Московские джунгли

Глава 1

Алену Шмелеву многие считали баловнем судьбы, а она и не спорила.

Ей даже нравилось притворяться воздушной.

«Принцесса» была любимой из ее масок.

Нет, если надо было, она могла воплотиться и в «разбойницу», тем более что все детство и часть юности провела в таких краях, о которых и вспоминать не хочется. Но в местах тех невозможно было выжить без навыка отгонять приставшего на улице пьяницу с помощью перочинного ножа, крепкого слова и таланта вовремя почувствовать момент, когда надо вывернуться и бежать. Такие ситуации с ней не раз и не два случались. В ее городке это было нормой – девчонку красивую прижать. А то, что Алена расцветет и станет красивой девушкой, было всем очевидно уже с ее девяти лет.

Прекрасный белый лебедь в стайке пыльных помоечных голубей.

Ее родители были такими помоечными голубями: выцветшие фотографии в скудном семейном альбоме говорили, что у матери было когда-то человеческое лицо, да вот только Алена не застала этих светлых времен. На фотографиях мама была кудлатой блондинкой с озорной улыбкой, ямочками на полных белых щеках и кокетливо завитой в пуделиный куделек челочкой. Она носила красные сарафаны в горошек, туфли на каблуке-рюмочке и белую атласную ленту в волосах. Алене хотелось бы запомнить ее такой, а не той мамой, которая каждое утро грубо сдергивала с нее колючее шерстяное одеяло и хрипло командовала: «А ну в школу давай дуй!.. Нет, к холодильнику даже не подходи, в школе тебе кашу выдадут. Дармоедка!»

Нищета делает многих людей злыми. Это происходит очень быстро.

Когда-то мамину жизнь сломал один-единственный неверный поступок. Молоденькая романтичная мама… Тогда еще не мама, а просто милая Танюшенька; бабушка называла ее так, Танюшенькой, и невольно все подруги переняли, и Юра тоже. Танюшенька, студентка педагогического института, переживала боль первого в своей жизни расставания. Был у нее жених. Юра. Она до самой смерти того Юру вспоминала, хотя встречались-то они всего ничего – три месяца. Но, как это бывает в юности, эти девяносто дней вместили в себя целую альтернативную жизнь: они успели и запланировать совместную старость, и намечтать собственный домик в Ялте (разумеется, с дивным садом, где уже в феврале зацветает миндаль), и тысячи раз прошептать «люблю». Юра собирался стать летчиком.

Мама однажды пожаловалась Алене, что уже и не помнит его лица. Отец заставил порвать все Юрины фото – ревнивым очень был. А без фотографий облик померк очень быстро. Память его вытеснила. Может быть, это была такая защитная реакция ее психики – не вспоминать о былой сладости. Иначе как смириться с мраком будней, если знать, что судьба давала тебе шанс на счастье? Она могла бы быть замужем за летчиком! Могла бы не считать копейки, не штопать чулки и не терпеть мужнины побои, а перелетать из Сингапура в Марокко, пить крепкий кофе на мраморных верандах хороших отелей и носить туфли из кожи питона.

Да, Юру она толком не помнила. Но с удовольствием снова и снова рассказывала то, что в памяти осталось: высокий, сероглазый, светленький, с военной осанкой и низким голосом, от которого мурашки по коже.

Видимо, не одной Танюшеньке он казался идеалом. В юности все это быстро происходит. Как говорится, красивая и смелая дорогу перешла. Мама рассказывала Алене, что даже вены резать пыталась, и шрамы зажившие показывала – словно даже гордилась этим. Словно такая вот готовность бездарно отказаться от возможности жить и была доказательством ее настоящей любви.

И вот, оставшись без жениха-летчика, пребывая в состоянии жестокой депрессии, мама и сделала тот неверный шаг, который на всю жизнь заточил ее в аду.

Брошенная Танюшенька начала жаловаться всем подряд на горькую судьбинушку и невыносимое одиночество, и вот какая-то жалостливая подруга выдала ей почтовый адрес своего дальнего родственника, который, по словам той подруги, тоже был красавцем мужчиной, тоже высоким и с военной выправкой, тоже белокурым и с глазами цвета стали. И может быть, тоже стал бы летчиком, если бы восемь лет назад в пьяной драке не зарезал человека. И вот теперь он коротает дни в местах не столь отдаленных и с удовольствием будет переписываться с такой милой блондинкой, как она. Любит он блондинок кудрявых, так-то.

И не то чтобы Аленина мама так уж стремилась в объятия отбывающего срок убийцы… Но было дождливое лето, было так скучно и тоскливо. Терять было совершенно нечего, как ей тогда казалось. Ну и написала она небольшое письмецо, отправила.

Ответ пришел на удивление быстро. Письмо заключенного маме понравилось. Он называл ее пусть не Танюшенькой (откуда бы ему знать, ведь подписалась-то она Татьяной), но тоже ласково – Танечкой. Не сделал ни одной грамматической и пунктуационной ошибки (что для нее, как для будущего педагога, было своеобразным знаком качества). У него был слог человека, который много читает и много думает. Ну правильно, а что ему еще делать восемь с лишним лет взаперти!..

Завязалась у них переписка, и уже спустя несколько месяцев она отправилась на первое свидание. Даже специально платье сшила из белой марлевки. Идиотка. Но кто же знал. Летчик Юра был забыт. И по сравнению с новым принцем, настоящим мужчиной, казался тюфяком, горя не нюхавшим. А ведь именно пережитое горе воспитывает мужественность – это каждому романтичному будущему педагогу известно.

И пусть Виталий оказался не таким уж красивым, высоким и широкоплечим, как рекламировала подруга (честно говоря, Таня сначала в шоке от его внешности была – худой какой-то, сутулый, лицо землистое, брови лохматые и с сединой, хотя на тот момент ему было тридцать с небольшим), но зато он так влюбленно смотрел и так ласково говорил… А у Тани было богатое воображение. И она успела влюбиться заранее, заочно. Так что образ придуманного Виталия довольно быстро съел Виталия настоящего, и к концу двухчасового свидания ее сердце уже пело и вибрировало.

Уезжала Таня влюбленной и окрыленной.

А потом – письма, телефонные звонки, редкие встречи, тяжеленные сумки, которые она на своем горбу раз в три месяца тащила в колонию. Неприятие родителей.

Препятствия укрепляют любовь. Татьяна чувствовала себя практически Джульеттой. В сущности, до этой встречи у нее была такая пресная жизнь. Обычная тихая девочка из семьи инженеров, распланированное будущее – вот закончит институт, будет учить малышей писать «жи» и «ши»… И вдруг такой накал страстей!

Расписались они в колонии, тайно. Таня уже постфактум показала родителям штамп в паспорте. Отца тут же увезли на скорой с микроинфарктом. А мать сказала, что Таня может забыть о ее помощи и не рассчитывать на кусочек московской квартиры – все достанется ее брату и сестре.

Тане же все было нипочем. Впервые в жизни она чувствовала себя по-настоящему счастливой. Впервые в ее жизни появился смысл.

Прошло еще два года – и Виталия выпустили на свободу. Как она мечтала об этом дне, как сотни раз представляла себе счастье, которое начнется, когда она наконец сможет общаться с любимым без участия конвоиров и охранников!

Реальность, как водится, оказалась намного более унылой.

Да, были радостные слезы встречи, да, была целая неделя счастья… А потом все как-то покатилось по наклонной. У Виталия не было ничего, кроме комнатки в коммуналке, в доме барачного типа, в дальнем Подмосковье. Пьющие соседи, санузел на улице, картонные стены и полный беспросвет. Когда он придумал обменять свою долю в коммуналке на малогабаритную квартиру в том самом захолустном далеком городке, Тане даже не показалась такой уж чудовищной эта идея. Новые приключения, новые места… Она радостно собрала вещи и последовала за мужем, чувствуя себя почти женой декабриста.

И начались серые будни. Он устроился работать на завод. Она собиралась пойти преподавать в местную школу, но почти сразу же забеременела Аленой. Беременность была тяжелой – токсикоз, изжога, низкое давление и прочие прелести. Виталий тогда еще играл в «настоящего мужика» – щедро позволил ей не работать.

Сам он зарабатывал мало. Едва сводили концы с концами. Тане приходилось придумывать, как накормить голодного мужика изысканным блюдом из картошки и макарон. Пыталась что-то там придумывать. А он приходил с работы уставший и злой, часто срывал плохое настроение на ней.

Куда делась его забота? Почему так быстро забылись обещания превратить ее жизнь в сказку?

То есть, может быть, это и была сказка – но такая мрачноватая, средневековая, с дурным концом.

Алена родилась слабенькая и неспокойная. Плакала ночи напролет – Виталий и в этом обвинял жену. Сначала просто покрикивал на нее, потом и поколачивать начал. А Таня не привыкла к такому, не было у нее опыта противостоять хамам. Так и плыла по течению, даже почти не пытаясь барахтаться. Очень быстро потеряла себя – обабилась, посерела, начала носить бесформенные халаты, перестала подкрашивать свои кудряшки.

И пойти ей было некуда. Друзей в новом городе у нее не получилось завести. Все ее общение – это собутыльники Виталия да их жены, бесцеремонные и грубоватые. Однажды Таня в отчаянии набрала номер московской квартиры – Алене тогда уже два года было. Думала, может, мать узнает, что есть внучка, оттает, позовет к себе… Но та, едва голос дочкин услышав, просто трубку бросила.

Самое главное чувство Алениного детства – страх. Забившись под накрытый изрезанной клеенкой кухонный стол, она дрожала от страха. Мать с отцом постоянно скандалили. У них было два режима общения. Либо они перебрасывались короткими фразами: «Яйца на завтрак свари», «Вот деньги, много не трать, это на два месяца», «Заткни эту малолетнюю сучку, хочу выспаться перед сменой», – либо орали друг на друга, как актеры дешевой итальянской пантомимы. Алена помнила, как однажды отец схватил мать за волосы и швырнул ее в стену. У мамы потом кровь по лицу текла, и Алена тихо плакала от страха под столом.

У нее была единственная мечта – поскорее вырасти и убраться ко всем чертям из этого ада. Повзрослеть ей пришлось рано. У матери просто не было моральных сил о ней заботиться. Лет с семи Алена заботилась о матери – позволяла той подольше полежать утром в постели, а сама вставала к плите, чтобы сварить для отца непременную овсянку.

Небольшой городок поселкового типа. Еще с советских времен сюда съезжались те, кому не нашлось местечка даже на окраине благополучной жизни, – в основном бывшие заключенные.

У нее не было друзей. Алена родилась тут и, по логике, должна была пропитаться местной культурой и атмосферой. Но почему-то этого не произошло.

Все начали говорить о том, что девка растет красавицей, когда она еще в начальной школе училась. Все обращали внимание на то, какая она рослая, какие длинные у нее ноги, какие тяжелые русые волосы и какого необычного – мутновато-зеленого – цвета глаза.

Ей было двенадцать, когда один из собутыльников отца подкараулил ее в подъезде, прижал к своей пахнущей табаком куртке, задрал ее школьное платье и начал шарить своей чумазой ручищей в ее колготках, пытаясь проникнуть под трусы. Алене тогда чудом удалось вырваться. Она, конечно, все рассказала отцу, но тот встал на сторону дружка: мол, наверняка она сама заигрывала, потому что вся в мать, шлюху. Мама тоже не встала на ее защиту. Не обвиняла Алену, даже утешала, но и вмешиваться не пыталась.

– Ты, дочка, в подъезде лучше больше одна не шастай.

– А что мне делать? Ты меня в школу, что ли, провожать будешь?

– Нет, но… Короче, поменьше шастай.

– А если он опять…

– Да не будет ничего! Может, ты вообще преувеличиваешь. Начиталась всякого, придумала там себе, что все в нее влюблены…

Больше Алена матери ни на что не жаловалась. А что впустую воздух сотрясать?

Прошло полтора года, и судьба подарила ей тот единственный шанс, который и позволил ей вырваться из ада и стать тем, кем она в итоге и стала. Когда-то ее мать сделала один неверный шаг – и пустила под откос свою жизнь. А вот Алена смогла улучить момент, чтобы сделать правильный шаг, – и одно незначительное событие перенесло ее в мир, который она только по телевизору и видела.

Алена посмотрела телепередачу о фотомоделях. Там показывали таких же стройных и высоких девочек, как она сама. Девочки называли свой рост и вес и хвастались, что за одну съемку они могут заработать в худшем случае сто долларов. Алена записала их фамилии и название модельного агентства.

На следующий день пошла в интернет-клуб, выписала необходимые адреса, телефоны. Сделала фотографии, отправила.

И ее пригласили в Москву!

На кастинг, в Москву!

Но ей было всего тринадцать, и у нее не было денег на билет. Да и мать не отпустила бы.

У Татьяны – когда-то милой Танюшеньки! – с возрастом проснулась какая-то необъяснимая ревность к чужим мечтам о красивом будущем. И это гадкое чувство распространялось даже на собственную дочь.

Алене тогда пришло в голову, что каждой Золушке по законам жанра полагается фея-крестная. Улучила момент и позвонила в Москву бабушке – та была уже стара, но сразу почему-то поняла, что за девочка тревожит ее покой, и согласилась внучку принять.

– Только насовсем не могу, – сразу предупредила она. – У меня пятеро внуков. Таню я видеть не хочу, да и отец тоже. Мои другие дети такого не поймут. И на прописку не рассчитывай.

– Да не нужна мне прописка, ба, – заверила ее Алена. – Мне бы просто в агентство то попасть. И все.

Бабушка согласилась принять ее на неделю. Оплатила для Алены билет. Матери все она в самый последний момент рассказала. Какой был скандал – окна звенели! Мать орала, что Алена поедет в Москву только через ее труп. Но Алене опять повезло – в тот день отец получил зарплату и премию, у него была выпивка и королевская закуска – икра минтая, соленые огурчики, крабовые палочки, салат из дальневосточных водорослей, свежайший черный хлебушек.

– Пусть валит! – стукнул кулаком по столу отец. – Все знают, что эти ваши модели – шлюхи! А шлюхи много зарабатывают. Аленка будет нам деньги посылать.

– Совсем допился, ей тринадцать! – орала мать.

– Во-первых, почти четырнадцать. Во-вторых, малолетки стоят дороже.

Спустя сутки после этого разговора Алена уже сидела на крохотной кухне московской бабушкиной квартиры. Бабушка рассматривала ее с каким-то брезгливым любопытством, как таракана. И все время повторяла, что денег лишних у нее нет и что Алене лучше не рассчитывать на ее покровительство. Даже как-то обидно было. Все-таки бабушка родная, первая их встреча. Но Алена все равно была ей благодарна – приютила же, не бросила в беде родную кровь.

В модельном агентстве от Алены все пришли в восторг. Такое редко случается. Москва обесценивает девичью красоту – слишком уж много здесь девиц на разный вкус. Но внешность Алены показалась всем коммерческой и нестандартной. Редкое сочетание. Не просто изюминка, а модная странность, которую можно продать. Все говорили, что она похожа на кошечку – такие необычные высокие скулы и раскосые глаза.

Она не стала сразу говорить о своем бедственном положении. Представилась москвичкой из благополучной семьи. А уже когда фотографии для портфолио были сделаны (оплатила их бабушка), когда Алену забронировали для участия в показе мод, когда ей предложили прийти на кастинг и даже авансом пообещали снять в рекламе бальзама для волос, – тогда-то и пришлось извлечь из кармана этого порванного и фальшивого козырного туза.

Как ни странно, в агентстве отнеслись к ее ситуации с пониманием. К бабушке Алены пришел юрист, и они о чем-то долго беседовали на кухне. Потом бабушка звонила беспутной своей дочери, Татьяне, и кричала, что та свою жизнь испортила, а теперь и за девочку взялась. Были подписаны какие-то документы – Алена не вдавалась в подробности. В следующий раз в родной городок она вернулась только на похороны отца – спустя почти десять лет с того дня, когда самолет унес ее в Москву. Мать она сначала не узнала даже. Та как-то скукожилась, усохла, как отживший свое древесный гриб. Даже голос мамин стал чужим, хриплым и тусклым, теперь мать много курила. И запах стал чужим: от нее несло дешевым польским дезодорантом и крепким табаком. Чужая женщина сидела за поминальным столом напротив Алены и этим чужим голосом рассказывала ей о чужой жизни.

Алена слушала рассеянно, думала о своем. Почему есть люди волевые, готовые подняться столько раз, сколько злодейства судьбы швырнут их на землю, и вот такие, амебные, которые просто плывут по течению.