Московские повести

ОБ АВТОРЕ И ЕГО РАБОТЕ

Несколько лет тому назад ехали мы с Львом Разгоном пыльной дорогой между сопок и даурских березок. Над нами опрокинулось огромное синее небо. Может, оттого, что была такая синева, чудился мелодичный звон. Ничем не замутненный, он был тишиною, никогда мною не слыханной. Стояла в Забайкалье изначальная осень.

С берегов Шилки мы ехали к берегам Аргуни. Потом из Нерчинского завода — в Горный Зерентуй и Кадаю, в Акатуй и Александровский завод. Взгляните на карту: Читинская область. Загляните в историю: окаянный гром кандалов — декабристы и разночинцы, герои баррикад и подпольщики кануна Октября.

Мы встречались с горняками, колхозниками, школьниками. И даже дошкольниками: мамы и папы приводили малышей. Литературные вечера заканчивались поздно. Уже горели звезды, такие яркие, точно зажглись впервые.

Я вспоминаю сейчас нашу поездку потому, что думаю о Льве Эммануиловиче. Легкий, подвижный, в пиджачке, при галстуке, он исколесил с нами сотни километров, не признавая «щадящий режим», рекомендованный медиками. Случалось, уставал телесно, физически — не случалось, чтоб уставал душевно.

В его интересе к прошлому не было ничего музейного. Я понял тогда, что история для Льва Разгона не лавка древностей, а нечто интимное, но вместе с тем и то, что влияет на современность.

В его внимании к людям не было ничего от ловца-беллетриста, заносящего в блокнотик любопытные местные речения. Я понял тогда, что современность для Льва Разгона не просто текущие обстоятельства, а нечто близкое, важное, что влияет на постижение прошлого.

Из этой причастности возникает проза Льва Разгона.

Перед вами две повести. Содержание излагать не стану: хорошие книги всегда проигрывают от пересказа. Но коль скоро «Один год и вся жизнь» и «Сила тяжести» принадлежат историческому жанру, попробую обозначить кряжевую особенность.

Слыхивал: притащат домой дюжину книг да и строчат, строчат...

Начну с того, что дюжиной не обойдешься. Будь то мемуары или научные трактаты, публикации частной переписки или документов. Не обойдешься и усердными разысканиями в архивах, весьма заманчивыми.

Но что правда, то правда: источники необходимы. Как цветы полевые и цветы садовые необходимы пчелам. Вот только надо знать, каково достается пчелам. Представьте, ради ста граммов меда каждая из них берет взятки с миллиона цветов, совершая полет в 46 000 километров.

Могут усмехнуться: ну, значит, надо запастись терпением.

Да, несомненно, однако не торопитесь. Разве нектар и мед тождественны? Нектар, объясняют ученые, подвергается продолжительной и пока для нас таинственной обработке. Слышите: таинственной! Вот в этом и весь смысл. С пчелой, дайте срок, разберутся. С тайной творчества неизмеримо сложнее. Она всякий раз — исключение. Не исключение из правил, а, как правило, исключение. Если, конечно, имеешь дело с подлинным творчеством.

Книги и архивные документы подобны строительным материалам. Здания возводит и заселяет художник. Его знания и его вдохновение действуют в сердечном союзе.

У Багрицкого есть стихотворение «Суворов». Опальный полководец живет в деревне: сапоги со сбитыми каблуками, вата в старческих ушах, окрик на возницу: «Поезжай потише!» Но вот курьер — полководца призывают в Петербург. Он подходит к шкапу, достает ордена и шпагу и становится «Суворовым учебников и книжек».

Что оттенил поэт? Совсем не то, что плох «Суворов учебников и книжек». Другое! Не нужно показывать Суворова на котурнах, увеличивающих рост, в театральной обувке, которую некогда надевали актеры, изображая античных богов.

Настоящему художнику нет надобности применять лак и размахивать кадилом. Лак, убирая зазоринки, убивает теплый запах дерева. Сквозь кадильный дым видны не лица, а лики.

Проза Льва Разгона часто сурова. Не потому только, что этот улыбчивый, деликатный человек познал не один фунт черного лиха, а потому, что пишет о революции и революционерах.

Лев Разгон не прибегает к украшательству людей и событий. Не потому только, что это неприемлемо для исторического жанра, но и потому, что социальные бури не уложишь в изящные схемы.

Льву Разгону исполнилось семьдесят пять лет.

Хотелось бы, чтобы он работал еще долгие годы.

Хотелось бы, чтобы мы опять ехали по пыльной дороге между сопок и даурских березок, прислушиваясь к звенящей тишине прекрасной забайкальской осени.

Юрий Давыдов