Москва 2087 [СИ]

Глава 13. Пречистенка

7 января 2087 года

Примерно в два часа ночи Ольга Андреевна Булгакова вышла из дверей станции метро «Пречистенка» — одной из немногих станций московского метрополитена, сменивших прежнее название на новое. Впрочем, впервые станцию эту переименовали еще в эпоху СССР, когда из «Дворца Советов» она превратилась в «Кропоткинскую». Так что повторное переименование казалось вполне правомерным: даже самые оголтелые консерваторы против него не возражали.

Как никто, разумеется, не возражал и против того, чтобы сделать работу метрополитена круглосуточной. Московское метро всегда выручало горожан. Ни разу не прекращало оно своей работы с момента открытия в 1935 году, и в годы войны было самым надежным бомбоубежищем советской столицы. А теперь превратилось в средство спасения от колберов, которым ни разу не удавалось пронести капсулы Берестова через детекторные рамки при входе.

Конечно, были еще сотрудники метро, которых колберы могли залучить себе в союзники подкупом или угрозами. И кое-кто из пессимистов предостерегал мэра Москвы, говоря, что подобное вполне может произойти. Но — тут уж приходилось рассчитывать исключительно на удачу.

Ольга Булгакова с трудом смогла выбраться из толпы, которая текла к наземному вестибюлю метро со стороны Храма Христа Спасителя, откуда доносился торжественный колокольный звон. Москвичи не побоялись: отправились в эту рождественскую ночь в Храм, где только что завершилась праздничная служба.

С некоторым трудом выбравшись на Пречистенку, Ольга осмотрелась и тотчас нашла то, что ей было нужно: будку таксофона. По счастью, сумка оставалась при ней, а в сумке нашлось несколько телефонных жетонов. Мобильная связь формально была под запретом, проводные аппараты в Художественном театре вечно оккупировали артисты, и Ольге частенько приходилось звонить с общедоступного аппарата в фойе. Ринувшись к будке — словно боясь, что её опередят, — Ольга влетела в неё, захлопнула дверцу и стала набирать номер, сверяясь с той записью на картонной папке, которую сделал Ньютон.

Переговорив с кем следовало — это заняло не более пяти минут, — Ольга облегченно выдохнула, вышла наружу, аккуратно прикрыла застекленную дверцу и огляделась по сторонам. По Пречистенке двигалось не так уж мало машин: большинство из них выезжало с площади Пречистенских ворот — со стоянки перед Храмом. Однако электрокару, который поджидала Ольга, следовало подъехать с противоположной стороны. И это тоже должен был быть ярко-красный «Руссо-Балт» — как у Алексея Берестова. Трудно было поверить в то, что это простое совпадение.

Минут десять Ольга прохаживалась по улице, пару раз останавливаясь возле магазинных витрин и подолгу разглядывая их содержимое — точнее, следя за отражениями проезжавших мимо электромобилей. Даже посреди ночи на Пречистенке было светло почти как днем — можно было даже лица водителей разглядеть. Но на деле-то родственница Михаила Афанасьевича Булгакова почти ничего подле себя не видела. Мысленно она задавала себе вопрос: правильно ли она поступила, доверившись едва знакомому человеку и взявшись выполнять его указания? И не обманул ли он её, пообещав, что здесь, на Пречистенке, её подхватят?

В последнем обстоятельстве — в то, что Алексей Берестов её обманул, — она практически полностью уверилась, когда прямо у себя за спиной услышала вдруг визг тормозов, и, мгновенно обернувшись, увидела совсем другую машину — не красный «Руссо-Балт». Едва не въехав передним и задним правыми колесами на тротуарный бордюр, позади неё остановился черный «Рено-Альянс»: отличный электромобиль, стоивший, однако, раза в три дешевле по сравнению с роскошной приземистой машиной, на какоц подъехал давеча к театру Алексей Берестов — и на какой должны были прибыть за Ольгой. Да и то сказать, кто стал бы сравнивать российские машины с французскими: добротно сделанными, но, конечно же, не обладавшими конфедератским качеством и шиком?

«Быстро сработали», — только и подумала Ольга. Рядом с ней — справа и слева от неё — возникли двое мужчин: один в черном зимнем полупальто, другой — в темно-синем, но такого же фасона. И оба в одинаковых меховых кепках. Ольга ощутила даже некоторую гордость, поняв, что за ней послали агентов в штатском — не в форме.

— Главное управление внутренних дел Московской губернии, — проговорил мужчина в черном пальто — негромко, почти вкрадчиво. — Хотя вы, Ольга Андреевна, несомненно, и сами уже поняли, кто мы.

— Чем обязана? — Ольга сама удивилась тому, как холодно и твердо прозвучал её голос.

— Сегодня, — теперь уже заговорил «темно-синий», — был задержан известный вам Алексей Берестов, обманным путем втершийся в доверие к сотрудникам правоохранительных органов. Если бы ни бдительность наших коллег, Бог знает, чем бы всё обернулось: именно этот человек якобы обеспечивал контакты с террористами, захватившими заложников в санатории корпорации «Перерождение». У нас же есть все основания подозревать, что в действительности он действовал с террористами заодно.

— Ну, а я тут при чем? Кто там у вас в действительности действует, разберитесь сами, уж будьте любезны. Я — завлит Художественного театра, а не контрразведчица. Знать, кто у вас преступник, а кто нет — не в моей компетенции.

— Но вы ведь не станете отрицать, что консультировали его по каким-то вопросам? И что сегодня вы без разрешения покинули штаб-квартиру Единого новостного канала? — произнес человек в синем, и его товарищ укоризненно покачал головой: тот явно сморозил глупость.

Ольга, конечно, не оставила эту глупость без внимания.

— Я — исключительно из любезности — ответила на некоторые вопросы господина Берестова, — отчеканила она. — Однако меня не нанимали на службу в правоохранительные органы. И, стало быть, я не обязана спрашивать у ваших коллег разрешение: покидать мне или не покидать какую-либо территорию Евразийской конфедерации.

— Всё именно так! — мгновенно согласился с ней мужчина в черном пальто. — Но всё же нам хотелось бы узнать, какое у вас лично сложилось мнение о Берестове Алексее Федоровиче? А главное — о чем именно он консультировался с вами? Если вы не против, мы попросили бы вас проехать с нами — для беседы. Пожалуйста, садитесь в машину! — И сотрудник ГУВД распахнул перед Ольгой заднюю дверцу «рено».

— Ладно, — сказала Ольга, — если вы настаиваете…

И она пошла к автомобилю. Темно-синий сотрудник, успокоенный её благоразумием, тотчас сел за руль. Ольга же вроде бы тоже забралась в машину — во всяком случае, наклонилась вперед и сделала такое движение, будто намеревается усесться на заднее сиденье. Так, по крайней мере, решил стоявший рядом человек в черном.

И решил неправильно, в чем тотчас и убедился.

Вместо того, чтобы забраться в салон «рено», Ольга одновременно левой ногой и правой рукой ударила изнутри по открытой лишь наполовину дверце — на которую почти что облокотился мужчина в черном пальто, проявивший столь непростительную при его должности беспечность. Дверца ударила его по ногам — и ударила неслабо. Охнув, сотрудник ГУВД упал на одно колено. А Ольга Булгакова, будто отброшенная от «рено» пружиной, помчалась прочь: в сторону, противоположную той, куда был развернут электрокар агентов полиции.

Какие бы диковинные события ни происходили этой ночью, а в здании ЕНК сотрудники полиции не остались без пристанища. Не успели еще стихнуть возмущенные возгласы журналистов, которых вытеснило с крыши подоспевшее полицейское подкрепление, не успел еще Ньютон привыкнуть к новой для себя роли арестанта, а на последнем этаже восьмидесятиэтажного здания ЕНК был уже развернут кризисный центр, в котором и разместились представители ГУВД. Руководство ЕНК выделило для этого один из залов роскошного ресторана, находившегося в ведении медиа-гиганта.

Но, по крайней мере, Ньютон был рад одному: арестовали его или нет, а полковник-солдафон пока что отказался от идеи немедленно захватить трансмутанта с плакатом. Человека на крыше взяли в широкое кольцо сотрудники полиции и никого к нему не подпускали, а сам он сбежать не пытался. Так и стоял на парапете: продолговатый черный силуэт на фоне огромной круглой антенны.

— Так что вы можете сказать в свое оправдание? — вопросил полковник, усаживаясь на ресторанный стул в чехле подле Ньютона.

Тот сидел на таком же стуле, и рядом с ним стоял страж — молоденький полицейский с автоматической винтовкой Мосина в руках: из числа прибывшего подкрепления. И, кроме него, в импровизированном кризисном центре собралось еще с десяток сотрудников полиции. Но все они находились на порядочном отдалении: сидели за сдвинутыми в ряд тремя столиками на противоположном конце зала.

— Да перестаньте вы. — Алексей Федорович безуспешно попытался потереть одно запястье о другое; руки его ощутимо начинали затекать под пластиковой лентой наручников. — Во-первых, здесь не суд, а, во-вторых, оправдываться мне не в чем. Если бы вы дали себе труд подумать, то поняли бы: у меня есть какие-то основания вести себя именно так, как я веду.

— Так объясните мне все! — Полковник так возвысил голос, что люди за сдвинутыми столиками как по команде повернулись в их сторону. — Я ведь не идиот, пойму!

Вместо ответа Ньютон только посмотрел на него. Но, вероятно, но выражению его лица и так всё было видно, потому как его собеседник чуть приподнялся со стула, а правая его рука сжалась в кулак. Молоденький полицейский дернулся, будто собирался преградить ему дорогу, однако этого всё-таки не понадобилось: полковник разжал руку сам.

— Хорошо, — вроде как со спокойствием произнес он. — Не хотите говорить — не надо. Полагаю, ваша сбежавшая сообщница будет более разговорчивой. Мне доложили минуту назад: её обнаружили на Пречистенке.

Ни сама Ольга, ни сотрудники полиции в штатском понятия не имели о том, что за ними — на протяжении всего их короткого разговора — с некоторого расстояния наблюдала красивая молодая блондинка. Пару минут назад она остановила красный «Руссо-Балт» у обочины, но, по счастью, не успела выйти из него. Этого яркого автомобиля, как ни странно, не заметил никто: ни Ольга, ни проехавшие почти вплотную к «Руссо-Балту» полицейские. Ночное время всё-таки влияло на восприятие.

Вцепившись в руль холеными маленькими руками, Ирма фон Берг, казалось, пыталась по губам прочесть слова, произносимые мужчинами и женщиной на улице. Преуспела она в этом или нет — неизвестно, но, когда Ольга пустилась бежать, а двое мужчин, развернув машину, ринулись догонять её на «рено», красавица-блондинка немедленно активировала электронный ключ зажигания. И мысленно выругалась по-немецки.

Барышня фон Берг рассчитывала, что успеет доехать до Пречистенки раньше, чем до Ольги Булгаковой доберутся официальные лица. Но, когда Ирма подкатила к Большому Каменному мосту, то обнаружил, что тот перегорожен полицией: по случаю рождественской службы в Храме Христа Спасителя стражи порядка решили перекрыть проезд. И не пропускали никого, пока стоянка перед Храмом не опустела.

Ирма знала, что на богослужении должна была присутствовать и Настасья Рябова: та сообщила ей о своих планах, когда звонила ей днем по телефону. Чего Ирма не знала, так это того, пойдет ли с Настасьей в Храм её отец — дважды трансмутант? Настасью он об этом заранее не проинформировал. Так что Ирме, вероятно, в любом случае пришлось бы дожидаться, пока разойдутся все верующие. А не то, чего доброго, Филипп Рябов опознал бы машину, на которой Ирма фон Берг теперь ехала. Это ведь был Настасьин «Руссо-Балт»: Макс Берестов полгода назад подарил одинаковые электрокары своему отцу и своей невесте. На большее фантазии у него, как видно не хватило. Гений по части науки, в житейских вопросах он бывал таким профаном, что Ирма даже удивлялась: как вышло, что он только теперь — не гораздо раньше — вляпался в ту гнусную историю, из которой его теперь предстояло вытаскивать ей самой вместе с Настасьей и Алексеем Федоровичем Берестовым.

Впрочем, если звонившая ей недавно женщина сказала правду, у Алексея Федоровича имелись сейчас и другие заботы.

Полковника вызвали к телефону, и Алексей Федорович мысленно вознес короткую молитовку о том, чтобы Ирма фон Берг успела подхватить Ольгу раньше, чем до неё доберутся героические сотрудники полиции. Впрочем, если Ольга Булгакова успела позвонить, всё остальное не должно было стать проблемой. На изобретательность барышни фон Берг можно было рассчитывать при любых обстоятельствах.

Давеча, когда Ньютон понял, что происходит на крыше: какие именно перемены происходят с безликим, он уразумел и другое — каким будет продолжение этих перемен. И прямо на папке написал для Ольги короткую записку: Бегите. На Пречистенке возле Храма Христа Спасителя вас заберет моя хорошая знакомая. Позвоните ей по телефону…

Ньютон знал: это место легко отыщет даже Ирма фон Берг, которая Москву почти не знала. Когда они сегодня днем встретились — еще до того, как Ирма поехала к санаторию, — то твердо договорились: как действовать, если всё пойдет не по плану. Чего Ньютон в тот момент не мог предположить — так это того, что в этой истории всплывет дурацкий герр Асс. И что на него самого, Алексея Берестова, наденут наручники.

Если бы Ньютон догадывался об этом, то он, вероятно, сумел бы просчитать возможные последствия. Хотя — может, и не сумел бы. Драматурги, которые были авторами разыгравшейся в Первопрестольном граде пьесы, были слишком уж хитроумны. И слишком многое поставили на карту, чтобы позволить кому бы то ни было разгадывать свои планы — без их собственного на то изволения.

Не то, чтобы Ольга Андреевна Булгакова бегала плохо, нет: легкая и длинноногая, она даже в зимнем пальто бежала весьма и весьма бодро. Однако уйти на прямой дистанции от преследовавшего её электрокара было ей явно не под силу. И сама она это прекрасно понимала.

Она свернула сначала на Остоженку, рассчитывая, что там дорожное движение, не затихавшее даже ночью, задержит преследователей. Однако это не помогло: «рено» продолжал двигаться вперед, словно все прочие машины по собственной воле уступали ему дорогу. Так что Ольга, недолго думая, свернула в один из переулков, расположенных между Остоженкой и Пречистенской набережной. И, выбрав первую попавшуюся темную подворотню, нырнула в неё.

Едва освещенный единственным фонарем дворик — длинный, чуть ли не как поезд дальнего следования, — переходил в еще один: имевший вид уже прямо-таки исторический. Выглядел он так, будто сохранился в неизменном виде, по меньшей мере, со времен отстройки после пожара 1812 года. Ольга Булгакова прожила в Москве всю жизнь и не без оснований считала, что знает город хорошо. Особенно — район Пречистенки: одно из самых любимых в Москве мест Михаила Афанасьевича Булгакова. Однако она не только ни разу не бывала здесь, но даже и вообразить себе не могла, что такие «реликтовые» места еще сохранились в самом центре российской столицы.

Ольга слышала за спиной звук мотора: «рено» свернул за ней в подворотню, но теперь это уже не слишком беспокоило её. Конфигурация пространства, где она очутилась, едва-едва позволяла ей самой худо-бедно маневрировать. А уж о том, что по извилистым закоулкам, образуемым глухими стенами с облупившейся штукатуркой, сможет проехать электрокар, и речи быть не могло. Ольга молилась только, чтобы спасительный дворик не завершился тупиком и не оказался бы архитектурной ловушкой, спроектированной каким-нибудь шутником, жившим века два или три назад.

Между тем рокот мотора внезапно затих — как будто его отрезало ножом, и никаких звуков, свидетельствующих о преследовании, Ольга не слышала. Ни топот ног, ни звуки голосов не доносились до неё — что, конечно же, можно было бы списать на крайнюю осторожность Ольгиных преследователей, не желавших выдавать своего местоположения.

Ольга заозиралась в полумраке и с некоторым беспокойством подумала, что с момента, как она свернула в странный двор, ей на глаза не попалось ни одного освещенного окна. Конечно, был уже третий час ночи, но всегда ведь находятся люди, которым не спится по ночам. Но Ольга Булгакова видела только темные стекла в окошках — поблескивавшие в свете тусклых дворовых фонарей. И она отчего-то была уверена: деревянные рамы в окошках этих не меняли лет уже этак сто пятьдесят.

Ольга даже не пошла — снова побежала: в ту сторону, где, согласно её внутреннему компасу, должна была пролегать Пречистенка. И тут снова услышала шуршанье колес по мостовой: оно доносилось из-за угла очередной подворотни. Ольга повернула голову в ту сторону, однако разглядеть ничего не успела.

Рядом с ней — на низком первом этаже одного из старинных домов — распахнулись обе рамы темного окна. И в тот же миг Ольгу схватили с двух стороны — за подмышки — чьи-то руки и потянули через подоконник внутрь.

Молоденький сотрудник полиции с автоматической винтовкой Мосина даже не пошевелился, когда на пороге кризисного центра возникли четверо мужчин. Мало того: Ньютон увидел, как на губах юноши промелькнула тень улыбки — он явно был чем-то очень доволен. Как если бы узнал, что вся эта крайне неприятная ситуация вот-вот разрешится.

— Рады вас видеть в добром здравии, Алексей Федорович, — обратился к Ньютону один из вошедших. — А то уж нас напугали: сказали, что ваши документы нашли брошенными на улице. И что горожане могли вас… в порыве гнева… — Он улыбнулся, делая жест рукой — обводя ею свою шею; однако при этой шутке глаза его оставались совершенно серьезными.

Ньютон, поднявшийся со стула при первых его словах, протянул к нему обе руки — для пожатия; но вошедший понял его иначе. У него в руках тотчас возникли откуда-то специальные кусачки, которыми он мгновенно перерезал пластиковую ленту наручников.

— Это еще что такое? — услышал Ньютон у себя за спиной голос возвратившегося полковника полиции и понадеялся только, что тот не выхвати сдуру пистоле — в противном случае участь его была бы незавидной; эти люди — пришедшие за ним, Алексеем Берестовым, — крайне болезненно воспринимали любые угрозы в свой адрес. — Ваши документы!

Алексей Федорович чуть обернулся и выдохнул с облегчением: даже солдафону-полковнику было, как видно, ясно, что кого попало не пропустили бы сюда. И оружия он не вытащил.

— Объединенная служба безопасности Евразийской конфедерации. — Мужчина, освободивший руки Ньютона, передал кусачки одному из тех, кто вошел в кризисный центр вместе с ним, а затем полез во внутренний карман своего пиджака.

Зимней одежды на нем не было: четверка визитеров тоже наверняка прибыла сюда на электрокоптере. Мужчина вытащил не только свое служебное удостоверение, но и пластиковую карточку «Законов Ньютона». Одной рукой он передал её Алексею Берестову и одновременно показал полковнику — держа в другой руке — свое служебное удостоверение: с щитом и мечом на темно-красной обложке.

— С этого момента, — проговорил владелец красной книжицы, — руководство операцией принимает на себя ОСБ.

— Но его сообщница… — попробовал было заикнуться полковник полиции.

— Мы знаем, о ком вы говорите. И знаем о том предмете, который вы подложили ей в сумку. — Сотрудник ОСБ спрятал удостоверение с щитом и мечом, а затем обратился к одному из своих подчиненных — который держал в руках небольшой компьютер-планшет: один из тех гаджетов, которыми вроде как перестали пользоваться в эпоху информационной инволюции. — Что там по Ольге Булгаковой?

— Судя по датчику GPS, — компьютерщик сверился со своим планшетом, — она сейчас находится на Пречистенке — в архитектурном заповеднике, принадлежащем корпорации «Перерождение».

— Больше вам скажу, — подал голос молодой полицейский с автоматической винтовкой Мосина; и тому, что он заговорил, удивился только полицейский полковник. — Ольгу Андреевну Булгакову должны были задержать на Пречистенке еще пятнадцать минут назад. И поехали за ней вовсе не сотрудники ГУВД.

Глава 14. Господин Ф

7 января 2087 года

Сотрудник ОСБ, только что вернувший Ньютону отобранную у него патрульным полицейским карточку-удостоверение, шагнул вперед. И на сей раз вместо документов он извлек из пиджачного кармана другие — в точности такие, какие он только что снял с Ньютона, — пластиковые наручники.

— Вы арестованы, полковник Хрусталев! — бросил он. — По личному распоряжению Эф,

И одних только этих слов — без произнесенного обвинения, без предъявления ордера, — оказалось достаточно, чтобы на лице полковника полиции появилось такое выражение, будто его ударили под дых. Кто такой был господин Ф. — знали все до единого сотрудники правоохранительных органов Евразийской конфедерации. Равно как никто — ну, или почти никто, — не знал подлинного имени этого человека. Литерой Ф. принято был обозначать всех без исключения руководителей Объединенной службы безопасности ЕАК — по традиции, позаимствованной у британской службы МИ-6, главу которой обозначали одной-единственной буквой: М. Руководитель ОСБ стал именоваться «Ф.» с самого момента создания Объединенной службы безопасности, которую учредили почти одновременно с Евразийской конфедерацией — в 2045 году.

Именно тогда — в тот год, когда вся Европа отмечала столетие победы над фашистской Германией, — произошло и еще одно, почти невероятное событие. Англичане, всегда отличавшиеся крайним прагматизмом (которые злые языки отчего-то именовали коварством), отвернулись от своего исконного союзника — Соединенных Штатов Америки, чья экономика лежала в руинах. И обратили свои взоры на восток. Туманный Альбион (или коварный Альбион — это уж кому как больше нравится) умел видеть свою выгоду на десять ходов вперед. И, уж конечно, выгода его состояла не в том, чтобы сохранять союз с бесполезной для него, Альбиона, Америкой. А Россия, игравшая, конечно же, первую скрипку при создании ЕАК, не отказалась от союза с британцами. Быть может, потому, что хорошо знала поговорку: держи друзей близко, а врагов — еще ближе.

Но вот истинной причины, по которой глава ОСБ стал господином Ф., знала только горстка самых осведомленных граждан ЕАК. Хотя некоторые умники на полном серьезе уверяли, что литера «Ф» была выбрана в честь первого советского чекиста — Феликса Дзержинского. Что, конечно же, не имело ничего общего с реальной действительностью. Во-первых, Дзержинский восстал бы из могилы, чтобы покарать тех, кто стал бы в честь него называть кого-то «господином». А, во-вторых, Ф. — это была первая буква фамилии, а не имени.

Дело состояло в том, что в 2045 году Объединенную службу безопасности возглавил человек, который являлся прямым потомком одной космополитической личности: швейцарца итальянского происхождения, появившегося на свет в обрусевшей семье и на территории Российской империи: в Тверской губернии, в 1891 году — в один год с Михаилом Булгаковым. Имя мальчика, вписанное в метрическое свидетельство, было: Артуро Фраучи. Но впоследствии в большевистской ЧК его знали под псевдонимом Артур Артузов. Выдающийся контрразведчик, он стал в свое время еще и одним из основателей советской разведки. А в 1937 году получил за свои заслуги вместо награды пулю на Бутовском полигоне. В память о нем потомок Артура Христиановича и решил принять его исконную фамилию. Именно под ней он и возглавил ОСБ, став самым первым господином Ф.

Ольгу рванули вверх так резко и внезапно, что она собралась закричать лишь в тот момент, когда её уже до пояса втянули через подоконник в какое-то жарко натопленное помещение.

«Они ждали меня в засаде! — мелькнуло у неё в голове. — Но как же они успели?..»

И она уже набрала в грудь воздуху — вцепившись одновременно обеими руками в железный подоконник, холодный, как ледяное озеро Коцит в центре Дантова ада. Но тут рот ей зажала чья-то ладонь — маленькая, явно женская.

— Ради Бога, не кричите, — услышала Ольга у самого своего уха.

Она мгновенно узнала этот голос — в котором легчайшим намеком присутствовал немецкий акцент. Вот так же, должно быть, разговаривала когда-то императрица Екатерина Вторая. Ольга быстро, часто закивала — дескать, всё поняла. И барышня фон Берг, её недавняя телефонная собеседница, тут же руку от её губ отвела.

Ольгу снова потянули внутрь — и на сей раз она уже и сама помогла: оттолкнулась от подоконника. Так что уже через пару секунд оказалась в теплой тьме старинного дома, натопленного — Ольга в этом не сомневалась — при помощи изразцовой печи. Печной дух — жаркий и сухой — с центральным отоплением никак не спутаешь.

Ольга испугалась, что упадет на пол — на спину, когда её втянут внутрь. Но, когда невидимые руки опустили её, она ощутила у себя под спиной мягкий, толстый ковер. Тотчас же раздался протяжный сухой шелест — какой бывает, когда на окнах опускают жалюзи. А через пару секунд комната осветилась — но не электрическим светом: это загорелась старинная масляная лампа под стеклянным абажуром. Её держала в руках еще одна девушка — не Ирма фон Берг. И, поскольку кроме них троих в помещении никого не обнаружилось, Ольга поняла: эта особа и помогла Ирме втащить её внутрь. Выглядела она довольно хрупкой — казалась почти ребенком. Но, как видно, на деле была куда сильнее, чем это представлялось на первый взгляд.

Ольга Булгакова была, конечно же, удивлена тем, что произошло. Но удивлена меньше, чем она сама ожидала. Поскольку вторую девушку она тотчас узнала: видела её в нескольких телевизионных репортажах — где присутствовала также и барышня фон Берг. Эта прелестная юная брюнетка, которая стояла теперь с лампой, выступала одним из ключевых свидетелей обвинения на процессе по делу «Добрых пастырей»: организации, что поставила себе целью полное физическое истребление безликих.

— Настасья? — обратилась к ней Ольга. — Вас ведь так зовут? Я не ошиблась?

— Да, я — Настасья Рябова. — Юная брюнетка поставила свою лампу на резной треугольный столик красного дерева, притулившийся в углу комнаты. — И это я отыскала вас здесь. А сейчас мы должны проверить вашу одежду и сумку. Иначе та парочка тоже очень скоро заявится сюда.

И тут, словно в ответ на её слова, из-за окна донеслись голоса. Так что Ольга, Ирма и Настасья как по команде устремились к окну и припали к узеньким зазорам, что имелись между планками жалюзи.

— Может, она в какую дверь забежала? — проговорил один из двоих мужчин в зимних подупальто, сверяясь с прибором, зажатым в руке.

— Мы же всё время видели её спину — когда б она успела забежать? Да и нет здесь никаких дверей… — пробурчал другой. — Полминуты назад была здесь, и вот — пропала… — И Ольга услышала в свой адрес несколько непечатных эпитетов.

— Das Miststück[1], — пробормотала Ирма и, словно виновата перед Ольгой была она, в знак извинения вскинула раскрытую маленькую ладонь.

Ньютон испытывал непреложное чувство, что события в штаб-квартире ЕНК происходят слишком быстро. Гораздо быстрее, чем он готов был их воспринимать. А ведь он, Алексей Берестов, никогда себя к тугодумам не причислял!

Вот — на запястьях полковника Хрусталева сомкнулась в точности такая же пластиковая лента, которая только что стягивала руки самого Ньютона. И полицейский полковник — без единого слова протеста — плюхнулся на ресторанный стул, к которому его подтолкнули сотрудники ОСБ. А подчиненные самого полковника — которые, хоть и с другого конца ресторанного зала, но наверняка заметили, что происходит — даже со своих мест не поднялись. Вот — человек, снявший наручники с Ньютона, принялся деловито обсуждать что-то с компьютерщиком, который сжимал в руках планшет. Вот — молодой человек в полицейской форме, вооруженный автоматической винтовкой Мосина, поспешно подошел к этим двоим. И явно принялся что-то им объяснять. А он, Алексей Берестов, хоть пытался вникнуть в смысл творящихся событий, но сделать это был не в состоянии.

Наконец, промаявшись минут пять — забытый всеми, — Алексей Федорович не вытерпел и подал голос:

— Послушайте, господа, — проговорил он почти что шепотом — с таким расчетом, чтобы его слова не долетели до полицейских, о чем-то совещавшихся чуть поодаль за сдвинутыми столами, — я был бы вам признателен, если бы вы благоволили кое-что мне объяснить. — Когда Ньютон был не в своей тарелке, то всегда начинал говорить в духе имперского ренессанса.

К нему повернули головы и сотрудники ОСБ, и молодой человек в полицейской форме — который вряд ли в действительности состоял на службе именно в полиции. Но заговорили с Ньютоном не они. У себя за спиной он услышал голос полковника Хрусталева:

— Вы хотите узнать, наверное, — вопросил он с неприятным смешком, — кого именно я отправил за вашей подругой?

— Ольга Андреевна мне не подруга. — Ньютон сам удивился тому, что испытал смущение, произнося эти слова; он даже остался сидеть к полковнику спиной — чтобы, чего доброго, не выдать себя выражением лица. — Но — да: я хотел бы узнать в том числе и это.

И на сей раз ему ответил мнимый полицейский с винтовкой Мосина — бросив перед тем быстрый взгляд на Ф. Тот коротко ему кивнул, явно разрешая говорить.

— Те двое, что отправились выслеживать госпожу Булгакову, — сказал молодой человек, — в действительности являются сотрудниками службы безопасности корпорации «Перерождение». Не особенно высокопоставленными, впрочем. Их задачей было доставить женщину к господину Молодцову — тот хотел что-то у неё выяснить. Что именно — я не понял. Мне удалось услышать только часть телефонного разговора Молодцова и полковника Хрусталева.

— Что хотел господин Молодцов — это мы скоро узнаем, — заверил его руководитель группы ОСБ, после чего обратился к Ньютону: — Так о чем еще вы хотели спросить, Алексей Федорович?

— Что, простите? — Ньютон был так ошарашен услышанным, что не сразу уразумел, о чем речь.

— Вы сказали, что хотите спросить в том числе о том, кто оправился за госпожой Булгаковой? А о чем еще?

И Ньютон уже открыл было рот, чтобы задать свой вопрос. Но потом покрутил головой, рассмеялся.

— Мне было интересно, каким образом господин Ф. сумел так быстро узнать о деяниях полковника, чтобы распорядиться насчет его ареста. Но, я полагаю, всё и так уже понятно.

Настасья считала, что им с Ирмой крупно повезло — что они сумели найти Ольгу раньше, чем это удалось сделать её преследователям. Когда полчаса назад Настасья позвонила Ирме на мобильный телефон, то поняла: к Ольге Булгаковой они могут опоздать.

К тому моменту Настасья уже вышла из Храма Христа Спасителя, где завершилось праздничное богослужение — и где вместе с ней находился и её отец, трансмутировавший в Дениса Молодцова. Отец категорически отказался отпускать Настасью на церковную службу одну — пошел с нею вместе. И только благодаря этому девушка узнала — по чистой случайности — то, о чем отец сообщать ей отнюдь не собирался.

В самом конце литургии у него вдруг завибрировал в кармане мобильник: Настасья стояла к отцу вплотную и не могла этого не ощутить. Филипп Рябов украдкой вытянул запрещенный гаджет из кармана, коротко глянул на дисплей — а затем быстро сбросил вызов. После чего шепнул Настасье в самое ухо: «Я вернусь через минуту». И стал пробираться к выходу сквозь людское море, наполнившее Храм. Ни при каком раскладе Филипп Рябов не стал бы разговаривать по мобильному телефону при свидетелях. И, едва он повернулся к своей дочери спиной, как та мгновенно устремилась за ним следом.

Если бы профессор — как всегда именовал его Макс — обернулся, то столкнулся бы с Настасьей нос к носу: она буквально шла за ним по пятам. Однако он ни разу не повернул головы — явно очень спешил переговорить с человеком, чей звонок он сбросил.

Конечно, Настасье ни за что не удалось бы остаться незамеченной, если бы её отца сопровождали охранники: двое мужчин в полупальто одинакового фасона, один — в черном, другой — в темно-синем. Но эту парочку Филипп Рябов отрядил по какому-то делу, когда они все четверо подъехали к Храму Христа Спасителя на черном «Рено-Альянсе». Настасья откровенно удивилась, когда этот электрокар — отнюдь не премиум-класса — забирал их с отцом от «Ленинградской», чтобы доставить на Пречистенку. Но, как видно, у Филиппа Рябова имелись резоны ездить именно на такой машине: он явно не желал привлекать внимание к своей персоне.

И вот теперь он вышел из дверей Храма в полном одиночестве. И, по счастью, не стал отходить от них далеко: остановился сразу за порогом. Так что Настасья, укрывшаяся за одной из двойных храмовых дверей, расслышала каждое слово, когда её отец набрал номер на мобильнике и заговорил.

— Да, это мой человек, — сказал он кому-то (Настасья не сомневалась: одному из двух секьюрити, отправленных с поручением). — Его словам верить можно.

Его телефонный собеседник явно задал новый вопрос, и Филипп Рябов ответил ему:

— Нужно её отыскать — благо, это будет нетрудно. Я и сам сейчас здесь, неподалеку. Да вы и сами это знаете. Отследите её и доставьте ко мне. Я вызову машину для дочери, а сам буду вас ждать возле наземного вестибюля метро.

Он дал отбой и тут же стал звонить по другому номеру. Что тоже можно было считать большой удачей: пока он вызывал другой электрокар, Настасья успела вернуться на прежнее место в Храме — туда, где отец её оставил. А когда Филипп Рябов снова встал с нею рядом, Настасье оставалось только руку протянуть, чтобы вытащить мобильный телефон у него из кармана.

Как она и рассчитывала, её отец пропажи не заметил: привычки проверять содержимое своих карманов за ним никогда не водилось. Невзирая даже на его прошлое секретного агента.

Настасья отъехала от Храма на еще одном «Рено-Альянсе», на сей раз — белого цвета. А когда убедилась, что не ошиблась и телефон её отца фиксирует перемещения некоего отслеживающего устройства, то просто попросила водителя остановить машину.

— Я выйду на одну минуту! — сказала она.

Шофер остановил электрокар с крайней неохотой и предупредил:

— Если через минуту вы, барышня, не вернетесь, я должен буду позвонить господину Молодцову!

— Хорошо! — мгновенно согласилась Настасья.

И потом, когда она отслеживала перемещения Ольги при помощи отцовского мобильника, гаджет раз десять принимался вибрировать у неё в руках.

По счастью — удача и тут оказалась на стороне дочери Филиппа Рябова — Пречистенка была тем районом Москвы, который девушка успела неплохо изучить. Именно здесь — в бывшем Чертолье — располагался квартал, выкупленный корпорацией «Перерождение» под архитектурно-исторический заповедник. Корпорация обустроила там всё в стиле, более всего соответствовавшем эпохе царствования императора Александра Первого. Горожанам открыли в заповедник свободный доступ, а Макс и его отец несколько раз водили туда Настасью на экскурсии.

И попутно Алексей Федорович объяснил ей, как можно проникнуть в любое здание заповедника без ключа. Замки на дверях только выглядели старинными — этакими ржавыми амбарными громадинами. На самом деле внутри каждого из них пряталось электронное устройство с крохотной клавиатурой. Код для этих устройств был длинным и сложным, но зато — универсальным: отпирал все замки. И отец Макса сообщил его Настасье — на всякий случай. Он-то его, уж конечно, знал: все эти замки были продукцией «Законов Ньютона».

— Вы и есть господин Ф., — сказал Ньютон; это не был вопрос.

Человек, недавно освободивший его от пластиковых наручников, взметнул брови.

— Что же навело вас на такую мысль? — воскликнул он.

И тут же — словно только этого момента они и ждали — из-за сдвинутых столиков поднялись все до одного сотрудники полиции. Ровным шагом — чуть ли не шеренгой — они стали подходить к господину Ф., чье инкогнито было раскрыто. А когда подошли все, вперед выступил высокий полицейский в форме майора.

— Мы получили указание исполнять ваши приказы, — сказал он. — Однако желали бы получить разъяснения. Формально полковника Хрусталева никто от руководства операцией не отстранял.

— Половник Хрусталев, — сказал человек, только что изумившийся заявлению Ньютона, — ловко водил всех за нос. Но, если бы ни господин Ф., никто, быть может, ни о чем таком и не догадался бы.

— Что это вы, милостивый государь, о себе в третьем лице говорите? — Ньютон изобразил усмешку. — Может, хватит уже наводить тень на плетень.

И тут раздался голос — юношеский, звонкий и свежий:

— Вы, господа, все не по адресу обращаетесь. Позвольте отрекомендоваться: господин Ф. — перед вами.

Все разом повернулись к молодому человеку, который закинул автоматическую винтовку Мосина за плечо и держал теперь в правой руке, на уровне пояса, золотой значок, на котором выступали рельефом щит и меч. Ньютон изумился было, но тут же сам себя мысленно поднял на смех. Ведь и его Максимка выглядел сейчас как восемнадцатилетний юноша!

А подлинный господин Ф. тем временем пристегнул значок к поясу полицейской формы и проговорил — словно продолжая прерванную беседу:

— Я, конечно же, всё вам разъясню — однако позже. А сейчас мы с господином Берестовым должны подняться на крышу. Я знаю, кто на самом деле тот человек с плакатом. И знаю, чего он хочет.

Глава 15. Стеклянная фамилия

Подворотня, в которую задувала поземка, вывела Настасью, Ирму и Ольгу в Лопухинский переулок, где был припаркован ярко-красный «Руссо-Балт». А всего в нескольких метрах позади него стоял — развернутый в противоположную сторону — черный «Рено-Альянс». Возле него, однако, не было видно двух мужчин в одинаковых зимних кепках. И Настасья рассчитывала, что эти двое теперь нескоро вернутся к своему электрокару. Когда она вместе с Ирмой и Ольгой Андреевной покидала жарко натопленную квартиру в старинном доме, на полу остался лежать раздавленный Настасьей крохотный радиомаячок. Его Настасья обнаружила в маленьком внутреннем кармашке Ольгиной сумки; такие кармашки прежде предназначались для мобильных телефонов.

Ирма отперла машину — ключ-брелок был у неё. Однако села она не на место водителя, а не переднее пассажирское сиденье. Потом глянула на Ольгу и выговорила чуть насмешливо — со своим едва заметным немецким акцентом:

— Прошу вас за руль, сударыня! Вы знаете город куда лучше, чем я и моя подруга. А нам нужно поскорее убраться отсюда.

Медленно, будто нехотя, Ольга опустилась на водительское сиденье «Руссо-Балта».

— Может быть, — госпожа Булгакова глянула на Настасью, — лучше вы поведете? Всё-таки это ваша машина! А я, признаться, давно не садилась за руль.

Но Настасья только мотнула головой. Она ощущала себя настолько взвинченной, что не решалась сама вести «Руссо-Балт» — хоть это и был её электрокар: подарок Макса. Но в Максе-то и было всё дело! Настасья не могла перестать думать о том, в какой степени именно она была повинна в том, что происходило сейчас с её женихом. «Бывшим женихом», — поправила она себя мысленно. Но тут же наотрез отказалась эту поправку — с не меньшей категоричностью, чем только что отказалась сесть за руль.

Так что — хотела того Ольга Булгакова или нет, а вести красный «Руссо-Балт» пришлось ей. Она вырулила с Остоженки на Пречистенку и направила электрокар в сторону Зубовского бульвара. А Настасья Рябова расположилась за её спиной на заднем сиденье.

— Пожалуйста, поезжайте на Комсомольскую площадь, — попросила она Ольгу Андреевну. — Я должна забрать из «Ленинградской» Гастона — своего пса. Ну, то есть — он пёс моего жениха, хотя и мой тоже. А потом мы все вместе поедем к штаб-квартире ЕНК.

Вот только — никуда они не поехали. Не зря Ольга Булгакова их предостерегала: предупреждала о своих утраченных водительских навыках. Да и начавшаяся метель, наверное, сыграла свою роль в том, что произошло далее. Но — Настасья чуть позже решила: это была расплата за её малодушие. Целиком и полностью её, Настасьи Рябовой, вина.

Макс понимал: если он не решит свою проблему прямо сейчас, немедленно, то потом ему уже не представится шанса её решить. А если и представится, он непоправимо опоздает. Сейчас был тот самый момент, который он просто не имел права упустить.

Ангар, куда его привели, выглядел так, будто им никто не пользовался те пять с лишним лет, что прошли с момента, как директор зоопарка и его подельница приволокли сюда целый класс приготовленных на заклание детей. Кое-где Макс видел даже обрывки ленты, которой огораживают место преступления. Их так и не убрали с осени 2081 года. Что было и понятно: ангар не принадлежал зоопарку, у него имелся сторонний собственник. И этот человек явно не жаждал производить генеральную уборку в помещении, которое совершили такое.

«Как же его звали — того, кому этот ангар принадлежал?» — попытался вспомнить Макс. Ему отчего-то представилось, что это чрезвычайно важно. И ведь главное — когда-то он, доктор Берестов, знал фамилию того человека! Он читал отчет следователей о событиях, в результате которых перестал существовать класс Сашки Герасимова. Причем читал его дважды. В первый раз — вскоре после всего случившегося, в ноябре 2081 года. И второй раз — совсем недавно: перед тем, как он приступил к беседам с Сашкой. А теперь Макса, который всегда гордился своей памятью, будто переклинило. Всё, что он мог припомнить — так это то, что фамилия владельца ангара была какая-то стеклянная. И еще: что она каким-то боком связывала его не с кем-нибудь, а с генералиссимусом Сталиным.

«Хватит, прекрати! — велел себе Макс. — Еще Фрейд описывал феномен — что чаще всего забываются имена собственные. Вот и ты — забыл. Чем ты лучше остальных? Думай лучше о том, как тебе отсюда свалить — да поскорее, пока не стало совсем поздно!»

Но в том-то и состояла проблема: никаких путей к бегству Макс не видел, хоть убей.

Да, его сейчас де-факто никто не охранял. Никто из соратников герра Асса даже особого внимания на него не обращал. Все были поглощены собственными делами, о конечной цели которых Макс даже думать не хотел. А пациент Макса — этот самый Асс — наконец-то уснул под воздействием седативных препаратов. Причем спал он на койке, которая находилась в самом настоящем медицинском боксе: кто-то (человексо стеклянной фамилией?) ухитрился оборудовать такой в этом трижды проклятом ангаре. Поначалу, пока здесь не зажгли свет, Макс счел это помещение чем-то вроде кладовки, насквозь пропахшей антисептиками. И лишь тогда, когда по периметру потолка засияли галогенные лампы, понял свою ошибку.

Дезинфицированный медицинский бокс представлял собой куб из пуленепробиваемого стекла с ребром примерно в четыре метра. Установили его ближе к торцевой части ангара — той, в которой находилась входная дверь. Но — это ровным счетом ничего Максу не давало. Если бы дверь располагалась где-нибудь в параллельной вселенной — это было бы то же самое.

Люди, оставившие доктора Берестова следить за состоянием своего босса, не просто заперли кубическую мини-тюрьму снаружи на электронный замок. Этого им явно показалось недостаточно. Они еще и защелкнули на правой лодыжке своего пленника широкий браслет. И не для отслеживания его передвижений.

— Если вы, доктор, попробуете выйти за пределы бокса, — с безукоризненной вежливостью предупредил Макса тот, кто одарил его этим украшением, — в браслете сработает датчик. И приведет в действие устройство, благодаря которому у вас станет на одну ступню меньше.

— А вы не боитесь, — спросил Макс — сам удивляясь тому, насколько ровно звучит его голос, — что от взрыва и ваш командир может пострадать?

— А кто говорил про взрыв? — собеседник Макса вздернул брови. — В ваш браслет вмонтирована хирургическая лазерная пила. Она всё сделает моментально: чик — и нет ноги. Вы даже кровью не истечете: рана будет сразу же прижжена. Хотя — что я вам-то об этом рассказываю? Вы же доктор, сами всё знаете. А ваши врачебные обязанности вы вполне сможете исполнять и с одной ступней.

С тем он и ушел — и дверь вентилируемого медицинского бокса с шипением захлопнулась за ним.

Макс понятия не имел, блефовал этот негодяй или нет — когда говорил про лазерную пилу в ножном браслете. Зато кое-что другое не вызывало у него, доктора Берестова, никаких сомнений. Герр Асс отдал совершенно определенное приказание — прежде чем отключился, усыпленный обезболивающими препаратами. Причем до момента, когда это приказание должно было быть исполнено, оставалось чуть больше двух часов. И Макс никак не мог допустить, чтобы этот момент застал его здесь — пленником. Независимо от того, солгал подручный пресловутого Асса или сказал правду.

Ольга Булгакова заметила человека, выскочившего на проезжую часть перед красным «Руссо-Балтом», не в самый последний момент. И успела даже ударить по тормозам. Но — всё-таки заметила она его слишком поздно, чтобы не допустить столкновения. Тормоза завизжали, покрышки электрокара юзом заскребли по мостовой, а за спиной у Ольги кто-то издал возглас ужаса — то ли Ирма, то ли Настасья. А в следующую секунду бампер «Руссо-Балта» ударил по ногам высокого красивого мужчины в кашемировом пальто. И тот повалился на капот машины — широко раскинув руки. Однако на капоте не удержался и скатился наземь раньше, чем на устах одной из Ольгиных спутниц успел стихнуть крик.

— Ох, нет! — Теперь Ольга точно идентифицировала голос Настасьи. — Только не это! Зачем, ну, зачем?..

И юная брюнетка распахнула заднюю дверцу электрокара.

Если бы она сразу выскочила из машины, то прямо тут для неё всё и закончилось бы — раз и навсегда. Однако Настасья чуть замешкалась — чтобы освободиться от ремня безопасности. И это спасло ей жизнь: не позволило угодить под колеса «Рено-Алтянса», который вылетел прямо из-за «Руссо-Балта». Снег успел облепить его черный корпус — как если ба на него опрокинули емкость со сладкой ватой.

— Да как же они нашли нас так быстро? — изумилась Ирма, которая тоже заметила преследователей и успела схватить Настасью за плечо — удержать её в салоне машины. — Ведь мы же…

Не слушая Ирму, Настасья крутанула плечом, освобождаясь от её хватки. И тут же выскочила на проезжую часть бульвара.

«Повезло!» — успела подумать Ольга Булгакова. Да и вправду: Настасья не угодила под колеса «рено», который секундой ранее проскочил мимо их красного электрокара. А человек, которого Ольга сбила, скатился с капота на противоположную сторону: упал на пешеходный тротуар. Иначе пострадавшего, в дополнение ко всему прочему, еще переехала бы машина их преследователей.

Но уже в следующий миг Ольга уразумела: со своими мыслями о везении она сильно поспешила.

— Папа! — прокричала Настасья Рябова, бросаясь к сбитому мужчине. — Папочка, ты цел?..

И тут же Ольге сделалось ясно, каким образом люди в темных полупальто одинаково покроя настигли их так быстро. Черный «Рено-Альянс» замер у тротуарного бордюра, и эти клоуны, мгновенно выскочив из машины, устремились к лежащему человеку.

— Денис Михайлович! — на бегу прокричал один из них. — Мы приняли сигнал вашей тревожной кнопки! Только вот дозвониться вам не смогли…

Тон его был извиняющимся и даже заискивающим. Этот человек вел себя так, словно тот, к кому он обращался, просто прилег на тротуар отдохнуть.

Впрочем, эта парочка мгновенно будто на стеклянную стену налетела: они увидели, как к их шефу подскочила Настасья и опустилась рядом с ним на колени. А Ирма фон Берг тронула Ольгу за плечо и произнесла вполголоса:

— Сидите в машине, не выходите ни в коем случае. Здесь тонированные стекла — эти двое не смогут вас разглядеть. — И сама она при этих словах выбралась из салона «Руссо-Балта» и поспешила к Настасье.

Фары «Руссо-Балта» горели, да и бульвар сиял огнями рождественской иллюминации. Так что Ольга превосходно разглядела всё, что произошло дальше. А главное, «Руссо-Балт» снабдили внешними микрофонами, и сейчас они были включены. Так что Ольга Андреевна в дополнение к картинке получила и звуковое сопровождение.

Настасья Рябова склонилась над мужчиной, который бросился под колеса их машины, и попыталась взять его за запястье — явно намереваясь нащупать пульс. Ирме оставалось до неё еще шага два, а вот клоуны в зимних кепках и полупальто уже подошли к девушке вплотную.

И не похоже было, что всё, произошедшее далее, хоть сколько-нибудь их удивило или обескуражило.

Высокий мужчина в кашемировом пальто, который только что лежал на тротуаре, не проявляя признаков жизни, от Настасьиного прикосновения вскинулся так резко, словно его шибануло током. В руке у него что-то блеснуло стальным блеском — а в следующий миг мощные внешние микрофоны «Руссо-Балта» позволили Ольге расслышать короткий металлический щелчок. И почти синхронно с этим прозвучал приказной выкрик внезапно ожившего мужчины:

— Хватайте блондинку! Живо!

Только тут Ольга поняла, что случилось: этот самый Денис Михайлович наручниками пристегнул к своему левому запястью правую руку Настасьи.

— Ольга, уезжай! — крикнула Ирма и попыталась ударить ногой — каблуком-шпилькой на сапоге — по берцовой кости человека в кепке, который подскочил к ней первым.

Но — тот увернулся на удивление ловко. А его сотоварищ мгновенно заломил Ирме правую руку за спину.

Ольга успела еще услышать крик Настасьи:

— Прекратите сейчас же! Отпустите её!

А в следующий миг она уже рванула с места — задним ходом.

Макс в десятый раз оглядывал помещение, где его заперли. И ничего, кроме самых тривиальных предметов, не видел. Оснащенная диагностической аппаратурой койка, на которой спал Герр Асс; маленький санитарный блок в углу; шкафчики с лекарствами и медицинским инструментарием; сумка-холодильник, какие используют для транспортировки донорских органов; большой телеэкран на одной из стен; стальной столик и два кресла на колесиках — вот и всё, что имелось здесь. И одному Богу было известно, каким образом это можно было использовать для побега.

Макс глянул на часы: до события, которое должно было произойти в штаб-квартире ЕНК, оставалось ровно два часа. Телевизор в медицинском боксе сейчас работал — с выключенным звуком. И на экране мелькали кадры ночного выпуска новостей — который транслировал этот самый ЕНК. Он вещал круглосуточно: новостные блоки выходили в эфир каждый час.

Макс краем глаза следил за субтитрами: «Единый новостной канал Евразийской конфедерации, в штаб-квартире которого продолжают работать эксперты ОСБ, полчаса назад посетил с визитом крупнейший представитель мировой бизнес-элиты. Его заявление наш канал эксклюзивно передаст в ближайшие минуты». Румяная телеведущая с кукольным личиком, явно взбодрившая себя парой литров черного кофе, бойко тараторила в прямом эфире. А потом взмахнула рукой, после чего на экране возникли кадры, при виде которых Макс вначале оторопел, и лишь пару секунд спустя заледенел от ужаса.

Камера запечатлела, как в здание ЕНК заходили пятеро визитеров. Впереди шел мужчина, которого Макс привык именовать профессором. И — как маленькую девочку — он держал за руку Настасью Рябову. Девушка с тревожной настойчивостью то и дело оглядывалась через плечо — и не без причин. Следом за ней и её отцом — шагах в трех-четырех позади них — следовали двое субъектов, почти одинаково одетых. А между ними, с двух сторон удерживаемая ими под руки, вышагивала на высоких каблуках Ирма фон Берг. Её показывали отнюдь не крупным планом, и всё равно — Макс без труда прочел на её лице выражение ярости и недоумения. Красавица-блондинка что-то говорила — возможно, даже кричала. Но по артикуляции Макс сумел разобрать лишь одно немецкое слово: der Hochstapler[2].

Максим Берестов отвел взгляд от телеэкрана — и посмотрел на сумку-холодильник. А потом опустился в одно из кресел на колесиках и проверил, сможет ли он катить его, используя только одну — левую — ногу. Оказалось — сможет. И у него, доктора Берестова, сделалось так муторно на душе, как не было уже много лет. Пожалуй что — с того самого момента, когда он в октябре 2081 года узнал о недобровольной экстракции полнокомплектного класса московских школьников.

Макс затейливо выматерился: сперва мысленно, потом — полушепотом. После чего подвернул брючину на правой ноге и снял носок — чтобы он под надетый браслет не попадал. И, не утерпев, прибавил — по примеру барышни фон Берг — еще и немецкое ругательство:

— Der Blödser…[3]

Имел он в виду, конечно же, самого себя.

Ньютон уже поднялся с места — идти на крышу вместе с новоявленным господином Ф. и его клевретами. Однако их остановил возглас полковника Хрусталева — который услышал, как господин Ф. говорит о том, что знает, каковы цели трансмутанта с плакатом.

— О чем это вы? — изумился новоиспеченный арестант — вроде как самым искренним образом. — У этого бедолаги не было никакой цели. Он должен был просто отвлекать внимание.

И Ньютон решил: Хрусталев, может быть, и не лжет. Но вот у главы ОСБ явно было на сей счет иное мнение.

— Да вот об этом я говорю! — Господин Ф. вытащил из кармана и бросил на стол пачку фотографий.

Они тотчас рассыпались веером, и Ньютон подумал: глава ОСБ нарочно метнул их на стол с силой, чтобы добиться именно такого эффекта. На снимках запечатлен был подернутый ржавчиной ангар со скругленной крышей; Ньютон мгновенно узнал его — так и впился в него взглядом. А возле полузаброшенного строения стояли, явно — беседуя, двое мужчин.

— Этот герр Асс — он вам кто? — обратился господин Ф. к полковнику Хрусталеву. — Сват, брат? С какой стати вы предоставили ему в распоряжение свою недвижимое имущество?

Глаза у полицейского полковника широко раскрылись.

— Так вы всё знали с самого начала… — произнес он ошарашено.

Это был тот самый человек, чью стеклянную фамилию Максим Берестов всё никак не мог вспомнить. А ведь субъект, которому полковник полиции приходился однофамильцем — Иван Васильевич Хрусталев — был и вовсе легендарная личность! Прикрепленный Хрусталев — охранник Сталина, якобы отравивший его по поручению Лаврентия Берии, — мог бы даже приходиться полицейскому полковнику дальним родственником. Но того это вряд ли сейчас волновало. Он поглядел на фотографии, потом перевел взгляд на господина Ф.:

— Этот человек мне никто! Если хотите, можете это проверить.

— Проверим! — пообещал ему юноша с автоматической винтовкой Мосина, оказавшийся руководителем ОСБ. — В любом случае, ваш не-родственник сейчас выбыл из игры.

— Но что же за цель была у того — с плакатом? — спросил Ньютон. — И кто он такой?

Ему хотелось спросить совсем о другом. Но он знал наверняка: в этой истории все ответы — части одного паззла.

Господин Ф. хмыкнул:

— Вопрос даже не в том, кто он. Интереснее всего — кто обеспечил ему новую внешность и доставил сюда. Ну, а если уж вам так интересно, Алексей Федорович, то имя этого одиночного пикетчика с плакатом вам хорошо известно. Да и не вам одному.

Господин Ф. поглядел Хрусталева длинным взглядом, и тот переменился в лице — его явно посетила некая догадка. Заподозрил правду и Ньютон. Даже воздуху уже в грудь набрал, чтобы высказать свои подозрения вслух. Но тут раздалось характерное прерывистое гудение, сопровождаемое вибрацией: во внутреннем кармане полицейской формы господина Ф. стал подавать сигнал вызова мобильный телефон.

Мнимый юноша недовольно поморщился, однако тут же выхватил мобильник, коротко бросил:

— Говорите!

И целую минуту после этого он слушал, не перебивая, своего собеседника. Лишь в самом конце уточнил:

— Он хочет сделать свое заявление немедленно? Вы не предложили ему дождаться, пока разрешится ситуация с трансмутантом на крыше? Что, простите? Наотрез?

Он слушал еще с полминуты, потом произнес одно0единственное слово: «Ждите!», и повернулся к Ньютону.

— Похоже, Алексей Федорович, — сказал мнимый юноша, — нам предстоит встреча с вашими будущими родственниками.

— Настасья здесь? — изумился Берестов-старший.

— И не одна. Только, уж пожалуйста, не трудитесь изображать изумление. — Господин Ф. кисло улыбнулся. — Той организации, которую я представляю, доподлинно известно, кто такой на самом деле Денис Михайлович Молодцов.

«А вот в этом я сомневаюсь, — подумал Ньютон. — Если даже вы, умники, знаете, что он — это Филипп Рябов, то черта с два вам известно, кто он на самом деле».

Но вслух он сказал другое — задал резонный вопрос:

— Вы и в самом деле считаете, что встреча с господином Молодцовым сейчас — главный приоритет? А как же тот человек на крыше? Вы что-то говорили о том, что вам известны его намерения. И как я понял, они отнюдь не безобидны.

Господин Ф. глянул на часы и снова поморщился.

— Вы правы, — проговорил он. — Время уходит. У нас — меньше двух часов в запасе. Однако если мы прямо сейчас не решим все наши вопросы с «Перерождением», предотвратить катастрофу нам не удастся.

У Ньютона даже в боку заныло от дурных предчувствий.

— И где же эта катастрофа произойдет? Прямо здесь? — Он шагнул к господину Ф. и с трудом подавил желание схватить его за отвороты формы и хорошенько встряхнуть. — Тогда почему вы не начинаете эвакуацию людей отсюда? И почему вы не пошлете людей в тот ангар? Уверен: Максим сейчас там. Как и этот герр Асс — вышел он из игры или нет, мне плевать с высокой колокольни. Вы ведь обязаны его задержать, разве нет? И обязаны обеспечить безопасность моего сына, раз уж вы оказались главой службы безопасности!

Улыбка мнимого юноши перестала быть кислой и сделалась бесконечно печальной.

— Я не эвакуирую людей потому, — сказал он, — что здесь всё только начнется. А что касается ангара, то не будьте столь низкого мнения о моем ведомстве, Алексей Федорович. Ангар уже оцеплен сотрудниками ОСБ. И они получили приказ: открывать огонь на поражение по любому лицу, которое попытается выйти. А поскольку ваш сын — пленник, и покинуть помещение не может, его безопасность я вам гарантирую.

Глава 16. «Дворника укокошили зря…»

7 января 2087 года

Марья Петровна Рябова (Маша — для мужа, отца и для дочери) узнала о том, что её муж и дочь вошли в здание ЕНК таким же способом, каким об этом узнал Максим Берестов. То есть — увидела на телеэкране своего мужа Фила, который пережил две трансмутации, входящего рука об руку с Настасьей в помпезную башню: здание Единого новостного канала. Но — Марья Петровна смотрела на экран куда пристальнее, чем Макс. Мысли о необходимости побега не отвлекали её и не сбивали с толку, как доктора Берестова. А потому она сумела разглядеть важнейшую деталь, доктором не замеченную.

И, разглядев её, она впала в ослепляющую ярость. Марье Петровне будто черным дымом глаза застило. Ей даже пришлось зажмуриться на несколько секунд, чтобы этот дымный полог отбросить. А ведь после реградации состояние ярости стало для дочери профессора Королева отнюдь не чем-то диковинным! Собственно, в этом состоянии она пребывала с того самого момента, как вернулась к человеческому существованию — приобретя лицо своей бывшей соседки по дому, Карины.

Но поначалу, сразу после пресловутой реградации, Марья Петровна эту свою ярость весьма успешно прятала. И даже честно пыталась побороть её. «Ну, подумаешь — дело какое! — говорила она себе с мысленной усмешечкой. — Тебе всего лишь придется до конца дней смотреть на чужую физиономию в зеркале. Разве ж это повод, чтобы изображать из себя фурию?»

Однако она с самого начала понимала, что дурит голову самой себе. Вовсе не новое лицо приводило её в бешенство. И даже не тот факт, что лицо это и вполовину не было так красиво, как её собственное — прежнее, утраченное навсегда. Со своей новой внешностью она могла бы смириться, и даже без особого труда. С чем она смириться не могла, так это с тем, что из её жизни пропали — не много, не мало: девять лет. У неё украли годы, когда подрастала её Настасья — и эта кража приводила Марию Рябову в бешенство. Но всё же, всё же…

Не могла она врать самой себе: хуже всего была даже не сама эта потеря. Хуже всего было то, что она испытала в самом конце потерянных девяти лет. В те бесконечные недели, когда она, выйдя из комы, с непреложной ясностью осознала, что стала безликой. А главное — она мгновенно припомнила, как и при каких обстоятельствах произошла её недобровольная экстракция. И какую роль во всем произошедшем сыграли её отец и её муж Фил.

А теперь он, её муж — даже не бывший! — приволок в штаб-квартиру ЕНК Настасью. Приволок, словно собачонку — пристегнув её к себе наручниками. Их-то Марья Петровна и углядела на телеэкране. И еще — она увидела ту балтийскую барышню, Ирму фон Берг. Мария Рябова помнила её по прошлогодним процессам «Добрых пастырей». Как помнила и то, что Настасья говорила тогда: «Ирма — моя хорошая подруга». И эту Настасьину подругу какие-то амбалы тоже приволокли в штаб-квартиру медиа-гиганта.

Но черная пелена гнева и ярости, застлавшая Марье Петровне глаза, схлынула уже через минуту. А еще раньше, чем это произошло, Настасьина мать принялась торопливо шарить руками по столу, за которым она сидела. Ей было точно известно: с краю на столе лежит толстенный том ин-фолио. Сброшюрованный еще в эпоху, когда компьютеры считались почти что экзотикой. И содержавший в себе подробнейшие планы всех подземных коммуникаций Москвы.

Александр Герасимов понятия не имел о том, какие визитеры решили наведаться посреди ночи в штаб-квартиру ЕНК. Но сам он шел пешком по заносимым снегом улицам в том же направлении, в каком незадолго до этого проехал черный «Рено-Альянс». Вьюга швыряла ему в лицо пригоршни мелкого, как толченое стекло, снега. И ветер пробивал насквозь и зимнюю куртку с капюшоном, и вязаную шерстяную шапку, так что Сашке казалось: он шагает по ледяному городу в одной только фланелевой рубашке, поверх которой он даже джемпер надеть не догадался. Хотя — в оправдание себе он мог бы сказать: когда утром он одевался перед выходом из дому, то совсем не планировал шастать по Москве в метель. У него такого и в мыслях не было.

А сейчас мысли у него в голове отчаянно путались и как бы наползали одна на другую. После реградации подобное происходило с ним часто. Он думал одновременно и о своей бывшей однокласснице Наташке, и об её отце, и о своих собственных родителях, которые, похоже, так и не признали его полностью, и о единственном по-настоящему близком ему человеке — сестре Надежде.

Но — самая неотвязная мысль была о негодяе, который обманул его, Сашку, самым немыслимым образом: о Максиме Берестове. Сашка до сих пор не мог принять как данность, что тот доктор — молодой человек с добрыми карими глазами — и есть виновник глобальной катастрофы, из-за которой погиб весь Сашкин класс. Да что там — его класс! Из-за которой погибла чуть ли не половина человечества. Но сейчас он, Александр Герасимов, не мог, хоть убей, заставить себя ненавидеть того молодого доктора. Не складывался у него в мозгу образ монстра — ну, что тут будешь делать?

Так что Сашка почти что обрадовался, когда мысль о докторе Берестове перебила другая, вернувшаяся по кругу: мысль о Петре Ивановиче Зуеве, который диковинным образом сумел улизнуть чуть ли не из самого охраняемого спецучреждения Москвы. Вот уж его-то Сашка и вправду ненавидел. Тут ему не требовалось накручивать себя и подогревать эту ненависть в себе, как с Максимом Берестовым. Собственно, именно желание добиться для Зуева справедливого воздаяния и подтолкнула Сашку к тому, чтобы идти сейчас сквозь метель.

Впрочем, изначально-то он ехал на метро. До того момента, как стал замечать на себе полные ужаса и неприязни взгляды других пассажиров. Поначалу Сашка никак не мог уразуметь, в чем причина этого. А когда до него дошло, наконец, в чем было дело, его успело уже узнать слишком много народу. И то, что он поспешно из метро выбрался и пошел пешком, вполне могло стать запоздалой мерой, которая уже ровным счетом ничего не решала. Однако после реградации приступы мнительности у Сашки порой случались буквально на пустом месте, а сейчас — он это ощущал ясно — основания для беспокойства имелись вполне всамделишные, не надуманные.

И всё-таки, когда Сашка, шагая по улице, услышал вдруг позади себя возглас: «Эй, Седой! Тут люди поговорить с тобой хотят!», он не сразу сообразил, что обращаются именно к нему. Лишь когда раздалось: «Седой, я к тебе обращаюсь!», Сашку осенило: прежнего обладателя его внешности звали Сергеем Седовым! И его лицо знало невесть сколько народу — уж наверняка попытку ограбить склад «Перерождения» освещал не один только ЕНК!

Александр Герасимов оглянулся через плечо — не замедляя, впрочем, шага.

Его нагоняли двое мужиков. Возрастом они были примерно ровесниками Сергею Седову — и, стало быть, они были примерно вдвое старше, чем Сашка сейчас на самом деле. А если принимать во внимание, что пять лет своей жизни Сашка потерял — то и втрое старше. Их лица показались ему смутно знакомыми, хотя он никак не мог припомнить, где он видел этих людей прежде. И еще — Сашка был почему-то убежден, что их было не двое, а четверо.

Он ускорил шаг, убеждая себя, что при ночном освещении, даже — при праздничной иллюминации, он мог и обознаться. Про свою мнительность реграданта он хорошо помнил.

То, что он не обознался ни в малейшей степени, Сашка удостоверился, когда дорогу ему заступили еще двое крепких мужчин возрастом за тридцать. Их и вправду оказалось четверо. И Александр Герасимов вспомнил внезапно, откуда недобро лыбившиеся хари этой четверки ему знакомы.

Марья Петровна Рябова почти мгновенно раскрыла том ин-фолио именно на тех страницах, которые были ей нужны. Она и прежде изучала именно их — так что ей почти и не требовалось сверяться со старинными планами. Два месяца назад, когда Настасьина мать только разрабатывала свой нынешний комплот (она любила неоархаизмы), её эмиссару с удивительной легкостью удалось эти планы раздобыть. Том ин-фолио зарастал пылью в одном почти заброшенном библиотечном архиве. Да и кому, спрашивается, могли бы пригодиться столетней давности сведения о подземных коммуникациях Москвы?

Но — комплот Марии Рябовой как раз и был основан на том, чтобы захватить и использовать допотопную подземную инфраструктуру Первопрестольного града, которая еще сто лет назад считалась «законсервированной».

— Может быть, — осторожно осведомился эмиссар Марьи Петровны, когда узнал, что ему придется из архива выкрасть, — нам лучше поискать в Корпнете что-нибудь более актуальное?

Марья Петровна едва сдержала себя тогда, чтобы не вмазать умнику по физиономии. И не объяснить ему доходчиво, куда он может пойти со своими советами. После реградации приступы раздражительности накатывали на неё даже не ежедневно, а чуть ли не ежечасно. Но — услуги, которые оказывал «эмиссар», были для Марьи Петровны слишком уж ценны. И она сказала — почти без раздражения, вроде бы даже с иронией:

— Вы, сударь мой, поменьше умничайте — доверьтесь мне.

И он, этот её эмиссар, вынужден был признать впоследствии её, Марии Рябовой, правоту. Если бы они не знали наверняка, какие канализационные трубы остаются сухими уже более века, вряд ли они смогли бы перемещаться под городом с такой скоростью — и, можно даже сказать, с комфортом! Да, в старом коллекторе попахивало — но не более того. Разве это можно было сравнивать с чудовищной, вышибающей слезы из глаз, вонью, какую источали действующие системы канализации?

Вот в этом-то старом, пересохшем русле зловонных подземных рек Мария Рябова и устроила свой штаб — в который давеча её эмиссар и доставил Петра Ивановича Зуева. И где теперь сама она, склонившись над столом, в пятый или шестой раз старые планы проглядывала.

Благодаря этим планам она и её эмиссар и сумели прошлым вечером проникнуть в здание ЕНК. Где оставили — на крыше — своего временно обезличенного посланца с плакатом. Марья Петровна любила не только неоархаизмы — она еще и с юных лет питала склонность к театральным эффектам. И после реградации она этой склонности отнюдь не утратила. Так что она не поленилась: провела вначале недобровольную экстракцию для бывшего директора зоопарка, а потом устроила ему отложенную реградацию.

Последнее оказалось не так уж сложно сделать. Её настоящий отец, Петр Сергеевич Королев, экспериментировал когда-то с мозговыми экстрактами приматов, стремясь за счет дополнительных присадок замедлить процесс трансмутации. Но оказалось, что получить временной лаг между моментом введения экстракта в мозг реципиента и началом трансмутации — проще простого. Для этого достаточно было заморозить капсулу Берестова и держать её при температуре минус 18 градусов в течение суток. Широкого распространения этот лайфхак не получил — хотя профессор Королев даже опубликовал на эту тему статью в каком-то научном журнале. Но уж Марья-то Петровна об открытии своего отца прекрасно знала. Так что, исходя из целей своего комплота, она решила это открытие испытать на Зуеве. И, судя по репортажам телевизионщиков, пролонгированная реградация вполне удалась.

Как она и планировала, а появление безликого на крыше ЕНК отвлекло всеобщее внимание. Так что Мария Рябова и её помощник без препон покинули штаб-квартиру Единого новостного канала тем же путем, каким проникли туда.

А сейчас Марья Петровна проклинала себя за то, что не додумалась отыскать для себя укрытие — любое! — внутри здания-башни. И не дождалась там полной реализации своего комплота. Не сообразила даже оставить там своего эмиссара — дала ему другое задание. Как видно, реградация далеко не лучшим образом повлияла на её интеллект.

— Я идиотка! — Она с такой силой треснула кулаком по тому ин-фолио, что несколько калек с планами порвалось. — Я точно туда не успею! Только не под землей!. Да и поверху — не успею…

Она знала: выход у неё оставался только один. И ей срочно надо было позвонить — то есть, прямо сейчас покинуть свое подземное убежище, где мобильная связь — якобы не существующая — не работала.

Сашка закрутился на месте — заозирался. Но — ночная улица была пуста. Если не считать, конечно, самого Сашки и той четверки. Звать на помощь было некого. Хотя (Сашка сам удивился этой мысли) он и не стал бы никого звать, если б даже увидел поблизости припозднившихся прохожих.

Во-первых, вряд ли они стали бы помогать незнакомцу. Почти наверняка поспешили бы пройти мимо.

Во-вторых, Сашка не считал, что он вправе подвергать опасности людей, которые его даже не знают. И он понятия не имел, что задумали эти четверо, которые преследовали его — явно еще от станции метро.

Ну, и в-третьих (в-главных, как мысленно уточнил для себя Сашка): он больше не был ребенком, который, чуть что, готов кинуться за помощью к взрослым. По крайней мере, внешне — не был. Да и внутри него после реградации что-то необратимо переменилось. И порой ему хотелось… Даже не так: порой он прямо-таки жаждал…

— Эй, ты! — снова крикнули ему. — Не прикидывайся, что нас не помнишь! Мы-то уж точно тебя не забыли.

И Сашка был уверен: тот не врет. Эти люди — все четверо — выступали в качестве потерпевшей стороны на процессе по делу Седова Сергея Сергеевича, чью внешность Сашка носил сейчас на себе, словно накрепко прилипший к его телу костюм. Родственники всех четверых являлись наемными работниками корпорации «Перерождение», при нападении на склад которой Седов и был пойман с поличным — вместе со своими подельниками. И все четверо перерожденцев при том нападении погибли.

— Я — не он, — выговорил Сашка. — Вы и сами должны это понимать.

Однако собственный голос сыграл с ним недобрую шутку. После прогулки на ледяном ветру у Сашки буквально зуб на зуб не попадал. И даже для его собственного уха эти слова, произнесенные с жалкой дрожью, прозвучали фальшиво, как нота, извлеченная смычком из провисшей скрипичной струны.

Он успел еще прибавить:

— Вы же наверняка все были на его казни!.. — Выговорить политкорректное «на принудительной экстракции» Сашка со своими стучащими зубами не сумел бы.

И тут сзади на него обрушился чудовищной силы удар. Сашке показалось, что ему на голову вся упала занесенная снегом крыша соседнего пятиэтажного дома. Но бандитский череп снова не подкачал. Сашка упал на одно колено, и голову его наполнил адский гул, однако он даже не потерял сознания.

Он повернулся всем корпусом — посмотреть, кто именно напал на него. И едва успел увернуться от нового страшного удара: повалился набок, откатился в сторону. Его мощное, взрослое тело сделало это словно бы само — без всякой команды со стороны Сашки. А тот, кто хотел вторично ударить, сам не удержал равновесия. Его повело вперед, и он упал бы рядом Сашкой, если бы не выставил вперед предмет, который перед тем использовал как дубину.

Импровизированная дубина (один конец — тонкий, другой — утолщенный, как у бейсбольной биты) переломилась пополам при столкновении с тротуаром. И даже в своем полуобморочном состоянии Сашка испытал прилив удивления, когда понял, чем именно ударили его сзади: нападавший сжимал в руках обломок гигантской сосульки. Во времена Сашкиного детства такие срезали из-под московских крыш при помощи лазера. Но тогда их ледяные обломки сразу вывозили куда-то. А теперь, как видно, стали бросать прямо под стенами домов.

Всё это промелькнуло у Сашки в голове за доли секунды. Вот — он откатился в сторону, сумев избежать нового сокрушительного удара ледяной биты. А в следующий миг его уже саданул ножищей в незащищенный бок тот мужик, который давеча говорил, что его (в смысле — Сергея Седова) не забыли.

— Зря ты и твои дружки укокошили дворника на автостоянке «Перерождения», — выговорил он почти насмешливо. — Дворник-то был — мой дед!

И он снова взмахнул ногой — явно целя Сашке в висок.

Вот только — нанести удар он успел. В Сашкиной голове словно бы что-то перещелкнуло. И щелчка этого хватило. Да и немудрено: Сашка исподволь жаждал именно такого щелчка.

Он схватил обеими руками и рванул на себя ножищу в зимнем ботинке. Внук злосчастного дворника с размаху грянулся спиной на тротуар, затейливо выматерился и попытался вывернуться из Сашкиного захвата. И — да: Сашка его ногу выпустил. После чего с размаху двинул внуку дворника локтем в переносицу. Сашкина куртка отчасти смягчила удар — но всё равно послышался мерзкий хруст, а из носу нападавшего двумя густыми струями хлынула кровь.

Трое друзей, вместе с которыми внук дворника преследовал Сашку, при виде случившегося опешили — застыли на месте. И — бывший школьник Александр Герасимов вполне мог бы этот момент использовать, чтобы дать деру. Однако школьником-то он больше не был — и не только внешне.

Он резко, одним махом, вскочил на ноги — проигнорировав полыхнувшую в голове боль. А затем выхватил обломок ледяной биты у того мужика, который врезал ему по затылку. И ткнул его под дых этой битой-сосулькой — той частью, где находился слом.

Мужик охнул, согнулся, прижал к животу обе руки. А Сашка снова взмахнул тем же ледяным обломком — описал им горизонтальный полукруг, будто косой. Из двух мужиков, что застыли в поле Сашкиной видимости, один успел податься назад. Но зато другому острая ледышка вспорола куртку на груди. Мужик издал хриплый крик боли, а бионейлон, из которого куртка была пошита, окрасился в алый цвет.

Сашка тоже издал возглас — торжествующий. Но в этот самый момент внук дворника, о котором он успел позабыть, ударил его сзади подсечкой по ногам. И бывший школьник снова оказался на тротуаре, тут же получил новый сильнейший удар ногой по ребрам. И услыхал прямо над собой гнусавый голос:

— Зря ты, Седой, деда моего укокошил! Я ведь знаю: это он впустил тебя и твоих дружков в «Перерождение»! Но ты передавай ему от меня привет — скоро ты с ним увидишься!

Сашка попытался было встать. Но его мгновенно принялись лупить ногами уже с двух сторон — так что он успел только подтянуть колени к груди и закрыть сведенными предплечьями лицо. И еще — он успел пожалеть о том, что не сумел убить никого из этой четверки. Ясно было: сейчас в мерзлый тротуар его примутся втаптывать все четверо.

И тут возле тротуарного бордюра затормозил невесть откуда взявшийся ярко-красный «Руссо-Балт».

Глава 17. Не дамское оружие

Филипп Рябов оглядывал с крыши штаб-квартиры ЕНК ночную Москву: сияющую огнями рождественской иллюминации, но почти лишенную какого-либо движения. Фил видел с высоты, что по улицам катят одинокие — словно странники в пустыне — электромобили, а пешеходов он и вовсе не мог углядеть. И только мельтешение снежинок в воздухе нарушало статичность картины — позволяло понять, что смотрит он не на фотоснимок, а на реальный город.

Фил изо всех сил старался не думать обо всем, что он делал в течение минувшего часа. Наверное, в прежней своей жизни — той, какая у него была до 2077 года — он рассмеялся бы в лицо тому, кто хотя бы намекнул ему, что он вообще способен на такое. Но — за минувшие десять лет много чего изменилось. Сам он — так изменился аж два раза! В первый раз — когда трансмутировал в своего тестя, профессора Королева. А вторично — менее года назад, когда превратился в президента всесильной корпорации «Перерождение», Дениса Молодцова.

— Так что же, Денис Михайлович, — обратился к нему один из двух охранников, которые стояли теперь справа и слева от него на завьюженной верхотуре, — может быть, нам всё-таки стоит запросить подкрепление?

— Зачем нам это? — Филипп Рябов изобразил усмешку. — У нас здесь и так сопровождающих — выше крыши.

И он был прав. Мало того, что на крышу с ними вместе поднялся господин Ф. с полудюжиной своих подчиненных и десятком полицейских, так здесь еще и толпилось теперь человек двадцать тележурналистов, операторов и технических работников ЕНК. Все они готовились транслировать событие, на освещение коего Единый новостной канал получил эксклюзивные права: показать всей Евразийской конфедерации обращение Дениса Молодцова. Обращение, в котором тот собирался не только от своего имени, но и от лица возглавляемого им «Перерождения» сообщить информацию, которая коснется всех без исключения. Не только граждан Конфедерации — всех, кто был потребителем продукции и технологий его корпорации на глобальном рынке.

Поразительно, но журналистская братия почти не обращала теперь внимание на того, кто появился на крыше первым — на мужчину с плакатом, хотя совсем недавно все телеобъективы смотрели именно на него.

Бывший безликий — у которого теперь лицо имелось! — по-прежнему держал в руках свой плакат, надпись на котором гласила: «Во всем повинен отец. Покарайте его!» По-над крышей гулял ветер, швырял человеку с плакатом пригоршни мелкого снега в его новообретенное лицо. Однако тот и бровью не вел — в буквальном смысле. Черты его словно были вырезаны из дерева, как и его широко раскинутые руки, из которых ветер пытался, однако никак не мог выдернуть странный плакат.

Сотрудники ОСБ тоже пытались разжать пальцы бывшему безликому — чтобы отобрать плакат. И тоже — неуспешно. Медленный трансмутант намертво вцепился в развернутый лист биопластика, на котором надпись была начертана. Держался за него даже не как утопающий за соломинку — как скупец за последнюю золотую монету.

Впрочем, насчет одеревенелости мышц и черт человека с плакатом Филипп Рябов никаких иллюзий не питал. Понимал, что вовсе не стоицизм заставляет реграданта сохранять каменное выражение лица. Причина была куда проще: сразу после реградации бывшие безликие с очень большим трудом могли владеть своим лицевыми мышцами. Да и всем своим телом — тоже. Так что — тот (та), кто поместил плакатчика на крышу, всё рассчитал верно. Этот плакатчик не сумел бы сдвинуться с места в ближайшие час или два. А большего его хозяевам и не требовалось.

Впрочем, Фил понимал, что обманывает себя: не хозяин имелся у этого человека, а хозяйка. Причем он, Филипп Рябов, отлично знал, кто она такая.

— Всё должно было быть не так, — пробормотал Фил — так тихо, что даже и сам себя не услышал. — Да и сейчас еще не поздно всё исправить…

И как бы он этого хотел! Как хотел бы развернуться сейчас и уйти отсюда. Спуститься на лифте в импровизированный кризисный центп, где он оставил Настасью и её подругу Ирму. Упросить их обеих простить его. Сказать: бес попутал.

Но — эта его последняя мысль у самого Фила вызвала недобрую усмешку. Да, бес и впрямь попутал его. Однако не сегодня — гораздо раньше. И сейчас он не имеет права отступить именно потому, что обязан спасти то, что еще подлежит спасению.

Обязан — хотя бы попытаться это сделать.

— Как думаете, тот отец, которого призывают покарать — это вы или я? — Голос прозвучал прямо за спиной у Фила, и от неожиданности тот едва не подпрыгнул на месте.

Он обернулся: позади него стоял — и тоже усмехался — Алексей Федорович Берестов. Бывший байкер Ньютон.

— Извините, Денис Михайлович! — Один из охранников Фила шагнул вперед. — Мы не подпустили бы его к вам, но ведь он — с сопровождающими! — Охранник кивнул на маленький отряд, который возглавлял юноша, на вид — не старше двадцати лет.

И Фил подумал: еще полтора десятилетия назад никто не поверил бы, что такое возможно. А сейчас — вот-вот люди с внешностью школьников начнут становиться министрами.

— Всё в порядке! — Фил кивнул охраннику. — А сейчас — оставьте нас!

И оба его секьюрити мгновенно отступили в сторону. Хотя, конечно, даже иллюзии уединения это не создавало: на продуваемой зимним ветром крыше было сейчас так многолюдно, словно здесь готовились к какому-нибудь рок-фестивалю. Которые, впрочем, не проводились нигде уже лет пять — самое меньшее.

— Я думаю, — обратился Фил к Алексею Берестову — отвечая на его вопрос, — это и вы, и я, и господин Зуев — отец Натальи Зуевой.

— Собирательный образ? — Ньютон снова усмехнулся.

— Да нет! — Фил качнул головой. — Я практически уверен: этот, с плакатом — господин Зуев и есть. Но, конечно, не он сам себя призывает покарать. Этим лозунгом его кое-кто снабдил…

— Ваша жена?

Фил вздрогнул вторично — а потом так и впился в Алексея Берестова взглядом.

— Вы догадались или как-то узнали об этом?

— Понял — сложил два и два. А еще я понял: ваше заявление будет касаться хорошо известной вам дамы: Марьи Петровны Рябовой. Так вот, я пришел, чтобы вас попросить: не надо ничего такого заявлять. По крайней мере — прямо сейчас.

Настасья и Ирма сидели вдвоем на короткой банкетке — рядышком, бок о бок. Настасьин отец отстегнул наручники, которыми давеча приковал к себе дочь, а его амбалы-охранники больше не удерживали барышню фон Берг. Но что в этом было проку? Бежать у них обеих не существовало ни малейшей возможности. И не только потому, что здесь, в штаб-квартире Единого новостного канала, их окружали со всех сторон люди в полицейской форме и мужчины в штатском, у каждого из которых будто на лбу была напечатана аббревиатура ОСБ. Нет, этим людям была совершенно не интересна судьба двух девушек, сидевших возле стены на банкетке.

Ну, то есть — поглядывали-то они на них с большим интересом! Настасья не раз и не два ловила на себе любопытствующие и восхищенные взгляды. После того, как бывший Настасьин жених, Максим Берестов, сделал свое гениальное открытие, увидеть красивые лица воочию — не на телеэкране, не на постере и не на обложке журнала — стало почти что невозможно. Обладатели (а паче того — обладательницы) таких вот лиц предпочитали без крайней необходимости свои жилища не покидать. И немудрено, что они с Ирмой произвели здесь чуть ли не фурор.

Но — как на пленниц или на потенциальных преступниц на них с Ирмой тут не глядел никто. Вздумай они вскочить со своих мест и пуститься бежать к лифтам — эти люди в форме и в штатском вряд ли стали бы им препятствовать. А Настасьин отец и его охранники еще четверть часа назад покинули это помещение, выделенное руководством ЕНК под временный кризисный центр. Они тоже отлично понимали: сбежать девушки не смогут. Куда им было бежать? Если Настасьин отец не соврал — а уж в таком-то он врать не стал бы! — на ночных улицах вот-вот должен был разверзнуться ад. Ну, разве что — её отец всё-таки сумеет это остановить.

Однако особенно рассчитывать на благоприятный исход приходилось — с учетом того, какие отчаянные шаги Филипп Рябов уже предпринял. И как мало толку они дали.

— Патовая ситуация, — сказала Ирма — она словно бы прочитала Настасьины мысли.

— Это точно! — Ответила ей вовсе не Настасья: ей ответил невесть как очутившийся рядом с их банкеткой мужчина в форме полицейского полковника; запястья его стягивали пластиковые наручники. — Лучше и не скажешь, фройляйн фон Берг.

— Мы с вами знакомы? — Ирма глянула на него с крайней неприязнью; она, впрочем, глядела с неприязнью почти на всех — после того, как и с Настасьей приволокли полчаса назад сюда, в штаб-квартиру ЕНК. — Я что-то не припомню, чтобы нас друг другу представляли.

Настасья подумала: зря она втянула Ирму в эту историю. Не стоило ей звонить — просить о помощи. У Ирмы была своя жизнь — там, в Риге, где был её жених Алекс, и где только-только начинала раскручиваться открытая Ирмой юридическая фирма. А она, Настасья, решила воспользоваться тем, что её подруга приехала в Москву: присватала ей это дельце, к которому Ирма в действительности никакого отношения не имела.

— Разрешите отрекомендоваться! — Мужчину в наручниках отповедь Ирмы ничуть не смутила: он сделал еще один шаг вперед и только что не щелкнул каблуками форменных ботинок. — Полковник Хрусталев! Арестованный полковник — как вы можете заметить! — И он простер к ним с Ирмой свои скованные руки — словно подаяния просил.

— Что-то вы больно свободно передвигаетесь тут! Немного странно для арестанта, вы не находите? — Теперь уже в разговор вступила Настасья.

— Так ведь и вы, — он подбородком указал на Настасью и на Ирму, — тоже не вполне свободны — не в обиду вам будь сказано. Однако я не вижу, чтобы кто-то вас особенно сторожил. Полагаю, мы всё знаем — почему так. Меня лишь удивляет, почему вас-то, глубокоуважаемая Настасья Филипповна, никто не привлек к разрешению этого кризиса? Как по мне, если уж кто и мог бы весь этот бардак исправить, так это — именно вы.

Марья Петровна Рябова не была лично знакома с Ольгой Булгаковой. Да что уж там: она даже и не подозревала о её существовании вплоть до той рождественской ночи. Однако Настасья сообщила своей матери — на всякий случай — номер того телефона, который имелся в её красном «Руссо-Балте». Том самом, который ей подарил её жених Макс. И — Марья Петровна набрала этот номер, не чень-то и рассчитывая, что кто-то ей ответит.

Каково же было её удивление, когда в трубке она услышала незнакомый женский голос — не принадлежавший ни Настасье, ни даже её подруге Ирме фон Берг! Однако — выбирать не приходилось. Настасьина мать должна была срочно попасть в штаб-квартиру ЕНК — иначе катастрофы было не избежать. Так что — Марья Петровна поведала незнакомке полную правду о том, что должно было произойти. И незнакомка, назвавшаяся Ольгой Сергеевной, заставила Настасьину мать удивиться вторично.

— Хорошо, — сказала она, — я вас отвезу. — А потом прибавила: — Всё равно мне нужно именно туда.

Дороги ночью были почти пустынными, так что Ольга Булгакова, завлит Художественного театра, сумела забрать Марью Петровну от дверей её убежища даже быстрее, чем та рассчитывала. И Настасьина мать подумала: они успеют вовремя. Обязаны успеть.

По крайней мере, так она думала до тех пор, пока в их поездке не произошла непредвиденная заминка.

Впрочем, произошло это из-за самой Марьи Петровны. Именно она увидела человека на тротуаре, которого четверо негодяев, разбившись на пары, попеременно лупили по ребрам ножищами в тяжеленных ботинках. Ольга — та смотрела только на дорогу. И цепко сжимала руль, держа руки на два часа и на десять часов. Только малоопытные водители делают так. И Настасьина мать, быть может, предпочла бы сесть за руль сама — если бы знала Москву хоть чуточку лучше.

— Притормозите! — бросила Мария Рябова.

Ольга Андреевна кинула на неё удивленный взгляд, но потом и сама заметила, что происходит снаружи. И остановила «Руссо-Балт», едва не наехав на бордюр передним и задним правыми колесами. А Марья Петровна выскочила из машины — почти с радостью ощущая, как её накрывает очередная волна ярости. В прежней своей жизни — до трансмутации, до реградации, — она даже не предполагала, что ярость бывает настолько похожа на эйфорию. И теперь дело было отнюдь не в ощущении подлой несправедливости происходящего: четверо избивали одного, да еще — лежащего на земле. Для ярости Марьи Петровне требовалась не причина, а просто повод.

Она даже не подбежала — подскочила к компании негодяев, явно вознамерившихся забить до смерти свою жертву. И еще на бегу выхватила из кармана своей парки руку с оружием: не пресловутым «Ван Винклем», а массивным кастетом. Впрочем, кастет этот был не простой — модифицированный. И, по сути, представлял собой гибрид обычной «свинчатки» и «Рипа ванн Винкля».

Двое из этой шпаны — те, кто в данный момент не принимал активного участия в избиении — появление Марьи Петровны заметили. И даже повернулись к ней — без всякого, впрочем, беспокойства. Разве могла им чем-то угрожать эта хрупкая темноволосая женщина в распахнутой парке, со свалившимся с головы капюшоном?

Первому из них Марья Петровна нанесла страшный разящий удар: рукой с кастетом — с разворота в левую скулу. Раздался хруст, лицевая кость мужчины как бы продавилась внутрь, а сам он даже не закричал: издал то ли всхлип, то ли хрюканье. И, прижав к лицу обе ладони, рухнул на колени. Между пальцев у него заструилась кровь, и крупные её капли яркими горошинами стали оседать на тротуаре, заносимом снегом.

Всё это Марья Петровна уловила краем глаза — периферийным зрением. Она уже поворачивалась ко второму противнику — который, надо отдать ему должное, продемонстрировал неплохие рефлексы. Он подался назад, отпрянул за долю секунды до того, как получил бы кастетом в висок. И свинчатка Марии Рябовой задела его голову лишь по касательной.

Но и у Настасьиной матери с рефлексами был полный порядок. Прошло уже больше полугода с момента её реградации, и за это время она не просто прошла полный курс реабилитации. Сначала с ней поработали физиотерапевты, потом — тренеры по фитнесу, и благодаря их усилиям Марья Петровна обрела такую физическую форму, какой она не обладала даже до своей недобровольной экстракции.

Она уловила движение своего противника. И, хоть уже не могла изменить траекторию удара, сумела предпринять кое-что еще. Её модифицированный кастет был оснащен крохотной обоймой, которая содержала ампулы с тем самым седативным препаратом, что использовался для «Ван Винклей». В обойме имелось всего три заряда, и дистанция поражения должна была составлять не более тридцати сантиметров — то есть, годились они только для ближнего боя. Но — в сложившейся ситуации это было как раз то, что нужно.

Один из этих зарядов Марья Петровна тут же пустила в ход. Для этого ей пришлось сильнее сжать пальцы в кулак при нанесении удара, и она даже не была уверена, сработает ли этот прием. Но — всё вышло как нельзя лучше. Заряд транквилизатора угодил мужчине в левую щеку, и он отключился почти моментально. Из-за того, что он отклонился назад в момент удара, мужчина повалился навзничь — не успев издать ни звука. И так и остался лежать — с широко раскинутыми руками, словно князь Андрей Болконский на поле под Аустерлицем.

Всё это случилось так быстро, что двое мордоворотов всё еще продолжали избивать ногами свою жертву, когда их подельники уже бесповоротно вышли из строя. Очевидно, оба впали в такой раж, что даже и не заметили, что произошло прямо за их спинами.

Зато человек, скорчившийся на заснеженном тротуаре, каким-то образом ухитрился заметить всё. И — он явно понял, что настал тот момент, когда у него возник шанс переломить ситуацию в свою пользу.

Он перекатился вбок, уклоняясь от удара, нацеленного ему в грудь, а потом схватил своего противника за ногу и резко рванул вниз. Тот грянулся спиной и затылком оземь, как только что — его сотоварищ. Но, в отличие от него, не остался лежать безмолвно — начал злобно и затейливо материться. Причем, как заметила Марья Петровна, в голосе его проступало еще и явное удивление.

Однако отвлекаться на это Мария Рябова не стала. Она выбросила вперед и вверх руку с кастетом — ударила того из четверки нападавших, который еще оставался на ногах, в основание черепа. Точнехонько — между воротом его куртки и краем зимней шапки. Мужчина упал мгновенно — как будто ему подрубили ноги. Причем упал носом в тротуар, и Марья Петровна отлично знала, кто обычно так падает. Но — ни раскаяния, ни даже легчайшего огорчения она не ощутила.

Матерившийся амбал в ужасе замолчал: явно тоже всё понял. И Марья Петровна не пожелала выяснять, что он станет делать дальше. Бить кастетом она его не стала — не из милосердия, а просто из-за неудобства: пришлось бы слишком низко наклоняться. И она, нагнувшись в полуприседе, использовала предпоследний заряд седативного вещества — выстрелила амбалу в шею под подбородком.

А потом другую руку — левую — протянула тому, кого она только что спасла.

— Ну, Александр Герасимов, хватит лежать — поднимайся! — сказала Марья Петровна. — У нас очень мало времени, а нам придется еще заехать за доктором Берестовым.

Глава 18. Красный «Руссо-Балт»

Ольгу Булгакову уже ничто не удивило бы в эту ночь. По крайней мере, сама она именно так считала. И почти как должное восприняла то, что теперь в красном «Руссо-Балте» с ними ехал еще один пассажир.

На вид это был совершенный громила. И могло бы показатьсястранным, что он не сумел дать нападавшим достойный отпор без посторонней помощи. Вот только — Ольга знала, кто он такой на самом деле. Поняла это, когда услышала его имя, произнесенное первой пассажиркой. Которая, надо думать, владела самой полной информацией о процессе по делу Петра Ивановича Зуева — благодаря корпорации «Перерождение», юристы которой снабжали сведениями её мужа. Если, конечно, правдой было всё то, что эта женщина поведала о себе Ольге.

Новый пассажир полулежал на заднем сиденье, куда пересела и женщина, назвавшаяся Марией Рябовой. Вид у него был довольно-таки измочаленный: куртка порвана в нескольких местах, волосы всклокочены, руки — без перчаток — в грязи и кровоподтеках. Однако серьезных увечий он явно не получил. И Ольга не думала, что они едут сейчас за доктором Берестовым ради того, чтобы тот оказал первую помощь этому молодому человеку. Интересно, как отреагировал бы Алексей Федорович, новый Ольгин знакомый, если бы узнал, что она вольно или невольно помогает сейчас вовлечь его сына в какую-то непонятную авантюру? Но, впрочем, Ольга тут же оборвала эти мысли. Какое, собственно, ей дело до того, что станет думать о её действиях Алексей Берестов, о существовании которого она не знала всего несколько часов назад? И в какую и авантюру этот человек втянул её саму?

— Марья Петровна! — Ольга быстро глянула на свою новую знакомую в зеркало — не повернула к ней головы. — Вашему другу ничего не нужно?

— Нет!

— Не думаю, что мы друзья.

Они одновременно ответили Ольге. И та настолько была сосредоточена на вождении, что не поняла даже: какие слова кто произнес? Но — в данном случае это особой роли не играло.

— И вы, Марья Петровна, только что убили человека и рисковали своей жизнью ради того, кто вам даже и не друг? — спросила Ольга; на пассажиров она по-прежнему глядела через зеркало.

Черноволосая женщина как-то странно усмехнулась — а, может быть, просто искривила губы. А вот мужчина, которого она назвала Александром Герасимовым, произнес сухо:

— Думаю, это была просто солидарность реградантов.

Мария Рябова быстро глянула на него — явно довольная его ответом.

— Я не ошиблась, — сказала она. — Именно такой помощник мне и нужен сегодня.

И Марья Петровна объяснила, чего именно она хочет от Александра Герасимова. Ольга слышала каждое слово. И несколько раз порывалась сказать, что она думает по поводу услышанного. Но — всякий раз она ловила в зеркале предостерегающий взгляд Марии Рябовой, которая каким-то образом улавливала её намерения. И в итоге — смолчала.

Дверь стеклянного бокса могла открыться в любой момент — Максим Берестов принял для этого меры. Мониторы, к которым был подсоединено тело герра Асса, вот-вот должны были поднять тревогу. Макс уже сидел в кресле на колесиках — с потом на лбу, с холодильной сумкой на коленях. В этот-то момент он и услышал голос у себя за спиной:

— Куда-то собрались, доктор?

Голос был таким сиплым и слабым, что Макс сперва даже и не понял: это заговорил его пациент! Но ответить ему он не успел: мониторы, которыми был оснащен медицинский бокс, взвыли и замигали. Оставалось только выяснить, как быстро заметят это подельники герра Асса, суетившиеся в ангаре. Как быстро они разблокируют входную дверь. И главное — сколько времени потребуется медицинскому лазеру в ножном браслете, чтобы оттяпать ему, Максу, ступню.

Короткую боль он сумел бы выдержать — а потом вкатил бы себе заготовленную дозу кортикостероида. Вколоть её себе заранее он не решился — из опасения, что препарат затуманит ему разум. А он должен был быть в ясном рассудке — чтобы положить ампутированную свою ступню в холодильную сумку. А потом в кресле-каталке выбраться из ангара.

Но — если ампутация продлится дольше, чем он рассчитывал, если окажется неполной, если не все кровеносные сосуды будут прижжены лазером, а главное: если его всё-таки накроет болевой шок… Макс не позволял себе думать о таких вариантах. И не позволил себе повернуться к герру Ассу — который явно пришел в себя из-за того, что Макс извлек из его вены иглу капельницы.

Точнее — не позволил бы себе оборачиваться. Но потом даже сквозь завывания мониторов он уловил еще один звук: надрывный хрип задыхающегося человека. И — Макс не думал, что его пациент симулирует удушье.

Между тем люди снаружи уже начали проявлять беспокойство: некоторые поворачивали головы к плексигласовому боксу, а один из бандитов даже указал на него пальцем. «Минута — и они все будут здесь!» — подумал Макс. Возможно, у него даже и этой минуты не было. И всё же — он вскочил со своего кресла, бросил сумку-холодильник на его сиденье и в два шага подскочил к герру Ассу.

Тот не просто задыхался — его тело била такая дрожь, словно сквозь него пропускали электрический ток. «Как на старинном электрическом стуле! — посетила Макса почти ехидная мысль. — Там ему было бы самое место!» Но ведь он, доктор Берестов, давал когда-то клятву Гиппократа. Так что он схватил иглу капельницы и ввел её в вену подстреленного бандита. А потом вернул в прежнее положение вентиль на капельнице.

Ничего не произошло. Здоровяка продолжала бить дрожь — под ним даже кровать сотрясалась. Нормальное дыхание не восстановилось. И, в довершение ко всему прочему, на его повязке выступило пятно крови: похоже, из-за сотрясений начали расходиться наложенные швы.

Краем глаза Макс видел: к медицинскому боксу уже спешат пять или шесть человек. Подельники герра Асса явно смекнули, что с их раненным предводителем не всё ладно. И это означало одно: план Макса требовал срочных изменений.

Электронный замок бокса со щелчком открылся, дверь отъехала в сторону, и внутрь ввалились посетители. Макс услышал топот вбегающих людей. И был уверен, что у всех них имелось оружие в руках. Причем — отнюдь не какие-нибудь ван Винкли. Однако он даже не повернул головы в их сторону.

— А ну, отойди от него! — проорал тот, кто давеча разъяснил пленнику невозможность его бегства — Макс опознал его по голосу. — Что ты делаешь с ним?

— Я делаю всё, что могу, — сказал Макс, по-прежнему не оборачиваясь. — Если мы срочно не доставим его в госпиталь, его не спасти. Я знаю, где ему могут помочь — и не станут задавать лишних вопросов. Но ехать нужно прямо сейчас.

Ангар, к которому подкатил красный «Руссо-Балт», освещал только один-единственный фонарь возле самого входа. Однако даже Ольга Булгакова — не самый опытный водитель — не побоялась ошибиться. Она приехала туда, куда было нужно. Серая громада этого заброшенного на вид строения темнела прямо за оградой московского зоопарка — тоже почти не освещенного в этот час. А главное— закрытого для посетителей с 2081 года.

Ольга Андреевна даже не сразу поняла, о чем речь, когда пассажир, расположившийся на заднем сиденье, вдруг закричал:

— Проезжайте мимо, не останавливайтесь! — И даже слегка толкнул её в спину — прямо через спинку водительского кресла.

Марья Петровна в первый момент тоже удивилась. Но потом явно разглядела за окнами электрокара то же самое, что до это увидел Александр Герасимов: шевеление занесенных снегом кустов в одном месте, кратчайшее мелькание зелёной светодиодной лампочки — в другом, мельтешение теней — чуть поодаль.

— Поверните за угол и заглушите мотор! — Черноволосая женщина даже не глядела на Ольгу Булгакову, когда отдавала это распоряжение.

Но Ольга, несомненно, послушалась бы её. Она была не робкого десятка и всегда этим гордилась, но черноволосая пассажирка словно бы её гипнотизировала. Когда-то в детстве родители водили маленькую Олю в кинотеатр: на показ старинных мультфильмов, созданных столетие назад, а теперь восстановленных и оцифрованных. И одним из таких образчиков отечественной мультипликации была история о Маугли — мальчике, воспитанном волками. Там в одной из серий она увидела кадры, напугавшие маленькую Олю до такой степени, что она постыдно расплакалась. И родителям пришлось увести её из кинозала. Это был эпизод, в котором огромный многоцветный удав по имени Каа завораживал извивами своих колец несчастных глупых мартышек. Заманивал их себе в пасть, явно намереваясь всех их проглотить. Вот такой же мартышкой Ольга ощущала себя перед Марьей Петровной Рядовой.

Однако распоряжение Марьи Петровны тотчас оспорил Александр Герасимов.

— Нет, — он резко мотнул головой — Ольга увидела это в зеркале, — здание окружено. Остановимся — нас тут же схватят. Нужно таранить дверь!

Вот тут Ольга наконец-то позволила себе возмутиться.

— Да вы ополоумели, что ли? Я только разобью машину! Да и кто окружил это здание? Если полиция, они арестуют нас и внутри ангара.

За Александра ответила Марья Петровна:

— Уверена: это не полиция. Это клевреты господина Ф. И, будь у них приказание войти в ангар, они уже вошли бы. Но Александр неправ: идти на таран мы никак не можем. Электрокар нам нужен в целости и сохранности. Здесь — отнюдь не конечный пункт нашей поездки.

Ольга перевела дух: она уже представляла себе, как врезается на «Руссо-Балте» в стальные двери ангара. И она точно знала: воспротивиться воле этой женщины, прикажи она такое, ей не удалось бы. При всем желании.

Однако то, что Марья Петровна Рябова сказала дальше, Ольгу уж точно не успокоило.

— Объезжайте ангар кругом, а потом возвращайтесь к его дверям, — сказала черноволосая пассажирка. — За это время я решу, что делать дальше.

Филипп Рябов почти не замечал нацеленных на него телекамер. Как пытался не замечать и того, каким взглядом безотрывно глядел на него Алексей Берестов, его несостоявшийся родственник. Бывший байкер Ньютон смотрелне со злобой или раздражением — как Фил опасался, с учетом того, что он отказал Ньютону в его просьбе повременить с телеобращением. Нет, тот глядел на него с сочувствием. Даже — с некоторым подобием жалости. Как будто понимал, что именно он, Филипп Рябов, сейчас ощущает. Хотя — может быть, и вправду понимал. Учитывая обстоятельства собственной жизни Алексея Федоровича. Трудно было поверить, что несколько минут назад человек этот осыпал Фила такими бранными словами, каких тот прежде и не слыхивал. А ведь то ведомство, где Фил начинал свою карьеру — это был не институт благородных девиц. Правда, бранился Алексей Федорович шепотом — чтобы никто, кроме Филиппа Рябова, не мог его услышать. И лишь тогда, когда понял, что это бессмысленно, умолк. Однако — такого сочувствующего взгляда Филипп Рябов от него всё-таки не ожидал.

— Сегодня, — громко произнес Фил, — я вынужден сделать заявление, которое наверняка получит неоднозначную оценку. Не буду лукавить: решение, которого я принял, будучи президентом корпорации «Перерождение», кто-то, возможно, назовет одиозным. А потому я считаю своим долгом разъяснить, что именно вынудило меня его принять. Вы все знаете о том, что моя корпорация анонсировала новую биотехнологию, которая…

И тут вдруг раздался голос — к новому, взрослому звучанию которого Фил пока что так и не привык. Зато упрямая интонация, с какой были произнесены слова, была ему привычна, как собственное отражение в зеркале:

— Твоя корпорация? — произнесла где-то совсем рядом молодая женщина. — А ты уверен в том, что она твоя, папа?

На голос этот разом повернулись все: и тележурналисты, и сотрудники ОСБ, и полицейские, и Алексей Берестов. Позже всех голову повернул сам Филипп Рябов — он и так хорошо себе представлял, что сейчас увидит. Хотя разум его и отказывался верить, что дело всё-таки дошло до такого. А главное — он не мог понять, как вышло, что предвидеть подобного пассажа он не сумел? И это — после всех событий нынешней, беспредельно долгой ночи!

Неподалёку от выхода на крышу, рядом с посадочной площадкой для электрокоптеров, стояли три человека. Один был — полковник Хрусталев: ухмыляющийся, уже без наручников. Справа от него упирала руки в бока белокурая красавица с непокрытой головой: Ирма фон Берг. А чуть впереди от этих двоих застыла девушка необыкновенной красоты: в распахнутой норковой шубке, в шапочке из такого же меха, из-под которой волной ниспадали роскошные черные волосы. И Филипп Рябов подумал: уже завтра на его дочь откроют охоту все колберы Евразийской конфедерации. Разве только — его жена Маша всё-таки совершит то, что обещала.

Господин Ф. шагнул вперёд. Попытался — следовало отдать ему должное — загородить Настасью от телекамер. Но — журналисты уже обтекали его справа и слева. Отпихивали друг друга. Пробовали задавать какие-то вопросы. И снимали, снимали, снимали.

А Настасья, его прекрасная, обожаемая и такая глупая дочь, сделала между тем ещё несколько шагов вперёд. Потом остановилась — явно дожидаясь, когда тележурналисты обступят её кольцом. После чего снова заговорила. Голос её звучал так громко, что не могло быть сомнений: она прикрепила микрофон, скажем, к ворота губки. Может быть, Ирма надоумила её поступить так.

— Меня зовут Настасья Рябова, — проговорила девушка. — Мой биогенетический паспорт при мне. — И она жестом фокусника извлекла его из кармана шубки. — А этот человек — мой отец, Филипп Рябов. — Она свободной рукой указала на Фила. — И в смысле отцовства он не самозванец. Иное дело — его президентство в корпорации «Перерождение». У него нет никакого права этой корпорацией руководить. А саботировать внедрение реградации он хочет по сугубо личным причинам. Опасается, что поведение реградантов его скомпрометирует. Что все сложат два и два и поймут: сам он нелегально применил эту технологию еще полгода назал.

Полковник Хрусталев нехорошо ухмыльнулся при этих словах Настасьи. Ирма фон Берг нахмурилась — почти что с выражением отвращения на красивом личике. А вот Алексей Берестов глянул на Фила уже даже не с сочувствием — с состраданием.

— Он скажет вам, — продолжала между тем говорить его красавица-дочь, которую слышала и видела сейчас вся Евразийская конфедерация, — что реграданты склонны проявлять неконтролируемую агрессию. Возможно, даже покажет вам видеозаписи, на которых возвращенные переходят черту — убивают людей. Но задайте моему отцу вопрос: принял ли в расчет возможность подобных эксцессов, когда возвращал мою мать?

И это был уж чересчур! Таких вещей его Настасья не должна была говорить. Ни при каком раскладе.

— Неконтролируемая агрессия тут ни при чем, — вполголоса выговорил Фил.

Однако на нем тоже был микрофон. И его голос, усиленный телевизионными динамиками, разнесся по всей крыше штаб-квартиры ЕНК. Да что там! Ясно было: гигантские тарелки спутниковых антенн разнесли голос Филиппа Рябова по всей Евразийской конфедерации.

— Ах, ну да, — кивнула Настасья; она будто этих слов и ожидала. — Сейчас мой отец скажет вам, что этот несчастный, — она указала подбородком на реграданта с плакатом, — взорвет бомбу по распоряжению моей матери, если его не остановить.

У Фила сдавило сердце. И не столько даже из-за обвинений, выдвигаемых его дочерью, сколько из-за того, что она почти всё время говорила о нем в третьем лице. Как будто он и не стоял в паре десятков шагов от неё. А Настасья продолжала:

— Вот только эта бомба — такое же вранье, как и та, которую будто бы заложили в санатории «Перерождения».

И Фил понял: полковник Хрусталев поделился с его дочерью всей информацией, какой владел.

— А вот в этом, — выговорил Филипп Рябов в полный голос, — ты ошибаешься, дочка. У твоей матери и вправду имеется бомба. Только совсем не такая, как все думают. Полагаю, даже его, — он перевел взгляд на господина Ф., — ожидает сюрприз.

Максим Берестов ждал — понятия не имел, какой будет реакция на его заявление. Тот соратник герра Асса, который давеча пугал Макса ампутацией ступни, глядел на него теперь так, словно обдумывал идею: а не оттяпать ли ему ногу прямо сейчас? Чтобы он уж точно не сбежал. Да и остальные — кто прибежал в застекленный бокс — никаких признаков дружелюбия не выказывали.

— Ладно, — кивнул, наконец, тот, кто угрожал оставить Макса без ноги. — Сделаем вот что. — Он сунул руку в карман джинсов и вытащил маленькое приспособление, похожее на ключ-брелок для электрокара. — Сейчас я перепрограммирую устройство на вашей лодыжке, доктор. Когда мы выйдем отсюда, ваша нога не отвалится. Но одно ваше неверное движение — и я приведу в действие лазерную пилу. Немедленно. И с большим удовольствием.

И в этот момент снаружи раздался гудок электрокара. Громкий, но не оглушительный. И содержащий даже оттенки мелодичности. Так звучал клаксон только одной машины, известной Максиму Берестову: «Руссо-Балта», собранного на конвейере возрожденного АЗЛК.

Глава 19. Мнимый брат, мнимая сестра

Сашка Герасимов не одобрял план своей спасительницы с самого начала. И решил участвовать в его исполнении вовсе не из солидарности реградантов, о которой давеча сам же и говорил. Согласился он пойти на поводу у Марьи Петровны Рябовой по одной-единственной причине: из благодарности. Причём — даже не за спасение собственной жизни. Хотя он знал наверняка: не приди она тогда к нему на помощь со своим кастетом, и та четверка мордоворотов забила бы его насмерть прямо на заснеженном тротуаре. Но — нет: по-настоящему он был благодарен Марье Петровне за другое. Благодарен до слезного комка в горле. Он, быть может, разрыдался бы даже по-настоящему, когда услышал то, что она сказала ему. Однако понимал, как смешно и постыдно он будет выглядеть со стороны: здоровенный мужик, утирающий слёзы, словно дитя.

Это жгучее, захлестнувшее его чувство благодарности Александр Герасимов испытал, когда Марья Петровна сказала ему:

— Твой старый знакомец, Петр Иванович Зуев, тоже сейчас там, куда мы едем: в штаб-квартире Единого новостного канала. Совершил восхождение на самую верхотуру. И, полагаю, этим восхождением всего его похождения завершатся. Да и будет уже с него! Я устроила так, что он со вчерашнего дня и безликим успел побыть, и реградантом. Но вот покойным директором зоопарка — ещё не успел. Однако ждать ему осталось недолго. Ты ведь хочешь увидеть, как всё произойдёт?

Сашка и сам не знал, хочет он этого или нет. Но вот за то, что Наташкин отец прошел трансмутацию без наркоза, он готов был исполнить для Марьи Петровны всё. Даже за одно это! А если она сдержит слово и устроит бывшему директору зоопарка настоящую, всамделишную казнь — тогда никаким участием в сумасбродных планах этой женщины Сашка не расплатился бы с ней сполна. Так имел ли он право теперь кочевряжиться и отказывать ей в помощи?

«Руссо-Балт» остановился возле самых дверей ангара — почти вплотную к ним. Женщина-водитель, назвавшаяся Ольгой Андреевной, вдавила кнопку гудка. А Сашка Герасимов распахнул дверцу электрокара, выскочил наружу и высоко вскинулруки, демонстрируя широкие пустыеладони.

И тут же смутные тени, которые они наблюдали несколько минут назад, начали одна за другой обретать материальность. Пространство перед ангаром, помимо фонаря над входом, освещали только фары «Руссо-Балта», однако у элитного электрокара ближний свет был — как дальний. И света этого вполне доставало, чтобы Сашка Герасимов разглядел: его окружил десяток мужчин в зимней камуфляжной форме белого цвета. Все они направляли на Сашку одинаковые пистолеты, марка которых была ему не известна. Метель наконец-то утихла, и только отдельные снежинки ещё мельтешили в воздухе — вспыхивали в свете фар крохотными заполошными искрами.

— Стоять на месте! — отдал приказ один из белых людей.

— Не стреляйте! — Сашка попытался придать своему грубому голосу взрослого мужчины жалкую и подобострастную интонацию — неплохая тренировка перед тем делом, которое предстояло ему вскоре с подачи Марьи Петровны Рябовой. — Я не вооружен! Не представляю угрозы. Не цельтесь в меня, если можно!

Ольга Булгакова была ошарашена до такой степени, что на несколько мгновений даже перестала вдавливать кнопку клаксона. И уставилась на то, что происходило снаружи. Марию Рябову она видеть уже не могла: та успела сделать то, что задумала. Зато Ольга Андреевна отлично разглядела, как вооруженные люди в белом, которые только что направляли пистолеты на Александра Герасимова, начали один за другим своё оружие опускать. Причём — почти синхронно, как по мановению невидимого дирижера.

Александр Герасимов стоял так, что Ольга могла видеть его лицо в зеркале. И на лице этом она разглядела такое же удивление, какое, вероятно, отображалось сейчас и на её собственном лице. Александр уж точно не ожидал, что его просьбу не целиться в него эти люди исполнят незамедлительно. Ольга встряхнула головой — как если бы хотела отогнать наваждение. А потом снова вдавила кнопку гудка.

И тут же один из людей в белом распахнул переднюю дверцу «Руссо-Балта».

— Прекратить сигналить! — рявкнул он. — И выйти из машины! Живо!

Ольга убрала палец с кнопки клаксона. И в наступившей тишине её собственный голос показался ей чуть ли не оглушительным, когда она произнесла:

— А не могли бы вы, милостивый государь, представиться? Я должна знать, имеете ли вы право отдавать подобные распоряжения.

Она, пожалуй, приняла бы как должное, если бы человек в белом и её просьбу исполнил. От рекомендовался бы ей по всей форме. Однако тот лишь нехорошо усмехнулся, когда услышал её слова.

— Я представлюсь вам, уж будьте благонадежны, — пообещал он. — И даже документы вам предъявлю. А сейчас — вон из машины! И руки держите так, чтобы я мог их видеть.

Снаружи Александр Герасимов стоял, уже опустив руки. Но люди в белом будто и не замечали этого — они вообще словно бы перестали замечать нового Ольгиного знакомца. Ольга бросила быстрый взгляд на него, но он лишь едва заметно пожал широченными плечами. Дескать, ну что тут поделаешь? И Ольга Андреевна Булгакова, завлит Художественного театра и родственница великого писателя, имя которого этот театр теперь носил, сделала, как ей велели. Выйдя из машины, она подняла руки и шагнула было к Александру. Но человек в белом тотчас её остановил: схватил за локоть рукой в белой вязаной перчатке. Деликатности в этой руке было не больше, чем в гаечном ключе.

Другой мужчина в белом нырнул тем временем в кабину «Руссо-Балта». И через минуту уже притягивал первому человеку в белом (явно — руководителю операции захвата) Ольгину сумочку, которую она оставила на переднем сиденье. А ещё — он подал ему картонную папку, в которой лежал машинописный экземпляр пьесы Михаила Афанасьевича Булгакова «Адам и Ева».

Максим Берестов отметил про себя: никто из тех, кто оказался с ним вместе в плексигласовом боксе, не выказал признаков удивления, когдаснаружи долетели звуки клаксона «Руссо-Балта». Более того: от внимания Макса не укрылось, что его тюремщики начали при этих звуках с понимающим видом переглядываться.

На пару секунд «Руссо-Балт» перестал сигналить, потом принялся вновь; однако длилось это недолго. Очень скоро гудок смолк. И в наступившей тишине стало слышно только попискивание медицинской аппаратуры, к которой был подсоединен герр Асс.

— Выдвигаемся! — распорядился кто-то.

И Макс даже не уловил, кто именно это произнес — на подельников герра Асса он в тот момент не глядел. Равно как не следил за дверьми ангара. Он даже и за дверьми плексигласового бокса не особенно внимательно наблюдал. Все его внимание поглотил миниатюрный прибор, походивший на ключ-брелок от электрокара. Макс боялся хотя бы на миг выпустить его из виду. И перевёл дух только тогда, когда брелок вернулся в карман джинсов того субъекта, который пообещал оттяпать ему, доктору Берестову, ногу. Что Макса уж никак устроить не могло — особенно с учётом того, что и кресло на колесиках, и сумка-холодильник остались внутри, когда его самого из медицинского бокса вывели.

Его держали под локти справа и слева бандиты из славной когорты герра Асса. А их раненного шефа, так и не пришедшего в сознание, везли впереди на кровати-каталке двое других специалистов по захвату заложников. Макс припомнил, как один из них посоветовал женщине-заложнице в санатории «Перерождения» делать свои дела в штаны, когда она попросилась в туалет. И подумал: даже хорошо, что его сопровождает сейчас такая отъявленная мразь. Тем проще будет ему, доктору Берестову, сделать то, что он задумал.

Макс опустил руку в карман зимней куртки, которая снова была на нем. И нащупал лежавшую там пластиковую карточку с прищепкой — его бейджик. По мнению Макса, те, кто его этой карточкой снабдил, давно уже должны были бы вмешаться в ход событий. Однако они по каким-то своим соображениям не спешили это делать. И Макс уповал только на то, что не среагировать на эскападу, которую он замыслил, им будет невозможно.

Кровать герра Асса скрипела и грохотала — не столько из-за веса пациента, сколько из-за подсоединенной к ней аппаратуры. И за этим грохотом тюремщики Макса не уловили, как приоткрылась, а затем снова захлопнулась дверь ангара. Макс и сам не уловил этого — догадался о том, что дверь открывали, только по короткому дуновению морозного воздуха с улицы. Так что всё, произошедшее далее, стало сюрпризом не только для сопровождавших Макса амбалов, но и для него самого. Для него — явно в большей степени.

— Я рада, — вдруг услышали они все хрипловатый женский голос, — что вы уже подготовились к отъезду. Это весьма кстати!

Макс даже не понял, откуда она вышла — эта женщина с распущенными черными волосами, на которые она небрежно набросила капюшон расстегнутой черной парки. Но зато лицо её было ему прекрасно знакомо.

«Интересно, — подумал он, — эти черные волосы — единственная её общая черта с Настасьей?». Впрочем, он хорошо знал, что и эта общая черта возникла по чистой случайности. Тот человек, которого Макс привык именовать профессором, использовал для реградации своей жены мозговой экстракт Карины — сестры Ивара Озолса — только потому, что ничего более подходящего у него под рукой не оказалось. А теперь — вот ведь какая ирония! — они оказались лицом к лицу. Она, выглядевшая как сестра Ивара, и сам Макс, выглядевший, как тот несчастный мальчик — несостоявшийся Настасьин жених. Прямо-таки воссоединение семьи!

Но тут же Макс решил: ирония-то была двойной! Ведь и он сам сделался несостоявшимся Настасьиным женихом. И от этой мысли — а вовсе не из-за неожиданного появления Марьи Петровны Рябовой — Макс запнулся на ровном месте. И, если бы за локти его не держали два амбала, наверняка упал бы.

Настасьина мать, прошедшая реградацию, заметила, как он среагировал на её появление — чуть приподняла в насмешливой гримасе одну бровь. А человек с брелоком, кативший на пару с другим клевретом герра Асса его кровать, почтительно вымолвил:

— Мы не ожидали увидеть вас так скоро, сударыня. Но мы держали дверь незапертой, как вы и распорядились. И мы рады вашему прибытию!

Макс подумал: он сам ни за что не купился бы на почтительный тон этой мрази. А вот Настасьина мать кивнула при этих словах вроде как с благосклонностью.

— Моё скорое прибытие вызвано экстренными обстоятельствами. Я полагаю, вы и сами это понимаете, — сказала она, глядя при этом не своего собеседника, а почему-то на Макса. — Но, я вижу, и у вас тут возникли проблемы. — Она указала взглядом на кровать-каталку, где лежал, прикрытый термическим одеялом, герр Асс.

«Да ведь это она их всех наняла, — с отрешенной ясностью подумал Макс. — Бог весть, для чего ей это понадобилось, но только именно она задумала операцию с захватом санатория. А этот самый герр Асс был просто её марионеткой. Они все тут — просто её марионетки».

А ещё доктора Берестова посетила мысль, изумившая его самого. Впервые ему подумалось: быть может, профессор был не так уж и неправ, когда желал запретить внедрение реградации? Может быть, он раньше всех понял то, что начало доходить до Макса только теперь?

Впрочем, последнюю — чудовищную — мысль Макс тут же и отринул. И устыдился самого себя за то, что она пришла ему в голову. Мысль эта до такой степени выбила его из колеи и отвлекла от действительности, что он даже вздрогнул, когда услышал ответ мужчины с брелоком на слова Марьи Петровны:

— Наш босс получил пулевое ранение, сударыня. И доктор Берестов, которого вы приказали доставить сюда, нам сказал: раненого нужно срочно перевезти в госпиталь. Иначе его не спасти.

— В госпиталь? — Теперь Марья Петровна вскинула уже обе брови. — Да вы шутите, наверное? Хотите, чтобы вашего товарища и командира арестовали, а потом отправили на принудительную экстракцию?

— Но, — её собеседник смешался так, словно был маленьким мальчиком, а Марья Петровна — строгой учительницей, которая делала ему выговор, — доктор сказал, что знает госпиталь, где не станут задавать лишних вопросов! — Должно быть, соратник герра Асса и сам тут же понял, насколько несуразно это прозвучало, потому как прибавил: — И он знает, что его ожидает, если он солгал.

— Да? И что же? — Марья Петровна по-прежнему глядела на Макса, но кроме него самого никто, похоже, этого не замечал; она, к тому же, сделала несколько шагов вперёд и встала в головах каталки герра Асса.

У Макса от дурных предчувствий закололо, будто мелкими иголками, тыльные стороны обеих ладоней. Настасьина мать держала правую руку так, чтобы на неё не падал свет, но Макс все равно разглядел, что за приспособление поблескивает на пальцах этой руки.

— Ну, — мужчина с брелоком издал каркающий смешок, — он лишится некой части тела, если решит нас кинуть.

Макс успел удивиться тому, что его тюремщик употребил это словечко — кинуть — в таком необычном контексте. Так почти никто не говорил в подобных случаях уже лет пятьдесят. Скорее уж — употребляли неоархаизмы, например, говорили «обмишулить» или «оплести». Другие тюремщики Макса при словах своего сотоварища неприлично заржали — явно подумали о том, какой именно части тела доктора Берестова следовало бы лишить. Но вот они-то кое-чего не успели: не успели досмеяться. Настасьина мать вскинула правую руку, крепко стиснув её кулак, раздались короткое характерное шипение, а в следующий миг говоривший рухнул на пол — навзничь, как полкошенный, прямо рядом с каталкой своего босса.

— На доктора Берестова, — сказала Марья Петровна, — у меня совершенно иные планы. Как и на этого господина.

И при последних словах она сделала короткий замах правой рукой, на которой в свете галогенных потолочных ламп блеснул никелированный кастет.

Максим Берестов среагировал быстрее, чем сам от себя ожидал. Да что уж там: он вообще не ожидал от самого себя, что ему взбредет в голову спасать этого человека! Но вот, поди ж ты: когда он увидел, как Настасьина мать замахнулась, чтобы врезать кастетом по виску бесчувственного герра Асса, он, доктор Берестов, сделал именно то, что планировал изначально — до появления Марии Рябовой. И сделал это быстрее, чем начали действовать сопровождавшие его охранники. Когда Мария Рябова подстрелила их босса из портативного «Ван Винкля», явно имевшегося в её кастете, они застыли на месте. И всё ещё держали Макса под локти, когда он завопил, как оглашенный:

— Стойте! Куда вы его везете? Вы хотите убить нас обоих?!

Выкрик этот отразился от высокого потолка ангара и получился даже громче, чем рассчитывал сам Макс. Он всегда был везучим: что бы он ни делал, эффект от его действий сплошь и рядом превосходил его собственные ожидания. Вот и теперь при его выкрике к нему повернули головы почти все, кто находился в ангаре: и бандиты, и примкнувшие к ним пациенты санатория корпорации «Перерождение». Марья Петровна Рябова на долю секунды задержала руку в воздухе — когда рядом кто-то орет «Стойте!», почти всякий непроизвольно прекращает движение. А двое амбалов, что держали Макса, чуть ослабили свою хватку.

И всё-таки этого оказалось недостаточно, чтобы предотвратить неизбежное. Макс рванулся из рук своих тюремщиков, которые от неожиданности разжали свои пальцы на его локтях — даже не попытались его удержать. И сделал отчаянный бросок вперёд: к кровати-каталке, на которой под термическим одеялом лежал его злополучный пациент. Возможно, Максу даже удалось бы сделать то, что он собирался: отпихнуть каталку в сторону раньше, чем Настасьина мать нанесет удар. В конце концов, после своей второй трансмутации он, доктор Берестов, физически стал восемнадцатилетним юношей. И двигался он очень быстро. Но, увы, в самый последний миг он запнулся о ноги человека с брелоком, которого Марья Петровна так ловко спровадила в царство Морфея. И — каталку Макс толкнул, уже падая на пол. Она отъехала в сторону, да. Но Мария Рябова успела нанести удар прежде, чем это случилось.

Макс видел, как дернулась голова герра Асса. Как брызнула кровь на белую наволочку, натянутую на подушку у него в изголовье. Как при этом ударе судорожно дернулось под одеялом всё тело здоровяка. Мария Рябова замахнулась было во второй раз — словно одного разящего удара ей показалось недостаточно. Но ударить повторно не успела, поскольку в эту самую секунду всё помещение с галогенными лампами под потолком погрузилось в хаос.

Макс ожидал, что какая-то реакция на его выкрики воспоследует: про микрофон в прищепке своего бейджика он ни на минуту не забывал. Чего он не ожидал — так это того, что вмешательство извне окажется практически мгновенным. И порушит все его планы.

Глава 20. Люди в белом

Дверь в ангар распахнулась — и теперь уже не на короткое мгновение, как до этого. Ледяной воздух, яркий жёлтый свет, словно от мощных прожекторов, угрожающие выкрики, лязганье металла, топит тяжёлых ботинок — все это ворвалось внутрь в одно мгновение. И могло показаться: ворвалось отдельно от множества людей в белых одеяниях, которые не принесли всё это с собой, а пустили вперед. Организовали нечто вроде молниеносной артподготовки перед боем.

Марья Петровна, так и не опустив руку с кастетом, сделала резкий разворот к распахнувшимся дверям. И что-то коротко пробормотала. Максу показалось — она произнесла: «Слишком рано». Однако уверен он не был. Ему стало не до того, чтобы вслушиваться или всматриваться во что-либо — нашлись дела поважнее. У него в запасе оставалось секунд пять или шесть — и это ещё в лучшем случае.

Он больше не глядел на Марию Рябову. Забыл про герра Асса с его разбитой головой. Почти не видел людей в камуфляжной форме, которые белым потоком втекали внутрь. И не обращал внимания на вскинутые штурмовые винтовки «Севастополь» у этих людей в руках. Всё свое внимание доктор Берестов сосредоточил на том человеке, о чьи ноги он споткнулся только что.

Макс перекатился на живот и, работая коленями и локтями, в один миг заполз под каталку герра Асса, возле которой лежал человек с брелоком. Который, пожалуй, оказался самым удачливым из тех, кто находился сейчас в ангаре. Его расслабленная поза и мерное дыхание не оставляли сомнений: он спит себе, как легендарный Рип ван Винкль, в честь которого дали название самому популярному в мире не летальному оружию. И всё, что происходит с ним рядом, этого субъекта не тревожит ни в малейшей степени.

На долю секунды у Макса промелькнула мысль: интересно, почему Мария Рябова всего лишь усыпила этого бесславного ублюдка, тогда как герру Ассу решила проломить голову? Однако он моментально отодвинул эту мысль в сторону. Сосредоточил всё свое внимание на одной-единственной вещи: кармане джинсов спящего амбала.

Этот мнимый Рип ван Винкль был господином весьма упитанным. И штанины джинсов туго облегали его жирные ляжки. Макс попробовал запустить пальцы в карман его джинсов, но сумел протиснуть их всего на пару сантиметров. До брелока, который выпирал сквозь джинсовую ткань, оставалось расстояние шириной примерно в ладонь. А когда Макс попытался дотянуться до заветного устройства, в его ножном браслете что коротко завибрировало. И Макса ударил короткий, но вполне ощутимый разряд тока. Это явно был предупредительный сигнал для того, на кого такой браслет надели: ещё чуть-чуть — и лазерная пила начнёт свою работу.

Макс на долю секунды замер. И его спина под зимней курткой покрылась испариной — вовсе не от жары. Задержав дыхание, он стал переворачивать спящего амбала на бок — противоположный тому, со стороны которого в его кармане лежал брелок.

— Всем оставаться на местах! — будто из другой вселенной донесся до Макса крик одного из людей в белом. — Здание окружено! Сопротивление бесполезно! Сложите оружие, и никто не пострадает!

Все эти формулы звучали так тривиально, что Макс чуть было не рассмеялся. А ведь он всеми силами изыскивал способ, как ему предупредить ОСБ о том, что должно было произойти вот-вот! Считал, что те, кто вмонтировал микрофон в его бейдж, чего-то не поняли из сказанного подельниками герра Асса. Готов был лишиться ноги, лишь бы предупредить об опасности (Настасью) тех, кто находился в башне ЕНК. А всё это время люди, организовавшие прослушку, находились рядом с ним. Вероятно, оцепили ангар ещё час назад, если не раньше. Однако почему-то предпочитали ни во что не вмешиваться.

А теперь появление людей в белом не только не устранило для Макса перспективу остаться одноногим, но и сделало её более ощутимой. Причем ощутимой — в буквальном смысле. Когда он вновь потянулся за брелоком в кармане амбала, его еще раз ударило током. Но теперь уже с такой силой, что Макс едва не взвыл от боли и досады.

Время будто притормозило свой ход. И Максу показалось, что теплая капля, которая упала ему на тыльную сторону ладони, успела до этого прочертить в воздухе зримый алый след. Макс поднял глаза: кровь текла с кровати-каталки, из размозженной головы герра Асса. «Я должен ему помочь», — подумал тот Макс, который в первую очередь считал себя доктором Берестовым. Но тут же отозвался другой Макс — человек, устроивший в прошлом году утечку данных о технологии реградации: «Сначала самому себе помоги! Много от тебя будет проку, если у тебя прямо сейчас отвалится нога?»

Макс не стал вставать с пола. Предупредительные выкрики людей в белом только-только отзвучали, хотя сам Макс дал бы на отсечение если уж не голову, то ногу, что должно было пройти уже минут десять как минимум. Однако он ясно понимал при этом: поднимись он сейчас в полный рост — и штурмовые винтовки на него направит сразу десяток «людей в белом». Никто не станет вникать, что он тут — главный заложник, ради спасения которого белый отряд и ворвался сюда. Так что Макс только чуть приподнялся, вытянул руку и выдвинул маленький ящик для медицинского инструментария, которым снабжена была каталка.

Вначале его пальцы нащупали похожий формой на авторучку лазерный скальпель. Потом упруго промялось несколько упаковок со шприцами. Но, наконец, доктор Берестов нашарил что, что ему было нужно: медицинские ножницы.

Ольга Андреевна почти ожидала, что на неё саму и на Александра Герасимова наденут наручники. Однако людям в белом явно стало не до таких пустяков. Они не успели даже отогнать красный «Руссо-Балт» от дверей ангара до того, как получили приказание начинать штурм.

Ну, то есть: Ольга предположила, что они его получили. Сама-то она этого не слышала. Она только собиралась протестовать: требовать, чтобы ей вернули если уж не сумочку, то хотя бы папку с бесценной рукописью. И тут человек, которому её вещи передали, плотно прижал к уху левую руку: под капюшоном белой камуфляжной формы у него явно имелась гарнитура — наушник и микрофон.

— Слушаю! — произнес он резко, потом секунд десять слушал то, что ему говорили, а затем разом как-то весь подобрался и произнес: — Есть приступить немедленно!

Он зашвырнул обратно на переднее сиденье «Руссо-Балта» Ольгину сумочку и картонную папку с машинописными страницами. А потом приказал двоим своим людям:

— Этих — за линию оцепления! — И он указал кивком головы на Ольгу Андреевну и Александра Герасимова.

После чего Ольгу и её спутника подхватили под руки и даже не перевели, а почти что перенесли метров на десять от ангара прочь. Туда, где за неухоженным разросшимся кустарником было припарковано полтора десятка черных внедорожников. Но, хоть перемещали их чуть ли бегом, Ольга всё-таки успела по пути оглянуться.

Их красный электрокар, который так и стоял с включенными фарами, сейчас обтекали справа и слева два потока людей в белой камуфляжной форме. Откуда они только возникли в таком количестве! И в руках у них всех были уже не пистолеты, а винтовки с короткими стволами. Этим людям даже не пришлось выбивать дверь ангара — она так и осталась незапертой после того, как внутрь проскользнула Мария Рябова.

«Она с самого начала знала, что дверь не на замке, — подумала Ольга. — Потому и не велела таранить её электрокаром, как предлагал Александр. Понимала, что в этом нет никакой необходимости. А уехать отсюда на «Руссо-Балте» нам в любом случае не светит — даже если мы сумеем ускользнуть от господ в камуфляже. К «Руссо-Балту» теперь и комар не подлетит незамеченным».

Однако это всё-таки были мысли вторичные, несущественные. Куда больше Ольгу волновало другое: не подстрелят ли эти господа из своих короткоствольных винтовок и саму Марию Рябову, и того человека, за которым они приехали: Максима Алексеевича Берестова?

Они с Александром не могли видеть, что происходит возле ангара: их заставили встать спинами к нему. И Ольга Андреевна изо всех сил прислушивалась — не раздадутся ли звуки выстрелов? А потому чуть не подпрыгнула от неожиданности, когда Александр Герасимов произнес ей в самое ухо:

— У меня была когда-то такая машина.

Александру даже не пришлось шептать — его слов и так никто не расслышал бы за то топотней множества ног, обутых в тяжёлые ботинки, бряцанием оружия и резкими выкриками, которые долетали со стороны ангара. Да и те двое людей в белом, которых оставили стеречь Ольгу Булгакову и Александра Герасимова, стояли от них в паре шагов. И куда больше внимания уделяли звукам начавшегося штурма, чем двоим задержанным.

При словах своего спутника Ольгу изумленно вскинула взгляд — не поняла, с какой стати Александр заговорил про машину? А тот истолковал её удивление по-своему.

— Ну, не совсем у меня, — быстро прибавил он и тут же смешался, решив, очевидно, что сморозил глупость. — То есть, я хочу сказать, такую же машину водил тот, кто…

Он говорил уже слишком долго. Их охранники вполне могли вспомнить о своем задании и обратить на них с Александром внимание. Да и Ольга вполне уразумела, что Александр хочет ей сказать.

— Я поняла, — оборвала она его. — Вы имеете в виду, что знаете, как завести такой внедорожник без ключа?

Александр издал такой отчётливый вздох облегчения, что Ольга была уверена: теперь их конвоиры уж точно что-то заподозрят. И — да: один из этих двоих повернул к ним с Александром голову. Однако Ольгин спутник вновь сотворил нечто невообразимое.

— Не могли бы вы нам помочь, господин офицер? — произнёс он самым обыденным тоном. — Моя знакомая и я — мы очень сильно замерзли. Может быть, вы пустоте нас в кабину какой-нибудь вашей машины — немного погреться?

Их охранник в первый миг явно удивился — нахмурился, собрался что-то спросить. Даже губы сложил в подобие буквы «О». Но почти тотчас черты его лица расслабились, на устах вместо вопроса возникла полуулыбка, и он сделал шаг к одному из черных внедорожников.

Только тут Ольга сообразила, наконец, в чем было дело. И, крепко ухватив Александра за рукав, прошептала ему в самое ухо — пусть даже никто из посторонних не мог услышать её слов:

— Нет! Сделайте так, чтобы они пустили нас в нашу машину!

Во-первых, Ольга не верила, что они сумеют далеко уехать на

угнанном внедорожнике с эмблемой ОСБ на номерном знаке. Во-вторых, на данный момент они с Александром сохраняли свое инкогнито для «белого отряда»: их документы так никто и не проверил. И они формально оставались чисты перед законом — что мгновенно изменилось бы, задержи их с поличным: на угнанном транспортном средстве правоохранительных органов. Но, главное, в красном «Руссо-Балте» находился единственный легальный экземпляр пьесы, написанной полтора века тем человеком, которому Ольга приходилась правнучатой племянницей. Пьесы, где одного несимпатичного персонажа звали герром Ассом.

Макс вытащил из ящика ножницы — медицинские, со скруглёнными концами. И одним движением взрезал карман спящего амбала. Ножницы оказались заточены просто превосходно. На лету Макс подхватил приспособление в виде брелока, которое чуть было не вывалилось на пол. И, переведя дух, поднес брелок вплотную к своему ножному браслету — намереваясь разблокировать его и наконец-то избавиться от этого украшения для устрашения. Но — допустил ошибку: не отложил ножницы, прежде чем делать это. Так и держал их в одной руке.

И тут кто-то проорал прямо у него над головой:

— Немедленно бросить оружие! Открываю огонь на поражение!

Макс даже не понял сперва, что обращаются к нему. Во-первых, в словах этих ему опять послышалась какая-то нелепая театральщина. А, во-вторых, не мог же хоть кто-то и вправду счесть оружием ножницы с круглыми концами, которые он держал чуть выше пола — даже и не пробовал поднять их или, паче того, ими размахивать? Но, когда он повернул голову на голос, то чуть ли не возле своего носа увидел дуло «Севастополя». И тот, кто штурмовую винтовку держал, имел такое выражение лица, что ясно было: для него во всем происходящем даже и намека на театральщину не было.

Макс моментально разжал пальцы, и ножницы с лязгающим звуком упали на пол.

— И второй предмет — тоже! — приказал человек с винтовкой.

И Макс чуть было не произнес вслух: «Да вали ты на…!»

Неизвестно, как среагировал бы на столь явное неповиновение человек в камуфляжной форме. Макс не считал, что тот и в самом деле выстрелил бы ему в голову — даже если бы услышал, как его обматерили. Но вот схлопотать за такое по макушке прикладом короткоствольной винтовки он, доктор Берестов, мог запросто.

Однако до этого дело не дошло.

— Этот господин не вооружен, — услышал Макс чуть хрипловатый женский голос, ему знакомый. — Нет никаких причин направлять на него оружие. Опустите вашу винтовку!

Когда эти слова прозвучали, человек в белом повел стволом штурмовой винтовки вверх. Явно направил её дуло на женщину, что стояла позади Макса, сразу за каталкой. И в первый момент Макс решил: сейчас прогремит выстрел. Однако затем с обладателем винтовки начало происходить нечто странное. Взгляд его внезапно расфокусировался, поплыл и стал неосмысленным, чуть ли не как у новорожденного младенца. Он явно перестал замечать и самого Макса, и женщину у того за спиной. А потом — бывают же чудеса! — человек в белом опустил штурмовую винтовку, обратил её ствол вертикально вниз. И прямо так — держа оружие не на изголовку, как положено, а в не боевом положении — развернулся и побежал прочь. Вглубь ангара, где, судя по всему, сейчас и разворачивались главные события.

«Если его командир заметит, как он держит оружие при штурме, парня непременно попрут из ОСБ», — с нервным смешком подумал Макс. И только после этого перевел взгляд на Марью Петровну.

Макс и самому себе не сумел бы ответить, пошел он с Настасьиной матерью по своей воле, или же с ним произошло то же самое, что и с человеком, сжимавшим в руках «Севастополь»? Да, он, доктор Берестов, знал об аберрациях, которые возникали порой у реградантов. Но ни с чем подобным ему не только не доводилось сталкиваться — он даже не слышал ни об одном случае, когда возвращенные проявляли бы такие способности к гипнотическому внушению. А в том, что это было именно оно, Макс не усомнился ни на секунду. В специализированных учреждениях корпорации «Перерождение» имелись, среди прочих врачей, и квалифицированные психотерапевты. И доктору Берестову случалось за их сеансами наблюдать. Но — даже им не удавалось добиться столь высокой эффективности воздействия на своих подопечных.

Вот только — обманывать себя Макс не желал: он пошёл бы с этой женщиной при любом раскладе. Не мог не пойти — после того, как она сообщила ему, куда именно они поедут.

Правда, он попробовал было протестовать, когда понял: Марья Петровна Рябова не позволит ему оказать помощь герру Ассу. Хотя и странно было бы ожидать чего-то иного, с учётом того, что она сама же и размозжила здоровяку голову. Однако Макс решил: в белом отряде наверняка найдётся собственный врач. И, если герра Асса ещё можно будет спасти — в чем Макс отнюдь не был уверен, — то его, вероятнее всего, спасут. Главное же — Марья Петровна всё-таки не ударила его кастетом во второй раз.

— Вот уж нет, судпрыня! — Макс, который к тому моменту уже поднялся на ноги и стоял рядом с Марией Рябовой, крепко схватил её за правую руку, когда она занесла кастет над окровавленной головой здоровяка. — Даже и не думайте добивать его! Если у вас и вправду есть на меня какие-то планы — не смейте! Иначе я вам в ваших планах не помощник.

Мария Рябова в очередной раз подняла брови в насмешливой гримасе, но — кивнула Максу:

— Ладно, уходим отсюда!

Она с удивительной легкостью высвободила руку из его пальцев и первой пошагала к распахнутым дверям ангара. С момента, как начался штурм, наверняка прошло менее двух минут: топот и грозные голоса людей в белом еще не успели перекрыть гвалт и восклицания тех, кого они застали тут врасплох. Но, по крайней мере, пока еще не прозвучало ни одного выстрела. И это внушало осторожную надежду, что никакого побоища сегодня, в праздник Рождества, здесь не произойдет.

Однако мешкать они с Марьей Петровной никак не могли. Макс даже не стал тратить время на то, чтобы снять со своей щиколотки браслет-пилу. Просто опустил в карман зимней куртки брелок, принадлежавший усыпленному Настасьиной матерью амбалу. Но сперва вытащил из кармана и бросил на пол свой бейджик с прищепкой — от которого ему, доктору Берестову, оказалось так мало проку.

Нельзя сказать, что на пути к выходу их не пытались остановить. Раза три или четыре люди в белом обращались к Марье Петровне. Хватали её за рукава парки. И один раз на женщину даже наставили винтовку. Однако со всеми этими людьми Настасьина мать решила все проблемы быстро и легко. И времени у неё ушло на это не больше, чем только что — на обработку человека с винтовкой, которого она заставила не только отвести оружие от Макса, но и вообще позабыть про него.

А потому — Макс вполне ожидал, что они с Марьей Петровной покинут ангар без особых препон. Однако кое-чего он уж точно не предполагал. Когда они выскочили в морозную ночь, Макс увидел, что прямо у входа в ангар их поджидает красный «Руссо-Балт», который он купил в подарок Настасье, своей невесте. Это была та самая машина — Макс отлично помнил её номер.

Он заозирался по сторонам — в странной уверенности, что и (его бывшая невеста) сама Настасья окажется рядом. Но Марья Петровна уже подталкивала его к распахнутой задней дверце электрокара:

— Не медлите! — почти прокричала она. — Неизвестно, сколько еще я смогу их всех удерживать! Мои возможности не безграничны! По крайней мере, сейчас.

Глава 21. Башня

Шуба и шапка помогали плохо: Настасья Рябова ощущала, что ночной январский холод вот-вот обратит её в ту самую Снежную Королеву, сказку о которой ей когда-то читал дедушка. Её настоящий дедушка — а не её отец, который трансмутировал в своего тестя Петра Сергеевича Королёва, а потом девять лет морочил голову собственной дочери. Уверял Настасью, что оба её родителя погибли в тот страшный летний день, на Рижском взморье. И Настасья вполне отдавала себе отчёт: то, что она сделала сегодня, в куда большей степени было её мщением за те девять лет обмана, чем попыткой восстановить справедливость. Да что уж там: на справедливость ей вообще было плевать. Как всем, похоже, стало плевать и на саму Настасью — после того, как господин Ф. под страхом ареста запретил журналистам снимать девушку или просить у неё интервью. А для верности еще и поручил свои сотрудникам отгонять от неё потенциальных интервьюеров. И сейчас, когда вокруг суетилось столько народу, про саму Настасью все словно бы позабыли. Она чувствовала себя так, как если бы на неё надели плащ-невидимку из книжек о Гарри Поттере.

Настасья поежилась в своей норковой шубке и начала оглядываться по сторонам, ища взглядом Ирму. Но той нигде не было видно. Она как будто сквозь землю — точнее, сквозь крышу, — провалилась. Исчез куда-то и полковник Хрусталев. Хотя в его случае всё как раз могло объясняться просто: на проштрафившегося полицейского снова надели наручники. И увели куда-нибудь подальше от журналистов. Но ведь на Ирму-то уж точно здесь наручники не надели бы — попробовал бы кто-то проделать подобное с красавицей-адвокатессой! И как Ирма могла бросить свою подругу в такой момент? Исчезнуть невесть куда?

И, чтобы хоть как-то отвлечься — перестать отчаянно жалеть саму себя — Настасья перестала оглядывать крышу башни со спутниковыми антеннами, каждая — размером с великанскую тарелку. И стала смотреть на гигантский город, простиравшийся внизу.

Ночь катилась к исходу. И Настасье Рябовой показалось: она видит далеко на востоке, возле самого горизонта, полосу постепенно светлеющего неба. Впрочем, это вполне могло быть не подступающим рассветом, а отражением огней бессонного мегаполиса, где ярко освещена была отнюдь не одна только башня ЕНК.

Со своего места на крыше девушка видела: по широкой улице, что вела к штаб-квартире Единого новостного канала, движется целый поток машин. И, судя по тому, что огни фар она видела исключительно жёлтые — не красные, — все эти электрокара ехали в одну сторону: к башне небоскрёба со спутниковыми антеннами.

Отсюда, с этой высоты, Настасья также сумела разглядеть здание гостиницы «Ленинградская», где сейчас Гастон наверняка места себе не находил от одиночества и беспокойства. И еще — Настасья увидела очертания Большой Никитской улицы, где они с Максом так недолго прожили в квартире его отца. Который так хотел, чтобы у них всё сложилось!

И Алексей Федорович Берестов, будто уловил, что Настасья подумала о нем: шагнул к ней откуда-то из-за спин серьезных людей в штатском, что обступили её сейчас со всех сторон. Девушка ожидала, что отец Макса будет выглядеть расстроенным, разозленным, возможно — станет глядеть на неё с осуждением. Однако Алексей Федорович смотрел на Настасью так, словно она по-прежнему была невестой его сына. Взгляд Берестова-старшего выражал нечто вроде скрытого одобрения, но ещё больше в нем содержалось хмурой сосредоточенности.

— Прости, Настасьюшка, — сказал он, — что я не подошёл к тебе раньше. И что я всё это допустил. Но, видно, такова уж моя планида — не выходит у меня защитить тех, кто мне дорог. И этот субъект, — он кивнул на человека с плакатом, так и стоявшего на парапете крыши, — явно меня имеет в виду. Ну, то есть — меня имел в виду тот, кто его этим плакатом снабдил. Во всем виноват отец.

Настасья решила: Алексей Фёдорович ничего не знает о том, что произошло вчера.

— Я бросила Макса, — сказала она. — Причем бросила по телефону, можете себе такое представить? — Она издала смешок, хотя больше всего ей в тот момент хотелось разрыдаться.

— Я всё знаю, — кивнул Алексей Фёдорович с таким спокойным выражением на лице, словно речь шла о какой-то малозначительной глупости. — Твой отец признался мне: это он убедил тебя поступить так.

— Мой отец тут не при чем! — Настасья прямо-таки взвилась; она даже сама не ожидала от себя такой бурной реакции. — Это я пошла у него на поводу! Я! И не надо и это сваливать на него! Вы ещё скажите, что надпись на том плакате — и о моём отце тоже!

— Я так не думаю. — На сей раз Алексей Фёдорович отрицательно покачал головой. — Если он во всем этом бардаке и виноват, то всего лишь косвенно. А ты, Настасьюшка, и подавно не должна ни в чем себя винить!

— Да с чего вы взяли, что я себя виню? — возмутились Настасья.

Однако Алексей Берестов будто и не слышал её слов.

— Максимка, — проговорил он, — очень тебя любит. Сильнее любит, чем хочет самому себе признаться. Но он слишком поглощен в последнее время… другими делами. Это его стремление реабилитироваться в собственных глазах — оно его прямо-таки ослепило его. Он должен был понять, что твой отец попробует манипулировать им через тебя. И что ты попадешь под удар независимо от того, станешь ты слушать своего отца или нет. Погоди, не перебивай! Но Максимка предпочел думать, что он этого не понимает. Наверное, иначе ему было бы слишком страшно стоять на своём — добиваться внедрения реградации любой ценой.

— Макс уж точно ни в чем не виноват, — произнесла Настасья тусклым голосом, а потом — больше для того, чтобы сменить тему разговора, спросила: — И, кстати, а вы не видели Ирму фон Берг? Она запропала куда-то…

Настасья хотела сказать: сразу после моего заявления, но Алексей Фёдорович и так её понял.

— Я заметил, как она уходила с крыши вместе с тем полицейским полковником — Хрусталевым, — сказал он. — Это было с четверть часа назад.

— С кем, с кем? — изумилась Настасья. — С Хрусталевым? Но как же его отсюда выпустили? Ведь он…

Договорить она не успела. Будто из воздуха перед ними возник господин Ф. — который, как и Макс, выглядел несообразно молодым.

— Мне только что сообщили, — сказал он. — Они все едут сюда.

Красный «Руссо-Балт» летел по ночной Москве, явно превышая все скоростные лимиты. Хорошо ещё, что улицы в этот предрассветный час были почти что пустынны. И Макс не мог взять в толк, для чего им нужно так гнать сейчас? Их явно никто не преследовал. А подчиненные герра Асса теперь при всем желании не смогли бы выполнить указания своего босса.

Впрочем, Макса беспокоила отнюдь не перспектива того, что дорожная полиция остановит их за превышение скорости. На такие вещи в Москве давно перестали обращать внимание — слишком уж невысокой стала теперь интенсивность движения в Первопрестольном граде. Нет, стыдясь самого себя, Макс должен был признать, что он слишком опасается скорой встречи с Настасьей. И рад был бы оттянуть эту встречу хотя бы ненадолго.

При этом он, Максим Берестов, почти не удивился, когда увидел на переднем сиденье «Руссо-Балта» своего знакомца Александра Герасимова, который то и дело оглядывался, чтобы бросил на Макса преисполненный презрения взгляд. Тот поначалу хотел заговорить с Сашкой: извиниться за своё вранье. Но потом решил: этому молодому человеку его извинения даром не нужны. А потому вместо этого Макс предпочел по-быстрому разобраться со своим ножным браслетом. Марья Петровна Рябова явно заметила, как он снял и куда положил это свое украшение, но ничего по этому поводу не сказала.

Она вообще почти ничего не говорила с того момента, как «Руссо-Балт» отъехал от окруженного ангара. И даже не удосужилась представить друг другу тех, кто катил сейчас по Москве в красном электрокаре.

Максим Берестов, пожалуй, не испытал бы удивления, если бы в машине с ними оказалась еще и фокусница Наташа Зуева. Однако женщину, что вела сейчас электрокар по ночным московским улицам, он, Максим Берестов, никогда прежде не видел. Хотя черты лица незнакомки упорно казались ему знакомыми. И вот это, пожалуй, удивляло его по-настоящему.

Марья Петровна наконец-то заметила, как пристально Макс разглядывать отраженное в зеркале лицо этой женщины. И решила всё-таки этикетом не пренебрегать.

— Разрешите представить вас друг другу, — проговорила она. — Ольга Андреевна, как вы, вероятно, уже поняли, наш новый пассажир — это Максим Алексеевич Берестов. А вам, доктор Берестов, я рада представить Ольгу Андреевну Булгакову, которая любезно согласилась довезти всех нас до пункта назначения. В обычное время — когда Ольга Андреевна не участвует в подобных приключениях, — она заведует литчастью Художественного театра. Который, между прочим, носит имя одного из её родственников.

«Так вот оно что! — подумал Макс. — Вот почему это лицо мне показалось смутно знакомым! Фамильное сходство даже через столько поколений заметно».

А вслух сказал:

— Да, колода и вправду тасуется причудливо…

Даже в зеркале было видно, как лицо Ольги Булгаковой озарило приятное удивление.

— Так вы тоже поклонник творчества Михаила Афанасьевича — как и ваша матушка? — спросила она.

— А откуда вы знаете, каковы были литературные пристрастия моей матушки? — изумился Макс.

И по выражению лица Ольги Булгаковой он тотчас понял, что этот вопрос отчего-то смутил молодую женщину.

— Видите ли, — выговорила она, наконец, — несколько часов назад ко мне в театр приехал ваш отец. Собственно, из-за этого я и оказалась в итоге за рулём этой машины. Она ведь принадлежит Настасье, вашей невесте, не так ли?

— Да, машина принадлежит Настасье, дочери Марьи Петровны. — Он вдруг страшно разозлился и ощутил адскую, непереносимую усталость.

Когда господин Ф. назвал имена всех четверых, что ехали сейчас к башне ЕНК на Настасьином «Руссо-Балте», у Алексея Фёдоровича Берестова вырвался отчётливый вздох облегчения. А вот сама Настасья ощутила такой страх, какой испытывала всего лишь пару раз в жизни — в прошлом году. Один раз — когда она и её тогдашний жених Ивар Озолс едва не попали в лапы к колберам. И ещё — чуть позже, когда ныне покойный Мартин Розен, лидер пресловутых «Добрых пастырей», пытался изнасиловать её на площадке для выгула собак за мотелем «Сириус».

Однако тогда её страх имел под собой вполне реальную почву. Кто не испугался бы на её месте? Теперь же Настасья не могла бы и самой себе объяснить, от чего именно сердце в её груди начало кувыркаться, словно какой-нибудь цирковой акробат. Впрочем, быть может, и не как акробат, а как коверный клоун. В последний раз Настасья была в цирке десять лет назад. Тогда она ещё ходила в гимназию вместе со свои другом Иваром. Тогда её родители ещё носили свои собственные лица — не краденые. И тогда она еще понятия не имела, что означает слово «трансмутация».

А теперь между двумя кувырками своего сердца Настасья попробовала понять, что именно привело её в такой ужас. Мысль о том, что ей придётся рассказать Максу всю правду? Что он её не простит, даже если эту правду узнает? Или — самое худшее: что ей всё-таки придётся выдвинуть Максу то требование, о котором говорил её отец. Потому что — её отец, которого она предала, как предала до этого (обоих своих женихов) своего жениха, мог быть в чем-то прав.

И — да: пожалуй что именно мысль о возможной папиной правоте и ужасала Настасью больше всего. Но обдумать это, оценить, так ли это на самом деле, она не успела. Потому как господин Ф., который неотрывно на неё глядел и явно догадывался о каких-то её мыслях, сказал:

— Но, пока они не приехали, вы, Настасья Филипповна, должны переговорить с вашим отцом. Его сейчас отвели в кризисный центр — до выяснения обстоятельств. И я готов немедленно проводить вас туда.

Алексей Фёдорович открыл было рот — явно хотел предложить пойти с ними вместе. Однако потом перехватил взгляд Настасьи и предпочёл промолчать.

— В чем его обвинят — моего папу? — Сердце Настасьи снова сделало кувырок, и эти слова у неё вышли сдавленно — как бывает при сильной нехватке воздуха.

— Пока что он подозревается в присвоении чужой личности и мошенническом захвате руководства корпорацией «Перерождение». Но… — Господин Ф. на миг запнулся, однако потом все же продолжил: — Есть обвинения даже более неприятные. Потому-то корпорация «Перерождение» и попала в поле зрения ОСБ — ещё даже до нынешнего кризиса. Ваш отец несколько месяцев экспериментировал с геномом животных. Ставил, скажем так, не вполне этичные и не вполне законные эксперименты.

— Вы имеете в виду, — спросила Настасья, — что он испытывал на макаках биотехнологию, над которой он работал?

Она чуть было не сказала: технологию реградации. Однако — скажи она это, и пути назад уж точно не было бы. Тогда бы ей точно пришлось выдвинуть Максу то чудовищное требование. И её отец все-таки получил бы то, чего добивался — даже не сделав своё нынешнее заявление. И для чего тогда, скажите на милость, она, Настасья, помешала ему?

— Про эксперименты с макаками нам ничего не известно. — Господин Ф. глянул на девушку с острым интересом. — Но об этом, пожалуй, мы сможет побеседовать позже. Если вы сами этого захотите. Говоря о животных, я имел в виду эксперименты с другими млекопитающими. Например, ОСБ владеет достоверной информацией о том, что при вашем отце в корпорации «Перерождение» было создано несколько кибер-генетических копий вашей с Максимом Берестовым собаки — чёрного ньюфаундленда по кличке Гастон. Причем копии эти были модифицированы — с целью… Ну, впрочем, о цели вы сами сможете спросить своего отца.

Вот тут Настасья и вправду опешила.

— Я не понимаю, — она тряхнула головой, так что шапочка её немного съехала набок, — что это значит: кибер-генетических копия?

Но, к её удивлению, ответил ей не руководитель ОСБ, а отец Макса.

— Думаю, я знаю, что это значит, — сказал Алексей Фёдорович. — В прошлом веке вышел роман замечательного писателя-фантаста Клиффорда Саймака — «Заповедник гоблинов». И там в некий момент будущего люди научились создавать биомеханических животных, часто — на основе генетического материала давно вымерших представителей фауны. Такие биомехи внешне были неотличимы от обычных биологических существ, только — не росли, не старились и могли жить практически вечно.

— Ваша аналогия просто великолепна! — Господин Ф. даже тихонько рассмеялся от удовольствия. — Да, биомехи Клиффорда Саймака! Я ведь и сам когда-то читал «Заповедник гоблинов», но вот, поди ж ты, не вспомнил!

— То есть, — решила уточнить Настасья, которая так разозлилась, что даже сердце её перестало кувыркаться — стучало теперь сильно и яростно, — мой отец решил заняться выведением киборгов-собак? И где-то в «Перерождении» сейчас находится несколько искусственно созданных Гастонов? Несколько его дубликатов?

— В том-то и проблема. — Господин Ф. поморщился. — Дубликат сейчас остался только один. Все остальные кибер-собаки не выжили. Погибли в мучениях. Буквально распались на фрагменты. Технология-то пока несовершенна… Ну, вы сами это понимаете. Но последний опыт вашего отца оказался удачным: Гастон Девятый пока что жив и здоров.

Настасью замутило: она представила, как разваливались на части все предыдущие версии Гастона — которые наверняка не понимали, что с ними происходит. И знать не знали о том, что они не собаки, а какие-то биомехи, которых даже не считают живыми существами.

И снова подал голос Алексей Берестов:

— Но я не понимаю, зачем профессору — в смысле, отцу Настасьи, — всё это понадобилась? Он что — решил продавать миллионерами за бешеные деньги вечных собак?

— О том, что именно он планировал с ними делать, Настасья Филипповна тоже сможет у него спросить. Если пожелает, конечно. У ОСБ есть соображения на этот счет, но лучше, как говорится, получить информацию из первоисточника. А сейчас, — господин Ф. мягко взял Настасью за локоть, — нам пора идти!

— А он? — Настасья указала на человека с плакатом. — Сколько ещё он будет здесь стоять?

Господин Ф. снова поморщился.

— Полагаю, — сказал он, — до того момента, пока крышу не покинут все операторы с телекамерами. Если мы сейчас принудительно выведем его отсюда — эти кадры увидит вся Конфедерация. И вы сами понимаете, как это скажется на имидже той организации, которую я представляю.

Макс понимал: эта женщина, что вела сейчас «Руссо-Балт», недавно виделась с Настасьей. И что-то знает о ней. Однако расспрашивать её в присутствии Марии Рябовой и, главное, Александра Герасимова — совершенно постороннего человека, — Макс не мог. Язык не поворачивался. И вместо этого он сказал:

— Ну, по крайней мере, Настасье ничего не грозит теперь — когда всех подельников герра Асса арестовали. Теперь уж точно им не пробраться в башню ЕНК.

Правда, Макс тут же подумал: только ведь они действовали по наущению самой Марии Рябовой там, в санатории «Перерождения»! И, стало быть, та акция, которая была запланирована в башне ЕНК, тоже могла быть частью её замысла.

Настасьина мать медлила не меньше минуты, прежде чем ответить хоть что-то. Но потом всё-таки выговорила:

— Боюсь, всё не так просто, Максим Алексеевич. В штаб-квартире ЕНК очень скоро произойдет кое-что. И предотвратить это не в моей власти. Потому-то я и попросила Ольгу Андреевну поспешить.

У Макса даже в глазах потемнело, и он чуть было не выматерился вслух — прямо в присутствии правнучатой племянницы Михаила Афанасьевича Булгакова. И он впервые пожалел о том, что выбросил в ангаре свой бейджик с микрофоном.

— Вы хотите вывести оттуда Настасью, прежде чем всё случится. — Это не был вопрос. — Но ведь там и других людей немало. Вы обязаны прямо сейчас позвонить в штаб-квартиру ЕНК. Не хотите светить свой нелегальный мобильник — так я подскажу вам другой способ.

— Никаким способом дозвониться сейчас в штаб-квартиру ЕНК мы не сумеем, — сказала Марья Петровна Рябова; в речи её проступил легчайший прибалтийский акцент — наследие Карины, сестры Ивара Озолса. — На Едином новостном канале еще не поняли этого, но туда уже больше часа не проходят входящие вызовы из Москвы и с территории Московской губернии. А когда выяснится, что произошло, все следы саботажа будут вести к фирме вашего, Максим Алексеевич, отца — к «Законам Ньютона».

— Вы сумасшедшая. — Это произнес даже не Макс — это выговорила Ольга Булгакова. — Но зачем, зачем вам это понадобилось?

— Ну, — Мария Рябова чуть пожала плечами, — во-первых, я не хотела, чтобы моим планам помешали. Откуда ж мне было знать, что мой муж притащит туда Настасью? А, во-вторых, должна же я была подстраховаться на случай, если никто не заподозрит Алексея Федоровича Берестова в том, что это он выбрал тот псевдоним для руководителя бандгруппы — герр Асс? И, стало быть, Берестов-старший и руководил его действиями.

Тут уж не выдержал Сашка Герасимов — который до этой минуты только с потрясенным видом слушал Марью Петровну, вывернув шею.

— Да что же вы молчите, доктор? — воскликнул он. — Почему не спросите у этой, — он еще сильнее выкрутил шею, чтобы кивком указать на Марью Петровну, — какого лешего она решила подставить вашего отца?

Но Макс не пожелал ни о чем спрашивать — для него ответ и так был очевиден. А, главное, он, доктор Берестов, моментально понял, как можно обойти то препятствие, о котором говорила Марья Петровна. Она явно получила от Карины не только прибалтийский акцент. Как и сестра бедного Ивара, Настасьина мать при всей своей изощренной хитрости обладала прямо-таки редкостной негибкостью ума. И это давало шанс — им всем. Нужно было только не сплоховать — сделать всё правильно.

Глава 22. Барышня и подземелье

Фил не понял сперва, что имеет в виду его дочь, когда та задала свой вопрос. Все мысли его сейчас были даже не о Настасье, которая опять решила показать характер в самый неподходящий момент. Он мог думать только лишь о Маше. О том, на что она окажется способна теперь, когда он, её муж-неудачник, больше не может никоим образом ей помешать.

— Так всё-таки, папа, — повторила свой вопрос Настасья, — для чего ты решил клонировать Гастона? Ну, то есть — создать его кибер-клонов? Или как это у вас там, в «Перерождении», называется?

— Я создавал кибер-генетическии копии твоего ньюфаундленда, это правда, — сказал Фил, а потом, решив, что бессмысленно теперь наводить тень на плетень, пояснил: — Я делал это потому, что не мог позволить себе ставить подобные эксперименты на людях.

Он увидел, как прекрасные зелёные глаза его Настасьи расширились от гадливого ужаса.

— То есть, — уточнила она, — ты издевался над собаками, потому что не имел возможности издеваться над людьми?

И эта её фраза расстроила Фила даже больше, чем давешняя эскапада на крыше.

— Я получил бы возможность использовать людей в качестве объектов, если бы захотел, — сказал он. — Только я хотел совсем другого.

— И чего же?

— Я хотел создать прототип существа, которое не будет поддаваться воздействию таких людей, как твоя мама. Существа, которым невозможно будет манипулировать.

Настасью его слова привели в такую ярость, что она, казалось, и не услышала, что он сказал сейчас про её мать. Не придала этому ровно никакого значения.

— Ну конечно, — сказала она таким ровным тоном, какой у неё появлялся только при экстраординарных попытках скрыть свой гнев, — право манипулировать другими ты оставляешь за одним собой! И у тебя здорово получается! Ты даже и меня сумел убедить, что я должна буду добиться от Макса признания его неполного авторства в технологии реградации в обмен на наше с ним воссоединение! Чтобы тяжба об авторских правах тянулась потом годами. И суд наложил бы запрет на официальное применении этой технологии твоим «Перерождением».

— Во-первых, оно уже больше не мое. Благодаря тебе, дочка. А, во-вторых, у мен, уж точно получилось все крайне неловко. Будь я таким уж ловкачом — уж точно не сидел бы сейчас здесь.

Он повёл рукой, обводы помещение кризисного центра, сейчас наполовину опустевшего. И тут на одном из столов — шагах в десяти от Фила и его дочери — зазвонил телефон.

Ирма фон Берг точно знала: она еще пожалеет о том, что ввязалась в это дело. Однако сейчас она испытывала ощущение, которому самое подходящее название было — охотничий азарт. И справиться с этим азартом, пренебречь им, она никак не могла. А главное — она никак не могла совладать с удивлением и любопытством, которые ею овладели, когда она увидела, как полковник Хрусталев преспокойно уходит с крыши штаб-квартиры ЕНК. И никто ему в этом не препятствует.

Конечно, первой мыслью Ирмы было: они тут все заодно. И до этого пресловутый господин Ф. приказывал надеть на Хрусталева наручники просто для виду, для отвода глаз. Но потом она поняла: нет, тут что-то другое.

Полковник Хрусталев проходил сквозь весьма плотную толпу сотрудников правоохранительных органов — и никто полковника слово бы и не замечал. И барышня фон Берг не утерпела — двинулась за ним следом.

Преследовать полковника оказалось совсем не так просто. Его-то вроде бы не замечал никто, а вот на саму Ирму пялились поголовно все мужчины, что встречались ей по пути. Такие красотки, как она, явно не попадались им на каждом шагу.

Между тем полковник Хрусталев спустился с крыши на верхний этаж башни ЕНК и деловито пошагал к лифтам. Шёл он, ни на кого не глядя и не озираясь по сторонам — хотя бы это оказалось на руку барышне фон Берг. Она сумела подойти к нему со спины чуть ли не вплотную, а полковник остался в неведении относительно её присутствия. Уж конечно, садиться с ним в одну кабину лифта Ирма не планировала, зато она сумела увидеть, какую кнопку Хрусталев нажал на панели. Дверцы лифта плавно сошлись, и кабина, в которой не было никого, кроме самого Хрусталева, поехала вниз.

Ирма тут же устремилась к соседнему лифту, но уехать в нем одной, без попутчиков, ей не удалось. И все они следовали совсем не туда, куда нужно было Ирме: кабина останавливалась четыре раза, прежде чем поехала безостановочно вниз. Так что, когда барышня фон Берг, догоняя Хрусталева, выскочила из лифта на самом нижнем ярусе автостоянки, полковника нигде видно не было.

Ирма завертела головой, шепотом ругаясь по-немецки. И даже собралась обежать обширную автостоянку по периметру — благо, машин здесь было немного и обзор почти ничего не перекрывало. Однако и саму барышню фон Берг при этом было бы отлично видно. Так что она чуть замешкалась — и это неожиданно ей помогло.

Шагах в пяти от лифта в полу имелась решётчатая дверка — явно ведшая в какое-то техническое помещение. И сквозь эту дверку наружу сейчас пробивался неяркий голубоватый свет.

Ирма колебалась ровно одну секунду. А потом шагнула к дверке, наклонилась и просунула пальцы в широкие прорези. Беззвучно и удивительно легко дверка эта распахнулась, и барышня фон Берг увидела стальную лесенку, ведущую вниз. Там, в этом подвале под автостоянкой, раздавались тяжёлые, явно мужские, шаги.

И на сей раз Ирма даже раздумывать не стала — сразу же начала спускаться.

Как Макс и рассчитывал, им даже не пришлось останавливать машину, чтобы сделать телефонный звонок. Настасьин «Руссо-Балт» был оборудован радиотелефоном — которые нынче, в эпоху информационной инволюции, не попали под официальный запрет в отличие от мобильников.

— Один звонок, — сказала Марья Петровна, которая явно удивилась, что ей самой не пришёл в голову такой простой способ обезопасить Настасью. — И уж будьте добры — без фокусов, доктор. Будете говорить только то, о чем мы с вами условились.

Для Максима Берестова наконец-то воссоединились детали безобразного паззла, которые так долго и старательно разбрасывала Марья Петровна Рябова. Да ещё и её муж ей помогал — искренне считая, по-видимому, что он пытается её остановить. И, даже если отдельные фрагменты этого паззла и не желали пока что вставать на место, общая картина вырисовывалась перед Максом уже совершенно ясно.

План, который составила Настасьина мать, предполагал, что он, доктор Берестов, должен публично раскрыть своё инкогнито. Для этого и был затеян весь трагифарс с захватом подмосковного санатория корпорации «Перерождение». Именно Мария Рябова, отлично знавшая, как выглядит сейчас жених её дочери, и сообщила журналистам его приметы. И понапрасну он, Макс, заподозрил в этом профессора. Тот много чем ему подгадил, но в этом не был повинен ни сном, ни духом. А вот его жена разыгралась всё как по нотам: её несостоявшийся зять вынужден был признать свою истинную личность — думая, что спасает заложников. И после этого обратной дороги — в спокойное безвестное существование — для него быть уже не могло.

Для чего именно это потребовалось Марье Петровне, Макс пока что у неё не выяснил. Однако общую линию он видел так ясно, как если бы Настасьина мать сама изложила ему всё в деталях. Этой женщине нужно было, чтобы он, Берестов Максим Алексеевич, официально встал во главе корпорации «Перерождение», сместив с этого поста её мужа. А потом, уже как президент корпорации, превратился бы в марионетку Марьи Петровны. Иначе для чего бы ей понадобилась вся эта многоходовка с компрометацией его отца? Макс ощутил нечто вроде дежавю, когда понял всё это: почти так же действовал когда-то и его единокровный брат, настоящий Денис Молодцов. Хотя — тот всё-таки был поумнее. Видел картину целиком — не только ту её часть, которую открывало Марье Петровне её туннельное зрение.

Но, по крайней мере, эта зашоренность её внутреннего взора позволяла Максу сделать то, что он собирался. Обойти блокировку звонков на ЕНК из Москвы и Московской губернии было, конечно же, проще простого. Достаточно было связаться с любым абонентом, что находился за пределами заблокированного региона. И попросить его сделать звонок на Единый Новостной Канал. Причем Макс точно знал, кому именно следует позвонить. Алекс, жених Ирмы фон Берг, находился сейчас в Риге и почти наверняка спал. Но — он состоял на службе в полиции Балтийского союза. Так что телефон на ночь уж точно не отключал. И — Алекс должен был правильно всё сделать. По крайней мере, Макс очень рассчитывал на это.

Трубку взяли уже после второго гудка, и голос молодого полицейского даже не казался заспанным.

— Алекс, это ваш прошлогодний доктор, — сказал ему Макс

И тот мгновенно понял, кто ему звонит — сказал почти что весело:

— Я помню и вас, и вашего чёрного пса. Как, кстати, он поживает?

— Гастон в порядке, — сказал Макс, отнюдь не уверенный, что это и в самом деле так; он даже не знал, где именно Настасья оставила его ньюфаундленда. — Но я звоню вам по делу — из Москвы.

Алекс тотчас напрягся — знал, что в Москве сейчас находится его невеста.

— С Ирмой всё хорошо? — быстро спросил он.

— Потому-то я и связался с вами. — Макс пару секунд помолчал, презирая себя за эту попытку театрального эффекта; однако ему нужно было, чтобы следующие его слова жених Ирмы выслушал с предельным вниманием. — Мне нужно, чтобы вы прямо сейчас позвонили в Москву и передали кое-что от моего имени руководству Единого Новостного Канала. Сам я этот звонок сделать не могу. Не спрашивайте, почему.

Фил понятия не имел, кто именно звонил. Уж конечно, к телефону не подошли ни он сам, ни его дочь. Это сделал человек в штатском, который незадолго перед тем сопроводил сюда Настасью. Он безмолвно слушал говорившего целую минуту, потом быстро задал два каких-то вопроса — Фил находился слишком далеко, чтобы их расслышать. А потом положил трубку и перевёл взгляд на Настасью. Та и сама глядела на сотрудника ОСБ — вопросительного, но явно без удивления. Она как будто догадывалась, что это был за звонок — в отличие от самого Фила. Человек в штатском быстро сам позвонил кому-то, а когда положил трубку, тут же направился к Филу и Настасье. Лицо его выражало при этом сосредоточенность и, как ни странно, подобие мрачного удовлетворения.

— Филипп Андреевич, мы только что получили информацию, переданную по просьбе вашей жены, — сказал сотрудник ОСБ, едва подойдя; и Фил поневоле вздрогнул, причём даже не из-за упоминания о жене — он позабыл, когда к нему в последний раз обращались по его настоящим имени и отчеству. — Марья Петровна Рябова сообщила, что в штаб-квартире ЕНК готовится диверсия, последствия которой примут глобальный характер. А за подтверждением её слов посоветовала обратиться именно к вам.

— Ко мне? — Фил сам подивился тому, какое недоумение — прямо как у маленького ребенка — прозвучало в его голосе.

— Именно так. Причем Марья Петровна Рябова через свое доверенное лицо передала нам дословно следующее: штаб-квартиру ЕНК должна немедленно покинуть её дочь Настасья вместе со своим отцом и своей подругой Ирмой фон Берг. Если это будет исполнено, Мария Рябова обязуется нивелировать последствия готовящейся диверсии. Если же это условие соблюдено не будет, то за грядущие последствия она, Мария Рябова, не отвечает. А в том случае, если у кого-то возникнут сомнения в правдивости её слов, то пусть этот кто-то обратится за подтверждением к отцу Настасьи. Потому что, — сотрудник ОСБ выдержал короткую паузу и отчётливо выделил голосом свои следующие слова, — во всем виноват отец.

— Это послание почти наверняка правдиво, — сказал Фил. — Но я готов поклясться: составляла его не она. У моей жены, видите ли, возникли когнитивные проблемы из-за её теперешнего состояния. А то, что вы мне сейчас сообщили — это слова человека изворотливого и ловкого. Он ведь ни разу даже не назвал меня по имени, только — отец Настасьи. Так что одна лишь моя дочь могла бы раскрыть моё инкогнито — если бы этого ещё не сделала. А главное — те слова про отца. Слова-то эти — с того плаката. То есть, моя жена де-факто признаётся в том, что про человека на крыше ей всё известно.

Сотрудник ОСБ хмыкнул. Ему явно и самому всё то же самое приходило в голову.

— Я согласен с выводами господина Рябова, — раздался вдруг голос господина Ф., который умудрился так подойти к ним, что все трое заметили его появление только тогда, когда он заговорил. — Полагаю, истинным составителем этого сообщения был Максим Алексеевич Берестов. Хотя я не представляю, почему он не позвонил сюда лично.

— Думаете, он — пленник? — вскинулась Настасья. — Моя мать везёт его сюда против его воли?

— Не думаю, — господин Ф. качнул головой. — Но в любом случае мы скоро все узнаем. А пока — нельзя терять время. Мы должны исполнить условия вашей, Настасья Филипповна, матушки. Что бы она там ни задумала в действительности. Где сейчас находится ваша подруга — фройляйн фон Берг?

Ирма увидела полковника Хрусталева, как только отошла от лестницы под люком и свернула в единственный коридор, который и имел форму кириллической буквы Г с очень короткой верхней перекладиной. Или — латинской L с короткой нижней частью. Однако Ирма — как и большинство тех, кто проживал сейчас на территории бывшей Российской империи, — давно уже привыкла думать по-русски. Рослый полковник размашисто и самоуверенно вышагивал метрах в десяти впереди Ирмы. Даже не считал нужным оглянуться и проверить, не идёт ли кто за ним следом.

Впрочем, коридор освещали только аварийные лампы красного цвета, в свете которых Ирма, быть может, показалась бы полковнику Хрусталеву просто ещё одной тенью среди других теней. Подземный коридор был нешироким — метра в полтора самое большее. Здесь пахло карбидом и старым железом, а пол поблескивал влажным налетом. Башня ЕНК была довольно-таки старым зданием, наверняка под ней имелись не катакомбы всякого рода, и не похоже было, что именно этим коридором пользуются часто.

Ирма порадовалась, что на ногах у неё были не сапоги на каблуках, стук которых мог бы запросто её выдать, а практичные зимние ботинки на подошве из микропоры. В них барышня фон Берг ступала бесшумно и быстро, так что легко могла бы Хрусталева догнать. Но, уж конечно, предпочла не делать этого — держалась шагах в десяти позади него. Ирме казалось, что коридор идёт слегка под уклон — углубляясь куда-то в сторону московского метро и городских подземных коммуникаций.

Впрочем, шли они недолго — всего-то минут пять или семь. Коридор закончился: в торце его оказалась узкая дверь — как ни странно, слегка приоткрытая. В просвет между нею и притолокой лился свет — яркий, чуть желтоватый, как от электрических ламп в стиле ретро. Ирма машинально отпрянула к стене — припала к ней спиной, как если бы опасалась, что на затылке у полковника Хрусталева возникнут глаза, и он сумеет разглядеть её в этом свете. Однако полицейский, по-прежнему не оглядываясь, толкнул эту дверь и шагнул через порог. Дверь он за собой не закрыл — оставил широко распахнутой. То ли поджидал кого-то, то в впал в совершенную беспечность от ощущения собственной безопасности и безнаказанности. Так что барышня фон Берг сумела отлично разглядеть внутренность этого подземного помещения.

— Да это прямо «Сибирь» — старинный квест, — прошептала Ирма беззвучно.

Открывшееся зрелище изумило барышню фон Берг, но не слишком. Она даже издала едва слышный смешок — но тут же задала себе рот ладошкой, хотя полковник Хрусталев уж никак не мог её услышать.

Там, за распахнутой дверью, гудели и скворчали какие-то огромные машины, каждая — размером чуть ли с электровоз. Отчётливо хлопали лопасти вентиляторов. И словно бы даже доносился шум струящейся воды. Ирме показалось, что все эти машины чавкают чем-то и даже подмигивают ей издали — как если бы они были хтоническими чудищами, которые, в отличие от полковника Хрусталева, были прекрасно осведомлены о её присутствии.

Однако отступать — возвращаться тем же путем, каким она сюда пришла, — Ирма фон Берг не собиралась. Не желала, и всё тут. И, ступая всё так же бесшумно, она двинулась к двери, за которой в ярчайшем электрическом свете виднелась спина полковника. Тот склонился над длинной консолью — которая тоже будто переместилась сюда из какой-нибудь компьютерной игры начала века. Хрусталев колдовал над бесчисленными разноцветными кнопками на передней панели консоли. И отчего-то зрелище это показалось Ирме настолько противоестественным и жутким, что у неё даже тошнота подступила к горлу. Барышня фон Берг на пару секунд прикрыла глаза, пережидая этот приступ отвращения и дурноты. А потом сделала ещё три шага вперёд, встала сбоку от дверного косяка и стала наблюдать.

Для чего она там стоит, что она станет делать с результатами своих наблюдений — Ирма и сама не смогла бы себе объяснить. Ни по-немецки, ни по-русски. У неё даже не было при себе мобильного телефона — позвонить хотя бы тому же господину Ф., сообщить о деяниях полковника. Пожалуй что, ей следовало бы немедленно бежать обратно, в кризисный центр — привести сюда людей, которые во всем разобрались бы. Но вместо этого Ирма просто стояла и смотрела.

Впрочем, и полковник Хрусталев дело своё тоже до конца не довёл — каким бы это дело ни было. Он понажимал ещё несколько кнопок, дождался, когда все индикаторные лампочки на старинной консоли загорятся зелёным огнём, а потом быстро глянул на свои наручные часы. И сделал короткий шаг назад.

Ирма на миг впала в панику: решила, что полицейский сейчас обернётся — увидит её. Однако тот вместо этого опустился на вращающийся стул, стоявший прямо перед консолью. И стал чего-то ждать.

Глава 23. Предпоследняя ступень

7 января 2087 года

Господин Ф., как и его знакомец Максим Берестов, успел за свою жизнь пройти две трансмутации. Причём оба раза он делал это вынужденно. В первый раз — после полученных тяжёлых ранений, которые без трансмутации превратили бы его в инвалида. А во второй раз ему пришлось трансмутировать, чтобы сбить со следа подосланных к нему убийц, когда он по самонадеянности угодил в расставленную ему ловушку. И, когда бы у него не оказалось при себе резервной капсулы Берестова с мозговым экстрактом юноши, недавно погибшего в автокатастрофе, у Объединённой службы безопасности был бы теперь другой руководитель.

Во главе ОСБ господин Ф. стоял уже без малого десять лет. Но, если брать его реальный возраст, на свете он жил не столь долго: лишь через год ему должно было исполниться сорок. И всё же — сейчас он ощущал себя глубоким стариком. Ещё никогда не испытывал он такой беспомощности и чувства бессилия.

Эта операция, на подготовку к которой он ухлопал столько времени — она была теперь уже совсем не его. Это была операция Марьи Петровны Рябовой. А, может, и полковника Хрусталева. Ведь господину Ф. до сего момента так и не сделалось ясно, каким образом проштрафившийся полицейский избавился от наручников, пробрался на крышу штаб-квартиры ЕНК, а потом с этой же крыши исчез. Ну, то есть, бесчисленные телевизионные камеры запечатлели и появление Хрусталева на крыше, и его уход с неё, и даже то, как за полковником последовала барышня фон Берг, которую добрый десяток сотрудников ОСБ сейчас безуспешно разыскивал.

— Только эти записи ровным счётом ничего не объясняют, — произнес господин Ф. в полный голос — благо, рядом с ни не было сейчас никого, кто мог бы его слова услышать.

Да, видеозаписи можно было обработать, усилив звук — чтобы услышать слова, с которыми Хрусталев обращался к тем подчиненным господина Ф., которые пытались полковника остановить. Самим-то этим подчиненным каким-то диковинным образом отшибло память. И, когда их шеф в жёсткой форме спрашивал их, как именно Хрусталев убедил их пренебречь служебным долгом, эти бедолаги только краснели, бледнели и мямлили что-то невразумительное. Так, словно они были первоклашками, которых злая училка спрашивает, сколько будет шестью девять.

Однако на обработку видеозаписей требовалось время, а потратить его сейчас именно на это господин Ф. никак не мог себе позволить. Поиски Ирмы фон Берг — только это и было по-настоящему важно в данный конкретный момент. Ибо без своей подруги Настасья Рябова наотрез отказывалась покидать башню ЕНК.

Конечно, были ещё бесчисленные записи камер видеонаблюдения, там и сям понатыканных в самом здании ЕНК. Наверняка они запечатлели, куда направилась барышня фон Берг — следуя за полковником Хрусталевым или сама по себе. Но, чтобы все имеющиеся видеофайлы отсмотреть, потребовалось бы ещё больше людей и времени. А почти все подчиненные господина Ф. заняты были сейчас тем, что организовывали экстренную эвакуацию из башни Единого новостного канала. Притом что многие сотрудники медийного гиганта не хотели уходить. Журналисты то ли не верили в серьезность угрозы, то ли жар сенсации очень уж сильно их привлекал — брал верх даже над инстинктом самосохранения.

Вот тут-то в импровизированном кризисном центре и появился Алексей Фёдорович Берестов который, как было известно господину Ф., до этого говорил о чем-то с Настасьей, отведя её в сторону от отца.

— Я пообещал ей, что самолично найду Ирму, — сказал Берестов-старшиф, склонившись к самому уху господина Ф., который сидел за компьютерным столом — безрезультатно просматривая записи с видеокамер. — И она согласилась уйти из здания вместе со своим отцом.

Господин Ф. поначалу даже не воспринял это предложение всерьёз. Он мало того, что не хотел, но и не имел права отправлять на поиски барышни фон Берг гражданское лицо. Но тут у него зазвонил его мобильник: один из сотрудников ОСБ, дежуривших возле башни ЕНК сообщил коротко:

— Они подъезжают.

И господин Ф. понял: помощь Алексея Фёдоровича Берестова ему, хочешь не хочешь, придётся принять.

Макс ощущал, как беспокойство всё сильнее сдавливает ему сердце по мере того, как их электрокар приближался к зданию ЕНК. Поначалу-то он решил — когда сделал тот звонок: всё ещё может обойтись, завершиться без потерь. Но, следя за выражением лица Марьи Петровны Рябовой, сидевшей с ним рядом на заднем сиденье электрокара, Максим Берестов уверялся в том, о чем, вероятно, с самого начала догадывался профессор — отец Настасьи: эта женщина безумна. Не в фигуральном, а в самом прямом, клиническом смысле. И — реградация подарила ей, в дополнение к этому безумию, способность — дар или проклятие — внушать людям идеи, порождаемые её повредившимся мозгом.

Едва красный "Руссо-Балт" подкатил к башне ЕНК, как его тут же плотно облепили люди в полицейской форме и в штатском. В это скопление попробовали было затесаться те, у кого при себе имелась телевизионная аппаратура, но их быстро оттерли от электрокара. И Макс понадеялся: зафиксировать его собственное лицо и лица его спутников сквозь тонированные стекла электрокара телевизионщикам не удалось. Стать героем ещё одного сенсационного репортажа он категорически не желал.

— Вы ничего не хотите мне сообщить — прямо сейчас, пока ещё не поздно? — быстро спросил Макс, повернувшись к Марье Петровне; однако она сделала вид, что его вопроса не услышала.

Зато неожиданно подала голос Ольга Булгакова:

— Максим Алексеевич прав. Мы должны знать, что именно вы затеваете.

И вновь Мария Рябова предпочла изобразить из себя глухую. Однако Макс, поискавший взглядом Ольгино отражение в зеркале, увидел вместо этого кое-что другое. Заметил, как изменилось выражение отразившегося в зеркале лица Сашки Герасимова. Физиономия здоровенного амбала, в которого обратился, теперь бывший ученик средней школы, возникла в зеркале всего на миг. Но и этого мига Максу хватило, чтобы понять: его недавний пациент знает что-то. Может быть, знает всё о том, что планирует Настасьина мать. Причем он готов этой информацией поделиться.

И Сашка уже даже рот приоткрыл — явно намереваясь ответить Максу и Ольге. Однако ничего произнести не успел. Марья Петровна распахнула дверцу электрокара и, поскольку они подкатили к самому входу в башню медийной корпорации, тут же шагнула на ступени крыльца. Женщину мгновенно окружили люди в штатском, с напряжёнными лицами, почти наверняка — сотрудники ОСБ. И Александр Герасимов, так и не произнеся ни слова, тут же вышел из машины следом за Настасьиной матерью.

Сашка не закрыл за собой дверцу "Руссо-Балта", и Макс услышал, как Марья Петровна громко вопрошает:

— Где моя дочь? Я надеюсь, вы уже успели её из здания вывести?

Макс не услышал, что ей ответили. И всё равно у него сжалось сердце: он увидел свою невесту. (Бывшую невесту, бывшую…)

Настасья крутила головой — наверняка хотела разглядеть тех, кто приехал в её машине, подаренной ей Максом. Но из-за тонированных стекол "Руссо-Балта" сделать это явно не сумела. А Макс, презирая себя, остался сидеть в машине — не вышел к Настасье. Согнувшись в три погибели, чтобы его бывшая невеста даже случайно не смогла его увидеть, он выбрался из электрокара через противоположную от неё дверцу. А потом встал так, чтобы от Настасьиного взора его гарантировано укрыли широкие спины сотрудников спецслужб. И даже перестал на Настасью глядеть: сосредоточил всё своё внимание на лице Марии Рябовой.

Настасья считала, что успела уже привыкнуть к тому, как её мать сейчас выглядит. Но, похоже, ошиблась. Эта женщина куда больше напоминала ей сейчас сестру Ивара, Карину — девушку с золотым сердцем, которая готова была произвести недобровольную экстракцию и своего собственного брата, и самой Настасьи. И это обстоятельство — внутренний отказ признавать мать в её новом облике — ужаснуло Настасью даже больше, чем то, что именно её мать спланирована и организовала все те события, которые происходили вчера и сегодня вокруг Макса. И которые прямо сейчас продолжали происходить здесь, в самом центре Москвы, в присутствии журналистов, полиции и сотрудников ОСБ. Притом что их присутствие Марью Петровну Рябову явно не волновало и не смущало ни в малейшей степени.

— Ни о чем не беспокойся, дорогая, — говорила между тем (женщина с лицом Карины) мать Настасьи. — Я устрою всё так, что ничего плохого не случится ни с тобой, ни с Максимом Берестовым. Да, да, — она взмахнула рукой, словно бы отметая протесты своей дочери, которая и не думала протестовать, — я знаю, что он по-прежнему дорог тебе, что бы там ни произошло между вами. Как и твой отец дорог мне по-прежнему. И, кстати, где он сейчас? Я его не вижу поблизости.

Настасья этому вопросу не удивилась, сказала:

— Папа остался в здании — в кризисом центре. Отказался уходить, пока не переговорит с тобой. И моя подруга Ирма — она тоже ещё там, в Башне. Её не могут найти.

Настасья не стала упоминать, что Ирму рассчитывает отыскать Алексей Фёдорович. Понадеялась смутно, что её мать хоть ненадолго при тормозит свою непонятную операцию — дождется появления барышни фон Берг. Однако Мария Рябова только пожала плечами, и на лице её возникло непонятное, слово бы раздумчивое выражение. Настасья даже не поняла, слышала её мать то, что она сказала про Ирму, или пропустила её слова мимо ушей.

— По поводу папы тебе тоже не стоит волноваться, — заверила она свою дочь. — Наш с ним разговор состоится очень скоро. И он присоедится к тебе. А ты пока подожди в машине — вместе с госпожой Булгаковой. Это ведь твоя машина — вот и побудь там.

Настасья не хотела уходить и ждать в машине — ни в своей, ни в чужой. И уж точно — она не желала оставлять в башне ЕНК Ирму. Однако более всего она не хотела оставлять неразъясненным тот вопрос, который уже много часов не давал ей покоя.

— Маша, — проговорила она — обращаясь к матери по имени, как привыкла делать это с детства, — для чего тебе понадобилась вся эта свистопляска с захватом санатория и раскрытием инкогнито Макса? Что за цель у тебя — на самом деле? Я имею право об этом знать — раз уж ты приехала сюда именно на моей машине.

Настасья издала смешок, который ей самой показался злым и жалким. А её мать посмотрела на неё так, будто её дочь была маленькой девочкой, которая пытается вызнать, почему зимой идёт снег, а летом — нет.

— Вот что, Настасьюшка, — выговорила она — вроде бы мягко, даже сочувственно, но при этом совершенно безапелляционно. — Сейчас не время вступать в дискуссии и объяснения. Очень скоро ты сама всё поймешь. А сейчас иди — Ольга Андреевна тебя заждалась!

И она посмотрела на дочь странным длинным взглядом — словно бы пытаясь проверить что-то.

— Хорошо, — сказала Настасья, — я подожду тебя, Ирму и папу в машине, вместе с Ольгой.

И Мария Рябова при этих её словах сделала едва заметный крохотное облачко пара, отделившиеся от губ, и выдало её. Настасья развернулась и пошагала к своему красному "Руссо-Балту", на водительском сиденье которого сидела, крутя головой, Ольга Андреевна Булгакова. Правнучатая племянница великого писателя явно пыталась высмотреть кого-то в толпе. Но — явно безуспешно.

И столь же безуспешно сама Настасья попыталась разглядеть в скоплении народа Макса — который тоже должен был прибыть на её машине, но теперь будто сквозь землю провалился.

Алексей Фёдорович Берестов, давным-давным ставший даже для самого себя Ньютоном, уж конечно, не планировал отсматривать записи всех камер видеонаблюдения, размещенных в здании ЕНК. Если уж клевретам господина Ф. не удалось это сделать, где уж ему было управиться в одиночку. Однако у Ньютона имелся в рукаве козырной туз, который он отнюдь не собирался демонстрировать руководителю ОСБ. Ибо тот запросто мог эту козырную карту у него изъять, пусть это и была личная собственность Алексея Берестова.

В семье Берестовых выдающиеся способности достались не одному только Максу. Его отец тоже мог бы считаться гением в своей сфере — в компьютерном программировании. И ещё лет десять назад он сумел разработать программу мгновенного распознавания лиц на видео — без просмотра видеофайлов. Широкого применения, правда, эта программа не получила. Да что уж там: никто, кроме самого Алексея Фёдоровича, ею не пользовался. Во-первых, потому, что Берестов-старший никому не стал передавать полученный им патент. И даже неисключительной лицензией ни с кем не поделился. А, во-вторых, открытая его гениальным сыном технология трансмутации сделала распознавание лиц почти бесполезным занятием.

Впрочем, в данный момент такая ситуация сыграла на руку Алексею Фёдоровичу. Ведь, будь иначе, господин Ф. наверняка был бы осведомлен об открытии Берестова-старшего. А так — Алексей Фёдорович дождался, когда его оставят один на один с компьютерными мониторами, и вытащил из потайного кармашка своего портмоне крохотную флеш-карту.

И уже меньше, чем через пять минут, Алексей Фёдорович откинулся на спинку вращающегося кресла, в котором он сидел, и прошептал потрясенно:

— Катушку Теслы мне на макушку… — А затем, по своему обыкновению, прибавил к этому ещё и парочку непечатных выражений.

Его программа просканировала гигабайты видеозаписей быстрее, чем он успел бы визуально исследовать хотя бы один файл. И показала ему всё: как барышня фон Берг спустилась с крыши вместе с полковником Хрусталевым, которого не попытались остановить ни люди в полицейской форме, ни сотрудники ОСБ; как Ирма вышла из лифта на нижнем ярусе автостоянки; и, наконец, как она спустилась, преследуя Хрусталева, в подвал.

Тут распахнулась дверь, которая вела в кабинет с мониторами, и Ньютон поспешно выдернул из порта свою флешку и сунул её в камешек джинсов, предназначенный для часов.

На пороге возник один из подчиненных господина Ф. — четверть часа назад сопроводивший Ньютона сюда.

— Ваш сын прямо сейчас заходит в здание, — сообщил он.

И Ньютон заколебался: поспешить ли ему навстречу Максу или… Он ощущал, насколько сильно он хочет увидеть сына. Однако он помнил и про обещание, данное Настасье.

— Пожалуй что, я смогу увидеться с ним и чуть позже, — выговорил он. — А сейчас нам с вами нужно будет проехаться на лифте вниз — кое-кого забрать.

Ньютон подумал: им весьма пригодилось бы подкрепление. И хотел даже запросить у господина Ф. ещё парочку агентов себе в помощь. Но — эти агенты могли прямо сейчас могли понадобиться в другом месте. Там, находился сейчас его мальчик. А потому — за Ирмой фон Берг он отправился вместе с одним-единственным сотрудником ОСБ.

По пути, возле лифтов, Алексей Фёдорович увидел на одном из больших телеэкранов прямую трансляцию: Ольга Булгакова распахивала дверцу машины, в которую садилась Настасья. И, сам себе удивляясь, Берестов-старший секунды на три или четыре задержал взгляд на лице женщины, с которой он познакомился всего пару часов назад.

Сашка Герасимов хорошо помнил, о чем он загодя договорился с Марией Рябовой. А потому, когда Марья Петровна и выскользнувший откуда-то из толпы Максим Берестов пошли к дверям штаб-квартиры ЕНК, сам он начал понемногу отставать них. Один из сотрудников ОСБ попытался было взять его под локоть и заставить вернуться к своим спутникам, но Сашка тихо сказал ему:

— Я должен кое-кого увидеть — прямо сейчас. А потом я вернусь к остальным. Позвольте мне пройти!

И — сотрудник ОСБ разжал пальцы, отпустил его локоть.

Сашка вошел в башню ЕНК не через парадные двери, а через служебный вход, о котором ему сказала Мария Рябова. И, заходя в здание, бывший школьник по сторонам не глядел. А потому не мог увидеть того, как из кабины "Руссо-Балта" на него смотрит, не отрываясь, Настасья Рябова. Именно на него, а не на своего жениха, Максима Алексеевича Берестова. И, уж конечно, Сашка никак не мог догадаться, что девушка ровно через минуту покинет красную машину и последует за ним.

Фил тоже смотрел прямую телетрансляцию, только не на огромном телеэкране, как Ньютон, а на небольшом студийном мониторе, подвешенном на кризисом центре.

"Маша вот-вот будет здесь", — понял Фил.

Он сидел через стол от господина Ф., который на экран даже не глядел — разговаривал с кем-то по мобильному телефону, которые у сотрудников ОСБ, уж конечно, имелись в наличии. Фил взмахнул рукой, пытаясь привлечь внимание этого человека, который на вид казался двадцатилетним юношей. А когда понял, что тот его жеста не заметил, громко произнес:

— Я должен кое о чем вас предупредить, милостивый государь.

Господин Ф. поднял на него глаза, но ещё секунд пять или шесть не отнимал мобильник от уха — слушал, что ему говорили. И только потом дал отбой, бросив коротко:

— Действуем по плану. — После чего повернулся к Филу всем корпусом: — Я готов вас выслушать!

И по глазам своего визави Филипп Андреевич Рябов понял: тот не поверит ни единому его слову, даже если Фил скажет ему, что Волга впадает в Каспийское море. Но — он всё равно обязан был высказаться. Хотя бы — для очистки совести.

— Дело в том, — выговорил Филипп Андреевич, — что реградация, как выяснилось, даёт целый ряд побочных эффектов. Не стану утомлять вас, перечисляя их все. Тем паче что о многих вы наверняка и сами уже знаете. Но об одном всё же упомяну. Дело в том, что все реграданты обладают даром внушения, кто-то в большей степени, кто-то — в меньшей. Но моя жена Марья Петровна совершенно точно относится к числу первых. Так что вы ни в коем случается не должны разговаривать с ней с глазу на глаз, когда она появится здесь. И — вы, конечно, вправе не верить мне, но свои эксперименты по созданию кибер-клонов я затеял именно для того, чтобы вывести породу существ, не восприимчивых к внушению со стороны реградантов. Но при этом обладающих интеллектом, который не уступал бы человеческому.

Господин Ф. хмыкнул и явно хотел что-то сказать, однако удержался. Решил, как видно, что сейчас не самое подходящее время открывать дискуссию. Фил на всякий случай выждал немного, но, так и не дождавшись комментариев, прибавил:

— И ещё одна деталь. Моя жена из личных средств финансировала исследования по созданию фармацевтических препаратов, воздействующих на ментальную сферу. Человеческую ментальную сферу, я имею в виду.

Вот это заявление господина Ф. уже проняло — да ещё как!

— И вы только сейчас об этом говорите? — возмутился он — и его псевдо-юношеское лицо перекосилось, вмиг постарело. — Или — вы были главным бенефициаром этих исследований? Рассчитывали снять сливки с рынка, что ли?

— Я тормозил эти исследования, как только мог. Тот препарат, который удалось разработать, все ещё находится на стадии лабораторных исследований. Тех количеств, которые есть у моей жены, и на сто человек не хватит.

— А больше и не понадобится, — раздался вдруг от дверей женский голос.

Фил и господин Ф. повернулись почти синхронно. В дверях кризисного центра стояли Мария Рябова и Максим Берестов.

Герр Асс открыл глаза на госпитальной койке. И первым чувством, которое он испытал, оказалось чистейшее, как физраствор в его капельнице, изумление. Боль, которую он ощущал после ранения, представлялась ему какой-то отдаленной, не вполне настоящей — её явно очень основательно притупили морфином или иным обезболивающим препаратом. Да и врачи, судя по наложенным ему повязкам, основательно над ним поколдовали — подлатали его и после ранения, полученного им в подземелье под санаторием "Перерождения", и после предательского удара, нанесенного ему Марией Рябовой.

Изумление же герра Асса вызвал даже не тот факт, что он всё ещё жив. Точнее — не только этот факт. Куда больше изумило его то, что подле себя он не увидел суровых мужчин в форме или в штатском, которые не должны были ни на минуту не оставлять его без присмотра. Но — никто его в данный момент не охранял. Он лежал в общей палате, где, помимо него, находилось ещё трое его недавних подельников — он узнал их, когда ему удалось кое-как повернуть голову. Возле их коек суетились двое врачей, отдавая какие-то указания трём сестрам милосердия. Что они говорили — герр Асс разобрать не мог: в голове у него сильно звенело, возможно — из-за обезболивающих препаратов. А когда он сам попытался заговорить, собственный язык показался ему куском войлока, засунутым ему в рот. И всё же — хоть и не с первой попытки — здоровяк сумел выговорить:

— Послушайте меня, господа эскулапы! Раз уж вы меня спасли, я тоже отплачу вам…

Он хотел сказать: отплачу добром. Но внезапно в горле у него так сильно засвербило, что ему пришлось основательно прокашляться, прежде чем он сумел продолжить свою речь. Что, впрочем, оказалось не во вред: все представители медперсонала не только обратили на него внимание, но и вплотную подступили к его койке. Так что — его следующие слова, хоть и не громко произнесенные, все они должны были отлично расслышать:

— В здании ЕНК с минуты на минуту произойдёт распыление химического вещества психотропного характера. Я лично должен был в этой акции участвовать и надлежащим образом подготовил систему вентиляции Башни. Нужно сообщить об этом в штаб-квартиру ЕНК. Немедленно.

— Да, да, — покивал один из врачей, — мы это непременно сделаем.

Однако герр Асс не вчера на свет родился: мгновенно уразумел, что особенно с этим спешить беспечные эскулапы не станут. Судя по выражению их лиц, все они считали, что пациент их пребывает в полубредовом состоянии после наркоза. Да и, в любом случае, теперь он и его подельники никому не смогут причинить вреда.

Так что герр Асс снова прочистил горлом и прибавил уже своим почти обычным голосом — каким он привык отдавать команды:

— Послушайте меня внимательно, умники. Напрягите извилины и постарайтесь вникнуть в мои слова. Если вы сейчас попытаетесь позвонить в здание ЕНК, выяснится, что заняты даже многоканальные телефоны. Так что не теряйте времени понапрасну: звоните на Лубянскую площадь! Живо!

Глава 24. Рука судьбы

7 января 2087 года

Москва. Штаб-квартира Единого новостного канала

Ньютон и его спутник быстро шагали по тому подземному коридору, по которому до этого шла Ирма. Здесь камер видеонаблюдения никто не устанавливал, так что Ньютон понятия не имел, куда именно направлялась барышня фон Берг. Да и вообще — оставалась ли она всё ещё здесь? Ведь катакомбы эти запросто могли выводить к выходу на поверхность или, напротив, к ещё одному люку, ведущему на новый уровень глубины. Так что — Берестов-старший готов был с облегчением перевести дух, когда за коротким поворотом коридора они увидели неширокую дверку — приоткрытую.

— Возможно, она… — начал он было говорить шепотом — но осекся на полуслове.

Из-за двери навстречу им выступил Хрусталев — вместе с Ирмой фон Берг. И застыл на пороге. Правой рукой он прижимал к боку Ирмы пистолет, а левой — крепко держал заложницу, обхватив её за талию, как если бы намерен был станцевать с ней страстный танец.

Ньютон с трудом удержал ругательства, которые так и рвались у него с уст. А сопровождавший его сотрудник ОСБ — тот выговорил почти спокойно:

— Советую вам опустить оружие, полковник. Положение ваше и без того незавидное — вам ли этого не понимать? Не стоит вам вредить ни себе, ни другим.

Хрусталев только усмехнулся при этих словах — и даже мизинцем не двинул.

— Я не хочу причинять барышне вред, — сказал он. — Однако до поры до времени никто не должен входить в это помещение. Подождите десять минут, а потом я красотку отпущу.

И в этот самый момент красотка Ирма ударила его локтем в живот, а сама резко подалась вниз. Раздался звук выстрела, и Ньютон всё-таки не сдержался — громко выматерился.

Когда Настасья догнала за Сашку Герасимова — уже на черной лестнице Башни ЕНК, — то немедленно схватила его за рукав, заставляя остановиться. И Сашка, который не услышал у себя за спиной легких Настасьиных шагов, в изумлении обернулся на неё. Девушку ничуть не смутило, что её визави выглядит сейчас как здоровенный амбал. Она знала, кто он такой на самом деле: Макс показывал ей видеозаписи своих сеансов с ним.

— И куда ты направляешься? — спросила Настасья. — Что — моя мать и тебя втянула в свою игру?

И Сашка попытался сделать то, чего Настасья могла ожидать. Но всё-таки лелеяла надежду, что до этого дело не дойдёт.

— Ты должна немедленно вернуться в машину, — сказал он и вроде как попытался пробуравить Настасью взглядом. — Делай то, что велела тебе мать!

Девушка едва не рассмеялась — хоть и трудно было бы найти для этого более неподходящий момент. Бывший школьник с абсолютно школьническим прилежанием пытался и на неё оказать ментальное воздействие.

— Послушай, Александр, — проговорила она, — моя мать, очевидно, забыла тебя кое о чем предупредить. Так что придётся мне это сделать. Не все люди, видишь ли, в равной степени подвержены внушению. И на меня эти твои трюки не подействуют. Да, да: отец успел рассказать мне сегодня об особом даре реградантов. И ещё он сказал: его собственные эксперименты показали, что такие, как ты, никогда не смогут воздействовать на людей, ни разу не проходивших трансмутацию. Равно как и на тех, кто проходил её более одного раза. Моя мать еще не знает этого, так что вряд ли все её планы можно считать безупречными. А потому — говори, что именно она тебе поручила! Боюсь, у нас время поджимает.

Сашка одарил Настасью таким взглядом, что она почти пожалела бывшего школьника: она видела, как сильно она нравится ему. Но именно что — почти; нынче ей было совсем не до сантиментов.

— Давай, давай, — поторопила она его. — Выкладывай всю правду!

Сашка вздохнул, но — едва слышно. А потом сказал:

— Ладно, вот тебе правда. Сейчас я выйду на площадку к лифтам, а потом поднимусь на крышу здания. Меня там уже ожидают — даже оборудовали что-то вроде небольшой телестудии. И в этой студии я должен буду дать интервью, о котором Марья Петровна заранее договорилась.

Он умолк и быстро глянул на свои наручные часы. А Настасья, так и выпустившая его рукав, поднялась на две ступеньки, чтобы оказаться с ним лицом к лицу.

— И о чем в этом интервью пойдёт речь? — поинтересовалась она.

— О судьбе реградантов. И не смотри на меня так: это чистая правда.

"Это правда, — подумала Настасья. — Вот только — не вся".

— Я пойду с тобой, — сказала Настасья.

И Александр Герасимов, как ни странно, больше возражать не стал — согласно кивнул. Как видно, время поджимало и у него тоже. А, может, всё объяснялось ещё проще: насчёт Настасьи он никаких указаний от Марии Рябовой не получал.

Господин Ф. спросил — изо всех сил стараясь, чтобы голос его звучал спокойно:

— Чего вы добиваетесь, Марья Петровна? Мы ваши требования выполнили и беспрепятственно пропустили вас сюда. А вы теперь нарушаете все наши договорённости.

Они сидели в кризисном центре, за небольшим квадратным столом, вчетвером. Каждый — со стороны своей грани квадрата: сам господин Ф., Филипп Андреевич Рябов, его жена Марья Петровна и Максим Алексеевич Берестов. Сесть им предложила именно Мария Рябова — как если бы у них всех имелся целый вагон времени, чтобы рассиживаться.

— Ну, допустим, выполнили вы не все мои требования: Ирму фон Берг вы так и не вывели из здания.

При этих словах своей жены Филипп Рябов хмыкнул, однако никаких комментариев не сделал.

— Ах, ну да, это же для вас так важно, Марья Петровна! — Господин Ф. с трудом подавил желание вскочить с своего стула, схватить черноволосую женщину за плечи и хорошенько встряхнуть. — Ирма фон Берг — она же для вас самый близкий человек!

— Какая разница — близкий или нет? — Мария Рябова приняла вид самый невозмутимый. — Я выдвинула несложные условия, но вы даже их не дали себе труда выполнить.

Господин Ф. открыл уже было рот — намереваясь высказаться с предельной степенью откровенности о том, что он думает об условиях своей собеседницы. Однако его опередил Филипп Рябов.

— Да хватит уже! — Он обращался к руководителю ОСБ — не к своей жене. — Вы что, милостивый государь, не понимаете: он провоцирует вас на пререкания с ней. Тянет время. А тебе, дорогая, — Филипп Рябов повернулся, наконец, к Марье Петровне, — я счастлив сообщить: Ирму должен вывести из здания Алексей Фёдорович Берестов. Наш несостоявшийся родственник.

При этих его словах Максим Берестов чуть не подпрыгнул на своем стуле и одарил господина Ф. таким взглядом, что тому в очередной раз за эту бесконечную ночь захотелось передать свою высокую должность кому-то другому. Но высказать что-либо вслух гениальный учёный не успел, поскольку в разговор снова вступила Мария Рябова — которая с праведный гневом вопросила:

— И кто, спрашивается, будет за это держать ответ: почему гражданское лицо отправили выполнять такое задание?

Господин Ф., презирая себя, собрался уже было пуститься в объяснения. Но Филипп Рябов снова его опередил.

— Что ты задумала на самом деле, Маша? — Он подался к жене, попытался заглянуть ей в глаза, однако безуспешно: черноволосая женщина встречаться с ним взглядом решительно не пожелала — демонстративно отвернулась.

Точнее, это в первый момент господин Ф. подумал, будто она отвернулась. На деле же Марья Петровна попросту перевела взгляд в другую сторону — на один из огромных телеэкранов, которые в здании ЕНК имелись повсюду. Звук трансляции был отключен, однако Марию Рябова это явно не смутило: она так и вперилась в картинку на экране. Так что вслед за ней и трое мужчин: сам господин Ф., Максим Берестов и Филипп Рябов — поглядели туда же, куда и она.

Оператор крупным планом показывал молодого мужчину, господину Ф. незнакомого. Однако его тут же просветил Макс Берестов, который воскликнул:

— Сашка Герасимов! Я должен был догадаться.

И кто такой этот Герасимов, господин Ф. тотчас же вспомнил: подчиненные сообщили ему имена всех тех, кто прибыл сегодня к зданию ЕНК вместе с Марией Рябовой. Так что — и вправду можно было догадаться, что Мария Рябова решит вовлечь того в свои планы. Но вот о другом обстоятельстве явно не догадалась и сама Марья Петровна, поскольку издала вдруг потрясенный вздох. И закричала так, что все, кто находился в импровизированном кризисном центре, вздрогнули и дружно повернули к ней головы:

— Звук! Немедленно врубите звук, кретины!

За спиной у реграданта Герасимова, всего в полушаге от него, стояла Настасья Рябова. Её отец при виде этого изумленно ахнул, а Максим Берестов пробормотал что-то неразборчивое. И господин Ф. готов был поклясться, что были это затейливые непарламентские выражения.

— Включите звук! — повторил требование Марии Рябовой руководитель ОСБ.

И один из его подчиненных тотчас же щелкнул кнопкой телевизионного пульта.

— Каждый из реградантов, — на всю Конфедерацию объявлял Александр Герасимов, — обладает потенциально безграничными способностями к внушению. А сегодня эти способности возрастут многократно. Существует мощное средство, которое для этого будет применено. И служит оно не для усиления внушаемости объектов, как некоторые могли бы подумать, а для усиления силы внушения субъектов — самих реградантов.

Бывший школьник говорил и дальше. Но господину Ф. как раз в этот момент позвонили по мобильной связи из его головного офиса, который по неизменной традиции размещался на Лубянской площади. Он ответил на звонок, однако едва расслышал, что ему говорили. Мария Рябова не стала дослушивать, что ещё скажет реградант Герасимов. Бросив взгляд на свои наручные часы, онапрокричала, совершенно перекрывая голос телефонного собеседника господина Ф.:

— Быстро на крышу! Быть может, мы ещё успеем! Только, ради Бога, скажите своим людям, — она повернулась к господину Ф., — пусть не подходят близко к тому, с плакатом!

— Говорите, что вы измыслили, живо! — Это произнес не господин Ф. — это распоряжение отдал Максим Берестов, вскакивая из-за стола вместе со всеми.

И Мария Рябова, пока они бежали к лифту и поднимались в нем на крышу, всё рассказала. А потом объяснила, почему она не сможет отменить свою акцию.

Еще не успел отгреметь звук выстрела, сделанного полковником Хрусталевым, а сотрудник ОСБ, сопровождавший Алексея Берестова, уже повалился на пол. Ньютон увидел черное пулевое отверстие у него на груди, с левой стороны, хотя крови совсем не было.

Между тем Хрусталев попытался снова схватить Ирму, но тут на него с яростным ревом кинулся Ньютон. Когда-то, во времена байкерской молодости, ему случалось участвовать в кулачных схватках. Но с тех пор, как говорится, много воды утекло. И всё, что сумел сделать сейчас Берестов-старший, это ухватить полковника поперёк пояса и впечатать его спиной в дверной косяк. Хрусталев почти моментально из его захвата высвободился, и правой рукой вмазал Алексею Фёдоровичу в челюсть. Если бы ни рефлексы бывшего байкера, благодаря которым тот успел податься чуть в сторону, ему наверняка пришлось бы подбирать с полу зубы. Но и удар, нанесенный по касательной, вызвал у Алексея Берестова мгновенное онемение всей левой половины лица. А в левом его глазу словно бы сверкнул зигзаг молнии.

Выматерившись, бывший байкер отставил всякое джентльменство. И нанес своему противнику удар подлый, но зато идеально эффективный: коленом в пах. Алексей Берестов почти не сомневался, что полковник легко разгадает его нехитрый замысел и легко уклонится. Но — тот внезапно отвлекся на что-то, происходившее у Алексея Фёдоровича за спиной. А в итоге — согнулся пополам, прижимая обе руки к тому месту, куда угодило колено бывшего байкера.

Тут Алексей Берестов догадался бросить взгляд через плечо — выяснить, что именно отвлекло полковника. И даже успел крикнуть:

— Нет! Он может знать, как всё остановить!

Но оказалось уже поздно. Ирма завладела пистолетом Хрусталева и выстрелила в полковника — практически в упор. Куда целила барышня фон Берг — неизвестно. Скорее всего — просто надавила на курок. Однако пуля её угодила Хрусталеву точно между глаз — как если бы в него выстрелил снайпер. Так и не успев убрать руки от причинного места, полковник рухнул на пол. И более уже не шевелился.

Снова обернувшись, Ньютон увидел, как Ирма уронила пистолет на пол. И воззрилась на убитого ею человека с неподдельным удивлением. Она явно и сама не ожидала, что произведенный ею выстрел окажется столь убийственно точным.

— Ирма, — заговорил бывший байкер, — мы должны…

Однако закончить он не успел, поскольку в этот самый момент молодой сотрудник ОСБ, коего Ньютон тоже считал убитым, резко сел на полу, распахнул глаза, сделал протяжный вдох, и после этого зашелся в приступе кашля — потирая грудь в том месте, куда только что угодила пуля Хрусталева.

А затем из комнаты за дверью вдруг донесся звук, напоминавший звон сотни маленьких колокольчиков. Потом этот перезвон резко оборвался, и до слуха Ньютона долетело тихое протяжное шипение. Такой звук издаёт проколотый воздушный шар, когда из него медленно выходит воздух.

Они все трое воззрились на дверь: и сам бывший байкер, и барышня фон Берг, и подстреленный молодой человек, на котором, по всей видимости, был бронежилет. В смятении, не зная, чего ждать, Ньютон с неожиданным для самого себя сожалением подумал об Ольге Булгаковой. Впервые после смерти своей жены он всерьёз заинтересовался женщиной. А теперь неясно было даже, увидит ли он хоть когда-нибудь.

— Мы должны заглянуть внутрь, — сказала Ирма.

— Я должен вывести вас отсюда, сударыня, — произнес молодой человек в бронежилете.

— Вы двое — уходите, — сказал Алексей Берестов. — А я посмотрю, что там — за дверью. Да, и вот ещё что. — Он поглядел на мнимоумершего сотрудника ОСБ. — мне нужно поговорить с моим сыном. Мобильная связь наверняка здесь не работает, но у вас, надо думать, рация при себе имеется?

Только теперь Филипп Рябов понял, что бывший безликий, держащий в руках плакат, стоит на крыше рядом с гигантской вытяжной трубой вентиляции. Так что при взрыве все вещество, закрепленное на теле господина Зуева, бывшего директора зоопарка, должно было попасть в вентиляционную систему здания ЕНК.

Как подумал вначале Фил, ничего катастрофического в этом не было. Ну, сколько реградантов могло находиться сейчас в башне ЕНК — не считая Александра Герасимова и Петра Петровича Зуева, который неизбежно должен был погибнуть при взрыве? И пусть даже эта горстка реградантов внезапно обретет способности Вольфа Мессинга — вычислить их всех и обезвредить не составит потом особого труда. И лишь слова господина Ф. раскрыли Филиппу Андреевичу Рябову глаза на истинное положение дел.

— Мне только что позвонили с Лубянки, — сказал он. — Кое у кого из подельников госпожи Рябовой пробудилась совесть. И её раскаявшийся подельник просил передать: вещество, которое попадёт в вентиляционную систему ЕНК, потом распространится по всей Москве через систему подземных коммуникаций, проложенных под городом. Для этого уже приняты меры: открыты все вентиляционные клапаны. На то, чтобы их закрыть, потребуется не меньше часа. А через час будет уже поздно.

Вот тогда-то Фил и осознал в полной мере, что натворила его Маша. Бывшие безликие, подверженные неконтролируемым приступами ярости, как она сама — это были только цветочки. А вот яростные реграданты, по одному слову которых обычные люди станут делать всё, что этим реградантом заблагорассудится от них потребовать — это являлось больше, чем катастрофой. Это способно было стать новым витком эволюции. Витком, на котором человечеству предстояло разделиться на два биологических подвида: господствующую расу реградантов и подчиненных им рабов: людей из числа тех, кто прошел единственную трансмутацию.

— Но ведь, — сказал Фил, когда они ещё ехали в лифте, — Настасье в этом случае ничего не грозит. Она ведь трансмутацию не проходила. И в подчинение к реградантам точно не попадёт. Ты, Маша, можешь этого не знать, но на тех, кто ни разу не проходил трансмутация, гипнотические способности реградантов не действуют.

При этих его словах жена Фила переменилась в лице. И сперва он решил: это из-за того, что информация которую он ей сообщил, не была ей известна. Он успел даже порадоваться, что не выложил ей все сведения: не сказал о том, что те, кто проходил трансмутацию не единожды, тоже не подвержены внушению со стороны бывших безликих. Но затем его Маша сказала такое, отчего у Филиппа Андреевича потемнело в глазах столь сильно, что на миг он решил даже, что полностью ослеп.

— Настасья не будет в безопасности, — сказала она. — Как и все, кто находится сейчас на крыше. Мы рассчитывали мощность взрывного устройства, чтобы её гарантировано хватило на распыление вещества для его попадания в вентиляционный раструб. Взрывной волной с крыши сметет всех, кто сейчас на ней находится. А я не могу снять взрывное устройство с Зуева или обезвредить его. Адская машина тут же взорвётся, если кто-то попробует это сделать. И процесс уже запущен: Александр Герасимов свое выступление закончил. Так что Зуев уже активировал таймер. Полагаю, у нас не больше пяти минут в запасе. А, может, наверное, уже и четырёх минут не осталось.

Макс изо всех сил пытался осмыслить все то, что услышал от своей своей несостоявшейся тёщи. Только теперь он начинал понимать, что имел в виду профессор, говоря о больном рассудка реградантов.

Петр Петрович Зуев должен был запустить таймер закрепленного на его теле взрывного устройства ровно в тот момент, когда закончится интервью Александра Герасимова. Мария Рябова использовала постгипнотическое внушение, чтобы этого добиться. Сигналом Зуеву должны были послужить Сашкины слова: "И все бывшие безликие должны помнить…". Такую фразу Сашке велела произнести в конце Мария Рябова.

Взрывное устройство спрятано было под плакатом. Тем самым, который призывал покарать отца. Оно было прикреплено к руке Зуева при помощи запаянной стальной манжетки, так что избавиться от него бывший директор зоопарка не смог бы, даже если бы ему пришла такая мысль. А после экстракции и последовавшей вскоре после этого реградации у Петра Петровича с мыслительной деятельностью явно наблюдались серьезные проблемы.

Именно на это Мария Рябова и рассчитывала. Она предусмотрела всё, кроме одной мелочи: что на крыше во время исполнения акции будет находиться её единственная дочь.

Когда они все четверо выскочили на крышу, пресс-конференция реграданта Александра Герасимова уже минут десять как завершилась. Журналисты других каналов, не имевших, в отличие от ЕНК, эксклюзивных прав на трансляцию, вели сейчас с крыши свои репортажи, цитируя финальную фразу бывшего школьника: "И все бывшие безликие должны помнить о том, каково это — не только утратить человеческий облик, но и перестать считаться человеком".

На крыше было не протолкнуться от людей с телекамерами. Все усилия господина Ф., пытавшегося обеспечить эвакуацию из здания, явно пошли прахом.

Макс замер на месте, принялся крутить головой, высматривая Настасью. Но её нигде не было видно. Зато он превосходно мог разглядеть человека с плакатом в руках, стоявшего рядом с гигантским раструбом воздуховода.

Макс повернулся к Марии Рябовой, которая тоже беспрерывно крутила головой. Но, как и сам Макс, пыталась высмотреть Настасью в толпе без всякого успеха.

— Сколько у нас ещё времени? — быстро спросил Макс.

— Не больше трёх минут. — Голос Настасьиной матери звучал отстранённо, и Макс испытал к ней жгучий прилив ненависти: женщина явно уже смирилась с потерей дочери.

"Хотя, — тут же подумал он, — тем, кто останется на крыше, смиряться с чем-либо придётся недолго".

И господин Ф. словно бы прочёл его мысли. В руках у него откуда-то взялся мегафон, и он гаркнул в него:

— Все — прочь отсюда! Немедленно уходите! На крыше находится взрывное устройство!

И, хоть говорил руководитель ОСБ чистую правду, на лицах большинства людей, каких мог видеть Макс, возникли недоверчивые усмешки. И к выходу с крыши поспешило не более десятка человек.

Господин Ф. снова поднес микрофон своего мегафона к губам — и в этот самый момент начала подавать сигнал вызова рация, закрепленная на поясе у руководителя ОСБ. Тот беззвучно проартикулировал какое-то ругательство, но всё же рывком отстегнул рацию, рявкнул:

— Говорите, только быстро! У вас тридцать секунд!

Впрочем, его собеседнику, похоже, и десяти секунд хватило. По мнению Макса, именно столько времени понадобилось господину Ф., чтобы выслушать сказанное ему. После чего он вскинул глаза на Макса:

— Это вас! Ответьте вашему отцу!

Ньютон чуть не застонал от облегчения, когда из рации до него долетел голос его мальчика:

— Папа, это я! Но у меня совсем нет сейчас времени. Здесь у нас…

— Знаю, — перебил его Ньютон. — У вас осталось две минуты и тридцать пять секунд… Уже тридцать три… Я прямо сейчас смотрю на таймер.

— Ты пробрался на крышу и стоишь рядом с заминированным "пикетчиком"? — В голосе Макса отчётливо прозвучали панические нотки, что абсолютно было ему не свойственно. — Потому что если и ты тоже…

Однако Алексей Берестов, не слушая его, уже говорил дальше:

— Я сейчас в подвале здания ЕНК. И передо мной компьютерная консоль, при помощи которой осуществляется управление вентиляционной системой Башни. И тут кое-кто эту систему перенастроил.

— Знаю! — Макс уже почти кричал. — В неё через две минуты попадёт вещество, которое потом распространится по всему городу через подземные коммуникации.

— Не только через подземные, — поправил его Ньютон. — Но и воздушным путем тоже — по всей Москве. Система должна была работать как вентилятор, на который попало… ну, сам знаешь, что.

— Должна была?

Ньютон ухмыльнулся.

— Ну, твой старик в таких вещах кое-что петрит. Я эту систему перепрограммировал. Через две минуты… Через минуту и пятьдесят пять секунд… все вентиляционные ходы будут перекрыты. Система замкнется сама на себя. Требуется только…

И на сей раз уже Максимка перебил его:

— Да, я знаю, что требуется. Я всё сделаю.

Макс нащупал в кармане своей куртки нужную ему вещь одновременно с тем, как увидел Настасью. Его невеста (Бывшая, бывшая, невеста…) стояла вместе с Сашкой Герасимовым в двух шагах от парапета Башни. И в десятке шагов от человека с плакатом. Человека, отнюдь не выглядевшего теперь, как Петр Петрович Зуев. Но ясно было, что для Сашки это не имеет ровным счётом никакого значения. Он жаждал увидеть, как тот понесет заслуженное наказание. Именно ради того, чтобы это увидеть, он и пришёл сюда. О роли своего интервью в предстоящих событиях он явно знать не знал.

— Настасья! — заорал Макс, нимало не заботясь, что привлекает к себе всеобщее внимание. — Уходи оттуда! Валите с крыши оба!..

Мария Рябова что-то спросила, поворачиваясь к Максу, но тот её слов не услышал. Он умел отсекать от себя все ненужные ему звуки. В своем кармане он уже отыскал то, что требовалось. И теперь, работая локтями и отдавливая ноги всем подряд, он сквозь толпу устремился к своей бывшей невесте и своему бывшему пациенту.

Эти двое, похоже, услышали его возглас. Но — то ли не придали ему значения, то ли им оказалось попросту некуда уходить. Со всех сторон на них напирали журналисты, которых безуспешно пытались вытеснить с крыши сотрудники ОСБ. И на них с противоположной стороны нажимали другие журналисты. Те, которые считали, что им страшно не повезло: они назодились слишком далеко от главного ньюсмейкера нынешней ночи.

Макса крыли последними словами все те, кого он грубо распихивал. Однако он всё-таки продвигался вперёд, хоть и гораздо медленнее, чем следовало. В левой руке он крепко сжимал предмет, на который возлагал все свои надежды, а в его правой по руке всё ещё оставалась включенная рация.

— Папа! — крикнул он, поднося её к губам. — Сколько на твоём таймере?

— Минута и десять секунд… — Голос отца донесся до него словно бы из дальнего далека: гомонящие люди вокруг почти полностью его перекрыли.

— Я понял! Конец связи! Мне нужны будут обе руки!

И с этими словами Максим Берестов отключил переговорное устройство. А потом опустил его во внутренний карман куртки, предварительно достав оттуда второй предмет, который требовался ему для исполнения его замысла.

Настасья видела, как к ним сквозь толпу пробирается Макс. А до этого она сумела уловить — больше по наитью, чем на слух, — что он велит им уходить с того места, где они стояли сейчас. И она потянула Сашку Герасимова за рукав.

— Надо убираться отсюда!

Однако с таким же успехом она могла бы потянуть за капитель мраморной колонны. Здоровенный амбал, в которого превратился вчерашний школьник, даже не пошевелился.

— Я никуда не уйду, — сказал он. — Не для того я столько ждал, чтобы теперь уходить. Ступай — иди одна. Вон — и твой женишок к нам уже спешит!

Настасье пришлось отвернуться от Сашки, чтобы посмотреть в ту сторону, куда тот указывал. И тотчас Настасья встретилась взглядом с Максом, который резко взмахнул левой рукой, в которой был зажат какой-то блестящий предмет. Наверняка снова призывал их: уходите! Но девушка только качнула головой и взглядом показала на Сашку, проартикулировала: Он не уйдет!

Макс что-то пробормотал, и Настасья могла бы поклясться: её жених нецензурно выругался. Однако это ни на мгновение не замедлило его продвижение вперёд. Так что не прошло и пяти секунд, как он протолкался к парапету. И очутился лицом к лицу с человеком, сжимавшим в руках нелепый плакат: бывшим директором зоопарка Зуевым.

— Что это он хочет сделать? — громко вопросил Сашка. — Спасти эту мразь?

И он, выдернув свой рукав из пальцев Настасьи, двинулся вдоль парапета к Максу, Зуева и нескольким людям в штатском, которые настойчиво пытались оттеснить Макса от "пикетчика". Один из них даже схватил Макса за плечо, но тот, мгновенно к нему повернувшись, что-то ему сказал — тихо и яростно. И хвататель мгновенно его плечо отпустил. А потом ещё и сделал большой шаг назад.

В следующий миг Настасья заметила, что к ним с Сашкой пробирается сквозь толпу ещё кое-кто: её мать, за которой по пятам, шаг в шаг, следовал господин Ф. Настасья удивилась тому, что они идут именно таким порядком. По её мнению, руководитель ОСБ должен был бы следовать первым. Но потом она заметила, как её мать что-то раз за разом повторяет, обращаясь к создающим для них препятствия людям. И те будто растекаются в разные стороны, освобождая им с господином Ф. дорогу.

— Маша! — крикнула Настасья. — Помоги Максу!

И та явно расслышала её слова, но в ответ лишь коротко качнула головой, словно бы говоря: я ничего не могу сделать.

И Настасья не стала терять время на то, чтобы снова к ней взывать — перевела взгляд на своего жениха.

За прошедшие несколько мгновений с Петром Петровичем Зуевым произошли перемены. Во-первых, с головы его был теперь сброшен капюшон. Наверняка Макс постарался. Голова обновленного Зуева оказалась начисто лишена растительности; то ли лысым был донор экстракта Берестова, который ввели бывшему директору зоопарка, то ли у Петра Петровича осталась эта черта после пребывания в ипостаси безликого. Во-вторых, Макс отвел в сторону плакат, который Зуев держал — но не отобрал его, не бросил на крышу. Вместо этого Настасьин жених просунул под этот плакат левую руку и проделывал там какие-то манипуляции, разглядеть которые Настасья не могла. Зуев при этом по-прежнему стоял неподвижно, и его открывшееся лицо отображало полнейшее равнодушие ко всему происходящему.

— Настасья! — услышала девушка голос своей матери. — Беги оттуда! Ради Бога, беги!

Голос Маши выражал абсолютное отчаяние. Но девушка даже не посмотрела туда, где находилась сейчас её мать. Будто зачарованная, Настасья наблюдала за тем, что проделывал Макс.

Он явно что-то закрепил на руке бывшего директора зоопарка, а потом вскинул свою правую руку, в которой сжимал маленькую вещицу, напоминавшую автомобильный брелок. И тут к нему протиснулся Сашка — крепко схватил Макса за запястье правой руки. А потом что-то спросил — слишком тихо, чтобы Настасья могла его слова разобрать. Но зато ответ Макса она прекрасно расслышала — тот выкрикнул зло и отрывисто:

— Двадцать секунд, самое большее!

И подбородком указал на что-то, находившееся на теле бывшего директора зоопарка.

Сашка разжал пальцы, и Макс тотчас же надавил на брелок — который оказался отнюдь не автомобильным. Раздался резкий, свистящий звук, от которого у Настасьи — хоть она совсем даже не рядом стояла — разом заныли все зубы. И одновременно с этим звуком до девушки долетел запах: вонь горелой плоти и жженой кости.

И тут лицо Зуева наконец-то утратило своё флегматическое выражение — на нем отобразилось неестественное, словно бы удивленное страдание. А потом бывший директор зоопарка завопил — пронзительно и протяжно, словно бы персонаж какого-нибудь старинного фильма ужасов, какие Настасья смотрела когда-то вместе со своим отцом, изображавшим её деда.

И одновременно с наивысшей нотой этого вопля рука Зуева отваливалась и бескровным обрубком упала на крышу. Вместе с плакатом и с каким-то устройством, которое на этой руке закрепили и прикрыли обычным листом ватмана для камуфляжа. Блестящий браслет отсек эту руку примерно на уровне середины предплечья — срезал начисто. "Лазерный скальпель", — прошептала Настасья. Только теперь до неё дошло, какие именно манипуляции произвел её жених: закрепил браслет-скальпель на руке бывшего директора зоопарка. Выше того устройства, которое на этой руке находилось. И снять которое, по-видимому, не представлялось возможным.

А в следующий момент Макс поднял отсеченную руку Зуева и с размаху метнул её в гигантский раструб вентиляционного продува. После чего две вещи произошли одновременно: раздался звук взрыва и стальная заслонка продува опустилась резко, словно нож гильотины.