораживает. И пугает.

– Вот они его и чувствуют, стоит только обнажить, – сказал Охвен, вернувшись обратно.

Меня даже передернуло, озноб пробежал по позвоночнику холодными ногами.

– Что ты хочешь сказать? Тот вой, что раздался, вдруг, издалека и всполошил все наше стадо, он – оборотня?

– Меня предупреждали об этом, когда давали меч. Но никогда раньше я таких криков не слыхал. Может быть, потому что не было никого из этого племени вблизи, чтоб могли почуять Пламя? А, может быть, потому что раньше я обнажал меч только перед битвой. А там, знаешь, на всякого рода крики и вопли не отвлекаешься. Сам, порой, так кричишь, что потом тошно становится.

– Охвен, ты хочешь сказать, что где-то поблизости бродит живой оборотень? – спросил я, все больше начиная тревожиться.

– Ну, во-первых, оборотни вряд ли бывают живые. Они могут в нашем мире существовать, но вот жить – вряд ли. Он же мертвые по своей сути, – усмехнулся старик.

– Действительно. Но от этого едва ли становится спокойней. Сколько ни говори слово «еда», а кушать от этого меньше не хочется. А что – во-вторых?

– Во-вторых, мы же не можем знать, как близко должна быть подобная нежить, чтобы учуять это оружие. Может быть, он сейчас и вовсе на другом краю земли. Ну, а в-третьих, все это может быть не более чем случайное совпадение. Достал я клинок из ножен – а в это же время далеко в горах взревела тревожно росомаха или дикая кошка. У них голоса тоже не слишком приятны для нежного человеческого слуха.

Последний довод понравился мне больше всего. Какие там оборотни, какие нежити! Никто их и не видел давным-давно, может, и нет их вовсе! Слишком много потрясений за последний день: погибший неведомый воин, неприятности с Бэсаном, существующий недалеко от нас оборотень. Интересно, конечно, но как же приятно жить спокойно, без потрясений!

– Пойду я, Мортен, подремлю часок, – сказал Охвен, поднимаясь. – Вроде бы успокоился потихоньку.

– Ладно, – согласился я. – Могу я тебя попросить об одном деле?

– Научить мечом пользоваться? – улыбнулся старый викинг. – Так уж и быть, посмотрим, на что ты окажешься способным. Хотя учитель из меня, наверно, никудышный – не занимался я этим делом никогда.

– Я буду очень стараться, – покраснев до кончиков ушей, пробормотал я. Мне стало неловко, оттого, что все мои желания написаны у меня на лице, как оказалось.

Охвен ушел, а я принялся готовить обед, намазавшись для профилактики еще раз снадобьем Олли. В мечтах я был уже искусным воином, сумевшим выучиться за короткое время всем премудростям ратного поединка. Я даже представлял врагов, которым я даю отпор. Все они имели лица и повадки моего злейшего недруга Бэсана. Когда, в сотый раз поклявшись про себя, что стану достойным уважения мечником, я накрывал на стол, давясь и захлебываясь слюной, появился Охвен. Исходил слюной, конечно, я. Охвен желудком пробормотал мне нечто неразборчивое, но по интонации я догадался, что он предпочитает добрую трапезу дневному сну.

Как призрак материализовался из воздуха Бурелом, всем своим видом показывая, что это он просто так тут присел, просто отдохнуть слегка. Даже лицо свое собачье отвернул в другую сторону, только уши предательски вывернулись в сторону стола, поглощая песни здоровой пищи.

Да, еда была не с барского стола, но рыба, мясо и сыр присутствовали в различных вариациях. Квас и хлеб придавали столу законченный вид. Поблагодарив богов за угощение, мы принялись за трапезу. Может быть, потому что уже давно не ел в спокойных условиях, но настроение категорически повышалось. Охвен перестал хмуриться, Буренка прекратил нервно переступать с лапы на лапу, только козы продолжали бессмысленно жевать все на своем пути – ведь вся их жизнь состоит из еды. Или они едят, или, иногда, их едят.

– Да, жизнь-то налаживается, – отстранившись от стола, сказал Охвен.

– Угу, – ответил я. – Еще бы со стола кто убрал!

Бурелом с готовностью завилял хвостом.

– Не, ты конечно парень реальный, но вся твоя уборка – одно сплошное махание языком. А ты своим языком не только тарелки можешь чистить, но и свой зад, извините, вылизывать, – отмахнулся от него старик.

Собака, тоже изрядно перекусив вместе с нами, нисколько не обиделась, с хрустом потянулась и неторопливо затрусила к группе коз на инспекцию.