Московский клуб

Пролог Москва

В первом часу ночи к парадному входу жилого дома из желтого кирпича на улице Алексея Толстого медленно подкатила роскошная черная «Чайка». Припарковав машину, шофер выскочил из нее и поспешил открыть дверцу перед своим пассажиром — одним из наиболее влиятельных членов ЦК КПСС. Тот вылез из машины и небрежно кивнул в знак благодарности. Зная, что шеф неравнодушен к всевозможным знакам внимания, шофер слегка поклонился, затем сел обратно в машину и… поблагодарил Бога за то, что тревога в его глазах осталась незамеченной.

Отъехав от желтого дома на достаточное расстояние, он вставил в магнитофон кассету с записью Брюса Спрингстина, купленную его женой Верой на черном рынке, и включил на полную мощность. Хриплый голос певца сотрясал приборную панель лимузина, бухающие звуки низких частот были слышны даже через бронированную толщу «Чайки». Мощные аккорды успокаивали его нервы.

Он вел машину и думал о своей Верушке, о том, что, когда он вернется домой, она уже будет спать в теплой постели, об ее распухшем бюсте, обтянутом шелковой ночной сорочкой, о заметно увеличившемся животе, в котором рос их ребенок. Она будет спать, как всегда, крепко и безмятежно, ничего не зная о тайне своего мужа. Он скользнет под одеяло, она проснется, и, окутанные тонким ароматом духов «Подмосковные вечера», которыми жена обычно пользовалась в те дни, когда он работал допоздна, они займутся любовью…

По наклонному скату он въехал в подземный гараж, где на точно определенных местах стояли «Чайки» и «Волги», принадлежащие другим обитателям желтого дома на улице Алексея Толстого — представителям советской правящей элиты всех рангов. Внутри помещение было неярко освещено прожекторами, и он с удовлетворением отметил, что, кроме него, в гараже никого нет. Это была удача.

Он поставил машину на место и еще раз хорошенько осмотрелся, нервно и несколько не в такт отстукивая пальцами музыкальный ритм. Он выключил мотор, но дослушал песню до конца; затем в полной тишине, нарушаемой лишь стуком его сердца, прислушался. Ему было страшно. В какой-то момент ему показалось, что он заметил на дальней стене силуэт какого-то человека, но это оказалась всего лишь искаженная тень одной из «Волг».

Он вышел из машины и открыл заднюю левую дверцу. Изнутри пахнуло дымом любимого шефом «Данхила», которым пару часов назад был заполнен весь салон «Чайки».

Вместе со своим товарищем член ЦК возвращался из пригорода Москвы с секретного задания, и они, желая поговорить с глазу на глаз, подняли в машине стеклянную панель, отделяющую заднее сиденье от водительского. Шофер внимательно вел машину, делая вид, что не осознает важности происходящего. Но он отлично понимал, что его шеф втянут во что-то очень опасное, во что-то действительно страшное, в такое, что он должен был скрывать от всех остальных членов ЦК. Явно происходило нечто поистине ужасное.

В течение нескольких последних недель шоферу приходилось возить своего шефа на секретные встречи с другими влиятельными людьми, всегда поздно вечером и всегда окольными путями.

Он знал, что ему доверяли беспрекословно. Его считали самым рассудительным из шоферов этого гаража, человеком, на которого можно положиться. Люди на заднем сиденье верили ему безгранично.

Он опустил стекла и начал пылесосить сиденья маленьким портативным пылесосом. Шеф был заядлым курильщиком, но очень злился, если утром в машине пахло окурками. Эта обычная, повседневная работа подействовала на его нервы расслабляюще.

Покончив с уборкой, он еще раз внимательно осмотрелся, чтобы убедиться опять, что в гараже никого нет, кроме него. Сердце его забилось учащенно — наступил решающий момент.

Он склонился к мягкому кожаному сиденью, подсунул руку под обивку и начал ощупывать стальные пружины. Наконец он нащупал и вытащил из углубления холодный металлический брусочек. Любого другого человека этот предмет вряд ли заинтересовал бы — какая-то черная железная штучка, возможно, деталь механизма, расположенного под сиденьем. Но это было совсем не так. Он нажал на крошечную кнопочку сбоку, и на ладонь выскочила микрокассета.

Быстро спрятав ее в карман, он опять установил микромагнитофон западного производства под сиденьем, вылез из машины, запер ее и, тихонько насвистывая какую-то мелодию, направился к выходу.

Система связи была достаточно проста: днем, когда его шеф обычно заседал в здании ЦК на Старой площади, он должен был заходить в винно-водочный магазин на Черкасском бульваре и спрашивать у лысого продавца бутылку водки. Если ему давали перцовку вместо простой белой водки, это означало, что надо было быть особо осторожным. Но сегодня он купил обычную русскую, значит, повода для беспокойства не было.

На улице было темно, пусто и мокро от прошедшего недавно дождя. Он вышел на Садовое кольцо и пошагал на юг, по направлению к площади Восстания.

Несколько весело хохочущих девушек, наверное, студенток, затихли, проходя мимо него, — их, видимо, смутил его аккуратный мундир сотрудника восьмого управления КГБ с голубыми милицейскими погонами. Оказавшись за его спиной, они опять захихикали.

Несколько минут спустя он начал спускаться по бетонной лестнице в один из московских общественных туалетов.

С каждым шагом запах мочи становился все сильнее. Гранитно-бетонное помещение было залито тусклым светом грязных ламп, и в желтоватом свечении были видны расколотые фарфоровые писсуары, умывальники и ободранные деревянные перегородки.

Гулко прозвучали его шаги. В туалете никого не было — кто, кроме пьяного или какого-нибудь бродяги, пойдет в это ужасное место в час ночи? Он вошел в одну из кабинок и заперся на задвижку. Внутри жутко воняло, и он закрыл нос платком. Проклятые вонючие москвичи! Сдерживая дыхание, он нашел на исписанной разными надписями стене место, где кирпичная кладка была особенно неровной, и начал вытаскивать один из кирпичей. Тот поддался медленно, осколки застывшего строительного раствора посыпались на цементный пол. Он ненавидел этот тайник гораздо сильнее всех остальных — сильнее, чем булочную, обувную мастерскую или почту. Но он понимал, что в выборе этого мерзкого грязного места была определенная логика.

Небольшой, обернутый газетой сверток лежал в углублении за кирпичом — они, как всегда, были пунктуальны. Он вытащил его и быстро распаковал. Кроме пачки денег (он даже не стал их пересчитывать, так как они никогда не обманывали его), там лежала еще и новенькая кассета в целлофановой обертке.

Дрожащими руками он положил все это в карман, засунул в тайник записанную кассету и заставил его кирпичом.

Именно в этот момент послышались шаги. В туалет кто-то вошел. Он на мгновение замер и прислушался. Звук шагов был какой-то странный, как будто вошел кто-то в валенках. Но это полнейшая чушь, ведь их уже почти никто не носит, кроме стариков или нищих.

Он начал себя успокаивать тем, что это общественное место, и нет ничего странного в том, что сюда заходят люди; что это, конечно, не кагебист и ему ничего не угрожает. Он попытался слить воду и чуть не выругался вслух — бачок был поломан. Затаив дыхание и дрожа от страха, он опять прислушался. Шаги затихли.

Медленно и осторожно он отодвинул задвижку, выглянул из кабинки и увидел напугавшего его человека. Это был пьяный старик. Жалкий старый пьяница в валенках, залатанных штанах и дешевом синтетическом свитере, бородатый, лохматый и грязный, стоял, съежившись, в углу у умывальника.

Шофер облегченно вздохнул. Через четверть часа он окажется в Верушкиных объятьях. Постепенно выпуская воздух из легких, он бесцеремонно кивнул старику. Тот взглянул на него и прошепелявил:

— Дай рубль.

— Иди отсюда, старик, — ответил шофер и направился к выходу.

Бродяга зашаркал за ним, воняя перегаром, потом и табаком. Они вместе поднялись по лестнице и вышли на улицу.

— Дай рубль, — повторил старик.

Шоферу показалась странной настойчивость в глазах пьяницы, которая явно не вязалась со всем его рассеянным видом. Он повернулся к бродяге и сказал:

— Пошел вон, ста…

Но закончить фразу он не успел. Безумная боль пронзила мозг, тонкая проволока — должно быть, удавка — впилась в горло, и последним, что он услышал, было слово «предатель», которое прошипел ему в лицо совершенно трезвый старик.

Лицо шофера налилось багровой краской, глаза вылезли из орбит, язык вывалился изо рта; но в последние секунды своей жизни, уже в бреду из-за нехватки кислорода, он почувствовал какую-то непонятную, дикую радость, что он хорошо замаскировал тайник, что последняя миссия выполнена безукоризненно: удивительное, чудесное ощущение странной победы. После этого все потемнело и свет померк для него навсегда.