Мошенники времени

Эпилог

Скитеру снова снился сон. Ему часто снились сны, особенно в последние недели, — странные и страшные сны. Поэтому поначалу он даже не испытывал тревоги, только короткий приступ страха и удивление оттого, какие кошмары способен еще изобретать его сонный мозг.

Сон начался с того, что темные фигуры с закутанными в черное лицами, в черных капюшонах, подняли его с места, начав оборачивать его ноги полосой черной ткани до тех пор, пока он оказался не способен пошевелить ими, даже пальцами. Тут он понял, что все это ему вовсе не снится. Он начал бороться, и его умело удержали на месте. Пот струился по его лицу, спине и груди, по мере того как черная повязка-кокон поднималась все выше, закрыв его бедра, живот, грудь, пеленая его, как огромную черную мумию. Но рук его пока еще не трогали. Он должен освободить руки, чтобы бороться, чтобы ударить хоть кого-то в лицо, прежде чем силы покинут его.

Он боролся отчаянно. Ему показалось, будто он слышит сдавленное ругательство одной из удерживавших его фигур, и удвоил силы. Но другие поединки, не говоря уже о последнем бегстве от Люпуса, отняли у него почти все оставшиеся силы. И в конце концов борьба его начала стихать. А потом, прежде чем он успел сделать что-то, кто-то, кого он не видел, схватил его за бритую голову и откинул ее назад с такой силой, что у него из глаз хлынули слезы, и все, что он мог делать, — это стряхивать их с ресниц и пытаться вздохнуть.

Когда его отпустили, черная повязка стягивала ему уже руки, грудь и шею. Он не мог пошевелиться.

Чуть оправившись от шока, Скитер вспомнил про другое оставшееся у него оружие — язык.

— Эй, — начал он. — Послушайте, кто бы вы ни были, что вы делаете? Со мной, я имею в виду. Похищения на Восемьдесят Шестом запрещены. — По крайней мере ему так казалось. Он так и не заставил себя прочитать брошюрку со сводом правил, которую выдавали всем и каждому при прохождении Главных Врат. — Послушайте, имейте совесть! Вы же видите, я все равно ничего не могу сделать. Почему бы вам просто не сказать мне?

И тут же пришел в ужас: новая полоса ткани накрыла ему лицо и лоб, обернувшись несколькими слоями вокруг глаз. Тут он вспомнил, как с детства учился изобретательно хныкать.

— Пожалуйста! — взмолился он, поскольку рот его оставался пока свободен. — Ну что я вам такого сделал? Только скажите, прошу вас, и, клянусь, я сразу все объясню…

Свет для него померк окончательно: все новые слои ткани ложились ему на глаза. Он снова попытался бороться, но безрезультатно. Он не мог пошевелить ни одной частью тела больше чем на четверть дюйма. Совершенно уже перепуганный — после просторов Монголии он вообще был склонен к клаустрофобии, — он дышал тяжело и прерывисто. Нос ему они оставили на свободе — спасибо и на том, — зато рот заткнули толстым кляпом, так что единственным звуком, на который он оставался способен, было приглушенное «Мммм!», которое он сам едва слышал. Да и носом он дышал плохо, возможно, от рвущего его изнутри слепого страха. Когда его подняли и вынесли в разбитую дверь, Скитер лишился чувств.

Он пришел в себя от движения — те, кто нес его, явно устали и перехватывали поудобнее. Света он не видел и не мог уловить никакого запаха, способного подсказать ему, где он находится. Он снова провалился в забытье и снова пришел в сознание, гадая, кто же похитил его. ДВВ? Люди Бенсона, решившие посмотреть, какие «неофициальные» признания удастся из него выколотить? Или наймиты Голди Морран, которым заплатили бог знает за какую грязную работу — убить его, искалечить или выслать в багаже в Верхнее Время?.. Несмотря на свою капитуляцию, она вполне могла еще ненавидеть его всем своим маленьким, жадным сердцем. Или это просто какой-нибудь турист с жаждой мести, нанявший людей, чтобы те, скажем, бросили его в камеру для сжигания мусора…

Холод сковал его, несмотря на спеленавший его кокон. Сжечь заживо, как это делалось со столькими пленниками во все времена! Он слышал все эти дикие истории про внучку Кита и сумасшедшего валлийского лучника, которых чуть было не сожгли на костре. По коже его забегали мурашки в ожидании обжигающего жара и пожирающих его заживо языков пламени, пока он извивается в своем черном коконе и беззвучно кричит…

Наконец его положили на какую-то холодную, жесткую поверхность. Он так и не мог пошевелиться. Кто-то снял повязку с его глаз, позволив ему смотреть. Поначалу ему показалось, что за время этого полубессознательного путешествия сюда он ослеп, ибо в какое помещение его ни принесли, в нем царила непроглядная тьма. Потом, по мере того как глаза его привыкали к ней, он начал различать светлые точки. Свечи. Свечи? Он поморгал несколько раз, стараясь стряхнуть с ресниц высохшие слезы, и увидел теперь поблескивающие золотые драпировки, образовывавшие маленькую комнату, освещенную свечами — сотнями свечей. В комнате было тепло — свечи не могли давать столько тепла, — и… он ощущал сам себя дураком, признаваясь в этом… даже уютно.

«Ничего себе уют, когда тебя спеленали, как мумию, и ты не можешь даже пошевелиться!»

Потом он заметил прямо перед собой невысокий помост — достаточно широкий для того, чтобы на нем свободно разместились семь человек. В настоящий момент на нем стояли всего шестеро, оставив посередине просвет для кого-то неизвестного. Все шестеро были мужчинами — разного роста и сложения, в черном — включая лица, — но безошибочно мужского пола.

«Значит, те, кто принес меня сюда».

Шарканье множества ног и дыхание подсказали Скитеру, что посмотреть собралась целая толпа. Посмотреть? На что?

Он вздрогнул и выглянул. Ему никогда еще не приходилось спускаться на Вокзале ниже уровня спортзалов и тира — сказывалось его монгольское предубеждение к замкнутым пространствам. Должно быть, они находились ниже, на техническом уровне, — ничего, кроме труб, электрических разводок, компьютерных кабелей повсюду. Из-за них потолок над головой казался паутиной, сплетенной гигантским, но — увы! — совершенно безумным пауком.

Скитер снова вздрогнул.

Он никогда не любил пауков.

А попадаться к ним в паутину — еще меньше.

В это самое мгновение золотой занавес за помостом раздвинулся, пропуская внутрь черноту… нет, стройную фигуру в черном. Похоже, спектакль начинается. Скитер с трудом сглотнул накопившуюся во рту слюну. Ему сильно мешал этот проклятый кляп. Он посмотрел на семь фигур в черном, постоянно ощущая присутствие в этом маленьком пространстве десятков других людей.

«Это суд, — понял, содрогнувшись, Скитер. — Это суд, а это судьи. А возможно, и присяжные разом». Вероятность того, что его приговорят без права на защиту, была велика — но за какое преступление? И каков будет приговор? Скитер столько всякого пережил за несколько последних дней, что уже не доверял своим глазам: безмолвные судьи в черном, груда чего-то, напоминающего пыточные инструменты, в стороне, аккуратно уложенный, зловещий моток каната — в самый раз для того, чтобы вздернуть на нем человека…

Скитер, клаустрофобия которого удвоилась, тщетно барахтался, в то время как подсознание услужливо шептало ему, что любая из труб или бетонных балок над головой может с успехом сойти за виселицу. Да и без кляпа — кто услышал бы его голос из недр вокзала, там, где бетон опирается на скалы Гималаев, врастая в них?

Ну что ж, Скитер сумел выжить в кровавой бойне, сполна потешив зрителей за их деньги; он выиграл эту чертову лавровую корону и солидный приз — выиграл красиво и чисто. Ему даже удалось освободить Маркуса, живого и невредимого, если не считать застывшего в глазах отчаяния…

Скитер не ожидал особенной благодарности от бывшего раба, и он не мог винить Маркуса в стремлении забыть те несколько недель, когда обстоятельства и его дурацкая галльская гордость заставили его снова надеть рабское ярмо. В полном соответствии с этими ожиданиями Маркус и не демонстрировал какой-то особенной, необычайной благодарности. Пара кружек пива, но никакой чрезмерной благодарности. Да, Скитер предвидел это, и так оно и вышло.

Не без некоторой горечи Скитер пожалел, что не может унаследовать часть характера своего бывшего друга.

Но даже в самых мрачных размышлениях о грядущей реакции Маркуса Скитер не мог предвидеть такого. Даже в самых жутких своих снах.

Прежде чем он успел подготовиться, низкий мужской голос заговорил что-то на языке столь древнем, что Скитер не понял из его речи ни единого слова. Когда судья в черном изложил свой вердикт и вернулся на место, вперед выступил другой. Слава Богу, этот хоть как-то говорил по-английски.

— Я повторю для вас по-английски слова нашего ученого коллеги, Чензиры Уми, писца из Египта времен фараонов. Ибо английский стал теперь вынужденно языком нашего общения, необходимым для того, чтобы выжить; позже я изложу собственные соображения.

Скитер не узнал ни первый голос, ни второй. В животе у него было противное ощущение, словно он сидел в пикирующем самолете.

— Чензира Уми подал свой голос против этого человека, самого обыкновенного вора и мошенника. Ему надлежало бы отсечь обе руки, дабы он не мог больше красть ими и совершать прочие богохульственные деяния, недостойные почитателя самого Сета, Темного, убийцы даже Господа нашего, мудрого и всеведущего Осириса. Таковы слова Чензиры Уми.

Под слоем черных как смоль повязок Скитер побелел как мел. Отсечь руки? Что это за люди? И кто дал им право судить его так? Конечно, он далеко не ангел, он с раннего детства мерзавец каких мало — но это не оправдывает такой жестокости! «Ладно, ребята из Древнего Египта и с Ближнего Востока всегда отличались странными представлениями о преступлении и наказании. Посмотрим, что скажут остальные шестеро. Уж конечно, разум победит?»

Впрочем, уверенность его в этом заметно поколебалась, когда мужчина, переводивший слова египтянина, продолжал рассудительным голосом законника елизаветинской эпохи:

— Если бы выбор предоставили мне, я бы предложил повесить его и выставить тело на заборе, дабы дети видели пример и устрашились подобной участи.

Скитер зажмурился, лишившись всякой надежды.

Один за другим выступили все шестеро мужчин. Еще один за жестокую кару. Один за помилование — ведь он никогда не крап у них, кто бы они, черт подрал, такие ни были, хотя Скитер начал уже догадываться. Потом, как ни странно, еще один голос в пользу помилования — ради всех тех детей, которых Скитер из года в год спасал своими щедрыми пожертвованиями. Скитер прищурился: «Откуда он знает, что я жертвовал деньги, не говоря уже о том как?» Он смутно припомнил голос Маркуса, рассказывающий про то, что Найденным уже давно известно о его денежных взносах. На этот раз Скитеру показалось, что он знает этого человека, хотя голос звучал как-то странно. Может, под масками у них голосовые синтезаторы? Шестой тоже был за помилование, разделив голоса поровну.

И тут вперед шагнула седьмая, невысокая, но стройная фигура.

Этот голос Скитер узнал сразу же. Он ушам своим не верил — неужели она возглавляет такую кровожадную организацию? И тем не менее она стояла прямо перед ним, и голос ее был чист, как звон древних храмовых колоколов.

— Голоса Совета Семерых разделились поровну: три «против», три «за». — Голос Йаниры Кассондры звучал чуть приглушенно под черной маской. — Если я проголосую так или иначе… что ж, любое решение будет окончательным, не так ли? Я не буду, не могу нарушать это равновесие. Как глава этого Совета, я могу проголосовать за сохранение его, ибо некоторые вещи надлежит обсуждать-с большой осторожностью Но я могу не использовать право решающего голоса. Каждый из нас имел свои основания к тому, чтобы принимать то или иное решение Я обращусь к вам как особый свидетель, потом мы соберем Семерых снова, в расчете на то, что они могут изменить свое решение, выслушав показания других.

Скитер ощущал себя как тот парень из Афин, как там его звали, которого отцы города заставили выпить яд. Йанира сама как-то рассказала Скитеру о нем, сидя за десертом на их с Маркусом кухне. «Вот и доверяй судьбе, — не без горечи подумал Скитер, — когда семеро волков и овца решают, что у них сегодня на ленч. Абсолютная демократия: все обладают правом голоса. Даже ленч».

Если только эта толпа вообще удосужится спросить свой ленч, прежде чем, образно выражаясь, разложить по тарелкам.

Голос Йаниры Кассондры, мягкий, словно она убаюкивала дочерей, начал свой рассказ. Несмотря на эту мягкость, Скитер не сомневался в том, что его отчетливо слышат даже в дальнем ряду. Должно быть, она научилась этому фокусу у себя в храме. Он все ждал подвоха.

Он его так и не дождался Вместо этого Скитер, не веря своим ушам, услышал долгую историю о зле и опасности, в центре которой оказался он сам, Скитер, который при этом жертвовал им немалые деньги, деньги, спасшие не одну детскую жизнь — да и не одну взрослую тоже.

Чуть позже, когда он начал уже ерзать от смущения, она сменила тему и поведала гипнотическим голосом историю приключений Скитера, пережитых им ради спасения Маркуса, — начиная с бегства от готового убить его человека прямо сквозь Римские Врата, куда только что обманом увели, чтобы продать в рабство, его друга.

С трудом повернувшись, он бросил взгляд в другую сторону и увидел массу людей, все как один подавшихся вперед и жадно ловивших каждое ее слово.

«Черт, могу себе представить, как потрясающе она смотрелась в этом своем храме. В развевающихся одеждах, с распущенными волосами, и голос… Не одному мужчине казалось, наверное, что перед ним земное воплощение ангела».

Голос Йаниры понизился тем временем, повествуя об ужасной судьбе, выпавшей на долю каждого из двоих: одного, проданного распорядителю Игр, и второго, похищенного и отданного в гладиаторы, едва способного общаться со своими пленителями, побоями и истязаниями обучаемого искусству убивать других, тогда как само его присутствие в Риме говорило о том, что он не убийца, ибо он отправился туда единственно из-за обещания спасти Маркуса, чего бы это ему ни стоило. В попытке сдержать это обещание он сам лишился свободы и был послан погибать на арену от меча признанного чемпиона.

К этому времени в задних рядах возник негромкий, но ощутимо сердитый ропот. Скитер не смел надеяться на то, что этот ропот направлен не против него, а против дурного обращения с ним, о котором шел рассказ.

— И тогда, — вскричала Йанира Кассондра, изящным символическим жестом поднимая обе руки, — наш Скитер победил чемпиона, но отказался убивать своего соперника! Цезарь, — в ее произношении это прозвучало почти как «кайзер», — наградил его по заслугам лавровым венцом и деньгами. Понимая, что, несмотря на победу и приз, впереди его ждет только рабство, помня, что он не освободил еще своего друга, стоявшего рядом со своим злобным господином, Скитер поступил так, как мог поступить единственно человек, одаренный улыбкой богов.

Она сознательно тянула паузу. Потом продолжила, но почти шепотом, будто сама страшась того, о чем повествовала:

— Он направил своего коня галопом прямо на стену. Вспрыгнул на всем скаку на спину несущегося галопом коня… — слушатели потрясенно ахнули, — потом вонзил острие копья в залитый кровью песок арены и перелетел через балюстраду. И пока все стражники на балюстраде разинули рты, не ожидая увидеть его рядом, он бросил тяжелый кошель с золотом, заработанным честным трудом и кровью, новому хозяину Маркуса в качестве выкупа, за свободу друга.

Где-то позади публика одобрительно загудела. У Скитера вновь зародилась слабенькая, но надежда на то, что он, возможно, переживет и это.

— И что потом? Потом наш неистощимый на выдумки Скитер, чтобы сбить со следа охотников за рабами, выдал себя и друга за важных персон. Они скрывались. Они меняли наряды и убежища, снова и снова. И когда настало время открываться Римским Вратам, Скитер организовал на улице большое смятение, чтобы выиграть время, и таким образом вернулся сам и вернул Маркуса домой.

А теперь, — голос Йаниры вдруг сделался крепок как алмаз и сердит, как застигнутая врасплох гремучая змея, — я спрашиваю вас, Найденных, какова была его награда за все это? Чудовищный штраф со стороны недоброй памяти фирмы, называющей себя «Путешествия во времени», чьи служащие используют нас на самой тяжелой и грязной работе, ни капли не заботясь о нашем здоровье, о судьбе наших близких в случае нашей смерти, о наших жизнях! У них хватило наглости предъявить ему штраф! За проход в обе стороны! А что потом? Заключение для допроса в службе безопасности, где его морили голодом, били, унижали!

И я спрашиваю вас! — вскричала она, срывая свою маску, разметав волосы, осветившись каким-то особым, священным светом, — Скитеру казалось, что он исходит из глубины ее. — Я обращаюсь к каждому из вас: справедливо ли обращаться так с человеком, не раз рисковавшим своей жизнью ради одного из нас?

Рев, раздавшийся в маленьком помещении, прозвучал громче урагана, бьющегося в узком горном ущелье.

Медленно, очень медленно склонила Йанира голову, словно обессилела от скорбной истории, которую ей пришлось открыть. Когда она наконец подняла ее, на лице ее снова была маска. И здесь символизм, догадался Скитер. Но что это значит?

— Он уже прошел испытания, — продолжала Йанира вновь лишенным эмоций голосом. — Всем вам известно, как прошло его детство, как он потерялся в чужом для него времени. Он пережил все то, что переживали мы, и хуже. И все же он выжил, вырос, но остался в душе щедр к тем, кто нуждается больше, чем он. И я спрашиваю у Семерых их новое и окончательное решение. Покарать? Или принять?

Один за другим слуха Скитера касались ответы.

Первым говорил надменный египтянин. Он произнес по-английски, но с сильным акцентом всего лишь одно слово: «Покарать».

Последовала пауза. Человек, который в первый раз переводил долгую речь египтянина, произнес очень тихо: «Принять».

Следующий отказался внять уговорам, что, если Скитер понял верно, вызвало сильное раздражение у Йаниры Кассондры.

Голосование продолжалось, минуя Йаниру: «Покарать», «Принять», «Принять», «Принять».

Скитер не был уверен в том, что расслышал или сосчитал верно. Неужели правда четверо против двоих? И что дальше?

Вперед шагнула Йанира, последний член Совета, не проголосовавший еще. Скитер ожидал услышать подтверждение того, что услышал только что.

— Четверо проголосовали за то, чтобы принять, и двое — за наказание. Поскольку угрозы разделения голосов поровну больше нет, я отдаю свой голос без труда. — Она сверху вниз посмотрела на Скитера, беспомощно лежавшего на бетонном полу у ее ног. — Я не могу отрицать того, что Скитер Джексон — мошенник, вор, человек, очаровывающий людей ради их денег и имущества.

И все же я должна повторить, что он спас жизни многих сидящих здесь своими пожертвованиями, которые он делал анонимно. И потом, не связанный ничем, кроме обещания, этот вор и мошенник рисковал своей жизнью, спасая одного из Найденных. Я признаю, мне трудно отринуть личные эмоции, ибо Маркус — отец моих детей, но меня учили этому еще в храме Артемиды: заглядывать сквозь эмоции в самую суть истины.

Вот почему, заглянув в самое сердце этого человека, в его душу, рассудив его по деяниям — всем его деяниям, — я обязана проголосовать за принятие.

Новый громогласный рев потряс помещение, в то время как Скитер смотрел, широко раскрыв глаза, на Йаниру. Он все еще не до конца верил в это. Йанира спустилась с помоста, и в руке ее блеснул нож. Скитер поперхнулся.

— Не бойся, дорогой друг! — Она разрезала стягивавшие его полосы ткани, отбросила их в сторону, помогла встать. А потом его смел поток — его хлопали по плечам, по спине, целовали, причем поцелуи не обязательно были женские. В конце концов ему начало казаться, что у него на спине остались синяки размером с суповую тарелку. Он не совсем представлял себе, что же означает это самое «Принять».

Судя по всему, Йанира заметила это — она вообще умела многое замечать по невидимым признакам. Она дала знак прекратить веселье и восстановить порядок.

— Скитер Джексон, пожалуйста, подойди к помосту.

Он медленно повиновался, пройдя через две образовавшиеся шеренги улыбающихся Найденных. Любопытство и робость продолжали бороться в нем. Он всегда не выносил неизвестности. И что ему делать, когда он подойдет? «Выказать уважение, — говорил ему рассудок раздраженно. — Мог бы догадаться сделать это раньше». Поэтому, приблизившись, он опустился на колено и поцеловал подол ее платья. Когда он осмелился поднять глаза, ее маска снова исчезла, а сама она покраснела — и еще как!

Впрочем, она быстро справилась со смущением.

— Нам надо объяснить тебе кое-что, Скитер Джексон, ибо хотя теперь ты один из нас, это только по случайности. Уроженец Верхнего Времени, ты вырос и сложился в Нижнем, с людьми, горячими, как летнее полуденное солнце на мраморных ступенях Эфеса. Ты страдал, жил и учился на ошибках. Ты мог вырасти тварью вроде торговки драгоценными камнями Голди Морран, вовсе лишенной сердца. Но этого с тобой не случилось.

Ты дарил другим — не раз и не два. Твои… злоключения… за Римскими Вратами только утвердили твое право принять эту честь, Скитер Джексон. С этой минуты и до конца твоих дней ты будешь известен всем как Найденный, ибо, хотя почти всю жизнь свою ты прожил Потерянным и изо всех сил скрывал это, Маркус смог разглядеть истину. Ты один из нас, — она обвела комнату рукой — теперь-то Скитер видел, что в нее набилось, должно быть, больше сотни мужчин, женщин, детей всех возрастов из десятков разных стран и эпох; кто-то попал сюда сквозь туристические Врата, большинство — через нестабильные. — Ты один из нас, Скитер Джексон, а мы теперь — твоя Семья.

И тогда, когда люди потянулись мимо них к выходу (многие протягивали при этом ему свои подарки — простые, скромные дары, такие, как цветок, платок с ручной вышивкой, видимо символом Найденных, коробка еды, новая пара джинсов), это и случилось. Скитер Джексон заплакал. Это началось легким покалыванием в горле, а потом у него защипало в глазах. Прежде чем сам он понял это, он плакал навзрыд, задыхаясь и трясясь всем телом. В конце концов он обнаружил, что остался у помоста наедине с Йанирой и Маркусом, не считая целой груды подарков.

— Но почему? — тихо спросил Маркус.

Йанира закатила глаза.

— Ох уж эти мужчины, — устало вздохнула она. — Это же так просто, Маркус. У него теперь есть семья.

Скитер согласно затряс головой, так и не в силах говорить. У него снова есть свой, настоящий Род! Принявший его на собственных условиях, хорошо знающий его недостатки, но все же принявший, как будто он не потерянный ребенок, дрожащий от холода монгольских ночей, панически боящийся разбудить Есугэя Доблестного или его хорошо известный гнев.

— Клянусь, — прошептал он все еще дрожащим от слез голосом, — клянусь вам, Йанира, Маркус. Я никогда не обману вашего доверия. Я снова член Рода. А я никогда не подвожу своих сородичей. Были… бывали времена, когда мне казалось, что я недостоин чьего-то участия, недостоин семьи, разве что тех, которых я принял по необходимости.

— Местных? — спросил Маркус.

Скитер кивнул.

— Не то чтобы я начал теперь красть у них. В конце концов я ведь принял их. И… конечно, это звучит дико, но… я не знаю теперь, что делать. У меня нет навыков, достойных Найденного.

Йанира с Маркусом переглянулись с видом двух заговорщиков. Потом Йанира склонилась к нему.

— У нас есть кое-какие мысли, — прошептала она ему на ухо, — которые могли бы… скажем, заинтересовать тебя. — Пару из них она описала ему сразу же, чтобы разжечь его любопытство и воображение.

Скитер вздрогнул, потом расплылся в улыбке и начал смеяться как выпущенный на волю проказливый дух. Оказывается, от него может быть не просто польза, это вполне может превратиться в настоящее развлечение!

— Леди, — он чинно пожал ей руку, — будем считать, что мы договорились

Он все еще с трудом представлял себя честным человеком. Какого черта! Предложения Йаниры были просто потрясающими.

Перед ним лежала целая новая жизнь.

Все, что от него требовалось — это держаться за нее.

— Ага, — повторил он негромко, скорее сам себе. — Договорились

Сказавши так, он вытер лицо рукавом и позволил Йанире с Маркусом подхватить часть своих подарков — сам он тащил, разумеется, львиную долю. Они проводили его из темной Залы Заседаний Совета (не забыв задуть, выходя, свечи) в залитый огнями и праздничным весельем Общий зал.

Скитер Джексон остановился и огляделся по сторонам. Сегодня — в первый раз за всю свою жизнь — он не видел ничего, кроме веселых людей, наслаждающихся лучшими днями в году.

— Эй, как насчет того, чтобы забросить все в мою берлогу и отправиться отметить это куда-нибудь?

Йанира с Маркусом переглянулись и улыбнулись.

Именно так они и сделали.