Московский выбор. Альтернативная история Второй мировой войны

Предисловие к изданию 2001 года: альтернативные войны

Человеческую историю часто представляют как огромную и переплетающуюся паутину событий. За этими событиями лежат бесконечные перекрещивающиеся нити причинно-следственных связей, впереди — равно бесконечные перекрещивающиеся нити последствий и результатов. Историк выбирает какой-либо момент и отслеживает эти нити как в прошлое, так и в будущее.

Возьмем, например, русскую революцию 1917 года. Одним из основных факторов, вызвавших ее, является критическая нагрузка на страну в виде трех лет бездарно ведущейся войны. Одним из результатов революции явилась ускоренная индустриализация России. Однако если бы план Шлиффена сработал в августе 1914 года и Германия завершила бы войну победой в том же году? Случилась бы в этом случае революция в России? А если бы не случилась — произошла бы в России ускоренная индустриализация?

Естественно, у русской революции были и другие причины. Но я думаю что вполне можно предположить, что усталость от долгой войны, в какой-то степени сформировала характер будущего переворота. Без этого напряжения история пошла бы по-другому, не только в деталях, но, возможно, и в сути. И одной из этих деталей был бы темп индустриализации России.

В истории полно таких «а что если». Что, если Иуда не предал Христа? Что, если бы Блюхер не прибыл вовремя на Ватерлоо? Что, если бы у аргентинских ВВС в 1982 году было бы больше ракет средней дальности? В свое время эти вопросы звучали бы серьезно, но сейчас они всего лишь пища для размышления, интересные, но не относящиеся к делу темы. Размышления мы приберегаем для настоящего. Что, если Саддам Хусейн заимел бы ядерное оружие? Что будет с НАТО, если США все же решит послать на войну поколение «звездных войн»? Через двадцать лет историки будут анализировать последствия этих событий, буде таковые случись — потому что это мы и называем историей.

Со Второй мировой войной историки тщательно разобрались. Все ключевые события и решения разложены по полочкам, встроены в контекст, причины и последствия дотошно проанализированы. Историки-традиционалисты упоминают варианты типа «что если» лишь мельком. «Размышлять, что было бы — есть занятие бесплодное», — говорят они и далее нехотя посвящают пару абзацев именно этому. Они признают, что в этом есть своя прелесть, но, как и политики, признающие демократию, предпочитают держать ее под контролем.

В последнее время растет число работ, посвященных Второй мировой войне, которой не было. Эти книги можно условно разделить на две главные категории: военные игры и художественная литература. Военные игры обычно сосредотачивают свое внимание на чисто военных аспектах некой гипотетической военной ситуации, как правило, непродолжительной. Великолепными примерами таковых являются книги Кеннета Макси «Вторжение, которого не было» (хроника вымышленного немецкого вторжения на Британские острова в 1940 году) и Питера Цаураса «Катастрофа в «День Д» (переписанные события первых дней июня 1944 года). Но в таких книгах, как правило, практически нет места — а зачастую и желания — освещению основных процессов, определяющих ход войны в целом.

Что касается художественной литературы, то в этой области можно выделить несколько выдающихся произведений, как например повесть Филиппа Дика «Человек в высоком замке». Должен сразу оговориться, что именно книга Дика вдохновила меня на написание моей работы. Действие повести Дика происходит в мире, где во Второй мировой победили Германия и Япония, а один из персонажей повести написал историю войны, которой не было и в ходе которой державы Оси были побеждены. В своей книге Дик посвятил много страниц размышлениям о сущности человека и умудрился высказать свои мысли о современной Америке, нацизме и прочем. Но, в общем, его особенно не интересовало, мог ли его выдуманный мир действительно случиться в реальности, его больше волновало, какие события в этом мире происходили, случись таковой на самом деле.

В этой книге я попытался написать историю Второй мировой войны, которая могла случиться как теоретически, так и практически. Временные рамки — тринадцать месяцев мирового конфликта — для обычной военной игры узковаты. Возможно, эту книгу стоит считать «исторической игрой», если так, то я надеюсь акцент здесь будет сделан на слове «исторической». Это не художественная литература, в книге есть определенные ограничения, налагаемые военными, политическими и социо-экономическими условиями.

Я не снабжал немцев бомбардировщиками дальнего действия, которыми они сами себя не озаботились снабдить. Равно, как я не увеличивал промышленную базу военной машины Японии или не считал вторжение немцев в Россию благом, происходившим под эгидой освобождения. Стремись национал-социализм к освобождению славян, пусть и от большевизма, он не был бы собой. Равно, как и гитлеровская Германия не создавалась последовательно с заранее продуманным планом. Государства, построенные на «романтическом» решении проблем развивающегося капитализма, не формируются в неромантической манере, даже ужасы холокоста творились в основном не согласно какому-то плану, а просто по принципу уничтожения евреев. А будь промышленная база Японии больше, то вряд ли она ввязалась бы в войну вообще. Эти факты являются «данностью» и не изменялись в угоду желаниям. Наоборот, raison d'etre (смысл существования) альтернативной истории заключается в том, чтобы окинуть свежим взглядом основные события реальной истории, изменив немного основные события, лежащие на поверхности.

В этой альтернативной войне я допустил только две основные перемены нормального хода событий. Первая случилась в 1-й главе, вторая — в 5-й. Эффектом этих перемен явилось получение немцами и японцами значительных военных преимуществ, без кардинальных изменений основной исторической ситуации. Все остальные события и альтернативная история войны проистекают из этих двух перемен. До момента первого узлового события, случившегося 4 августа 1941 года, ничего изменено не было.

Я не делал попыток сравнить «альтернативную» войну с «реальной». Эта альтернативная война написана так же, как если бы она произошла на самом деле, была бы неприкрытой ложью, размером в 100 000 слов. Те, кто любит разбирать, где правда, а где вымысел, пусть заглядывают в раздел «Примечания и ссылки», в котором я привел настоящие цитаты реально существовавших людей и список второстепенных вымышленных персонажей. Все основные действующие лица были и есть реальными людьми, они действуют так, как могли бы с большей долей вероятности действовать, окажись они в описанных ситуациях.

Я хотел бы поблагодарить Хью Миллера за его огромную помощь, касающуюся медицинских деталей болезни Гитлера, Мартина Нобла за его дружеское участие в подготовке первого издания книги и выразить свою признательность покойному ныне Роджеру Паркинсону за его идеи, высказанные в процессе написания книги.

Дэвид Даунинг, 2001

Пролог

Черчилль прочитал заключительный абзац доклада: «С нашей точки зрения создание атомного оружия абсолютно реально, и для его производства необходимо предпринимать максимум усилий». Он отложил стопку бумаг на сиденье рядом и уставился в окно, наблюдая за великолепным шотландским пейзажем. Западные склоны Кайрнгорма все еще находились в тени, гора представала, как огромная плита, на фоне светлеющего неба. Атомная бомба и утренняя слава! Премьер-министр Британии откинулся на сиденье и задремал.

Поезд направлялся на север. Состав покинул лондонский вокзал Марилебон предыдущим вечером и сделал одну коротенькую остановку на загородной станции Чекере, для того чтобы принять на борт премьер-министра. Сейчас на часах было 7.30 утра, 4 августа 1941 года.

Также в поезде находились начальник Имперского Генерального штаба, начальник Главного морского штаба, заместитель начальника Штаба ВВС и около полусотни других людей, являвшихся центром военной машины Великобритании. Просыпаясь, завтракая, работая с документами, все они направлялись в Скапа-Флоу, базу ВМС Великобритании на Оркнейских островах. Этим вечером они должны были взойти на борт «Принца Уэльского», новейшего британского линкора, чтобы затем отплыть к Ньюфаундленду для встречи с американским президентом.

Британские военачальники везли с собой планы и схемы, предназначенные для дальнейшего продолжения войны с Германией и Италией. Также в личном багаже Черчилля находилась книга «Капитан королевского флота Хорнблауэр» С.С. Форрестера.[1] Черчилль намеревается прочитать ее во время морского путешествия. Неделю спустя он телеграфирует министру иностранных дел Оливеру Литтлтону в Каир, что «Хорнблауэр» — это великолепно!» Штабным офицерам придется провести несколько беспокойных часов попытках понять, какую из военных операций Черчилль имел в виду.

Британская публика, находящаяся в неведении относительно одиссеи Черчилля, тем временем спешила насладиться теплым августовским днем, на который пришелся выходной. Поезда, направлявшиеся в сторону моря и за город, были переполнены горожанами, стремившимися насладиться летним солнцем либо же повидать своих детей, загодя эвакуированных. 15 000 человек пришли посмотреть на командный матч по крокету: «Миддлсекс-Эссекс» IX против «Кент-Суррей», закончившийся счетом 412:6. 102 очка своей команде принес У.Дж. Элдрич и, как написала «Таймc», явил себя настоящим «командиром эскадрильи, в самом благородном смысле этого слова».

Война все же была большим, чем источник для сравнений, откуда черпали свои фразы корреспонденты. В ежедневной сводке из Каирского штаба, опубликованной в газетах утром 4 августа, говорилось, что «в районе Тобрука и на ливийской границе без перемен». На последней странице была фотография нового танка «Крестоносец», все надеялись, что с помощью него ход войны в пустыне повернется в пользу англичан. «Таймc» с гордостью писала о нем как о быстрейшем танке в мире. То, что «Крестоносец» ломался гораздо чаще, чем следовало, бы еще не стало очевидным фактом.

Кампания в России заняла полстраницы. Московский корреспондент сообщал, что Смоленск все еще находится в руках русских. Как доказательство этому он приводил рассказ об артистической бригаде, выехавшей из Москвы в предыдущую субботу, чтобы дать концерты для защитников Смоленска. Маловероятно, однако, что их встретил теплый прием — город пал двумя неделями раньше.

Пафосное сообщение о том, что «в рейхе распространяется скептицизм по отношению к войне», не было подкреплено никакими доказательствами, но, по-видимому, чтобы как-то сгладить эту оплошность, на следующий день была опубликована заметка, в которой говорилось, что «в тех городах, на которые совершили налеты королевские ВВС, зафиксирован рост самоубийств».

Что касается Дальнего Востока, то, следуя примеру США, другие страны также замораживали японские активы, у них находящиеся. До прямого столкновения западных держав с восходящим солнцем оставалось еще четыре месяца, но уже сейчас «Таймc» с удовлетворением отмечала, что «вся Британская империя объединилась сейчас с Соединенными Штатами в экономической войне против Японии».

Исчезновение Рузвельта с глаз американской публики было обставлено с меньшей секретностью. Предыдущим вечером президент на своей яхте «Потомак» отплыл с базы подводных лодок в Нью-Лондоне. Официальной причиной была названа необходимость полного отдыха.

Американские газеты, подобно своим английским эквивалентам, были заполнены той же смесью военных сводок и мнений экспертов-аналитиков. Менее солидные издания 4 августа давали сообщения о побочном эффекте войны — «шелковых бунтах», случившихся в предыдущую субботу. С ухудшением торговых отношений с Японией импорт шелка стремительно рухнул, и указ Рузвельта, запрещающий производство шелка-сырца для любых целей, кроме военных, посеял панику среди американских женщин. Угроза «чулочного голода» привела к полномасштабным битвам в универмагах по всей стране. Даже лондонская «Дэйли Миррор» привела на своих страницах рассказ об этих «битвах», с ехидным удовольствием описывая «силовые методы, которые применяли крепко сбитые чикагские домохозяйки».

Тем временем президент, находящийся вне поля зрения любопытных глаз чикагских домохозяек, перешел с яхты «Потомак» на крейсер ВМС США и продолжил путь на север, к Ньюфаундленду. Свита президента также везла с собой планы продолжения войны, в данном случае еще необъявленной. Но время уже поджимало. У Рузвельта находился с собой интересный документ, который президент намеревался показать Черчиллю. Это была копия японской шифровки, перехваченной и расшифрованной в предыдущий четверг. «Ради спасения собственной жизни, говорилось в ней, Японская империя должна предпринять меры, чтобы взять под контроль сырьевые ресурсы южных морей. Необходимо немедленно предпринять шаги, позволяющие разорвать на части усиливающееся окружение Японии, которое создано под контролем и с участием Англии и США, действуя подобно хитрому дракону, до поры притворяющемуся спящим».

Рузвельт понимал, что это означает. Как понимал и Корделл Халл, госсекретарь США,[2] приступивший после шести недель отсутствия по болезни к выполнению своих обязанностей. Кое-кто считал, что его болезнь носила скорее дипломатический характер, нежели реальный, лишний раз доказывающая, что жесткая позиция Халла по вопросам внешней политики была не в почете у администрации президента. Халл моментально поспешил разочаровать эти ожидания. События прошедших недель, заявил он журналистам, еще раз подтвердили, что «мировые шаги, направленные на завоевание посредством силы, сопровождаемые способами правления людей на покоренных территориях, своими корнями уходят в дикость и варварство». Американским ответом на такое должен стать постоянно увеличивающийся выпуск военной продукции «как для нас, так и для тех, кто сейчас этому сопротивляется».

За четыре тысячи миль, в городке Мантуя, что на севере Италии, Бенито Муссолини произносил напутственную речь перед дивизией чернорубашечников, отправляющейся на русский фронт. Его речь эхом вторила манихейскому видению мира, озвученному Халлом: «Стороны обозначены предельно ясно, — восклицал дуче. — На одной стороне — Рим, Берлин и Токио, на другой — Лондон, Вашингтон и Москва. У нас нет ни малейшего сомнения, каким будет исход этой великой войны. Мы победим, потому что история показывает нам, что люди, представляющие старые идеи, должны освободить место людям, представляющим идеи будущего!»

Тем временем в России продолжались яростные сражения, не оставляющие времени для таких пышных речей. Советские лидеры, несомненно, согласившиеся бы с последней фразой Муссолини, в данный момент были озабочены более насущными вопросами: к востоку от Смоленска, на Ельнинском выступе, шло отчаянное сражение. Немецкие танки были всего в 80 милях от Ленинграда и их необходимо было остановить, а в степях, к югу от Киева, постепенно вырисовывались контуры грядущей катастрофы.

Но в самой Москве, единственной из воюющих столиц находившейся под непосредственной угрозой захвата, настроения были выше, чем две недели назад. Посланник Рузвельта Гарри Хопкинс только что отбыл из столицы СССР — в настоящий момент он ожидал Черчилля на борту «Принца Уэльского» — среди населения было распространено мнение, что он предложил щедрую американскую помощь. Более важным было то, что с центральных фронтов поступили хорошие новости в противовес плохим, доносившимся с более далеких северных и южных фронтов. Враг был остановлен у Ельни! За две недели до этого немцы были в двухстах милях от Москвы.[3] И они до сих пор находились на том же расстоянии! Возможно, рассуждали вслух оптимисты, в войне обозначился перелом. Возможно, худшее уже позади!

Возможно, что и нет. Этим вечером в Ставке верховного главнокомандования должно было состояться совещание. Приглашения распространялись по телефонам, и вскоре в направлении кремлевских контрольно-пропускных пунктов по пустынным затемненным улицам Москвы помчатся длинные черные машины. Советские партийные и военные лидеры выйдут из них и скорым шагом поднимутся в зал для совещаний, в котором решались все военные действия Советского Союза.

Той августовской ночью в зале не говорилось ничего об американской помощи — все присутствовавшие прекрасно знали, что за остававшиеся до зимы месяцы только Красная Армия способна спасти СССР. Дискуссия сосредоточилась на разгромленных дивизиях, окруженных армиях, мостах, занятых врагом, и о том, что в запасе есть дни, а не месяцы.

В Китае также шла война, но ее токийские зачинщики в настоящее время были заняты разработкой куда более амбициозных планов. Блокирование американцами японских активов и практически тотальное нефтяное эмбарго скорее подстегнуло Японию, нежели тормознуло. В тот день «Таймc» сообщила о статье японского премьер-министра, опубликованной в «Асахи». В ней он убеждал публику, что Япония должна продолжать построение Великой Восточноазиатской сферы совместного процветания. Вывод японских войск из Китая приведет к катастрофе, победа и успех «многократно оправдают все затраты». В другой статье, написанной вице-директором Совета по планированию при кабинете министров, японское население призывали довольствоваться «скромнейшими жизненными стандартами» и «отринуть либеральный индивидуализм во имя расы и нации».

Это были не просто слова. Невезучие жители Кагосимы, что располагалась на южном краю острова Кюсю, знай они об этом призыве, возможно, согласились бы с ним. Они не подозревали, что их город и залив использовался японской армией как учебный полигон для «Операции Зет», планируемой атаки на базу ВМС США в Перл-Харборе. Торпедоносцы вылетали из-за гор, что за городом, резко снижались и шли на бреющем полете вдоль железнодорожных путей, между дымовых труб и телефонных столбов, перед тем как выпустить воображаемые торпеды на волноломы в гавани. Местные жители, не ведающие, что их волноломы были условными американскими линкорами, постоянно жаловались на безобразные проделки сорвиголов-летчиков.

В 11.00 поезд с Черчиллем шел на север вдоль берегов Дорнох Фирт, находясь в ста милях от станции назначения. В Новом Борисове, в трех часовых зонах к востоку, было 14.00. Фельдмаршал Федор фон Бок сопровождал Адольфа Гитлера из штаба группы армий «Центр» к машине, ждавшей, чтобы отвезти фюрера на аэродром неподалеку. Проведя совещание с фон Боком и его командующими танковыми группами, Гитлер возвращался в свою ставку Вольфшанце, расположенную в лесах Восточной Пруссии, неподалеку от Растенбурга.

За фюрером и фельдмаршалом, идущими по желтеющей траве, наблюдали командующие танковыми группами, генералы Гот и Гудериан. Перед тем как вернуться в свои более скромные штабы, они наслаждались настоящим кофе, который подавали в штабе группы армий. Параллельно умы генералов занимал вопрос: почему фюрер не санкционировал продолжение наступления на Москву? Все высшее командование считало этот ход развития правильным. Если бы Гитлер предложил иной вариант, это было бы понятно. Ошибка, но понятная ошибка. Вместо этого он внимательно выслушал доклады, а затем начал беззаботно разглагольствовать о Ленинграде, об Украине, даже о Москве. Он не концентрировался ни на одном из направлений. Явно, что он не определился с решением. Почему он отказывался видеть очевидное?

Пока Гот и Гудериан потягивали горячий кофе и обменивались впечатлениями, кортеж Гитлера прибыл на Борисовский аэродром, где находился четырехмоторный самолет-разведчик «Фокке-Вульф-200», готовый забрать Гитлера в Растенбург. Бок отсалютовал своему командующему, впрочем, «Хайль Гитлер!» в его устах прозвучало неубедительно. Фюрер, фельдмаршал Кейтель и телохранители из СС погрузились в самолет. Через несколько минут FW.200 пробежался по грязной взлетной полосе и взмыл в небо.

Растенбург лежал в 280 милях к западу. FW.200 набрал высоту, пролетев над окраинами Минска, над немецкими инженерными батальонами, расширявшими железнодорожную колею в Молодечно, над дымящимися полями и деревнями, оказавшимися на острие германского наступления. Реши фюрер осмотреть панораму, раскинувшуюся внизу, он, без сомнения, был бы удовлетворен. Возможно, он бы даже промурлыкал несколько тактов из Gitfterdammerung.[4] Но фюрер вниз не посмотрел. Он всегда нервничал, когда находился в воздухе, и предпочитал, чтобы ему лишний раз ничто не напоминало о расстоянии меж ним и terra firma.[5]

Когда до Растенбурга оставалось около 30 миль, один из четырех моторов «Фокке-Вульфа» заглох. Пилота это не обеспокоило. Посадка, правда, слегка осложнялась, но в конце концов именно ему доверили пилотировать самолет с Гитлером по причине его выдающихся способностей.

Худшее, однако, было впереди. Сухие белорусские равнины сменились озерами и болотами Мазурской Пруссии, и погода резко поменяла характер. Над Растенбургом бушевала летняя гроза, и когда самолет подлетел к аэродрому, он неожиданно оказался в самой гуще ливня.

Для пилота самым логичным было бы продолжить полет в Кенигсберг, что в 60 милях к северо-западу, но он решил этого не делать. Вероятнее всего, за этим решением крылась излишняя самоуверенность пилота как великолепного летчика. В ту секунду, как шасси самолета безупречно коснулись посадочной полосы, он решил, что поступил правильно.

В следующую секунду он об этом пожалел, поскольку понял, в чем ошибка. Ограниченная из-за дождя видимость помешала ему правильно оценить дистанцию, и самолет сел слишком далеко на посадочной полосе.

Пилот попытался резко затормозить. Самолет с тремя работающими моторами моментально вышел из-под контроля, его занесло, вывернуло с рулежки и понесло по мокрой траве. Одно из крыльев врезалось в так некстати подвернувшийся пожарный резервуар. Жуткой силы удар развернул «Фоккер» вокруг своей оси, и наконец самолет остановился.

Через несколько мгновений аэродромная обслуга уже вытаскивала тела из покореженного самолета и транспортировала их под проливным дождем в расположенные в двухстах метрах здания. Пилот, фельдмаршал Кейтель и один из телохранителей-эсэсовцев были мертвы. Гитлер был жив, но находился без сознания.

На первый взгляд с фюрером ничего серьезного не случилось. Но когда его принесли в сухое помещение, стало очевидно, что влага на его лице вовсе не была дождевыми каплями. Это было обильное потоотделение. У него начался сильный жар, дыхание стало неглубоким и учащенным. Временами тело сотрясали спазмы, заставляя конечности выгибаться.

Фюрера немедленно перевезли из темного дождливого леса в медицинское подразделение при ставке. Там, в альпийском шале с центральным отоплением, фюрера осмотрели медики ставки и его личный врач, вечно сомневающийся доктор Морелль. Они не смогли прийти к соглашению, и вскоре в Берлин полетели шифрограммы с грифом «Совершенно секретно», требующие присутствия врачей-специалистов.

Через некоторое время в Вольфшанце прибыла группа наиболее выдающихся медиков Германии. Одним из них был доктор Вернер Зодернштерн, которого считали ведущим специалистом в области нейрохирургии. Он диагностировал множественные кровоизлияния в области продолговатого мозга и мозгового ствола. Причиной, по всей вероятности, послужило сильное столкновение головы фюрера с подголовником сиденья. Характер повреждений не являлся смертельным и у основной части мозга повреждений зафиксировано не было. Все указывало на то, что фюрер оправится и восстановит свои способности. Но никто не мог сказать когда. В каком-то особом лечении необходимости не было. Гитлер нуждался во внутривенном введении физраствора для обеспечения кровотока, и полном покое.

Зодернштерн признал, что случаи, подобные этому, очень редки и медицинская наука до сих пор не в состоянии их полностью понять. Могут пройти дни, недели или даже месяцы, прежде чем фюрер выйдет из комы. Но процесс восстановления должен быть естественным. Попытка его ускорить как со стороны пациента, так и со стороны медиков может привести к необратимым последствиям.

Нацистская Германия лишилась политического и военного руководства со стороны своего лидера на неопределенный срок.

На самолете с докторами, направлявшимися в Растенбург, также находилась группа верных соратников Гитлера, высших иерархов нацистской Германии. Раны Гитлера могли оказаться смертельными, и в этом случае немедленно возникал вопрос: кто займет верховную власть? Если же фюрер выживет, то, возможно, возникнет необходимость немного изменить существующий порядок власти до тех пор, пока вождь полностью не оправится.

Геббельс, Гиммлер и Борман прибыли одновременно с докторами, будучи проинформированы о случившемся своими представителями в ставке. Были предприняты попытки связаться с замком Вельденштейн, резиденцией Геринга, но он находился в Париже и должен был вернуться только поздно вечером. Генерал-полковник Йодль, начальник штаба оперативного руководства ОКВ (Oberkommando der Wehrmacht, Верховного командования вооруженных сил), подчинявшийся непосредственно покойному Кейтелю, уже был в ставке. Гросс-адмирал Редер, главнокомандующий военно-морскими силами Германии, фельдмаршал Браухич, главнокомандующий сухопутными силами(Oberkommando das Heer, OKX) и генерал-полковник Гальдер, начальник Генерального штаба сухопутных войск были проинформированы и ожидались в скором времени.

Все эти люди обладали огромной властью в нацистской Германии, но в конечном итоге они подчинялись исключительно Гитлеру и только ему. Никакой комплексной иерархии не было — только фюрер и его подчиненные. Каждый из них владел империей внутри империи. Если их влияние пересекалось, то все спорные вопросы решал только фюрер. По крайней мере делал это до сего дня. В течение последующих недель его подчиненные либо будут вынуждены освоить искусство взаимодействия, либо, что более вероятно, им придется оставить друг друга в покое.

По крайней мере один человек обладал номинальной властью над остальными, ибо за шесть недель до трагического инцидента Гитлер назначил рейхсмаршала Германа Геринга своим преемником. Но еще стоило посмотреть, хватало ли у Геринга сил и умения, чтобы превратить номинальную власть в настоящую. Вероятнее всего, Геринг предпочел бы наслаждаться интригами во власти, нежели взваливать на себя бремя правления.

Тем не менее именно он председательствовал на совещании в Вольфшанце следующим утром. Также присутствовали рейхсфюрер СС Гиммлер, генералы Йодль, Браухич и Гальдер, гросс-адмирал Редер, начальник Партийной канцелярии Борман и министр пропаганды Геббельс. Министр иностранных дел Риббентроп, которого никто, кроме Гитлера, на дух не выносил, поставлен в известность о случившемся не был и на совещании не присутствовал.

Протоколы этого заседания были уничтожены при бомбардировке Берлина, но мемуары Гальдера и Редера, единственных, кто пережил эту войну, сходятся во всем, кроме незначительных деталей. Первым вопросом — и причиной совещания — было состояние фюрера. Стоило ли сообщать немецкому народу — а значит, и всему миру — о случившемся инциденте? Такая новость, вне всякого сомнения, вызовет праздник в стане врагов рейха и укрепит их моральный дух. Возможно ли скрыть этот случай? Не слишком ли много людей уже в курсе случившегося? В итоге был достигнут компромисс: новость о несчастном случае будет обнародована, но информация о состоянии фюрера будет отредактирована. Сломанная рука, сломанная нога — это уже министерство Геббельса решит, как и какие детали обнародовать. В любом случае Гитлер сейчас редко появлялся на публике. Если повезет, он полностью оправится к следующей дате своего публичного появления, 4 сентября — традиционной речи, приуроченной к началу кампании по сбору средств в рамках кампании «Зимняя помощь». Если же нет, то Министерство пропаганды придумает очередную причину. Те же, кто знает истинное положение дел, будут молчать под страхом смерти.

Вторым вопросом в повестке стояло замещение должности погибшего Кейтеля. Было решено, что генерал-полковник Йодль назначается главой ОКВ, а генерал-полковник фон Паулюс, генерал-квартирмейстер вооруженных сил, сменяет Йодля на посту начальника штаба оперативного руководства ОКВ.[6]

Более никаких важных решений в тот день принято не было. Никто не был готов нарушить те границы, которые определил им фюрер. Все должно было оставаться в точности таким, «как желал это видеть фюрер» и как должен он был это обнаружить по своему выздоровлению.

И вот этот момент, хотя и вполне предсказуем, был решающим. Потому что это давало армии carte blanche[7] на Востоке — то, чего фюрер никогда бы не сделал. Конечно, никто не знает в точности, что в итоге решил бы фюрер после совещания с Боком, Готом и Гудерианом в Новом Борисове. Позже, в припадке гнева, он сказал Браухичу, что он сначала взял бы Киев, прежде чем возобновить наступление на Москву. В этом случае, заявил Гитлер, Советский Союз был бы поставлен на колени уже к концу ноября. Но, возможно, это, как и иные вспышки Гитлера, было всего лишь ретроспективной оценкой событий, спонтанно возникавших в его воспаленном мозгу. Полковник Шмундт, адъютант Гитлера, и генерал Йодль позже говорили, что Гитлер на самом деле намеревался сначала разобраться с Киевом. Если это так, то авиакатастрофа в Растенбурге полностью изменила ход войны, равно, как и ее итог.

5 августа, получивший повышение Йодль, благоразумно умолчал о намерениях своего главнокомандующего, находившегося в коме. Причина была проста: он был согласен с Браухичем, Гальдером, Боком, Гудерианом, Готом и вообще со всеми, чье мнение имело хоть какое-нибудь значение, что Москва является первостепенной целью для армии на Восточном фронте. Когда генералы из группы армий «Центр» заявили, что Гитлер не принял никакого решения перед тем, как покинуть Новый Борисов, Йодль не стал с ними спорить. Он просто заявил, что те, кто до сей поры не определился с решением, должны выполнять ныне существующее. Наступление на Москву должно возобновиться в самом кратчайшем времени.

Глава 1 «В Москву до снегопада!»

Согласно директиве № 21, изданной фюрером 18 декабря 1940 года, немецкая армия должна была «сокрушить Советскую Россию в ходе быстрой кампании». Рассчитывая на такой итог, 22 июня 1941 года восемь пехотных армий и четыре танковые группы пересекли советскую границу, уничтожили основную часть войск, им противостоявших, и продвинулись вперед на советскую территорию. В первые три недели, на волне азарта и энтузиазма, когда гусеницы танков отсчитывали победные мили, мало кто сомневался в успехе. На севере, двум танковым корпусам Геппнера оставалось пройти 80 миль до Ленинграда; на юге танковая группа Клейста рвалась в низовья Днепра. В центральной части, по обе стороны от Московского шоссе, танковые группы Гота и Гудериана дважды замыкали кольцо окружения, отрезая огромные скопления советских войск. 16 июля танки прогрохотали по руинам Смоленска, проделав две трети пути до советской столицы. Огромный кусок территории СССР, вдвое превышавший Францию, был захвачен, и около двух миллионов пленных ожидали своей участи. Без сомнения, это была победа эпического размаха.

Эпического, допустим. Но еще не победа. Вопреки тому, что предсказывал Гитлер, СССР не развалился. «Мы должны всего лишь пнуть дверь, — говорил фюрер, — и вся постройка с грохотом рухнет». Что ж, в дверь действительно хорошо стукнули, но постройка тем не менее устояла. Fall Barbarossa, план захвата России начинал расползаться по швам.

Он был слишком оптимистичным изначально. В СССР были слишком большие расстояния, было мало дорог, крайне мало открытых ровных пространств. И враги были совсем непохожи на тех, что уже были сокрушены железной пятой вермахта. У советских граждан воля к сопротивлению была не в пример выше, чем у французов, а пространств, где можно было это сопротивление организовать, куда больше, чем у злосчастных поляков. И советских войск было слишком много. Немцы с самого начала уступали Красной Армии в живой силе. Они наступали по трем главным направлениям, стратегические цели были разнесены на тысячи миль, и между ними лежала суровая местность. Сила главных ударов постепенно выхолащивалась, расстояния между направлениями ударов росли, а немецкая разведка была вынуждена постоянно корректировать данные о силе Красной Армии в сторону увеличения. Поскольку вместо каждого красноармейца, погибшего или попавшего в плен, в строй немедленно вставали двое. Немецкая лодка набирала воду быстрее, чем команда успевала ее вычерпывать. Если не предпринять радикальных мер, то рано или поздно она должна была затонуть.

У этой проблемы было только одно решение. Если члены Советского Голиафа невозможно было поразить, то удар необходимо было нанести по его нервной системе. В конце концов это основа танковой войны. Смерть посредством паралича, а не от ударов по телу. Удары должны наноситься по целям, чью важность в конечном итоге превышает их непосредственная значимость. И это необходимо успеть сделать до того, как армию втянут в войну на истощение, которую ей не выиграть.

Но по каким целям? Этот вопрос и был первостепенным в течение двух последних недель июля и первых дней августа. Гитлер еще не осознал всю полноту сопротивления русских и даже 15 июля проинформировал японского посла, что намерен начать выводить войска с русского фронта приблизительно в августе. На этот момент план «Барбаросса» пока еще развивался согласно расписанию, а это предполагало, согласно видению плана фюрером, то, что танковая мощь группы армий «Центр» в скором времени должна быть перенаправлена на север и на юг, чтобы помочь соответствующим группам армий на флангах для установления контроля на побережье Балтики и в промышленном регионе в нижнем течении Дона. По крайней мере о такой передислокации говорилось в директиве № 33, изданной фюрером 19 июля.

Браухич, Гальдер и генералы группы армий «Центр» не разделяли уверенности Гитлера и равно были не в восторге от предполагаемого изменения направления удара центральных танковых групп. Для них было очевидно, что грандиозные цели плана «Барбаросса» не могут быть достигнуты «в ходе быстрой кампании». Они настаивали на продолжении наступления по центральному направлению. Только у Москвы, доказывали они, русские будут сражаться насмерть. И только захват столицы станет тем сокрушающим ударом, который избавит армию от войны на истощение и сможет изменить ход войны. Они прямо цитировали результаты Цоссенских командно-штабных учений, состоявшихся в декабре 1940 года. «Принимая во внимание тот факт, что сохранение ресурсов группы армий «Центр», необходимых для нанесения окончательного удара по Москве, является первостепенной задачей, — говорилось в этом докладе, — то группы армий «Север» и «Юг» должны обходиться своими собственными силами. В случае если Москва взята не будет, участники КШУ предрекали «долгую и затяжную войну, вести которую немецкой армии будет не по силам».

Под таким давлением, к которому подключился даже доселе покорный Йодль, Гитлер заколебался. Директива № 34, изданная 30 июля, откладывала «на данный момент выполнение дальнейших задач и решений для 2-й и 3-й танковых групп, указанных в директиве № 33».

Такая отсрочка со стороны фюрера подготовила почву для совещания в Новом Борисове 4 августа. Все генералы требовали продолжения наступления на Москву. Гитлер же убедительно говорил о необходимости занять Ленинград, Украину и Крым, но не решался назначить ни одно из направлений приоритетным. Затем он улетел на рандеву с судьбой на Растенбургском аэродроме. Два дня спустя Гальдер приступил к черновой разработке оперативного плана захвата Москвы.

Это было непросто, поскольку места для маневра у немецкой армии было крайне мало. Гальдер не мог просто дать отмашку на безудержный, стремительный марш на столицу — это было бы в той же степени самоубийственно, как и продолжать медленное наступление широким фронтом.

Первым — и самым очевидным — сдерживающим фактором была текущая расстановка сил немецкой и советской армий. В центральном секторе условия на первый взгляд были в пользу немцев. За первую неделю августа группы Гота и Гудериана предприняли шаги, чтобы обойти мощное сосредоточение частей Красной Армии в районе Ельни. Разведывательные подразделения Гота вышли к Ржеву, Гудериан занял Рославль и расположил силы по обе стороны дороги, ведущей из Рославля в Москву. Воздушная разведка выявила, что за тонкой линией фронта у русских в этом секторе нет практически никаких резервов. Таким образом, прорыв в глубину обороны больших проблем для возобновленного немецкого наступления не создаст.

Но проблемы могут возникнуть далее, на флангах в тылу наступления. Красная Армия перебрасывала силы в район Великих Лук и Гомеля. Если наступление на Москву будет продолжено, то силы немцев, прикрывающие эти сектора, будут сильно растянуты. У группы армий «Центр» просто не хватало сил, чтобы одновременно и наступать, и защищать свои фланги. Последнюю задачу должны на себя взвалить части из других групп армий.

На севере сам ход сражений неожиданно предоставил Гальдеру уже готовое решение проблемы. По состоянию на 6 августа Красная Армия держала оборону по линии от озера Ильмень до г. Луги и далее по р. Луга до побережья Балтики. Физические особенности местности, состоявшей в основном из лесов и болот, делали применение танков крайне затруднительным, и в течение нескольких недель 4-я танковая группа, под командованием Гёппнера вязла в позиционной войне. Затем, 12 августа, советская 34-я армия предприняла наступление в районе к югу от озера Ильмень. Один из двух корпусов Гёппнера — 56-й, под командованием Манштейна — был переброшен с фронта под Лугой, чтобы разобраться с ситуацией. Что он и сделал в течение нескольких дней. Более того, теперь 56-й танковый корпус был прямо-таки идеально расположен так, чтобы возглавить северное крыло наступления на Москву.

На юге таких возможностей не представилось. Железный кулак группы армий «Юг» — 1-я танковая группа под командованием Клейста — постепенно отходила от группы армий «Центр». В районе Умани было завершено окружение группировки советских войск, имевшее решающее значение, и теперь передовые подразделения Клейста шли потоком в коридоре между Бугом и нижним течением Днепра. У них в тылу огромный киевский гарнизон продолжал сражаться против 6-й армии; севернее советская 5-я армия в районе Чернигова угрожала северному и южному флангу групп армий «Юг» и «Центр» соответственно. Для немцев данная ситуация таила немалую угрозу, и с намеренным отступлением 5-й армии за Десну в середине августа эта опасность не уменьшилась. Брешь между группами армий «Центр» и «Юг» должна быть заполнена.

Все это являлось азбучной стратегией для достаточно косных руководителей немецкого Генерального штаба. Нельзя наступать, не обезопасив фланги. Но Гальдер, в отличие от Гитлера, не усложнял проблему. Он намеревался решить ее, не дожидаясь, пока она начнет диктовать ему свою стратегию. Один из трех танковых корпусов Клейста должен быть отведен назад и передан во временное командование 6-й армии. Усиленная таким образом армия должна, в свою очередь, развернуться далее на север, чтобы установить прочное соединение со 2-й армией, самым южным подразделением группы армий «Центр». Такая ситуация, конечно, делала маловероятным захват Украины группой армий «Юг», но это было неизбежно, иначе марш на Москву продолжить было невозможно. Пусть уж Москва без Украины, чем Украина без Москвы. На данный момент немецкая армия не могла себе позволить и то и другое.

Пока Гальдер занимался целями, остальная немецкая армия прилагала усилия, чтобы разобраться со средствами. Кампания продолжалась уже семь недель, больше, чем во Франции, а вот условия для людей и для машин были не в пример жестче. Танки порядком поизносились, преодолевая то, что у русских называлось «дороги», их моторы были забиты повсеместной пылью; колесные же транспортные средства просто были порой разбиты на ухабах и колдобинах. Чтобы поддерживать темп движения, этой моторизованной армии требовался чудовищный объем запасных частей и горючего, куда больший, чем тот, с которым могла справиться немецкая промышленность. К середине августа снабжение многократно отставало от нужд фронта.

Основным камнем преткновения была широкая колея советских железных дорог. Только ветка Варшава — Полоцк с небольшим количеством паровозов и вагонов, захваченная в начале войны, отвечала техническим требованиям. Остальные дороги необходимо было переделать в соответствии с немецкими спецификациями — сузить колею. Хотя инженеры работали круглые сутки, перекладывая рельсы, им удалось пока что продвинуться только до Гомеля, Орши и Дна, и припасов, необходимых для того, чтобы группа армий «Центр» начала полномасштабное наступление, явно не хватало. Из доклада генерал-квартирмейстера от 6 августа выходило, что одновременное наступление тремя армиями в принципе невозможно, даже одновременная операция двух танковых групп потребует значительного напряжения служб МТО. Необходима была двух-трехнедельная пауза, чтобы войска могли отдохнуть, заняться ремонтом и аккумулировать необходимые припасы.

Ситуация с припасами/транспортом в секторе группы армий «Север» была лучше, чем в центре, и это укрепило Гальдера в его решении поместить основную ударную силу московского наступления к северу от шоссе Москва — Смоленск. Конечно, Валдайская возвышенность — это не самое идеальное место для ведения танковой войны, но поскольку атака в этом районе уберет угрозу северному флангу, и более того, трудностей со снабжением тут не предвидится, то с данной помехой необходимо было примириться. 56-й танковый корпус Манштейна, усиленный 8-й танковой дивизией и переведенный под командование 3-й танковой группы, должен выступить на восток, вдоль южных берегов озера Ильмень к шоссе Москва — Ленинград и затем повернуть на юго-восток, в направлении столицы. Наступление должно начаться 23 августа.

Через два дня в дело вступит группа армий «Центр». Два других танковых корпуса 3-й танковой группы Гота нанесут удар на северо-восток, в район Ржева. Оттуда один корпус продолжит движение на север, чтобы встретиться с Манштейном, и таким образом окружить несколько советских армий в Осташковском котле. Второй корпус повернет по Волоколамскому шоссе на Москву, как только позволят условия. 2-я танковая группа Гудериана не будет наступать по оси Брянск — Калуга, как предполагалось изначально, но вместо этого с помощью 4-й армии будет выдавливать мощную советскую группировку в районе Ельни и далее наступать вдоль Вяземского и Волоколамского шоссе на Москву. За этими танковыми кулаками будут идти 4-я, 9-я и 16-я армии (последнюю одолжили у группы армий «Север»), чья задача будет заключаться в сортировке пленных и установлении полного контроля над территорией. 14 августа Гальдер разослал боевые распоряжения.

У солдат группы армий «Центр» это удивления не вызвало, поскольку они, в отличие от фюрера, никогда не задумывались о наступлении в иных направлениях. На дорогах уже появились указатели «Москва — 240 километров». Боевой дух подразделений был высок, потому что конец войны был близок. Лозунг «В Москву до снегопада — домой к Рождеству!» был весьма популярен. Лишь немногие понимали, что одно необязательно предполагает другое.

3 июля, через 12 дней после начала блицкрига, Сталин обратился к советскому народу. «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!» — так начал он речь. Беспрецедентная доверительность обращения советского лидера сильнее всего подчеркивала ту отчаянную ситуацию, в которой оказался СССР. Эти слова возвещали о приходе новой реальности. Реальности, в которой были оккупированные территории, в которой необходимо было формировать народное ополчение и партизанские отряды, в которой земля должна гореть под ногами захватчиков. Реальности всеобщей войны.

Проходил июль, а враг все продолжал наступать. По всему восьмисотмильному фронту, от Балтики до Черноморья, Красная Армия погибала, отступала или брела долгими ломаными колоннами на запад, в немецкие лагеря для военнопленных. Названия городов, упоминаемые в сводках Совинформбюро, постоянно смещались на восток, а за ними следовали сообщения о зверствах, чинимых фашистами на оккупированных территориях.

Но к концу этого страшного месяца непрерывное продвижение, казалось, прекратилось по крайней мере на какой-то момент. В районе Смоленска войска стояли насмерть и жители столицы, в двухстах милях восточнее, нервно и с облегчением вздохнули.

Условия в столице были трудными, но пока еще не суровыми. В середине июня было введено нормирование продуктов, и основные вещи типа продуктов или сигарет стало доставать все труднее, особенно для тех, кто не принадлежал к льготникам. Но рестораны и театры продолжали функционировать, в театрах полным ходом ставились постоянно публиковавшиеся патриотические пьесы и спектакли. Грозная система ПВО Москвы поумерила пыл пилотов люфтваффе, немецких ВВС, совершавших ночные налеты на город, и городу пока что был причинен незначительный ущерб. По ночам многие спали в новом московском метро, а по небу скользили лучи прожекторов и спокойно висели аэростаты.

В Кремле слишком хорошо представляли себе положение дел, чтобы предаваться оптимизму. Ставка Верховного главнокомандования, собиравшаяся в старых залах Кремля, раз за разом получала плохие новости, которых становилось все больше и больше. Красная Армия была захвачена врасплох, у немцев повсеместно было тактическое преимущество, в военном отношении вермахт превосходил Красную Армию и постоянно разбивал ее части. Постоянно получая предупреждения от англичан, от своих собственных командиров, от агентов по всему миру, советское руководство тем не менее в упор не замечало угрозы и, естественно, добилось впечатляющих результатов. ВВС были уничтожены в первые часы, не успев взлететь, целые армии, подобно неповоротливым мамонтам, окружались и методично истреблялись немецкими виртуозами танкового искусства. Когда представлялась возможность атаковать, части Красной Армии устремлялись вперед подобно легкой бригаде прямо на пушки и пулеметы немцев.[8] Бестолковые в обороне, в наступлении же храбрые до безрассудства передовые подразделения Красной Армии стремительно таяли.

Кто был виноват в этой катастрофе? Уж, конечно, не рядовой красноармеец. Хотя у него не хватало того опыта и тактических навыков, которые были у противника, и вооружен он был менее современным оружием, но он сражался и продолжал сражаться с такой яростной храбростью, что немцев это начало повергать в уныние. Равно, как не виноват был фронтовой офицер. Как и его коллеги из Польши или Франции, он не мог себе представить, что внезапно на него обрушится вся мощь танковой войны.

Если кто и был виноват, то, бесспорно, Верховное главнокомандование. Говоря проще — Сталин. В первую очередь в том, что позволил немецкой армии застать СССР врасплох, во-вторых, те командиры, которые понимали, что такое механизированная война, в частности Тухачевский, исчезли в чистках 1937–1938 годов. Но, даже не принимая во внимание эти явные ошибки, невозможно было проигнорировать вывод, что основной причиной советского поражения летом 1941 года были различные приоритеты, которых придерживались лидеры Германии и СССР. Если одна страна концентрирует все свои силы на завоевании территорий, а другая — на национальном строительстве, то все шансы будут за то, что первая окажется более умелым завоевателем.

Ставке приходилось учиться жестоко и моментально. Хотя кое-какие меры были предприняты сразу: генералов, типа Рокоссовского, чьи карьеры оборвались по политическим мотивам, выдернули из лагерей и поставили в строй, вернув звания, но основная задача реорганизации, переоснащения и переобучения Красной Армии требовала огромного количества времени. А его как раз и не было.

В августе выяснилось, что те уроки, которые надо было учить как можно быстрее, вообще не были усвоены. Очередная серия фронтальных атак приводила к тому, что целые армии попадали в подготовленные ловушки, подобно медведю в западню. Именно это случилось с 34-й армией около оз. Ильмень, с 38-й — у Рославля, с 13-й и 15-й — между Гомелем и Кричевым — они просто растворились в неизвестности истории. Все наступления русских производились на хорошо защищенные тыльные фланги намечающегося немецкого наступления; провал атак русских привел Гальдера в состояние облегчения. Только у Ельни, в центральном секторе, Красная Армия весь август героически отбивала все атаки немцев. Этот успех в итоге оказался столь же фатальным, сколь и поражения на других фронтах. В Кремле его расценили как доказательство жизнеспособности линейной обороны и продолжили возводить еще две линии между Ельней и Москвой. Первая, под командованием Жукова, состояла из пяти свежих армий, расположенных на линии Осташков — Киров;[9] вторая была просто цепью земляных укреплений, вырытых московскими рабочими. Собственно, на линии фронта восемь армий Западного фронта Тимошенко держали оборону от озера Селигер до Ельни. Южнее две армии нового Брянского фронта Еременко прикрывали сектор Брянск — Орел, который советская разведка посчитала наиболее привлекательным для танков Гудериана.

Все эти линии были безнадежно тонкими. Потенциально людская мощь СССР была в буквальном смысле неисчерпаема.

Но армии нуждались не только в живой силе. За конкретный промежуток времени можно обучить и вооружить лишь определенное число людей, а оружейная промышленность, эвакуированная на восток, не могла немедленно удовлетворить потребности армии. Единственная оснащенная и обученная из советских армий — Дальневосточная, числом в 30 дивизий — находилась на Дальнем Востоке и не могла быть двинута против немцев — армия охраняла Советское Приморье и маньчжурскую границу. Это позже советский разведчик в Токио, Рихард Зорге, получил подтверждение слухам, что японцы, вероятнее всего, ударят на юг, нежели на север.

Таким образом, Красная Армия уступала врагу у стен Москвы. Весь август ставка ждала. Ждала, когда появятся дополнительные резервы, ждала сообщение от Зорге, ждала первых признаков надвигающейся осени. И наступления немцев на Москву.

23 августа, едва первые лучи солнца осветили кроны сосен, усиленный 56-й танковый корпус, дислоцированный к югу от оз. Ильмень, начал свое наступление. Дорог как таковых не было, и 8-я танковая дивизия пошла на восток вдоль железнодорожной линии на Лычково. В десяти милях к северу 6-я танковая и 3-я моторизованная дивизии направились по болотистым лесным дорогам на Крестцы, что на шоссе Москва — Ленинград. Примерно в стольких же милях к югу, в районе Демянск — озеро Селигер, моторизованная дивизия СС «Мертвая голова» прикрывала от возможных атак противника южный фланг корпуса. Продвижение было медленным, но уверенным, основную проблему представляла местность, нежели противник, лихорадочно пытавшийся заполнить брешь, вызванную недавним разгромом 34-й армии.

К ночи 24 августа 6-я танковая дивизия оседлала шоссе, а 8-я после короткого и яростного боя с ротой советских Т-34 заняла Лычково и продвигалась к Валдаю. Спонтанная контратака, предпринятая русскими у восточного берега оз. Ильмень, была без особых проблем отбита 3-й моторизованной дивизией.

На следующий день 8-я танковая ворвалась в Валдай. Сам город, несмотря на недавний налет «Юнкерсов», выглядел вполне пристойно. Там был обязательный памятник Ленину, небольшая группа административных зданий, улицы с деревянными домами, тянувшиеся от центра к окраинам. Часом позже с севера появились передовые машины 6-й танковой дивизии. Ее направили на восток, чтобы занять и удерживать важный железнодорожный узел Бологое; 8-я же должна была продолжить движение на юго-восток вдоль основной трассы на Вышний Волочек.

В Кремле недооценили ту угрозу, которую несло наступление корпуса Манштейна. В течение нескольких дней там велись споры о том, куда с наибольшей вероятностью будет прорываться противник. Мнения разделились с вероятностью 50/50 — либо по Московскому шоссе, либо в секторе Брянск — Орел; все внимание сконцентрировалось на этих участках. На сообщения о мощной танковой атаке в районе оз. Ильмень поначалу не обратили особого внимания — в Кремле решили, что противник продолжает выжимать все возможное из поражения 34-й армии, и доклады командиров частей о масштабе атаки сочли необоснованно раздутыми.

К 25 августа опасность была видна невооруженным глазом, но к тому времени у Ставки возникла иная проблема. На рассвете этого дня группа армий «Центр» — около миллиона человек и две тысячи танков — перешла в наступление. В районе Белого и вдоль основного шоссе на Москву танки Гота мощным ударом прорвали советскую линию обороны. 57-й танковый корпус направился на северо-восток, в направлении предполагаемой встречи с Манштейном, а 39-й танковый — на восток, на соединение с Гудерианом. Танки последнего прорвались сквозь советские укрепления на дороге Рославль — Юхнов; один из корпусов вклинился глубоко в тыл сосредоточения советских войск у Ельни. Малоподвижные части Красной Армии продолжали яростно сражаться против медленно накатывающейся волны 4-й армии, но ничего не могли поделать с клещами окружения, замыкавшимися у них в тылу. К 28 августа 3-я танковая дивизия Моделя установила контакт с передовыми подразделениями 7-й танковой у Лозимо, и кольцо замкнулось. Большая часть трех советских армий оказалась в котле.

Такие же клещи начали охватывать пять других армий в районе Осташкова. К вечеру 27 августа пал Ржев, и между смыкающимися зубцами оставалось 65 миль. Местность и отвратительное качество дорог оставались основной головной болью для немцев, поскольку противник был полностью занят боями с пехотными соединениями и тыл был оголен. Танки катились по пустынной сельской местности. «Это было, как во Франции, только больше леса и меньше дорог», — вспоминал позже один капитан танковых войск. 31 августа кольцо замкнулось в пяти милях южнее Торжка. Две трети советских войск, защищавших Москву, оказались заперты в Осташковском и Ельнинско-Вяземском котлах.

Первую неделю сентября немецкие части сжимали кольцо окружения, подавляя попытки прорыва и направляя сдавшихся русских солдат на запад. Окруженные территории были огромны, и большое число красноармейских подразделений смогло как-то выскочить из кольца, либо прорвавшись сквозь тонкое оцепление, либо растворившись в густых лесах. Но особой роли они уже не играли и повлиять на немецкое наступление не могли. Дорога на Москву была открыта.

2 сентября главнокомандующим силами, защищавшими Москву, был назначен Жуков. Он делал все возможное, изыскивая резервы и затыкая ими бреши в тонких линиях обороны столицы. Но их было мало, и, что самое главное — у них был приказ, в случае отступления отходить на север либо на юг от столицы, но не к ней. Падение Москвы начинало становиться неизбежным. 4 сентября Сталин принял в Кремле английского посла Стаффорда Криппса. По словам Криппса, Сталин был выведен из равновесия тем огромным грузом ответственности, лежавшим на нем. Он то обвинял нас и американцев за то, что мы его оставляем одного, то подчеркивал важность поставок алюминия, которые мы продолжали делать. Информировав меня, что с падением Москвы до самой Волги не остается никакой линии обороны, он тут же с энтузиазмом начал рассказывать о планируемом контрнаступлении на юге. От его холодной твердости, которая, казалось, всегда ему была присуща, не осталось и следа.

Среди населения также росли тревожные настроения. Сообщение о том, что «войска ведут тяжелые бои на Калининском направлении», для тех, кто привык читать между строк официальной пропаганды, значило только одно — Калинин пал и враг был в ста милях от Москвы. Когда в «Правде» было объявлено об «огромной опасности, грозящей стране», москвичи поняли, что это значит. Были и другие тревожные признаки, помимо газетных сообщений. По всему городу промышленные предприятия демонтировались либо минировались; в кремлевском дворе жгли бумаги, и черный дым подымался в небеса.

За вторую неделю сентября враг продвинулся еще ближе. Корпус Манштейна захватил мост через Волгу в Калинине нетронутым, и немецкие части пробивали себе путь к Клину.

39-й танковый корпус Шмидта вломился в Можайск. Заняв Сухиничи, танки Гудериана пошли на Калугу. На севере, в центре и на юге немецкие танки все ближе и ближе подходили к столице.

10 сентября было объявлено, что Советское правительство, дипломатический корпус и определенное количество научных и культурных учреждений эвакуируются в Куйбышев. Нигде не упоминалось о том, где находится Сталин, но вскоре стало известно, что забальзамированное тело его предшественника было вынесено из Мавзолея и увезено в неизвестном направлении.

Граждане расценили эти меры как первые признаки того, что Москва будет сдана, и некоторых из них, в частности те, кто не мог себе позволить эвакуироваться, искали иные пути самосохранения, не всегда достойные. Опасаясь голода, москвичи грабили магазины, рядовые граждане переворачивали грузовики с продуктами и выгребали содержимое. Приближение немцев заставило многих сжечь свои партбилеты, на стенах откуда-то появились листовки, призывающие избавляться от коммунистов и евреев. Со стен исчезли портреты Сталина.

Правительство реагировало соответствующим образом, стараясь подавить эти мятежные настроения в зародыше. Москва была объявлена частью прифронтовой зоны, было введено чрезвычайное положение. По городу разъезжали отряды НКВД, пристреливавшие мародеров и паникеров на месте.

Среди этого нарастающего хаоса командование предприняло последние отчаянные попытки усилить оборону столицы. Стариков, женщин и детей вывезли за пределы города и приказали копать земляные сооружения; молодежь «добровольно» сгоняли в рабочие батальоны, предназначенные для защиты основных дорог, ведущих в столицу. В Александровском саду, у Кремлевской стены, служащие изучали приемы штыкового боя. Автомобили и автобусы, реквизированные для нужд армии, везли подкрепления на запад, навстречу надвигающейся буре.

К 14 сентября Можайская линия была взломана по главным направлениям, и немцы обошли ее с севера. Даже начавшиеся осенние дожди, тормозившие продвижение немецких колонн на часы, а порой и дни, не могли остановить неотвратимую лавину. Будь немцы подальше от намеченной цели, кто знает, может быть, настрой армии опустился бы из-за этих препятствий, но сейчас, когда до Москвы было подать рукой, чтобы остановить их, требовалось нечто более мощное, чем холодный ливень.

На южном фланге танки Гудериана вышли на берега Оки, ударив по фронту Калуга — Серпухов, и двинулись далее на восток, в направлении между Подольском и Пролетарским. Единственная проблема возникла 15–17 сентября, когда армии все еще крепкого Брянского фронта Тимошенко ударили по немцам в районе Кирова. Но эта атака была жестом отчаяния, соответствующим образом спланированная. Наступавшие части Красной Армии, включая кавалерию, были разбиты вдребезги моторизованными частями, располагавшимися на флангах Гудериана. Для самого архитектора «танкового молота», который находился в ста милях восточнее, во главе удара, эта атака была из разряда текущих проблем, с которыми без труда справятся подчиненные. Гудериан рвался к Ногинску, лежащему в 40 милях к востоку, — на встречу с Манштейном.

На северном фланге мост через Дубну был захвачен молниеносным ударом. Оборонявшиеся приняли колонну немецких танков, во главе которой было несколько захваченных советских, за отступавшие части Красной Армии. Затем 8-я танковая дивизия прошла вдоль восточного берега канала Москва — Волга до Яхромы, а оттуда повернула на Загорск с целью перерезать шоссе Москва — Ярославль. Теперь в восточном направлении от Москвы отходили только две незанятые противником дороги.

Вечером 18 сентября Жуков прибыл на доклад к Сталину. Несмотря на слухи, постоянно блуждавшие по городу, советский лидер все еще находился в Кремле. Жуков доложил Ставке, что город не удержать, и предложил отвести войска на линию Ярославль — Рязань. Сталин согласился с этим.

Во время встречи Жуков обратил внимание, что Сталин вернулся в свое обычное спокойное состояние. Сталин скрепя сердце признал, что сохранить Красную Армию более важно, чем удержать Москву. Но глава Советского Союза подчеркнул, что борьба должна продолжаться на территории города. Батальоны НКВД и части рабочего ополчения должны устроить немцам небо с овчинку на каждой улице.

Ситуация на Украине обсуждалась более детально. В итоге постановили, что в дальнейшем отступлении необходимости нет. Оправданием для отвода войск может служить только угроза окружения. Также было решено, что Ставка переезжает в Горький, пока еще есть возможность это сделать. Возможность капитуляции не обсуждалась в принципе. Члены Ставки покинули совещание в 3.15 19 сентября и направились домой, собирать вещи.

Три дня и шесть часов спустя передовые части 18-й танковой дивизии встретились с ударными подразделениями 8-й танковой в промышленном поселке Электросталь, в четырех милях к югу от Ногинска, на шоссе Москва — Горький. За день до этого через Электросталь проехал специальный поезд, в котором находились Иосиф Сталин, Ставка Верховного главнокомандования и тело Владимира Ильича Ленина. Так началось падение Москвы, пока еще незанятой, но уже окруженной. В Германии по радио было объявлено о специальном сообщении в скором времени.

Перед началом войны население Москвы перевалило за четыре миллиона, но к 22 сентября призыв в вооруженные силы, эвакуация промышленности и исход москвичей из города сократили эту цифру примерно вдвое. Сейчас этим двум миллионам, запертым в осажденном городе, предстояло решить — оказывать сопротивление неизбежной немецкой оккупации столицы или же нет. Согласно приказу Сталина — надо сражаться, но Сталин, вероятнее всего, покинул столицу. В городе оставались большие подразделения НКВД, но с точки зрения прагматиков с ними можно было справиться куда легче, чем с немцами.

Тем не менее очень многие готовились продолжать борьбу, чтобы превратить Москву во второй Мадрид.[10] Наследие революции укоренилось в массах гораздо прочнее, чем полагали немцы. С приближением тех, кого газета «Правда» назвала «отбросами покоренной Европы», росла решимость защищать завоевания революции. На фабричных окраинах Москвы немцам пришлось убедиться, что дело тут не в Сталине, а скорее в социалистической системе, которую защищали русские.

Не все сражавшиеся за Москву руководствовались такими убеждениями. Кое-кто сражался, решив, что фронт все же лучше, чем обвинение в трусости и срок в лагерях, кто-то просто пошел воевать по инерции, потому что такова жизнь. Большинство защитников Москвы составляли добровольцы с рабочих окраин. Эти батальоны, сформированные во второй декаде сентября, составили ядро сопротивления немцам, устанавливая рубежи обороны вдоль улиц и бульваров внутри Садового кольца.

Были и другие, кто не соглашался с тем, чтобы Москва превратилась в поле битвы. Некоторые из них приводили вполне приличные аргументы: логичнее, говорили они, тогда уж перенести битву далее, на восток, и сохранить город и его население. Те, кто желает сражаться, должны ночью выскользнуть из Москвы, пересечь тонкую линию фронта и влиться в ряды Красной Армии.

Те, кто верил в неизбежную победу СССР, считали, что логика в этом есть, для тех же, кто сомневался, эти аргументы мало что значили. Они были куда более впечатлены отъездом Сталина, партийного и правительственного аппарата, редакций газет и отступлением Красной Армии, чем возможностью героической гибели при обороне Москвы. Раздавались голоса, что-война уже и так продолжается слишком долго. Кто окажется в выигрыше от того, что Москву принесут в жертву? Уж, конечно, не простые москвичи. Только Сталин и ненавистная партия, которые сейчас в безопасности в Горьком, — вот они выиграют. Они и так обречены, обречены самим ходом истории, на которую так часто ссылались, затем, чтобы оправдать свои злодеяния. Самое правильное будет — забыть Сталина и его приспешников, отрепетировать слова приветствия и благодарности немецким освободителям и работать вместе с новыми хозяевами с тем, чтобы вернуть Россию в семью цивилизованных наций.

И, конечно, было множество, просто большинство, москвичей, не изъявлявших особого желания ни сражаться, ни приветствовать вермахт. Они прислушивались к канонаде, с каждым днем приближавшейся, они прятали еду в подвалах. Они надеялись на лучшее, но готовились к худшему.

Вскоре они узнали, что к чему. К востоку от Москвы танковые группы прочно держали кольцо, на западе же 4-я армия начала медленно, но верно пробиваться к городу. 29 сентября бои начались на западных и северо-западных окраинах Москвы, на следующий день немцы взломали кольцо обороны, расположенное по линии районов городской застройки. Обороняющиеся вскоре распались на мелкие подразделения, изолированные друг от друга. Тем не менее они продолжали ожесточенно сражаться, удерживая те небольшие участки обороны, какие могли.

На промышленных окраинах Хорошево и Кунцево рабочие бились за каждый квадратный метр своих фабрик. На бульварах центральной части Москвы сопротивление было меньшим, преимущественно одинокие снайперы, которых забрасывали гранатами либо подавляли минометами.

Остатки рабочих батальонов отступали в метро, в бомбоубежища, на железнодорожные станции и в протяженные лабиринты заводов и фабрик на юго-востоке Москвы. Четыре сотни рабочих удерживали огромный Государственный моторостроительный завод в течение месяца, прежде чем немцам удалось уничтожить всех защитников до последнего человека. Другие очаги сопротивления продержались почти столько же.

Но это были отдельные участки — в целом в военном отношении город был полностью оккупирован к 8 октября. Почти сразу же после этой даты армейские львы уступили место шакалам, которые следовали за ними. Эйнзатцгруппы[11] начали методично прочесывать город в поисках евреев и комиссаров. Надо сказать, что в этом вопросе москвичи с достаточной охотой шли на сотрудничество с немцами — частично они сводили старые счеты, частично хотели снискать расположение немцев. Из сумерек войны Москва начала постепенно погружаться в тьму оккупации.

За несколько недель до падения Москвы группа армий «Юг» под командованием Рунштедта неожиданно далеко продвинулась по Украине. Гальдер опасался, что эта группа армий, уступающая противнику в живой силе по крайней мере вдвое, завязнет в оборонительной войне. Однако несколько отчаянных советских атак дали Рунштедту возможность, не воспользоваться которой было бы глупо.

После битвы в Уманском котле в середине августа один из танковых корпусов Клейста занял плацдарм на Днепре рядом с Кременчугом. Большой угрозы советским войскам в том не было, но Ставка, отчаянно ломавшая голову, как защитить Москву, приняла решение, что хороша любая попытка отвлечь немцев от их главной цели. Таким образом, 38-й армии было приказано двинуться вперед и вышибить Клейста назад, за реку.

За что она крепко поплатилась. Немецкие танки пошли на север, в эту неожиданно образовавшуюся брешь, и вышли в тыл советским частям у Киева. Рунштедт, увидев такую возможность, послал танковый корпус Макензена на юг соединиться с Клейстом, прорвав перед этим слабую оборону русских к югу от Гомеля. В течение нескольких дней вырисовывалась реальная угроза гигантского окружения, но на этот раз Ставка среагировала на редкость умно и приказала частям отходить на линию Брянск — Конотоп — Днепропетровск. Когда 15 сентября немецкие клещи сомкнулись в районе Прилук, в кольце оставалось только две армии. Разобравшись с ними, группа армий «Юг» медленно двинулась к новой линии обороны русских.

В итоге к началу октября ситуация на фронте для немцев выглядела куда лучше, чем предполагал Гальдер. Похоже было, что главные вершины, заявленные в плане «Барбаросса», — Москва, Ленинград и Украина, — будут покорены до того, как наступит зима.

В центральном секторе главная цель уже была достигнута, и Гальдер не видел смысла в том, чтобы центр и далее продвигался на восток, несмотря на постоянные горячие требования со стороны Манштейна и Гудериана. Горький, допустим, можно было бы взять, но зачем? Лучше перевести измотанную боями пехоту группы армий «Центр» в оборону. В этом случае поезда, до настоящего времени использовавшиеся для переброски самого необходимого на Восточный фронт, можно переназначить для того, чтобы они привезли в Россию зимнюю одежду и оснащение, в данный момент находящееся на сортировочных станциях в Варшаве.

У танков отдыха не будет. Они нужны для операций на севере и юге, чтобы захватить цели, более важные, чем Горький. 3-я танковая группа, состоявшая из 39-го и 57-го танковых корпусов, направится на север, чтобы разобраться с Ленинградом. 2-я танковая группа, в которую теперь входил 56-й танковый корпус Манштейна, должна удерживать линию фронта восточнее Москвы до тех пор, пока ее не сменят пехотные дивизии, а далее передислоцироваться на юго-восток к Рязани. Один усиленный корпус, обозначенный как группы «Фитингоф», должен нанести удар на юг, вдоль трассы Тула — Орел в тыл советских армий, противостоящих группе армий «Юг». Танковый корпус Макензена должен двигаться в северо-восточном направлении навстречу группе «Фитингоф». Остальные части 1-й танковой группы Клейста должны прорваться сквозь оборону Красной Армии в районе Сумы — Конотоп и пойти на юго-восток, за Харьков, перед тем, как устремиться в промышленный регион Донбасса.

Гальдер и не рассчитывал, что эти операции пройдут гладко. В конце концов в строю оставалось еще достаточное количество русских, а погодные условия стремительно ухудшались — приближалась зима. Но на этот раз он переоценил противника. Все дошедшие до наших дней советские источники соглашаются, что в эти критические недели, последовавшие за падением Москвы, Красная Армия была на грани развала. Чтобы избежать этого, она отступала. Как вспоминал советский писатель Москаленко, в то время сражавшийся в районе Курска:

Единственные, кто был лишен такой возможности, — защитники Ленинграда. В первые недели ноября, грохоча по мерзлой земле, 3-я танковая группа пробилась с боями через Чудово к южным берегам Ладоги. 4-я танковая группа, усиленная 2-й танковой дивизией из резерва ОКХ, перла вдоль Финского залива по направлению к городу. Финны, вдохновленные падением Москвы, отбросили свои колебания на предмет перехода границы. Они прошли до западного берега Ладоги, встретились с танками Гота и тем самым убили последнюю надежду ленинградцев использовать замерзшее Ладожское озеро в качестве «дороги жизни». К 13 ноября город был полностью отрезан от остальной части Советского Союза.

С этим 18-я армия перешла в наступление на Ленинград, намереваясь истребить непокорных русских. Однако это оказалось ни быстрым, ни легким делом. Ленинград был обречен, но его жители не собирались выкидывать белый флаг. Это вам была не Москва — это была «колыбель революции». О капитуляции речь не шла.

В течение трех месяцев 18-я армия пробивалась в город с тяжелыми боями. Улица за улицей, дом за домом — духовный центр советского коммунизма отчаянно сражался. Специальные подразделения атаковали военно-морскую базу Кронштадт по льду. Потери были ужасающими. Согласно исследованию профессора Ходила «Ленинград: смерть города» более половины 18-й армии было убито или ранено за 11 недель боев. Потери среди защитников также были чрезвычайно высоки. Мало кто не знал о судьбе, постигшей «выживших» в ленинградской бойне. Город и его обитатели погибли, но цена, которую заплатили немцы, чтобы уничтожить наследников Ленина, Троцкого и Зиновьева, была огромной.

Южнее Москвы дела вермахта обстояли куда лучше. Две советские армии в районе Брянска не успели отступить вовремя и были пойманы в клещи корпусом Макензена и группы «Фитингоф». Еще южнее 11-я армия взломала советскую оборону на Перекопском перешейке и заняла весь Крым, за исключением хорошо укрепленной крепости Севастополь. В центральной части Украины основные силы Клейста прорвались к Обояни и устремились к югу за Харьковом. К началу ноября танки уверенно шли правым берегом Дона в направлении района Донбасса. Только на р. Миус передовые части, ослабленные погодными условиями, постоянными поломками и растянутыми сверх всякой меры путями снабжения, были остановлены свежими красноармейцами-сибиряками.

Немецкое военное командование пребывало в отличном настроении. К тому времени, как очнется фюрер, им будет, что ему показать. Москва и Украина пали, Ленинград ожидала та же судьба. Согласно предварительным подсчетам, около 60 % советской промышленности было разрушено. Половина населения СССР теперь жило под сенью свастики. Красная Армия была практически разгромлена.

Возможно, русского Компьена[12] и не будет, не будет мягкого вагона, в котором завоевания и смерти превратятся в те холодные слова, которые так любят политики. Но это, собственно, было и не важно. Немецкие войска устраивались на зиму, большинство в относительном тепле оккупированных ими крупных советских городов. Бедной СССР будет положен конец, раз и навсегда. На призывы к сопротивлению, доносившиеся из Горького, внимания обращали мало — пустая риторика никого не затрагивает.

Черчилль был более оптимистичен. 9 октября он выступил в палате общин:

На улицах русской столицы сейчас развеваются кривые кресты. Однако, несмотря на это, было бы величайшей глупостью считать, что Россия побеждена. Возможно, нацистские лидеры холодными берлинскими ночами, под звуки разрывающихся британских бомб, вспомнят с тревогой, что Наполеон тоже вошел в Москву накануне зимы…

Сталин выжимал из параллелей с Наполеоном все, что можно. 17 октября он выступил с обращением к советскому народу, в первый раз после падения Москвы. Люди слушали этот медленный невыразительный голос, в котором грузинский акцент был заметен более обычного, сухо описывающий трагическую ситуацию в СССР, и такое спокойствие было страшнее всего. Сталин говорил об огромных потерях, но заявлял, что потери врага еще больше. Он соглашался, что враг захватил большие пространства, но напоминал слушателям, что гораздо большие пространства остались непокоренными. Он обращался к национальной гордости, вспоминая великих деятелей из прошлого России, которых Троцкий однажды направил «на свалку истории». Он цитировал депешу Кутузова к царю в 1812 году:

Потеря Москвы не означает потерю России. Я считаю своим долгом спасти мою армию от уничтожения, сберечь ее жизненные силы и быть уверенным в неизбежном поражении неприятеля, даже если для этого придется оставить Москву. Поэтому мои намерения: отступить через Москву по Рязанской дороге.

«Мы пошли тем же путем», — сказал Сталин, что было малость неточно. Вне сомнения, это будет долгий и трудный путь. Но с этим врагом — тут он процитировал несколько типичных немецких высказываний о русских унтерменшей[13] — не может быть никаких соглашений. Мир придет только вместе с победой.

Глава 2 Непродуманный крестовый поход

Вечером 16 сентября 1941 года три итальянских скоростных океанских лайнера выскользнули из гавани Таранто. На борту находились свежие войска и вооружение для армий «оси»[14] в Северной Африке. Кораблям предстоял пятисотмильный переход, прежде чем они войдут в безопасный порт Триполи.

Отплытие лайнеров засекла британская субмарина — она наблюдала за портом Таранто. Информация была немедленно передана в штаб ВМС на Мальте. Ранним утром 17 сентября подводная лодка «Приверженец», успешно миновав эсминцы охранения, пустила на дно два из этих транспортников. Союзники еще раз жестоко указали Роммелю на его просчеты на средиземноморских путях снабжения.

Для осени 1941 года это был рядовой случай — еще один в череде подобных, но для адмирала Вейхольда, представителя Берлина при итальянском Штабе ВМС в Риме, это была та самая пресловутая соломинка, переломившая хребет верблюду. Морские потери начали превышать все мыслимые пределы, однако начальство адмирала не хотело либо же не могло предпринять никаких мер по исправлению ситуации. В отчаянной попытке добиться хоть какого-то ответа Вейхольд подправил статистику потерь, добавил свои комментарии и отослал меморандум Верховному командованию ВМС (Oberkommando der Kriegsmarine, или ОКМ). Доклад лег на стол гроссадмиралу Редеру утром в среду, 24 сентября. Более подходящего момента было не найти — на следующий день Редер должен был присутствовать на совещании высших военачальников рейха. Совещание назначил исполняющий обязанности фюрера Геринг с тем, чтобы определиться с дальнейшей немецкой стратегией.

Совещание проходило в Каринхалле, резиденции Геринга, в Восточной Германии. Рейхсмаршал явно наслаждался своим положением верховного главнокомандующего и не собирался встречаться со своими коллегами на условиях, которые бы предложили они. В плане психологического преимущества перед остальными высшими руководителями баронская роскошь Каринхалла и огромное собрание сокровищ, награбленных со всей Европы, должны были работать на Геринга.

Утром 25 сентября руководство рейха прибыло на аэродром в десяти милях от поместья. Дорога к Каринхаллу шла через лес, по берегу маленького озера Вукерзее. Йодль и Паулюс представляли ОКВ, Браухич и Гальдер — ОКХ, Редер — флот, ВВС — заместитель Геринга Ганс Ешоннек. Также присутствовал министр вооружений доктор Тодт. В приемной Геринга, где все стены в буквальном смысле слова были покрыты картинами, им подали кофе, препроводили в обеденный зал, где должно было состояться совещание.

Несмотря на то, что практически все присутствующие имели друг к другу определенные счеты, общая атмосфера, царившая на совещании, была достаточно «рабочей». Гальдер с присущей ему жесткостью позже записал в своем дневнике, что «настрой совещания был более повернут в сторону первостепенных задач, нежели на то, что окружало совещавшихся». Но Гальдер всегда был кем-то вроде иностранца по отношению к настоящему рейху, воплощение которого, включавшее в себя феодализм, вульгарность nouveau riche[15] и техническое совершенство, достигло своего пика именно в Каринхалле. Снаружи Каринхалла покой совещавшихся охраняла эсэсовская стража, расположенная среди прудов, на которых в изобилии цвели кувшинки.

Совещание открыл Браухич, зачитав доклад, подготовленный Гальдером, о текущей ситуации на Восточном фронте. У Гальдера любой доклад отличался тщательностью и проработанными деталями, но в данном случае суть доклада была проста: СССР поражения не признал и вряд ли признает до тех пор, пока у него есть армия и промышленная база на Востоке, но, что касается возможностей Советского Союза произвести наступление, то их практически не было и на протяжении всего 1942 года не будет. Исходя из этого Гальдер заключал, что конечной цели плана «Барбаросса» — выходу на линию Архангельск — Астрахань — мало что препятствовало, также, как и покорению Кавказа, весной-летом 1942 года имеющимися в распоряжении силами. В данных условиях представляется возможным отвести с Восточного фронта некоторое количество воздушных и бронетанковых соединений на зимний период, а может даже, и постоянно.

Гальдер не предлагал никакой альтернативы в том, как задействовать эти войска, не игравшие более ключевую роль в Восточной кампании, но их возможное развертывание на Средиземноморском ТВД обсуждалось еще до нападения на СССР. В своей директиве № 32, изданной 11 июня 1941 года, фюрер подчеркивал, что «после уничтожения советских вооруженных сил… война с британскими позициями на Средиземном море и в Западной Азии будет продолжена с помощью объединенных наступлений из Ливии через Египет, из Болгарии через Турцию и при благоприятных обстоятельствах — из Закавказья через Иран». Эти наступления предполагалось осуществить в ноябре 1941 года.

Конечно, такой прогноз был сверхоптимистичным, что и продемонстрировал план «Барбаросса». Дорога на Кавказ была еще не расчищена, войск, необходимых для операций против турок, до сих пор увиливающих от окончательного решения о поддержке Германии, просто не было. Ну а война против англичан должна пока что продолжаться силами «оси» в Северной Африке.

Но с этим возникали серьезные проблемы. И Редер, опираясь на доклад Вейхольда, их озвучил: «Вышеописанная ситуация грозит катастрофой. Итальянские военно-воздушные и военно-морские силы не в состоянии обеспечить адекватное прикрытие морским конвоям. Штаб ОКМ считает, что радикальные перемены вкупе с немедленными мерами по исправлению ситуации категорически необходимы».

Озвучив, таким образом, безотлагательную проблему, гросс-адмирал вкратце описал историю появления немецкого военного присутствия на Средиземноморском ТВД. Редер рассказал, что с подачи рейхсмаршала — изящный дипломатический жест — в течение осени ему удалось сконцентрировать огромное количество вооруженных сил на этом театре, но, к сожалению, не в его силах было убедить фюрера, что именно это направление является стратегическим. Гитлер считал — «весьма обоснованно», — что сначала следует разобраться с угрозой с Востока. Как только русский колосс будет повержен — вот тогда и только тогда придет время для решающего сражения с упрямыми англичанами. Об этом он говорил Редеру в мае. И вот сейчас, заявил гросс-адмирал, такое время настало.

Редер подготовился к этому совещанию на совесть. В его портфеле находилась также копия доклада генерала фон Тома, представленного в октябре 1940 года. Фон Тома считал, что четырех танковых дивизий будет достаточно для успешного вторжения в Египет. В распоряжении Роммеля находилось две; если придать силам Роммеля еще один танковый корпус, то этого, по мнению Редера, вполне хватит, чтобы изгнать англичан с Ближнего Востока.

Естественно, доставка и снабжение этих частей не могут быть осуществлены в тех обстоятельствах, которые описывались в докладе Вейхольда. Островная крепость Мальта должна быть нейтрализована атакой с воздуха и затем захвачена. Кинув уважительный взгляд в сторону Геринга, Редер охарактеризовал это как достойную задачу для люфтваффе. Шанс для бомбардировочных эскадрилий и отборных воздушно-десантных частей вписать себя в славную историю побед рейха. Флот, к сожалению, не сможет оказать значительную помощь, но те подлодки, которые можно снять с других театров, вполне могут работать в Средиземном море, а опыт, наработанный при подготовке к операции «Морской лев»,[16] вполне пригодится при планируемом вторжении на Мальту.

В конце Редер сделал вывод, что такая стратегия вполне может оказаться успешной. Падение Мальты приведет к захвату Египта. Таким образом ближневосточная нефть просто сама упадет в руки. Средиземное море станет внутренними водами рейха и его южное побережье навеки будет безопасным. Индия оказывается в пределах досягаемости, в частности, если заранее договориться с японскими союзниками о некоторых условиях. Британия теряет нефть, ее империя рушится, можно считать, что с ней покончено. Американцы же без помощи англичан не смогут перебросить свои ресурсы через Атлантику. Война будет выиграна.

Для высших военных чинов в этом докладе, в принципе, не было ничего нового, как и радостного — просто они редко когда в своих мыслях выходили за пределы континентальной части Европы. Весь 1941 год они регулярно получали жалобы Роммеля на нехватку ресурсов, но поскольку Гальдер не очень верил в важность внеконтинентальных операций и к тому же не доверял Роммелю, которого считал безрассудным лихачом, то все жалобы и рапорта откладывались в долгий ящик. Теперь же, когда Восточная кампания была практически завершена, Гальдер был вынужден признать, что откладывать в этот пресловутый ящик более ничего нельзя и этому «чокнутому генералу» необходимы свежие части. «Пустит ведь их на распыл», — добавил он натянуто.

Начальник Генерального штаба иных альтернатив применения войскам в настоящий момент предложить не мог. Но и «пускать на распыл», как иронично заметил Редер, те драгоценные месяцы, полученные рейхом в результате успеха вермахта в России, было бы вопиющей бестолковостью. Гальдер в итоге отступил, несогласный с этими предложениями, заметив ядовито, что мало верит в способность люфтваффе и итальянских ВВС отбить Мальту у англичан.

Тем самым он совершил психологическую ошибку, просто в традициях Генерального штаба. Геринг мог и не поддаться на уловку Редера с лестью в свой адрес, но вот едва скрываемая насмешка со стороны армии — это было совершенно другое дело. Взяв слово, рейхсмаршал отметил отсутствие свежих идей в ОКХ, процитировал директиву фюрера № 32 и согласился с Редером в том, что он всегда поддерживал идею великого германского присутствия на Средиземноморье. Ну, а Мальта проблемы для люфтваффе не создаст, даже без помощи итальянцев немцы с ней справятся.

Йодль, который за прошедшие месяцы перенес свою собачью преданность от фюрера к его преемнику, высказал абсолютную поддержку. Браухич, как обычно, согласился с большинством. Доклад Редера был принят на этом совещании за основу.

За этим последовали конкретные предложения. ВМС дислоцирует в Средиземном море дополнительно 20 подводных лодок; люфтваффе переводит 2-й воздушный флот из России в дополнение к 10-му, расположенному на Сицилии, Крите и в Киренаике. ОКХ согласилось перебросить к началу ноября один танковый корпус с Восточного фронта в Северную Африку. Генерал Штудент[17] руководивший воздушно-десантным вторжением на Крит направится вместе с Герингом и Йодлем в Рим, чтобы обсудить предстоящее вторжение на Мальту с Муссолини и его начальником штаба генералом Кавальеро. Остров не должен получить никаких подкреплений — к этому должны быть приложены максимальные усилия. Поскольку успех или же, наоборот, неудача прорыва британских конвоев с Востока будет зависеть от того, кто контролирует аэродромы Киренаики, то Роммелю посылались подробнейшие инструкции и приказы не начинать никаких наступательных действий, могущих привести к захвату этих аэродромов противником. Обязанность доставить эти инструкции Роммелю лично возложили на Паулюса.

В совещании наступил перерыв, и участники пошли прогуляться вокруг прудов с лилиями. Героем дня, безусловно, был Редер, на стороне которого сегодня выступил его привычный противник, а теперь самый могущественный человек в рейхе. Армейское высшее командование, хотя и несколько раздраженное таким поворотом событий, утешилось хотя бы тем, что никто не подверг критике действия вермахта на Востоке. Единственным, кто отказался аплодировать решениям, принятым в Каринхалле, был адмирал Дёниц, командующий подводными силами, но его на совещание и не пригласили. Дёниц посчитал решение о переводе подлодок из Атлантики в Средиземное море на редкость глупым. Позже время доказало, что он был прав.

В то время как вожди рейха заседали в комфорте, предоставленном Герингом, генерал Эрвин Роммель осматривал необозримые пространства Западной пустыни со своего разведывательного самолета «Сторк». Роммель находился в Африке уже девять месяцев, и за это время он отбросил британцев на четыреста миль назад, к египетской границе, а во-вторых, отбил попытку Уэйвелла вернуть потерянные территории (британская контрнаступательная операция под кодовым названием «Алебарда»), Единственным пятном на его блестящей карьере лежал несдавшийся британский гарнизон Тобрук, оказавий в 70 милях в немецком тылу.

Начиная с июня в боевых действиях в пустыне наступило затишье, обе стороны наращивали силы. Англичане надеялись все-таки суметь достичь успеха там, где «Алебарда» сломалась, а Роммелю нужны были силы, чтобы наконец захватить Тобрук. Параллельно немцы разбивали огромное минное поле по линии фронта Соллум — Сиди — Омар.

У Роммеля хватало иных забот. Большая часть августа прошла в изнурительной кампании против надоедливых насекомых-паразитов, наводнивших его штаб. Командующего танковой группой донимали сначала москиты, затем мухи. Другим офицерам в большей степени докучали блохи, а вот клопам было абсолютно все равно, у кого именно пить кровь. «Моя постель сейчас стоит, окруженная жестянками с водой», — писал Роммель своей жене 27 августа. Три дня спустя он нашел более эффективное решение проблемы. «Я облил бензином железный остов кровати и поджег ее. С тех пор я избавлен от клопов — полагаю, они прятались в каркасе», — радостно сообщил он ей в следующем письме.

Насекомые были одной из самых болезненных проблем, стоявших перед генералом, но далеко не единственной. Караван с припасами для частей в Африке по дороге из Германии был потоплен в Средиземном море. Равно как и 40 % имущества, посланного из Италии, за период с июня по сентябрь. План атаки на Тобрук пылился в командной машине Роммеля — генерал ожидал поступления припасов, необходимых для воплощения этого плана в жизнь.

А тем временем в армию, находящуюся по ту сторону линии фронта, припасы лились щедрой рекой — и Роммель был об этом прекрасно осведомлен. Он ожидал наступления англичан еще до конца года и вовсе не желал иметь при этом у себя в тылу гарнизон Тобрука. Роммель продолжал забрасывать Берлин требованиями людей и оборудования, готовился к уничтожению Тобрука и надеялся, что англичане не выступят первыми.

4 октября в штаб Африканского Корпуса прибыл генерал фон Паулюс вместе с генералом Бастико, номинальным начальником Роммеля в Северной Африке. Фон Паулюс привез Роммелю известия о конференции в Каринхалле, о решении аккумулировать немецкие силы в Северной Африке и о грядущем вторжении на Мальту. Роммель был удовлетворен; он упорно добивался такого решения несколько месяцев. Он также согласился с инструкциями, привезенными фон Паулюсом, не рисковать Киренаикой, но с огромной неохотой подчинился решению не атаковать Тобрук. Не то чтобы фон Паулюс прямым текстом запретил ему это делать, но после двухдневного пребывания в пустыне Роммель признал, что атака на Тобрук превратится в непредсказуемую игру. В любом случае через три дня после убытия высоких гостей Роммель получил прямой приказ от Гальдера не атаковать Тобрук, а оставаться на своих позициях. Похоже было, что Гальдер, ни на что, кроме России, внимания не обращавший, использовал возможность лишний раз указать Роммелю на его место. Гальдер не любил и не уважал Роммеля, но, каковы бы ни были причины, приказ был обоснованным. Почему — стало ясно позднее.

В течение столетия Великобритания заявляла о своем контроле, пусть и частичном, над Средиземным морем. С годами стратегические интересы менялись, но, что бы ни стояло на карте — путь в Индию, Суэцкий канал, ближневосточная нефть, — оно всегда считалось жизненно необходимым для существования империи, будь она в состоянии войны или мира.

Такая зацикленность Великобритании на Средиземноморье несла в себе некоторый элемент постоянно сбывающегося предсказания: силы, дислоцированные там, вели к еще большей концентрации, а это, в свою очередь, влекло за собой постоянное их пополнение. Но, несмотря на это, большинство людей в Великобритании летом 1941 года считали, что оборона средиземноморских и ближневосточных территорий стоит на втором месте после защиты непосредственно Британских островов. Возможно, с потерей этих территорий война и не будет проиграна, но то, что в таком случае выиграть ее будет архисложно, в этом сомнения не было.

В любом случае события станут развиваться по нарастающей. При наихудшем развитии событий падение Мальты будет означать потерю Египта, что, в свою очередь, приведет к утрате ближневосточных нефтяных месторождений. Нагрузка на грузовые перевозки, и без того тяжелая, возрастет до всех мыслимых пределов, поскольку нефть придется доставлять из Америки через Атлантический океан. Англичане смогут противостоять немцам только в Европе, а корабли, необходимые для доставки жизненно важных грузов для будущего вторжения на материк, будут заняты под нефть. В таких условиях шансы на победу были невелики.

В лучшем случае захват Киренаики обеспечит безопасность Мальты; островная крепость продолжит причинять значительные потери грузоперевозкам стран «оси» и предотвращать снабжение армии Роммеля. Таким образом, станет возможным завоевание Триполитании и Туниса. Затем можно произвести высадку на Сицилии и после этого открыть Средиземное море для торгового флота. Высвободится значительное количество транспорта, ныне занятого на длинном и утомительном маршруте вокруг мыса Доброй Надежды; корабли можно перевести в Атлантику, чтобы они доставляли все необходимое для открытия Второго фронта в Европе. Победа в таком случае была более чем реальна.

Уинстон Черчилль прекрасно себе представлял последствия обоих вариантов и, естественно, стремился к тому, чтобы в жизнь воплотился второй, используя для этого все имеющиеся в его распоряжении силы и средства. Черчиллю аплодировали после блестящей победы О'Коннора над итальянцами в декабре 1940 года и с той же силой бранили за серию поражений, последовавших после этого. Немецкое вторжение в Африку свело на нет достижения О'Коннора, Греция бесславно пала, а за ней последовал Крит. Наконец, операция «Алебарда», на которую возлагались огромные надежды, забуксовала и встала через два дня после начала наступления. Это было последней каплей для премьер-министра. Некоторые головы должны были слететь со своих плеч — за исключением собственной, конечно. В середине июня Уэйвелл, не сумевший поставить немцев под топор, образно выражаясь, лег под него сам. Ему было приказано сменить генерала Окинлека на посту главнокомандующего силами Британской империи в Индии, Окинлек же занял должность Уэйвелла.

На следующий день после того, как телеграммы Черчилля ушли к командующим, армии Гитлера пересекли границу СССР, что создало новую длительную угрозу английским позициям на Ближнем Востоке. Военные аналитики из Лондона не верили в способность Красной Армии разделаться с врагом; скорее они расценивали немецкое наступление в России как долгий подступ к месторождениям на Кавказе, в Иране и Ираке. Российские расстояния давали англичанам передышку в несколько месяцев, но и только. Восьмая армия Великобритании должна была победить Роммеля в Западной пустыне, обеспечить безопасность Северной Африки и быть готова к передислокации в Северный Ирак — и все это до того, как первые немецкие танки вползут на Кавказские горы. Черчилль недвусмысленно дал это понять новому командующему Окинлеку в своей телеграмме от 19 июля:

Если мы не воспользуемся передышкой, дарованной нам тем затруднительным положением в России, в которое попали немцы, и не возьмем ситуацию в Киренаике под свой контроль, такая возможность уже не повторится. Прошел месяц со времени поражения при Соллуме (операция «Алебарда»), и, предположительно, пройдет еще столько же, прежде чем станет возможным повторить наступление. Этот перерыв должен быть максимально использован для подготовки. Представляется оправданным принять участие в большой и решающей битве в Западной пустыне до того, как ситуация повернется не в нашу пользу, даже при тех больших рисках, без которых редко одерживаются победы.

Но, к вещему неудовольствию премьер-министра, у Окинлека, оказывается, были свои собственные планы. Теоретически и тот и другой желали быстрой победы над Роммелем, но Окинлек при этом сильно сомневался, что то, что Черчилль имеет в виду под понятием «быстрая», вряд ли способно привести к победе. Когда премьер-министр указал Окинлеку на то, что войска посылаются в Египет в беспрецедентных количествах, последний требовал еще больших подкреплений, а также времени, чтобы расположить и подготовить тех, кто уже прибыл. Черчилль считал это чрезмерной осторожностью. Также он раскритиковал развертывание Окинлеком британских войск на Кипре, поскольку, по мнению Черчилля, в пустыне и так не хватало солдат. Теперь уже Окинлек расценил это как чрезмерное вмешательство в его компетенцию. «Я надеюсь, что Вы предоставите мне полную свободу действий относительно развертывания войск», — ядовито ответил он, понимая, впрочем, что ему вряд ли дадут сделать такое.

В конце июля Окинлека вызвали в Лондон, где ему пришлось пройти через крайне жесткий разговор с начальниками штабов и персонально с верховным главнокомандующим. Однако из обеих ситуаций ему удалось выйти целым и невредимым, хотя на будущее Окинлек твердо решил для себя впредь избегать подобного и не доводить до них, если возможно. Также он добился разрешения перенести срок долгожданного наступления против Роммеля на 1 ноября. Столкнувшись с объединенной оппозицией по этому вопросу, Черчилль в итоге согласился, но с большой неохотой.

Вернувшись в Египет, Окинлек приступил к подготовке «Крестоносца», наступления, предназначенного выбить Роммеля из Киренаики и, если получится, то и из Африки в целом. По крайней мере на это рассчитывало британское Верховное командование. Увы, как показало время, это были мечты. Конечно, людская и механическая мощь 8-й армии неуклонно росла, но люди и оружие еще не делают армию армией. Именно отношения между ними позволяют выигрывать или проигрывать сражения, а состояние 8-й армии в данном аспекте было далеко не удовлетворительным.

В гавани Суэца с кораблей разгружались танки, но умение использовать их с максимальной эффективностью, к сожалению, в комплект с ними не входило. Только малое число генералов британской армии понимали суть танковой войны и владели этим искусством, большинство из них к этому моменту были либо убиты, либо находились в лагерях для военнопленных. Тех же нескольких, которые были в его распоряжении, Окинлек проигнорировал. Вопреки пожеланиям Уайтхолла командовать 8-й армией он назначил победителя Абиссинской кампании генерала Каннингэма, который знал о танковой войне столько же, сколько Роммель о скромности.

Некоторые из корпусных и дивизионных командиров Каннингэма считали, что они понимают принципы ведения танковой войны. К сожалению, они находились под сильным влиянием идей, ппродвигаемых английскими танковыми энтузиастами в 1930-х. Эта группа во главе с Хобартом, постоянно натыкавшаяся на отсутствие понимания и поддержки со стороны других родов войск, в итоге пришла к идее «да идите вы все к черту!» и разработала свою теорию ведения военных действий с применением бронированной техники, согласно которой танки будут действовать и выигрывать исключительно в одиночку. Немецкая концепция танковой дивизии как общевойскового соединения, сконцентрированного вокруг мобильности танка, не была ни понята, ни применена.

Таким образом, отдавая должное этим проблемам, но не до конца понимая их суть, Окинлек и Каннингэм приступили к планированию операции «Крестоносец». Под их началом оказалось сооружение необходимой инфраструктуры (прокладка водопроводов, постройка ж/д веток, создание полевых складов и т. д.), а также организация и обучение постоянно растущей армии. К концу октября по количеству танков 8-я армия превосходила противника втрое, а по авиамощи — вдвое.

По мнению Окинлека, к этим цифрам надо было подходить с оговорками. Танки были ненадежны в механическом отношении, а персонал недостаточно обучен, как ими пользоваться. Тем временем, пока 8-я армия готовилась к наступлению и сокрушалась о многочисленных недостатках, немецкие армии в России все теснее сжимали кольцо вокруг Москвы. Если немцы успеют разгромить СССР до того, как 8-я армия двинется с места, то англичане упустят все шансы на победу и, кроме того, доверие к Великобритании резко пошатнется. Когда Окинлек обратился с просьбой отложить операцию еще на две недели, то в этом ему было отказано. Если сооружение водопроводов и ж/д веток было не закончено — что ж, тем хуже. Черчилль указал на успехи немцев в России, а также отметил количественное несоответствие сил в Северной Африке. Он подчеркнул, что позволял Окинлеку тянуть с этим наступлением до сих пор исключительно скрепя сердце и дальнейших отсрочек не будет. С Черчиллем согласились начальники штабов вооруженных сил. Окинлек было попытался подать в отставку, но его уговорил не делать подобного британский посол в Каире Оливер Литтлтон. Таким образом, было решено: наступление должно было начаться 1 ноября. Все было готово для начала операции — более масштабной и более провальной, чем «Алебарда».

Запретив атаковать Тобрук, Гальдер тем самым предоставил возможность руководству танковой группой сконцентрироваться на предстоящем наступлении противника. В середине октября воздушная разведка засекла лихорадочную работу на строительстве железной дороги на запад от Матруха и полевых складов на участках передовой. Итальянская разведка в Каире подтвердила, что наступление англичан неминуемо состоится.

Но начиная с 27 октября низкая облачность сделала воздушную разведку невозможной и все, что удавалось получить немецкому командованию, — это разрозненные радиопереговоры, добытые немецкой службой радиоперехвата. Роммель расположил свои силы так, чтобы учесть наиболее вероятные варианты. Большинство итальянских пехотинцев оставались на осаде Тобрука и за оборонительными укреплениями между Соллумом и Сиди-Омаром. Итальянские танковые и моторизованные дивизии — «Ариэте» и «Триест» — держались в резерве на западе между Бир-Хашеймом и Бир-эль-Губи. Немецкая африканская легкопехотная дивизия (также известная как 90-я легкая) расположилась в Сиди-Резеге, готовая блокировать как попытку прорваться к Тобруку с юго-востока, так и попытку осажденного гарнизона вырваться из города. Две танковые дивизии — ядро ударной силы Роммеля — были расположены по обеим сторонам от Триг Капуццо: они были необходимы тут на случай атаки англичан по любому из вероятных направлений. Они обрушивались на правый фланг англичан в случае атаки тех на Тобрук либо же на левый, если англичане попытаются обойти позиции немцев.

Расположив таким образом свои части, Роммель выжидал. 31 октября ему доложили, что англичане соблюдают полное радиомолчание, и Роммель немедля привел все силы в полную боевую готовность.

На рассвете следующего дня «Крестоносец» двинулся в путь. Огромная транспортная колонна, ведомая пятьюстами танками из 4-й, 7-й и 22-й танковых бригад, пересекла границу между Гаср-эль-Абидом и Форт-Маддалена. Это был 30-й корпус под командованием генерала Норри. Его задачей было найти и уничтожить немецкие танки, а после этого идти на помощь Тобруку. С правого фланга его прикрывал 13-й корпус, составленный преимущественно из пехотных подразделений, — он должен был навязать бой немцам, удерживавшим позиции на приграничных укрепленных позициях, и окружить их.

На бумаге это смотрелось хорошо, но стратегическим планированием здесь и не пахло. Во-первых, два корпуса преследовали намеченные цели, наступая по расходящимся осям, а во-вторых, 30-й корпус должен был служить фланговым прикрытием 13-му, собственной бронетехники практически не имевшему, но расстояние между ними постоянно увеличивалось. Результаты можно было предсказать заранее — английские танковые подразделения были обречены на рассредоточение.

Не подозревая о том, что для них припасла судьба, 1 ноября английские танковые бригады целый день неуклонно продвигались по пустыне, выходя в тыл к немцам и не встречая никакого сопротивления. Немногочисленные немецкие разведывательные патрули от боев уклонялись и уходили к северу. К вечеру 30-й корпус вышел в окрестности Габр-Салех; обращенный в сторону северо-запада фронт был растянут на 30 миль. И вот тут план начал расползаться. Низкая облачность все еще не давала возможности провести воздушную разведку, а посему Каннингэм понятия не имел, где именно находятся немецкие танковые части, предназначенные планом к разгрому. Предполагалось, что немцы сами выйдут на английские позиции, но этого не случилось. Утром следующего дня горизонт был чист, без характерных клубов пыли, и перед английским генералом встала дилемма.

Этот вариант также учитывался, и поэтому заранее был заготовлен дополнительный план. Норри, единственный военачальник в распоряжении Каннингэма, умевший обращаться с танковыми подразделениями, сомневался в том, что Роммель будет принимать бой у Габр-Салеха. В таком случае, доказывал Норри, англичане должны продвигаться к Сиди-Резегу, являвшемуся «ключом» к Тобруку. Тогда у немецкого генерала не останется выбора.

Утром 2 ноября Каннингэм принял компромиссное решение. Оно же и фатальное. 7-я танковая бригада пойдет на север, к Сиди-Резегу — одна! 4-я танковая бригада останется у Габр-Салеха, чтобы защитить левый фланг 13-го корпуса, а 22-я танковая бригада обезопасит левый фланг 30-го корпуса — в районе Бир-эль-Губи были обнаружены многочисленные разведотряды дивизии «Ариэте», выполнявшие отвлекающий маневр. Танки англичан разделились.

В 30 милях к северу Роммель концентрировал свою броневую мощь, ожидая точных разведдонесений о передвижениях англичан. Когда к вечеру тучи в небе разошлись достаточно, чтобы произвести воздушную разведку, Роммель просто не мог поверить своей удаче. Он немедленно приказал генералу Кройвеллю, командующему Африканским Корпусом, двинуть две дивизии на юг, в направлении Габр-Салех, к оставшейся в одиночестве 4-й танковой бригаде. С наступлением темноты немецкие танки пошли вперед по ровной пустыне, загасив огни и выключив радио.

На рассвете 3 ноября их заметила английская авиация. Каннингэм немедленно приказал 22-й бригаде отступить от Бир-эль-Губи к Габр-Салеху — для бригады, таким образом, путь получался вдвое длиннее, чем для немцев.

Примерно спустя час после рассвета наскоро позавтракавшие английские солдаты заметили на горизонте облака пыли, то, что они тщетно пытались обнаружить предыдущим днем. Около 6.30 Кройвелль повел свои дивизии в т. н. концентрическую атаку на растянувшийся лагерь англичан у Габр-Салеха. 15-я танковая дивизия ударила с севера, в то время как 21-я танковая сделала крюк и атаковала англичан с юго-востока. Экипажи английских танков, обладавшие избытком храбрости, но не имевшие достаточных тактических знаний, немедля ринулись в битву на своих «Стюартах».[18] Английские танки были, конечно, быстрыми и достаточно надежными, но, учитывая их тонкую броню и то, что они двигались на авиационном топливе, а значит, и загорались как спички, угрозы немецким «Panzer III» они не представляли никакой. Вскоре горящие обломки английских танков заполнили пустыню — немецкие командиры использовали свое преимущество на все сто. К 9.00 около 100 английских танков было уничтожено, потери немцев составили всего 15 машин. Остатки англичан в беспорядке отступали к югу. Решение Каннингэма рассредоточить свои танковые части принесло первые — и печальные — плоды. Немецкие танки заняли позицию по обе стороны от поля битвы.

К полудню нарисовалась вторая жертва. 22-я танковая бригада уже потеряла 24 танка в безрассудной атаке на позиции итальянской дивизии «Ариэте» предыдущим днем. Урок, очевидно, не пошел впрок. Неопытная бригада атаковала закаленных немецких ветеранов, которые продемонстрировали англичанам, как на самом деле должна была действовать утром 4-я танковая. Немецкие танки от сражения уклонились, и 22-я, вместо того чтобы вести бой танк на танк, внезапно очутилась перед длинными стволами грозных 88-мм немецких противотанковых орудий. К 14.30 еще одна сотня английских танков догорала на каменистых пустошах у Габр-Салеха, а Кройвелль записал на свой счет две из трех танковых бригад Норри.

Под конец дня новости об этих разгромах дошли наконец до Каннингэма, а оттуда — в штаб Норри, находившийся в двадцати милях к югу. И сейчас он должен был решить, как спасать 7-ю танковую бригаду, вот уже сутки сражавшуюся с дивизией «Африка» рядом с аэродромом у Сиди-Резега. Она торчала там, как голая, ничем не защищенная конечность, и, реши Роммель послать Кройвелля на север, 7-я оказалась бы точнехонько между молотом и наковальней. Бригаду надо было отводить на запад, где она могла соединиться с частями 13-го корпуса: Новозеландской дивизией и 1-й танковой бригадой, которые шли по немецким тылам на север, вдоль оборонительных укреплений. Тем временем Каннингэм поспешил двинуть вперед свои танковые резервы — к сожалению, не доведенная до ума инфраструктура снабжения обернулась в этом только помехой. Как и опасался Окинлек, торопливость Черчилля обернулась поражением Каннингэма.

В немецком лагере, как только весть о победах Кройвелля достигла расположения, началось ликование. Но Роммель был не тот человек, который бы позволил себе наслаждаться успехом. Он приказал Кройвеллю двинуть его дивизии на север — чего, собственно, и боялся Каннингэм. Немецкие танки должны были блокировать отступление 7-й бригады на юг и на восток.

Это был бег наперегонки со временем, и английская бригада его проиграла. 15-я танковая дивизия немцев, наступавшая с юго-востока между Бир-Регем и Бир-Шьяфшуфом, вломилась в арьергард отступающих англичан с первыми лучами солнца 4 ноября, и началась жестокая схватка. В первый раз с момента начала наступления потери были равны: каждая сторона потеряла около 30 танков. Но поле боя осталось за Кройвеллем. Тем же вечером, пока танки располагались вдоль взлетной полосы на аэродроме Сиди-Резег, Роммель начал обдумывать свой следующий удар.

Но куда? Альтернативы были таковы. Во-первых, можно было воспользоваться передышкой и, пока противник отступал в беспорядке, атаковать Тобрук. Но это потребует времени и даст противнику возможность перегруппироваться и уравнять баланс сил. Также можно было преследовать отступавшую 7-ю бригаду и окончательно ее разгромить. Но это дало бы только тактические преимущества, а Роммель был заинтересован в стратегическом прорыве. Более того, начинала вырисовываться проблема с войсками, охранявшими приграничные позиции. Пока Кройвелль громил 30-й корпус, другой британский корпус медленно полз вдоль укрепленной линии Сол-лум — Сиди-Омар, постепенно ее охватывая. Роммель решил ударить всей танковой мощью по этой линии. Если он сможет выйти в тыл англичанам, то у него появится отличная возможность отрезать 7-ю танковую бригаду и весь 13-й корпус от их баз снабжения.

Утром 5 ноября 300 танков трех немецких танковых дивизий двинулись на юго-восток, по направлению к Габр-Салеха и линии приграничных позиций. В ходе наступления, дивизия «Ариэте» на правом фланге окружила огромный британский склад к югу от Габр-Салеха и захватила большую часть ГСМ, предназначенных для захвата Киренаики англичанами.

Роммель намеревался двинуть 21-ю танковую на север в направлении перевала Хальфайя, вдоль дальней части приграничных позиций, в то время как 15-я танковая займется ближней частью. Силы англичан будут разбиты, и путь на Египет — свободен. Но в этот момент в дело наконец вступил Окинлек, придавший необходимую жесткость колеблющейся обороне Каннингэма. И у немцев появились проблемы. У 8-й армии были танковые резервы — благодаря Окинлеку, в свое время настоявшему на этом. А вот у Роммеля их не было. Вечером 5 ноября у Сиди-Омара 21-я танковая дивизия повстречалась с 4-й и 22-й танковыми бригадами, получившими свежее подкрепление, и далее продвинуться уже не смогла.

У 15-й танковой дела также шли не блестяще — в битве с 13-м корпусом она потеряла несколько танков и прогресса не добилась. На самом северном участке фронта 7-я танковая бригада сумела прорваться сквозь позиции итальянской пехоты и добраться до британских частей. На юге британская южноафриканская дивизия продолжала блокировать наступление итальянской «Ариэте».

К следующему утру стало ясно, что битва передвижений была закончена, но Роммель все еще не соглашался признать это. Он послал 15-ю танковую на юг в помощь 21-й танковой, англичане одновременно усиливали свежими резервами 4-ю и 22-ю танковые бригады. В районе Сиди-Омара завязалось изнурительное сражение.

Для немцев это было невыгодно — их силы подходили к концу — и Роммель, признав очевидное, 9 ноября приказал своим танкам выйти из боя. Операция «Крестоносец» закончилась. За восемь дней сражений сокрушительное превосходство англичан в танках превратилось в фактическое равенство, при этом они не смогли продвинуть линию фронта ни на единую милю к западу.

В то время как потрепанная армия Каннингэма зализывала свои раны, находясь за спасительными приграничными позициями, которые всего лишь девять дней назад она пересекла с огромным энтузиазмом, в Лондоне размышляли над тем, что несет с собой провал действий 8-й армии. Передвижение британских войск на восток с тем, чтобы остановить немецкий прорыв через Кавказ и Анатолию, теперь исключалось; танки, столь старательно собранные в пустыне, с надеждой, что они изменят положение, теперь в этой же пустыне собирали пыль на свои разбитые корпуса. И еще Мальта. Задача защиты острова теперь приобретала поистине геркулесовские объемы. Теперь, когда люфтваффе угнездилось на Сицилии и немецкие аэродромы функционировали по обе стороны от т. н. «Аллеи бомбежек» между Критом и Киренаикой, морские конвои из Александрии могли быть использованы только в случае непосредственной опасности и с огромным риском для них. Военно-морские силы англичан в Гибралтаре, пусть и ослабленные потерей единственного авианосца «Арк-Ройял», которого потопили подлодки, были переброшены на защиту острова. Хотя в Лондоне не подозревали о том, какие силы были брошены в Берлине на разработку планов захвата Мальты, англичане предполагали возможность тяжелых бомбардировок и морской блокады Мальты.

Среди немецких военачальников в эти дни царило исключительно радостное настроение. Гальдер поздравлял себя с тем, что вовремя смог удержать Роммеля, тот, в свою очередь, купался в успехе своих побед в пустыне. В Риме генерал Штудент изучал карты Мальты и рассказывал своим офицерам об уроках кампании на Крите. В Каринхалле рейхсмаршал с нетерпением ожидал знаков одобрения от фюрера, постепенно приходящего в сознание. В последнюю неделю ноября несколько немецких поездов прогрохотали по Белоруссии в сторону Германии, увозя из России 39-й танковый корпус с его новым тропическим оснащением. Для рейха война шла отлично.

Чего нельзя было сказать о Британской империи. Ее силы на Ближнем Востоке, и без того растянутые до предела, должны были получить еще один удар. В то время как армии в Северной Африке опять пришли в относительную неподвижность, другие армии за восемь тысяч миль от этого пришли в движение. Восходящее солнце готовилось обрушиться на империю Его Величества на Востоке.

Глава 3 Sayonara

Над необозримыми просторами северной части Тихого океана, по выражению начальника авиационной БЧ авианосца «Kara», «не летали даже птицы».

Равно как и разведывательные самолеты. Вечером 1 декабря ни один американский летчик не видел, как шесть японских авианосцев с мощным боевым охранением неуклонно продвигались вперед, в густом тумане по неспокойному морю. На палубах кораблей были уложены спрессованные пустые масляные канистры; под палубами аккуратно накапливался мусор и отходы. Корабли не могли позволить себе сбрасывать мусор за борт, выдав тем самым свое местоположение.

В восьмистах милях и шести днях пути лежал Перл-Харбор. Kido Butai — 1-й воздушный флот Японии лег на курс, ведущий страну к войне. Его командующий, адмирал Нагумо, стоял на мостике «Акаги» и напряженно размышлял о предстоящем задании. «Получится ли у нас»? — постоянно спрашивал он своего начальника штаба. Daijobu — «He беспокойтесь», — не менее постоянно отвечал адмирал Кусака. Два военачальника наблюдали за тренировками зенитчиков, расстреливавших ярких воздушных змеев, плясавших в сером ветреном небе.

На нижних палубах пилоты Kido Butai писали стихи и письма домой, рисовали акварели либо проводили время в кабинах самолетов, лишний раз тренируясь в управлении. Авианосцы шли неотвратимо и грозно.

В двух тысячах миль к западу линкор «Нагато» стоял на якоре в спокойных водах залива Куре. В нем находился главнокомандующий объединенным флотом адмирал Ямамото, игравший в этот момент в японские шахматы с одним из своих офицеров. Еще один офицер, капитан Куросима, архитектор плана атаки, находился на командном пункте вместе с начальником штаба адмиралом Угаки. Они отслеживали продвижение адмирала Нагумо, склонившись над огромной картой Тихого океана. Пока все шло по плану.

В тот же самый день в холодном зимнем Берлине японский посол спешил в Министерство иностранных дел на Вильгельмштрассе. Для фон Риббентропа у него были хорошие новости. Предыдущим вечером из Токио пришла телеграмма, заканчивавшаяся словами: «Мы сможем подойти быстрее, чем мечталось». Можно было смело предположить, что фон Риббентроп, человек действия, нежели размышления, будет впечатлен.

На следующий день Ямамото телеграфировал Нагумо подтверждение, которое тот с нетерпением ожидал. Kido Butai должен был «взойти на гору Нииката», то есть атаковать, согласно плану.

В этом послании был и второй смысл. Нииката была самой высокой горой в Японии. Под Ниикатой подразумевались США, самая развитая промышленная держава мира. Тем самым слова Ямамото символизировали огромную задачу, стоявшую перед японскими вооруженными силами. Для некоторых японцев это выглядело как военное безумие, но мало кто сомневался в том, что это была национальная необходимость.

В течение предыдущего десятилетия Япония неуклонно двигалась к войне, равно как и другие великие державы, имевшие свои интересы в Юго-Восточной Азии. В основе конфликта лежало международное разделение сфер влияния в Китае и Юго-Восточной Азии и вытекающих отсюда выгод, а также необходимость их изменения в пользу Японии.

Япония слишком быстро вошла в число ведущих капиталистических держав. Стандартный болезненный сценарий для всех развивающихся стран сработал и в случае с продолжателями «революции Мэйдзи».[19] Два великих достижения западной цивилизации — медицина и механизация — повлекли за собой кардинальные перемены в японском обществе: количество пригодной для обработки земли стало резко сокращаться, а количество населения, наоборот, резко возросло, и массы людей хлынули в город в поисках лучшей жизни. Но рост капитала не успевал за ростом населения и его ожиданиями. С подобными проблемами в XIX веке столкнулась Великобритания и, чтобы решить их, выстроила империю. В США такая пролегла была решена с помощью фронтира.[20] Но для Японии, искавшей выхода из этой ситуации, дело обстояло иначе. Мир повсеместно находился в кризисе, усилия японцев по увеличению экспорта разбивались о новые торговые и таможенные барьеры, а попытки отстроить свою империю натыкались на громогласные протесты и угрозы со стороны других держав.

Проблемы вставали перед страной с максимальной силой, но те японцы, чьей задачей было их решать, зачастую не имели воли либо желания делать это. Политические институты страны были еще незрелыми, демократия, внедренная в 1924 году, погрязла в коррупции по уши. Император, подобный Богу, хотя и был теоретически всемогущ, но предпочитал устраняться от таких скучных мирских дел, как проблемы японского общества. Реальная власть была сосредоточена в руках двух столпов — армии и флота.

Как и в Германии времен Веймарской республики, провал центристских сил автоматически влек за собой возвышение правых или левых. Последние, хотя и возросли количественно за 30-е годы, фактически были обречены на поражение: они были столь же «традиционны» для японского общества, сколько и центристы. В Японии не было прочной традиции радикального материализма, не было больших и влиятельных коммунистических или социалистических партий, пытающихся найти компромисс между экономическим ростом и социальной справедливостью.

Правые же могли предложить традиционный антиматериализм тем, кто испытывал материальную нужду и свое видение сильной Японии, тем, кто пострадал от результата конкуренции с Западом. Как и в Германии, антиплутократическая сторона этой идеологии была не более чем пустословием, куда важнее было то, что новая милитаризированная националистическая политика могла отвлечь внимание от серьезных внутренних проблем. «Жизненное пространство»[21] на материковой Азии даст новые территории для жителей перенаселенных японских островов, откроет новые рынки для японских продуктов и новые источники сырья для страны, не имеющей таковых у себя. Молодежь вместо того, чтобы вступать в революционные кружки, пойдет служить в вооруженные силы; служа нации, они духовно очистятся и избегнут морального разложения, которое несет безбожный чужеродный материализм. Они станут новыми самураями, наследниками славы Японии.

Вся эта риторика облачалась в знакомые фразы. Великая Южно-Азиатская Сфера Совместного Процветания принесет справедливость и порядок на разоренную войной землю; японская армия возьмет на себя бремя распространения цивилизации, которое ранее несли белые расы.

Однако времени на воплощение этих славных устремлений оставалось катастрофически мало. Китай, очевидный центр этой сферы, мало-помалу сам начинал решать свои проблемы. Националистическое движение Чан Кайши и коммунистическая партия Китая год от года становились все сильнее в основном за счет военных, десятилетиями державших страну в хаосе. Японцы оккупировали Маньчжурию в 1932 году и предоставили ей фиктивную независимость как государству Маньчжоу-Го. Если Япония собиралась и далее спасать Китай от хаоса, ей следовало поторопиться до того, как китайцы спасут себя сами.

Такая возможность выпала в 1937 году. Европа была занята приближением собственной катастрофы, США самоизолировались от остального мира. Единственную военную угрозу представлял старый враг на севере, но ее удалось снизить подписанием антикоминтерновского Пакта с Италией и Германией в 1936. Императорская Япония азартно рванулась вперед, и этот прыжок был необратим. Инцидент на мосту Марко Поло в Пекине[22] был сознательно раздут, и через несколько недель японские солдаты уже шли на юг, к Шанхаю и долине Янцзы, завоевывать Китай. Так по крайней мере казалось в Токио.

Китайцы, однако, не покорились, предпочитая отступать все глубже и глубже внутрь своей необъятной страны. А вскоре, к неудовольствию Японии, они начали получать подмогу от США, Англии и Франции.

Европейские страны можно было игнорировать. Они были слабы, они были слишком далеко и у них своих проблем хватало. Но вот Америка — это было совершенно другое дело. Враждовать с ней было опасно. Хоть ее антагонизм по отношению к Японии был достаточно лицемерен — как сказал однажды будущий министр иностранных дел Мацуока: «Какая страна в течение своей экспансии никогда не упускала случая облапошить своих соседей? Спросите индейцев или мексиканцев…» — но сбрасывать его со счетов было нельзя. Никто в полной мере не осознавал зависимость японских вооруженных сил от Соединенных Штатов. Японский флот, защитник страны и ее заморских владений, был построен в основном из американского железного лома и плавал на американском горючем. Угроза была более чем реальна. Хотя японцы знали, что Америка пока не желает — да и неспособна — вести войну на Тихом океане, такую возможность списывать было нельзя. Поэтому необходимость скорейшего покорения Китая стояла особенно остро.

Война в Европе улучшила ситуацию в том смысле, что оттянула основные силы и внимание на себя. Пакт Молотова — Риббентропа в 1939 году для Японии явился шоком, но в долгосрочном плане оказался ей выгоден — он нейтрализовывал СССР столь же эффективно, как и немецкое нападение. Но одновременно возникали другие проблемы в основном с голландской Ост-Индией, единственным альтернативный источником нефти для Японии. Если Германия захватит Голландию, то кто в таком случае будет контролировать Батавию? Япония пока не считала для себя возможным занять это место, ко собиралась приложить все силы, чтобы никто иной его не занял. Всю первую половину 1940 года японская дипломатическая служба плотно занималась именно этим вопросом. В США же, приняв тревожные возгласы из Токио по этому поводу за новые признаки агрессии, продолжили помогать Китаю.

Рузвельт и Халл долгое время пытались увещевать японцев, продолжая снабжать вооруженные силы Японии материалами, необходимыми для претворения в жизнь того, по поводу чего увещевали. Летом 1940 года, когда Германия одержала победу на Западе и японцы стали, по мнению США, еще более ненасытными, администрация Рузвельта решила, что пришла пора действовать. Было предпринято два шага: первый был направлен на ослабление Японии, а второй — на усиление США. Рузвельт ограничил продажу железного лома и нефти иностранным государствам и предприятиям и огласил доктрину «флота двух океанов», согласно которой США должны были получить превосходство в Атлантике и на Тихом океане к концу 1942 года. Послание было предельно ясным.

Императорская Япония и США теперь были прочно заключены в нежелательные объятия мер и контрмер, вырваться из которых можно было только с помощью войны. Япония привыкла к постоянным протестам США и к тому, что за ними, как правило, ничего не стояло. Неожиданно перчатки были сброшены и вместо них появились кулаки. Через пару лет эти кулаки смогут нанести сокрушительный удар, в то время как Япония, связанная новыми ограничениями, не сможет адекватно на этот удар ответить. Скорость, ранее считавшаяся желательным фактором, теперь стала необходимостью. Если все же придется воевать с Америкой, то война должна начаться как можно скорее, пока есть надежда ее выиграть. Если же выпадал вариант принятия мира на приемлемых условиях, то опять же мир должен был наступить поскорее, пока Япония могла диктовать свои условия.

Мирные переговоры, равно как и подготовка к войне, шли своим ходом. Политические лидеры искали формулу, которая помогла бы избежать фатального столкновения и одновременно оставить в неприкосновенности материковую японскую империю. Удовлетворит ли американцев обещание японцев не продвигаться далее на юг? Позволят ли они Японии действовать в Китае по своему усмотрению?

Ответом было «нет». Американцев не волновали японские проблемы, и попытаться понять их янки также не желали. Подобно авторитарным родителям, ругающим ребенка, они видели только последствия, не желая замечать причины. Обрушив порцию упреков и угроз, они немедля поворачивались спиной, игнорируя аргументы японцев и уверенные в своей непогрешимости и правом деле. Глухота американцев к делам на Востоке объяснялась еще и тем, что у них хватало своих забот в другой части земного шара. Всю весну 1941 года американский флот прочно завяз в далекой Атлантике.

И для Японии это был шанс, возможно, последний — нанести удар. В апреле был подписан договор о ненападении с Советским Союзом, т. о., формально тыл Японии был в безопасности. Однако высшее руководство Японии все еще воздерживалось от решающего шага. Армия к войне была готова, но вот флот сомневался в том, можно ли ее выиграть. Политики вслух интересовались, не придадут ли мирным переговорам необходимое ускорение угрозы, подкрепленное силой. Они подталкивали страну к войне, считая, что тем самым заставят Рузвельта и Халла отозвать указы об эмбарго.

И тут абсолютно неожиданно, как считали японцы, Германия нападает на СССР. И все завертелось слишком быстро; мир начал меняться, а Япония не использовала своих возможностей выловить рыбку в этой воде. Если Япония ничего не предпримет, то вскоре либо сверхмощные страны «оси», либо советско-американский блок перережет им все пути, закрепив абсолютное превосходство белого человека. В итоге на двух императорских совещаниях, 25 июня и 2 июля, эти постоянно откладываемые решения наконец-то были приняты.

Что касается севера, то армия подождет. «В случае если развитие немецко-советской войны предоставит стране преимущество в действиях, мы применим имеющиеся в нашем распоряжении вооруженные силы с тем, чтобы разрешить советский вопрос и гарантировать безопасность наших северных границ». Квантунскую армию в «дружественной» Маньчжоу-Го необходимо усилить. Ее штаб должен разработать планы вторжения и дальнейшего управления Сибирью.

Но все же эти планы относились к разряду «непредвиденных обстоятельств». В общем и целом армия не испытывала восторга по поводу необъятных просторов, труднопроходимой местности и климата Сибири. К тому же там не было нефти. Квантунская армия перейдет в наступление только — не раньше! — в случае уверенной победы немецких войск над Красной Армией.

В настоящий же момент внимание Японии было сосредоточено на юге. Необходимо было поднять ставки, пока американцы прочно увязли в Атлантике, ожидая исхода войны в России. В июле японская армия заняла крестец французского Индокитая.

Но игра провалилась. Американское правительство, слепотой не страдавшее, чтобы об этом не думали в Японии, объявило о замораживании всех японских активов в США. Англичане и, что более важно, администрация голландской Ост-Индии вскоре присоединились к этому решению. Нефти, питавшей японскую машину экспансионизма, более не будет.

В Токио червяк яростно извивался на конце крючка. Отныне каждый оборот пропеллера японского истребителя означал уменьшение драгоценных запасов топлива. Флот присоединился к армии, выступая за начало военных действий. Поскольку приготовления к войне по любому заняли бы полгода, это время было отдано политикам, чтобы те попытались найти какой-то выход. Они не смогли. Коноэ попросил президента Рузвельта о встрече — Рузвельт отказал. Лидерами Японии овладел мрачный фатализм. Его можно было выразить одним словом. Sayonara[23] — «да будет так». Это уже не являлось постепенным дрейфом к войне — это было обратным отсчетом.

По состоянию на декабрь 1941 года в японской армии находилось пятьдесят одна дивизия. Двадцать две из них были заняты войной в Китае, четырнадцать располагались в оккупированной Маньчжурии и пять — собственно на Японских островах. Оставшиеся десять предполагалось пустить на захват Юго-Восточной Азии, Явно, что ключом к успеху Японии в таком случае должно было служить не количество, а качество.

В Китае японцы усвоили два чрезвычайно полезных урока. Первое — использование авиации в поддержке наземных частей. И второе — поддержание должной мобильности частей в тяжелых условиях. Зачастую убрать тяжелую технику или орудия с нескольких проходимых дорог представлялось невозможным, так что японцы, желая избежать кровопролитных фронтальных атак, были вынуждены разработать легкое вооружение и технику. Были сконструированы легкие танки, причем акцент делался не на огневую мощь, а на мобильность. Для пехоты были разработаны переносные легкие минометы. Велосипеды в Китай поставлялись тысячами. Японская армия превратилась в великолепную подвижную силу, способную быстро передвигаться там, где традиционные западные армии долго бы колебались, а двигаться ли вообще. Дополнительное обучение войск приемам войны в джунглях и высадкам с моря придали остро заточенному самурайскому клинку дополнительную остроту.

Предполагаемые противники находились в состоянии куда более невыгодном. Все вместе — американцы, голландцы и англичане — могли выставить около 350 000 войск в тех местах, которым, вероятнее всего, угрожала опасность. Но численное преимущество не давало ничего. Туземные части, находящиеся под командованием белых офицеров, были скверно подготовлены и едва оснащены. К тому же они не пылали энтузиазмом идти в бой против своих братьев-азиатов во имя Бремени Белого Человека[24] в Юго-Восточной Азии. Европейские и американские части ненамного их превосходили. Мотивации у них было больше, но опыта современной войны, тем более в тропическом ее варианте, им катастрофически не хватало.

Такие условия сами по себе уже были серьезным фактором, а неспособность здраво их оценить вела прямиком к катастрофе. Бытовало широко распространенное мнение, что японцы, как и остальные азиаты, воины неважные — кого они вообще когда побеждали, кроме одряхлевшей царской России? Следовательно, проблем с ними не возникнет. На Западе японцы заработали репутацию, кое в чем обоснованную, нации, повторяющей достижения белого человека. Отсюда делался губительный вывод, что на собственную инициативу они категорически неспособны. Все, что знал о Японии Запад, о стратегической мысли японских военачальников, о японском оружии и способности воевать рассматривалось через искажающую перспективу расизма. Подобную ошибку совершили немцы в отношении России, теперь она повторялась Америкой в отношении Японии, и последствия грозили быть не менее фатальными. Даже в самом безудержном полете фантазии никому не приходило в голову, что японцы способны построить — и построили — лучший самолет-истребитель за всю войну. Поскольку доставка подкреплений занимала три месяца, то англичане на полном серьезе рассчитывали удержать Гонконг, где у них было всего четыре самолета! Макартур, главнокомандующий американскими войсками на Филиппинах, рассуждал о том, что он предаст огню «японские бумажные города», имея в распоряжении всего девять бомбардировщиков В-17! Он был настолько уверен в том, что удержит Лусон, что решил рассредоточить силы и защищать таким образом целый архипелаг.

Подобный оптимизм был распространен и на флоте союзников. В области крупных боевых кораблей между странами был паритет — одиннадцать союзных на десять японских, а крупные корабли были тем, вокруг чего, собственно, строилась война на море. Ну, или по крайней мере так считали все, включая большинство японцев. К несчастью для союзников, это было неверным. Сейчас ключом к мировому океану были авианосцы, а у японцев на Тихоокеанском ТВД их было десять против трех у союзников.

Шесть из них, имевших на борту более четырехсот самолетов, составляли 1-й воздушный флот адмирала Нагумо — самую мощную военно-морскую ударную силу, какую только видел мир. Как и весь остальной ВМФ Японии, этот флот представлял собой отлично тренированную, дисциплинированную и согласованную мощь. 1-й воздушный флот считал себя наследником великой морской традиции; он никогда не ведал поражений. Он с нетерпением ожидал возможности добавить новые лавры победителей в дополнение к уже имевшимся за войну с русскими в 1904–1905 годах.

Таким образом, и армия, и флот были мощными и умелыми инструментами, могущими нанести, как вскоре будет видно, удары сокрушительной силы. На короткой дистанции армии Запада с ними могли даже не пытаться соперничать.

Но, говоря образно, «сколь широка была армия Японии, столь же и неглубока», иными словами, у этой мощи не было долговременного запаса. Все боевые качества японской военной машины жестко ограничивались условиями, которые диктовала японская экономика. Как и в случае с вермахтом, меч восходящего солнца был оружием, имеющим свой предел по сравнению с теми, что имелись у его врагов. Каждый удар или разрез, наносимый им, должен был быть решающим. Победа должна быть быстрой, в противном случае этот меч затупят тысячи мелких непрекращающихся контрударов. И эта победа, учитывая невозможность завоевания вражеских территорий, должна быть по большей части психологической. Если врага нельзя уничтожить, то надо сломить его волю.

Возможно ли такое? Военные лидеры Японии предпочитали не отвечать на этот вопрос. Они должны попытаться. Sayonara.

Войны куда легче начинать, чем заканчивать. Японская стратегия на ближайшие месяцы была предопределена. Главной целью являлся бесперебойный источник нефти, следовательно, голландская Ост-Индия и Борнео должны быть захвачены и оккупированы. Коммуникации между этими островами и Японией также должны быть максимально защищены, следовательно, вся Юго-Восточная Азия in total[25] должна быть очищена от голландских, британских и американских войск, дислоцированных там. Единственную серьезную угрозу представлял американский Тихоокеанский флот, расположенный в Перл-Харбо-ре. Его необходимо было уничтожить. Уничтожить его можно было только с помощью внезапной атаки. Внезапность была возможна только в момент начала военных действий. Ipso facto,[26] война должна была начаться с атаки на Перл-Харбор.

Принимая во внимание то, что с американским флотом будет покончено и Юго-Восточная Азия войдет в Великую Южно-Азиатскую Сферу Совместного Процветания, будет создана огромная внешняя защитная граница от Бирмы через Ост-Индию и Новую Гвинею и через Тихий океан к Алеутским островам. Конечно, ее необходимо будет укрепить против неизбежных контратак. Но враг будет отброшен и вскоре поймет, что победа будет добыта запредельной ценой. И тогда он согласится принять условия мира. Так, примерно выглядело все в теории И шло пока на практике.

Ровно в 7.53 7 декабря, командир звена Мицуо Фучида глянул вниз из своей кабины на синие воды Перл-Харбора. Вид был сверхъестественным, как будто модель, которую он столько времени изучал, находясь на командном мостике «Акаги». Ничто не двигалось. Самолеты на аэродроме Хикэм были выстроены, словно по линеечке, едва не касаясь друг друга кончиками крыльев. Тяжелые корабли Тихоокеанского флота США стояли ровно вдоль «линии линкоров». «Тора! Тора! Тора!»[27] — радировал он Нагумо, который с нетерпением ожидал этого сигнала. Внезапность была полной. За спиной Фучиды небо роилось от самолетов Kido Butai, летчики ждали сигнала. Фучида выпустил голубую сигнальную ракету; звено отделилось от строя и ринулось вниз, к войне.

Часом позже бухта Перл-Харбор была полна пылающих и опрокинутых кораблей. Четыре из девяти тяжелых кораблей были потоплены, еще четыре получили тяжелейшие повреждения. Было уничтожено около двухсот самолетов. Операция «Зет» завершилась победой!

На другой стороне Тихого океана, на Западе, пришла в движение армия Японии. В Южно-Китайском море тысячи солдат, ожидавших десантирования, смотрели с бортов, как постепенно перед ними вырастают берега Северной Малайзии и Южного Таиланда. На индокитайской границе другие в это же время ожидали приказа о марше на Бангкок.

На Формозе[28] японские летчики с нетерпением ждали, пока расчистится небо. Их целью являлись военно-воздушные базы США на Филиппинах. Плохая погода в итоге обернулась для японских пилотов благословением. Японцы не ведали, что, получив известия из Перл-Харбора, американцы подняли в воздух свои самолеты. Они едва успели приземлиться, как с неба на них обрушилась волна японских ВВС, американцы были застигнуты врасплох, и японцы жгли беззащитные самолеты на земле пачками.

К 10 декабря вся военно-воздушная мощь США на Филиппинах была практически уничтожена. Первые японские части начали сходить на берег в Северном Лусоне. В тот же день воздушная разведка обнаружила два английских тяжелых корабля — «Принц Уэльский» и «Репульс». Черчилль оптимистично послал их на Восток в качестве жеста устрашения. Через два часа от кораблей остались только пузыри на поверхности Южно-Китайского моря.

За четыре дня японцам удалось потопить шесть и серьезно повредить четыре из крупных боевых кораблей противника. Магистры воздушной и водной стихий, японцы теперь были готовы к тому, чтобы доказать свое искусство на суше, разгромив изолированные колониальные армии Юго-Восточной Азии.

Глава 4 Зима

Две войны, европейская и азиатская, теперь были прочно связаны друг с другом на Тихом океане. Очередь оставалась за одной из стран — Германии либо США, — чтобы кольцо глобальной войны было замкнуто в Атлантике.

Обе страны выжидали. Рузвельт не был уверен в том, что ярость американцев, порожденная Перл-Харбором, достигнет такого накала, чтобы встать против коричневой угрозы, поглотившей Европу. Он надеялся, что инициативу перехватят немцы, и относился к вопросу в несколько академическом ключе.

В Берлине мнения разделились. Геринг и армейцы, уверенные в том, что война с Америкой неизбежна, придерживались той точки зрения, что события торопить не стоит. Редер, наоборот, не соглашался. Соблюдение нейтралитета в отношении Америки (чья нейтральность была, в общем, номинальной) налагали существенные ограничения на действия немцев в Атлантике. Теперь же, в свете надвигавшейся войны, военно-морская мощь Англии и США будет сконцентрирована на войне с Японией, а значит, ограничения можно отбросить.

Редер начал действовать исходя из своих убеждений. Вечером 8 декабря, не посоветовавшись со своими коллегами по партии, он разрешил всем немецким кораблям в Атлантике атаковать любое американское судно, вовлеченное в действия, угрожавшие военной машине рейха. На следующий день подлодка U-186 потопила у берегов Исландии американский эсминец. Это было то, чего Рузвельту и не хватало. 10 декабря Америка объявила войну Германии и Италии.

Нападение на Перл-Харбор принесло Черчиллю тайное удовлетвореннее Продолжающиеся успехи немцев в России, провал «Крестоносца», нарастающий ком неудач на Ближнем Востоке… все это мгновенно компенсировалось вступлением Америки в войну. Через несколько часов после объявления войны Черчилль выразил пожелание прибыть в Вашингтон.

Рузвельт вовсе не стремился к немедленной встрече с британским премьер-министром, но у него хватало ума не высказывать такое вслух. Черчилль проигнорировал намеки из Вашингтона; он опасался, что американские военные руководители придут к своему собственному решению относительно курса войны, если его визит будет отложен. Вечером 11 декабря Черчилль совершил длительный вояж по затемненной Британии — из Лондона в Клайд, там он взошел на борт нового линкора «Герцог Йоркский» и отправился через Атлантический океан. На этот раз он не читал в пути о приключениях Горацио Хорнблауэра. Вместе с начальниками штабов он был полностью погружен в подготовку планов будущей войны.

В общих чертах стратегия, выработанная за время путешествия, заключалась в следующем:

Пункт № 1, реализация военного потенциала, для США проблемы не представлял. Спустя две недели после визита Черчилля Рузвельт объявил о «Программе Победы»: в 1942 году США должны произвести 45 000 танков, 20 000 зенитных орудий, 15 000 противотанковых орудий и полмиллиона пулеметов. Эти цифры должны быть удвоены в 1943 году.

Со вторым пунктом возникали проблемы. Враг, без сомнения, ошарашенный такой военно-экономической мощью, попытается прежде всего нанести ущерб именно транспортировке. Поскольку к концу 1941 года коммуникации союзников были крайне слабыми.

Задачи союзного флота росли в прогрессии. Они включали в себя защиту основных морских конвоев в Англию, Россию и на Ближний Восток, сдерживание агрессивных японцев в Тихоокеанской и Индийской акваториях и слежение за остатками французских ВМС в Дакаре и Касабланке. Задачи росли, а флот сокращался. Тихоокеанскому флоту США здорово перешибли хребет в Перл-Харборе, а предложение Черчилля — усилить оставшиеся корабли британскими «Принцем Уэльским» и «Репульсом» — было перечеркнуто гибелью этих кораблей 10 декабря. От Восточного побережья Африки до Западного побережья Америки союзники потеряли даже видимость военно-морского превосходства.

Худшее было впереди. Британский Средиземноморский флот получил ряд чувствительнейших ударов. Сначала был потоплен «Арк Ройял», затем оперативное соединение «К» заплыло на минное поле и потеряло три крейсера, и в довершение всего два линкора, стоявших в гавани Александрии, — «Куин Элизабет» и «Вэлиент», — были выведены из строя итальянскими боевыми пловцами. Единственным тяжелым кораблем, остававшимся на плаву в Средиземном море, был линкор «Бар-рэм», да и тот был жизненно необходим в Индийском океане.

Только в Атлантике союзники могли чувствовать себя уверенно, но и тут ситуация начала меняться к худшему. То, что англичане улучшили свойства своих радаров, внесло коррективы в планы адмирала Дёница, командующего подводным флотом Германии, и сейчас он был погружен в подготовку операции «Барабанный бой» — нанесения тщательно просчитанного урона американским торговым судам, курсировавшим вдоль Восточного побережья Америки и в Карибском бассейне.

Успех этого плана немцев немедленно повлиял бы и на без того тяжелую ситуацию с транспортировкой грузов у союзников. К январю 1942 года англичане потеряли как возможность отправлять конвои по Средиземному морю, так и порядка 35 % от довоенного торгового тоннажа. В итоге возросло количество маршрутов и сократилось количество кораблей, необходимых на этих маршрутах. Как результат — только 40 или 50 тысяч солдат могло быть послано ежемесячно за океан в пополнение к частям, воюющим там; эта цифра едва покрывала естественные потери (ранения и болезни). И этот уровень транспортировки мог быть достигнут, только, если одолжить корабли у американцев, а такая практика постепенно исчезала. Потому что американцы, хотя и находившиеся в несравненно лучшем положении, чем англичане, едва успевали покрывать свои нужды с помощью имевшихся кораблей и это число непрерывно таяло благодаря зловещему «Барабанному бою». Суммируя это, можно сказать, что к февралю 1942 года у союзников едва хватало кораблей, чтобы сформировать самые необходимые конвои, и с трудом находились военные суда, чтобы эти конвои защищать. Дальнейшие потери неизбежно вели бы к полной катастрофе.

Надежды, высказанные в пункте № 2 можно было бы мягко назвать оптимистическими, что же касается № 4 и № 5, то они были просто наивны. Шансы на победу над Японией в Юго-Восточной Азии были призрачны; японские части уже растекались по Малайскому полуострову, угрожая Сингапуру, и подбирались к нефтяным месторождениям Восточной Индии. Вероятно, Бирму можно было удержать, но и только.

Черчилль, однако, ошибочно верил в то, что Сингапур сумеет удержаться — ту же ошибку он допустил и в случае с «Принцем Уэльским» и «Репульсом». Он отверг предложения о том, что подкрепления, предназначенные гарнизону полуострова, должны быть перенаправлены в Бирму. В результате провал на обеих позициях был обеспечен.

Все еще только начиналось; положение в Северной Африке можно было описать, как «цветочки, ягодки еще впереди». Провал «Крестоносца» и необходимость посылать войска в Юго-Восточную Азию привели в действие целую цепь событий, чего именно в Лондоне боялись более всего. Мальта была теперь под неизбежной угрозой захвата. Пади она — за ней тут же последует Египет. А с наступлением весны обострится угроза наступления немцев с Кавказа. Вопрос уже стоял так: не то, чтобы сжать кольцо союзников вокруг Европы, а хотя бы удержать его от распада. Надежды на англо-американскую высадку в Северной Африке откладывались на неопределенное время.

Ну и куда же тогда направить имеющиеся в распоряжении силы? Для англичан ответ был очевиден — Ближний Восток и Индийский океан. Территории, находящиеся в потенциальной опасности, территории, которые необходимо было удерживать. Инициатива была у противника, в России, на Ближнем и Дальнем Востоке. Его армии наступали, и их необходимо было остановить. Все остальные задачи отодвигались на второй план.

К сожалению, как выяснил Черчилль и его спутники по прибытии в Вашингтон, американцы понятия не имели о возрастающей угрозе. Начальники их штабов, считавшие военную инициативу Богом данным правом, не желали понимать, что отвечать за это придется перед противником. Соответственно они разработали планы воплощения в жизнь этой инициативы, которой у них, увы, не было. Ост-Индия должна быть удержана, высадка в Северной Африке проведена — и чем скорее, тем лучше.

Черчилль с редким для него тактом попытался объяснить, что провал «Крестоносца» сделал все дальнейшие планы, связанные с Северной Африкой, на данный момент невыполнимыми. Он подчеркнул, что для одновременной поддержки такой операции и снабжения Дальнего и Ближнего Востока элементарно не хватит транспорта.

Американцы посчитали, что англичане слишком драматизируют ситуацию. Но, учитывая единение в целях, они на время согласились отложить все споры. В общем, Черчилль был удовлетворен визитом. Он был уверен, что со временем (и с теми неизбежными событиями, которые произойдут) американцы посмотрят на вещи более трезво. Ну и английские представители в новом Объединенном комитете начальников штабов, естественно, будут прилагать все силы к тому, чтобы направить янки на путь истинный.

Одно важное решение все же было принято на совместном совещании англичан и американцев в Вашингтоне. Они будут продолжать программу экономической и военной помощи СССР — и пытаться ее расширить. Филантропия тут была ни при чем. Западные союзники сообразили, что только Красная Армия способна удержать огромные массы вермахта на тот необходимый год, который нужен им, чтобы аккумулировать свои ресурсы. Дополнительная нагрузка на задыхающийся транспорт — это пустяковая цена за то, чтобы удержать СССР в войне.

Если это было бы возможно. В начале января сталинское правительство перебралось на восток, в Куйбышев, что на Волге. Туда же переехал и весь дипломатический корпус. Куйбышев был расположен куда ближе к центру незахваченной территории России; и, скорее всего, его оккупируют гораздо позже, чем Горький, расположенный менее чем в ста милях от линии фронта.

Ситуации в СССР не позавидовал бы никто. Столица была сдана, а это, в свою очередь, влекло за собой проблемы, связанные с Москвой как с потерей крупного транспортного узла. Красная Армия, изрядно потрепанная боями, с подорванным боевым духом от непрекращающегося отступления, была спасена от полного уничтожения только рано ударившими морозами да переброской с Дальнего Востока восемнадцати отборных дивизий. Эти свежие части, привыкшие действовать в условиях зимы, в основном были расположены в районе Миуса, Воронежа и Владимира. Их было явно недостаточно, чтобы вышибить немцев из России, но, учитывая нежданную помощь природы и нежелание немцев затевать зимнее наступление, этого хватило, чтобы линия фронта стабилизировалась.

Но надолго ли? Все отдавали себе отчет, что зимы не длятся вечно, даже такие свирепые, как русские зимы. Маловероятно было, что Красная Армия сумеет совладать с немецким наступлением, которое неизбежно начнется, едва условия позволят использовать мобильность войск. В итоге меры, предпринятые в Куйбышеве, подобно тем, что были приняты в Вашинггоне, сводились к долгосрочным оборонительным мероприятиям. Сталин выгадывал время. Если СССР сумеет избежать нокаута, то велика была вероятность того, что он сможет выиграть эту схватку по очкам.

И очки эти сейчас постепенно аккумулировались, находясь вне пределов досягаемости вермахта — в первую очередь это расширение промышленной базы к востоку от Волги.

Процесс, собственно, начался еще в начале 1930-х. Советское руководство продемонстрировало редкое предвидение, к неведению сторонников блицкрига в Германии. Сталин готовился к войне в течение десяти лет. К 1941 году значительная часть советской промышленности располагалась к востоку от Москвы, и с началом войны все, что можно было, перебрасывали туда по частям или целиком. Когда немецкие танки катили по Белоруссии, советские поезда шли на восток, увозя с собой танковые заводы, сталелитейные фабрики, нефтеперерабатывающее оборудование и другое жизненно необходимое имущество, — на восток, за Волгу, на Урал, в Сибирь и Среднюю Азию.

Зимой 1941–1942 годов этот процесс продолжался. Территории, которые могли быть, по всей вероятности, заняты врагом, весной и летом лишались своих фабрик и заводов, увозившихся на восток. Они были нужны советской военной промышленности. Эвакуируемым заводам был отдан приоритет на железных дорогах — встречные поезда с пополнениями для фронта обслуживались во вторую очередь.

Основной проблемой было время, необходимое для начала выпуска продукции. Например, огромные воронежские авиационные заводы, эвакуированные в ноябре — декабре 1941 года, могли выпустить первые самолеты только в начале мая 1942 года. То же самое касалось московской авиационной промышленности. В общем и целом только 35 % авиапрома, расположенного на Урале, могло обеспечить армию самолетами в течение первых пяти месяцев 1942 года. Для Красной Армии 1942 год был напряженнейшим годом, не важно, какие перспективы рисовались в 1943 году.

Промышленность по крайней мере можно было эвакуировать, вот с шахтами и сельским хозяйством дело обстояло сложнее. Необходимо было находить новые источники. Ситуация с продовольствием была трудной, но не критической — благодаря огромной потере ртов, которые надо было кормить. А вот нефть была вопросом критическим. Вероятная потеря кавказских месторождений, дававших 68 % всей советской нефти, могла быть компенсирована только скорейшим развитием недавно открытых залежей в Приволжско-Уральском регионе. То же самое относилось ко всем остальным полезным ископаемым. Старые шахты необходимо было расконсервировать и расширять, новые месторождения находить и разрабатывать. В некоторых ключевых моментах, когда речь шла об алюминии, свинце, высокооктановом топливе и качественных компонентах смеси, необходимых для производства авиационного топлива, материалов элементарно не хватало, приходилось их импортировать.

Но самые тяжелые проблемы у СССР лежали в области транспорта. Транспорта в Красной Армии было недостаточно, и возможности произвести его в необходимом количестве не было. Железные дороги трясло от извечной проблемы. Радиальная железнодорожная сеть центром имела столицу, и потеря Москвы резко подорвала возможности армии перебрасывать части с одного фронта на другой. Для переброски частей из Тихвина в Ростов требовалось в четыре раза больше времени, чем было раньше. Линии протянулись к западу, и теперь войска направлялись из Ярославля в Горький и только оттуда шли на юг, к Дону. В большинстве случаев они переправлялись по одноколейной дороге, чья пропускная способность оставляла желать лучшего.

В декабре началось строительство новой железнодорожной трассы Казань — Сталинград вдоль западного берега Волги, но руководство СССР пришло к выводу, что дорога пойдет слишком близко к линии фронта. Приоритет был отдан строительству новой дороги между Волгой и Уралом, от Балезино на Чкаловск, через Ижевск и Уфу. Южнее трасса соединяла Орск и Гурьев на Каспийском море. Трассу закончили в мае, и теперь бакинская нефть танкерами отправлялась через море и шла цистернами на Урал. В тяжелейших зимних условиях тысячи мужчин, женщин и подростков прокладывали километры этого пути.

Единственное, что хоть как-то компенсировало такую тяжелую ситуацию, была непрекращающаяся связь СССР с внешним миром, чем советское руководство оправданно гордилось. Железная дорога Коноша — Котлас, построенная в 1940–1941 годах, соединяла Мурманск и Архангельск через Киров с Уралом — в итоге она оказалась ценнейшим ресурсом. Даже если финны совместно с немцами попытаются предпринять что-либо на севере и при этом — не дай бог — падет Мурманск, то и в этом случае идущая по сосновым лесам дорога из Архангельска на юг, в Коношу, будет вне досягаемости противника.

Дорога использовалась на всю мощность. Первый союзный морской конвой пришел в Мурманск в сентябре 1941 года, и в дальнейшем конвои прибывали в среднем каждые пятнадцать дней. В середине октября послы Криппс и Хопкинс встретились со Сталиным и получили от него список необходимых СССР товаров («Список подарков к Рождеству», как назвал его один из послов). В последующие месяцы американские и английские корабли непрерывной чередой шли в Мурманск, под завязку забитые всем, чем только можно, от пиленого сахара и свиного жира, до алюминия и полевых телефонов. Все это было необходимо русским для того, чтобы продолжать дальше войну.

К сожалению, этот путь был эффективен только в условиях полярной ночи; с наступлением лета ночь переходила в непрекращающийся день, и подразделения люфтваффе и Кригсмарине, расквартированные в Северной Норвегии, получали неоспоримое преимущество. Оставалось еще два пути снабжения. Первым была Трансиранская железная дорога из Басры в Мианех, оттуда по шоссе на Кавказ и далее опять по железной дороге. По второму пути во Владивосток плавали американские корабли, проходя мимо японцев, под красным флагом с серпом и молотом. Ни то, ни другой путь гарантии в том, что они продержатся долго, не давали. Ударь немцы по Кавказу, поменяй японцы свою политику — и дороги будут наглухо закупорены.

Но пока немцы вроде бы не собирались наступать на Баку, да и у японского флота хватало своих проблем. Так что американские корабли в Чесапикском заливе продолжали принимать на борт грузы. Единственное, что они не могли погрузить на свои сухогрузы, была определенность. Будет ли СССР продолжать войну?

Ответ был — да. То, что творили немцы в оккупированной России, придавало русским куда больше решимости, чем все поставки союзников. Если немцы и надеялись, что со Сталиным можно было заключить modus vivendi,[29] если они и рассчитывали, что пропасть, разделяющая советский народ и его руководство, расширится, то к декабрю 1941 года эти мысли были похоронены. Слишком много обледеневших трупов болталось на виселицах в оккупированных деревнях. С таким врагом мира быть не может. Цена войны, пусть и гигантская, все равно будет меньше, чем цена покорности.

Зверства, творимые арийцами на оккупированных территориях, превосходили все представления о жестокости. И борьба только начиналась. В речи Сталина от 3 июля 1941 года прямо указывалось на создание партизанских отрядов на территориях, захваченных врагом, и на тех, которые, возможно, будут оккупированы. В глубине лесов и болот европейской части России тайно готовились базы, пусть и недостаточные. По мере немецкого наступления эти базы начали служить как ключевые узлы, собирая тысячи разрозненных солдат, оказавшихся в немецком тылу. Оружие эти будущие партизаны находили в большом числе на огромных полях сражений, где оно валялось брошенным и забытым.

В конце 1941-го — начале 1942 года большое количество специально подготовленных офицеров выбрасывалось с парашютом на оккупированную территорию. Их задачей было превратить сырой материал в эффективные боеспособные подразделения. В первую военную зиму против оккупантов решительных действий не предпринималось. Иногда совершались налеты с целью установить, какие карательные меры немцы предпримут в отношении населения, а также с тем, чтобы дать понять местным, на чьей стороне они должны держаться. По той же причине партизаны уничтожали пособников новых хозяев. Но большую часть времени партизаны были заняты обустройством своих баз и добычей припасов. Немецкие полевые командиры пока относились к партизанам как к мелкой досадной помехе.

Но со временем партизаны должны были стать грозной силой, очень грозной. Со временем… Сколько раз Сталину приходилось выслушивать эти слова? Разбитая советская машина напрягалась изо всех сил, чтобы заставить механизм вращаться. Он будет работать, дайте время. Сталин, нервно расхаживавший по своей резиденции в Куйбышеве, располагавшейся в особняке бывшего генерал-губернатора, мог только наблюдать за медленным прогрессом и ждать. Вооружение, железные дороги, иностранная помощь, партизаны… Все это еще должно сослужить свою службу. Дайте только время.

В Токио и Берлине проблемы, стоявшие перед стратегами, были противоположными тем, что стояли перед противной стороной в Лондоне, Вашингтоне и Куйбышеве. На стороне немцев и японцев была инициатива, но не было ресурсов, чтобы довести ее до конца. Страны «оси» должны были по максимуму использовать преимущества, данные им первой, прежде чем нехватка вторых обрушится на них со всей мощью. Но если в Берлине пришли к соглашению по поводу того, какова должна быть общая стратегия в первой половине 1942 года, то японцы до сих пор не выработали ясного плана.

А время их начало поджимать. Первая фаза чернового проекта, разработанная в ноябре 1941 года, подходила к завершению. Февраль 1942 года перешел в март, и японские вооруженные силы к этому времени либо достигли намеченных целей, необходимых для защиты Великой Южно-Азиатской Сферы Совместного Процветания, либо вот-вот должны были их завершить. Внутри границ этой сферы еще оставались отдельные очаги сопротивления, но и с ними скоро будет покончено. И затем восходящее солнце будет гордо реять над островами и океанами — от Андаманских островов до международной линии перемены дат, от Курил до моря Арафура.[30] На материке же японская армия будет править от Рангуна в Бирме до северных границ Маньчжоу~Го. За исключением, понятно, Китая. Ну и, конечно, придет время разрешить китайскую проблему раз и навсегда. Мир тем временем будет вести себя осторожно, находясь в пределах абсолютной досягаемости японского флота, царящего на море.

Таков был изначальный план, но аппетит приходит во время еды. Предложение о передаче инициативы противнику вызвало яростные споры, как неприемлемое и стратегически неверное. Необходимо было выжать все из военного превосходства Японии и расширить границы сферы с тем, чтобы противник даже и не пытался предпринять что-то в ответ.

Итак, было решено, что наступательные операции продолжатся. Но в каком направлении? Выбор был огромен. Новые цели располагались на всех сторонах света. На какую именно направить удар?

На севере лежал наполовину побежденный Советский Союз, ведущий смертельную схватку с японским союзником. Силы Красной Армии на Дальнем Востоке были слабы, и все шансы указывали на то, что они и более ослабнут. Руководство японских вооруженных сил рвалось в бой против СССР, воспоминания о кровопролитных боях 1938–1939 годов забыться не успели. Но в нынешней ситуации у Японии элементарно не хватало войск для полномасштабного вторжения в Сибирь; максимум, на что можно было рассчитывать от 16 дивизий Квантунской армии, — это оккупация Советского Приморья. Климатические условия также не прибавляли бодрости духа. Армия соглашалась подождать до весны, в крайнем случае до лета. К тому времени немцы выполнят свою работу к западу от Урала, и Япония возьмет Сибирь практически без боя.

Главный штаб ВМФ Японии нападение на СССР первоочередной задачей не считал, хотя бы из-за того, что при этом роль флота сводилась к чисто номинальной. Там придавали куда большее значение попыткам американцев использовать Австралию как базу для подготовки контрнаступлений на японские позиции в Юго-Восточной Азии. Материк необходимо было завоевать, чтобы избавиться от такой угрозы. Но, к вящему раздражению флотоводцев, армия отказалась от этого предложения, сославшись на нехватку живой силы для выполнения такого задания.

Капитан Куросима, начальник оперативного отдела при адмирале Ямамото, был заинтересован в экспансии на запад, в Индийский океан. Одним выстрелом тут убивались два зайца. В худшем случае японский тыл будет обезопасен во время боев с американцами на Тихом океане. В лучшем случае британцы будут изгнаны из региона, и возникает серьезная возможность установить прочный маршрут между японцами и немцами на Ближнем Востоке. Второе уже обсуждалось в феврале между двумя державами. Но в данный момент мысли Куросимы были заняты противостоянием с армией. Для занятия Цейлона не хватало войск. Так что, видимо, план придется отложить на осень, пока не закончатся муссоны, и когда наступление японцев в Бенгалию выдавит англичан с их позиций. В целом Куросима был доволен тем, что ему удалось добиться проведения рейда Kido Butai в Индийский океан в конце марта — начале апреля.

Сам же Ямамото, хотя и подчинялся официально Главному штабу ВМФ, в реальности был основной движущей силой в японских морских кругах. И для него все предложенные варианты были равноценны. Он считал, что стратегическая ситуация в марте 1942 года напоминает существовавшую в марте 1905 года. В обоих случаях неожиданное нападение на противника (Порт-Артур и Перл-Харбор) было сокрушительным, но не решающим. В предыдущем случае результат внезапной атаки японцев привел к решающей битве у Цусимы.[31] Так тому и быть — флот Японии должен разыскать и разгромить американский Тихоокеанский флот, пока он не оправился от поражения при Перл-Харборе.

Атака Нагумо на базу ВМС США причинила янки серьезный ущерб, но до непоправимого было далеко. Топливные терминалы не пострадали, а американские авианосцы находились вне порта. Авианосцы же являлись ключом к Тихому океану. Пока у японцев было преимущество 2:1, но, как только американские судоверфи заработают на полную мощность, преимущество исчезнет. Через полгода у американцев будет достаточно авианосцев, чтобы выстроить непробиваемый щит на Тихом океане; еще через год Америка обзаведется новым мощным флотом, разбить который японцам будет не под силу. Нельзя допустить, чтобы американский снежный ком пришел в движение — те авианосцы, что еще на плаву, должны быть уничтожены незамедлительно. Японский флот отправляется на восток в поисках новой Цусимы.

В феврале 1942 года начальник штаба Ямамото, адмирал Угаки, отгородился от внешнего мир, — запасшись зеленым чаем, он приступил к размышлениям над ключевым вопросом. Четыре дня спустя он вынес решение — Гавайи. Естественно, это решение тут же начали критиковать. Армия отказывалась предоставить необходимое количество солдат, сослуживцы Угаки считали, что трудности, связанные с этим решением, практически непреодолимы. Главному штабу ВМФ не понравилась идея в целом, и там предложили новый план: перерезать коммуникации между Австралией и Америкой посредством захвата Фиджи и Самоа. Похоже было, что японский флот никак не придет к окончательному решению.

Ямамото решил разрубить гордиев узел. План Угаки хоть и был сверхамбициозен, но предлагал правильное направление — на восток. Преодолевая сопротивление, Ямамото заявил о своей поддержке несколько измененного предложения Угаки.

Захватывать Гавайские острова необходимости не было — маленький остров Мидуэй, на тысячу миль западнее, послужит великолепной приманкой для американских авианосцев. Вот что занимало Ямамото, а вовсе не жалкие несколько акров коралла.[32] Он был готов позволить провести в жизнь небольшую операцию по очистке Кораллового моря и обеспечению безопасности японских коммуникаций с Соломоновыми островами и Новой Гвинеей; он также пообещал Куросиме, что флот совершит рейд на запад после того, как американцы будут разбиты. Но он твердо настаивал, что Мидуэйская операция должна идти под № 1. И его влияния хватило для того, чтобы чаша весов склонилась в его пользу. Главный штаб ВМФ пофыркал, повздыхал, но план принял. Остаток марта и большая часть апреля были посвящены планированию решающей битвы с американским Тихоокеанским флотом.

Японцы прекрасно отдавали отчет соотношению сторон. Почти во всех областях у них было явное численное преимущество, а также превосходство в качестве. Десять авианосцев против четырех или пяти, десять современных линкоров против устаревших американских, к тому же перенесших Перл-Харбор, вдвое больше крейсеров и эсминцев. Более того, подавляющее число экипажей, в частности у летчиков, имело на своем счету несравненно больший опыт боев.

С такими силами победа казалась делом решенным. Огромная армада будет поделена не менее чем на девять боевых групп, каждая из которых сыграет свою роль в хорошо оркестрированном плане. Две группы — оккупационная сила и поддержка — атакуют Алеутские острова, тем самым претворяя отвлекающий маневр в северной части Тихого океана. Предполагалось, что это отвлечет на себя значительные силы американцев, которые, в свою очередь, будут внезапно атакованы третьей группой, ожидающей своего часа в центральном секторе Тихого океана. А оставшиеся шесть групп проследуют к Мидуэю. Сначала туда прибудут подлодки, затем основная авианосная сила. Самолеты нанесут по Мидуэю бомбовый удар и будут дожидаться американцев, которые поспешат туда из Перл-Харбора. За авианосцами будут находиться оккупационные силы, части поддержки, отдельная эскадра крейсеров и основная ударная сила под командованием лично Ямамото. К тому времени, как американцы подойдут к Мидуэю, большая часть флота Японии будет их с нетерпением там ожидать.

К сожалению, в этом плане был один огромный минус, увидеть который способен был даже неискушенный в военном деле человек. Весь план базировался на одном-единственном предположении, что американцы будут захвачены врасплох. Предположить обратное японцы были неспособны, как и в большинстве случаев — отказ признать свою неправоту был равносилен самоубийству. И выводы были неутешительны — если американцы не поведутся на отвлекающий маневр, то в этом случае у Мидуэя будут бить японцев. Американский флот обрушится на авианосцы в то время, как силы поддержки будут еще в трехстах милях позади.

Такие опасения были высказаны во время отработки плана на командно-штабных учениях в середине апреля. Во время одного из маневров японские авианосцы были «потоплены» неожиданным нападением американцев, но Угаки, выступавший в роли посредника, отыграл назад и поторопился переписать правила. Других адмиралов это не убедило. Вице-адмирал Кондо, только что вернувшийся с Яванского моря, и контр-адмирал Ямагучи, командовавший авианосцами у Тринкомали, посчитали план неверным. Им не понравилось такое распыление сил. Офицер оперативного планирования ВВС при Нагумо капитан третьего ранга Генда полностью поддержал мнение адмиралов. План должен опираться на максимальное использование авианосцев, в то время как в нынешнем варианте он повторял черты, присущие эпохе линкоров.

Такая мысль была абсолютно верной, но Ямамото, которому спешка застилала глаза, в упор отказывался ее воспринимать. Он был непоколебим — операция Мидуэй начнется 25 мая. Жребий был брошен. Капитан Куросима тем временем заинтересовался критическими замечаниями в ходе разбора маневров, подтверждавшими его собственное недовольство планом. На свой страх и риск он начал разрабатывать альтернативу по большей части для самоудовлетворения.

Но наброски Куросимы оказались гораздо более ценными, чем он предполагал. В конце апреля Ямамото скрепя сердце был вынужден отказаться от плана Угаки. Причина — единственная непререкаемая причина — крылась в том, что японцы обнаружили, что американцы взломали шифр Главного штаба ВМФ.

Первое указание на такое положение дел прозвучало, когда адмирал Нагумо находился в Индийском океане. Адъютант адмирала заметил, отмечая на карте курс двух британских военных кораблей, недавно потопленных японскими самолетами, что курс англичан был направлен строго в ту точку, где у японских кораблей было назначено рандеву. Нагумо внимательно изучил карту и согласился, что совпадение несколько странное. Либо же штабной шифр взломали — предположение настолько невероятное, что его сразу отмели. Свое беспокойство по этому поводу Нагумо представил отдельным абзацем в последующем рапорте и практически сразу же забыл об этом. Так же как и двое других командующих на других оперативных просторах, отметивших подобные «совпадения». Только зоркий глаз штабного офицера в Токио капитана Йоринаги, читавшего рапорты, увязал эти сомнения в логическую цепочку. Йоринага также не верил, что шифр можно взломать. Но, может быть, шифр просто попал в руки американцев?

На каждом японском корабле находилась шифровальная книга, переплетенная в свинец, — в случае гибели корабля это обеспечивало гарантию, что она мгновенно пойдет на дно. Йоринага внимательно изучил статистику по тем немногим затонувшим судам, что погибли с началом военных действий. Вскоре его внимание сосредоточилось на одном. Субмарина 1–124 представила свой последний доклад о местонахождении 19 января 1942 года, находясь в патрулировании около гавани города Дарвин, у берегов Северной Австралии. Предполагалось, что подлодка затонула, но где именно? Предположим, что ее забросали глубинными бомбами либо в гавани, либо вне ее. Йоринага исследовал океанографические таблицы и обнаружил, что максимальная глубина в гавани не превышала 140 футов,[33] что вполне достаточно для спасательной операции.

В середине апреля Йоринага поделился своими соображениями с контр-адмиралом Фукудоме, начальником оперативного отдела Главного штаба ВМФ. Контр-адмирал был впечатлен расследованием и, не ставя в известность ни Ямамото, ни объединенный штаб морских операций, решил проверить теорию Йоринаги. Зашифрованная информация, имеющая отношение к вымышленной проблеме (ситуация с водоочистной станцией на Гуаме), была передана с японских кораблей на Тихом океане. Через неделю один из японских агентов на Гавайях подтвердил, что информация оказалась в руках американцев. Шифр действительно был взломан.

28 апреля Фукудоме доложил об этом адмиралу Ямамото. У того не оставалось выбора, кроме того, как признать, что частичная информация о планах японцев в отношении Кораллового моря и острова Мидуэй стала известна противнику. План «Коралловое море» отложили на неопределенный срок, план «Мидуэй» же необходимо было переделывать. Так считал Ямамото. К его удивлению, у Куросимы оказался альтернативный план, наполовину подготовленный. Учитывая то, что операцию в Коралловом море сняли с повестки дня, Ямамото решил ускорить решение вопроса с Мидуэем.

В январе 1942 года у высшего немецкого военного командования появилась новая забота: выздоровление лидера Германии Адольфа Гитлера. С того времени как на аэродроме в Растенбурге самолет совершил ту злосчастную аварийную посадку, прошло более 20 недель, и все это время фюрер пребывал в состоянии нестабильной комы, не подозревая о ходе войны, которую он разжег. Повреждения были залечены, и Гитлер, будучи слаб физически, морально был готов к тому, чтобы принять поводья управления войной, которые он выронил в августе предыдущего года.

Но он не собирался рисковать понапрасну, как уже было однажды. В конце ноября он, казалось, полностью выздоровел и попытался, несмотря на активные протесты доктора Зодернштерна, взять власть в свои руки. Это немедленно вызвало повторное кровоизлияние в мозг, и фюрер опять впал в кому. На этот раз Гитлер намеревался приступить к руководству постепенно. Выздоровление лишний раз убедило его в том, что судьба уготовила ему особый путь, но вот то, что он едва избежал смерти, напомнило о том, сколь хрупко его тело, ведущее Гитлера по этому пути. Поскольку ему предстояло выполнить еще очень и очень многое, Гитлер благоразумно решил не искушать судьбу во второй раз.

Находясь в Бергхофе, среди по-вагнеровски величавых зимних гор, фюрер располагал изрядным количеством свободного времени для размышлений о войне и о том, как она велась в его отсутствие. В общем и целом он был доволен. Конечно, будь он у власти, некоторых ошибок удалось бы избежать, но в общем его подчиненные проявили себя в той степени, в какой от них это ожидалось. В конце концов, за исключением Геринга, они все были профессиональными солдатами. И для воплощения идеи в жизнь им необходимы были только планы, его, фюрера, планы.

17 января Гитлеру обрисовали общий стратегический план, принятый на совещании в Каринхалле предыдущим сентябрем. Соответственно фюреру доложили о необходимых мерах, принятие которых прямо проистекало из этих решений. Фюрер согласился с общей стратегической линией. Разве не он сам предложил на совещании с Редером в июне 1941 года директиву № 32? Принимая Геринга 23 января, фюрер признался ему, что некоторые детали он помнит несколько смутно. Гитлер не разделял полностью мнение ОКХ по поводу того, что СССР потерпел сокрушительное поражение. Он заметил, что лучше было бы сначала завоевать Украину, а потом уже наступать на Москву. Он также был удивлен, что все операции на Восточном фронте были прекращены с наступлением декабря. Разве немецкий солдат не сражался лучше, чем унтерменш? Разве он не мог воевать в любую погоду, на любой территории? Фюреру было очевидно, что воспитание армии в духе идей национал-социализма сильно хромало. Когда он полностью выздоровеет, он займется этим вопросом лично и будет твердо проводить в жизнь политику НСДАП.

Что касается Африки, то фюрер согласился с переброской 39-го танкового корпуса, но дальнейшие подкрепления армии Роммеля воспретил. Вся оставшаяся танковая мощь должна быть направлена на прорыв к Уральским горам и Кавказу. В вопросе с Мальтой Гитлер выразил серьезнейшие сомнения» поскольку вся операция основывалась на участии в ней итальянцев. В особенности итальянского флота. Да при первом же появлении английских кораблей итальянцы рванут обратно в свои гавани и оставят немецких солдат на острове без прикрытия!

Геринг перестраховывался по максимуму. Он согласился со всем, что Гитлер сказал по поводу России. Но что вы ожидали от этого, мой фюрер? Браухич — это клоун, Гальдер — самодовольный ничтожный педант. И ни один из этих генералов не имел понятия, как отдавать приказы, даже если приказы были правильными! А по поводу Мальты беспокоиться не стоило. Люфтваффе хорошо выучило уроки Крита, и в грядущее сражение будут вовлечены куда большие силы, к тому же гораздо лучше оснащенные. Геринг только что вернулся из Рима со встречи с генерал-полковником Штудентом, и тот заверил Геринга, что итальянские войска находятся в отличной форме, не сравнить с теми отбросами, что расквартированы в Африке. Что же касается итальянского флота, то ему трудно будет удрать от англичан, свободно рассекавших Средиземное море. Так что единственной проблемой в предстоящей Мальтийской операции является расслабленное отношение итальянских союзников к проблемам снабжения. Было бы крайне полезным, если бы фюрер поднял данный вопрос на предстоящей встрече с дуче в феврале.

Но Гитлер принял не только Геринга. По установившейся привычке фюрер предпочитал принимать своих подчиненных по одному, на случай, если они вдруг все выразят свое несогласие с планами. Следующим посетителем в Бергхофе был Редер. Адмирал был преисполнен грандиозных планов и поспешил выразить уверенность в скорейшем выздоровлении фюрера. После тактичных напоминаний Гитлеру о том, что британский вопрос на Ближнем Востоке после завершения плана «Барбаросса» является первостепенным, гросс-адмирал с нетерпением обрисовал перед фюрером очертания «Гранд-плана» по завоеванию данного региона с помощью согласованных немецких и японских наступлений. В Токио и Берлине шли интенсивные переговоры. Хотя Редер признал, что пока стороны не пришли к конкретному решению, существует вероятность того, что уже летом две великие державы «оси» соединят свои усилия в Аравийском регионе. Японцы выражали живейший интерес к Цейлону и Мадагаскару, и начальник штаба Редера, адмирал Фрике, распорядился предоставить Токио немецкие данные относительно возможных участков высадки. Вполне вероятно, что японцы двинутся на запад только после того, как разобьют американцев на Тихом океане, но последнее не представлялось большой проблемой. Адмирал Осима заверил Редера, что Тихоокеанская кампания не повлияет на запланированную на лето встречу немцев и японцев в Индийском океане.

«Гранд-план» захватил Гитлера — он отвечал его представлениям о грандиозной драме. Фюрер рассказал Редеру о том, что на него произвело огромное впечатление сообщение об атаке японцев на Перл-Харбор. Остается выразить сожаление, добавил он, что другой союзник Германии не проявляет такой же решительности. Гитлер начал пространно рассуждать о японском национальном характере — предмете, знание фюрером которого было столь же поверхностным, как и все остальное, — и объяснил внимательно слушавшему адмиралу, что Перл-Харбор является блестящим примером «дьявольской» тактики в кэндо:[34] внезапным ударом и мгновенным отступлением.

Редеру в конечном итоге удалось вернуть размышления Гитлера к более насущным вопросам. Адмирал обрисовал фюреру ситуацию в Атлантике. Он умолчал о том, что Дёниц был в дикой ярости, когда узнал, что должен передать пятую часть всех действующих субмарин для выполнения Средиземноморской операции. Вместо этого Редер начал пичкать фюрера победной статистикой. Но Гитлера явно не интересовала ни Атлантика, ни Средиземноморье. Он ухватился за возникшую в разговоре тему движения на запад, чтобы обрушиться на Америку за ее объявление войны. Каким образом, вопросил он, Рузвельт и его еврейские финансисты рассчитывают воевать с Германским рейхом? Это же просто смешно!

Ну, англичане, естественно, это другое дело. Но военачальники, совещавшиеся осенью в Каринхалле, невольно ударили по ахиллесовой пяте британцев. И это не Суэцкий канал, как объяснил Гитлер Редеру. Это персидские и иракские нефтяные месторождения. Потеряв их, а равно и Кавказ, ни Британия, ни СССР не будут в состоянии продолжать свою бессмысленную борьбу. Англичане, может быть, попытаются экспортировать нефть через Атлантику, но немецкие субмарины размолотят танкеры, не напрягаясь. «В войне ключевым является экономический аспект», — объявил Гитлер гроссадмиралу.

То же самое он сказал Браухичу три дня спустя и обвинил главнокомандующего сухопутными силами в том, что тот предпринял наступление на Москву исходя «чисто из географических соображений». Армии крупно повезло, что она успела захватить жизненно важный регион Донбасса до наступления зимы. Как обычно, спас положение рядовой немецкий пехотинец. Но самым важным, ключевым моментом, лежавшим в основе всех стратегических ошибок, являлось то, что в армии не было должного духа национал-социализма! Причем на самом высшем уровне. В наступившем году этому следует уделить самое пристальное внимание. Дополнительно Гитлер поинтересовался планами вермахта на весеннюю кампанию на востоке. Он не сказал Браухичу, что Йодль, полностью поддержавший Гитлера, уже начал набрасывать план в соответствии с пожеланиями фюрера. Гитлер хотел лично сравнить возможные разногласия генералов. В итоге командующий несокрушимой немецкой армией покинул своего начальника, как побитая собака, поджавшая хвост.

16 марта, в День памяти героев, Гитлер выступил с обращением к нации. Впервые за восемь месяцев он выступал перед большой аудиторией. Гитлер поблагодарил судьбу за свое чудесное выздоровление после «серьезного инцидента», видя в этом — в выздоровлении, а не в инциденте — дальнейшее доказательство того, что судьба выбрала его и немецкий народ для особой миссии. Что касается войны в России, то «мы преуспели там, где другой гигант сто тридцать лет назад не смог». В наступившем году война будет закончена. Россия будет безжалостно раздавлена; Англия поймет всю бессмысленность дальнейшего сопротивления; США в военном отношении угрозы не представляют. Гитлер высмеял американскую «Программу Победы»: «Эти люди думают, что смогут купить мощь, они думают, что могут массово производить силу воли». Слова о том, что ключевым фактором войны является экономический, очевидно, были забыты.

И забыты не только в речах. Гитлер сколько угодно мог высмеивать Рузвельта, но будь у Германии такая же тщательно разработанная программа по вооружениям, то уверенности у фюрера бы прибавилось. Был один-единственный человек, навещавший фюрера в Бергхофе, чьи визиты не приносили Гитлеру никакого удовольствия. Доктор Тодт, министр вооружения и боеприпасов. В Бергхоф он приезжал исключительно с тем, чтобы завалить фюрера проблемами; мало того, что они фюреру были неинтересны, так у них еще и не было никакого быстрого решения. Что фюреру было крайне неприятно. Гитлер — в данном случае он выражал суть той идеологии, которую он считал, что создал лично, — привык мыслить неделями либо декадами. И в том и в другом случае он мог мгновенно принимать решения: с одной стороны, передислоцировать взвод на юг России, с другой — заселить неосвоенные украинские степи немецкими колонистами. Но пространство между настоящим и отдаленным будущим мало его интересовало. Планировать на год вперед или на два — а именно это имело значение для выпуска вооружений — он не стремился, и это сразу бросалось в глаза. Таким образом, решения, не принятые в 1939–1940 годах, в 1941–1942 году вставали во всей своей красе. У Германии не было дальней авиации, чтобы бомбить советские промышленные центры к востоку от Волги, не было субмарин в достаточных количествах, чтобы выиграть битву за Атлантику, не было достаточных мощностей, чтобы выпускать боеприпасы и обеспечивать потребности танков и артиллерии.

Именно последнее и беспокоило доктора Тодта более всего. И это же более всего раздражало Гитлера. Именно министр вооружений был ответственен за то, чтобы в достатке иметь необходимые мощности и ресурсы, упрекнул Тодта Гитлер. Именно так, согласился Тодт, но рейхсмаршал забрал большую часть всех материалов и мощностей к себе в люфтваффе и пустил это на свой четырехлетний план. Может ли фюрер вмешаться в ситуацию и разобраться с вопросом?

Но Гитлер откровенно не желал вмешиваться в тот хаос, который сам и создал, предпочитая управлять им снаружи, нежели изнутри. Нет причин для беспокойства, заверил он Тодта. Война вскоре закончится, а у Германии хватит сил завершить ее победой. К чему волноваться о каком-то 1943 годе? К тому времени мы будем перестраивать Берлин, а не воевать. В итоге Тодт покинул Гитлера в сильнейшем замешательстве.

Только один аспект ближайшего будущего по-настоящему волновал Гитлера. Только одной программе он уделял самое тщательное внимание. В конце марта в Бергхоф прибыл рейс-фюрер СС Гиммлер. Он доложил фюреру об успехах эйнзатцгрупп на оккупированных советских территориях, о сокрушительных ударах по еврейской угрозе. Гитлера доклад рейхсфюрера не впечатлил. Исходя из своего опыта со смертью Гитлер настоял на том, что данная программа — величайший вклад в дело очищения человечества — должна быть реализована на полную мощность, чтобы судьба не успела вовремя вмешаться. Он приказал Гиммлеру ускорить истребление евреев в Восточной Европе и развернуть новые эйнзатцгруптш для действий в Северной Африке и Палестине этим летом. Естественно, ни о какой пересылке евреев в Европу речь не шла: все необходимое для их уничтожения должно быть построено на месте.

Фюрер наконец полностью взял в свои руки рычаги кровавого немецкого штурвала.

В январе Черчилль надеялся, что время вкупе с советами англичан и непредвиденными ударами противник наставит, наконец американцев на путь реалистический. Что касается пинков от противника, то в этом недостатка не было. Весь февраль и март союзники чувствительно получали от японцев по зубам — сопротивление союзных войск в Юго-Восточной Азии японцы взломали без особых усилий. Жалкие остатки флота союзников были наголову разбиты в битве на Яванском море. Острова Южно-Китайского моря один за другим падали в руки японцев. Сингапур с его мощными оборонительными укреплениями на юге был взят с севера. Армия США на Филиппинах была загнана на полуострова Батаан, где выдержала долгую, героическую, но в итоге проигранную осаду. Суматра, Борнео, Целебес, Ява, Тимор, Уэйк, Гуам — один за другим очаги сопротивления угасали под японским сапогом. В Бирме 15-я армия генерала Ииды 8 марта взяла Рангун и погнала отступавших англичан на север, к Мандалаю.

В четырех тысячах миль к западу Окинлек пытался как-то укрепить позиции англичан на Ближнем Востоке. Части, удерживавшие Северный фронт в Иране и Ираке, положения не спасали, их было слишком мало. Из Западной пустыни ни одну часть забрать было нельзя, тем более что Роммель получил значительные танковые подкрепления. На Мальте население начало испытывать недостаток продовольствия, к тому же остров практически ежечасно подвергался атакам люфтваффе. Шансы на то, что союзные конвои прорвутся к Мальте, таяли, а шансы на немецкое вторжение, наоборот, росли.

Март постепенно перешел в апрель, и общая ситуация стала выглядеть зловеще. Куда бы ни падал взор союзников, они везде видели растущую мощь противника и свои неадекватные этой мощи ресурсы. Зевакам, фланирующим по парку Сент-Джеймс, воздух, может, и казался напоенным весной, но те, кто сидел в подземных бункерах, видели в наступающем сезоне только подсыхающие после зимы русские степи, чистое небо и спокойствие вод Средиземного моря. Новые удары противника были неизбежны, а в распоряжении союзников не было практически ничего, что могло бы их как-то предотвратить.

В Индийском океане Kido Butai приближался к Цейлону; на Средиземном море немцы и итальянцы собирались осуществить вторжение на Мальту, и это было видно даже слепому. В Арктике дни становились все длиннее, и конвои, спешащие в СССР, подвергались все большему риску. В Атлантике счет, открытый субмаринами Дёница, пока еще не достиг своего пика. В Индии партия Индийский Конгресс отвергла предложение англичан о предоставлении стране независимости после войны; как сказал Ганди, «это все равно, что пытаться обналичить датированный передним числом чек в прогорающем банке».

В это безрадостное время Гарри Хопкинс и генерал Джордж Маршалл посетили Лондон, привезя с собой американские планы продолжения войны. Планы показали полное отсутствие чувства реализма у американских союзников. Горя желанием немедленно ввязаться в драку, начальники штабов запланировали высадку американцев в Европу на 1943 год, предварительно проведя многочисленные рейды во второй половине 1942 года. Американцы признали, что их солдаты все равно не смогут прибыть в Англию ранее чем в сентябре, но хотели бы тем не менее получить от англичан подтверждение союзных устремлений. В таком случае удалось бы избежать «распыления союзных сил».

Естественно, Черчилль не испытывал большого желания противоречить своим союзникам, тем более что он так долго добивался от них внятного ответа. Но его «согласие с учетом многочисленных оговорок» с «общими принципами» плана американцев было уточнено далее менее дипломатичными начальниками штабов вооруженных сил Великобритании. Они терпеливо объяснили американским визитерам, что такое «распыление» британских войск является куда более важным, чем лобовая атака на врага. Удерживать кольцо — у данной задачи был высший приоритет. Если удастся сдержать наступление немцев этим летом, то тогда — и только тогда — серьезное внимание можно будет уделить возможности высадки в Европу через Ла-Манш. Естественно, такая операция неизбежна, но в данный момент обговаривать дату ее начала было бы непрактично и бессмысленно.

Американцы были разочарованы таким «сверхосторожным» подходом. Они считали, что проблемы англичан в Индии — что было довольно очевидно — проистекают исключительно из их желания удержать в своих руках отжившую свой век империю. Американцы сомневались, что опасения англичан о грядущей совместной встрече немцев и японцев в Индийском океане имеют под собой основания. Они напирали на то, чтобы помочь России, высадив войска во Франции. И более всего они хотели немедленных действий.

Они не подозревали, что судьба вскоре предоставит им искомое. Шторм вот-вот должен был грянуть. Вечером 12 апреля 1942 года Хопкинс и Маршалл мирно наслаждались вечерними коктейлями в отеле «Чекере», В это время курьер доставил английскому премьер-министру срочное донесение. Немецкие десантники раскрыли свои парашюты над Мальтой.

Глава 5 Падение Мальты

Некто лейтенант Джонсон, командир батареи ПВО, расположенной на окраине Калафраны, что на юго-восточном побережье Мальты, был, вероятно, первым английским военнослужащим, который увидел, как с востока к Мальте приближается армада транспортных самолетов Ju.52. Случилось это в три часа пополудни 12 апреля 1942 года. Как и все, кто защищал Мальту, Джонсон чего-то подобного ожидал в течение уже нескольких недель. И всяко предполагал, что это может произойти и сегодня. Тем не менее: это зрелище явилось для него в некотором роде сюрпризом. «Их было просто невообразимое количество. Те из нас, кто был в свое время на Крите,[35] решили, что тот жуткий кошмар снова повторяется».

Батарея Джонсона сумела подбить один из низколетящих транспортников, но для радости времени не было. Десятки других проносились буквально над самыми головами, а сопровождавшие «Юнкерсов» истребители заливали огнем английские батареи ПВО. Будь у Джонсона и его подчиненных время осмотреться повнимательней, они бы увидели, как из чрева самолетов выбрасываются вереницы парашютистов и купола планируют точно на участок сельской местности, протянувшейся к аэродрому Халь Фар. Другие английские зенитчики не могли поверить своим глазам, видя, как низко летят «Юнкерсы»: «Они летели едва ли не в трехстах футах от земли. Парашюты еле успевали раскрыться, прежде чем фрицы приземлялись».

Но фрицы приземлялись, и по большей части успешно. Зона выброски не была защищена практически ничем, и у десантников было время перегруппироваться и распаковать оружие, которые сбрасывалось им в контейнерах. На Крите зоны выброски были выбраны неудачно, и солдат разбросало по всей территории. В результате многие десантники погибли, не успев приземлиться. На Мальте же десант был сконцентрирован, и зоны выброски были тщательно намечены заранее. Авангард парашютистов из 7-й воздушно-десантной дивизии распаковал свое тяжелое вооружение и минометы и приготовился выступить в направлении назначенных целей. В качестве ориентировочных знаков для самолетов следующей очереди десантники расстелили на земле огромные флаги со свастикой. Вторжение на Мальту началось.

Выброска воздушного десанта явилась завершающим ударом кампании, длившейся четыре месяца. Началась она в конце ноября 1941 года с удвоения мощи немецких ВВС в районе Средиземноморского бассейна. 10-й воздушный флот, в чью обязанность входила воздушная поддержка Роммеля, защита линий снабжения «оси» в Средиземноморье, охрана итальянских танкерных конвоев из Румынии в северном Средиземном море и атаки на тылы англичан в Египте, соединил силы со 2-м воздушным флотом, очистившим небо Москвы и вернувшимся с победой из России. Новый воздушный флот, включавший в себя 325 самолетов, располагался исключительно на Сицилии. Его задачей было нейтрализовать любые попытки союзников помочь Мальте и ослабить оборону острова, подготовив таким образом территорию к вторжению. Флот состоял из пяти бомбардировочных авиагрупп Ju.88, одной авиагруппы бомбардировщиков «Штука» (Ju.87D), одной авиагруппы истребителей Me. ПО и четырех групп из Me.109f.

К сожалению, эта огромная мощь поначалу (в январе — феврале 1942 года) использовалась нерационально, в основном из-за неправильно понятной тактики. Фельдмаршал Кессельринг; главнокомандующий всеми подразделениями ВВС на Средиземноморском ТВД, приказал наносить непрекращающиеся авиаудары малыми группами самолетов. Он полагал, что подобная тактика быстро вымотает защитников острова. Но он проглядел тот факт, что это же одновременно даст им возможность сконцентрировать свои силы. И немецкие потери поползли вверх с угрожающей быстротой.

Рейды особого успеха не принесли. Оборонительные coopyжения Мальты были рассеяны по большой территории, и убежденность люфтваффе в правильности нанесения точечных ударов вскоре столкнулась с тем, что за каждую разрушенную цель приходилось платить несоразмерным количеством сбитых самолетов.

Тактику решено было изменить, и в начале февраля 1942 года начальник штаба 2-го воздушного флота генерал ВВС Дейхман приказал проводить бомбардировки с помощью крупных авиасоединений. Выбранные цели были достаточно крупными в смысле территории, но и промахнуться по ним было трудно. Первой целью была выбрана Главная Гавань, Гранд-Харбор с ее военно-морскими сооружениями, а также три основных аэродрома: Халь Фар, Лука и Такали. В течение трех недель практически весь воздушный флот беспрестанно бомбил по этим координатам.

Новая тактика отлично сработала. Мальтийцам был причинен огромный ущерб, а потери немцев были незначительными. Последние английские корабли были вынуждены покинуть Мальту, подлодки могли всплывать на поверхность только ночью. Судоверфь встала — даже в подземных мастерских работа постоянно прерывалась по причине отключения электроэнергии. Аэродромы поддерживались в рабочем состоянии из последних сил с помощью гражданских и местного ополчения, но самолеты с этих аэродромов неуклонно забирала к себе война, идущая в небе.

В последние две недели марта немцы перенесли свое внимание на второстепенные объекты: лагеря, казармы, склады и дороги. Налеты на батареи ПВО практически не прекращались. Мальтийцы говорили, что небо вряд ли было чистым от немецких самолетов более чем на десять минут.

Масштаб налетов и потерь, ими причиненных, явился чудовищной проблемой для военного и политического руководства острова. Потери были невосполнимы. Ни один конвой не отшвартовывался в главной гавани Валетты начиная с сентября. Неудачная попытка Каннингэма отвоевать аэродромы Киренаики в ходе операции «Крестоносец» привела к тому, что конвои, намеченные на начало января, пришлось отложить. В конце января корабль торгового флота «Бреконшир» с грузом столь необходимого горючего на борту попытался было проскользнуть сквозь осаду безо всякого сопровождения. Попав в поле зрения немецких бомбардировщиков, он немедленно был атакован, получил серьезные повреждения и затонул в гавани Тобрука, разлив свой груз по поверхности моря.

В середине февраля была предпринята еще одна попытка, на этот раз силами трех торговых судов, и, как и в первом случае, она окончилась неудачей. Немецкие самолеты, вылетевшие с Крита и Киренаики, за 400 миль от острова, безжалостно расстреляли корабли и улетели обратно, предоставив эсминцам адмирала Виана охранять пустое море.

К тому времени положение на острове стало настолько серьезным, что это начали понимать и в Лондоне. Черчилль не испытывал большого желания торопить Окинлека с наступлением, но приказал адмиралу Каннингэму (брату генерала) прорваться с конвоем к Мальте, «несмотря ни на какие потери». Легче было сказать, чем сделать, хотя Каннингэм и принялся за дело с рвением. Следующий конвой, обозначенный в шифрограммах как «Важнейший», состоял из шести транспортников. Защищать его должен был практически весь Средиземноморский флот. Но мощь этого флота к марту 1942 года была невелика. С превеликим трудом на охранение удалось отрядить только три крейсера и семь эсминцев — им противостояли итальянские линкоры и армада люфтваффе.

Естественно, сил у англичан было недостаточно. Итальянцы не замедлили объявиться на горизонте, но так и не смогли навязать бой уступавшим в силах англичанам. Эсминцы Виана поставили плотную дымовую завесу, и итальянский адмирал Иакино — уже не в первый раз — отказался подвергать свои корабли риску торпедной атаки британцев. Но люфтваффе так просто отступать отказалось. Несмотря на огонь зениток, немцы забросали торговые корабли бомбами. Первый торговый корабль затонул к югу от мыса Матапан, в каких-то 80 км от Мальты. Вместе с ним ушел на дно и эсминец. 17 марта в сгустившейся темноте потерпевший неудачу Каннингэм повернул назад в Александрию.

Провал конвоя «Важнейший» явился последней каплей. Ситуация на Мальте ухудшалась с каждым днем. Мука, хлеб, сахар, уголь, бензин, керосин — это и многое другое либо становилось жутчайшим дефицитом, либо вовсе исчезало. Перебои начались даже с питьевой водой. Нормирование продуктов и общественные столовые, т. н. «викторианские кухни», помогали как-то исправлять положение, но и им становилось с каждым днем все труднее и труднее управляться. Система жизнеобеспечения Мальты трещала по швам. По всем предположениям остров мог продержаться до конца апреля, но мало кто сомневался, что способность отразить вторжение, если таковое случится, у островитян значительно ослабела.

В чисто военном отношении эффект от потерь был более чем чувствительным. Гибель «Бреконшира» в январе оставила авиацию Мальты практически без топлива. По иронии судьбы положение с горючим спасало только то, что и самолетов оставалось не так уж и много. К концу марта вся истребительная авиация острова состояла из шести «Харрикейнов».

Второй серьезной проблемой были боеприпасы. Что касается стрелкового оружия и легких зенитных орудий, то к ним припасов пока было достаточно. Но вот снаряды к жизненно необходимым тяжелым орудиям ПВО были в серьезном дефиците. Поскольку именно эти пушки вкупе с самолетами составляли костяк обороны Мальты, то становилось понятно, что отразить воздушно-десантное вторжение на этапе выброски десанта будет маловероятно. Защитникам Мальты придется сражаться за свой остров на земле.

В течение 1941 года гарнизон Мальты неуклонно рос, несмотря на то, что живая сила нужна была и на остальных фронтах. К августу общая численность составляла 23 000 человек, тринадцать пехотных батальонов, и один Его Королевского Величества собственный Мальтийский полк. Предполагалось нарастить гарнизон и далее, но мертвая хватка люфтваффе, объявшая Средиземное море, положила этим планам конец.

Практически до января 1942 года планы по отражению вторжения покоились в худших английских традициях на концепции статической обороны. «Линия Виктории» — цепь укреплений — тянулась с востока на запад, отсекая северо-западный угол острова. Оставшиеся две трети побережья были серьезно укреплены. Пляжи и земля за ними были нашпигованы противопехотными и противотанковыми минами, проволочные заграждения были расставлены в устрашающих количествах, повсюду были выкопаны противотанковые рвы. Бетонные доты выстроились у побережий тремя параллельными рядами. Подобные сооружения были также установлены у всех основных аэродромов. Только несколько рот предполагалось использовать в качестве мобильных подразделений — они должны были контратаковать противника, если тот попытается захватить аэродромы. Остальная же часть гарнизона должна была сидеть внутри своих укреплений и ждать.

Генерал Бик, прибывший на остров в январе и взявший командование в свои руки, к такой концепции отнесся критически. Он считал, что большой мобильный резерв крайне необходим. Но к концу января налеты люфтваффе стали непрерывными, и большая часть войск была вынуждена постоянно ремонтировать поврежденные оборонительные сооружения. На мобильную подготовку времени практически не оставалось, как и на воплощение в жизнь идей генерала Бика. Оборона острова продолжала строиться в славной традиции Битвы у Брода Рурка: тонкая красная линия и стена позади.[36] К сожалению, теперь на англичанах были мундиры хаки, а с Ju.52 прыгали отнюдь не зулусы.

Вторжение на Крит в мае 1941 года нанесло серьезный удар по 10-му воздушно-десантному корпусу генерала Штудента. Из 22 000 человек, участвовавших в захвате острова, 6000 было убито. 3764 из этих убитых были воздушными десантниками. Наиболее высокими потери были среди офицеров и опытных сержантов. Многим начало казаться, что славные дни парашютистов подошли к концу.

Штудент с этим был решительно не согласен и в течение нескольких месяцев выжидал возможность опровергнуть своих критиков. Ошибки Критской кампании — недостаточная предварительная рекогносцировка, неправильный выбор зон выброски, недостаточная мощность греческих аэродромов — по его мнению, можно было исправить. На Мальте таких ошибок уже не будет.

На этот раз немецкие парашютисты должны были прыгать вместе со своими итальянскими союзниками. Эта перспектива была куда более оптимистичной, чем могло показаться тем, кто судил об итальянцах по их действиям в Африке. Италия, подобно Германии и СССР, заинтересовалась возможностями нового рода войск достаточно рано, и эксперименты с ВДВ впервые начала проводить еще в конце 1920-х годов. За 1930-е годы итальянские батальоны парашютистов были развернуты в дивизиях «Фольгоре» и «Немба» — отлично подготовленных и пронизанных духом боевого братства. Если итальянцы и могли в чем-то подвести немцев, то последние, кто это сделал бы, были итальянские парашютисты.

Подготовка к операции «СЗ» (так ее обозначили итальянцы) началась в конце ноября под общим руководством генерала Штудента. Решено было, что операция состоится самое позднее в середине апреля, поскольку к этому времени Роммелю и армиям в России потребуются дополнительные силы ВВС. Ранее операцию не позволили бы провести погодные условия на море.

Силы, находящиеся в распоряжении немцев и итальянцев, были огромны. 30 000 человек должны были быть переброшены по воздуху и 70 000 — по морю. Общая численность войск четырехкратно превосходила британский гарнизон на Мальте. 400 самолетов Ju.52 и Savoia-82 выбросят первую волну воздушного десанта и вернутся со следующей партией, как только парашютисты захватят аэродромы. Также нападающие располагали пятью сотнями планеров, большую часть составляли обычные DFS230 и меньшую — Gotha242. Первые использовались еще на Крите и способны были нести до 10 человек, вторые брали на борт 25 человек либо аналогичное количество полезного груза. Также во вторжении участвовали 30 планеров Ме.321 «Гигант»; они могли нести на борту двести человек и 75-мм противотанковую пушку либо легкий танк. Каждый «Гигант» сопровождала тройка Me. 110.

На Крите первыми в действие вступили планеры — их бесшумное появление было элементом неожиданности. Но в случае с Мальтой неожиданность роли не играла, к тому же поверхность острова, испещренная каменными стенами, не позволяла планерам сесть где-либо, кроме аэродромов.

Единственное преимущество, которое было у Мальты перед Критом (для немцев), — это расстояние. В течение одного дня каждый транспортный самолет был способен четыре раза совершить получасовой перелет туда и обратно. За два перелета самолеты способны были выбросить 12 000 солдат.

С морской частью операции возникали некоторые проблемы.

Во-первых, подготовка шести итальянских дивизий оптимизма не внушала. Во-вторых, в штабах сомневались, что итальянский флот способен будет эффективно защитить транспорт по пути на Мальту. Также до конца не выяснен был вопрос со снабжением топливом.

Но, несмотря на это, в лагере «оси» недостатка в оптимизме не испытывали. Князь Пьемонта, консервативный, умный офицер, номинально командующий всей операцией, был уверен в успехе. Штудент также был настроен положительно. Его подчиненный, майор Ранке, представил своему командиру восторженные рапорта о состоянии дивизии «Фольгоре». Силы, готовые принять участие во вторжении, ошеломляли. Штудент раз за разом внимательно изучал план и не находил в нем изъянов. Кессельринг предполагал, что с морской частью операции возникнут проблемы, но что касается воздушного этапа, тут придраться было не к чему. Только итальянские генералы, командовавшие шестью пехотными дивизиями, пребывали в пессимизме, но их сомнения были отброшены в сторону командующим итальянской армией маршалом Кавальеро. Он жаждал лавров.

Источник такой уверенности крылся в тщательной воздушной разведке. Каждый квадратный дюйм Мальты был запечатлен камерой, каждое оборонительное сооружение, кроме наиболее искусно замаскированных, было нанесено на карту и принято во внимание. Как позже сказал Штудент: «Мы знали даже калибр береговой артиллерии и на какой угол в глубь острова ее можно развернуть». Силы вторжения имели четкое представление о том, куда они вторгаются.

Вооруженный такой информацией отдел планирования объединенного германо-итальянского штаба в Риме представил черновой вариант плана операции. Первый удар планировалось нанести по юго-восточному сектору острова. Хотя побережье Мальты на этом участке было скалистым, оно было защищено меньше, чем остальные. Начиная с полудня выбранной даты на укрепления ПВО на этом участке должна была обрушиться волна бомбардировщиков. Как только упадет последняя бомба, в дело немедленно вступят парашютисты, десантирующиеся к северу и к западу от главной цели — аэродрома Халь Фар.

К этому времени в дело вступят морские части. Главная ударная сила — 8300 человек, артиллерия и танки, находящиеся на самоходных судах, — высадятся под покровом темноты в заливе Марса Широкко, в непосредственной досягаемости от парашютистов. На следующий день самолеты доставят вторую волну войск, предназначенных для захвата аэродрома Халь Фар, а основная сила вторжения обеспечит безопасность пляжей. Небеса будут находиться под контролем люфтваффе, а море — под контролем итальянского ВМФ и немецких субмарин. Оставшаяся часть острова неизбежно падет перед наступающими.

Первая высадка десанта прошла успешно. В небе Крита немецкие летчики, стараясь компенсировать дрейф от сильных встречных прибрежных ветров, выбрасывали парашютистов слишком далеко в глубь острова. На Мальте же ветра были слабыми и дули преимущественно с моря, так что повторение критской ошибки исключалось. К трем часам пополудни около 4000 немецких и итальянских парашютистов было выброшено в назначенный район к западу от Халь Фара. Английским зенитчикам удалось подбить около дюжины немецких транспортников, но в большинстве своем десантники благополучно достигли земли. Погасив парашюты, они перегруппировались и, поддерживаемые «Штуками», принялись укреплять и расширять свой плацдарм.

Второй участок высадки, между дорогой Бирцебурджия — Таршин и аэродромом Халь Фар, ознаменовался серьезными потерями немцев. Многочисленные и хорошо замаскированные позиции ПВО открыли огонь по Ju.52, изрядно проредив наступавших. Пулеметы защитников сумели выкосить около 5 % личного состава 3-го и 4-го батальонов 7-й воздушно-десантной дивизии до того, как парашютисты успели приземлиться. Но, как и в первом случае, эта высадка была сконцентрирована, и вскоре остальные 95 % закрепились на своих позициях. Одна часть установила блокпост на дороге в направлении на север, другие подразделения двинулись на восток, в тыл к береговой артиллерии, и на юг, к северной линии обороны аэродрома Халь Фар.

В то время когда парашютисты вгрызались в каменистую землю Мальты, в Валетте, в офисе генерала Уильяма Добби, расположенного в резиденции губернатора, происходила встреча военных и гражданских властей острова. В течение многих недель они ожидали вторжения — вторжение явилось. От ВВС Мальты остались жалкие крохи, а помощь от Королевского флота могла появиться не ранее чем на следующий день. В любом случае масштаб этой помощи был бы незначителен. В распоряжении вице-адмирала Сифрета, командующего соединением Н в Гибралтаре, был только малый авианосец «Аргус», линкор «Малайя», крейсер «Гермиона» и восемь эсминцев. В гавани Гибралтара также стоял и американский авианосец «Васп», но в такой ситуации на его использование требовалось запросить разрешение Вашингтона. Сделать это ранее никто не побеспокоился. Только ранним утром 13 апреля Сифрет мог выступить со своим соединением на помощь к осажденному острову, ему предстояло пройти около тысячи миль.

Противник вышел в море на закате 12 апреля. Итальянские транспортные суда под охраной линкоров огибали мыс Пассаро. Им предстояло покрыть каких-то 70 миль по Средиземному морю, и единственной угрозой для них являлись английские подлодки. Одна из них, субмарина «Апрайт», засекла сбор флотилии вторжения у гавани Сиракуз и немедленно радировала об этом в Валетту. После чего стала скрытно сопровождать итальянские суда.

На Мальте наступала ночь. Битва за аэродром Халь Фар была в разгаре. В семи милях от него, в Валетте, генералы Бик и Добби пытались лихорадочно разобраться в неразберихе поступавшей к ним информации. Бик выступал за оборонительную стратегию. Он был согласен бросить в бой небольшой мобильный резерв, но основная масса войск должна оставаться на своих позициях до того, как на остров высадятся главные силы вторжения.

Подобно своим предшественникам на Крите, Бик ошибся в приоритетах. Главную угрозу, с которой необходимо было считаться и немедленно на нее реагировать, несли парашютисты. Если им удастся захватить аэродром Халь Фар, то на нем немедленно сядут самолеты и планеры с тяжелым вооружением и подкреплениями. Рано или поздно силы нападающих и защищающих уравняются, и с этого момента пойдет отсчет гибели острова. Вторая массовая выброска в 16.30 доставила на Мальту 9000 десантников, половину из которых составляли немцы. А битва за Халь Фар оборачивалась не в пользу обороняющихся.

К 21.00 западный плацдарм аэродрома представлял собой территорию четыре мили в ширину и одну в глубину. Подразделения дивизии «Фольгоре» на северном и западном флангах заняли деревню Сафи и окраины Имкаббы. На восточном фланге немецкие парашютисты 1-го и 2-го батальонов 7-й ВДД прорвали западный и южный рубежи аэродрома и пытались перерезать дорогу на Калафраку. К северу от Халь Фара 3-й и 4-й батальоны удерживали дорогу на Таршин и пытались окружить Бирцебурджию и южные пляжи Марса Широкко. Плацдармы разделяло немногим более мили.

Битва продолжалась всю ночь. Немецкие войска обстреливали из минометов позиции 231-й пехотной бригады и окраины Халь Фара. Ранним утром на аэродроме завязалась ожесточенная рукопашная схватка — парашютисты с двух плацдармов пытались вытеснить англичан к северу и востоку.

В миле от этого на северо-восток аналогичное сражение шло на побережье у Бирцебурджии. Сама деревня пала еще до полуночи; база гидропланов, расположенная южнее, была захвачена десантниками, спустя короткое время. Пляжи между этими двумя точками были зачищены в течение следующих часов, на побережье развертывался настоящий хаос, поскольку в это время в залив Марса Широкко приближались части морского десанта.

Немцы сообразили, что график вторжения был составлен без учета люфтов и побережье Марса Широкко для высадки морского десанта от противника освободить не успевают. Но поскольку любое промедление с высадкой приближало вероятность встречи с английским флотом, то решено было оставить все, как есть. В 3.00 утра 13 апреля под непрерывным огнем английских батарей первые итальянские суда вошли в северную часть залива. Те из десантников, кто смог уцелеть под таким обстрелом, выбрались на пляж, под завязку нафаршированный минами; выше на склонах немцы и англичане яростно бились друг с другом.

Неудивительно, что потери итальянцев оказались огромны. Из первой волны десанта около 40 % не дожили до рассвета. Большая часть снаряжения и вооружений, включая легкие танки, пошла на дно залива. Для неопытной итальянской пехоты это было настоящее крещение огнем.

На рассвете пришло некоторое облегчение. Как только взошло солнце, в небесах появились «Штуки» и «Мессершмиты». Генерал Бик получил известие о приближающейся итальянской армаде около половины второго ночи. Он отдал приказ, который по всему следовало бы отдать шестью часами ранее. Согласно нему войска немедленно должны были выступить со своих оборонительных позиций в юго-восточный сектор острова. Но было уже слишком поздно. При свете дня передвижения войск стали рискованными — немецкие самолеты раз за разом обстреливали незащищенные английские колонны. Хоть лидеры, собравшиеся в резиденции губернатора, и не хотели это признавать, но битва за Мальту была проиграна.

Немецким частям удалось с наступлением рассвета взять под контроль аэродром Халь Фар. Хотя сам аэродром еще продолжал обстреливаться с севера, а взлетно-посадочная полоса нуждалась в серьезном ремонте, командование «оси» теперь могло приступить к высадке планерного десанта. Лейтенант Джонсон, удерживающий вместе с двумя сотнями таких же, как он, полуостров к югу от Калафраны, наблюдал, как начиная с 9.00 «зловещие и безмолвные» планеры начали прибывать с моря. Планеры DFS230 были знакомы ему по Криту, но «Гигантов», подобно «жирным раздутым птицам», он никогда не видел. Планеры десятками плюхались брюхом на травянистые участки аэродрома и из их чрева выходили войска, а из «Гигантов» выкатывались гаубицы, 75-мм пушки и семь танков PzKpfw II.

К середине утра плацдарм войск «оси» включал в себя, не считая остатков отряда Джонсона, весь юго-восточный угол острова. Линия фронта теперь проходила от берега южнее Сиджу-ви через Имкаббу и Киркоп к побережью Марса Широкко, южнее Цайтуна. Вдоль ее восточной части шел яростный бой: англичане прорывались обратно к Халь Фару, а немцы пытались очистить от противника северную часть залива, в чем и преуспели. В Сиракузах довольный генерал Штудент готовился отбыть на Мальту.

В 11.00 утра соединение Н под командованием Сифрета находилось в двухстах милях к западу от Мальты. Находясь на мостике крейсера «Гермиона», адмирал напряженно размышлял над возможными вариантами развития событий. Вариантов было мало. На бумаге его флот превосходил итальянский, самолетам люфтваффе, контролировавшим небеса, он мог противопоставить 65 своих «Спитфайров», дислоцированных на «Васпе» и «Аргусе». Попытка атаковать при свете дня транспорты, идущие через Мальтийский пролив, скорее всего, приведет к тому, что в любом случае назовут «неприемлемыми потерями». С учетом того, что ситуация в Атлантике становилась все более напряженной, западные союзники никоим образом не могли позволить себе потерять «Васп». Но и итальянцев не стоило считать дураками — ночью переправляться через пролив они не рискнут, зная, что в этом случае британский флот нанесет по ним свой удар. Сифрет мог бы обстрелять ночью вражеский плацдарм, но он сомневался, что это как-то повлияет на исход сражения на острове. Что бы он ни предпринял, риск многократно превосходил выгоду. Успешные действия флота в условиях, когда небо контролируется противником, — нет, это было нереально.

К полудню необходимость принять решение звучала все настойчивей. Когда эскадра огибала мыс Бон, ее заметил немецкий самолет-разведчик дальнего действия. Теперь о внезапности речь не шла. Ну и что в этой ситуации делать, подумал адмирал?

В Лондоне также не могли прийти ни к какому решению. В сообщениях с Мальты говорилось, что немцы уже захватили стратегически важные аэродромы. Начальники штабов прекрасно помнили, что захват немцами Малема возвестил начало конца Крита. Так проиграна битва за Мальту или нет? И если да, то имеет ли смысл рисковать соединением Н и остатками Средиземноморского флота? Не лучше ли будет, если Сифрет отзовет свои «Спитфайры» и развернется назад, на Гибралтар?

Черчилль, как обычно, придерживался позиции «не отступать и не сдаваться» и не соглашался оставить Мальту до тех пор, пока есть хоть какая-то надежда. Но с течением дня, когда Сифрет все глубже и глубже увязал в челюстях люфтваффе, сообщения с Мальты становились все более и более тревожными. Последний «Харрикейн» был сбит утром, Марса Широкко был полностью окружен противником, а Халь Фар был забит немецкими и итальянскими транспортными самолетами. По оценке генерала Бика, к ночи на острове будут присутствовать около 25 000 солдат противника.

Преувеличение было небольшим. «Юнкерсы», «Савойи» и планеры садились ежеминутно, исторгая из чрева солдат и вооружение. Две трети всей воздушно-десантной мощи уже пребывало на Мальте. «Фольгоре» наконец заняла деревню Имкабба, а 7-я воздушно-десантная дивизия со своими легкими танками прочно угнездилась на дороге в Таршин. Истребители и пикирующие бомбардировщики продолжали гвоздить остатки защитников острова. Битва явно оборачивалась в пользу немцев. К ночи разгорелся бой за аэродром Лука.

В 21.15 Гибралтарский флот под командованием Сифрета встретился с крейсерами Виана в 50 милях к югу от острова. Оба флота этим днем подверглись атакам, но не потеряли ни одного корабля. Приказ из Лондона гласил: подвергнуть ночной бомбардировке места высадки десантов противника. Если вражеский флот попытается вмешаться, Сифрет волен поступать по своему усмотрению, однако он не должен принимать во внимание угрозу потери кораблей в случае, если таковая проявится. Но авианосцы принимать участие в бою не должны. Им предписывалось вернуться в Гибралтар, а самолеты на рассвете должны улететь на аэродром в Такали.

Сифрет вывел свои корабли на линию огня и методично обстреливал плацдарм противника в течение первых часов 14 апреля. Итальянский флот не вмешивался — линкоры были на Сицилии и готовились к сопровождению дневного конвоя. Однако угроза атаки с воздуха вынудила Сифрета отвести перед рассветом корабли на безопасное расстояние.

И это был конец Мальты. Всю ночь измотанные немецкие и итальянские десантники сражались за аэродром Лука, шаг за шагом отбивая его у отчаянно сражавшейся английской пехоты. В Лондоне наконец поняли, что битва за остров проиграна, и Сифрету было приказано уходить из района. Начальники штабов пришли к разумному, хотя и непопулярному решению, что эвакуации морем с Мальты не будет. Опыт, приобретенный на Крите, показал, насколько дорогостоящей бывает такая операция, а в этот раз шансы британцев провести ее были куда меньше, чем весной 1941 года. В апреле 1942 года корабль ценился гораздо выше, чем жизнь простого пехотинца.

Словно желая подчеркнуть правильность такого решения, принятого англичанами, люфтваффе предприняло массированный утренний налет на два уходивших авианосца. Несколько бомб упало на летную палубу «Васпа», и разгоревшийся пожар убедил немецких летчиков, что американский авианосец долго не протянет.

На самом острове крупные сражения прекратились через несколько дней. В пещерах, гротах и подземных мастерских очаги сопротивления удалось погасить только через несколько недель. Но, как и в случае с Критом, исход сражения был предрешен, когда противник захватил ключевой аэродром. Битва за Мальту была проиграна в первые часы утра 13 апреля 1942 года.

Крайне удовлетворенный Гитлер произвел Штудента в генерал-полковники. Муссолини, не желая отставать, повысил в чине едва ли не всех, кто побывал на Мальте. Дуче также размышлял над триумфальным визитом на остров, но решил обождать — Каир представлялся куда более заманчивым вариантом.

Глава 6 «Пирамиды огромнее, чем я себе представлял!»

Последние искры мальтийского сопротивления методично гасились немцами. В то же самое время генерал Эрвин Роммель сидел в своей командной машине английского производства (захвачена в качестве трофея), ругал надоедливых пустынных мух и размышлял, разглядывая карты Западной пустыни и Нижнего Египта. Мальта оккупирована войсками «оси», и теперь контроль над центральной частью Средиземного моря находится в руках немцев и итальянцев. Бесперебойное снабжение танковой армии «Африки» наконец-то стало реальностью. Теперь Роммель мог позволить себе обратить взор на восток и только на восток, к Египту и великолепной нефти, что лежала за ним в пустынях.

Скоро подразделения люфтваффе, разгромившие англичан на Мальте, придадут армии Северной Африки. Три дивизии из 39-го танкового корпуса, переименованного во 2-й африканский корпус, прибыли в Киренаику в конце февраля. За прошедшее время они уже приспособились к африканскому климату и местности. Конечно, опыту боев в пустыне еще предстояло научиться, но Роммель был уверен, что с тем опытом, который уже приобрели дивизии, это не будет архисложной задачей.

Он также надеялся на знания и опыт своих новых подчиненных. Генерал Рудольф Шмидт, командующий 2-м африканским корпусом, был крепким и уверенным военачальником, обладавшим пониманием танковой войны. По счастливой случайности он также был старым другом генерала Кройвеля, командира изначального Африканского Корпуса (ныне 1-й африканский корпус). Двое новых командующих танковыми дивизиями были командирами полков во Франции, и их быстрый взлет по служебной лестнице только подтверждал их качества как военачальников.

Генерал Балк командовал ударным танковым полком у Гудериана, когда немецкие танки рвались к Ла-Маншу. Также он был командиром полка в 1-й танковой группе Клейста на Украине. Балк недавно сменил генерала Штумпфа на посту командующего 20-й танковой дивизией. Генерал Мантейфель командовал танковым полком в 7-й танковой дивизии во время битвы за Москву. Когда генерал Штейнер погиб у Волоколамска, Мантейфель принял на себя командование дивизией. Естественно, Роммель хорошо знал многих офицеров из 7-й танковой, поскольку он командовал ею во Франции. Так что Африканская танковая армия даже с учетом постоянного роста напоминала скорее клуб старых однокашников, и совместный опыт вкупе с аналогичным мышлением старых знакомых служил к лучшему, поскольку впереди предстояли недели боев в пустыне, где подразделения зачастую сражались изолированно друг от друга.

Роммель в этом был уверен. Его письма к жене Люси были наполнены ожиданием предстоящей битвы. Как, например, следующее:

Что Роммелю было в радость, то Черчиллю — в печаль. Первоначальный энтузиазм, вызванный тем, что Америка вступила в войну, начал увядать, как только выяснилось, что позициям Британии немедленная помощь не грозит. Чтобы полностью опоясать чресла мечами, американцам требовалось время, причем длительное. Японцы тем временем покорили Дальний Восток и стояли у ворот Индии и ломились в Индийский океан. В России положение было критическим. Только в Северной Африке положение было худо-бедно стабильным. Надолго ли?

В феврале Черчилль не видел никаких причин, угрожающих ситуации на том ТВД. Он постоянно повторял, что там находятся 600 000 солдат из Великобритании, стран Содружества и колоний. Этого, надо полагать, вполне достаточно, чтобы остановить любое наступление немцев, случись оно с севера или запада. Вполне возможно, что генерал Окинлек был прав, когда говорил, что никаких решительных действий до лета немцами предпринято не будет. Черчилль, хорошо помня свою роль, какую он сыграл в провале операции «Крестоносец», торопив всех с ее реализацией, не нажимал на главнокомандующего английскими войсками на Ближнем Востоке. Но ни о каком отступлении речь не шла. Границу с Египтом необходимо было удерживать до тех пор, пока не представится возможность перейти в наступление.

Премьер-министр был неприятно удивлен, когда в марте начали обрисовываться контуры немецкого плана по поводу Мальты. Отрицая такую возможность, он в итоге дождался падения острова, а 8-я армия при этом беспомощно смотрела со стороны на гибель своих собратьев. Но, что менее всего было понятно, так это его стремление торопить войска с наступлением в Западной пустыне, «несмотря ни на какой риск», чтобы избежать надвигающегося бедствия — захвата Мальты.

Окинлек, который порой проявлял больше чувства реальности, чем его начальник, считал данную идею бессмысленной. О чем и объявил Черчиллю со всем тактом, на какой был способен. Он и его штаб резонно полагали, что наступление неподготовленной 8-й армии не принесет Мальте никакой пользы, а Египет при этом можно запросто потерять.

Мы считаем, что подобное наступление с недостаточным количеством танковых сил приведет к практически полному уничтожению войск, учитывая опыт Киренаикской кампании. Если противник перейдет в решительное наступление, то мы не сможем удержать наши оборонительные позиции, приготовленные для защиты Египта, как бы при этом ни сильна была наша пехота. При наличии мощного танкового резерва положение можно было бы обернуть в нашу пользу, но в случае, если мы предпримем вышеуказанное наступление, у нас такого резерва не будет…

Мы считаем, что риск потерять Египет в случае, если наши бронетанковые силы будут в результате наступления вовлечены в схватку с врагом, куда более серьезен, чем потеря Мальты, какой бы трагичной она ни выглядела.

В Лондоне начальники штабов после долгих раздумий скрепя сердце согласились с доводами Окинлека. Брук указал, что он не видит «возможности удержать Мальту, разве что итальянцы провалят десантную операцию. Однако серьезное участие Германии делает такой сценарий маловероятным». У Британии было слишком мало ресурсов, и они были слишком драгоценны, чтобы тратить их на заведома обреченное дело.

И Мальта пала, а 8-я армия стояла на границе с Египтом, пребывая в порядке. И она должна была там находиться, потому что, несмотря на весь оптимизм Черчилля, она была единственной силой между Германией и нефтяными месторождениями, в которых обе стороны отчаянно нуждались. 9-я армия в Сирии и 10-я армия в Иране и Ираке были не более чем усиленными корпусами. 9-я, скорее всего, должна была соединиться с 8-й для обороны Египта. А 10-я со своими тремя из рук вон плохо обученными и слабовооруженными индийскими дивизиями оставалась один на один с немецкими армиями, рвущимися через советско-иранскую границу.

Слабозащищенный северный фланг и растущая танковая мощь Роммеля тревожили генерала Брука гораздо сильнее, чем Черчилля. Брук начал задумываться, правильно ли была расположена 8-я армия как в стратегическом, так и в тактическом отношении. В нынешней ситуации армию было сравнительно легко взять в клещи, если танки обойдут ее позиции по пустыне. В тактическом отношении 8-ю армию выгоднее было бы отвести назад к Эль-Аламейну, где ее левый фланг прикрывали бы утесы Каттарской впадины.[37] Стратегически это мало бы что дало — 8-я армия все равно находилась бы слишком далеко от нефтяных месторождений Южной Персии. А угроза им шла как с севера, так и с запада. Возможно, самым правильным решением в этой ситуации было бы просто бросить Египет и отвести 8-ю армию за Суэцкий канал, а то и в Иорданию.

Но то, что с военной точки зрения казалось логичным, для Черчилля звучало как святотатство. Всего лишь пятью месяцами ранее он восхвалял «Крестоносца», который выгонит немцев из Африки; теперь же уступить врагу территорию без боя было бы самоубийством. Так что речь не шла даже о тактических отступлениях. Окинлеку было обещано дополнительно две пехотные дивизии на северный участок фронта, и 8-я армия терпеливо ждала, что предпримет Роммель.

Судьба Египта вызывала живейший интерес не только у немцев, итальянцев и англичан, но, как это ни удивительно, и у самих египтян тоже. Очень многие в Египте питали надежду на скорую победу немцев. Египтяне не горели желанием обрести новых хозяев, они наивно считали, что Роммель-завоеватель принесет стране независимость.

Британское правление в Египте было непопулярно. Дело было не в абстрактном тираническом режиме, наследии векового строительства империи. Британия воевала за судьбу всего мира, а мир при этом, включая Египет, должен был, в свою очередь, идти на жертвы ради Британии. Если эти жертвы выражались в бомбежках, вторжении, оккупации, нехватке основных продуктов питания — ну что ж, значит, судьба такая. У Британской империи не было времени учитывать мнение каждого своего подданного, которого она спасала от немецкой диктатуры.

Такая позиция — вкупе с английской политикой в Палестине по отношению к еврейской иммиграции — отталкивала от дела союзников значительную часть арабов на Ближнем Востоке, включая и Египет. Нарождавшиеся восстания в Сирии и Иране и настоящее серьезное восстание в Ираке были подавлены в 1941 году. В Египте стояла довольно большая армия, и о вооруженном восстании в настоящий момент речи быть не могло. Но помощь в виде Африканской танковой армии уже была близка. Если англичане были слишком заняты, чтобы советоваться с египтянами, то немцы уделяли этому самое пристальное внимание.

Король Фарук взошел на трон в 1937 году и вскоре назначил премьер-министром Али Махер-пашу, человека, не скрывавшего свои прогерманские настроения. Махер не стремился вовлекать свою страну в войну и отказался объявить войну Италии только на том основании, что Италия объявила войну Англии. Англичан такой оборот событий, естественно, не устроил, и они постарались быстро и незаметно убрать Махер-пашу с его поста.

Но Махер-паша так просто не сдавался. Он поддерживал тесные отношения с королем, и они были в сущности самыми главными сторонниками «оси» в Египте. Они также находились в тайном контакте со странами «оси», в частности с Германией. Тесть короля, он же посол Египта в Тегеране, Зульфикар-паша поведал своему немецкому коллеге в апреле 1941 года, что король Фарук и его подданные «будут рады приветствовать освободительную германскую армию в Египте и чем скорее, тем лучше». Он также передал королевское восхищение Адольфом Гитлером и Германией и пожелал всяческого успеха в войне с Англией.

И это был далеко не единственный контакт представителей «оси» и египтян. Генерал Азиз Али эль-Масри-паша, начальник Генерального штаба египетской армии в правительстве Али Махера, поддерживал тесные контакты с абвером. В начале 1941 года по указанию адмирала Канариса агенты абвера пытались устроить ему побег из страны, но англичане задержали его при попытке сесть на самолет и приговорили к тюремному заключению.

Азиз Али эль-Масри также имел отношение к движению «Свободные офицеры», в которое входили молодые и горячие лейтенанты и майоры египетской армии, такие, как Гамаль Абдель Насер и Анвар Садат. Это движение пыталось установить контакт с итальянцами, но после неудачных попыток переключилось на немцев.

Все эти тайные антиимпериалистические движения можно было бы не принимать во внимание, будь общественное мнение страны более благосклонно к англичанам. Но нехватка продуктов и основных товаров народного потребления становилась все более и более явственной, а прогерманская пропаганда — все более интенсивной. И маятник общественного мнения качнулся в противоположную сторону. В январе 1942 года студенты университета Аль-Азар устроили волнения в Каире, призывая Роммеля прийти, как можно скорее, и требуя возврата правительства Али Махера. Фарук, рассчитывая выиграть от такого подъема национализма в стране, искал конфронтации с англичанами. Он потребовал отставки министра иностранных дел, который разорвал отношения с Вишистской Францией[38] по настоянию англичан. Такое требование короля вынудило все правительство целиком подать в отставку. Англичане, опасаясь, что Фарук заполнит образовавшийся вакуум власти все тем же Али Махером, подогнали броневики ко дворцу и предложили королю выбор: либо он назначает премьером лояльного англичанам Нахас-пашу, либо король отрекается от трона.

Фарук выбрал первое, и англичане, удовольствовавшись столь разумным ответом, постарались предать инцидент забвению. Лучше бы они этого не делали. Унижение Фарука в Египте было воспринято как унижение страны, и антибританские настроения только усилились. Один из «Свободных офицеров» майор Насер, позже повешенный англичанами за коллаборационизм, писал в своем дневнике:

Для всех нас, для всей армии это событие явилось шоком. До этого случая офицеры говорили преимущественно об удовольствиях и приключениях, после этого — о самопожертвовании и защите своего достоинства, пусть и ценою собственной жизни… Видно, как они раскаиваются в том, что не вмешались в дело защиты чести страны…

Насер и его товарищи не только раскаивались. Они начали приготовления к событиям близкого будущего, когда по их надеждам Роммель прорвется в Египет с запада.

Не подозревая об угрозе, зреющей в тылу, зато очень хорошо представляя себе судьбу Мальты и переваривая информацию о появлении новых танковых частей у Роммеля, личный состав 8-й армии в течение двух недель ожидал, когда Лис Пустыни нанесет свой удар. Армией все еще командовал генерал Каннингэм. Окинлек, хотя и не вполне удовлетворенный действиями Каннингэма во время операции «Крестоносец», не торопился снимать того с должности, считая, что вина за провал операции лежит на Черчилле. То, как Каннингэм обращался с танками, либо не принималось во внимание, либо не было должным образом понято. Окинлек, редко совершавший ошибки сам, но прекрасно помнил ошибки других.

Несмотря на ноябрьские сражения, 8-я армия была более сильной, чем полугодом ранее. Она состояла из двух корпусов, одним командовал Норрье, вторым — Годвин-Остин. Первый корпус включал в себя две танковые дивизии общим числом 650 танков, из которых 165 были новенькими американскими «Грантами». Во второй корпус входило две пехотные дивизии, практически полностью механизированные, и 32-я танковая бригада. 1-я танковая бригада состояла в резерве, а 2-я новозеландская дивизия должна была прибыть из Сирии. Также в 8-ю армию входили 70-я дивизия и 1-я танковая бригада, расположенные в Тобруке.

Англичане умудрились сохранить свои силы на Ближнем Востоке, в то время как японцы трепали их на Дальнем, но вот дислокация частей оставляла желать лучшего. Гарнизон Тобрука являлся жертвенным агнцем, положенным на алтарь престижа империи. Предприми немцы полномасштабную атаку на крепость, что, несомненно, должно случиться, шансы гарнизона на успешное сопротивление были крайне малы, не говоря уже о том, что эвакуировать гарнизон в этом случае было бы практически нереально. Окинлек порывался оставить Тобрук, флот Его Величества устал нести постоянные потери, пытаясь доставить осажденным припасы, но Черчилль и начальники штабов убедили себя в том, что морские сооружения крепости должны оставаться в руках англичан до тех пор, пока это возможно.

Так что большая часть 8-й армии сидела на оборонительных рубежах, значительно более укрепленных за последние месяцы. Минные поля и проволочные заграждения были установлены в избытке, что для войны в пустыне было не очень характерно. Пехота и танки 13-го корпуса были расположены непосредственно за этими укреплениями, в ряде случаев позиции укрепляли дотами. Танковые подразделения 30-го корпуса располагались далее в глубине.

По всему выходило, что «Крестоносец» ничему англичан не научил. Вместо того чтобы поделить фронт на два участка, северный и южный, англичане опять поделили его на пехотный и танковый, статичный и мобильный, не задумываясь о том, что в случае сражения такое разделение неизбежно приведет к хаосу. Пехота и танки управлялись двумя отдельными штабами, к чему такое привело бы в случае наступления немцев, догадаться легко.

Куда более серьезным выглядел тот факт, что Каннингэм не мог сконцентрировать свои танки адекватно угрозе. Он считал это гибкостью, на деле же это являлось некомпетентностью. Окинлек поддерживал Каннингэма в том мнении, что врагу нельзя давать ни единого шанса на постепенное уничтожение английских танков, но, не ведая того, преподносил такой шанс на блюдечке. Британским военачальникам, как говорил Роммель уже после войны, были недоступны для понимания специфические особенности мобильной войны в пустыне. Это все равно, что сражение на море; не имело смысла держаться за какие-то заранее расписанные позиции, контроль какой-либо территории сам по себе никаких преимуществ не давал. Если бы англичане в буквальном смысле слова находились в море, то с пониманием такой концепции у них проблем бы не возникло. Но море присутствовало только в переносном смысле, и способность к пониманию отсутствовала.

Центр немецкого наступления на укрепленные рубежи, несомненно, придется либо на левый фланг, либо на правый, либо на центр. Куда именно? Первое казалось маловероятным. Территория вдоль побережья была труднопроходимой, оборона глубокой, и никаких явных целей, которые стоило бы захватывать или окружать, там не было. Все равно, что молотить по воздуху. Окинлек полагал, что Роммель попытается прорвать оборону по центру английских укреплений. В случае успеха такое наступление позволило бы Роммелю эффективно рассечь 8-ю армию на две половины и затем окружить и уничтожить любую из них. Каннингэм считал, что Роммель предпримет попытку повторить «Крестоносец» наоборот — длинный обходной маневр на южном фланге англичан и прямой бросок к побережью между Бук-Буком и Сиди-Баррани. Если такая попытка увенчается успехом, то о 8-й армии можно будет просто забыть.

Оба этих варианта, очевидно, были известны Роммелю, и дислокация английских танков должна была строиться с учетом этого факта. 1-я танковая дивизия на восток и на юг от Бир-эль-Кирейгата, 7-я танковая — в каких-то 20 милях южнее. Теоретически немецкое наступление на центр могло быть эффективно блокировано ударами англичан по немецким флангам. Южный вариант давал танковым дивизиям время для того, чтобы сконцентрироваться. На бумаге все выглядело хорошо. На деле — гораздо хуже.

В понедельник, 8 мая, на рассвете плотный строй немецких бомбардировщиков и пикирующих бомбардировщиков обрушил всю свою огневую мощь на оборонительные укрепления Тобрука. Как только небо заволокло пылью и дымом, подразделения пехоты из 14-й моторизованной дивизии начали взрезать проволочные заграждения в юго-восточном секторе обороны и прорвались внутрь. Через два часа в укреплениях образовалась огромная брешь и вперед пошли инженеры и саперы: их задачей было расчистить минные поля и засыпать противотанковые рвы.

В апреле 1941 года около 40 немецких танков прорвались было сквозь оборону Тобрука, но были отброшены назад. На этот раз Роммель позаботился о том, чтобы такая ошибка более не повторилась. Он двинул в наступление на осажденный город весь 2-й африканский корпус, в то время как 1-й африканский корпус стоял на страже в 60 милях к югу. Около 9.30 танки 7-й и 20-й танковых дивизий прошли через противотанковые рвы и начали пробиваться к перекрестку «Кингз кросс». К середине дня им удалось с минимальными потерями преодолеть внутренние минные поля и началась схватка с «Матильдами» и «Валентайнами» из 32-й армейской танковой бригады. Битва разгорелась у «Кингз кросс» и по обе стороны моста Пиластрино. В этом сражении немцы начали нести потери, а один английский зенитный расчет, наплевав на уставы, использовал против танков Балка тактику, впервые опробованную Роммелем. Англичане начали гвоздить по танкам из своих 93-мм зенитных орудий — то же самое немцы применяли со своими 88-мм начиная еще с Арраса в 1940 году. В итоге этих англичан в буквальном смысле переехали танками, но перед этим они успели вывести из строя несколько машин.

К концу дня неравенство сил начало приносить свои результаты. Передовые танки Мантейфеля прорвались в гавань и начали в упор расстреливать английские суда. Дивизия Балка прочно угнездилась на хребте и контролировала перекресток. Небо было во власти немецких самолетов.

Командир английского гарнизона генерал Скоби наконец осознал, что такая неравная битва не может продолжаться вечно.

Фактически сражение шло всю ночь только потому, что он был полон решимости причинить врагу максимальный ущерб. К утру у него не оставалось иного выхода, как поднять белый флаг. Тобрук последовал за Мальтой.

Праздновать победу у Роммеля не было времени. «Крепость Тобрук пала, — подал он сигнал. — Всем частям произвести перегруппировку и приготовиться к дальнейшему наступлению». Итальянские пехотные дивизии «Брешия» и «Тренто» были готовы выдвинуться к границе. 2-й африканский корпус заправлялся горючим, приводил себя в порядок и направлялся к заранее назначенному месту общего сбора, к западу от Гаср-эль-Абида. Новое наступление должно было начаться через четыре дня — в субботу, 13 мая.

Неспособность английских военачальников думать и действовать в стиле Роммеля продолжала 8-й армии приносить неудачи. Каннингэм считал, что его противнику потребуется по меньшей мере две недели для подготовки следующего наступления. Он и не подозревал, что поздним вечером 13 мая длинные колонны 1-го африканского корпуса и 20-го итальянского корпуса начали свой долгий ночной марш вокруг южного фланга англичан. Они двигались, ориентируясь по компасу, по луне и по тусклым разметочным огням установленных на пути движения канистр с горючим. Ранним утром 14 мая корпус Крювелля, в котором присутствовал Роммель собственной персоной в своей бронированной командной машине, остановился на дозаправку к юго-востоку от форта Маддалена. Британцы все еще не подозревали о его присутствии.

Выше к северу, у Гаср-эль-Абида, артиллерия немцев вкупе с ВВС на рассвете открыла ураганный огонь по англичанам. 2-й африканский корпус, только-только принявший свое крещение огнем в Тобруке, ударил по центру английской линии фронта. Оборону там держала 150-я бригада 50-й пехотной дивизии. 1-й армейской танковой бригаде было приказано идти на юг, чтобы помочь пехоте. Приказ отдал командир 13-го корпуса генерал Годвин-Остин. Он также передал своему коллеге, генералу Норри, что 1-я танковая дивизия могла бы помочь в случае ухудшения ситуации.

По иронии судьбы Каннингэм получил доклады о наступлении 2-го африканского корпуса и о немецкой танковой атаке на глубоком юге практически одновременно. Помня об указаниях Окинлека не посылать танковые дивизии по различным направлениям, он решил оставить их там, где они находились, и ожидать дальнейших докладов о развитии ситуации. Решение понятное, но оно оказалось ошибочным. Каннингэму следовало сконцентрировать свои танки, послав 7-ю танковую дивизию на север. Отложив такое до тех пор, пока не последуют новые данные, британский военачальник дал Роммелю именно тот шанс, лишить которого он его так намеревался.

Как всегда, в таких ситуациях Роммель вносил в план элемент импровизации и предпочитал действовать по своему личному усмотрению. Он планировал нанести удар 1-м африканским корпусом на север, по английским тылам, и посмотреть, что из этого получится. Если 2-му африканскому корпусу удастся прорвать оборону, то возникал шанс, что два корпуса смогут без особых проблем уничтожить весь южный фланг 8-й армии. В более оптимистичном варианте 1-й африканский корпус прорывается к побережью и тогда всей 8-й армии приходит конец. Через несколько дней будет видно, что к чему.

Каннингэму пока такого видно не было. С рассветом с юга начали поступать все более зловещие донесения. 15-я бригада, державшая оборону у форта Маддалена, рапортовала о том, что находится в тяжелом бою с итальянцами из «Ариэтты». 3-я индийская моторизованная бригада, находившаяся в десяти милях южнее форта Маддалена, докладывала, что практически полностью смята «целой чертовой немецкой танковой дивизией». От 7-й моторизованной бригады вообще не было никаких известий. На самом деле она была полностью уничтожена 21-й танковой дивизией, включая штаб.

Следующей по очереди, попавшей в бойню на юге, была 4-я танковая бригада, которой к этому времени полагалось отойти назад для встречи с 1-й танковой дивизией. Но Каннингэм приказал ей оставаться на месте, и около 10.45 бригада неожиданно очутилась под огнем — с юга и юго-запада ее начали расстреливать 15-я и 21-я танковые дивизии немцев соответственно.

Вот тут у немцев случилась первая, хотя и не очень серьезная заминка. Новые танки «Грант», о которых немецкая разведка имела самое смутное представление, оказались достойными противниками немецких танков. Хотя англичане потеряли около 40 танков (почти четверть) немцы потеряли почти столько же, и англичанам удалось отступить в относительном порядке. Немцы было бросились их преследовать, но натолкнулись на контратаку — с севера на выручку потрепанной 4-й бригаде пришла 2-я танковая бригада. До вечера обе стороны аккуратно перестреливались, неся потери с обеих сторон: с одной стороны били «Гранты», с другой — 88-мм зенитки. К ночи 15-я и 21-я танковые дивизии взяли англичан в осаду у Бир-эль-Кирейгата. На востоке 90-я моторизованная, захватившая днем небольшой склад в Хабате, вплотную подошла к огромным складам в Мишейфе.

Если бы тем вечером на месте Каннингэма находился другой, более решительный человек, то, может быть, он и рискнул бы послать 22-ю танковую бригаду против 1-го африканского корпуса в надежде разбить немцев. Но английский военачальник был слишком озабочен ситуацией, разворачивающейся на границе, где 150-я пехотная бригада пыталась противостоять слишком мощному для нее напору корпуса Шмидта. К наступлению темноты отдельные части 14-й моторизованной и 20-й танковой немецких дивизий заняли плацдарм к западу от минных полей, что угрожало полномасштабным прорывом. Каннингэм решил, что 22-я танковая должна атаковать этот плацдарм на рассвете следующего дня.

В штабе противоположной стороны Роммеля тревожили его слишком растянувшиеся линии снабжения. Итальянская моторизованная дивизия «Триест» все еще не овладела фортом Маддалена, а снабжение 1-го африканского корпуса все еще приходилось проводить, огибая южный фланг английского фронта. В течение ночи Роммель раздумывал, не послать ли 7-ю танковую дивизию, до сих пор не вступившую в сражение, на помощь «Триесту», но потом решил, что 2-й африканский корпус сможет наступающим днем прорвать центр обороны англичан.

Каннингэм был гораздо менее уверен в своих силах. Ночь прошла в бесконечных совещаниях английских офицеров, что внесло дополнительную сумятицу и в без того нелегкую ситуацию. Позиции англичан на этом участке оставляли желать лучшего. Основная масса танков была в порядке, и рывок Роммеля к побережью был приостановлен. 1-я танковая бригада была отозвана из резерва и направлена к Мишейфе, между немецкой 90-й моторизованной дивизией и берегом. Еще сохранялась возможность, что атаку немцев удастся остановить упорным сопротивлением, если англичане сумеют оперативно прореагировать на какой-нибудь новый трюк Роммеля.

Но к рассвету 15 мая англичане уже отставали от немецкого генерала минимум на один шаг. Роммель, помнящий о двадцатимильной бреши, разделяющей два танковых сражения, использовал свой козырь — мобильность. Перед рассветом он направил 21-ю танковую дивизию на юг, а затем на восток, к границе, оставив 15-ю танковую мотать нервы 4-й и 2-й английским танковым бригадам. А Каннингэм невольно загнал 22-ю танковую бригаду в ловушку. Около 8.00 бригада все еще готовилась к наступлению на плацдарм, как вдруг с юга неожиданно появилась 21-я немецкая танковая дивизия и ударила во фланг англичанам. И большое количество английских танков было вынуждено отступить назад, прямо к поджидавшим их 88-мм орудиям 7-й танковой и 14-й моторизованной дивизий. Английская бригада рассеялась на части, потеряла управление, лишилась почти половины танков и выбыла из дальнейшего сражения на тридцать шесть часов. И опять немцы сумели показать англичанам, что такое концентрированный удар против рассеянных танков.

Однако о конце говорить было рано. Подразделения 2-й танковой бригады, устремившиеся на юг в попытке обойти с фланга уже далеко ушедшую 21-ю танковую дивизию, случайно обнаружили просвет между двумя немецкими корпусами, вклинились туда и атаковали ничего не подозревавшую дивизию «Ариэте». 21-я танковая, у которой практически кончилось горючее, не могла ни прийти на помощь итальянцам, ни заткнуть брешь. У 15-й танковой топливо также подходило к концу, к тому же она была занята сдерживанием англичан на севере. Так что главными заботами Роммеля в этот день стали — как закрыть этот просвет, развернуть два корпуса в линию, к северу, и подтянуть припасы к 15-й и 21-й дивизиям. На какой-то момент показалось, что закрыть эту дыру, которой так успешно воспользовалась 22-я бригада англичан, нет возможности. Единственное — можно было попытаться двинуть на север, к Бир-эль-Кирейгату, 7-ю танковую дивизию, но попытка натолкнулась на ожесточенное сопротивление 1-й армейской танковой и 2-й южноафриканской бригад. На границе 20-я танковая и 14-я моторизованная отчаянно пытались расширить проход через минные поля, чтобы по нему могли пойти колонны с боеприпасами.

К ночи 15 мая линия фронта представляла собой букву «L». Она шла от побережья на юг, к Гаср-эль-Абиду, а оттуда на восток, к Хаббату. Потери англичан в танках были более ощутимыми, чем у немцев, и соотношение танков было примерно пять к шести. Каннингэм доложил Окинлеку, что остановить попытку прорыва немцев к побережью вряд ли представится возможным. Он запросил разрешения отступить к спасительным рубежам Эль-Аламейна, которые вопреки приказам Черчилля за прошедшие месяцы были значительно укреплены. Окинлек решил прибыть на поле боя лично и оценить всю ситуацию. Пока что он посоветовал Каннингэму отвести 1-ю танковую бригаду, изводившую 90-ю моторизованную дивизию немцев постоянными атаками последние 24 часа, на запад, в район Бир-эль-Кирейгата. 5-я индийская дивизия должна расположиться у Хаббата.

В течение всей ночи с 15-го на 16 мая немецкие колонны снабжения шли по каменистым пустошам к правому крылу немецкого фронта. За ними ехали танки 20-й и 21-й дивизий. Роммель намеревался нанести решающий удар этим утром — одновременно атака тремя танковыми дивизиями по направлению к побережью и на Бук-Бук. 8-я армия, как он полагал, уже находилась на последнем издыхании.

Окинлек, прибывший в штаб Каннингэма в 8.30, получил первые сообщения об очередном наступлении Роммеля и пришел к такому же выводу. 8-я армия должна отступить. К счастью, 1-я танковая бригада по каким-то неведомым причинам так и не получила приказа следовать на запад и вместе с 5-й индийской дивизией сейчас стойко сдерживала напор немцев.

Каннингэм был смертельно уставшим и вымотанным, его душевное состояние было далеко от идеального. Слишком сильным было напряжение прошедших дней, и Окинлек, мгновенно оценив ситуацию, принял командование 8-й армией лично на себя. Официально Каннингэма освободили от обязанностей только несколько дней спустя.

Что еще можно было попытаться спасти из этого хаоса? Две дивизии пехоты, за исключением 150-й бригады 50-й пехотной дивизии, особо не пострадали. Южноафриканской дивизии приказали отступать вдоль побережья, а двум другим бригадам 50-й пехотной — вдоль немецких тылов. Танковые бригады на севере должны будут прикрывать отход южноафриканцев вдоль узкой полоски между морем и немецкими танками.

Роммель, естественно, стремился замкнуть кольцо. Но это ему не удалось. Несмотря на все усилия немецких танкистов, их продвижение было приостановлено английскими летчиками. 16 и 17 мая, как потом сказал Окинлек, «8-я армия былатпасе-на только с помощью Королевских ВВС». Когда передовые отряды Балка вышли к морю в двух милях от Бук-Бука, они застали там только несколько отставших английских танков.

Но Роммель все же был доволен. Враг отступал, неся тяжелые потери как в живой силе, так и в части МТО. Его танковая армия находилась в каких-то паре сотен миль от Александрии. Египет, как он полагал, почти лежал у него на ладони.

В течение нескольких следующих дней, пока разведывательные части 90-й моторизованной шли на восток вдоль побережья по пятам отступавших англичан, защитники и население Египта готовились к самому худшему. Остатки британского Средиземноморского флота отчалили из Александрии ночью 19 мая. В гавани отряды саперов ожидали сигнала к подрыву портовых сооружений. Город превратился в призрак. Комендантский час строго соблюдался, хотя большинство армейских частей ушло либо на запад, на фронт, либо на юго-восток, к Каиру, чтобы там ожидать эвакуации.

В столице улицы были забиты машинами, шедшими с фронта, из пригородов и Александрии. На поездах, уходящих в Палестину, не было ни одного свободного места. Дороги, ведущие из Каира на юг и юго-восток, были переполнены транспортом, увозившим нон-комбатантов по направлению к Суэцу, Суэцкому каналу и в долину Верхнего Нила. На пустыре между английским посольством и генеральным штабом горели костры из карт, шифровальных книг, докладов и прочих документов. Каир начал напоминать Москву.

Во дворце Абдин-Палас взволнованный король Фарук совещался с премьер-министром Али Махером. Король пообещал англичанам, что в нужное время он переберется в Газу, но на самом деле выполнять это обещание не собирался. Немцы тайно предложили королю убежище — абвер пообещал, что переправит его и Али Махера на Крит. Египтяне это предложение отклонили: они собирались «исчезнуть», чтобы появиться вновь для приветствия «армии-освободительницы».

В казармах египетской армии зрели свои заговоры, хотя и бесцельные. «Свободные офицеры» изо всех сил пытались убедить влиятельного лидера «Исламского братства» шейха Хасана-эль-Банна присоединиться к намечаемому перевороту. Он, в свою очередь, советовал им выжидать. Когда Роммель подойдет к Александрии, объяснил шейх Анвару Садату, тогда они вместе выступят и очистят страну от проклятых англичан.

В то время пока двое заговорщиков дискутировали в прохладном особняке шейха5 в одном из богатых каирских кварталов англичане поспешно возводили укрепления на окраинах столицы, на северо-западе и у пирамид. Окинлек все еще находился в пустыне, направляя отступление 8-й армии к позициям у Эль-Аламейна. Между ним и его заместителем в Каире генерал-лейтенантом Корбеттом шел интенсивный обмен сообщениями, касающимися вопросов защиты Центрального Египта. Хотя Окинлек не желал раньше времени вносить смятение в ряды и без того потрепанной армии, он внутренне готовился к худшему. Был подготовлен план затопления огромных территорий в районе дельты Нила, между Вади-Натрун и побережьем у Александрии возводилась линия оборонительных сооружений. Если случится самое худшее, то Окинлек был готов постепенно отводить 8-ю армию из Египта: половину расположить за Суэцким каналом, а половину — в долине Нила, где она могла угрожать флангам немцев в случае их наступления на Синай и Палестину.

Конечно, всегда оставался шанс, что такое отступление не воплотится в жизнь. Хоть 8-я армия и потеряла много танков, столь необходимых, однако к Эль-Аламейну она отходила, сохраняя строгие порядки. 2-я новозеландская дивизия была уже там — она прибыла в Эль-Аламейн неделей раньше из Палестины. 10-я танковая дивизия, у которой, правда, не было должной выучки и достаточного количества танков, была в пути. Эти перемещения, конечно, ослабляли северный фронт до состояния прозрачности, но немцы пока еще не возобновили свои наступления в России, да и из Великобритании должны были прибыть свежие дивизии. На такой риск идти стоило.

Черчилль, чье положение изрядно пошатнулось после серии поражений на фронтах, полностью поддержал Окинлека в решении встать у Эль-Аламейна и сражаться там. В телеграмме он в своей обычной манере предложил, чтобы войска «стояли несокрушимо или умирали там, где стоят». Он думал, что такие слова солдат только ободрят. Брук, хотя и согласный в принципе, все же придерживался мнения, что такой категорический приказ может стоить Британии всей 8-й армии, которая была ценнее, чем весь Египет. Он согласился с решением Окинлека требовать наилучшего, но готовиться к худшему. Черчилль в итоге согласился и с этим.

В Вашингтоне Рузвельт также был встревожен. Когда Черчилль запросил о скорейшей помощи, Рузвельт немедленно приказал послать на Ближний Восток 300 новых танков «Шерман», 100 безоткатных орудий и большое количество самолетов. Если Египет успеет пасть, пока они будут в дороге, то их всегда можно будет выгрузить в Акабе или Басре.

В Риме Муссолини с нетерпением ожидал падения Египта, которое, без сомнения, смогут осуществить итальянские союзники. Он предвкушал триумфальный въезд в город. Изначально было обговорено, что Египет, да и в целом Ближний Восток, относятся к итальянской сфере влияния. В кабинетах Министерства иностранных дел подчиненные графа Чиано разрабатывали проект провозглашения Египтом независимости, на деле узаконивающий аннексию страны Италией. Римские газеты пестрили фразами типа: «Двухтысячелетняя дружба между Римом и Египтом». Отношения Клеопатры и Октавиана при этом старались не упоминать.[39]

На публике немцы с радостью подтверждали главенствующую роль своего союзника в египетском вопросе. Втайне же они делали все, чтобы эту роль ослабить как можно сильнее. Итальянцам не сообщали о контактах абвера с Фаруком и Али Махером, и аналогично итальянцам никто не собирался предоставлять полную власть в Каире. Вместо этого в Египте должно быть учреждено немецкое военное правительство во главе с Роммелем и итальянская гражданская администрация. Естественно, что на весь период войны основная власть должна находиться у первого. Второе же должно заниматься экономикой Египта, не слишком процветающей. Немцы отказались даже говорить о каком-либо соглашении по поводу раздела трофеев или контроля над ресурсами. Учитывая то, что и немцы, и итальянцы понимали, что подобные соглашения могут в положительную сторону повлиять на решение арабов к востоку от Суэца поднять восстание против англичан, остается только удивляться такой политической недальновидности. Как и во многих других случаях, высокомерие и жадность оказались слишком сильны, а идеологическая скудость «Нового порядка» — провальной.

Однако, если что и отсутствовало у лидеров стран «оси», — так это ясновидение. Блеск военных побед полностью ослепил разум руководства как в Берлине, так и в Риме. Раннее лето 1942 года выглядело великолепно. Фюрер, прибыв в свою ставку в Вольфшанце, известил Йодля, что намерен присвоить Роммелю звание фельдмаршала в тот же день, как его части войдут в Каир.

Как только закончилась песчаная буря, 22 мая защитники Эль-Аламейна обнаружили перед собой первые эшелоны Африканской танковой армии. Роммель намеревался атаковать укрепления уже на следующий день, несмотря на то, что большинство итальянской пехоты и танков растянулись на протяжении 200 миль вдоль побережья начиная от Сиди-Баррани.

У него также начинались проблемы и со своими танковыми подразделениями. Два африканских корпуса начали эту кампанию, имея в распоряжении 650 танков и к настоящему моменту лишились 150. Что более беспокоило еще 90 вышли из строя в процессе погони за отступавшими англичанами. Таким образом, на покорение Египта оставалось только 430 танков. Снабжение такой армады вызывало постоянную головную боль, потому что по каким-то причинам, ведомым только итальянскому отделу МТО, горючее и боеприпасы до сих пор разгружались в Триполи и Бенгази, а не в Тобруке, который был значительно ближе. Соответственно и того и другого постоянно не хватало. В избытке была только вода — 90-я моторизованная дивизия вовремя успела захватить английскую базу снабжения в Хаббате.

Скорость продвижения также была под вопросом. Армия наступала быстрее, чем люфтваффе могли реагировать на такое, и поэтому воздушное прикрытие было недостаточным. Но Роммель, намеревавшийся вспороть своими танками брюхо Эль-Аламейну, и не думал снижать темпов. Если немецким танкам придется повоевать день-другой под обстрелом Королевских ВВС, ну, что ж, так тому и быть. Когда армия движется вперед, такие проблемы неизбежны и, как правило, они разрешаются сами собой.

А вот проблемы Окинлека, чья армия отступала, были гораздо глубже. 8-я армия в сражениях и отступлении потеряла больше танков, чем немецкая. В 7-й танковой дивизии, состоявшей сейчас из 4-й и 1-й танковых бригад, на ходу было только 235 машин и две трети из них были «одолжены» из 8-й танковой резервной бригады, пребывавшей сейчас в плачевнейшем состоянии. В 1-й танковой дивизии было 135 исправных танков: 95 танков во 2-й бригаде и 40 — в 22-й. В первый раз за всю историю Африканской кампании у английской армии оказалось меньше танков, чем у противника.

В соотношении пехоты англичане немцев ненамного превосходили. Четыре дивизии стояли на линии обороны. Изрядно побитая 50-я — с 25 танками 1-й танковой бригады — находилась внутри оборонительных укреплений Эль-Аламейна. Одна бригада 2-й новозеландской была расположена у Деир-эль-Шеина, в 15 милях от побережья; две других — чуть подальше, у Алам-эн-Онсола. В 10 милях южнее 1-я южноафриканская дивизия держала Баб-эль-Каттару и Деир-эль-Мунассиб. На самом дальнем южном конце линии фронта ослабленная 5-я индийская дивизия расположилась у Накб-Абу-Двейса, буквально в миле к северу от скал на границе Каттарской впадины. У всех этих подразделений, за исключением новозеландцев, не хватало ни противотанковых пушек, ни тяжелых орудий. И к тому же их боевой дух был крайне низок — они успели привыкнуть к постоянным поражениям.

Окинлек, ожидая удара Роммеля справа, расположил свои главные танковые силы частью за хребтом Рувейсат, частью позади него. Он надеялся с их помощью упредить обходной немецкий прорыв к морю. Он также преобразовал 5-ю и 6-ю новозеландские бригады в мобильные группы по немецкому образцу — мотопехота с противотанковыми орудиями, могущая в случае необходимости занять круговую оборону. Неспособность или нежелание задействовать такие успешные приемы ранее наглядно доказывала бедность английской тактики предыдущих месяцев и ставила под сомнение способности Каннингэма как полководца — и часть вины за это лежала на Окинлеке.

Нежелание Роммеля немного притормозить помешало ему адекватно оценить английскую диспозицию. Он должен был строить предположения, и с этим ему не повезло. Не подозревая, что теперь ему противостоит Окинлек, а не Каннингэм, Роммель решил, что английские танки будут расположены гораздо южнее. Но Окинлек разгадал ход мыслей Роммеля, и два африканских корпуса, продвигавшихся по обеим сторонам хребта Мийтерия, утром 23 мая неожиданно натолкнулись на ожесточенное сопротивление. 2-й африканский корпус, пытаясь обойти аламейнские укрепления, напоролся на боевые группы новозеландцев и «Гранты» из 2-й танковой бригады. Немецкое наступление начало захлебываться. На юге немецкая 15-я танковая дивизия провела целый день в попытках отбить у 4-й новозеландской бригады Деир-эль-Шеин. 90-я моторизованная и 21-я танковая пытались обойти южный фланг англичан с тыла. Легко отбив неподготовленную атаку 4-й танковой бригады англичан на левом фланге, две дивизии вышли на позиции южноафриканцев на гребне у Деир-эль-Мунассиба. Наступила ночь, а решающего прорыва, на который рассчитывал Роммель, не произошло.

Главной причиной этой неудачи была самоуверенность немецкого командующего и его постоянные попытки атаковать без должного воздушного прикрытия. В течение первых тридцати шести часов сражения английская авиагруппа с лихвой компенсировала отсутствие танков. Но долго такая ситуация длиться не могла.

На следующее утро Окинлек разыграл свой единственный козырь, направив сильную 1-ю танковую дивизию на правый фланг 2-го африканского корпуса и гораздо более слабую 1-ю армейскую танковую бригаду — на левый фланг немцев. На несколько часов ему удалось доставить немцам изрядную кучу проблем: в то время как 14-я моторизованная спокойно шла себе на побережье, две танковые дивизии с обеих сторон оказались под огнем ненамного превосходящих сил противника. В первый раз англичанам удалось использовать концентрированную танковую мощь против разрозненных сил врага.

Если Окинлек и хотел испытать эйфорию по этому поводу (чего и в помине не было), то эти несколько часов оказались последним шансом для такого. К середине дня Ромель подвел 15-ю танковую дивизию для поддержки двух других, и в воздухе наконец появились немецкие самолеты. Атака англичан начала выдыхаться. В 16.00 Окинлек получил встревоженное сообщение, что 14-я моторизованная вышла к побережью. 50-я дивизия была теперь заперта в Эль-Аламейне, а на дороге между немцами и Александрией не было ни одного английского солдата. Наступил решающий момент. Должна ли 8-я армия отважно сражаться до полного своего уничтожения или же ей следует отступить к дельте, а возможно, и за нее?

Но фактически выбора уже не было. Окинлек приказал 50-й дивизии прорываться ночью из Эль-Аламейна самостоятельно. 5-я индийская и южноафриканские дивизии, атакуемые с севера и с запада подошедшим наконец итальянским моторизованным корпусом, должны были отходить на северо-восток. Английские танки в который раз должны были прикрывать отступление, на этот раз между побережьем и хребтом Альма-Хальфа.

Легче было приказать, чем проследить, чтобы приказы были выполнены. К началу вечера 24 мая поле битвы между Эль-Аламейном и Эль-Имаидом представляло собой хаотичную массу людей и машин. В наступившей темноте обе стороны щедро поливали друг друга огнем, порой обстреливая свои же части. После полуночи 50-я дивизия пошла на прорыв. Ее колонны сминали как врагов, так и своих. Большую часть артиллерии пришлось бросить, но основная масса солдат смогла добраться до относительно безопасного Эль-Имаида.

Роммелю приходилось мириться с тем, что его желания не воплощались в реальность. Королевские ВВС настолько хорошо прошлись своим огнем по его колоннам снабжения, что танковые дивизии опять остались без горючего. Только вечером 25 мая он мог послать 2-й африканский корпус вдоль побережья в Александрию, отставая от уходящих англичан на двенадцать часов. Тем временем выяснилось, что приказ об отступлении, объявленный 24 мая, до 5-й индийской и южноафриканской дивизий не дошел, а отступать уже было некуда. Они направились назад, через голую пустыню к Эль-Файяде. 8-я армия оказалась разделена пополам.

А Африканская танковая армия была как монолит. Лунной ночью 25–26 мая два африканских корпуса шли на восток по следам англичан. Роммель к тому времени уже выработал план по захвату территории к западу от Суэцкого канала. 20-я танковая при поддержке итальянских танков пойдет на северо-восток и окружит Александрию. Остальные немецкие танки направятся на восток и юго-восток — в дельту и Каир.

26 и 27 мая две армии двигались на восток, зачастую по одним и тем же тропам и дорогам. Постоянно вспыхивали мелкие перестрелки — порой командиры подразделений в изумлении обнаруживали, что сборная солянка из немецких и английских грузовиков, едущих бок о бок, принадлежит противнику. Но на общее продвижение на восток это никак не влияло. К вечеру 27 мая танкисты 20-й танковой дивизии, презрительно ухмыляясь, без особого труда прорвали чисто номинальную линию обороны Вади-Натрун — Александрия и вышли к побережью в четырех милях от города. Александрия оказалась в мешке.

С военной точки зрения куда важным событием было то, что в 18.00 того же дня танковая колонна, приближавшаяся к стратегически важному мосту через Нил у Кафр-Эль-Зайята, ошибочно была принята английскими саперами за британскую. Саперы готовились взорвать мост до прихода немцев. На самом деле эта колонна была передовой частью 14-й моторизованной дивизии и состояла в основном из захваченных английских и американских грузовиков. Мост был захвачен целехоньким, и немцы перешли Нил.

В 60 милях южнее танки 1-го африканского корпуса приближались к окраинам Каира. В городе уже вспыхивали спорадические перестрелки между английской военной полицией и теми немногими частями египетской армии, что откликнулись на призыв движения «Свободные офицеры» поднять народное восстание. Фарук исчез, как и обещал. Египет потихоньку выскальзывал из пальцев англичан.

Утром 28 мая подразделения 90-й моторизованной дивизии с помощью египтян захватили в Каире один из мостов через Нил. Как выражаются арабы, это была последняя соломинка, переломившая хребет верблюду, по крайней мере для Окинлека. Связавшись с Бруком, он получил карт-бланш на спасение 8-й армии любой ценой. Захват мостов через Нил и скорость, с которой наступали немецкие танки, спутали все планы обороны по эту сторону Суэцкого канала. Предпринимать какие-либо действия в дельте уже было слишком поздно. И Окинлек предпринял логичный шаг, приказав отступать к каналу, каковое отступление явочным порядком уже и шло. Южноафриканская и 5-я индийская дивизии, проигравшие гонку за Каир, отходили в долину Нила. Каир был отдан наступающему противнику.

Вечером 28 мая 90-я моторизованная дивизия проехала через центр Каира под восторженные крики встречавшего ее местного населения. «Свободных офицеров», чей запоздавший вклад в дело освобождения был тем не менее весом, чествовали как героев. Король Фарук и Али Махер также объявились из небытия, пусть не очень-то героически, зато как раз вовремя.

Танковые дивизии шли к каналу по дорогам на Суэц и Исмаилию, продвигаясь со скоростью, с которой позволяло снабжение. Роммель находился в войсках, отказавшись от люкса в отеле «Шепард», который ему забронировали его египетские поклонники. Предыдущим днем он проехал мимо пирамид — «они огромнее, чем я себе представлял», как он позже написал жене, — но экскурсия к ним обождет до лучших времен. В этот день он получил новость о присвоении ему звания фельдмаршала.

На восточном берегу Суэцкого канала англичане проверяли прицелы орудий, всматриваясь в горизонт, в ожидании клубов пыли от немецких танковых колонн. В Лондоне переваривали новости о падении Египта. Битва за Северную Африку закончилась. Впереди предстояла битва за Ближний Восток.

Глава 7 Еще одно посещение Цусимы

В далеком Тихом океане два военных флота готовились к тому, что, как они полагали, станет решающим столкновением. В заливе Хиросимы японские адмиралы склонились над картами в кают-компании «Ямато», отрабатывая детали нового плана Куросимы. Ситуация требовала спешных действий.

Это был великолепный план, который имел фатальное сходство с разработанным Манштейном планом вторжения во Францию. По иронии судьбы оба этих плана времен Второй мировой войны относились к разряду вспомогательных планов и были приняты только тогда, когда детали предшествовавших им планов становились известны противнику. В обоих планах использовалась ситуация, при которой «противник не знает, что мы знаем то, что он знает». Оба плана были разработаны благодаря неудовлетворенности талантливых профессиональных стратегов предсказуемостью разработанных в традиционной манере планов военных действий. Оба плана предполагали полное использование революционных возможностей, присущих новым видам вооружения, и были разработаны теми людьми, которые в сущности не были профессионально связаны с этими видами вооружения. Куросима был не в большей степени связан с авианосцами, чем Манштейн с бронетехникой, но оба они получили поддержку от тех лиц, которые были тесно связаны с разработкой нового оружия. В одном случае это были Ямагучи и Генда, а в другом — Гудериан.

Конечно, оба плана имели различия в расстановке ударений. Вероятно, план Куросимы в большей степени основывался на эффекте «двойного обмана». Первоначальный план мог служить ширмой для вновь разработанного плана. С этой целью расшифрованный код японцы продолжали использовать в течение всего мая. Естественно, что с его помощью передавалась только специально подобранная информация. Куросиме было известно, что американцы будут ожидать авианосцы Нагумо к северо-востоку от Мидуэя, и их ожидания предполагалось оправдать. Однако основной боевой флот к тому времени должен был находиться поблизости. Американцы также могли ожидать отвлекающего маневра в районе Алеутских островов и переброски войск на кораблях для захвата Мидуэя. Обе эти операции должны были осуществиться на море. Объекты наступления в ходе осуществления первой операции, в которой не предполагалось задействовать авианосцы «Юню» и «Рюйо», были строго ограничены. Во второй операции штурм острова должен был осуществиться только после того, как произойдет решительное морское сражение.

С другой стороны, американцы не могли ожидать, что Нагумо направит свои авианосцы к югу от острова Мидуэй, в направлении группы Гавайских островов. Это могло оттянуть американские авианосцы к югу, где второй флот авианосцев под командованием вице-адмирала Такадзи двигался к северу наперерез американцам, ничем не выдавая своего присутствия в радиоэфире. И это было самой большой для американцев неожиданностью. Если, как предполагал Куросима, американские авианосцы отойдут на восток вместо того, чтобы искать сражения с мощным флотом Нагумо, то флот Такадзи сможет их отрезать. Как бы ни повернулась ситуация, американские авианосцы, уступая в численности и не имея тех возможностей для маневра, какими будет располагать японский флот, быстро окажутся на дне океана. После этого между Императорским флотом Японии и Западным побережьем Америки не будет стоять ничего, кроме нескольких самолетов на Оаху и устаревших линкоров в заливе Сан-Франциско.

Если поспешность Ямамото была одной стороной тихоокеанской монеты, то другой стороной этой монеты была необходимость для американцев потянуть время. Программа «Военно-морской флот на двух океанах», разработанная с целью обеспечения превосходства американского военно-морского флота в Атлантическом и Тихом океанах, была запущена в конце 1940 года, но ни одно новое судно так и не сошло со стапелей до самого начала осени. В течение последовавших 6–9 месяцев новый главнокомандующий Тихоокеанским флотом адмирал Честер Нимиц должен был сдерживать японцев с помощью тех ресурсов, которыми он располагал. Если бы он смог сделать это — удержать Гавайи и стоящий на карауле остров Мидуэй, сохранив маршрут на Австралию, — тогда чаша весов все с большей и большей скоростью могла бы склоняться в пользу Америки. Но сделать это было не так легко.

Превосходство японцев во всех видах боевых судов уже было отмечено, и американские адмиралы понимали это не хуже японцев. Другую проблему представляла собой американская общественность, точнее говоря, американская пресса. Заранее объявленная военная атака на Порт-Артур в 1904 году могла быть одобрена американской прессой и названа «великолепным и смелым захватом инициативы», но точно такая же атака на Перл-Харбор была воспринята уже не столь великодушно. Она была отмечена как «День позора», а позор, как известно всем любителям голливудских фильмов, всегда следует по пятам за слабыми и трусливыми. Великое американское общество шумно требовало предпринять решительные действия и поставить на место зарвавшихся желтолицых.

Хотя большинству командующих американским флотом было хорошо известно, что эти «зарвавшиеся желтолицые» бороздят окрестные воды на чрезвычайно крупных боевых судах; трудно отрицать тот факт, что в какой-то степени они тоже разделяли общественную недооценку японских возможностей. Адмиралы испытывали определенное беспокойство, но беспокоиться им следовало гораздо сильнее. Распоряжения Нимица, сделанные им накануне сражения адмиралам своих авианосцев, были достаточно осторожными:

Но сам факт посылки четырех авианосцев против вдвое превосходящего флота противника стал насмешкой над этими призывами к осторожности и наглядно показал, что американцы и их военачальники испытывали чрезмерный оптимизм в отношении качества японских судов и экипажей. Нимиц мог знать об этом еще лучше.

В этом деле имеется одно смягчающее обстоятельство. В августе 1940 года после восемнадцати месяцев тяжелой работы полковник Уильям Фрейдман сумел расшифровать используемый на японском флоте код. Книга кодов, обнаруженная на дне Дарвиновской гавани, которую Йоринага считал причиной осведомленности противника, просто подтвердила находки Фрейдмана. Вера в то, что они сумели обеспечить утечку информации у японцев, вселяла в Нимица и его коллег огромную, но неоправданную уверенность.

Японцы не торопились лишать их этих иллюзий, и у американцев не возникло никаких подозрений, когда «Черный кабинет» дешифровал сообщения о переносе срока операции «AF» у Перл-Харбора на семь дней вперед.

Этот перенос срока вызвал необходимость в изменении американских планов. 16-я оперативная группа, сосредоточенная вокруг авианосцев «Хорнет» и «Энтерпрайз», еще не подоспела к Перл-Харбору после выполнения своей неудачной миссии в Коралловом море. Теперь она не располагала временем для этого, и для кого-то это в самом деле было хорошей новостью. Уильям «Бык» Хелси старший адмирал американского авианосца имел тяжелое кожное заболевание и должен был лечь в госпиталь сразу после возвращения 16-й оперативной группы к родным берегам. Однако теперь больничная койка и протирки с лосьонами были отодвинуты в сторону, а Хелси получил возможность сделать то, что он страстно желал исполнить со времени атаки на Перл-Харбор, — оставить Ямамото в дураках.

Сходные чувства и такая же самоуверенность были ярко проявлены, когда 23 мая контр-адмирал Франк Флетчер вывел в море другую (17-ю) оперативную группу, включавшую в себя авианосцы «Лексингтон» и «Йорктаун», поддерживаемые крейсером и эсминцем. Настроение моряков и летчиков было бодрым, и они рвались в бой с презренным противником. Один только командующий выглядел подавленным. Причину такого настроения он смог объяснить уже после войны:

«Среди моряков нашего флота царило единодушие. Мы выступали в роли Святого Георгия, плывущего вперед, чтобы расправиться с особенно мерзким драконом. Мне трудно было избавиться от ощущения, что если бы Святой Георгий был хотя бы вполовину таким же самоуверенным, как офицеры моего штаба и экипажи кораблей, то победа в битве, скорее всего, осталась бы за драконом».

А дракон уже находился в море. 20 мая вице-адмирал Такаджи с четырьмя своими авианосцами — «Шокаку», «Цуйкаку», «Юню» и «Рюйо» в сопровождении мощного линкора, крейсера и эсминца — отплыл из Трука, расположенного на Каролинских островах. В тот же день штурмовые войска Мидуэя в сопровождении четырех тяжелых крейсеров покинули Сайпан. 21 мая основной флот Ямамото поднял якоря в бухте Хиросимы и единой колонной вышел через пролив Бунго в океан. Накануне отплытия главнокомандующий, в такой же степени увлекавшийся предсказаниями И-Дзин, как и игрой в покер, бросил жребий с помощью стеблей тысячелистника. Выпала гексаграмма «Hsieh» (избавление). «Избавление означало освобождение от напряжения… его возвращение предвещало удачу, поскольку он завоевал центральную позицию».

Спустя шесть дней, 28 мая в 4.15 утра, флот Ямамото показался среди туч в двухстах милях к северо-западу от острова Мидуэй. Горизонт уже светлел, звезды растворялись в небесах. Сам командующий, стоя на мостике «Ямато», видел, как над огромной армадой его кораблей занимается новый день. Позади «Ямато», сверкая орудийными стволами, плыли линкоры «Нагато» и «Мюцу». На расстоянии около двух миль к северу параллельным курсом плыли еще четыре линкора. Между двумя этими линиями в форме широкого прямоугольника плыли четыре авианосца — «Акаги», «Kara», «Серю» и «Хирю» — под командованием адмирала Нагумо. Над водой раздавался звон их корабельных гонгов, сигнализировавших приказ вывести первую группу самолетов на взлетную палубу. Вскоре должны были загореться зеленые огни и первые истребители «Зеро» взмоют в небо, где будут прикрывать взлет бомбардировщиков. Вокруг этих главных судов был создан заслон из эсминцев, перемежавшихся в авангарде и в тылу с крейсерами, с которых зорко следили за появлением вражеских подводных лодок. Это был день расплаты, когда японцы получили шанс завоевать контроль в Тихом океане и продолжить войну, уже не будучи ограниченными терпением или решимостью американцев.

К 5.15 торпедные бомбардировщики («Кайты») и пикирующие бомбардировщики («Вэлы») выстроились в воздухе и, окруженные эскортом истребителей «Зеро», исчезли в направлении острова Мидуэй. Подготовив наживку, Ямамото занялся поисками своей жертвы. С крейсеров и авианосцев в воздух были подняты поисковые самолеты-разведчики, которые образовали огромную, растянувшуюся на триста миль к востоку дугу. Тем временем еще большее количество истребителей было послано для прикрытия флота, и Ямамото принялся ожидать известий о местонахождении противника.

В 240 милях к северо-востоку от Мидуэя под чистым голубым небом замерли в ожидании две оперативные американские группы. Два часа тому назад, на рассвете, Хелси, которому еще некого было атаковать, смог только отправить на разведку свои поисковые самолеты. По свидетельствам тех немногих членов экипажа «Энтерпрайза», которым удалось спастись, адмирал был таким же напряженным, каким бывал всегда накануне сражения. Он расхаживал по мостику взад и вперед, отпуская нервные шутки по поводу некомпетентности японцев. Он знал, что Ямамото находится где-то рядом. Ему необходимо было только знать точное местонахождение японцев, чтобы показать всему миру, чего они стоят в открытом бою. Конечно, японцы были известными мастерами наносить неожиданные удары в спину, но, как настаивал адмирал перед своим штабом, при столкновении с решительным противником они сразу узнают, почем фунт лиха. Все это очень напоминало надменное поведение Джорджа Армстронга Кастера, подъехавшего к лагерю противника, который имел численное превосходство над его войсками в соотношении один к двадцати. Говорят, что, увидев огромный лагерь противника, Кастер воскликнул: «Наконец-то Кастеру повезло! Теперь-то они наши!»

Хелси тоже мог повторить это восклицание, когда в 6.05 утра к нему пришло донесение с острова Мидуэй. Радар на острове засек приближение ударного японского флота на расстоянии тридцати миль. Через пять минут Хелси уже знал точное местонахождение противника. Пикирующие бомбардировщики с «Йорктауна», посланные на разведку, обнаружили японский флот, следующий на юго-восток, в 135 милях от Мидуэя по направлению «вест-норд-вест». Адмирал дал команду своему флоту: «Направление — «зюйд-зюйд-вест». Полный вперед». Через три часа он должен был приблизиться к противнику на расстояние удара.

На острове Мидуэй американская наступательная авиация в составе бомбардировщиков «Даунтлис» и «Виндикэйтор», торпедных бомбардировщиков «Мараудер» и «Авингер» и самолетов высокого класса В-17 «Фортресс», взяв разбег на взлетных полосах острова, взмыла в небо, взяв курс на вероятное местонахождение японского флота. Они летели без прикрытия истребителей. Устаревшие истребители марки «Буффало Бревстер» не обладали необходимой дальностью полета и не могли быть оторваны от несения обязанностей по обороне острова.

В 6.40 с запада появились японские самолеты. Над темной массой бомбардировщиков смутно различались силуэты истребителей «Зеро». Американские «Буффало» попытались перехватить бомбардировщики противника, но были разорваны на части японскими истребителями. Из шестнадцати американских истребителей назад удалось вернуться только двум, совершившим аварийную посадку в лагуне.

Под ожесточенным обстрелом зенитных орудий американцев Фушида повел свои самолеты вниз, атакуя оборонительные сооружения острова. Над складами горючего взметнулись языки пламени, блокгаузы рассыпались на части под градом бомб. Наиболее успешной частью операции, с точки зрения японцев, было уничтожение взлетных полос, которые были изрыты воронками от бомб от начала до конца. Теперь ни один американский самолет не смог бы взлететь с острова в ближайшем будущем. За всю операцию японцам пришлось заплатить пятью «Кайтами», тремя «Вэлами» и одним-единственным истребителем «Зеро».

А в 150 милях от Мидуэя пестрая армада американских самолетов, посланных с острова, приближалась к кораблям Ямамото. К сожалению, то слабое единство, которое американские самолеты имели в начале движения, было окончательно утеряно при приближении к цели. Атака получилась разрозненной, и японцы смогли отбить ее без особого напряжения. Сначала торпедные бомбардировщики, приближавшиеся на низкой высоте, попали под плотный продольный огонь кораблей, прикрывавших драгоценные авианосцы, и стали объектами атаки для несших патруль в воздухе истребителей «Зеро». Только двум бомбардировщикам удалось вернуться к Мидуэю, где при отсутствии действующих взлетно-посадочных полос им пришлось совершать аварийную посадку в лагуне. Затем к японскому флоту приблизились пикирующие бомбардировщики. Лишь трем из них удалось прорваться сквозь плотную оборону зенитных орудий и истребителей противника и сбросить свои бомбы. По совпадению или намеренно, но все они выбрали в качестве объекта нападения авианосец «Серю», но брызги от трех, упавших рядом с авианосцем бомб только слегка намочили его палубу. Не лучших результатов удалось достичь и Б-17-м, которые с большим энтузиазмом, но очень малой точностью, сбросили свои бомбы на находившиеся внизу на расстоянии 20 000 футов корабли противника. Оптимистичным американцам показалось, что они поразили много целей, на самом, же деле попасть им не удалось ни разу. Приняв на себя весь удар посланных с Мидуэя самолетов, японский флот не получил ни единой царапины.

В 7.25 с мостика «Ямато» Ямамото обозревал, как его флот восстанавливает боевое построение, нарушенное во время атаки противника. Только что пришло донесение от Фушиды, сообщившего о результатах атаки на Мидуэй и доложившего, что необходимости в повторной атаке уже не имеется. Взлетные полосы были выведены из строя, и японцы могли сосредоточить свое внимание на американских авианосцах, которые, как они надеялись, находились на расстоянии 300 миль к северо-востоку. Опираясь на эту информацию, Ямамото приказал Нагумо вернуть вторую волну бомбардировщиков назад. Пока не появились американцы, у японцев было время принять возвращавшиеся самолеты, нанесшие первый удар по противнику. На помощь истребителям «Зеро», несшим патруль над флотом, были посланы подкрепления. Затем снова наступил период затишья.

К 8.20 самолеты Фушиды приземлились на взлетные палубы японских авианосцев. К ним немедленно ринулся обслуживающий персонал для перевооружения и заправки горючим. Одновременно с этим вторая волна самолетов была выведена из ангаров и готова для атаки американского флота. К 9.00 все приготовления были завершены, а признаков приближения американских самолетов по-прежнему не было заметно. До сих пор не поступало никаких известий и об авианосцах противника. К тому времени самолеты разведки должны были бы уже возвращаться обратно. Если американцы находились там, где им следовало быть, то вскоре они должны были бы показаться. Если же этого не произойдет, то события будут развиваться не по намеченному плану и на мостике «Ямато» всю ситуацию пришлось бы переосмысливать коренным образом.

Но необходимости в этом не возникло. В 9.24 пришло сообщение с самолета разведчика «Акаги» — «крупное скопление противника». Через десять минут пришли подробности. Соединение включало четыре авианосца и двигалось на юго-запад в 120 милях к северо-востоку от Мидуэя.

Это были они! Мгновенно со взлетных палуб Kido Butai в воздух взмыли самолеты. Вторая ударная волна состояла в основном из летчиков-ветеранов Перл-Харбора, которых Нагумо и Генда специально сохраняли для этого момента. Это были сливки военно-морской авиации. Вскоре свыше сотни самолетов в составе приблизительно равного количества «Вэлов», «Кайтов» и «Зеро» выстроились в небе. Около 10.00 они получили приказ командира эскадрильи Егусы взять курс на северо-восток для атаки противника. Сзади осталось двадцать истребителей «Зеро», зависнувших в воздухе над японскими авианосцами. Ямамото не хотел, чтобы Нагумо шел на неоправданный риск, особенно с остальными четырьмя авианосцами, спешившими к месту событий с юга. Мудрость такой политики стала очевидной очень скоро. Когда ударная японская эскадрилья скрылась из виду, с эсминца «Хациюки» пришло сообщение о приближающемся с севера противнике. На подходе были самолеты Хелси.

С 6.00 Хелси подгонял свои авианосцы на юг, чтобы выйти на боевую дистанцию с японским флотом. К 9.20 его самолеты были подняты в воздух со всех четырех авианосцев. Экипажи самолетов стремились сцепиться с противником не меньше своего адмирала, а созерцание дымящихся останков Мидуэя, над которым им пришлось пролететь, только подлило масла в огонь.

Но одного рвения здесь было мало. Через несколько минут после того, как в поле их зрения попала японская армада, американские летчики оказались под таким же плотным зенитным огнем, через который пришлось пройти их товарищам с Мидуэя. Пикирующие бомбардировщики, летевшие впереди медленных торпедных бомбардировщиков, приняли на себя основной удар заградительного огня истребителей «Зеро». Только нескольким американским бомбардировщикам удалось сбросить свои бомбы, которые так и не смогли причинить вреда японским авианосцам. Но их жертва была не напрасной. Они вынудили истребители «Зеро» подняться вверх, и идущим над самой поверхностью воды торпедным бомбардировщикам пришлось столкнуться только с зенитными и тяжелыми артиллерийскими орудиями кораблей. Трем «Авенгерсам» удалось прорваться и сбросить свои торпеды на огромный корпус «Kara». Одна из них прошла рядом с кормой, две другие поразили цель. Авианосец, получивший пробоину ниже ватерлинии, остановился и сильно накренился на левый борт. Он не мог принимать дальнейшего участия в сражении и к вечеру затонул.

В 10.55 в воздухе уже побывали три группы самолетов. Первая ударная группа американцев, вернувшаяся на свои авианосцы, первая ударная группа японских самолетов, находившаяся поблизости от своих авианосцев, и вторая американская ударная группа, которая только что была поднята в воздух. Если бы все дело ограничилось только этим, самоуверенность Хелси могла бы быть удовлетворена. Но это было только начало. Через некоторое время находившийся в 250 милях южнее, вице-адмирал Такаджи был готов нанести первый удар со своего, до сих пор не обнаруженного флота. Его самолетам пришлось покрывать вдвое большую дистанцию, чем самолетам стремительно сближавшихся флотов противника. Они должны были показаться на виду друг у друга приблизительно через два часа.

В промежутке между нанесением первого и второго ударов Хелси вместе с подчиненным ему Флетчером обменивались оживленными сигналами по поводу состава второй группы. Хелси, верный своей натуре и ожиданиям японцев, был готов обрушить на врага все имевшиеся в его распоряжении ресурсы. Флетчер проявил склонность к более осторожным действиям, намек на которые можно было обнаружить в двойственных наставлениях Нимица. Он стремился оставить больше истребителей для обороны авианосцев, которые неминуемо должны были подвергнуться японской атаке. Он полагал, что лучше ослабить мощь американской атаки, чем потерять авианосцы. В конце концов Хелси изменил своему характеру — есть свидетельства, что в тот день он чувствовал себя особенно нездоровым — и согласился на фатальный компромисс. В результате в атаку было послано недостаточное для выполнения боевой задачи количество истребителей, а количество тех истребителей, которые были оставлены для обороны, также было недостаточно для обеспечения безопасности своего флота. Когда радары обнаружили появление восьмидесяти самолетов Егусы, их могли встретить только восемнадцать американских истребителей.

Какое-то время удача сопутствовала американцам. Решение Ямамото сохранить в резерве большую часть своих истребителей в какой-то степени уравновесило решение американцев. Во-вторых, оперативная группа Флетчера, находившаяся в семи милях позади от Хелси, оказалась в самый ответственный момент закрытой облаками и не была замечена японскими летчиками. Кроме того, японцам не удалось правильно распределить свои самолеты для атаки на «Хорнет» и «Энтерпрайз», и последнему удалось избежать особых повреждений. Две бомбы упали на краю его авиационной палубы и две торпеды прошли рядом. Пожар на палубе был потушен без особого труда.

Находившемуся в полумиле от него «Хорнету» не удалось отделаться так легко. В него попало не менее пяти бомб и двух торпед. Командный пост был уничтожен, капитан и его штаб были убиты. Подъемник был взорван, и его обломки были разбросаны по всему надпалубному сооружению. Две другие бомбы, прежде чем взорваться, задели авиационную палубу и угодили в палубу под навесом. Повторная волна взрывов прокатилась после того, как загорелись склады с боеприпасами. В 11.45 экипажу был отдан приказ — покинуть горящее и давшее крен судно. Более четырехсот моряков были заблокированы под палубами и, не сумев выбраться оттуда, пошли на дно вместе с авианосцем спустя двадцать пять минут.

По потерям авианосцев счет сравнялся — «один — один».

К этому времени Ямамото и Нагумо нанесли второй удар со своих трех оставшихся в строю авианосцев. Они сумели подготовиться и ко второму удару противника. Известие о гибели «Хорнета» стало компенсацией за потерю «Kara». Теперь семь японских авианосцев противостояли трем американским и самолеты всех семи японских авианосцев были готовы к атаке. Им необходимо было только отбить последнюю воздушную атаку.

Небо над флотом Ямамото было безоблачным, и американским пилотам не составило труда обнаружить три авианосца противника в кольце боевых кораблей. Однако это преимущество имело свою оборотную сторону, так как позволило не располагавшим радарами японцам заранее заметить американские самолеты и подготовиться к атаке. Все имевшиеся в наличии истребители «Зеро» были подняты в воздух, и события предыдущего часа были продублированы. На этот раз тяжелые торпедные бомбардировщики атаковали перед пикирующими бомбардировщиками. Один за другим они падали вниз, охваченные пламенем, попав под перекрестный огонь истребителей и корабельных зениток. Пикирующие бомбардировщики, сбившиеся с курса, подоспели через десять минут, и истребители «Зеро» не успели быстро набрать нужную высоту, чтобы предотвратить удары по «Хирю» и «Серю». Последнему удалось избежать серьезных повреждений, но в авиационную палубу «Хирю» попало сразу три 500-фунтовых бомбы. Вспыхнул пожар, который удалось потушить без особых затруднений, но до конца операции авианосец потерял возможность отправлять в бой и принимать самолеты. К 12.55 японский флот восстановил свое боевое построение, а американские самолеты исчезли в направлении своих авианосцев, найти которые им было уже не суждено. В сотне миль к северо-востоку начался финальный акт этой трагедии.

К 12.40 последние самолеты первой ударной американской группы приземлились на палубы «Йорктауна», «Энтерпрайза» и «Лексингтона». Командиры эскадрилий подтвердили свое предыдущее сообщение о том, что авианосец класса «Акаги» был выведен из строя и, вероятно, затонул. Хелси сообщил им, что от второй ударной группы пришло сообщение о выведении из строя еще одного авианосца. Теперь он намеревался разделаться с двумя оставшимися.

Флетчер был не согласен и советовал тактическое отступление. У него не было такой уверенности в своих силах, какой отличался его командир. Кроме того, он мог сомневаться, что четыре этих авианосца были единственными японскими авианосцами в этой зоне. Где находились остальные японские авианосцы? Пока счет был — «два — один» в пользу американцев и, конечно, это был самый подходящий момент для отступления.

При этом терялся Мидуэй, но на далекую перспективу три сохранившихся авианосца были важнее для обороны Гавайских островов и самой Америки, чем один отдаленный остров.

Но ни Флетчер, ни Хелси еще не знали, что у них уже не оставалось времени для предотвращения надвигавшейся атаки противника. Правда, если бы Хелси послушал совета своего починенного, катастрофа могла бы быть не такой страшной. Но он предпочел отдать приказ о нанесении третьего удара. На авиационные палубы были выведены самолеты, полностью заправленные горючим и с полными комплектами боеприпасов. Это было приглашением на казнь.

В 13.09 радар «Йорктауна» (радар «Энтерпрайза» был выведен из строя во время предыдущей атаки) запеленговал японские самолеты, приближавшиеся с юго-запада. Американские истребители успели подняться в воздух, но времени для введения в бой полностью загруженных бомбардировщиков уже не оставалось.

Какое-то мгновение казалось, что ничего страшного еще не произошло. Разыгравшееся в воздухе сражение складывалось для американцев удачно. Осторожность Ямамото лишила японские бомбардировщики достаточной поддержки со стороны истребителей, радары своевременно предупредили американцев, а менее опытным летчикам под командованием ветерана Фушиды с большим трудом удавалось пробиться сквозь оборону противника. На три авианосца пришлось лишь несколько попаданий, ни одно из которых не причинило серьезного вреда. Уцелевшие самолеты японцев повернули домой, на короткое время оставив американцев тешить себя иллюзией, что сражение складывается по их плану.

Но в это время ошеломленный оператор радара на «Йорктауне» запеленговал еще одну, приближавшуюся с юго-востока, группу вражеских самолетов. Опасения Флетчера подтвердились. Но это было слабое утешение для американцев. После атаки противника их флот оказался рассеянным, расстрелявшие в только что происходившем бою почти весь боекомплект истребители были разбросаны и не успели набрать высоту. Три авианосца оказались совершенно открытыми для атаки противника.

Какие мысли пронеслись в эти мгновения в голове адмирала Хелси, никто никогда не узнает. В течение нескольких минут его надежды на победу сменились кошмарным осознанием неизбежного поражения. Но ему не пришлось долго страдать от этих мыслей. Ветераны Перл-Харбора с «Шокаку» и «Цуйкаку» ринулись со стороны солнца на беззащитные авианосцы, легко преодолевая развалившийся строй кораблей прикрытия. В «Энтерпрайз» сразу же попало по крайней мере пять 500-фунтовых бомб. Три угодили в авиационную палубу, одна бомба упала на мостик, а еще одна — в заднюю часть надпалубной надстройки. Еще две торпеды попали прямо в середину корабля. Последовало несколько мощнейших взрывов и сильнейшее сотрясение. Впоследствии один из японских пилотов отмечал, что этот звук был похож на звук давшего газ мотоцикла. Через пять минут после попадания в него первой бомбы корабль пошел на дно. Объятая пламенем авиационная палуба с шипением погрузилась в морскую пучину. В военно-морской истории это было самое быстрое затопление авианосца. Спастись удалось только четырнадцати членам экипажа.

«Йорктаун» оказался чуть более «удачливым». Также пораженный несколькими бомбами и как минимум одной торпедой, авианосец остановился и накренился под опасным углом. У Флетчера еще оставалось время, чтобы дать экипажу команду покинуть судной передать корабельный флаг на эсминец «Руссель». В 14.26 «Йорктаун» скрылся под водой.

На расстоянии мили свою предсмертную агонию переживал и «Лексингтон». Став мишенью для менее опытных летчиков с «Рюйо» и «Юню», он получил только три бомбовых попадания. Но для палуб, покрытых огнеопасным материалом, этого оказалось достаточно. Пожар вышел из-под контроля и быстро распространился по всей ангарной палубе. Двигатели судна остались неповрежденными, но вход в машинное отделение оказался отрезанным огнем. Взрыв следовал за взрывом, постепенно лишая гигантский авианосец жизни. В 14.55 «Леди Леке» пошла на дно вслед за остальными авианосцами.

Их гибель еще не была концом сражения. В оставшееся дневное время и в течение следующего дня японские самолеты энергично атаковали американские крейсеры и эсминцы, уходившие на восток под прикрытие базировавшихся на Оаху самолетов. Четыре тяжелых крейсера было потоплено. Последний из них «Пенсакола» скрылся под водой 29 мая в 13.30 в десяти милях к югу от исчезнувшего острова. Это был завершающий штрих к полному уничтожению американского военно-морского присутствия в Тихом океане.

Глава 8 План «Зигфрид»

Начальник Генерального штаба генерал-полковник Франц Гальдер посмотрел через стекло машины на солнечный свет, бликующий на волнах Мауерзее, а затем вновь перевел взгляд на метеосводку, лежавшую на его коленях. Дороги Восточной Украины подсыхали. Еще две недели и бронетехника сможет пойти вперед вдоль всего Восточного фронта. Операцию «Зигфрид», намеченную через три недели на 24 мая, уже нельзя было отложить.

Машина, ехавшая из штаба Верховного германского командования в Лётцене в штаб-квартиру фюрера под Растенбургом, миновала сверкающий Майерс и углубилась в сумрачный сосновый лес. Гальдер посмотрел на меморандум Верховного главнокомандования. По-видимому, Роммель должен был штурмовать Тобрук на следующее утро. С имевшимися в его распоряжении войсками (теми войсками, которые Гальдеру так хорошо удавалось использовать в России) у него не должно было возникнуть проблем с взятием крепости. А затем Египет, Палестина, Ирак и встреча с Клейстом и Гудерианом где-нибудь в Персии? Это было возможно и даже вполне вероятно. Гальдер не был приверженцем «грандиозных планов» — они имели привкус любительства, но он должен был признать, что этот план был более чем осуществим.

Было бы странно, если бы он думал иначе, поскольку половина «Грандиозного плана» находилась в портфеле, лежавшем на заднем сиденье его машины. Базирующийся на незаконченных частях «Падения Барбароссы», разработанный Верховным главнокомандованием с учетом доработок Гальдера, переделанный с учетом доработок фюрера, опробованный на учениях в Лётцене, план «Удар Зигфрида» предусматривал завершение войны против Советского Союза и создание условий для разрушения британской мощи на Ближнем Востоке. Это был очень большой объем задач для одного плана.

За пять месяцев линия фронта на Востоке очень мало изменилась. Первой и наиболее важной причиной этого была неготовность вермахта к ведению боевых действий в условиях русской зимы. На некоторых фронтах противник мог даже просто отсутствовать, но при минусовых температурах и отсутствии антифриза, без шипов и снегоочистителей для гусениц, без смазки для замерзших телескопических прицелов танки не могли сдвинуться с места. Система снабжения не позволяла своевременно переправлять из Германии самое необходимое оборудование, а также пропитание, одежду, боеприпасы и горючее. Чем-то необходимо было жертвовать, и Верховное главнокомандование немцев предпочитало уступить несколько сотен квадратных миль снега, чем заморозить свои войска до смерти. В результате такой политики немцы понесли за зиму не такие большие потери.

Второй причиной неподвижности армии в течение этих месяцев была необходимость выиграть время для восполнения потерь, понесенных летом и осенью 1941 года. По сравнению с Красной Армией число потерь вермахта было не таким уж большим, но составляло свыше 750 000 военнослужащих и большого количества трудновосполнимого военного снаряжения. От ужасных дорог особенно сильно пострадали бронетанковые дивизии. Гораздо больше танков пришлось списать из-за поломок на дорогах, чем из-за действий противника. Чтобы полностью восстановить эти дивизии, потребовалась напряженная работа танковых заводов и инструкторов на протяжении большей части зимы.

Условия, в которых находилась армия, требовали передышки, но ее командующие были убеждены, что сумеют выйти из состояния бездействия. Уточненная оценка мощи советских войск и ресурсов, представленная Гальдеру начальником разведки иностранных армий (Восток) генералом Кинзелем, показала, что оценка 1941 года была чересчур оптимистичной. Она всего лишь на 50 % отразила количественные показатели численности войск, а масштаб индустриализации регионов, расположенных за Волгой, вообще не был принят во внимание. Но было здесь и одно ободряющее для Гальдера обстоятельство. Кинзель доложил, что потери и масштаб дезорганизации противника в результате германского наступления имели сокрушительные последствия для советской военной промышленности. Конечно, противнику удалось эвакуировать большое количество промышленных предприятий в регион Волги — Урала, но их невозможно будет полностью ввести в строй до лета. Подводя итоги, Кинзель заметил, что значительный подъем мощи Красной Армии до осени выглядит чрезвычайно сомнительным. Захват кавказских нефтяных месторождений, сказал он напоследок, сильно задержит возможное восстановление советской военной мощи.

Таким образом, Гальдер сделал вывод, что армия на Востоке вполне может позволить себе посидеть эти пять месяцев совершенно спокойно. В течение этого времени он без особого, впрочем, успеха пытался улучшить положение, связанное с производством германского вооружения.

Военная промышленность Германии вопреки расхожим мифам, но в полном соответствии с общим экономическим хаосом, воцарившимся при национал-социалистах, была, исключая итальянский компонент, совершенно неэффективной в области военного снабжения. Все это дело вполне в духе нацистов было распределено между связанными друг с другом иерархами, составлявшими германское руководство. Эти люди — Тодг, Геринг, Функ, Томас из Верховного командования вермахта, Мильх из Верховного командования люфтваффе — соперничали за ресурсы, преимущества, престиж и близость к фюреру. Взаимодействуя между собой, они достигли гораздо меньше, чем их более единодушные коллеги в Куйбышеве и на Западе. Гальдер, не имевший желания прокладывать свой путь среди такой звериной иерархии, мог попытаться только завоевать позиции перед вожаком этой стаи обезьян. Но Гитлер, как уже было отмечено, не интересовался такими заземленными делами, как сложная производственная статистика. Проекты Порше по производству гигантских и миниатюрных танков произвели на него впечатление. Но это были только проекты. Гальдер хотел бы, чтобы у него было больше таких танков, как PzKpfw III и PzKpfw IV, которые хотя и не являлись супероружием, но могли бы позволить выиграть войну в 1947 году. Но он не получил ничего. Один-единственный раз, когда фюрер снизошел до разговора с ним на эту тему, он заверил своего начальника Генерального штаба, что война будет завершена уже к 1943 году и причин для беспокойства нет. Каким образом все это связано с изобретательскими фантазиями Порше, фюрер не объяснил, а Гальдер был отослан назад в Лётцен для разработки деталей окончательного разгрома Советского Союза в 1942 году.

Изначально планом «Барбаросса» предполагалось, что «конечной целью операции является возведение барьера против Азиатской России на генеральной линии Волга — Архангельск», но о Кавказе никаких упоминаний в плане не было. Однако Гальдеру было поручено завоевание Кавказа в соответствии с «Грандиозным планом» Каринхалле. Он испытывал сомнения по поводу того, оправдают ли результаты наступления к Волге ту цену, которую за это придется заплатить. За исключением города Горький, расположенного к западу от изгиба Волги, в том направлении не было крупных промышленных центров. Исходя из этого он разработал план завоевания Кавказа, игнорируя линию Архангельск — Волга. Группа армий «Центр» должна была осуществить только ограниченное наступление. Группе армий «Север» надлежало захватить Вологду и Коношу, отрезав, таким образом, железнодорожные ветки, по которым в регион Волга — Урал через Мурманск и Архангельск поступали продовольствие и боеприпасы от союзников. Группа армий «Юг», ядро которой было составлено из бронетанковых войск, должна была продвигаться в юго-восточном направлении по коридору между реками Дон и Донец, обеспечивая соединение между Доном и Волгой к западу от Сталинграда, а затем наступать в южном направлении на Кавказ.

Этот план был представлен Гитлеру в Берхтесгадене 4 апреля. Фюрер отнесся к нему без энтузиазма. Втайне от Гальдера Йодль подготовил другой план под названием «Зигфрид», который Гитлер нашел более приемлемым. Гальдер был ознакомлен с наиболее яркими местами этого плана без упоминания имени разработчика. Ему было предложено переработать план Верховного главнокомандования с учетом следующих целей: захват Кавказа и достижение линии Онежское озеро — Вологда — Горький — Саратов — Астрахань. Ему следовало иметь в виду, что после этого может возникнуть необходимость в дальнейшем наступлении в направлении Урала.

Гитлер не стал вдаваться в объяснения по поводу своего навязчивого стремления захватить как можно больше покрытой степями и лесом территории. Вместо этого он прочел Гальдеру лекцию о том, как Германия нуждается в кавказской нефти. После этой беседы начальник Генерального штаба записал в своем дневнике, что «видимо, произошедший с фюрером несчастный случай не уменьшил его пристрастие к статистике».

Во второй половине апреля штаб Гальдера в Лётцене напряженно работал над планом «Зигфрид», приводя его в соответствие с пристрастиями Гитлера. Наконец этот трехэтапный план был одобрен. На первом этапе группе армий «Центр», которой были переданы также 16-я полевая и 4-я танковая армии (все танковые группы к этому времени получили статус армий), предстояло осуществлять наступление вдоль линии фронта, протянувшейся между рекой Окой и Бологим до линии Чудово — Рыбинск — бассейн Волги — Горький — Рязань. Захватив, таким образом, выступ, связывающий Волгу и Оку, 2-я и 4-я танковые армии вместе с 4-й армией смогут ударить в южном направлении, в то время как 2-я, 6-я полевые и 1-я танковые армии двинутся на восток на соединение с ними. В конце концов четырехугольник, соединяющий Рязань, Горький, Сталинград и Ростов, будет занят, рубеж, достижения которого требовал Гитлер, будет укомплектован пехотными частями, а бронетехника будет освобождена для третьего этапа — завоевания Кавказа. Тем временем далеко на севере 3-я танковая армия и группа армий «Север» будут вести наступление к предписанному для них рубежу Вологда — Онега.

Это был смелый план, особенно, если принять во внимание такой же недостаток резервов, имевшихся в распоряжении Верховного командования, с каким ему в свое время уже приходилось осуществлять операцию «Барбаросса». «Но этот план, — успокаивал свои сомнения Гальдер, — обязательно сработает. Проверка плана на штабных учениях в Лётцене 2 мая еще раз показала недостаток резервов, но тем не менее сулила операции успешный исход. Гитлер был чрезвычайно доволен новым планом, но не удержался от нескольких незначительных поправок. Наконец приказы о подготовке к выполнению операции были разосланы.

17 мая, в тот день, когда 20-я танковая дивизия достигла побережья у Бук-Бука в Северной Африке, Гитлер обратился к командующим Восточным фронтом в своей Ставке «Вольфшанце». Обычно он встречал своих командующих на середине пути, однако русские расстояния были слишком велики, а у фюрера не было желания делать пересадку на другой самолет. Компании собравшихся офицеров пришлось выслушать многословные излияния фюрера по поводу сложившейся на фронте ситуации: Роммель будет в Каире «через несколько дней», немецкие подводные лодки за один месяц топят больше торговых судов союзников, чем они в состоянии построить за полгода, японцы оказались не по зубам изнеженным американцам. Единственное, что требуется от присутствующих, — это нанести последний сокрушительный удар по распадающемуся колоссу на Востоке. Когда это будет сделано, ядро вермахта сможет вернуться на Запад, где будет решительно пресекать англосаксонское вмешательство в европейские дела. Таким образом, эта война будет блистательно выиграна.

Генералы, перед которыми рисовалась эта радужная картина, так и не получили возможность задать волновавшие их вопросы и были распущены. После происшествия с Гитлером они видели его в первый раз. «Он постарел, — отметил Гудериан в своем письме к жене. — Его левая рука ужасно трясется».

Находившийся в Куйбышеве Сталин и без метеорологических сводок прекрасно понимал, что период весенней распутицы подходит к концу. Для этого ему достаточно было просто взглянуть в окно. Очень скоро немцы смогут возобновить свое наступление, и остановить их будет едва ли возможно.

Однако ни среди руководителей, собранных за широким столом куйбышевского правительственного дворца, ни среди широких масс населения не наблюдалось признаков отчаяния. Сокрушительные удары, нанесенные захватчиками, так и не смогли расколоть Советский Союз. Более того, варварская жестокость нацистской оккупационной политики послужила на пользу сталинскому тоталитаризму, выявив его позитивные аспекты. Жизнь в Советской России была действительно суровой, но, как оказалось, эта суровость могла быть полезной для определенных целей. Мечта, рожденная в 1917 году, но сильно потускневшая в последующие годы, казалась в 1942 году более реальной, чем она была даже при жизни Ленина.

На обширных просторах оккупированной России среди лесов и болот, протянувшихся к северу от границ украинской степи, стали появляться партизаны, возвращавшиеся после зимнего отступления. Оставаясь слабо организованными, они тем не менее в последующие месяцы дадут почувствовать свое присутствие, особенно тем неудачливым подразделениям, которым выпала задача охранять протяженные коммуникационные линии, по которым осуществлялось снабжение германской армии. На Украине, где значительная часть населения поначалу встречала немцев как освободителей, деятельность партизан была скована из-за слишком большой открытости территории. Однако жестокости, совершенные оккупантами, сделали активное сотрудничество с ними со стороны населения скорее исключением, чем правилом. Лояльность представителей народов Кавказа, которые уже испытали прелести германского правления, еще предстояло испытать.

На тысячах милях неоккупированной территории России Красная Армия готовилась к встрече врага. Несмотря на восьмимиллионные потери, это по-прежнему была самая крупная армия в мире. Правда, снаряжение и подготовка личного состава этой армии были откровенно слабыми. Те немногочисленные солдаты, которым удалось уцелеть среди боев 1941 года, потерялись среди многочисленных рядов необученных новобранцев. Только сибирские дивизии Дальневосточной армии представляли собой организованные военные подразделения. И именно они понесли наиболее тяжелые потери в ходе ожесточенных боев в начале зимы.

Новое руководство Красной Армии в какой-то степени пыталось компенсировать слабую подготовку личного состава. Большая часть погибших в боях 1941 года в силу своей некомпетентности или по несчастливому стечению обстоятельств были заменены новыми кадрами. Те, кто остался в живых до весны 1942 года, оказались либо чрезвычайно приспособленными, либо чрезвычайно удачливыми. Этот год не прошел даром и многому научил. Много устаревших теорий было отброшено. Самым важным было то, что и Сталин осознал многие свои ошибки, связанные с политическими реалиями советской системы. Теперь советским армиям больше не приказывали отстаивать свои позиции до последней капли крови, пока танки противника окончательно не вырвут почву у них из-под ног.

По-прежнему, стратегическим savoirfaire было ограниченное использование армии, испытывавшей сильнейшую нехватку в танках и самолетах. Эвакуация Горьковского и Харьковского танковых заводов вдвое сократила производство танков в первые пять месяцев 1942 года. Перемещение авиационной промышленности из Воронежа также сильно повлияло на производство самолетов. Хотя в Уральском регионе и танки, и самолеты производились в шокирующих немцев количествах, к началу кампании их все равно не хватало.

Вот такой материал имелся в распоряжении Ставки для отражения очередного «сокрушительного удара» Гитлера. Огромная, но не имеющая опыта армия, умелое руководство, недостаточное количество бронетехники и военно-воздушные силы, которые вряд ли могли бы поспорить с люфтваффе за контроль над российским небом. Как же наиболее эффективно использовать этот материал?

Подобно тому, как Гитлер и Гальдер имели список объектов, которые необходимо было захватить, также и Сталин, и Ставка имели свой список объектов, которые необходимо было удержать. Неудивительно, что оба списка были схожи. Но, к счастью для Советского Союза, а в конечном счете и для всего мира, они были не совсем идентичными. Имелось различие в расстановке приоритетов.

Решения советской стороны принимались поздним вечером 4 апреля 1942 года на одном из обычных собраний Ставки. Среди присутствующих были Сталин, Молотов, Шапошников, Тимошенко, Буденный и Жуков. Последний отстаивал свою точку зрения, что немецкое наступление на Волге будет представлять величайшую опасность для существования Советского Союза. За этой рекой, продолжал Жуков, советская военная промышленность уже восстановлена. В таких поволжских городах, как Казань, Ульяновск, Сызрань и Куйбышев, а также в регионах, расположенных на востоке и юге, на Урале, в Сибири и на советской территории Центральной Азии, были заложены основы для грядущей победы. Нельзя допустить разрушения этой конструкции. Хотя не было ни малейшей надежды на то, что советские войска в одиночку смогут отбросить войска немцев назад, нарастающая мощь Соединенных Штатов и продолжающаяся оборона Великобритании смогут в конечном счете сильно ограничить германское присутствие на советской территории. Тогда эти новые основания смогут выявиться с наибольшим эффектом. По мере того как германская мощь будет уменьшаться, советская мощь будет расти. А затем наступит и такое время, когда советские войска начнут маршировать на запад.

Пока Жуков излагал свою точку зрения, Сталин по своему обыкновению прогуливался взад-вперед за спинами сидевших у стола генералов и маршалов, попыхивая трубкой и время от времени останавливаясь у окна, чтобы взглянуть на освещенную луной Волгу. Доклад, произносимый в комнате за его спиной, то и дело прерывался резким треском ломавшегося на реке льда.

Шапошников поднял тему, связанную с Кавказом: «Смогут ли промышленные центры, расположенные к востоку от Волги, поддерживать свое производство без кавказской нефти?»

«Конечно, сохранение Кавказа является для нас жизненно важной задачей, — ответил Жуков. — Но мы не располагаем ресурсами для обороны всех жизненно важных регионов». — Из своей папки он извлек меморандум. — И, может статься, что Кавказ вовсе и не является настолько жизненно важным регионом, как верят в это немцы, или как верим в это мы сами. Нефтяные месторождения Волги, Камы, Ухты, Гурьева и уральских регионов разрабатываются сейчас настолько быстро, насколько это возможно. Если верить этому докладу, мы сможем при необходимости обойтись и без кавказской нефти. А такая необходимость имеется. Оборона Кавказа вторична по отношению к обороне линии Волги».

Сталин, грузин по национальности, промолчал. Обычно его молчание истолковывалось как согласие. Но Шапошников остался недоволен. А как обстоят дела с помощью Запада? Не является ли жизненной необходимостью сохранение входных маршрутов для этой помощи, которые проходят через Кавказ?

Жуков извлек из папки еще один меморандум. «Строительство новой дороги между Ашхабадом и Мешедом в Северной Персии продвигается уверенными темпами. Конечно, эта дорога не даст тех возможностей, что дает транс кавказский маршрут, но все же это лучше, чем ничего. Кроме того, эти ворота на юге не являются единственными. Архангельская железная дорога перевозит значительно большее количество товаров. И даже в том случае, если Вологда будет захвачена противником, что представляется весьма вероятным, территория, которая лежит между Вологдой и Коношей, совершенно не подходит для продвижения бронетанковых формирований противника. У нас имеется гораздо больше шансов сохранить открытым именно этот маршрут. Но даже в том случае, если и он будет перекрыт, остается Владивосток. Хотя японцы и одержали крупную победу над американцами, они не посмеют атаковать нас на Дальнем Востоке. Если же такое все-таки произойдет, если случится наихудшее, тогда нам придется справляться со своими задачами без помощи из-за рубежа. У нас нет другого выхода. Но мы должны удержать линию Волги или нам уже нечего будет удерживать!»

Собрание продолжалось до раннего утра, но в принципе приоритеты, расставленные Жуковым, никто не собирался оспаривать. Эти приоритеты нашли отражение в последующие недели в диспозиции Красной Армии. Весь фронт был разделен на девять фронтов — Северный, Волховский, Северо-Западный, Западный, Воронежский, Юго-Западный, Северокавказский и Кавказский, — включавших в себя двадцать шесть армий общей численностью около трех с половиной миллионов солдат. Половина этих армий входила в состав двух фронтов — Западного и Воронежского, — которые расположились в центре, между Волгой ниже Калязина и Лисками на Дону. Из шести резервных армий, четыре были размещены за двумя этими главными фронтами. Если бы немцы попытались двинуться прямо на восток в направлении Урала, они наскочили бы прямо на ядро Красной Армии.

24 мая, за час до рассвета, германская артиллерия начала артподготовку. Когда солнце показалось над краем восточного горизонта, командиры немецких танков, высунувшись из башен своих машин, жестами дали команду танкам и бронемашинам пехоты двигаться вперед.

Боевой дух немецких солдат был на высоком уровне. Солдатам удалось пережить суровую зиму, ужасы которой превзошли самые мрачные предположения, и вот настала весна. Деревья покрылись листвой. Бледное солнце согревало их обмороженные ноги и руки, а самое главное, наполняло сердца надеждой. Боевые действия на Востоке должны быть завершены в течение нескольких месяцев. Затем в лучшем случае их ждало возвращение к мирной жизни в своих домах, а в худшем — боевые операции на другом, менее суровом, театре военных действий.

Их командиры тоже смотрели вперед с оптимизмом. Гудериан, который ехал впереди с головными танками 2-й бронетанковой армии, напишет впоследствии:

Конечно, Гудериан был всегда преисполнен оптимизма, когда ему приходилось двигаться вперед, а 2-я бронетанковая армия в тот момент как раз осуществляла такое движение.

В день начала кампании мощные 24-й и 47-й танковые корпуса прорвали слабую линию обороны между 24-й и 50-й советскими армиями, отшвырнув первую на юг в направлении Оки, а вторую — на север, под удар наступавшей пехоты фон Клюге. К вечеру того же дня передовые части 2-й танковой армии продвинулись на глубину в 30 миль и приблизились к Лашме на Оке. На расстоянии 15 миль к северу 3-я танковая армия уже находилась на подходе к Туме. Советские войска, противостоявшие 2-й танковой армии, были полностью разгромлены.

В 120 милях дальше к северу, на другом крыле атаки группы армий «Центр», 4-й танковой армии пришлось столкнуться с серьезными затруднениями при попытке прорваться через позиции 5-й советской армии, расположенные у реки Нерль. Это неожиданное упорное сопротивление вынудило Манштейна, сменившего заболевшего Геппнера на посту командующего танковой армией, направить в начале дня острие своей атаки южнее, и еще до наступления сумерек 8-я бронетанковая армия, прорвав оборонительную линию, уже двигалась в направлении дороги Москва — Ярославль.

На следующий день обе танковые армии на всех парах продвигались в направлении Волги к своему предполагаемому месту встречи в окрестностях города Горького. Но как раз в этот вечер фюрер решил вмешаться в ход событий и изменить план Гальдера. Для Гитлера, вышедшего из длительной комы, июль 1941 года был всего три месяца назад. Единственное, что он слишком хорошо помнил, так это то, что очень многим русским солдатам удалось ускользнуть из крупномасштабного окружения вокруг Минска и Смоленска. Впоследствии вопреки противодействию своих танковых генералов он настаивал на том, чтобы операции по окружению противника были не такими крупными, но более плотными. Так же он поступил и теперь. Наблюдая по карте в своем Вольфшанце, как Гудериан и Манштейн продвигаются к далекой Волге, фюрер снова почувствовал опасение, что русские смогут ускользнуть из ловушки. Обеим бронетанковым армиям он отдал приказ повернуть навстречу друг другу позади отступающего противника.

И Гудериан, и Манштейн резко выразили свой протест фон Боку, Бок дипломатично выразил свое несогласие Браухичу. Браухич очень дипломатично выразил несогласие Гитлеру. Пока все это происходило, целый день был потерян понапрасну. Фюрер остался непреклонным. Браухич сообщил об этом Боку, который передал эту информацию Гудериану и Манштейну. Оба в должное время повернули скорее танковые корпуса, чем целые армии навстречу друг другу позади отступавших русских.

Они думали, что этот маневр им удался, но на самом деле формирования Красной Армии, которым препиравшиеся немцы подарили лишний день для отступления, сумели ускользнуть от клацнувших челюстей германского окружения. Когда вечером 27 мая подразделения Гудериана и Манштейна встретились восточнее города Коврова, они окружили огромное пустое пространство. Общая численность военнопленных не превысила 12 000.

Однако Гитлер не был обескуражен. Небольшое количество пленных, заявил он Гальдеру, свидетельствует о слабости противника. Гальдер готов был с ним согласиться, но командиры на местах были не слишком уверены в таком объяснении. Но, как бы там ни было, потеряно было всего несколько дней. А что такое несколько дней?

Однако впоследствии эти потерянные дни приобрели гораздо большее значение. В тот момент, когда Манштейн получил первоначальное указание Гитлера, он готовился отдать приказ 41-му танковому корпусу войти в незащищенный город Ярославль. Однако поставленный перед необходимостью замкнуть окружение, он потерял возможность войти в город. Для немцев это была большая потеря, поскольку впоследствии вермахту пришлось заплатить за Ярославль гораздо больше, чем стоили русские военнопленные, захваченные в результате маневра Гитлера.

Между тем те советские армии, которые ушли от окружения, находились уже за рекой Клязьмой, и бронетанковым частям Гудериана пришлось еще в течение двух дней преодолевать решительное сопротивление противника. Затем, к удивлению немцев, в ночь на 30 мая русские неожиданно отступили. По-видимому, они больше не собирались сражаться до последней капли крови, как поступали в прошлом году. Такое использование эластичной обороны стало новостью для немцев.

К счастью для немцев, в тот же день стало ясно, что Красная Армия не вполне избавилась от своих вредных привычек. С той же некомпетентностью, которую господствующая раса считала более типичной для своего врага, советские войска в Муроме позволили 2-й танковой армии захватить дорогу и железнодорожные мосты через Оку нетронутыми. К утру 31 мая был установлен плацдарм внушительных размеров, и весь 47-й танковый корпус был переправлен на правый берег реки. Спустя два дня, когда танки Манштейна достигли Волги к северу от Горького, танки Гудериана отрезали дороги и железнодорожные пути, ведущие в город с юга и востока.

В этот момент Гитлер опять попытался вмешаться, хотя на этот раз ему удалось добиться меньшего успеха. Он запретил Гудериану входить в город, поскольку танки плохо подходили для городского сражения, и приказал ожидать подхода к Горькому пехоты, находившейся в восьми милях к западу. Гудериан был вынужден согласиться, хотя считал бессмысленным давать противнику, засевшему в лишенном укреплений городе, три или четыре дня на возведение оборонительных сооружений. Он сообщил Боку, что приказ не может быть выполнен, поскольку 29-я моторизованная дивизия уже находилась в черте города. Гитлер вынужден был покориться неизбежному. 3 июня последние подразделения Красной Армии отступили, перейдя через Волгу, а над Красной площадью Горького уже реяло полотнище со свастикой.

Но над Ярославлем германский флаг пока еще не развевался. Обойденный танковыми войсками в тот момент, когда оккупация города могла стать не более чем формальностью, город лихорадочно готовился к обороне, когда 9-я армия с грохотом приближалась с запада, видя впереди горящие сигнальными огнями заводские трубы. 3 июня в западных пригородах древнего города, на территории крупных текстильных фабрик, начались первые бои. Никто из германского или советского высшего командования не мог предполагать, что для взятия Ярославля понадобится шесть недель и заплатить за это придется 45 000 жизней германских военнослужащих. На начало этого сражения даже не обратили особого внимания, поскольку после захвата Горького все глаза были прикованы к линии Оки, где находилась стартовая площадка для второй ступени операции «Зигфрид», связанной с крупным продвижением на юг.

Между тем в Куйбышеве Ставка ожидала дальнейшего развития событий. В каком месте враг нанесет свой следующий удар? Жуков, который в течение двух предшествующих недель являлся представителем Ставки в главном штабе Западного фронта, с облегчением видел, что немцы не делают попыток обезопасить плацдарм за Волгой между Горьким и Ярославлем.

Наступление бронетехники вниз по течению вдоль обоих берегов реки могло бы стать серьезнейшей проблемой. Но в случае, если противник остережется воспользоваться такой заманчивой возможностью и если его бронетехника будет продолжать концентрироваться к северу от Оки, более вероятно, что он предпримет дальнейшее продвижение на восток через Волжскую возвышенность. А это было бы гораздо менее опасно. Ставке было известно, что вблизи реки не было никаких естественных препятствий, на которых Красная Армия смогла бы закрепиться. Все имевшиеся в распоряжении силы необходимо было бросить на удержание самой реки. Всем командующим фронтами, армиями и дивизиями было дано четкое указание — ни в коем случае не допускать, чтобы вверенные им формирования попадали в окружение германских бронетанковых частей. Они должны сражаться, отступать, затем опять сражаться и снова отступать. При необходимости, а вероятнее всего так оно и будет, им придется так поступать всю дорогу до самой Волги.

В Ставке Гитлера в Растенбурге, находившемся теперь на расстоянии 800 миль от линии фронта, вероятные контрдействия противника не принимались в расчет. Как всегда, стратегическое мышление немцев было настолько же плохо, насколько хорошо было их тактическое мышление. Небольшое количество военнопленных, захваченных на первой стадии операции, было приписано недостатку личного состава Красной Армии. Поступавшим с фронта сообщениям о том, что советские войска демонстрируют новую тактику, предпочитая отступать, не придавали особого значения. Было установлено, что на линии Горький — Азовское море находится приблизительно 120 советских дивизий, и фюрер рассчитывал, что большая их часть попадет в мешок во время осуществления второй стадии операции. В эти дни начала июня атмосфера в Растенбурге была близка к эйфории. Каир пал, Горький был захвачен. Японцы одержали крупную победу на Тихом океане. Все шло как по маслу. Не было никаких предпосылок к тому, что вторая стадия операции закончится неудачей.

Утром 17 июня группа армий «Центр» в очередной раз двинулась вперед на врага. На этот раз 2-я танковая армия находилась на левом крыле. В течение всей второй недели месяца 4-я танковая армия продвигалась в район Рязани. Обе эти армии продвигались быстро. Они двигались с такой скоростью, что даже Гальдер стал испытывать определенные подозрения. Военнопленных было мало, отступая, русские сражались без особого пыла. Танки Гудериана уже вошли в Арзамас, а Манштейн добрался до реки Цны южнее Сасово. Вторая армия на правом фланге Манштейна захватила Ряжск, 4-я армия продвигалась вперед между двумя танковыми армиями.

В течение нескольких последующих дней танковые части катились вперед через пастбища, перемежаемые крупными лесными массивами. Немецкие самолеты «Штука» пикировали на отступавшие части Красной Армии, под гусеницами танков клубилась пыль, немецкие командиры отмечали свое положение на неточных картах при свете горящих деревень. Это был знакомый и наводящий ужас блицкриг, разворачивавшийся в южном направлении к открытым степям.

Танковые гусеницы отмеряли милю за милей с невиданной скоростью по сравнению с предыдущим летом. 23 июня наступавшие подразделения Гудериана оставили за собой двести миль и приближались к Пензе с севера. На следующий день они встретились с авангардом Манштейна к юго-востоку от города. Еще одно огромное кольцо было замкнуто. Но опять количество военнопленных и захваченного снаряжения было обескураживающим. Кроме того, большая часть пойманных в кольцо войск без особого труда ускользнула из окружения через тонкий заслон Гудериана и ушла на восток.

В четырех милях к северу шла уже третья неделя сражения за Ярославль. Танки Гота захватили плацдарм за Волгой, на востоке от Рыбинска, и командующий группы армий «Север», фельдмаршал фон Лееб, рассчитывал использовать этот плацдарм для того, чтобы перерезать коммуникационные линии Ярославля на севере. Но, когда он был уже готов осуществить это, Гитлер, обеспокоенный растянутой линией фронта к югу от Дона, где находились только 17-я армия и армии союзников Германии, потребовал, чтобы танковая армия Гота передала один из двух своих танковых корпусов. 9-я армия должна была продолжать сражение за заводы, сточные трубы и подвалы Ярославля, не имея достаточной поддержки.

23 июня две армии, находившиеся на северной оконечности группы армий «Юг», — 6-я армия и 1-я танковая армия — присоединились к наступлению на юго-восток. Танки Клейста нанесли удары на востоке и юго-востоке в направлении Балашова и вдоль левого берега реки Дон. Одновременно с этим Манштейн и Гудериан готовились к возобновлению своего движения на юг.

Прошла еще одна неделя. 30 июня клещи сомкнулись снова, на этот раз за железнодорожным узлом Ртищево. Дальше к востоку танки Гудериана, нацеленные на Саратов, в первый раз были остановлены в окрестностях Петровска. Головные подразделения 2-й танковой армии, атакованные советской бронетанковой бригадой, понесли неожиданные потери. Для продолжения немецкого наступления пришлось дожидаться 18-й танковой дивизии, подошедшей на следующий день. Советские танки отошли на восток.

Гудериан продолжал двигаться на юг, достиг Волги выше Саратова 2 июля и спустя 24 часа перерезал железнодорожную линию, ведущую в город с запада. Саратов производил впечатление хорошо укрепленного города, поэтому упорный генерал на этот раз послушался приказа из Растенбурга и обложил город со всех сторон, не сделав попытки взять его штурмом. 47-й танковый корпус продолжал движение по правому берегу великой реки. С 24 мая его танки уже преодолели расстояние в 500 миль. Усталость и напряжение начинали сказываться. Хотя потери, понесенные в ходе этого наступления, были незначительны, плохое качество советских дорог стало причиной выхода из строя большого количества техники.

На карте в Вольфшанце все эти нюансы были незаметны. На ней можно было увидеть только неутомимое продвижение германских войск. Операция «Зигфрид» осуществлялась успешно. Все шло как надо.

В Куйбышеве, как ни странно это могло показаться Гитлеру и его приближенным, не было заметно никаких признаков уныния. Наоборот, настроение здесь поднималось с каждым днем. Бросок германской бронетехники на юг был воспринят здесь с таким же облегчением, с каким французское командование восприняло фатальный поворот фон Клюка на юг от Парижа в августе 1914 года. Тогда военный комендант французской столицы, генерал Галлиени, должен был перебрасывать войска на Такси, чтобы атаковать открытый германский фланг. В распоряжении Ставки не было таких возможностей, но советские руководители могли с этим смириться. Важно было то, и это было самым главным, что бронетехника противника двигалась на юг, прочь от критической линии, прочь от быстрого окончания войны на Востоке.

Их армии последовательно отступали в направлении Волги. Германской бронетехнике часто удавалось обходить Красную Армию с фланга, а «Штуки» наносили бомбовые удары сверху, но советские войска больше не допускали прорыва своей линии и гибели, как это случалось в предыдущий год. Мастерское командование на поле боя и грамотное использование пропаганды играли свою роль в поддержании решимости армии, но самым важным фактором была простая и разумная установка Ставки — сражаться до тех пор, пока не возникнет угроза окружения, а затем отступать. Конечно, время от времени большие группы советских войск попадали в кольцо, но огромные степные пространства и изобилие лесов на северной половине зоны боевых действий давали большие возможности для того, чтобы уйти из окружения. Кольцо наземных германских войск было слишком тонким, а самолетов люфтваффе не хватало для таких огромных просторов. К концу первой недели июля основная часть армий Западного и Воронежского фронтов достигла линии Горький — Саранск — Саратов — Сталинград.

Их отступление оставило Юго-Западный и Южный фронта, прикрывавшие линию Дон — Азовское море, в открытой позиции, и когда 6 июля танки Клейста приблизились к зоне между Доном и Волгой западнее Сталинграда, Жуков отдал приказ командующим двумя фронтами отступать в юго-восточном направлении до линии Дона. Танковые корпуса Гота, которые только что прибыли в «угрожаемый сектор», получили приказ Гитлера вернуться на север, что вызвало всеобщее раздражение. 17-я армия, а также итальянские, румынские и венгерские формирования двинулись вперед, заполнив вакуум, оставленный отступившими русскими.

Вторая стадия операции «Зигфрид» была почти завершена. 8 июля танки Гудериана вошли в северный пригород Сталинграда, в то время как Клейст подошел с юго-запада. После двухдневной перестрелки Красная Армия была отброшена назад через Волгу, достигавшую в этом месте ширины 1 мили. В верховьях реки 6-я армия прокладывала себе дорогу к Саратову. Центральный участок линии Архангельск — Астрахань был достигнут. В то время как 9-я и 3-я бронетанковые армии готовились к финальному броску на Ярославль, 11-я, 17-я, 1-я и 2-я танковые армии развернулись для вторжения на Кавказ.

А вслед за этим их ждал Ближний Восток. Роммель, как слишком преждевременно сообщили войскам в России, был готов пересечь Суэцкий канал. Вскоре они смогут пожать ему руку в какой-нибудь арабской стране. Врагов рейха ожидало неминуемое возмездие.

Глава 9 Направляем поток и возводим дамбу

12 июня Муссолини с триумфом въехал в Каир. Пробыв три дня во дворце Абдина и посвятив короля Фарука в фашистскую теорию и практику, он вернулся в Рим. Дуче был в какой-то степени расстроен тем прохладным приемом, которым его встретило население Египта. Он расстроился бы еще больше, если бы у кого-нибудь хватило бестактности поведать ему о том, с каким бурным восторгом на предыдущей неделе здесь встречали Роммеля.

Избавившись наконец от надоевшего присутствия Муссолини, король поспешил поздравить самого себя. Он считал, что выгодно обделал свои дела. Его популярность среди населения достигла новых высот. Его друг Али Махер формировал новое правительство. Наступала новая эра для него самого и Египта.

Но король обманывал самого себя. Единственным, на чем сходились во мнениях итальянцы и немцы, была неуместность правительства Али Махера. Оба партнера по «оси» надеялись на арабскую революцию против британского востока Суэца и громко заявляли о своей поддержке идеалов арабского национализма. На самом же деле, как показали их действия, их так же мало заботило освобождение арабов, как и обретение евреями своей родины. Одно дело слова и совершенно другое — ускорение разрушения египетской экономики, уже и так тяжело пострадавшей за годы британской оккупации. Каждый из союзников старался опередить друг друга и прибрать к рукам все, что только возможно. Это соперничество за добычу быстро освободило от иллюзий «освобожденных» египтян и стало причиной серьезных трений между двумя этими партнерами по «оси».

К середине июля Роммель был болен и изнурен политическими перебранками в новых коридорах власти Каира, а также сложными отношениями с новым итальянским гражданским уполномоченным графом Маццолини. Фельдмаршал переехал в новую штаб-квартиру, расположенную на оставленной британцами военно-воздушной базе Телль-эль-Кебир, оставив своего фон Нейрата страдать на своем месте. Возвращаясь назад в пустыню, Роммель надеялся, что там политики оставят его в покое. Но он заблуждался.

23 июня в Телль-эль-Кебир прибыл чрезвычайно важный посетитель. Хаджи Амин Муххамед эль-Хуссейни был одним из арабских националистических лидеров с начала 20-х годов, когда он начал играть серьезную роль в инспирации антиеврейских мятежей на мандатной территории Британии в Палестине. Британцы с той присущей им бессмысленной двойственностью, которая руководила большинством их акций на разделенной территории Палестины, сначала осудили его на десять лет заочно, а затем назначили его верховным муфтием Иерусалима, что являлось наиболее важной религиозной должностью в этой провинции. Очень скоро Хуссейни оказался президентом мусульманского верховного совета, обретя, таким образом, контроль над обширными политическими и религиозными фондами. Последовавшие пятнадцать лет он использовал для того, чтобы заразить всю мандатную территорию направлением оппортунистического антисионистского экстремизма своего собственного изобретения.

Мятеж арабов Палестины, который начался в 1936 году, вынудил его бежать из страны, но к тому времени он уже сумел наладить контакты как с внешним арабским миром, так и с государствами «оси». На протяжении 1940-го и 1941 годов он играл важную роль в деле разжигания мятежа в Ираке, а после провала этого мятежа переехал в Тегеран, продолжая вынашивать в голове такие же планы. Когда спустя два месяца британцы и русские вошли в Иран, он бежал в Турцию, переодевшись в слугу итальянского эмиссара. Оттуда он добрался до Рима, а затем и до Берлина. В обеих столицах государств «оси» он отстаивал идею сотрудничества арабов и государств «оси». Целью такого сотрудничества было изгнание британцев и евреев с Ближнего Востока.

В конце концов, в апреле 1942 года Хуссейни оказался в гостях у фюрера в Берхтесгадене. Здесь его связи с абвером и СС сослужили ему хорошую службу. Гитлер внимательно ознакомился с посвященным Хуссейни докладом абвера, подготовленным профессором Шрумпфом, эльзасским доктором, практиковавшим в Каире. Этот муфтий, писал Шрумпф, на самом деле вовсе не является арабом. Он черкес, то есть ариец. «Благодаря действию Менделианского закона и унаследованных характерных родовых признаков, черкесская кровь стала преобладать в его семье… Это важно с психологической точки зрения, поскольку прежде всего чистая арабская кровь не могла бы дать ему такой последовательности и систематичности в борьбе против англичан и евреев. Будучи арабом, он, конечно, мог бы быть перекуплен. Более того, эта кавказская или арийская кровь дает нам возможность ожидать от этого муфтия в будущем верности своему союзническому долгу, на что чистокровный араб был бы неспособен».

Все это выглядело очень впечатляюще, особенно если учитывать тот невысокий рейтинг, которым обладали арабы в расовой иерархии «Майн кампф». И в самом деле Гитлер находился под впечатлением. В одной из тех редких сентенций, которые красноречиво говорят о причинах неудачи нацистов, фюрер отмечал, что «исключительный ум» муфтия делал его «почти равным японцам».

Однако Гитлер был не из тех, кто позволял себе руководствоваться чувством симпатии в тех случаях, когда в деле затрагивались германские интересы. Просьба муфтия о германской поддержке для реализации своих мечтаний об объединенной арабской нации, свободной от евреев, не могла быть удовлетворена. По крайней мере, в данный момент. В самом деле, убеждал Гитлер, муфтию следует осознать всю сложность положения немцев. Необходимо было считаться с итальянцами, французами и турками. Когда война завершится, ситуация может сложиться иначе. Но в настоящий момент самое большое, что могло быть открыто проявлено, — это общее выражение симпатии арабам. В беседах с глазу на глаз он мог обещать муфтию «решительную поддержку в арабских делах», как только война будет выиграна. Когда передовые части немцев достигнут Тбилиси на Южном Кавказе, тогда «час освобождения арабов» пробьет. Добровольческий «германо-арабский легион», проходивший в то время подготовку на Украине, сможет присоединиться к передовым германским частям для похода на Басру. По ходу этого марша легион должен разрастись в огромную освободительную армию.

Все это, соглашался муфтий, очень вдохновляет. Но не будет ли лучше двинуть это подразделение в Северную Африку? Когда Египет будет освобожден, добровольцев можно будет эффективно использовать в Палестине.

Гитлер думал иначе. «Каналы, по которым осуществляется снабжение Северной Африки, уже переполнены», — говорил он Хуссейни. Но этот, хотя и истинный аргумент был не единственной причиной отказа Гитлера. Он хотел держать этот легион в России, где он будет находиться под более жестким контролем. Муфтий покинул Берхтесгаден, выгадав за свою черкесскую кровь не более чем долгосрочные обещания.

Но он не терял надежду. Прибыв в Египет вскоре после Муссолини, он в конце концов сумел добиться встречи с неохотно принявшим его Роммелем. В Телль-эль-Кебире он выразил желание, чтобы Арабский легион сражался совместно с легендарной бронетанковой армией Роммеля. Присутствие легиона, объяснял он фельдмаршалу, облегчит танковой армии проход через Палестину, Трансиорданию и Ирак. Может быть, Роммель согласится переговорить об этом с фюрером? Может быть, он даже порекомендует фюреру поступить таким образом?

Роммель был вежлив. Он обещал поговорить об этом с фюрером. На самом деле он ничего не сделал в этом направлении. Ему не нравился муфтий: «Тип хитрого торгаша, — как охарактеризовал он его Люси. — Я не доверяю ему ни на йоту». У него и так уже хватало проблем с имеющимися союзниками. Будучи военным человеком до мозга костей, Роммель, как и большинство представителей его профессии, был совершенно не расположен к размышлениям о вещах такого сорта. Его интересовали военные проблемы. Он хотел, чтобы его армия снова шла вперед, оставив Египет позади. Но осуществить это было достаточно сложно.

Как обычно, главной проблемой было снабжение армии. Армию необходимо было пополнять семью основными видами ресурсов: продовольствием, водой, горючим, боеприпасами, запчастями, солдатами и боевой техникой. Пока бронетанковая армия находилась в Египте, обеспечить ее водой и продовольствием не составляло проблемы, но в остальных пяти видах ресурсов испытывалась явная недостача. Благодаря настойчивой скрупулезности Окинлека после британцев мало чем можно было поживиться.

Британцам также успешно удалось предотвратить использование партнерами по «оси» порта Александрии. За три недели до падения Египта Окинлек, предвидя развитие событий, приказал найти и подготовить корабли для того, чтобы затопить их у входа в гавань. Это было сделано, а последнее из портовых сооружений было выведено из строя за день до того, как танки Бока вошли в черту города. Поскольку Порт-Саид также был сильно поврежден и продолжал находиться под обстрелом британских орудий, продовольствие и боеприпасы для армий «оси» приходилось разгружать под Бенгази и Тобруком для дальнейшей транспортировки вдоль длинной дороги по краю пустыни. Такое большое расстояние при нехватке транспорта делало процесс снабжения медленным и чрезвычайно затруднительным для нетерпеливого Роммеля.

Но эта проблема стояла не только перед ним. Высшее германское командование информировало его, что в Египет может быть послана только еще одна пехотная дивизия. Приходилось ждать поступления лишь нескольких новых танков при полном отсутствии запасных моторов. Находившаяся в состоянии хаоса германская военная промышленность могла производить только очень незначительное количество бронетехники, которая целиком предназначалась для Восточного фронта. 400 танков, оставшихся в бронетанковой армии «Африка» после доставшегося дорогой ценой завоевания Египта, должно было хватить для прорыва к Персидскому заливу. Горючего также не хватало. Большая часть драгоценных резервов рейха должна была быть брошена в Россию. Это будет ирония судьбы, говорил Роммель своему начальнику штаба генералу Байерлейну, если нехватка горючего помешает нам достичь нефтяных месторождений.

В этой ситуации Роммелю не оставалось ничего другого, как посылать генералам в Лётцен одно требование за другим. Требования эти оставались безответными, и в начале июля он совершил бесплодную поездку в Растенбург. Гитлер терпеливо выслушал его, повторил на память ряд непроверенных статистических данных, вручил Роммелю его фельдмаршальский жезл и отослал его обратно в Египет. Единственным утешением была неделя, проведенная с Люси в их доме в Херлингене.

Вернувшись назад в Телль-эль-Кебир, Роммель стал ожидать решения проблем, связанных со снабжением, продолжая работать над планом продолжения наступления. Цель, которой должна была достигнуть бронетанковая армия, была самоочевидна.

Это был мыс Персидского залива. Проблема была в том, как туда добраться. Поскольку Синай был перекрыт, оставалось ограниченное количество маршрутов. Это могла быть либо дорога Хайфа — Багдад, либо железнодорожная ветка Алеппо — Багдад. Но этот вопрос пришлось бы решать позднее. Сначала было необходимо форсировать Суэцкий канал. Ожидалось, что понтонное снаряжение прибудет очень скоро. При этом никто не предполагал, что британцы предпримут решительные усилия для удержания Восточного побережья. Они могли использовать только остов своего войска, дороги Синая не могли обеспечить более крупную армию. Британцы могли остановиться на другой стороне пустыни, у ворот в Палестину, там, где могли простираться маршруты снабжения войск «оси».

Имелся еще один путь вокруг этого узкого выхода из пустыни. Можно было осуществить высадку десанта на побережье Ливана. Но для осуществления этой операции необходимо было сначала захватить Кипр и потребовалось бы участие в полном составе итальянского военно-морского флота. Первое было невозможно из-за решения Гитлера не использовать больше парашютистов Штудента, второе было исключено из-за недостатка горючего.

Перед германскими войсками стояла еще одна проблема, связанная с переброшенными британцами в верховья долины Нила двумя дивизиями и двумя бригадами. Эти формирования не имели проблем со снабжением, которое поступало через Порт-Судан и Порт-Сафага на побережье Красного моря. Эти войска, сформированные в основном из пехоты, не представляли серьезной угрозы для войск «оси», контролировавших Нижний Египет, но игнорировать их было нельзя. Позади необходимо было оставить войска прикрытия. Роммель хотел оставить в этом качестве войска итальянцев. Это позволило бы ему в полной мере использовать свои германские войска и избавило бы его от проблемного и плохо снаряженного союзника.

У Муссолини на этот счет была другая точка зрения. Он настаивал на том, чтобы хотя бы дивизия «Ариэте» приняла участие в атаке через Синай. Гитлер согласился на это. Он не хотел сердить дуче и, во всяком случае, во включении этой дивизии не было особого вреда. Вместе с «Ариэте» будут действовать пять германских дивизий под прямым командованием его любимого фельдмаршала. Роммель скрепя сердце был вынужден подчиниться решению фюрера. В тылу были оставлены 90-я моторизованная и 21-я танковая дивизии, которые понесли тяжелые потери в ходе майских сражений. Оставшиеся четыре германские дивизии «Ариэте» и вновь прибывшая 164-я дивизия вошли в состав новой бронетанковой армии «Азия».

Эта армия должна была оправдать свое громкое название не раньше середины августа. А до этого времени Роммелю приходилось ждать, оплакивая время, подаренное британцам, и наблюдать с приличной германской дистанции, как египетская экономика вступает в полосу гиперинфляции.

Если постоянное разрушение германского проарабского фасада и было замечено среди средневековых прусских лесов, то никто не придал этому особого значения. На протяжении июня и июля в волчьем логове все было освещено улыбками радости и довольства. Операция «Зигфрид» поглотила русскую степь, танковая армия «Азия» была нацелена на изгнание британцев с Ближнего Востока. К середине июля пал даже Ярославль. В столовой Вольфшанце заключали пари. Ставили семь против четырех, что Роммель достигнет Багдада первым. На Гудериана ставили два против одного.

Отслеживая стремительное продвижение своих армий по картам, Гитлер продолжал развивать свою навязчивую идею, связанную с нефтью. Он перечитал все, что смог найти по этому предмету, пересмотрел в кинотеатре «Волчьего логова» все имевшиеся в его распоряжении фильмы. К концу июля он изобрел теорию и теоретическую практику по поиску нефти, бурению скважин, транспортировке и очистке нефти. По крайней мере также хорошо, как и британцы, он знал, насколько они были зависимы от иракских и иранских нефтяных месторождений. Он полагал, что знает, хотя эта информация была двухгодичной давности, насколько зависели и русские от кавказской нефти.

Теперь казалось, что вся эта нефть захвачена вермахтом. На это потребуется два месяца, может быть, три, а возможно, и четыре, но никак не более. Произнося свои ночные монологи, фюрер видел перед собой рейх, купающийся в черной жидкости. «Империя, которая не обеспечит себя собственной нефтью, никогда не сможет выжить», — заявлял он всем без исключения. Ближневосточные и кавказские нефтяные месторождения должны были стать одним из трех столпов, на которых должен был покоиться тысячелетний рейх, в сочетании с обширными сельскохозяйственными угодьями Украины и германским промышленным гением. Имея такую материальную базу, дух германского народа мог бы воспарить, а истинный потенциал народной души мог бы быть реализован.

В контексте таких эйфорических видений фюрер чаял довести войну до ее неизбежного триумфального окончания. Все это было не более чем вопросом времени. Русская проблема решена или вскоре будет решена. Так же будет решена и британская проблема. Возможно, в 1943 году понадобится осуществить вторжение в Англию, но лично он в этом сомневался. Британцы будут молить о мире, пока у них останется какая-то часть империи, прежде чем японцы не захватят Индию.

Такая самоуверенность, или «победная болезнь», как назвали ее японцы, должна была иметь важные, если не решительные последствия. В преддверии этой победы Гитлер извлек только один вывод — ему уже не нужны никакие союзники. Когда сила германского оружия утвердится от Нарвика до Абадана, от Урала до Пиренеев, тогда все они — итальянцы, японцы, финны, венгры, арабы — будут предоставлены сами себе в германском мире. Конечно, ему всегда следует мягко обращаться с дуче. Нет никакой необходимости в том, чтобы без пользы раздражать его на этой стадии. Отсюда и проистекало решение о включении дивизии «Ариэте» в состав бронетанковой армии «Азия» Роммеля. Но оставить итальянцам весь Ближний Восток в качестве сферы влияния было бы чересчур великодушно. Границы следовало бы провести так, чтобы они реально отражали вклад обоих союзников в завоевание этого региона.

С японцами не следовало вести себя таким же образом. Они были мощнее и находились гораздо дальше. Когда в феврале к нему пришел Редер с планом согласованных действий в зоне Ближний Восток — Индийский океан, казалось, что военные преимущества, даваемые японской помощью, могут перевешивать политические неудобства, вызванные японским присутствием. Но по прошествии нескольких месяцев это равновесие стало колебаться. К апрелю японцы потребовали трехстороннего соглашения стран «оси» о независимости арабского мира и Индии. Это было совершенно немыслимо. Хуже всего было то, что Муссолини поддержал японцев, вероятно, делая, таким образом, слабую попытку хоть как-то оспорить германское превосходство. Такая антигерманская группировка внутри «оси» должна была быть остановлена. Японцев следовало держать на почтительном расстоянии.

К счастью, теперь это было возможно без особого вреда для военной обстановки. Британцы должны были быть выброшены с Ближнего Востока вне зависимости от того, перережет ли японский военно-морской флот их линии снабжения в Индийском океане. Таким образом, японцев следовало побуждать, чтобы они концентрировали свои усилия в Тихом океане, подрывая мощь американского военно-морского флота. Это должно было отвлечь внимание американцев от Европы, ослабить силы союзников в Атлантике и оставить немцам свободу действий на Ближнем Востоке. В соответствии с этими соображениями Редера проинструктировали, чтобы он «отговорил» японцев совершать интервенцию в зону Индийского океана и свел германо-японское сотрудничество к минимуму, сделав это настолько тактично, насколько это возможно. «Грандиозный план» должен был стать чисто тевтонским предприятием.

Неся службу в качестве главнокомандующего на Ближнем Востоке, генерал Уэйвелл записал причины, в силу которых он верил, что Германия проиграет эту войну:

Так выглядела ситуация в 1940–1941 годах. Однако к лету 1942 года стала очевидной и оборотная сторона монеты. В середине июля генерал Брук сделал в своем дневнике такую запись:

Отчет «Лиги по контролю за нефтью» подтвердил реалистические прогнозы Брука. Если Абадан и Бахрейн будут потеряны, говорилось в отчете, почти тринадцать с половиной миллионов тонн нефти придется добирать из США и других источников. Для перевозки этой нефти потребуется дополнительно 270 танкеров, которые в настоящее время не существуют.

Британцы обязаны удержаться на Ближнем Востоке, выдерживая мощные удары противника, нацеленные на Персидский залив с севера и запада. Оборона нефтяных месторождений в районе этого иракского и иранского залива стояла на втором месте в списке приоритетных задач военного ведомства, уступая только обороне самой Британии и линии жизни, проходящей через Атлантику. Конечно, реальная угроза потери этих нефтяных месторождений симулировала британцев серьезно сконцентрироваться на решении этой проблемы. Один из членов военного кабинета отметил, что «серьезность этой ситуации такова, что премьер-министр остановил продвижение своего норвежского проекта. Я полагаю, что это является некоторого рода утешением».

У Окинлека не было такого утешения. Он осуществлял руководство во время большинства наиболее унизительных поражений, которые когда-либо доводилось переживать британской армии. Мало кого волновало, что ответственность за эти поражения едва ли ложилась на его плечи, а постоянное вмешательство его руководителей и явное превосходство германской армии делали поражение неизбежным. Еще меньше принимали во внимание тот факт, что его решение эвакуироваться из Египта и, таким образом, спасти 8-ю армию, вместо того чтобы вступить в славную, но безнадежную битву в районе дельты, оказалось одним из наиболее важных решений в ходе этой войны. Он проиграл. Войска нуждались в новом руководстве и в новом источнике уверенности в своих силах. Окинлек должен был уйти.

6 июня соответствующая телеграмма прибыла из Уайтхолла. Командование войсками на Ближнем Востоке было доверено генералу Александеру. Генерал Монтгомери, по настоянию Брука, возглавил 8-ю армию. Генерал Вильсон остался командовать «Северными войсками», включавшими в себя девятую и десятую армии в Сирии, Ираке и Иране.

Подкрепления, усердно запрашиваемые для Александера, должны были быть переброшены в распоряжение командующих его армиями. Для этого существовало три источника. Генерал Уэйвелл согласился расстаться с двумя дивизиями в Индии под тем предлогом, что японское наступление в Бирме не могло состояться до окончания сезона дождей в октябре, а может быть, и вообще не будет осуществлено. Еще три дивизии должны были прибыть из Англии. Одна уже огибала мыс, а две другие должны были быть доставлены на кораблях, первоначально предназначенных для форсирования канала или операций на северо-западе Африки. Третьим источником должна была стать армия США. Рузвельт уже отдал приказ о переброске 300 танков «Шерман». Теперь на Ближнем Востоке должны были развернуться американские войска.

В Индийском океане британские войска делали все от них зависящее для того, чтобы все эти подкрепления достигли цели своего назначения. Порт-Диего-Суарез на Мадагаскаре был оккупирован в мае, а в начале лета Восточный флот Саммервиля получал подкрепления настолько быстро, насколько это было возможно. Линкоры «Реноун» и «Герцог Йорка» прибыли в мае. Прибытие третьего авианосца «Иллюстриэс» ожидалось в июле. Британцы еще не знали, что этому флоту не суждено будет пройти испытания в бою, что сочетание германской нерешительности и стратегических приоритетов Ямамото помешают возобновлению действий японского военно-морского флота в этой зоне.

Но, пожалуй, наиболее важным следствием падения Египта были изменения в политике руководства бомбардировками, проводимой военным кабинетом. Целеустремленное осуществление отрядом бомбардировщиков стратегических бомбардировок Германии оказалось слишком большой роскошью, которая была не по карману Британии. Хор протестующих голосов стал усиливаться, когда Мальта пала жертвой люфтваффе в тот момент, когда британские бомбардировщики осуществляли атаку на железнодорожную систему Германии. После падения Египта этот хор стал слишком громким, чтобы на него не обращать внимания. Было принято решение о переброске части стратегических бомбардировщиков на Ближний Восток. К их прибытию в Иране и Ираке были подготовлены новые аэродромы.

Теперь все дороги Британской империи вели на Ближний Восток. Ни одна дорога не вела теперь во Францию или Северо-Западную Африку. Военный кабинет понимал, что в 1942 году Второй фронт открыт не будет. Возможно, что он не будет открыт и в 1943 году. Это понимание должно было быть передано двум крупнейшим военным союзникам Британии, рассматривавшим открытие Второго фронта в качестве приоритетной задачи данного момента. Черчилль и Брук должны были отправиться в Вашингтон, чтобы объяснить ситуацию своим подозрительным американским дублерам. Криппс и Уэйвелл готовились к поездке в Куйбышев, чтобы сообщить плохие новости Сталину.

В июне 1942 года война вернулась в Америку на волне гнева и горечи. Соединенные Штаты, как и их тихоокеанский враг, были не той страной, которая привыкла к неудачам, не говоря уже о таком сокрушительном поражении, которое им пришлось потерпеть на острове Мидуэй. Теперь под угрозой находились Гавайи. Все Западное побережье также находилось под угрозой. Японцы подвергли унижению эту самую мощную нацию в мире.

На военном совете американской администрации согласованная в январе политика — «сначала Германия» — также находилась под угрозой. Двое командующих, генерал Маршалл и адмирал Кинг, так же, как и британцы, были осведомлены, что недавние неудачи на Ближнем Востоке повлекут за собой отсрочку наступления на Европейский континент через Ла-Манш на неопределенный срок. Однако они не выводили из этого заключение, что войска США следует ввести в дело на Ближнем Востоке. Наоборот, оба они, а в особенности Кинг, усматривали в этой отсрочке действий в Европе возможность перебросить больше американских войск в зону Тихого океана. Население Америки разделяло их энтузиазм в развитии нового политического курса — «сначала Япония».

К счастью, Рузвельт с этим не согласился. Он считал, что Соединенные Штаты должны помочь Британии в борьбе против Германии, и падение Египта сделало эту потребность еще более настоятельной. Разумеется, безопасность американских территорий — Гавайских островов и Западного побережья — стояла на первом месте. Но эта задача возлагалась на военно-морской флот. Конечно, перемещение военно-морских сил из Атлантики в Тихий океан должно было носить временный характер.

19 июня для принятия участия в обсуждении этих вопросов прибыли Черчилль и Брук, спустившиеся на Потомак на гидроплане, который перенес их через Атлантический океан. До беседы с Маршаллом и Кингом Бруку было назначено свидание с Диллом. Что касается Черчилля, то он уединился с Рузвельтом в его загородной резиденции у Гайд-Парка для беседы с глазу на глаз.

Оба британских лидера снова повторили основы стратегии, выработанной на предыдущих встречах. Две державы должны были осуществить контрнаступление против Германии на Западе сразу после того, как их «основные интересы» будут соблюдены в других регионах. Эти «основные интересы» включали иракские и иранские нефтяные месторождения, которым теперь угрожала опасность. До того момента, пока эта угроза не будет ликвидирована, осуществление операции «Сокрушительный удар» было невозможно. Брук обозначил это так: «Драгоценные корабли и ресурсы не могут быть направлены на один конец Средиземного моря в то время, когда эти силы необходимы для обороны другого».

Его аудитория восприняла это заявление без особого восторга. Кинг хранил молчание. Его лицо выражало упрямство. Он уже заранее решил, что американские ресурсы должны быть направлены в тихоокеанскую зону, а не в какой-то там конец Средиземного моря. Маршалл проявил больше великодушия. Он сказал, что понимает всю сложность положения, в котором находится Британия, и тяжесть того бремени, которое ей приходится выносить. Но он просил Брука и Дилла принять во внимание, насколько сильно желание американского общества вести борьбу против японцев.

В Гайд-Парке Рузвельт, который со времен Линкольна, вероятно, сделал для американского общества больше, чем какой-либо другой президент, дипломатично выслушал Черчилля и подтвердил свою личную приверженность политике — «сначала Германия». Он надеялся, что Черчилль разделит его точку зрения, что сохранение Гавайских островов и обеспечение безопасности морского маршрута между США и Австралией также входили в область «основных интересов» союзных держав. Он признался британскому премьер-министру, что находился под сильным давлением со стороны своих руководителей военных ведомств, стремившихся перебросить как можно больше американских войск в тихоокеанскую зону. Он должен был предоставить им что-то, и этим «что-то» должны были стать военно-морские силы, включавшие два американских авианосца, находящихся в Атлантическом океане. Он понимает, что это вызовет напряжение на жизненно важном для Британии маршруте в Атлантическом океане, но другого выхода нет.

Черчилль с признательностью согласился с этим. Он сообщил, что «Иллюстриэс», который находится в настоящий момент на пути к Индийскому океану, может быть отозван в Атлантический океан, чтобы заполнить эту брешь. Но что смогут американцы предоставить для Ближнего Востока? Бронетанковую дивизию? Самолеты? Рузвельт признал, что не знает ответа на эти вопросы. Они договорились, что на следующий день этот вопрос будет задан Маршаллу.

На следующее утро оба лидера вернулись в Вашингтон поездом. Там они обнаружили, что Маршалл в основном взял верх, комбинируя убедительность Брука и знание того, что в настоящий момент США не смогут перебросить большую часть своих ресурсов на контролируемый японцами Тихий океан. Адмирал Кинг, хотя и неохотно, вынужден был признать свое поражение. Британцы настояли на своем, и оставшаяся часть их визита была посвящена разработке и обсуждению деталей, связанных с обязательствами США на Ближнем Востоке. Несколько эскадрилий бомбардировщиков США должны были быть переброшены в Иран. И по крайней мере одна из бронетанковых дивизий, предназначенных для ввода в Северо-Западную Африку, должна быть переброшена в Басру как можно скорее. 27 июня Черчилль и Брук покидали Вашингтон в более оптимистичном настроении, чем они были восемь дней тому назад.

Британская делегация прибыла в Куйбышев 17 июня. Их ждала теплая встреча. Молотов повел военных и дипломатов на ленч, включавший водку и икру. Это была высшая точка визита.

В этот же вечер Криппс повидался со Сталиным. Советский лидер неохотно признал, что открытия Второго фронта в этом году не будет, а затем оскорбил Криппса, обвинив Королевский военно-морской флот в трусости из-за того, что были остановлены арктические конвои. Казалось, что новое германское наступление не вызывает его беспокойства, но он отказался вдаваться в подробности по поводу мощи Красной Армии. Он сомневался в том, что немцам удастся достигнуть Волги. Он также опасался, что неудача американцев на Тихом океане может побудить японцев напасть на Советский Союз. Все это выглядело слишком неопределенно и, насколько мог понять Криппс, очень неудовлетворительно.

Не больше радости получил Уэйвелл от беседы с Шапошниковым. Когда начальник советского штаба был спрошен: уверен ли он, что Красная Армия сумеет удержать Кавказ? — он смог сказать только, что «не думает», что немцам удастся преодолеть горный барьер. Уэйвелл пришел от этого «не думаю» в полное замешательство, но так и не смог добиться более подробной информации. Русские проявили интерес к предложению Тедцера предоставить поддержку британской авиации для обороны зоны Баку, но крайне неохотно отнеслись к идее заключения каких бы то ни было поспешных соглашений. Время покажет — повторяли они снова и снова.

Насмотревшись на то, как русские пожимают плечами, и выпив множество стаканов водки, британцы отбыли домой. Этот визит мало что дал им. Советский Союз по-прежнему находился в состоянии войны, его лидеры казались уверенными в своих силах. Но кто знает? Узйвелл сказал Александеру, что «мы сможем узнать мощь Красной Армии на Кавказе наверняка только тогда, когда мы увидим первую танковую колонну, пересекающую персидскую границу».

Багдад / Рафах

14 июня генерал Александер прибыл в Багдад, чтобы принять на себя командование отрядом на Ближнем Востоке. Он уже сыграл большую роль в организации двух относительно успешных отступлений при Дюнкерке и Чиндвине. Все надеялись, что ему не придется организовывать третье отступление из Ирака.

Еще до своего смещения с должности Окинлек выбрал Багдад для размещения главного штаба ближневосточных войск, и Александер подтвердил этот выбор. Из этого города арабских ночей он рассчитывал вести наблюдение за поддержанием внутренней безопасности на оккупированных британцами территориях Ближнего Востока и переброской необходимых для фронта материалов, выгружаемых в порту Басры. Конечно, Багдад находился довольно далеко от намечающегося фронта в Палестине, но Александер не принадлежал к числу тех людей, которые любят вмешиваться в повседневную жизнь армий, находящихся под его общим командованием. Он и его командиры считали своей работой своевременную переброску солдат, самолетов, моторного транспорта и продовольствия на те участки, где это было наиболее необходимо.

Поддержание внутренней безопасности стало теперь чисто военным вопросом большой важности. При решении этой проблемы пришлось столкнуться с нарастающими трудностями. После падения Египта Ближний Босток выглядел для многих, как склад с динамитом, к которому со всех сторон подведены быстрогорящие фитили. В Иерусалиме, Хайфе, Дамаске, Багдаде, Тегеране и других крупных городах произносимые шепотом слухи об арабском и персидском восстании сливались уже в грозный рев. На стенах появлялись изображения свастики, репортажи с плохо замаскированными симпатиями в адрес стран «оси» стали появляться даже на страницах прежде лояльных газет. Надежность подготовленных британцами арабских подразделений вызывала большие сомнения. Британцам казалось, что знаменитая 5-я колонна находится повсеместно.

И они стали затягивать гайки еще туже, чем прежде. Сознавая свою уязвимость, британские службы безопасности прибегли к таким мерам, которые они, верные своему национальному стилю, характеризовали как «строгие, но справедливые». Сточки зрения арабов, эти меры воспринимались как обыкновенная грубость и еще одно напоминание об их подчиненном положении. Они не разделяли британского взгляда на эту войну как на крестовый поход. Им мало что было известно о тяжелом положении европейских евреев. Они знали только то, что несколько сотен тысяч из них присвоили себе землю в Палестине. Для арабов британцы сражались за право управлять своей огромной империей, а в этой цели не было ничего благородного. Но к восстанию арабы пока еще были не готовы. Они выжидали. Их собратья в Египте тоже ждали того момента, когда немцы схватятся с их прекрасно вооруженными обидчиками, прежде чем открыто выступить самим.

Англичане развернули пропагандистскую войну. Многое было использовано из нарастающего хаоса в Египте и имперских проектов итальянцев, которые, как было известно англичанам, послали анафему в адрес арабов. Поначалу последнее известие не произвело впечатления. Понадобилось несколько недель, прежде чем эти новости достигли Плодородного полумесяца через более надежный источник — их собственное население. В эти июньские и июльские дни только британские репрессии и арабская осторожность способствовали сохранению относительного спокойствия в зоне, расположенной за линией фронта.

Другой важной задачей, стоявшей перед Александером, было налаживание снабжения его армий. С потерей Суэца британцы утратили половину своих портов. Теперь только Басра (через которую в день можно было переправить до 5000 тонн) и Акаба (250 тонн) могли использоваться для снабжения армии к востоку от Суэцкого канала. При этом Акаба уже находилась в пределах досягаемости для самолетов, разместившихся на новых базах люфтваффе в зоне Суэцкого канала.

Таким образом, все зависело теперь от этих 5000 тонн, прибывающих в Басру. Не весь этот груз предназначался для британцев. Более десяти процентов доставляли по трансиранской железной дороге для дальнейшей морской транспортировки в Россию. Но и оставшиеся девяносто процентов не могли быть доставлены в Багдад, поскольку по единственной железнодорожной колее Багдад-Басра можно было переправить в день не более 3900 тонн. Одним из первых распоряжений Александера после принятия командования на Ближнем Востоке был приказ сделать двойную колею. Но на это могло понадобиться около трех месяцев.

В Багдаде проблема еще более усложнялась. По дороге на Хайфу можно было перебрасывать всего 1200 тонн. По железнодорожной ветке на Алеппо можно было перевезти немногим больше, но, к несчастью, она проходила через турецкую территорию, и на нее нельзя было рассчитывать. На складах в Палестине находилось такое количество продовольствия, которого хватило бы семи дивизиям на девяносто дней. Из всех этих подсчетов можно было сделать один вывод — при благоприятном развитии ситуации 8-я армия сможет продержать в Палестине только семь дивизий в течение шести месяцев. Если за это время ничего не будет сделано для решения этой проблемы, то по окончании этого периода потребность в продовольствии будет превышать его реальное количество. Александеру предстояло искать выход из сложившейся ситуации.

Генерал Бернард Монтгомери прибыл на Ближний Восток на том же самолете, что и Александер. Двое военных в течение длительного времени были знакомы друг с другом и, как это часто бывает между абсолютно разными людьми, отлично ладили между собой. В качестве военной «команды» они работали очень хорошо. У Монтгомери всегда были проблемы с руководством (ему было сложно подчиняться кому бы то ни было), а Александер был рад действовать, оставаясь на заднем плане.

В июне 1942 года он дал Монтгомери, при поддержке Черчилля и Брука, только одно распоряжение. Он не мог потакать его всем хорошо известной склонности к героике. Оборона Палестины под лозунгом «Мы останемся здесь живые или мертвые» была бы в данном случае неуместна. Жизненно важное значение для Британии имели Ирак и Иран, и задачей Монтгомери было обеспечить, чтобы у Александера было достаточно времени для подготовки обороны этих стран. Никого, кроме Роммеля, не устраивала гибель 8-й армии.

Черчилль, как всегда, оказался более конкретным. «Я полагаю, что оборона Палестины и Сирии, — говорилось в его телеграмме, адресованной новому командующему 8-й армии, — не должна представлять собой непрерывную линию, но ряд местностей, способных к круговой обороне, блокирующих ущелья и подходы». У Брука было меньше возможностей давать советы. Монтгомери хорошо знал Палестину. Ему уже дважды довелось послужить здесь. Один раз это было в 1930–1931 годах, а второй — в 1938–1939 годах. Брук полагал, что ему можно доверить разработку своей собственной оборонительной стратегии. Он был уверен, что Монтгомери, пока он сдерживал его энтузиазм, сможет продемонстрировать такую же энергичную напористость при замедлении наступления Роммеля, какую он продемонстрировал при эвакуации из Бельгии 3-й дивизии два года тому назад.

В Палестине 8-я армия медленно восстанавливалась после тяжелой переброски. Лучшая часть пяти дивизий успешно ускользнула через Суэцкий канал, но все базовые мастерские были вынужденно оставлены позади в Египте. Красное море не расступилось для их транспортировки. Теперь, в конце июня, южноафриканцы продолжали находиться на восточном берегу канала, не давая немцам возможности слишком легко форсировать его. В то же время оставшиеся в живых части 1-й и 2-й бронетанковых дивизий (в распоряжении которых осталось только девяносто пять танков), 50-я и Новозеландская дивизии переорганизовывали себя на Северо-Восточном Синае. Королевская авиация с меньшими трудностями оторвалась от противника и распределялась теперь на девяноста аэродромах Палестины, Кипра и Сирии. Но авиация также потеряла большую часть своих ремонтных мастерских. Самая ближайшая находилась теперь у Хаббаньяха в Ираке. Боевой дух войск был в ужасающем состоянии.

Но спаситель уже спешил к ним. После разговора с Александером и его новым штабом в Багдаде Монтгомери направился через пустыню на запад в направлении Палестины. Он прибыл в Иерусалим 19 июня, а на следующий день переехал в штаб-квартиру 8-й армии в Рафахе. Он быстро произвел впечатление на своих корпусных и дивизионных командующих, а также на утратившие боевой дух войска. Солдаты, которые «потеряли Египет», а теперь уныло готовились к тому, чтобы потерять Палестину и все, что находилось позади нее, остро почувствовали, что новый командующий совершенно не собирается терять что бы то ни было. «Роммель не сможет, повторяю, не сможет пройти через эту армию, — заявил им Монтгомери. — Он почти исчерпал свои возможности, а мы останемся здесь, когда он их полностью исчерпает». Через три дня после прибытия Монтгомери первые 50 из 120 новых танков прибыли из Басры. Новый командующий 8-й армии никому не оставил сомнений в том, что он был лично ответственен за эту долгожданную транспортировку.

Не вызывает сомнений, что на 8-ю армию в целом благоприятно повлияла бравада маленького военного. Да ни у кого и не осталось времени, чтобы как следует поразмышлять об этом. Внезапно на смену сонному лежанию под солнышком пришли интенсивные тренировочные учения и строительные работы. Монтгомери решил, что шесть имевшихся в его распоряжении дивизий — 44-я дивизия должна была прибыть из Басры в середине июля — смогут попытаться удержать так долго, насколько это будет возможно, сильные позиции у Джиради — Рафаха и Умм-Катефа на двух основных путях, ведущих в Палестину. Роммелю будет сложно обойти любую из этих позиций, поскольку на их флангах находились либо море, либо возвышенности, либо мягкий песок. А для того чтобы пройти эти позиции, Роммелю придется выдержать настоящее сражение.

Брук согласился с этим, но его беспокоила возможность высадки германского десанта в тылу этой оборонительной линии. Монтгомери корректно отклонил эту возможность. В Англии ему доводилось видеть, с какими проблемами связано осуществление таких операций. Кроме того, в любом случае Королевская авиация и небольшой флот, который действует под прикрытием самолетов в Восточном Средиземноморье, смогут быстро положить конец любой попытке такого рода. Завершая дискуссию, он заверил Брука: «Роммель — это сухопутное животное; все немцы — сухопутные животные».

Все же даже Монтгомери был вынужден признать, что эти «сухопутные животные» могут прорвать линию его обороны. Поэтому еще одна оборонительная позиция, на которую могла бы отойти 8-я армия, была подготовлена к югу от железнодорожной ветки Иерусалим — Яффа. Еще дальше к северу, вдоль реки Литани и Голанских высот, а также к востоку в горах, позади реки Иордан, шли интенсивные строительные работы. Александер не был так уверен, как Монтгомери, что 8-я армия сумеет остановить Роммеля недалеко от иракской границы.

Одно было несомненно. Англичане были уверены, что если Роммель сумеет захватить Палестину, то на этой земле он будет иметь столько же проблем, сколько было у них самих. За прошедшие два года представители британских властей были засыпаны предложениями помощи от различных сионистских организаций. Все эти предложения были отвергнуты на том основании, что военные преимущества, полученные таким путем, никоим образом не компенсировали бы ту политическую цену, которую Британии пришлось бы заплатить после войны. Но к лету 1942 года строить послевоенные планы казалось уже слишком большой роскошью. Арабы, в общем, уже продемонстрировали свою отвратительную непочтительность к Его Величеству. Что касается евреев, то, что бы они ни думали о Британии (а думали они о ней не очень много), конечно же, не собирались сотрудничать с немцами. Негласное перемирие уже было достигнуто между новым лидером террористической организации «Иргун Зви Леуни» Менахемом Бегином и британским верховным комиссаром. 1500 юношей из «кибуцев» уже проходили обучение в британской армии по ведению партизанской войны. 23 июня британские представители встретились с лидерами еврейского «Вишува» — известным Давидом Бен-Гу-рионом, Голдой Меер и Моше Шареттом, чтобы определить границы военного сотрудничества. 24 000 военных полицейских в Палестине должны были получить большее количество лучшего по качеству оружия, а для боевых действий против арабов и против немцев были сформированы регулярные подразделения. Еврейским лидерам было также обещано, конечно же, в обстановке строжайшей секретности, что их участие в сражениях будет вознаграждено в послевоенный период. Никаких ограничений, связанных с эмиграцией евреев в Палестину, больше не будет. По-видимому, в данном случае британское правительство стремилось не столько к тому, чтобы обеспечить себе лояльность евреев, которые в любом случае готовы были сражаться, сколько к тому, чтобы отплатить арабам за нежелание воевать.

Какими бы ни были мотивы этих сомнительных обещаний, в Уайтхолле надеялись, что новый уровень британо-еврейской кооперации в военной области сможет существенным образом замедлить германское наступление. В Лондоне подсчитали, что для того, чтобы добраться до иракской границы, Роммелю может понадобиться от трех недель до четырех месяцев. Чем позднее он доберется, тем больше шансов на то, что он прибудет туда слишком поздно. Тогда на место удастся перебросить все необходимые подкрепления американских войск и военной авиации Британии.

Количество войск генерала Вильсона, находившихся на севере, было значительно меньше, чем тех, что находились в распоряжении Монтгомери. Но противник находился пока на расстоянии многих миль. В худшем случае он мог пересечь советско-иранскую границу в конце августа. Тогда до начала зимы, которая положит конец мобильным операциям в горах Северного Ирана, останется еще два месяца. Но даже за эти два месяца танкам будет очень сложно быстро пройти большое расстояние. Качество немногочисленных дорог оставляло желать лучшего. Они постоянно продувались ветрами с горных перевалов, которые предоставляли прекрасные возможности для успешной обороны. Поэтому Вильсон возлагал надежду на пехоту и авиацию. К концу августа он рассчитывал получить 2-ю и 5-ю дивизии из Индии, 51-ю и 56-ю дивизии из Англии, 1-ю американскую бронетанковую дивизию, которую должны были перебросить через Атлантику, и крупные подкрепления для британской авиации из различных источников. На юго-востоке Ирана шло строительство новых аэродромов в Захедане, Мирджавехе и Кермане. Здесь должны были базироваться эскадрильи бомбардировщиков, на которые с такой завистью смотрело командование бомбардировочной авиацией.

На протяжении июля и августа Вильсон мало что мог предпринять, и ему оставалось только ждать. Ему было известно, что две бронетанковые армии и две пехотные армии вошли на Кавказ с севера. Все зависело теперь от того, скольким из них удастся добраться до другого конца гор, как скоро это произойдет и как отнесется к этому Турция.

Незадолго до своей смерти в 1938 году основоположник современной Турции Мустафа Кемаль предвидел ту войну, которая, как он был уверен, очень скоро захлестнет мир, который он собирался покинуть. «Оставайтесь на стороне Англии, — советовал он своим преемникам. — Потому что в конечном счете эта сторона должна одержать победу».

Новые лидеры созданного Ататюрком государства постарались сделать все, чтобы последовать этому совету, и в 1939 году Турция подписала договор о союзничестве с Англией и Францией, который вынуждал ее вступить в надвигавшуюся войну в том случае, если она докатится до Средиземного моря. И хотя та скорость, с которой произошло падение Франции, заставила турков задуматься о том, так ли уж необходимо им выполнять эти обязательства, их политика соблюдения нейтралитета сохраняла сильную просоюзническую направленность.

Все изменилось после вторжения Германии в Россию. Теперь находившиеся в меньшинстве сторонники союза со странами «оси», в числе которых находился и начальник штаба армии Февзи Чакмак, обрели союзников в лице охватывавших всю нацию антирусских группировок. Большинство турок полагали, что немцы правильно сделали, напав на Россию. Когда главный турецкий генерал побывал на Восточном фронте и доложил, что от России остался только снег, весь народ вздохнул с облегчением, выражая признательность странам «оси». В течение 1942 года, когда война все ближе и ближе подкатывалась к турецким границам, для турков и для всего мира стало очевидно, что вскоре Гитлер может обрести еще одного союзника в Анкаре.

Союзники удвоили свои усилия, пытаясь перекупить турок. Британцы предлагали им эскадрильи истребителей, которых у них не было. Американцы предлагали лендлиз, которым они не могли воспользоваться. Немцы тоже сделали свои предложения — конкретные, связанные с поставками оружия, и весьма неопределенные, связанные с территориальными обещаниями, которые были в равной степени фальшивыми. Разница была лишь в том, что отказывать немцам было более рискованно. Еcли их армии в Египте и на Кавказе соединятся в Ираке, тогда Турция окажется в окружении и будет вынуждена плясать под дудку Гитлера. Будет гораздо лучше, заявлялось в прогерманских газетах, подобных «Кумбурьет», если Турция будет плясать по своей воле и получит при этом заслуженное вознаграждение. Турецкий президент Исмет Иненю был по-прежнему полон решимости — сохранить верность заветам его старого друга Ататюрка. Он полагал, что Турция обречена на вступление в эту войну, которая развернулась вокруг ее берегов, и что рано или поздно ей придется сделать свой выбор. Но лучше, если это придется сделать поздно, чем рано. Иненю считал вопреки тому, что происходило в стране, что государства «оси» проиграют эту войну. Но ему нужна была победа союзников, чтобы убедить свой народ. А пока он вынужден был идти на компромиссы. Он сообщил британцам, что они больше не смогут свободно использовать жизненно важную железнодорожную линию Алеппо — Мосул для транспортировки военных грузов, прибавив в беседе с глазу на глаз, что вынужден идти на этот шаг, если хочет сохранить за собой власть. Если Кавказ будет удержан, говорил он британскому послу, и если Роммель вскоре будет разбит, тогда Турция сможет остаться вне этой войны. Если же этого не случится, тогда он будет вынужден позволить немцам перемещаться напрямую через турецкую территорию. Если Великобритания не разгромит немцев, Турция будет вынуждена присоединиться к ним.

Глава 10 От Панамы солнце движется к закату

13 июня японский флот с триумфом вернулся в залив Хиросимы. Американские авианосцы были уничтожены, а остров Мидуэй захвачен после жестокого четырехдневного сражения. Это был день повторения Цусимы, который праздновался по всей Японии как подтверждение правильности избранного Японией пути и как поражение безбожных материалистов, находившихся на другой стороне океана.

Но за эту победу японцам пришлось заплатить дорогую цену. Потери их авианосцев также были велики. «Kara» покоился на дне Тихого океана. Для того чтобы восстановить «Хирю», торпедированный американской подводной лодкой во время возвращения в Японию, могло понадобиться шесть месяцев. «Акаги» и «Серю» пострадали не так сильно, но нуждались в восполнении потерь самолетов и летчиков. Остальные авианосцы должны были оставаться в море еще несколько недель. Сразу после морского сражения «Шокаку» и «Цуйкаку» отплыли на юг для того, чтобы принять участие в ранее отложенной операции в Коралловом море. «Юнё» и «Рюйо» остались рядом с островом Мидуэй, ожидая, когда взлетные полосы островных аэродромов смогут принять их самолеты. Таким образом, могло пройти по крайней мере шесть недель, прежде чем Kido Butai смог бы снова действовать в качестве спаянной ударной силы.

Для Ямамото, отдыхавшего на борту «Ямато» в заливе Хиросимы, появилась возможность для того, чтобы еще раз критически оценить ситуацию. Решительная победа, которую он только что одержал, не могла заставить американцев смиренно сесть за стол переговоров. Он никогда по-настоящему не верил в такую возможность. Мидуэй был только одним из серии сокрушительных ударов, направленных на то, чтобы ослабить решимость американцев. Каждый из этих ударов готовил почву для последующего. Но где следует нанести следующий удар?

До битвы у Мидуэя Ямамото мог бы достаточно уверенно ответить на этот вопрос. Вопреки своим легкомысленным обещаниям, данным Куросиме в начале мая, японский главнокомандующий никогда серьезно не задумывался о полномасштабном нападении на позиции британцев в Индийском океане. Главным врагом японцев, который мог бы помешать японскому народу реализовать свое предназначение на Азиатском континенте, оставались Соединенные Штаты. Даже после Мидуэя это никогда не следовало забывать. И следующий удар, и тот, который последует после него, должны быть нацелены на американскую мощь, на американскую решимость. Эти удары следует наносить до тех пор, пока американцы сами не будут вынуждены просить о прекращении этой войны.

Следующей целью для Ямамото должен был стать один из важнейших островов на Гавайях — Оаху. Он находился в центре тихоокеанской шахматной доски. Перд-Харбор был центральной военно-морской базой на Тихом океане, используя которую американцы могли реализовывать свой военный потенциал на Тихом океане. Оставшись без Оаху и Перл-Харбора, американцы будут вынуждены осуществлять свои операции на Тихом океане с отдаленного побережья Американского континента — сложная, если вообще выполнимая задача.

Захват японцами острова Оаху мог также стать сильнейшим психологическим ударом для противника. Мидуэй был расположен слишком далеко от Соединенных Штатов. Конечно, это была трагедия для американского флота и потеря еще одного острова. Но островов было много, а флот всегда можно было восстановить. Известия о Мидуэе были плохими новостями, травмирующими новостями о войне для тех, кто остался дома в Америке, но война еще не пожаловала к американцам собственной персоной. Значит, именно это и необходимо сделать. Надо захватить американскую землю, американские базы, американских граждан. Надо захватить Оаху.

Даже до сражения у Мидуэя Угаки и Ямамото пытались найти поддержку для проведения такой операции, но армейское командование отказалось предоставить необходимые для ее осуществления войска, а Генеральный штаб флота отверг этот план как слишком рискованный. Но теперь, после такой победы, Ямамото надеялся получить требуемые войска и добро от своих флотских руководителей. Однако вскоре ему пришлось расстаться с этими иллюзиями.

Армейское руководство смотрело на этот вопрос под другим углом зрения. Так было всегда. Япония, как островное государство с континентальными устремлениями, создала два рода войск одинакового статуса и мощи, которые смотрели в разных направлениях. Если военно-морской флот устремлял свою энергию на восток, в направлении Тихого океана и американского противника, то армия смотрела на запад, в направлении своей вечно отказывающей невесты — Китая. Уломать эту капризную невесту и вынудить ее к сотрудничеству было задачей, которая постоянно стояла перед армией, как и задача вести сражение с другими известными насильниками развивающегося мира — великими державами континентальной Европы: Великобританией и США.

С точки зрения армии роль военно-морского флота была в целом вторичной. Она сводилась к тому, чтобы обезопасить для армии коммуникационные линии, связывающие Японию с завоеванными территориями и не допускать вмешательства со стороны военно-морских сил других крупных держав. В 1905 году это сводилось к контролированию проливов Японии. В 1942 году роль флота расширилась географически — на юге он должен был защищать жизненно важную нефть, на востоке — выступать против угрозы с моря и воздуха со стороны Соединенных Штатов, но по существу она осталась прежней. Предназначение Японии должно было быть реализовано на Азиатском континенте, а вовсе не среди мириадов коралловых атоллов Тихого океана. Действия в этой зоне служили для поддержки действий на суше, но никак не наоборот.

В таком духе славная победа у острова Мидуэй и получила свою интерпретацию со стороны армейских командующих. Флот делал свое дело, удерживая американцев от вмешательства в жизненно важную зону боевых действий в Китае. Он должен продолжать выполнение этой задачи до тех пор, пока армия не превратит Китай в подходящее для проживания японцев место. Для выполнения этой задачи армии понадобятся все имеющиеся в ее распоряжении дивизии. Или почти все. Допускалось, что определенные армейские подразделения могут использоваться для совместных действий с флотом — в Тихом океане могли осуществляться десантные, а не только чисто морские операции, но их количество не должно быть велико. Японская армия не располагает беспредельными ресурсами.

Сражения в Китае продолжались. За семь месяцев после Перл-Харбора японская армия сумела мало чего добиться на китайской территории. В Чунгкинге генералиссимус Чан Кай-ши не поддавался японцам, несмотря на потери бирманской части дороги, ведущей во внешний мир. В северных и центральных провинциях Шенси и Шанси действия партизан-коммунистов под руководством Мао Цзэдуна все больше и больше досаждали японцам. Японские захватчики завязли в стране, как мухи в патоке.

Что можно было предпринять для решения этой болезненной проблемы? Не понимая реальной ситуации, японцы в чисто западном стиле искали решения внутренних проблем, делая зазубрины на периферии. Они убедили себя в том, несмотря на то, что все свидетельствовало об обратном, что китайцы могут прекратить сопротивление, если будут полностью отрезаны от внешней помощи.

Одним из источников этой помощи была Индия. К Чан Кайши поступало снабжение по воздушному коридору с баз авиации, расположенных в Ассаме. Чтобы перекрыть этот маршрут, могло понадобиться вторжение в Индию. Но такая операция могла потребовать участия военно-морского флота, а может быть, даже и участия японских партнеров по «оси».

Среди руководства японской армии было немало офицеров, которые приветствовали идею сотрудничества с Германией в зоне Ближнего Востока/Индии. К сожалению, их энтузиазм не разделяли ни представители флота, ни, что более важно, сам германский фюрер. Летом 1942 года германская политика становилась все более и более антияпонской. Даже до сражения у Мидуэя она представляла собой двойственную смесь неохотного признания и скрытой неприязни. В своем дневнике Чиано отметил, что эта неприязнь достигла наивысшей точки в месяцы, последовавшие после великой победы Ямамото:

В присутствии своих «желтых» союзников немцы вели себя немного тактичнее, но и японцы были совсем не дураки. Может быть, они не до конца раскусили, что скрывается за обаянием Риббентропа, но упорное нежелание немцев принимать или самим вносить практические предложения по совместной деятельности достаточно наглядно показывало, какой статус имели японцы в их глазах. Когда японцы предложили принять совместную декларацию о независимости Индии и арабского мира, немцы их просто проигнорировали. Все предложения по военному сотрудничеству в Индийском океане были с презрением отвергнуты. Подданные Страны восходящего солнца явно испытывали ощущение, что их попросту отодвигают в сторону.

Таким образом, не получив поддержку от флота и союзников по «оси», армия была вынуждена отказаться от желанного наступления на Индию. Командующие армией были вынуждены обратить свое внимание на другие источники китайского сопротивления — китайских партизан и поддержку Советского Союза. После начала операции «Барбаросса» появилась возможность присоединиться к войне против России, а теперь, летом 1942 года, эта мера казалась и практичной, и необходимой. Новая череда германских побед в мае и июне еще больше подорвала мощь советских войск. Очередное нарастание враждебности немцев по отношению к Японии требовало, чтобы она обеспечила свое естественное право на территории Восточной Сибири, пока это было еще возможно. Так штаб Квантунской армии получил приказ подготовить план вторжения.

На заседании Императорского военного кабинета 5 июля армейское руководство объявило и стало отстаивать свое решение. Завоевание Восточной Сибири могло бы способствовать завоеванию Китая и обеспечить необходимое жизненное пространство для перенаселенной империи. В конечном счете эта мера могла бы привести к выходу СССР из войны. Одновременно с этим немцы могли бы вывести из игры британцев. В этом случае Соединенные Штаты не смогли бы в одиночку вести борьбу против Японии и Германии.

Ямамото, который не присутствовал на этом совещании, был резко против избранного армией плана действий. Он считал, что дивизии, предназначенные для завоевания Сибири, с большим стратегическим эффектом могли бы быть использованы против гарнизона Оаху. Однако он не получил поддержки от Генерального штаба флота, члены которого по-прежнему продолжали считать, что проведение операции на Оаху слишком рискованное мероприятие. Но это еще было не самым худшим. 16 июля Ямамото был проинформирован, что три малых авианосца — «Рюйо», «Юню» и новый авианосец «Хию» — будут использованы в Японском море для поддержки операций армии против Владивостока. Для продолжения войны против Соединенных Штатов в его распоряжении оставалось только четыре крупных авианосца Kido Butai. Ему необходимо было срочно что-то предпринимать с помощью этих авианосцев, иначе преимущество, полученное у острова Мидуэй, могло быть потеряно. Лишенный возможности атаковать остров Оаху, Ямамото стал обдумывать более дерзкие варианты.

7 августа, около 6.00, на палубах «Хию», «Рюйо» и «Юню» загорелись зеленые огни, и самолеты марки «Кайт» и «Вэл», набрав скорость, взлетели в воздух. Выстроившись в боевой порядок, они взяли курс на север. Перед ними на расстоянии сорока миль русский город Владивосток был готов приветствовать первые лучи восходящего утреннего солнца. Для японских пилотов огромный красный диск, поднимавшийся на востоке, выглядел, как увеличенная копия национального флага, растянутого на горизонте.

8 6.45 первые бомбы обрушились на Владивостокскую гавань, затопив два советских крейсера погибающего Тихоокеанского флота и три американских торговых судна, шедших под флагом СССР.

Почти в тот же момент шесть дивизий Квантунской армии перешли в наступление в двух местах на Маньчжурской границе. Они наступали рядом с Хунчуном, где в 1938 году шли приграничные бои, и в 120 милях к северу, где железнодорожная ветка Харбин — Владивосток пересекала границу. Спустя три часа еще семь дивизий Квантунской армии, также разделенные на две группы, начали выдвижение из Западной Маньчжурии, в полупустынной местности вокруг Буйнора, где соединялись границы СССР, Монголии и Маньчжоу-Го. Целью наступления этих дивизий был крупный сибирский город Чита, расположенный в двухстах милях к северо-западу, и железнодорожный узел, соединявший Транссибирскую и Китайскую Восточную железные дороги.

Объявление японцами войны, последовавшее в обычной осторожной манере без резкого проявления враждебности, было вручено советскому послу в Токио в середине дня. Имперская Япония осуществила свой последний безрассудный выпад.

В харбинской штаб-квартире Квантунской армии ее командующий — генерал Умедзу всем своим видом демонстрировал уверенность. Его ударная армия, готовившаяся к полномасштабной войне с 1937 года, получила наконец шанс доказать свою преданность и верность правящему в Токио потомку богини Аматерасу. Поражение, которое эта армия потерпела в приграничных стычках 1938–1939 годов, было забыто.

Но очень скоро об этом поражении пришлось вспомнить. Принимая во внимание малую численность войск, имевшихся в распоряжении Умэдзу, его самоуверенность просто поражала. Единственным объяснением такого поведения может стать «победный синдром», распространившийся в начале августа 1942 года на всех уровнях японских вооруженных сил. Разведка Квантунской армии оказалась совершенно некомпетентной. По ее данным, к востоку от Читы находилось всего восемь дивизий Красной Армии. На самом деле там дислоцировалось пятнадцать дивизий, которыми командовал один из наиболее талантливых советских военачальников — Константин Рокоссовский,[40] будущий победитель сражений при Мутанкианге, Владимире и Смоленске. В середине июля Ставка отправила его на восток, где он должен был принять командование над оставшимися частями Дальневосточной армии. Накануне своего отъезда из Куйбышева он встретился с Жуковым. Оба генерала были едины во мнении, что удержать Владивосток не представляется возможным, но возможно и необходимо не допустить дальнейшую потерю территории.

Если бы генерал Умэдзу был осведомлен об этом разговоре, он лучше подготовился бы к тому, что произошло в августе. Но вместо этого он истолковал быстрое продвижение своей армии, стянутой к Владивостоку, как еще одно подтверждение слабости советских войск. Три дивизии, возглавляемые знаменитой дивизией «Гем», двигаясь по железной дороге, проложили себе путь к Ворошилову, расположенному на Транссибирской железной дороге, уже через четыре дня после пересечения границы. Владивосток был отрезан от остальной части Советского Союза, и 13 августа началось сражение за город. Наземные войска японцев получили достаточную поддержку с воздуха от самолетов, базировавшихся в Маньчжурии и на авианосцах, которые по-прежнему находились в 40 милях от берега. Мало кто сомневался, что город будет взят в течение недели.

Но на западном участке фронта японцев ожидали первые неприятности. Наступление, которое осуществлялось вдоль пересохшего русла реки Халки, с базой снабжения у Халун-Аршана, постигла такая же судьба, как и почти такую же вылазку, предпринятую в 1939 году. Количество солдат с обеих сторон было приблизительно одинаковым, но подготовка советских солдат была гораздо выше. Японцы не располагали ни тяжелыми, ни средними танками, которые могли бы противостоять Т-34. Не было у них и того боевого опыта, который накопили экипажи советских танков в сражениях с немецкими танковыми частями. После продвижения на 50 миль через безводную равнину в направлении Буйнора четыре японские дивизии левого крыла были в результате блестяще проведенной Рокоссовским операции окружены танковыми частями и наголову разгромлены. Участь правого крыла оказалась не лучше. Спустя три дня в районе Харанора[41] оно потерпело такое же решительное поражение.

После этого самоуверенности у генерала Умэдзу поубавилось, но он слегка воспрял духом после того, как 19 августа небольшой гарнизон, находившийся во Владивостоке, капитулировал. Однако при этом японские потери оказались значительно тяжелее, чем предполагалось. После того как две дивизии были переброшены на запад для поддержки их изнемогавших на монгольском фронте товарищей, для осуществления броска на Хабаровск, расположенный в четырехстах милях вверх по Транссибирской железной дороге, осталось только три потрепанные дивизии. К концу месяца им удалось преодолеть 40 миль и достичь небольшого городка Сибирцево.[42] Дальше им пройти уже не удалось.

Военное руководство в Токио сильно недооценило силы Красной Армии на Дальнем Востоке и сильно переоценило способности своих войск, используемых, как правило, либо против народов, не имевших развитой промышленности, либо против западных армий, сражавшихся в непривычных для себя условиях. В данном случае оно бросило вызов западной армии, которая сражалась в привычных условиях собственной территории и обладала превосходящим оружием. Культивируемый в японской армии кодекс Бусидо не мог компенсировать такое несоответствие сил.

Решение о нападении на Советский Союз было принято скорее из оппортунистических, а не стратегических соображений и явилось тяжелым наследием «победного синдрома», обретенного японской армией после Мидуэя и других, более ранних триумфов. Оно ничего не принесло японцам, за исключением города Владивостока и блокирования американо-советского маршрута, по которому осуществлялось снабжение. С течением времени это могло бы принести свою пользу, но время никогда не работало на Японию. С другой стороны, нападение на Советский Союз потребовало переброски частей Квантунской армии с других театров военных действий и связало значительную часть военной авиации, в то время когда Япония испытывала острую нехватку самолетов и подготовленных летчиков. Еще одним следствием стало то, что японская армия потеряла свою гибкость.

Что касается трех авианосцев, использовавшихся против Владивостока, то их отсутствие очень скоро ощутимо сказалось в другом месте.

Пока на улицах Владивостока шло сражение, Kido Butai вплотную подошел к тому месту, с которого девять месяцев тому назад была начата война против Соединенных Штатов. На этот раз только четыре авианосца — «Акаги», «Серю», «Шокаку» и «Цуйкаку» — рассекали волны на севере Тихого океана. Что касается остальных факторов, то они оказались более постоянными. Адмирал Нагумо по-прежнему нетерпеливо расхаживал по капитанскому мостику. Адмирал Кусака по-прежнему успокаивал его.

На этот раз у Кусаки было меньше поводов для оптимизма, поскольку Kido Butai был уже не тем флотом, что прежде. За победу пришлось заплатить, и Генда с Фушидой беспокоились за качество подготовки летчиков, пришедших на смену тем, что были потеряны у Мидуэя. Японская программа подготовки пилотов сильно страдала от недостатка авиационного горючего, и пришедшие на смену летчики не имели за плечами столько налетанных часов, сколько имели их предшественники. Это было тем более серьезно, что предстоящие сражения могли оказаться значительно тяжелее тех, что уже состоялись. Склонившись над картами Лос-Анджелеса и Сан-Диего в операционной рубке «Акаги», Генда и Фушида стремились справиться со своими сомнениями.

Лишившись возможности нанести удар по Оаху, Ямамото решил преподнести американцам урок и показать, насколько они уязвимы, нанесением удара по Калифорнийскому побережью. Выбор Сан-Диего в качестве цели для удара был достаточно очевиден. Это была крупнейшая американская военно-морская база на Западном побережье. Лос-Анджелес представлял для Ямамото более сложную цель. За годы, проведенные в Вашингтоне в качестве военно-морского атташе, Ямамото узнал, или думал, что узнал, немало об американском характере. Американцы были нацией материалистов и народом мечтателей, живущим в этом сложном сочетании. Он решил нанести удар по одному и другому качеству: по материалу в Сан-Диего и по мечте в Лос-Анджелесе.

Это было рискованно. Эффект неожиданности, хотя и необходимый, мог оказаться слабым. Kido Butai предстояло пройти через морскую линию Гавайи — Западное побережье, не будучи обнаруженным. Войдя в зону, с которой можно было нанести удар по целям, флот становился уязвимым для атак береговой авиации. После нанесения ударов необходимо было стремительное отступление. Выйдя из зоны досягаемости этой береговой авиации, Kido Butai оказался бы в безопасности, поскольку по данным японской разведки, в распоряжении американского флота остался один-единственный авианосец «Рейнджер». А поскольку от агента в Панаме не поступало никаких сообщений о проходе этого авианосца через канал, было решено, что он по-прежнему находится в Атлантическом океане.

На протяжении второй недели августа авианосцы скрытно двигались вперед на максимальной скорости, которую только позволяли им развить нефтяные танкеры сопровождения. Поисковые самолеты развернулись дугой на 180° и летели впереди на расстоянии 300 миль от японского флота. Несколько раз авианосцам приходилось менять курс, избегая встречи с торговыми судами. Ранним утром 18 августа они приблизились к цели, достигнув точки, от которой дистанция до Калифорнийского побережья составляла около 200 миль. Флот находился на одинаковом расстоянии от Лос-Анджелеса и Сан-Диего. Пока все осуществлялось по плану.

Когда небо на западе стало светлеть, самолеты взлетели сразу с четырех авианосцев. Оба города должны были быть атакованы одновременно, для того чтобы усилить эффект неожиданности и создать преувеличенное впечатление японской мощи. Томонага должен был повести за собой самолеты с «Шокаку» и «Цуйкаку», которым надлежало нанести удар по Лос-Анджелесу. Фушида повел самолеты с «Акаги» и «Серю» на Сан-Диего.

На американском побережье сонный оператор радара в Сан-Диего обнаружил на экране сигналы о приближении к берегу эскадрильи, но посчитал, что это американские самолеты. Никаких особых причин для того, чтобы сделать такое предположение, не было. Правда, создалось общее впечатление, что японцы готовятся атаковать Оаху, и никто не считал возможным, что Ямамото осмелится атаковать священную территорию континентальной Америки. Что касается Лос-Анджелеса, то здесь, по-видимому, оператор радара попросту уснул. По крайней мере никакого другого объяснения нельзя найти тому факту, что приближение противника осталось совершенно незамеченным.

В 7.15 самолеты Фушиды развернулись для атаки. Их единственной целью была военно-морская база в заливе Сан-Диего. К великой своей радости, японские летчики обнаружили, что опять американские боевые корабли оказались без прикрытия торпедных сетей. Их старые знакомцы — линкоры «Пенсильвания» и «Мэриленд», которые после Перл-Харбора находились в ремонте, снова были посланы на дно залива, приняв на себя удары японских бомб и торпед. Линкор «Миссисипи», крейсеры «Винсеннис», «Чикаго» и «Миннеаполис», а также несколько эсминцев постигла та же участь.

Атакующим японцам не удалось избежать ответных ударов. Хотя зенитчики не могли поздравить друг друга с особенными успехами, американские истребители, поднявши. J в воздух, нанесли тяжелый урон японским самолетам. Почти треть самолетов Фушиды не вернулась на свои авианосцы.

Атака Томонаги на Лос-Анджелес причинила меньший материальный ущерб, но стала причиной неописуемой паники в стране чудес для американской души. Повернув с моря вдоль горного хребта Санта-Моники, японские самолеты приготовились атаковать ту эксцентрическую цель, которую избрал для них Ямамото — Голливудскую фабрику грез. Студия Уорнера, Универсальная студия и студия Уолта Диснея, растянувшиеся вдоль Вентура Болевар, были поражены многочисленными бомбами. Одной из них был убит прямо в своем автомобиле известный директор Майкл Куртис, выезжавший из ворот студии Уорнера. Другая бомба уничтожила все кадры его последнего фильма «Касабланка», находившиеся в редакторской комнате студии. Для того чтобы этот налет принес хоть какую-то пользу с военной точки зрения, японские самолеты также нанесли удары по авиационным заводам Локхида, расположенным в трех милях к северу, в долине Сан-Фернандо. Еще одна бессмыслица произошла, когда случайная бомба сбила со знаменитой голливудской вывески буквы «Н» и «WOOD», оставив в ночном небе надпись «OLLY». Как заявил впоследствии Оливер Харди, это был великолепный памятник его таланту. По иронии судьбы, другая японская бомба разрушила здание кинотеатра, в котором на прошлой неделе открывалась премьера нового фильма Джона Хьюстона «Через Тихий океан».

К тому времени запоздавшие американские истребители уже взвились в воздух с Лонг-Бич и аэродромов Лос-Аламитос. Им удалось сбить над городом несколько заблудившихся японских самолетов. Но основная часть самолетов Томонаги исчезла, прежде чем население Лос-Анджелеса узнало о налете. Паника началась позднее. После налета в течение многих недель перепуганные американцы высматривали в небе вражеские самолеты или дежурили на берегу, ожидая появления японского флота вторжения.

К 11.00 на авианосцы Нагумо вернулись все сохранившиеся самолеты, и Kido Butai на всех парах устремился на юго-запад. В течение последовавших сорока восьми часов японский флот подвергался спазматическим атакам береговых американских самолетов всех видов и размеров. Но они так и не смогли причинить ему особого вреда. К вечеру 20 августа Нагумо посчитал, что его флот находится в безопасности для атак и обнаружения противником. Он отдал приказ изменить курс и двигаться на юго-восток.

Нагумо не знал, что сзади, в 10 милях от его огромных авианосцев, скрывая за линией горизонта свой низкий силуэт, упорно шла американская подводная лодка «Каттлфиш». В полночь 20 августа ее капитан доложил о том, что японцы изменили курс.

Вопреки уверенности японцев в том, что в августе 1942 года военно-морской флот США располагал только одним авианосцем, на самом деле их было три. Более того, два из этих авианосцев находились в Тихом океане. Хотя «Саратога» был сильно поврежден после торпедной атаки в январе, он все же не затонул, как полагали японцы. В июне он был восстановлен в ремонтных доках Сан-Диего и находился теперь в Перл-Харборе. Несмотря на заявления летчиков люфтваффе о том, что авианосец «Уосп» был затоплен и находился на дне Средиземного моря, это также не соответствовало действительности. В начале июля этот авианосец прошел через Панамский канал незамеченным местным японским агентом, который томился в американском лагере для военнопленных в зоне канала. Однако его шифр по-прежнему продолжали использовать специалисты американской разведки, которые передавали с его помощью в Токио успокаивающую, но ложную информацию. «Уоспу» был необходим серьезный ремонт, и полностью его удалось восстановить только на предыдущей неделе. Уже в течение сорока восьми часов он плыл в направлении Перл-Харбора, когда самолеты Фушиды появились над гаванью Сан-Диего.

Таким образом, адмирал Нимиц, который, несмотря на разгром у Мидуэя, продолжал выполнять обязанности главнокомандующего Тихоокеанским флотом, располагал возможностями для того, чтобы начать игру. Когда известие об атаке на Калифорнию достигло его на Гавайях, он действовал решительно и быстро. Еще до рассвета «Саратога» покинул Перл-Харбор. Он должен был встретиться с «Уоспом» в окрестностях острова Клиппертон, расположенного в восьмистах милях от мексиканского побережья.

Нимиц не знал, в каком направлении двигался Нагумо, но предполагал самое худшее. Хотя с «Каттлфиш» приходили сообщения, свидетельствовавшие о том, что Kido Butai возвращается домой через южную часть Тихого океана, американский командующий опасался, что японцы нанесут удар по Панамскому каналу. Он был прав, но прошло еще два дня, полных беспокойного ожидания, прежде чем с «Каттлфиш» пришло сообщение об изменении Нагумо курса, подтвердившее предположение Нимица. С этого момента вопрос заключался в том, имеется ли возможность перехватить японский флот? По всей видимости, Kido Butai, действовавший на таком расстоянии от своих баз, будет двигаться достаточно медленно для того, чтобы сохранить горючее. Если это и в самом деле будет так, то появлялся шанс на перехват.

Когда японские авианосцы вышли из зоны, в которой их могла достигать береговая авиация противника, они действительно снизили скорость для экономии горючего, но не до такой степени, на которую рассчитывал Нимиц. Он полагал, что максимальная скорость, на которую способны танкеры сопровождения, составит около двенадцати узлов. Значит, это будет и максимальная скорость для всего флота. Но он ошибся. После последней дозаправки, произошедшей утром 22 августа, танкеры были оставлены позади. Дальше к югу флот должны были поджидать другие танкеры, приплывшие из Трака в начале месяца.

Боевой дух на кораблях Kido Butai находился на высоком уровне. Еще одна великая победа одержана! Им удалось относительно безнаказанно атаковать основную территорию Америки! В штабных рубках карты Сан-Диего и Лос-Анджелеса были возвращены в свои ящики, а карты зоны Панамского канала были извлечены на свет для тщательного изучения. Генда и командиры эскадрилий изучали пути, которые должны быть заняты торпедными бомбардировщиками, когда они войдут в огромные ворота шлюзов Педро-Мигуэль и Мирафлорес.

Разрушение этих ворот, как выяснил Ямамото после консультаций с японскими саперами, на многие месяцы выведет канал из строя. Тогда торговые операции союзников в значительной степени будут затруднены, а и без того опасная ситуация, сложившаяся в этой области, станет еще более напряженной. Для военно-морского флота США станет гораздо сложнее решать задачу по быстрой переброске своих кораблей из одного океана в другой. Но самым главным преимуществом вследствие атаки на канал станет психологическое преимущество. Простой факт, что японцы способны наносить успешные удары по американскому побережью на расстоянии 9000 миль от Японии, вот что было необходимо претворить. Конечно, это могло бы заставить противника осознать, что победу в тихоокеанской войне ему одержать не удастся.

Для моряков японского флота время летело быстро. Теперь суровые и холодные воды на севере Тихого океана остались далеко позади. Экипажи отдыхали под ярким тропическим солнцем. Kido Butai находился в 7000 милях от Японии, дальше, чем он заплывал во время выполнения Цейлонской операции. Даже Нагумо почти перестал волноваться, что дало Кусаке серьезный повод для беспокойства.

Утром 26 августа флот встретился с танкерами, посланными с Трака, и получил запас горючего еще на одну неделю. К вечеру следующего дня Kido Butai уже находился в 100 милях к западу от острова Коиба и в 450 милях от того конца Панамского канала, который выходил в Тихий океан. Генде и командирам эскадрилий в очередной раз предстояло вести свои самолеты в атаку.

28 августа в 6.00 авианосцы находились в 50 милях от широкого входа в Панамский залив. Самолеты брали разбег на взлетных палубах и поднимались в небо. Опять Мицуо Фушида должен был повести их в атаку. Около 6.30 120 японских самолетов выстроились в небе, развернувшись в направлении Панамы, оставляя по правую руку восходящее утреннее солнце.

А в 300 милях к западу на мостике «Саратоги» стоял контрадмирал Франк Флетчер и наблюдал тот же самый восход, рассеивающий предутренний мрак. Его флот состоял из двух авианосцев «Уоспа» и «Саратоги», линкоров «Вашингтон» и «Северная Каролина», пяти крейсеров и семнадцати эсминцев. Флот почти находился на расстоянии удара от того квадрата, где, по предположению Флетчера, должен был находиться противник. Поисковые самолеты контр-адмирала готовы были к взлету. Он полагал, что «Каталины», расположенные в зоне канала, в Форт-Амадор, уже находились в воздухе. Значит вскоре должны были прийти важные сообщения.

Американский флот сохранял полную тишину в радиоэфире. Вот почему Флетчер не знал об одном, очень важном для него факте. Единственный авианосец США в Атлантическом океане «Рейнджер», освобожденный от обязанностей по сопровождению судов, на всех парах мчался через Карибское море, чтобы присоединиться к сражению. В ранние часы этого же утра он находился у выходящего в Атлантический океан конца Панамского залива и был готов пройти в Тихий океан в течение следующей ночи.

Но времени уже не оставалось. Капитан «Рейнджера» получил два важных сообщения. В первом говорилось о том, что «Каталины» обнаружили японский флот, во втором — что радарные установки в зоне канала, совершенно бездействовавшие в течение нескольких дней, засекли приближение эскадрильи вражеских самолетов. Единственное в истории морское сражение, распространившееся на два океана, началось.

За те месяцы, что последовали после сражения у Мидуэя, зенитная оборона в зоне канала была серьезно усилена, а радарное предупреждение дало ВВС США достаточно времени для подготовки. Вот почему самолеты Фушиды ожидал теплый прием. «Вэлсы» и сопровождавшие их истребители «Зеро» были атакованы американскими истребителями — в основном «Уайлдкэтами» — высоко над зоной канала. В результате этой атаки обе стороны понесли серьезные потери. Далеко внизу, под этой жаркой воздушной схваткой, «Кайты» пытались прорваться сквозь зенитный огонь к шлюзам Педро-Мигуэль. Двум самолетам удалось прорваться и выпустить свои торпеды по нижним воротам, которые были сильно повреждены. Но, поскольку шлюзы были пустыми, а верхние ворота были закрыты, неконтролируемой утечки воды не произошло. Одна из торпед проскользнула внутрь шлюзов и взорвалась, ударившись в едва покрытое водой дно. Но этот взрыв не причинил никакого вреда. Пока уцелевшие самолеты Фушиды ложились на обратный курс в направлении моря, он успел послать Нагумо радиосообщение о необходимости повторной атаки.

Адмирал, который вместе с Кусакой ожидал это сообщение на мостике «Акаги», согласился осуществить еще один удар. Никаких признаков американского флота в этой зоне не было обнаружено, а от панамских истребителей флот смог бы себя защитить. Поисковые самолеты с крейсеров «Тоун» и «Чикума» с 6.30 осуществляли патрулирование на востоке и юге и не обнаружили ничего, кроме пустынного океана. Небо по-прежнему было чистым. В 8.15 Нагумо отдал приказ о нанесении второго удара с воздуха.

Японцы не знали о том, что не только их самолеты с шумом покидали взлетные палубы авианосцев. Около 8.25 «Рэйнджер» развернул свои истребители и торпедные бомбардировщики с места, расположенного в пяти милях от Колона в Атлантическом океане. Они пролетели через перешеек, оставив слева от себя огонь и дым, поднимавшийся после налета Фушиды, и смело углубились в Панамский залив.

Почти в тот же самый момент адмирал Флетчер услышал лязганье подъемного устройства «Саратоги», поднимавшего с ангарной палубы самолеты с полным боекомплектом. Расстояние между его войском и японцами стремительно сокращалось. Флетчер послал молчаливую благодарность небесам за плотную пелену облаков, которая сопровождала его продвижение на восток.

С мостика «Акаги» эти облака казались узкой полоской над западным горизонтом. Нагумо с Кусакой были заняты осмотром повреждений вернувшихся самолетов Фушиды. Спустя немного времени, после 9.30, Кусака сошел вниз, чтобы переговорить с Фушидой, оставив Нагумо наедине с его беспокойствами. Адмирал обратил внимание на облака, застилавшие горизонт. Они приближались. Не могли ли поисковые самолеты с «Тоуна» упустить из виду что-нибудь там, на западе?

«Что же они могли упустить из виду? — задал, в свою очередь, саркастический вопрос Кусака. — Флот американских авианосцев? Но все они, кроме одного, были потоплены у Мидуэя! И если этот один и находится где-нибудь неподалеку, мы легко сумеем уничтожить его».

Казалось, эта логика произвела на Нагумо впечатление, но прежде, чем он успел вернуться к дальнейшим размышлениям по этому вопросу, поступило еще несколько настораживающих сообщений. Японские эсминцы, находившиеся на северном краю, сообщали о приближении эскадрильи бомбардировщиков. Пока патрульные истребители «Зеро», несшие дозор над флотом, разворачивались на север для перехвата этих бомбардировщиков, Нагумо и Кусака задавались вопросом: откуда эти бомбардировщики могли взяться? Они могли появиться только с суши. Но как самолеты марки «Даунтлесс» и «Девастейтор» с авианосцев могли оказаться в Панаме? Неужели этот единственный американский авианосец все-таки находился поблизости?

В течение последующих десяти минут, пока зенитные орудия кораблей и истребители «Зеро» пытались помешать самолетам с «Рейнджера», оба адмирала размышляли над этим вопросом. Особого ущерба американским бомбардировщикам нанести не удалось. Только в «Серю» попала одна бомба, но возникший в результате этого пожар был легко потушен.

Однако проблемы у Нагумо на этом не кончились, поскольку теперь он получил сообщения уже от Томонаги. Второй удар по Панаме получился таким же неудачным, как и первый. Воздушную оборону американцев разрушить так и не удалось, ворота в шлюзы уцелели, в связи с чем возникала необходимость в третьем ударе.

Теперь Нагумо трудно было принимать решение. Было слишком много не поддающихся учету факторов. Кусака старался помочь ему справиться с ситуацией. Он убеждал, что самолеты, принимавшие участие в первом ударе, следовало снова поднять на полетные палубы. Если неподалеку находился американский авианосец, в чем он сомневается, тогда самолеты Фушиды следует послать для его уничтожения. Если авианосца рядом не окажется, по каналу надо будет нанести третий удар. Kido Butai не для того преодолел 9000 миль, чтобы потерпеть неудачу с парой ворот в шлюзы.

Уверенность Кусаки восстановила решимость Нагумо. Он согласился со своим начальником штаба. К несчастью, их беседа заняла около десяти минут, а эти десять минут могли оказаться самыми важными в славной, но такой короткой карьере Kido Butai.

«Уосп» и «Саратога» развернули свои самолеты вскоре после 9.00. Из сражения у Мидуэя Флетчер сумел извлечь кое-какие уроки. Вперед он послал более медленные торпедные бомбардировщики. Они оттянут на себя заслон истребителей, которым придется спуститься к поверхности моря, таким образом, шансы пикирующих бомбардировщиков будут максимально усилены.

Флетчеру было известно, что он уступает в численности авианосцев и самолетов в соотношении один к двум, но он также знал и о том, что эффект неожиданности был на его стороне. На этот раз у него не было и тени той ложной самоуверенности, которая была присуща американцам накануне сражения у Мидуэя. Экипажи знали, что нужно делать, знали, что сражение будет чрезвычайно тяжелым, и были полны решимости выполнить свою задачу любой ценой.

К 10.55 взлетные палубы четырех японских авианосцев были почти полностью заполнены самолетами, начиненными высоковзрывчатыми боезарядами. В этот момент с запада было замечено приближение свежих эскадрилий самолетов противника. На этот раз их было больше. Откуда брались все эти самолеты? В умах японских моряков промелькнули тревожные мысли.

Американские торпедные самолеты рвались к японским авианосцам сквозь яростный заградительный огонь японских зениток и хищно снующих вокруг истребителей «Зеро». Один за другим они снижались под одобрительное ворчание Нагумо, одобрявшего их безрассудную храбрость. «Сегодня американцы должны ощущать безнадежность», — произнес более прозаичный Кусака. Нагумо не ответил. Возможно, им овладело дурное предчувствие. Торпедным бомбардировщикам удалось рассеять его корабли и вынудить истребители «Зеро» спуститься к самой воде. Нагумо взглянул вверх, как раз в тот момент, когда первые американские пикирующие бомбардировщики показались на фоне сияющего солнца. Приближалась карающая рука Немезиды. Было 11.10.

500– и 800-фунтовые бомбы обрушились на взлетные палубы всех четырех авианосцев, оставляя огромные зияющие дыры и вызывая пожары. Горючее и снаряды готовых к вылету самолетов воспламенились. Японские пожарные не смогли справиться со стремительно распространявшимся огнем. Горящие моряки корчились в агонии среди обугленных трупов своих товарищей.

Несколько бомб насквозь прошили взлетные палубы, чтобы взорваться на нижних ангарных палубах. Они стали причиной многочисленных взрывов по мере того, как огонь распространился до складов бомб и торпед. Горючее воспламенилось, растекаясь горящими ручьями по палубам накренившихся авианосцев.

Ни один из японских авианосцев не был поражен торпедами и ни один не получил пробоины ниже ватерлинии, но к 14.00 только на «Шокаку» двигатели и руль еще продолжали находиться в рабочем состоянии. Только этот авианосец к концу дня оставался на плаву. Горящий корпус этого знаменитого авианосца был потоплен его собственным эскортом эсминцев на следующее утро.

Нагумо и Кусака покинули борт горящего «Акаги» через 30 минут после начала атаки. С мостика линкора «Кирисима» они наблюдали за горящими авианосцами Kido Butai. Перл-Харбор, Цейлон, Мидуэй, Калифорния — все это было славным началом. Но теперь время, когда их слава была в зените, удача им изменила. Их солнце неудержимо покатилось к закату. Восходящему солнцу не суждено было взойти вновь.

Глава 11 Танки в трех милях от Иерусалима

В течение последней недели июля и двух первых недель августа группа армий «Юг» генерал-фельдмаршала Рундштедта продвигалась в южном направлении. Она оставила за собой 400 миль открытого пространства, разделявшего реку Дон и Кавказские горы. 11-я армия пересекла Керченский пролив и оказалась на Кубани. Теперь она с боями прокладывала себе путь к побережью Черного моря. На левом фланге 11-й армии еще более мощная 17-я армия шла вслед за танками Клейста, в направлении северной оконечности горной дороги, ведущей к Сухуми. В центре, вдоль главной дороги и железнодорожных путей, 1-я и 2-я танковые армии двигались на юг, в направлении Военно-Грузинской дороги и Каспийского побережья.

Поскольку все эти перемещения охватывали огромные пространства, постоянно возникали проблемы со снабжением, но германское наступление продолжалось в соответствии с заданным ему импульсом. Через сухую степь, через поля колосившейся пшеницы и подсолнухов в рост человека, в направлении далеких облаков, висящих над покрытой снегом вершиной Эльбруса, германский поток катился вперед, оставляя за собой привычный след из выжженных деревень, разлагающихся трупов и машин, которых было слишком много для одной плохой дороги.

Немецкое Верховное командование полагало, что на Кавказе было задействовано 20 русских дивизий, но пока мало что подтверждало такое предположение. Небольшие группы солдат и танков Красной Армии оказывали противодействие передовым танковым частям немцев на всех сложных речных переправах, но стоило немцам захватить плацдармы на южных берегах рек, они исчезали в южном направлении. В Лётцене полагали, что Красная Армия остановится, чтобы закрыть проходы к горным перевалам. Пока же все проблемы были связаны с обеспечением армии — вода, обслуживание машин, вечная нехватка горючего.

Последнюю проблему не удалось решить с помощью захвата нефтяных месторождений Майкопа и Грозного 2 и 12 августа соответственно. И там и там нефтедобывающие станции были выведены из строя отступавшими частями Красной Армии. Нефтяные хранилища были взорваны, а все необходимое заводское оборудование своевременно вывезено. Потребовалось бы несколько месяцев, прежде чем снова удалось бы получить из-под земли драгоценную черную жидкость. Но для этого германской сети снабжения пришлось бы выдерживать дополнительную нагрузку, связанную с подвозом необходимого оборудования.

Все это хорошо понимали в Куйбышеве. Уже были сделаны все необходимые приготовления для того, чтобы вывести из строя Бакинские нефтяные месторождения. Если, как теперь опасались, Красной Армии не удастся удержать линию Кавказских гор, на другой их стороне немцы обнаружат недействующие нефтяные колодцы.

Кавказ был только одним из трех фронтов, на которых Советский Союз сражался за свое существование. Нападение японцев на Дальнем Востоке, хотя и не было неожиданным, но все же произвело угнетающее впечатление. Относительная легкость, с которой Рокоссовскому удалось отбросить захватчиков к монгольской границе, воодушевляла, но то, что Владивосток оказался отрезанным в тот момент, когда объем американской помощи, идущей через этот порт, стремительно возрастал, было тяжелым ударом. Как бы ни развивалась война на Дальнем Востоке, она связывала 20 дивизий Красной Армии.

Эти 20 дивизий могли бы быть успешно использованы на третьем решающем фронте, проходившем в 40 милях южнее от Вологды. После окончательного падения Ярославля в середине июля 3-я танковая и 16-я армии пытались достигнуть этого важного железнодорожного узла. 24 июля штурм сильных позиций Красной Армии на Даниловском гребне шел успешно, но в последующие недели немцам удалось лишь незначительно продвинуться. Теперь этот фронт притягивал к себе основное внимание германского и советского Главного командования. С обеих сторон в дело вводились драгоценные резервы, в результате чего ставки повышались без существенного изменения баланса сил.

Пока это не стало еще очевидным, но опасная игра, связанная с продвижением к югу от Вологды, была более рискованной для немцев. Ядро бронетанковых войск было связано теперь на этом участке и на далеком Кавказе, но длинная линия фронта от Горького до Сталинграда оказалась укомплектованной почти исключительно пехотными формированиями. Это не представляло опасности лишь до тех пор, пока Красная Армия не располагала бронетанковыми резервами.

Но этот резерв уже создавался. Советская промышленность, преодолев все проблемы, связанные с обширной программой эвакуации заводов, смогла наконец заработать на полную мощность. С запущенных на Урале и в Сибири линий стали стабильно поступать новые танки и самолеты. В Куйбышеве это было воспринято, как вытянутая из колоды козырная карта. Несмотря на возможное падение Кавказа, этот козырь уже мог быть там разыгран. Пока Гота можно было сдерживать к югу от Вологды в течение еще двух или трех месяцев, затем длинные зимние ночи позволят возобновить Арктические конвои и смягчить ситуацию с поставкой наиболее необходимых вещей и продовольствия. А затем, возможно, удастся использовать преимущество, связанное с растянутостью немецкой линии фронта, протянувшейся от Горького до юга.

В Вольфшанце такие варианты возможного развития событий не принимались во внимание. Победа Германии здесь продолжала считаться чем-то само собой разумеющимся. Конечно, Гальдер начинал уже беспокоиться, а Гитлер становился все более и более раздраженным по поводу того, что на эту неизбежную победу приходилось тратить столько времени. К середине августа Вологда уже не представлялась в качестве досадной помехи или недоразумения. Она стала символом расстройства всех германских планов.

Это ощущение было усилено в течение третьей недели августа, когда русские войска оказали упорное сопротивление в районе Орджоникидзе, на северном участке Военно-Грузинской дороги. К 19 августа танки Клейста, которые в течение пяти дней бились своей броней об оборонительную стену противника, сумели пробить в этой стене лишь небольшую выбоину. Гитлер, находившийся на расстоянии тысяч миль в своем лесном логове, рвал и метал, в ярости бросаясь на мебель. Гальдер, которому удалось сохранить больше здравого смысла, начал всерьез задумываться о неприятной перспективе еще одной военной зимы.

В первую неделю августа Роммель наконец навел переправу и форсировал Суэцкий канал. Южноафриканские боевые группы отступили через Синай в организованном порядке, и вся мощь танковой армии «Азия» двинулась следом за ними вдоль побережья и дорог Бир-Джифджафы. Британские взлетные полосы аэродромов Джебел-Либни, Бир-Род-Салим и Эль-Ариш были отремонтированы и расширены для обеспечения Роммелю поддержки люфтваффе. Германская служба снабжения приступила к выполнению труднейшей задачи по доставке необходимого снаряжения и продовольствия через 80 миль пустыни. К 16 августа Роммель почувствовал, что готов к атаке.

Британцы окопались за обширными минными полями на двух главных дорогах, ведущих в Палестину. Новозеландская и 1-я бронетанковая дивизии должны были удерживать узкое ущелье Джиради и жизненно важный перекресток Рафах, расположенный в 10 милях к востоку. 50-я и 2-я бронетанковая дивизии были развернуты на узком проходе Умм-Катеф на внутреннем маршруте. Южноафриканцы и необстрелянная 44-я дивизия находились в резерве. Монтгомери был настроен решительно, собираясь сражаться с немцами за каждый дюйм. «У него не больше дивизий, чем у нас, — говорил он своим дивизионным командирам. — Давайте ударим его за шестерых!»

Ранним утром 17 августа 20-я танковая дивизия безуспешно пыталась прорваться к перевалу Джиради. Только нескольк танков смогли прорваться сквозь оборонительный огонь новозеландцев, но и они были уничтожены «Грандами» 1-й бронетанковой дивизии. Роммель понял, что ему предстоит преодолевать одну оборонительную позицию за другой, и этим же днем спешившаяся 14-я моторизованная дивизия приступила к выполнению этой задачи. В ходе многочисленных рукопашных стычек обе стороны понесли тяжелые потери.

На внутреннем маршруте немцам удалось продвинуться чуть дальше. Танки 7-й танковой дивизии, совершившие фронтальную атаку на оборонительные сооружения Умм-Катефа, наткнулись на минные поля и отступили. Попытка Крювеля обойти эту позицию, продвинув 15-ю танковую дивизию по дороге Эль-Хусейма, была ближе к успеху. Немецкие танки были остановлены только благодаря противодействию 4-й бронетанковой бригады и своевременному подходу Южноафриканской бригады.

Для немцев оказалось затруднительным действовать без открытого пустынного фланга. По крайней мере Монтгомери был совершенно уверен в этом. Но, к сожалению для британцев, немецкий командующий уже находился в воздухе, в своем разведывательном «Шторьхе», и исследовал местность, пытаясь найти выход из этой дилеммы. Выход был найден. В ночь на 20 августа 15-я танковая дивизия медленно двинулась вдоль пересохшего дна Вади-Хереидин, которое британское командование посчитало непроходимым, а затем повернула на север, на мягкий пласт оборонительного комплекса, расположенного на Рафахском перекрестке. Утром в южных дюнах перекрестка началось беспорядочное танковое сражение, и, несмотря на то, что 1-й бронетанковой дивизии удалось нанести 15-й танковой дивизии немцев тяжелые потери, она была отброшена в направлении города Рафах. Это позволило Крювелю повести боевую группу на северо-запад через Кфар-Шан к восточному выходу ущелья Джиради. Теперь 4-я и 5-я новозеландские бригады оказались зажатыми между танками Крювеля и возобновившей наступление с запада 14-й моторизованной дивизии. Прошло несколько ужасных часов до наступления ночи, которая дала новозеландцам возможность прорваться на восток вдоль береговой линии.

Северный фланг британских позиций был разрушен. Хорошо понимая это, Монтгомери ввел в дело резервную 44-ю дивизию в качестве временного прикрытия между Рафахом и Хан-Юнисом. Но худшее было впереди. Танковый полк 7-й танковой дивизии был проведен вдоль Вади-Хереидин тягачами 15-й танковой дивизии и, достигнув границы Палестины, повернул на юг в направлении Эль-Айа, находившейся в 15 милях за британской позицией у Умм-Катеф. Это был один из лучших маневров Роммеля. Классический пример двойного охвата, проведенного с броском в центре. Оно почти принесло свои плоды. К несчастью для Роммеля, дивизия «Ариэте» оказалась неспособной выполнить задачу по окончательному окружению противника. Наступавшие по дороге Эль-Хусейма легковооруженные итальянские танки были жестоко потрепаны тяжелыми «Грантами» и «Шерманами». Пока южноафриканцы оказывали упорное сопротивление 7-й танковой дивизии, наступавшей на дороге Эль-Айа, 50-я и 2-я бронетанковые дивизии покинули Умм-Катеф и откатились на восток, в безопасное место. Роммелю оставалось только проклинать дивизию «Ариэте», из-за которой он лишился 21-й танковой дивизии: «Кому в конце концов нужны эти союзники?!»

Для успешных действий Красной Армии была необходима некоторая поддержка. Фельдмаршал Рундштедт, пытаясь преодолеть тупиковую ситуацию на Кавказе, позаимствовал у Клейста один из танковых корпусов Гудериана. Эти дополнительные дивизии полностью изменили ситуацию. После дневного сражения за небольшую горную деревушку Казбеги мотопехота и самолеты «Штука» смогли наконец расчистить для танков дорогу через верхнюю долину Терека. К вечеру 20 августа 9-я танковая дивизия смогла войти на Крестовый перевал. На следующее утро танки устремились вниз к центру Грузии. От Тбилиси их отделяло только шестьдесят миль.

За 4 дня до этих событий 17-я армия захватила порт Сухуми, зажав две советские армии между собой и 11-й армией, наступавшей к Черноморскому побережью. На другом германском фланге передовые части Гудериана также смогли продвинуться достаточно далеко, достигнув 20 августа Кубы, расположенной в сотне миль от Баку.

Теперь, думал фюрер, наступил момент для того, чтобы сделать ловкий ход. Утром 21 августа, когда экипажи 9-й танковой дивизии играли в снежки на горных высотах, воздушно-десантные войска Штудента, отдохнувшие после своего триумфа на Мальте, были подняты в воздух с аэродромов в районе Грозного. Перед ними стояла задача захватить обильные нефтяные месторождения Баку неповрежденными.

Эта операция под кодовым названием «Черное золото» была плохо разработана и плохо подготовлена. Все было сделано в спешке. Разведывательные данные по особенностям местности и силе находившихся на этом участке частей Красной Армии совершенно не соответствовали действительности. Офицеры и солдаты десантных войск не получили подробные инструкции. Военно-транспортные самолеты были лишены достаточной поддержки истребителей. 4-й воздушный флот был полностью задействован в районе Военно-Грузинской дороги. Шту-дент пытался доказать, что операция будет самоубийством, но все было напрасно. Гитлер был не в настроении выслушивать его аргументы. «Рейх не сможет обойтись без бакинской нефти», — заявил он командующему воздушно-десантными войсками. Немцы не могли позволить местному азербайджанскому населению защитить основной источник их богатства. Они также не могли рисковать, поскольку Гудериан может прибыть на место слишком поздно, чтобы предотвратить разрушение жизненно важных установок. Ситуация в Майкопе и Грозном больше не должна повториться. Гитлер настаивал на необходимости эффекта неожиданности. Для тщательной подготовки времени уже не оставалось, да в ней и не было особой необходимости. В Баку располагалась всего горстка русских батальонов. А Гудериану для того, чтобы прибыть на место, потребуется самое большее 36 часов. Все, что остается сделать людям Штудента, — это приземлиться, не сломав себе ноги, а затем расставить караулы вокруг самых крупных нефтедобывающих вышек. Что плохого могло произойти во время выполнения этой операции?

Однако все во время этой операции пошло плохо. В Баку оказалось 4 дивизии 9-й советской армии. Еще три дивизии преграждали Гудериану путь у Кильязи, в 50 милях к северу. До подхода танков должно было пройти 4 дня.

Это были четыре долгих дня. Парашютисты Штудента, сброшенные со своих Ju.52 на полуостров Асферон, видели под собой панораму взрывавшихся нефтяных установок. Командовавший Закавказским фронтом генерал Тюленев отдал приказ об уничтожении установок еще на рассвете этого дня.

У парашютистов не осталось шансов на то, чтобы хоть как-то помешать процессу уничтожения. Сразу после приземления они были атакованы пехотой и танками Красной Армии. Выброска десанта не получилась сконцентрированной, и вскоре отдельные изолированные группы германских парашютистов различной численности вынуждены были сражаться за свою жизнь против имевшего численное превосходство противника.

Следующий день принес некоторое облегчение. Националистические демонстрации внутри города стремительно переросли в полномасштабное азербайджанское восстание. Красной Армии теперь хватало забот и без немецких парашютистов. Но войска Штудента уже никогда не могли стать прежними. К тому времени, когда вечером 23 августа танки Гудериана прибыли к месту событий, парашютисты потеряли 40 процентов личного состава. Остатки воздушно-десантных частей, понесших большие потери на Кипре в мае 1943 года, были добиты в окрестностях Баку.

Гнев Гитлера по поводу провала операции «Черное золото» был слегка смягчен триумфальным въездом Клейста в Тбилиси 23 августа. Красная Армия уже оставила город. Отчасти благодаря действиям грузинских националистов, отчасти из-за угрозы подхода германских войск. Сотрудники НКВД гроздями висели на фонарных столбах на улице Пушкина.

Оставив позади эти «праздничные» сцены, 3-й танковый корпус повернул на запад в направлении Черноморского побережья, а 48-й танковый корпус — на восток в направлении долины Куры. 26 августа, в 16.30, у Евлах 48-й танковый корпус встретился с передовыми подразделениями 46-го танкового корпуса Гудериана. Кавказ был полностью завоеван. Единственным портом Черного моря, который все еще оставался в руках Красной Армии, был Батуми, расположенный рядом с турецкой границей. Этот город будет захвачен всего через несколько дней.

Теперь, по мысли Гитлера, для турок пришло время для того, чтобы хорошенько задуматься. 27 августа он обратился с последним предложением к медлительным руководителям в Анкаре. Если Турция присоединится к странам «оси», ей будут возвращены отнятые у нее союзниками в 1920-х годах территории — Армения и Мосул. Если нет… тогда Гитлер не ручается за последствия, но вряд ли они будут приятными для Анкары.

Это был поздний вечер 28 августа. Бывший канцлер Германии и нынешний посол в Турции Франц фон Папен сидел у кабинета Исмета Иненю в президентском дворце Анкары. Он ждал уже некоторое время, прислушиваясь к приглушенным звукам спора, разгоревшегося по ту сторону закрытой двери.

В 10.35 вечера дверь распахнулась и из нее вышли начальник штаба армии Февзи Чакмак и его помощник Азим Гундуз. Первый улыбался, губы второго были плотно сжаты, а лицо хранило мрачное выражение. Фон Папен почувствовал облегчение. Турки присоединятся к военным действиям!

Посла пригласили в роскошный кабинет Иненю. Президент выглядел изможденным. Очевидно, его аргументы, как и аргументы поддерживавшего его Гундуза, не произвели впечатления на Чакмака. Фон Папен хотел бы узнать, чем начальнику штаба удалось запугать своего президента. Отставкой или чем-то еще? Хотя и отставки было бы достаточно.

Иненю жестом указал фон Папену на стул, стоявший напротив его стола. «Сегодня в полночь мы объявим войну Советскому Союзу, — сказал он. — Это произойдет через час и двадцать минут, — добавил он, посмотрев на свои серебряные карманные часы. — Без сомнения, не пройдет и нескольких часов, как англичане и американцы объявят войну нам».

Иненю посмотрел в окно. Фон Папен думал о том, почему ему никогда не удавалось свыкнуться с мыслью, что турок может иметь при себе серебряные карманные часы. «Вам не придется сожалеть по поводу этого решения, — сказал он. — Турция сумеет восстановить свою былую славу. В…» Иненю перебил его: «Меня не интересует былая слава, — сказал он по-немецки. — И я искренне надеюсь, что нам не придется сожалеть по поводу этого решения. Вы говорили с Чакмаком? Вам известно, какое оружие нам необходимо и как скоро оно нам понадобится?»

«Оружие начнет прибывать в течение следующих двух недель, — ответил фон Папен. — Я получил личные подтверждения этому от фюрера».

«Пусть тогда все так и будет, — сказал Иненю. — Завтра утром, когда прибудет ваш новый военный атташе, мы снова увидимся».

Германский посол вышел. Иненю развернул свое кресло к большому окну и взглянул на утонувшую в сумерках столицу новой Турции, построенной его другом Ататюрком. Выбор сделан. Обратного пути уже нет. Целыми неделями он ожидал знака, хоть какой-нибудь победы союзников, хоть чего-нибудь, чем можно было бы убедить его народ в том, что союзники победят в этой войне. Он и сейчас продолжал верить в это. Но знака не было.

Глядя, как гаснут последние огни над Анкарой, Иненю не знал, что в этот момент на другой половине земного шара первый обреченный авианосец Kido Butai медленно погружается в тропические воды у берегов Панамы.

На следующее утро в Багдаде, находившемся на расстоянии 800 миль на юго-восток, генерал Александер и Р. Дж. Кейси пили свой утренний кофе на веранде виллы последнего. Принимая во внимание сложившуюся ситуацию, утреннее сообщение, пришедшее из штаба 8-й армии, было весьма обнадеживающим. Потери, понесенные в ходе приграничных сражений, были невелики, и боевой дух войск, по свидетельству всегда оптимистичного Монтгомери, продолжал оставаться на высоком уровне. Они понимали, что смогли нанести Роммелю несколько чувствительных ударов, а усиливающееся преимущество летчиков Королевских ВВС в небе Палестины еще больше способствовало укреплению боевого духа. В следующий раз они сумеют остановить Роммеля раз и навсегда. Триумфального въезда немцев в Иерусалим не будет.

Александер воспринимал оптимизм Монти с известной долей скептицизма, но он располагал и другими доказательствами. Отчеты маршала авиации Теддера подтверждали утверждения о нараставшей мощи Королевских ВВС. В них же отмечались те трудности, с которыми приходилось сталкиваться летчикам люфтваффе, действовавшим со своих временных баз на Синае, для обеспечения приемлемого уровня защиты для танковой армии Роммеля. По-видимому, днем накануне одна из германских танковых дивизий была серьезно потрепана с воздуха на дороге Биршеба — Хеброн. Возможно, сейчас еще преждевременно делать далекоидущие выводы, говорил Александер Кейси, но, кажется, «самое худшее уже позади».

Кейси надеялся на это. Он говорил генералу о том, что, как и ожидалось, политическая ситуация складывается благоприятно и есть надежды на ее дальнейшее улучшение. Длинный перерыв между захватом Роммелем Египта и его наступлением на Палестину в большей степени пошел на пользу британской стороне. Немцы и итальянцы находили время для раздоров по каждому поводу, а слабая египетская экономика продолжала разрушаться. «Египтяне очень быстро освободятся от своих иллюзий, — говорил Кейси. — У нас даже имеются неподтвержденные сообщения о вооруженных столкновениях между группой офицеров-добровольцев и итальянской военной полицией».

Министр оживился при этом сообщении. «Самое важное заключается не в том, что египтяне осознают, что Фарук и Али Махер являются марионетками «оси», но то, что это станет ясно и арабам в Палестине, Сирии и Ираке. Сейчас большинство тех из них, кто сохранил здравый смысл, отчетливо понимают противоречивость ситуации, когда за перспективу освобождения приходится прислуживать Германии. В настоящий момент они выжидают, в какую сторону подует ветер. Если нам удастся остановить Роммеля недалеко от Иерусалима, тогда, я полагаю, большинство арабских лидеров будут сохранять нейтралитет. Конечно, кучка фанатиков может подстрелить какого-нибудь британского солдата и взорвать какое-нибудь здание, но те из них, кто решает дела, будут сидеть тихо и стараться извлечь максимальную пользу из этой ситуации. Естественно, мы предложим им все, что сможем, — неопределенные обещания плебисцита в Палестине, полную независимость всем и каждому по окончании войны.

Нам повезло, что иракский мятеж произошел в прошлом, а не в этом году и что у нас была возможность устранить с пути все опасные персонажи. Нури-эс-Саид останется с нами вопреки всем трудностям. Он пользуется популярностью среди всех, кроме иракской армии. Мы должны разоружить их. Так же обстоит дело и с шахом Ирана. Он будет делать все, что мы ему скажем, до тех пор, пока немцы не появятся перед его дворцом в Тегеране. Единственными лидерами, которые вышли сухими из воды в прошлом году, остаются Рашид Али и муфтий. Муфтий сейчас в Египте и у него большие проблемы с итальянцами. Рашид Али, насколько нам известно, сейчас находится на Кавказе с тремястами арабскими добровольцами, но немцы будут держать его на коротком поводке. Складывается впечатление, что он и муфтий находятся сейчас не в лучших отношениях. Теперь, когда турки вступили в войну, у немцев будет гораздо больше проблем, хотя они еще не совсем осознают это. Турки захотят оторвать Армению от России, а немцы, без сомнения, посулили им и регион Мосула. Они и нас просили об этом, но мы отказали. И мы имеем доказательства, которые можно предъявить иракцам. Видимо, немцы не понимают, что, имея Турцию в качестве союзника, они не могут рассчитывать на поддержку арабов. Это относится и к Азербайджану. Кажется, они принимают идею независимой Азербайджанской республики — марионеточной, конечно, — не задумываясь о том, как это будет воспринято в Тегеране. В течение многих лет Персидский Азербайджан страстно стремится к своей независимости, а шаху это известно слишком хорошо. Немцы, которые очень много рассуждают о силе национализма, мало что знают о его значении за пределами Германии. Свою политику на Ближнем Востоке они превратили в сплошную неразбериху».

Александер выслушал Кейси с большим интересом. Хотя ему было уже около пятидесяти одного года, он был одним из тех солдат нового типа, которые верили в важность политического измерения в ходе военных действий. Если немцы и в самом деле, как утверждает Кейси, проиграли политическое сражение за Ближний Восток, тогда решить военные задачи британцам будет значительно легче. Об оптимизме Монтгомери уже говорилось. На севере, как докладывали Александеру, ситуация выглядела более обнадеживающей. Вероятно, передовые части немцев смогут пересечь русскую границу в течение следующих нескольких дней, но британские войска, которые готовятся к встрече с ними, будет не так-то просто отмахнуть в сторону. Маловероятно, что немцы смогут перебросить через границу более четырех танковых дивизий. Они находились вдали от своих баз, уже более четырех месяцев они принимали участие в боевых действиях, а проблемы с их снабжением станут почти неразрешимыми. И территория для немцев была неблагоприятная.

В такой горной стране танки окажутся привязанными к дорогам, а дороги там были опасные. Чтобы остановить немцев, были развернуты пять пехотных дивизий и три бронетанковых бригады, и Александер сильно рассчитывал на то, что они сумеют справиться с возложенной на них задачей.

На этой оптимистической ноте беседа была прервана телефонным звонком. Кейси вышел к аппарату, чтобы через несколько минут появиться с широкой улыбкой на лице. «Янки разгромили японцев у Панамы. Они потопили четыре авианосца. Вот это я называю хорошими новостями!»

Новости, которые достигли фельдмаршала Роммеля в Хеброне, были не такими приятными. В ближайшем будущем ожидалось прибытие высокопоставленного офицера СС для обсуждения с ним «германской политики на оккупированной Палестине». Это не предвещало ничего хорошего. От Балка и других офицеров, служивших в России, Роммель уже наслушался страшных историй о деятельности СС на оккупированных восточных территориях. Ему не очень хотелось узнать об этом больше. Еще меньше ему хотелось, чтобы такая «деятельность» осуществлялась на его территории. Усилием воли фельдмаршал заставил себя переменить ход мыслей и стал думать о предстоящем сражении.

Оно должно было стать решающим. На границе британцам удалось ускользнуть из его ловушки, но на этот раз им не уйти. Если он сможет пробить их новую и поспешно созданную оборонительную линию, тогда он уверен, что 8-я армия будет разбита на части. Дорога на Иерусалим будет открыта. Тогда через несколько дней танки смогут пересечь Иордан и будут за пределами этой страны на пути к Ираку. Палестина в качестве поля боя не очень устраивала Роммеля. «Кажется странным видеть имя Бетлехема на дивизионном приказе», — писал он Люси. Он предпочел бы находиться в Ираке. Пусть СС пытается догнать его там!

В ранние часы следующего утра Уинстон Черчилль сидел у догорающего огня в своей шахматной спальне, погрузившись в раздумья. Он знал, что в течение нескольких дней должно решиться одно очень важное дело. Может быть, решится исход войны, и, безусловно, решится его собственное политическое будущее.

После разгрома в Египте он сумел одержать победу в палате общин по вопросу доверия его кабинета только с преимуществом в 44 голоса. Такое патетическое большинство — это не большинство в целом. Все же даже эти голоса в целом преувеличили его популярность в стране. Он думал об отставке. Но в пользу кого? Идеи никогда не справится с такой ответственностью и сам знает об этом не хуже Черчилля. Остается только Криппс, который страстно стремится к власти. Он умный человек, но не является национальным лидером. Нет, он не может уйти в отставку в пользу Криппса.

Да и, кроме того, что другое мог бы сделать Криппс или кто-то там еще? Некоторые из его критиков обвиняют его в том, что он слишком часто вмешивается в военные проблемы. Другие упрекают его в том, что он мало вмешивается в них. Некоторые говорят, что он не понимает, что это народная война, а не Викторианская война, которую ведут высшие классы и послушное им пушечное мясо. Но не говорил ли он для народа в 1940 году, когда никто другой не смог сделать это?

Это было удачей, что Египет пал так быстро. Не оставалось времени для того, чтобы перевести дыхание, а критикам не осталось времени для того, чтобы сделать вывод об отставке. Ему было жаль Окинлека, который, как он знал, сделал все, что мог. Таковы были законы мира. В руководстве 8-й армии необходима была свежая кровь, и если на смену ему шел Монтгомери, Окинлек первым зааплодировал бы этому. В течение следующих нескольких дней все должно было решиться. Если Иерусалим падет, тогда Монтгомери будет отстранен от должности. А так оно, скорее всего, и будет.

В миллионе миль от тихой спальни передовые части турецкой армии пересекали советскую границу в районе Ленинакана, Еревана и Батуми. Только в Батуми они столкнулись с серьезным сопротивлением, которое было оказано в основном моряками Черноморского флота.

Сам флот находился в море. Угроза захвата Батуми немецко-турецкими войсками могла лишить их последнего порта, а ускользнуть из Черного моря через контролируемые турками Дарданеллы не представлялось возможным. Вскоре после рассвета, 29 августа, истощенные экипажи одного старого линкора, пяти крейсеров и пятнадцати эсминцев зажгли шнуры, ведущие к зарядам, которые должны были послать все эти корабли на дно. Пока они плыли на своих моторных торпедных катерах на юг в направлении Трапезунда — турецкое гостеприимство было предпочтительней германского, — советские моряки видели, как корабль за кораблем взрывались, охваченные столбами пламени. Это был исторический момент. Новый рекорд тоннажа кораблей, потопленных за один час.

На протяжении последней недели августа обе армии в Палестине лихорадочно готовились к возобновлению сражения. 8-я армия удерживала протянувшуюся с востока на запад «линию» — на самом деле представлявшую собой серию закрытых позиций, установленных на дорогах, ведущих с севера на юг — в 500 милях к югу от дороги Яффа — Иерусалим. Эта «линия» была выбрана удачно. Дорога, проходившая позади этой линии, давала войскам возможность перемещаться с одного края на другой. Дороги, проходившие через эту линию, были немногочисленны и расстояние между ними было велико. На восточном участке местность была чрезвычайно неудобная для боевых действий с помощью танков, в которых немцы имели преимущество.

Три бронетанковые бригады были развернуты вдоль дороги, ведущей с востока на запад, вокруг Рамле, Латруна и окрестностей Иерусалима. Четвертая расположилась на дороге, ведущей из Иерусалима на Хеброн, южнее Бефлехема. Пехотные формирования находились далеко впереди. Они окопались на дорогах, ведущих с севера на юг, проходимых для германской бронетехники.

Роммель хотел атаковать так быстро, насколько он мог, даже если его армия и была далека от готовности. Они испытывали серьезную нехватку в горючем, а на ходу в танковой армии имелось только 335 танков, 85 из которых были итальянскими. Байерлейн указал, что остальные 70 должны будут пройти через мобильные ремонтные мастерские ко второй неделе сентября, и уговаривал фельдмаршала подождать. Но Роммель, подгоняемый обоими своими начальниками из Лётцена и собственным желанием не дать британцам времени на передышку, ответил отказом. Танковая армия должна была атаковать на рассвете последнего дня месяца.

Необходимость поспешить также повлияла и на его стратегию. Разумно было бы сконцентрировать усилия на очистке ливанского побережья и добиться, таким образом, возможности получать снабжение с моря. Но Роммель посчитал, что это может занять слишком много времени. Он намеревался пробить британскую линию обороны в центре и пройти своими танками вокруг Иерусалима к британской линии снабжения из Иордана. Этот план мог гораздо быстрее привести к быстрому сокрушению англичан.

15-я танковая дивизия, в которой после сражения на Рафахском перекрестке осталось 55 танков, должна была вести наступление к береговой дороге совместно с дивизией «Ариэте». А 7-я танковая дивизия, без своего танкового полка, и подразделения 164-й дивизии должны были продвигаться на север в направлении Бефлехема по дороге Хеброн-Иерусалим. Обе эти атаки должны были по существу представлять собой отвлекающие маневры. Они должны были сковать британские войска на двух флангах, в то время как основные германские силы — 20-я танковая дивизия, танковый полк 7-й танковой дивизии и 14-я моторизованная дивизия — должны были нанести удар в центре. Им предстояло захватить старую Римскую дорогу на северо-востоке от Ашкелона, пересечь у Латруна главную дорогу из Яффы на Иерусалим и взобраться по холмистой дороге на Рамаллах. Отсюда они смогли бы контролировать возвышенность над Иерусалимом и иметь хорошую позицию для того, чтобы перерезать британскую линию снабжения у Джерихо

Утром 31 августа танковые моторы заработали в очередной раз. Танки Балка повели основные силы на север, вдоль дороги к Латруну. У железнодорожного переезда Седжед им пришлось столкнуться с сопротивлением, оказанным подразделениями 44-й дивизии. Через час или около того тактическое мастерство германских танковых экипажей, действовавших при поддержке тяжелых «Штук», было выявлено, и дорога для танков была расчищена. На западе и востоке, на побережье и дорогах Бефлехема немцы также рвались вперед.

К началу дня Монтгомери понял, что основная угроза сложилась в центре. Он приказал двум бронетанковым бригадам 1-й бронетанковой дивизии поддержать 4-ю южноафриканскую дивизию у Латруна. К началу вечера подразделения шести дивизий вели бои за контроль над жизненно важным пересечением дорог у Латруна. На двух флангах не такие сильные германские атаки были отбиты без особого труда.

Сражение вокруг Латруна длилось всю ночь и продолжилось на следующий день, но немцам так и не удалось осуществить желаемый прорыв. Местность не позволяла осуществить обход с фланга. Королевские ВВС оказались достойным противником люфтваффе, если не сказать больше, а танки «Шерман», только недавно присланные в 1-ю бронетанковую дивизию — они были «позаимствованы» из американо-советской партии грузов у Басры, — успешно поражали немецкие танки.

Вечером 1 сентября Роммель решил изменить тактику. После наступления темноты он вывел с латрунского полигона 20-ю танковую дивизию и 14-ю моторизованную дивизию и отправил их в 50-мильный ночной марш. К рассвету они были готовы к наступлению на Хартувской дороге.

Около 7 часов утра беспорядочные сообщения об «атаках вражеских танков» стали поступать в штаб-квартиру Монтгомери от 6-й южноафриканской бригады, занимавшей позиции у Хартува. Спустя полчаса танки Балка отбросили южноафриканцев в сторону и стали приближаться к дороге Иерусалим — Яффа. К 8 часам утра они уже находились на дороге и наносили удар в центр британских позиций.

На короткий момент в штаб-квартире Монтгомери воцарилась паника. Немецкие танки поворачивали на восток в направлении Иерусалима! Но Роммель не изменил своей основной стратегии, и вскоре стало ясно, что немцы повернули на север, по гребню между Мале-Хамиша и Кастелем. К 11 часам Балк был в Бидду, а часом позже уже въезжал в деревню Неби-Самюэль. Справа от себя танковый генерал мог видеть простиравшийся под ним священный город.

В 12 милях к западу защитники Латруна почувствовали слабость германских войск, находившихся перед ними. Британская бронетехника стала теснить назад имевшие слабую поддержку танки 7-й танковой дивизии. Но эта обнадеживающая деятельность была вскоре остановлена, когда от Монтгомери поступили новые четко сформулированные приказы. Назревал перелом, но командующий 8-й армии и не думал обращаться в бегство. «Роммель подставил свою шею, — говорил он генералу Рамсдену. — Теперь мы свернем ему ее!»

В руках у Монтгомери был еще один козырь, о котором Окинлеку приходилось только мечтать. 1-я бронетанковая дивизия США, которую первоначально собирались отправить в Северо-Западную Африку, прибыла в Басру десять дней тому назад и теперь двигалась по дороге от Джерихо на Рамаллах.

Об этом Роммелю не было известно. Еще в течение нескольких часов он будет оставаться в неведении. Первый кризис этого дня наступил для него ровно в полдень, когда 14-я моторизованная дивизия, оставленная для того, чтобы удерживать у Абу-Гохаша открытую линию снабжения 20-й танковой дивизии, обнаружила, что с запада и востока ее атакуют британские танковые формирования. Роммель раздумывал над тем, отводить ли ему назад 20-ю танковую дивизию. Но так как он был совершенно не склонен отступать, то вместо этого решил укрепить 14-ю моторизованную дивизию. В качестве подкреплений с двух флангов германских войск были посланы танковый отряд 15-й танковой дивизии и стрелковый полк 7-й танковой дивизии. Это было неверное решение.

14-я моторизованная дивизия была атакована 2-й и 4-й бронетанковыми бригадами в составе свыше 150 танков. К 14.00 две британские бригады соединились на главной дороге, а немцы были оттеснены к северу. Теперь и 14-я моторизованная и 20-я танковая дивизии оказались отрезанными за британской «линией».

Это представляло серьезную угрозу для дивизии Бока, которая стремительно исчерпывала свой запас горючего. К 14.15 головные танки достигли пересечения дорог у Телль-эль-Фута, расположенного в трех милях от Иерусалима, чтобы натолкнуться на развернутую вдоль линии их наступления 22-ю бронетанковую бригаду. Завязалось яростное танковое сражение, в котором почти 120 танков обстреливали друг друга с близкого расстояния на холмистой местности, в стороне от дороги Иерусалим-Рамаллах. Поначалу германская дивизия, лучше поддерживаемая пехотой, стала брать верх. В 14.45 всегда оптимистичный Балк заверил Роммеля, что с наступлением ночи он уже будет в Иерусалиме.

Но через 15 минут Балк получил удар. На северной дороге, на расстоянии всего в милю, были замечены американские танки. Времени на отступление уже не оставалось. Балк мог рассчитывать только на то, что ему удастся развернуть половину своих войск, чтобы встретить эту новую угрозу. В 15.09 американские и немецкие танки в первый раз во Второй мировой войне обменялись выстрелами.

Это была неравная борьба. Хотя и более опытная, с точки зрения тактики, германская дивизия так сильно проигрывала в численности, что ее поражение было неизбежным. К 17.00 более 75 танков Балка были выведены из строя. Передовые части Роммеля были разорваны на части. В 10 милях к юго-западу те солдаты 14-й моторизованной дивизии, которые попали в ловушку к северу от контролируемой британцами главной дороги, бежали на юг, бросив свое тяжелое снаряжение. Танки 15-й танковой дивизии, спешившие к ним на помощь, были остановлены совместными усилиями южноафриканцев и Королевских ВВС в долине Элах, в том месте, где, по преданию, Давид поверг великана Голиафа. Если танковая армия «Азия» и не была полностью разбита, то была решительно остановлена. Этой осенью Роммель был уже не в состоянии достигнуть Ирака. Теперь все надежды немцев сконцентрировались на армии, выходившей на открытое пространство с Кавказа.

Несколькими днями раньше 2-я танковая армия Гудериана продолжила свою южную одиссею. 24-й танковый корпус продвигался к Каспийскому побережью. 46-й танковый корпус поднимался в горах к Табризу. Дороги не позволяли ввести в дело большее количество войск, и танковая армия Клейста была оставлена на Кавказе.

95 танков 24-го танкового корпуса продвигались медленно. 29 августа, преодолевая сопротивление отступавших частей Красной Армии, корпус пересек персидскую границу. Весь следующий день танки двигались вперед через увешанные приветственными флагами азербайджанские деревни. 31 августа они вошли в персидский район Гилана, прогромыхав между рисовыми полями и морем, в направлении Рашта. Приветствия здесь были не такими горячими, но и сопротивления оказано не было. 2 сентября, просидев предыдущий день в ожидании горючего, танки на первой скорости двинулись в степь, чтобы взобраться на Иранское плато. Они находились в 150 милях от Тегерана.

Более мощному 46-му танковому корпусу, который был усилен дивизией СС «Дас Рейх» и 25-й моторизованной дивизией, пришлось гораздо труднее. Подразделения 44-й советской армии подготовили хорошие позиции за рекой Араксес. Гудериану потребовалось два дня, чтобы выбить их оттуда. Только 1 сентября его наступающие подразделения вошли в Табриз, столицу азербайджанского сепаратизма, под звуки радостных приветствий.

Это был тот день, когда 20-я танковая дивизия была разбита у пересечения дорог Телль-эль-Фута, но высшее германское командование не сочло необходимым информировать об этом Гудериана. До него дошли только просьбы поспешить. Протесты командующего, который указывал на то, что танковые колонны выйдут из зоны, в которой им может быть оказана поддержка с воздуха, не произвели впечатления на его начальство в Пруссии. Гитлер заявил Гальдеру, что в Восточной Персии союзники не располагают достаточным количеством авиации. Очевидно, вся их авиация была сконцентрирована в Палестине. Этим-то и объяснялись все затруднения Роммеля. Было ясно, что долгом 2-й танковой армии является энергичное наступление, в ходе которого она должна будет оттянуть на себя британскую авиацию.

Барону Гейру фон Швеппенбургу, командовавшему 24-м танковым корпусом, было известно другое. 3 сентября его ведущая 3-я танковая дивизия должна была нанести удар по передовым позициям 2-й британской дивизии на дороге Решт-Казвин, южнее деревни Рудбар, в живописном ущелье, пересекаемом речкой Сафид-Руд. Обходного пути вокруг этой позиции не было, и когда передние танки германской колонны вступили в схватку с оборонявшимися войсками, длинный и неподвижный хвост этой колонны подвергся непрерывному обстрелу Королевской авиации. Самолеты, среди которых быта задействованы и «Ланкастеры» отряда бомбардировщиков, взлетали с новых аэродромов, находившихся на юго-востоке Персии. Для экипажей самолетов узкая и извилистая горная дорога оказалась не такой удобной целью по сравнению с теми, что поражались в сражении при Кельне, но присутствие самолетов само по себе оказало угнетающее влияние на немцев. Несколько раз падающие бомбы вызывали обвалы, которые заблокировали дорогу. Пока экипажи танков разгребали валуны, генерал Вильсон вел 23-ю бронетанковую бригаду из Занджана на помощь попавшей под жесткий прессинг британской пехоте. Немцам не удалось осуществить легкий прорыв на этом участке.

6 сентября другие корпуса Гудериана покинули Табриз и разъехались в двух различных направлениях. Понуждаемый Гитлером к осуществлению мощных наступлений в направлении Тегерана и Басры, генерал тем не менее решил проигнорировать персидскую столицу. 24-й танковый корпус уже и так находился в затруднительном положении, а британские и русские войска, противостоявшие 46-му танковому корпусу, заняли чрезвычайно сильные позиции в горах, к югу от Табриза. Гудериан решил отправить по этой дороге блокирующие войска, в то время как остальная часть корпуса должна была двинуться на запад и юг в направлении Ирака.

Таким образом, 25-я моторизованная дивизия и танковый отряд 18-й танковой дивизии были отправлены по Тегеранской дороге в качестве боевого пугала, в то время как сам Гудериан повел 2-ю и 18-ю танковые дивизии, дивизию «Дас Рейх» и 29-ю моторизованную дивизию по Миандувабской дороге, проходившей между озером Урмия и горой Саханд. Весь день 6 сентября танкишли вперед, не встречая сопротивления. Вероятно, кто-то из немцев указал, что где-то справа от них когда-то находился «Остров сокровищ», Шахи в озере Урмия. Там со множеством наложниц и несметными сокровищами был похоронен великий Хулагу Хан. Хулагу был внуком великого Чингисхана. Он захватил Багдад, завернул аббасидского халифа в ковер и затоптал его монгольскими лошадьми. Может быть, им удастся сделать то же самое с генералом Александером!

Гудериан сомневался в этом. С каждым днем Багдад казался все дальше от него. Дороги были ужасными, техника все время выходила из строя. Казалось, что самолеты Королевской авиации преследуют немцев везде. Его собственные войска, которые с мая прошли уже около ста пятидесяти миль, были изнурены. Единственная помощь, которую он получил из Растенбурга, заключалась в упреках, что он двигается слишком медленно.

Днем 7 сентября 29-я моторизованная дивизия достигла утонувшей в зарослях деревушки Миандуваб. Теперь предстояло принимать еще одно решение. Воздушная разведка заметила мощные пехотные формирования британцев, занимавших ущелья к югу отКерманшахской дороги. Игнорировать их было невозможно. Поэтому еще один блокирующий отряд был выделен для прикрытия фланга основного войска, двигавшегося на запад, к Ираку. 29-я моторизованная дивизия была оставлена сзади, чтобы удерживать Миандувабскую дорогу и ремонтировать разбитые машины.

Дивизия «Дас Рейх» пошла впереди. Иракская граница находилась всего в семидесяти пяти милях от извилистой «дороги». В ста милях от границы располагались Мосул и Киркук. Эти расстояния становились сюрреалистическими. Но после пересечения границы танки оказались бы на более удобной для их движения местности, в северо-восточной части плоской Месопотамской равнины.

Весь день 9 сентября танки громыхали по разбитой дороге через окруженные виноградниками курдские деревни, через страну сухих и пыльных холмов, расположенную к югу от озера Урмия. Теперь их в какой-то степени прикрывали эскадрильи люфтваффе, в спешном порядке размещенные в Табризе, но присутствие Королевской авиации не стало от этого менее ощутимым. В конце этого дня Гудериану сообщили, что британские бомбардировщики уничтожили мосты через Араксес на границе. Теперь у германского войска будет еще больше проблем со снабжением.

В 200 милях к востоку 24-й танковый корпус так и не смог продвинуться вперед. Фронтальная атака, осуществленная 8 сентября 3-й танковой и 10-й моторизованной дивизиями, была отбита. Гейр запросил поддержки люфтваффе, но получил ответ, что все имеющиеся в наличии самолеты обеспечивают прикрытие колонны Гудериана.

Ранним утром 10 сентября эта колонна приблизилась к иракской границе. 6-я индийская и 1-я польская дивизии удерживали гребень Ширакского ущелья. Попытка 2-й танковой дивизии прорвать оборону не увенчалась успехом. Все утро и весь день пехота СС пыталась пробить проход для танков. Сражение было жестоким, но не принесло решительного перевеса ни одной стороне. На какой-то момент путь оказался расчищен, и несколько немецких танков прорвались через узкое ущелье. Если бы они спустились с западного склона, перед ними открылась бы Месопотамская равнина, но танки были атакованы новыми «Шерманами» 8-й бронетанковой бригады и подверглись ударам с воздуха самолетами Королевской авиации. Сражение на гребне продолжалось всю ночь, и обе стороны понесли тяжелые потери. Но с рассветом в небе опять появились британские самолеты, поскольку эскадрильи, базировавшиеся в Арбиле, Киркуке и Мосуле, осуществляли круглосуточные вылеты, пытаясь уничтожить передовые подразделения немцев. К середине дня в 46-м танковом корпусе оставалось только двадцать два танка.

Пути к отступлению тоже не было. В 11.00 Гудериан получил сообщение, что в направлении Миандуваба по Керманшахской дороге осуществляет наступление британская бронетехника. Спустя три часа он узнал, что 29-я моторизованная дивизия, та самая знаменитая дивизия, которая шла впереди его наступления на Москву, оставила Миандуваб и в беспорядке отступает по дороге к Табризу. Этой осенью его войскам не суждено было купаться в Персидском заливе. Им не суждено было встретиться с Роммелем и завершить войну в 1942 году. В сентябре этой осени в горах, за 2000 миль от Берлина, «Великий план» больше не казался таким уж великим.

Попытка осуществить блицкриг в трансконтинентальном масштабе провалилась. Она просто обязана была провалиться. Так же, как национальный социализм был временной мерой для решения проблем капитализма тридцатых годов, так же и блицкриг никогда не был чем-то большим, чем временным решением военных проблем континентальной войны. Он мог работать только в течение ограниченного периода времени. Он мог осуществляться, как стало теперь очевидно, только на ограниченном пространстве. Чтобы уцелеть, танковый отряд должен был сохранять движение. Это была основная тактика. Она была справедлива и в отношении танков вермахта. Остановившийся танк был обречен. Уязвимый со всех точек местности, он должен был легко и быстро успевать поворачиваться во все стороны.

Нацистская Германия представляла собой яркий пример, когда экономические реалии были подчинены политической воле. Но, как бы ни была мощна сдерживающая рука, экономические реалии никогда не позволили бы сдержать себя соответствующим образом. Общество такого рода могло существовать только за счет своего экспансионизма, пожирая земли, труд и жизни других. Оно живет в соответствии с заданным ему импульсом, пока этот импульс не исчерпает себя, а затем начинает пожирать само себя. Такому обществу некуда идти.

Особенности нацизма также играют свою роль. Феодальный характер руководства — ограниченный, основанный на соперничестве, бесчеловечный — препятствует полному развитию военной промышленности, которая поддерживает экспансионистский импульс. Ему также суждено рано или поздно подавить инициативу своих только потенциальных оппонентов, полевых генералов. Ядовитый расизм, пустивший корни в самом сердце гитлеровского мировоззрения, неизбежно вел к тому, что нацистская Германия сможет только «завоевывать» себе друзей с помощью превосходящей военной силы. Германия ничего не могла предложить другим народам, и в конечном счете это было осознано даже теми, кто приветствовал или хотел приветствовать вермахт в качестве залога собственного освобождения.

К сентябрю 1942 года сопротивление нацистскому режиму стало расти по всей гитлеровской империи от Франции до Центральной России, от Норвегии до Палестины. Необходимость постоянно перезавоевывать каждую вновь захваченную территорию привела к дальнейшему ослаблению тех войск вермахта, которые противостояли возрастающей мощи наций антигитлеровской коалиции. Военного решения этой проблемы не существовало. Пока Германией правил национальный социализм, не существовало и политического решения этой проблемы. Нацистская Германия была разбита.

В сентябре 1942 года это было ясно лишь немногим. Атомная бомбардировка Штутгарта и Нюрнберга, переворот генералов, гражданская война армии СС — всему этому предстояло осуществиться в будущем, в ближайшие три года. Поражение нацистской Германии может быть прослежено до самых корней нацизма, а ход грядущих военных событий может быть прослежен от тех девяти сентябрьских дней 1942 года, когда казавшийся бесконечным поток танков был остановлен в окрестностях Иерусалима и на гребне горного ущелья близ границы между Ираком и Персией.

Эпилог

Когда над Токио занимался рассвет, флот адмирала Нагумо в силу неопровержимой логики продолжал движение. Остатки Kido Butai прошли уже почти 6000 миль после имевшей для японского флота катастрофические последствия схватки близ берегов Панамы. Теперь Kido Butai находился в 1500 милях к северу от Таити, на полпути от военно-морской базы Трук, расположенной на Каролинских островах.

Несмотря на относительную близость острова Гаугуин, адмирал Нагумо не думал об окаймленных зеленью и залитых солнцем пальмовых пляжах. Он продолжал думать о том, каким образом он станет объяснять Ямамото свое позорное поражение. Четыре авианосца, двести пятьдесят самолетов и почти столько же летчиков нашли себе могилу в океанских глубинах в те страшные часы 28 сентября, и Нагумо лучше других понимал, что восполнить эти потери будет невозможно. Кто же несет ответственность за все это? Он, Нагумо, несет ответственность. Более прагматичный адмирал Кусака уговорил его не совершать харакири, но теперь, когда экваториальные течения приближали его флот к родным берегам, Чуичи Нагумо не мог отделаться от ощущения, что прагматизм тоже имеет свои границы.

У Исоруку Ямамото, находившегося на борту «Ямато» в заливе Хиросимы, были и другие темы для размышления, помимо ответственности Нагумо за новую ситуацию. Он не без труда пытался убедить себя, что потеря четырех самых крупных авианосцев объединенного флота хотя и является тяжелым ударом, но не должна стать ударом решающим. «Хию», «Рюйо» и «Юню» уже плыли в юго-западную часть Тихого океана, чтобы принять участие в операциях на Самоа и Фиджи. «Хирю» снова будет на плаву в декабре. Сумеет ли Япония сохранить свое доминирующее положение в Тихом океане против оправляющейся после поражения Америки? Ямамото страстно надеялся на это. Только показной оптимизм своих штабных офицеров великий адмирал считал невыносимым.

В то же сентябрьское утро в 5000 милях к западу девятнадцатилетний член организации «Иргун Зви Леуми» Мордехай Гивони лежал на плоской крыше двухэтажного дома в окрестностях Хеброна. Он был одет в белый арабский бурнус. Внизу, слева от него, лежала дорога, ведущая из Биршеба к центру города. Справа в предутренней дымке вырисовывались холмы Иудеи. Вдали он мог видеть штабную германскую машину, медленно поднимавшуюся по склону в его направлении. Сопровождавшие машину мотоциклисты были одеты в черную униформу.

В машине находился оберштурмфюрер СС Эйхман. Он мрачно смотрел на иссушенный солнцем пейзаж. Хорошо еще, что во время движения мухи не могли подлететь поближе. В этот день он надеялся увидеться с Роммелем и завершить свои дела в этой ненавистной еврейской стране, чтобы вернуться к комфорту своего венского кабинета. Он заметил неясные очертания первых домов Хеброна, выстроившихся словно бы для того, чтобы поприветствовать его.

Мордехай Гивони не спускал с машины глаз. Он пристроил на плече приклад винтовки, тщательно прицелился в голову эсэсовского офицера, развалившегося на заднем сиденье, и нажал спусковой крючок. С десятилетнего возраста он считался прекрасным стрелком.

В Анкаре маршал Чакмак докладывал президенту Иненю: «Наши войска достигли новой границы на Кавказе. Любое сопротивление было сломано».

«Полностью? — подняв брови, переспросил Иненю. — Это не очень-то похоже на армян».

«Все организованное сопротивление. Правда, время от времени все еще имеют место отдельные инциденты. Но им не стоит придавать особое значение. Население еще не совсем освоилось со своим новым статусом. Вы правильно заметили, что армяне всегда были упрямцами. Несколько местных руководителей отказались сотрудничать с нами. Нескольким ренегатам удалось скрыться в горах. Но мы захватили заложников и сумеем усмирить эти горячие головы. Все это только вопрос времени».

«Да, конечно, — заметил Иненю тоном, в котором сквозило скрытое сопротивление. — А наступление Тигриса осуществляется в соответствии с планом?»

«Есть некоторые затруднения, — неохотно признался Чакмак. — Британцы имеют преимущество в воздухе. У них есть танки, которых нет у нас. Мы ожидаем германских поставок. Ожидалось, что они начнут прибывать на этой неделе, но, по-видимому, произошли какие-то непредвиденные задержки».

«Да, я думаю, им следовало бы произойти», — пробормотал про себя Иненю.

Эта же тема обсуждалась и в известном берлинском ресторане, на Потсдаммерштрассе, где обедали Альберт Шпеер и Франц Тодт. Между ними происходил тяжелый разговор. Салфетка Шпеера была покрыта цифрами и вычислениями, но ни один из ответов не выглядел слишком обещающим.

«Мы должны будем сказать фюреру, что это невозможно осуществить, — говорил он Тодту. — Нет никакой возможности сделать это. Танков и самолетов, которые мы производим, едва-едва хватает на восстановление наших потерь. При нынешних темпах производства, если мы получим согласие Геринга и одобрение СС, что представляется маловероятным, в 1943 году мы сможем обеспечить армию двумя тысячами новых танков, преимущественно PzKpfw III и PzKpfw IV. За это же время наши противники смогут произвести в десять раз больше. Необходимо что-то предпринять, и предпринять немедленно. Ты должен поставить фюрера в известность. Что касается турков, то им придется воевать голыми руками».

«Я надеюсь, что это будет единственная плохая новость, которую мне придется сообщить ему, — заметил Тодт. — Но сомневаюсь в этом. Завтра состоится собрание, на котором будет обсуждаться проблема использования кавказских нефтяных месторождений. Мои специалисты говорят, что прежде, чем мы сумеем извлечь на поверхность мало-мальски приличное количество нефти, пройдет не меньше девяти месяцев. Вот это действительно плохо. Но, даже если нам и удастся извлечь ее на поверхность, нет никакой возможности наладить транспортировку этих жалких брызг. Все трубопроводы были уничтожены, железные дороги и так работают на полную мощность, а все имеющиеся в нашем распоряжении танкеры перевозят румынскую нефть вверх по Дунаю. Фюрер вряд ли обрадуется, если кто-нибудь расскажет ему обо всем этом!»

Приземлившись в Куйбышеве, генерал Жуков сел на заднее сиденье черного лимузина, который помчал его из аэропорта во Дворец правителя. Он только что вернулся из поездки, в ходе которой посетил командование Вологодским фронтом. Генерал Еременко заверил его, что его армии сумеют сдержать немецкое наступление. Жуков был рад привезти такие хорошие новости.

Он полистал тонкие страницы газеты «Правда», которую купил в аэропорту. Еще более приятные известия с японского фронта шли вперемешку со страшными угрозами жестоко покарать небольшие реакционные клики, которые предали Грузию и Азербайджан врагу. Жуков напомнил себе, что им все равно ничего не удастся сделать с нефтяными месторождениями. Немцам понадобятся месяцы, чтобы исправить все повреждения, а к тому времени…

Спустя час он уже докладывал в Ставке ситуацию, сложившуюся в Вологде. Но это были не единственные хорошие новости, которые довелось выслушать советским руководителям в этот вечер. Шесть дивизий сумели выпутаться из затруднительного положения, в которое они попали на Кавказе, пройдя через Каспий, а подразделения еще двух дивизий совместно с британцами вели бои в Северной Персии. Дорога Мешед — Ашхабад была почти завершена. Когда ситуация в Персии стабилизируется, по ней можно будет перебрасывать боеприпасы и продовольствие с юга. Но самым впечатляющим был доклад Ворошилова о производстве вооружения. Заводы, которые были эвакуированы на Урал и в другие места, снова заработали на полную мощность. Теперь ежемесячно они смогут выпускать две тысячи самолетов и две тысячи танков.

Собрание продолжалось до рассвета следующего дня. Причина такой необычной продолжительности была проста. Впервые с того момента, как немцы перешли их границу, советские руководители обрели растущие операционные резервы. На повестке дня теперь стоял вопрос об осуществлении наступления. Непривычная к такой роскоши военных резервов, Ставка долго и горячо спорила, каким образом следует использовать эти новоявленные богатства.

Генерал Вальтер Модель только недавно сменил генерала Гота на посту командующего 3-й танковой армии. Этим утром он в дурном расположении духа пил кофе, сидя в своей штаб-квартире, находившейся в городе Данилов. На другом конце комнаты зазвонил телефон, и через несколько секунд к Моделю приблизился один из адъютантов: «Это фельдмаршал Браухич из Лётцена, господин генерал». Модель скорчил гримасу и медленно подошел к телефону.

«Доброе утро, господин фельдмаршал, — сказал он. — Чем мы можем быть полезны вам этим утром?» Браухич не обратил внимания на фамильярный тон Модем: «Фюреру хотелось бы узнать вашу оценку ситуации на Вологодском фронте, господин генерал. Его особенно интересует, почему на этом участке мы топчемся на месте и…». Модель перебил его: «Я только вчера представил полный отчет генералу фон Кюхлеру».

«Конечно, точка зрения генерала фон Кюхлера будет принята во внимание, — мягко продолжал Браухич. — Но фюреру, кроме того, очень хотелось бы узнать и о том, как смотрят армейские командующие на этот особенный участок. Генерал фон Кюхлер, как вам известно, имеет и другие обязанности, за которые ему приходится нести ответственность».

«Да, да… моя точка зрения, как подчеркивается в моем отчете, заключается в том, что ситуация здесь сложилась совершенно бедственная. Тех подкреплений, которые были присланы нам, совершенно недостаточно. Новые танковые двигатели, которые нам обещали в начале августа, до сих пор не прибыли. Складывается впечатление, что никому не известно, где они находятся. Запасы горючего на исходе, а то, что мы получаем, не позволяет нам сохранить темп наступления на должном уровне. Русские дерутся за каждый клочок земли так, словно за спиной у них ничего больше не осталось. По данным нашей разведки, количество их подразделений на этом участке растет с угрожающей быстротой. Я мог бы быть более точным…»

«Нет, этого будет вполне достаточно, господин генерал. Фюреру особенно хотелось бы узнать от вас дату предполагаемого захвата Вологды».

«Мне не удалось выразиться яснее, — произнес Модель, в голосе которого звучал горький сарказм. — Но если судить по ситуации, сложившейся в настоящий момент, то мы имеем все шансы вообще не захватить Вологду».

«Фюреру не понравится такой пессимистический прогноз!»

«Я уверен, что фюрер предпочтет узнать правду о сложившейся здесь ситуации. Недооценка тех трудностей, с которыми приходится сталкиваться группе армий «Центр», только помешает ему правильно оценить ситуацию».

«Конечно, — сухо ответил Браухич. — Но, я полагаю, он будет не совсем удовлетворен, узнав, что группа армий «Север» не прилагает все усилия к тому, чтобы преодолеть все трудности. Как бы там ни было, я доложу ему о вашей точке зрения. До свидания, господин генерал».

Модель повесил трубку с выражением отвращения на лице: «Кабинетный полководец!» — пробормотал он про себя.

В тот же день Ганс Фишер потягивал чай в небольшом бетонном бункере у железнодорожной линии. В 20 метрах от бункера рельсы пересекали приток реки Цны, протекавший среди густого соснового леса. Между Германией и Волжским фронтом было несколько сотен таких мостов. Фишер и три его компаньона должны были охранять этот мост, обеспечивая безопасность поездов, которые везли из Германии драгоценные припасы. Это была скучная работа.

Десять минут назад Фишер послал Кульмана за Дитцем и Холлером. Чай был готов. Куда же они запропастились? Фишер вышел из бункера. Никого не было видно. «Хайнц!» — позвал он, охваченный нарастающим ощущением страха. Это было его последнее слово. Сильная рука схватила его вокруг талии, и в горло вонзился нож.

Лев Сусайков бросил мертвого немца на землю, вытер окровавленный нож о штаны и стал ждать. Через несколько минут он уже был уверен, что немцев больше не было. Он подал знак трем своим товарищам, скрывавшимся за соснами. За железнодорожным мостом он мог видеть остальных бойцов, также покинувших свое укрытие.

Партизаны установили взрывчатку и протянули проволоку. На все потребовалось только 15 минут. Затем они спустились вниз к насыпи на краю реки и стали ждать. Спустя полчаса появился поезд. Достигнув центра моста, локомотив задел колесами детонаторы. Деревянные шпалеры разлетелись на множество частей. Локомотив и двадцать платформ, загруженных танками PzKpfw IV, скользнули под откос прямо в реку, окутанные облаком дыма.

В Багдаде два представителя Старого света потягивали свои предобеденные коктейли на веранде дома Кейси.

«Мы распространяем переведенные на арабский язык некоторые наиболее значимые изречения Гитлера, — сообщил государственный министр. — Арабам будет интересно узнать, что согласно старине Адольфу они занимают в нацистской классификации строчку как раз над евреями и обезьянами. Это заставит их дважды подумать насчет благотворительности Третьего рейха».

«Только тех из них, кто умеет читать», — пошутил Александер.

Шутливый характер этого разговора никак не перекликался с настроением, которое царило в штаб-квартире 2-й танковой армии в Табризе. Гудериан прибыл в середине дня, пролетев на своем «Шторьхе» из ущелья Шинак. Времени для того, чтобы потягивать коктейли, здесь не было. Позиции немцев в Северной Персии трещали по всем швам. Сначала была неудачная Попытка захвата ущелья прошлым утром, затем разгром у Миандуваба, а теперь еще и атаки британцев на главной дороге к югу от Табриза. Мосты на границе все еще не были восстановлены. Поддержка люфтваффе продолжала отсутствовать. Никаких припасов не поступало. Не было горючего, не было боеприпасов, не было подкреплений. Все, что смог Гудериан обнаружить в Табризе, — это свежая порция ценных указаний из генерального штаба в Лётцене: «Быстроходные формирования должны осуществить наступление к Керманшаху и отрезать основную автомагистраль Багдад — Тегеран». Представляют ли себе эти люди, что здесь вообще происходит? Видели ли они когда-нибудь эти «автомагистрали» или в каком состоянии находятся эти быстроходные формирования? Имеют ли они хоть какое-то представление о том, каким образом можно выполнить их приказ?

Роммель мог бы понять ярость Гудериана. Он тоже получил приказ от Верховного командования. Но в тот вечер его больше занимали другие вещи. Его важный эсэсовский гость был убит в Хеброне.

В этот вечер фельдмаршал вернулся в город поздно. Здание его штаба было окружено эсэсовцами, а мертвое тело Адольфа Эйхмана, словно для прощания, было помещено на обеденном столе.

Роммеля ожидал Байерлейн. Он увлек его в комнату, где обычно обсуждались операции, и прикрыл за собой дверь. «Они совсем озверели, — почти кричал он. — Арестовали около четырехсот арабов, вывезли их за город и перестреляли всех из пулеметов. Что мы будем делать?»

Роммель сел, снял фуражку, потер глаза.

«Им удалось поймать убийцу?»

«Конечно, нет. Они никого не смогли поймать. Большинством арабов, которых они убили, были женщины и дети. А тот, кто сделал это, должен быть на самом деле евреем. Эсэсовцы не понимают разницы».

«Сколько их здесь в Хеброне?»

«Эсэсовцев? Около сорока».

«Хорошо. Мы арестуем их командира, гауптштурмфюрера Ханке. Я предложу Верховному командованию, чтобы он пошел под трибунал, а остальные понесли дисциплинарные наказания. Полагаю, что меня попросят заниматься своими делами, но все же пока еще этот участок находится под контролем Верховного командования. Эсэсовцы не имеют права предпринимать такие действия без моего согласия. А я, конечно же, не могу согласиться на такое безумие. После этого каждый араб на Ближнем Востоке будет подкарауливать нас с ружьем».

Роммель пошел домой спать. Через окно он мог видеть яркий месяц, поднимающийся над домами Хеброна. Это был тяжелый день и самый решительный из тех, что были до этого. Его реакция на бойню, учиненную эсэсовцами, отразила серьезный кризис, который назрел в отношении армейских командиров к своему фюреру. Самому Роммелю тоже пришлось пострадать. К концу войны он должен был командовать танковой армией на Восточном фронте.

В Вольфшанце Гитлер был поднят с кровати в обычный дневной час, чтобы узнать об убийстве Эйхмана в Палестине. По свидетельству его адъютанта, фюрер, по-видимому, воспринял эту новость совершенно спокойно. Если это было именно так, то это было его очередное затишье перед бурей. Просмотрев отчеты о ситуации в России, он вызвал из Лётцена Браухича.

Фельдмаршал прибыл через час. Он еще ничего не знал о несчастном случае с Эйхманом и не представлял себе причину такого спешного вызова.

Стоя рядом с картой, Гитлер изучал расположение дивизий на Восточном фронте. «Дивизия СС «Мертвая голова» должна быть немедленно переброшена в Палестину, — сказал он, не поднимая глаз от карты. — Сколько времени для этого понадобится?»

Если бы состояние у Браухича было бы более спокойным, он смог бы назвать какой-нибудь подходящий срок, предоставив Гальдеру оспаривать его позднее. Но в этот вечер фельдмаршал находился в дурном расположении духа. Характер состоявшегося разговора с Моделем завел его. И в такой момент он оказался перед Гитлером.

«Дивизия СС «Мертвая голова» необходима для готовящегося наступления на Вологду, мой фюрер. Генерал Кюхлер уже жаловался на то, что ему не хватает войск для выполнения этой задачи. Я не думаю, что…»

Гитлер взорвался: «Все, что я слышу от генерала Кюхлера, — это отговорки. — Не хватает войск, не хватает горючего, не хватает боеприпасов. Всего не хватает. Все, что я слышу от ваших генералов, — это «мы не можем это выполнить». Вы не можете взять Вологду, вы не можете взять Иерусалим. Сейчас каждую минуту я ожидаю услышать от генерала Гудериана, что он не может взять Багдад. А почему вы не можете сделать это? Я вам скажу почему. Вам не хватает воли. Это трусость, вот что это такое. А вы прячете эту трусость за устаревшими стратегическими идеями. Все эта эскапады Генерального штаба, это только упражнения в осторожности. Москва! Вы должны были взять Москву. Хотя Москва — это ничто, просто еще один город и не более того. Но в результате русские до сих пор сражаются. Если бы вы повели наступление на юг, как я вам приказывал, мы были бы на Кавказе шесть месяцев тому назад. И нам теперь не приходилось бы решать все эти проблемы».

Гитлер перевел дыхание. Браухич ждал окончания тирады. Но, к его удивлению, фюрер стал теперь говорить спокойно. Почти дружеским тоном: «Для вас это была огромная ответственность. Я понимаю это. Вы устали. И больше не можете выполнять то, что необходимо. Сейчас нам необходимо бескомпромиссное посвящение себя принципам национал-социализма, а не профессиональные способности ваших коллег. Я являюсь единственным, кто может повести армию таким образом. Поэтому я освобождаю вас от должности».

«Слушаюсь, мой фюрер».

Браухич ушел. Фюрер германского рейха повернулся к огромной настенной карте. Армии вермахта в шахматном порядке были разбросаны по всей поверхности. Теперь весь мир должен был трепетать.

В Англии 12 сентября был тихий поздний вечер. Крикетный сезон подходил к концу. Австралийские военно-воздушные силы разгромили Королевскую авиацию Британии с отрывом в 277 очков. На севере лондонский «Тоттенхэм» забил шесть голов в ворота «Чарльтон Атлетик». В Дункастере «Сан Чернот» обыграл «Сэйнт Легер» со счетом 9:4.

Генерала Брука все это не интересовало. Он, как обычно, должен был проработать весь день. И теперь с нетерпением ожидал воскресенья, чтобы провести его дома с женой. Он как раз собирался уходить, когда его вызвали к премьер-министру. Очевидно, необходимо было обсудить чрезвычайно важные вопросы.

Машина час шла в Чекьюс, и сидящий на заднем сиденье автомобиля Брук мог спокойно поразмышлять. Позади была трудная неделя, но он был удовлетворен результатами. Американские войска стали наконец прибывать и в Великобританию, и на Ближний Восток. Они уже нанесли японцам сильный удар у Панамы, а Монти и «Юмбо» Вильсон остановили немцев. Облокотившись на спинку сиденья и отдыхая от работы, Брук почувствовал облегчение. Хотя рассудок говорил ему о том, что время для необузданного оптимизма еще не пришло, он не мог удержаться от ощущения, что самое худшее уже позади. «Мы победим», — бормотал он про себя.

Около 9.30 вечера машина остановилась перед главным входом в резиденцию Черчилля. Премьер-министр, облаченный в свой зеленый с золотыми драконами халат, пригласил Брука в свой кабинет. «Я думал над тем, как нам снова завоевать Египет», — начал он, когда Брук уселся в предложенное ему кресло.