Москва-37

Глава 5

Москва, ул. Большая Татарская, 35.

ОКБ спецотдела ГУГБ.

18 мая 1937 года, 10:00

После заученного «здравжелаемгражданиначальник» в красном уголке КБ повисла напряжённая тишина. Двое небритых мужчин лет сорока в мятых, как изжёванных, гимнастёрках, со срезанными петлицами, исподлобья безразлично смотрят на меня. Рядом с ними двое других – помоложе, в тёмных, кое-где порванных, но ещё сохранивших стрелки на брюках, костюмах. В их взглядах проскальзывает живой интерес и, как ни странно, надежда. Первые – это бывшие руководители Реактивного НИИ, Клеймёнов и Лангемак, попавшие в водоворот репрессий, возникший после раскрытия военного заговора по руководством Тухачевского. Вторые – инженеры Глушко и Королёв, близко маршала не знавшие, попали в «ежовые рукавицы» в результате, вспыхнувшей после ареста руководства РНИИ, борьбы за освободившиеся кресла.

Как мне стало понятно при чтении материалов уголовных дел фигурантов, и до их арестов в институте шла самая настоящая война. Она возникла сразу после создания РНИИ в 1933 году. Тухачевский, объединив в новой организации ленинградскую Газо-Динамическую Лабораторию и московскую Группу Изучения Реактивного Движения, подложил под нашу ракетную программу мину замедленного действия. Дело в том, что тематики, над которыми работали эти две научные организации, совершенно не пересекались. ГДЛ (Лангемак) занимался твёрдотопливными (пороховыми) ракетами и азотнокислыми жидкостными ракетами (Глушко), а ГИРД – (Королёв) ракетами с кислородными двигателями. Но как бы то ни было РНИИ родилось сначала на бумаге, затем фактически – переселившись в здание тракторной лаборатории в Лихоборах и началась борьба.

Первая схватка закончилась победой ленинградцев: Клеймёнов понизил своего заместителя Королёва до начальника отдела (по разработке крылатых ракет), а на его место назначил Лангемака. Вместе с этим понижением был поставлен крест и на кислородном двигателе (Глушко в своей вышедшей тогда книге убедительно доказал бесперспективность этого типа ракетных двигателей). Москвичи затаились, но не надолго. Неудачи Глушко с доводкой азотного двигателя (периодически они взрывались) привели к тому, что амбициозная программа развития бескрылых и крылатых ракет, на которую сделал ставку Тухачевский, была поставлена под угрозу. Новым лидером гирдовцев стал инженер Костиков, который, иногда очень убедительно, указывал на слабые места в конструкции и организации работ по двигателю Глушко. Руководство РНИИ вступилось за своего: в результате, с двух сторон в разные инстанции полетели обвиняющие письма. Многочисленные комиссии, направленные в институт, не смогли разрешить конфликт. Возникло динамическое равновесие, которое неожиданно нарушилось с арестом маршала…

«Вот, приходится заниматься ракетами, в которых я ни бум-бум… Понятно, что надо возобновлять разработку кислородных двигателей, не дожидаясь трофейных фон Брауна. Но где? Не здесь же. Понятно, что в РНИИ… только есть проблема: ещё не назначен начальник ГАУ, а врио – он и есть временный. Планы у него короткие. К тому же, какое я имею отношение к РНИИ? Нужно думать о своём КБ, заботится о том, чем занять людей, сидящих передо мной».

Пауза затягивалась.

– Хорошо, начнём по старшинству, с вас, Георгий Эрихович. – Останавливаю взгляд на высоком худощавом мужчине. – Мне известно, что вы занимались реактивными пороховыми снарядами… Лангемак, привлечённый необычным к нему обращением, с удивлением поворачивает ко мне начинающую лысеть голову.

– … и, поскольку у меня в КБ начисто отсутствует экспериментальная база вашего профиля, предлагаю вам заняться чисто теоретической работой. Мне тут в голову пришла мысль… (Клеймёнов закатывает глаза, Королёв и Глушко перемигиваются), а не удастся ли повысить точность стрельбы если придать вашему снаряду вращательное движение, как в случае с ружейной пулей, но только за счёт расположения стабилизаторов под углом к корпусу?

У троих пересмешников широко открываются глаза, Лангемак лишь задумчиво кивает головой.

– Теперь вы, Иван Терентьевич. – Перевожу взгляд на его соседа. – К сожалению, никакой подходящей вам руководящей должности найти не могу, поэтому предлагаю вспомнить то, чему вас учили в Академии Жуковского и заняться разработкой эскизного проекта крылатой самонаводящейся авиабомбы с управлением элеронами в крыльях. Систему управления и оптические датчики будут разрабатывать другие люди, вы же займётесь аэродинамикой.

Клеймёнов начинает беззвучно открывать рот, в глазах Королёва зажигается огонь, Глушко качает головой, а Лангемак ничего из моих последних слов не услышал, его мысли были далеко.

– Сергей Павлович, Валентин Петрович, – оборачиваюсь к «главным конструкторам». – вы привыкли работать вместе (тень пробежала по лицам обоих), поэтому – вам одно задание на двоих: эскизный проект крылатой ракеты с пульсирующим воздушно-реактивным двигателем, исключая систему управления.

«… а руководящие указания может давать даже дрессированное шимпанзе в цирке. Начитался научно – популярных журнал в будущем и вперёд… Хотя всё лучше, чем послать иженеров – на лесоповал. Кто знает? Может и получится у них что-то дельное».

– Позвольте, гражданин начальник, это несерьёзно – хором закричали Клеймёнов и Глушко. – необходимо написать техническое задание.

– Вам и карты в руки, пишите… – легко соглашаюсь я. – завтра я передам вам основные требования к управляемой авиабомбе и крылатой ракете. Затем в течение недели вы напишете ТЗ, которые я согласую у специалистов. Дальше – подготовка проекта и его защита. Буду ходотайствовать о сокращении срока заключения на год для успешно защитивших проект. Так что всё очень серьёзно. Предупреждаю, проекты будут анонимными, так что воспользоваться связями на воле не удасться. И последнее, неволить я вас, конечно, не могу: не хотите работать в СКБ – скатертью дорога, отбывайте свой срок в лагере.

– А чертёжные столы, бумага, арифмометр… – посыпались вопросы.

– Золотыми часами гвозди забивать? – Делаю суровое лицо. – По всем такого рода вопросам обращайтесь к моему помощнику сержанту госбезопасности Крывде. Он всё устроит.

«Понты, понты… ненавижу их у других, но как отказать себе в таком удовольствии»?

Откладываю «Правду» и подхожу к окну кабинета, глядящего во двор КБ: экскаватор начинает рыть яму под фундамент главного здания Центра Дешифровки, бригада землекопов в чёрных спецовках правит лопатами уже выкопанную «Джоном Диром» канаву.

«На глазах растёт и ширится моё хозяйство! Казалось бы, живи и радуйся, а на душе неспокойно»…

Вчера вышел приказ по главному управлению: Орешкин – всё, брошен на периферию участковым милиционером за халатное отношение (ха-ха) к служебным обязаностям. Курский тоже уезжает из Москвы на Дальний Восток, формально даже с повышением – начальником управления НКВД, но всем, читающим этот приказ, было понятно – с понижением, так как должности в центральном аппарате имеют другой вес. Это сродни противопоставлению капитана госбезопасности и капитана армейского: первый – равен армейскому полковнику, а второй гэбэшному лейтенанту.

Впрочем, этот приказ для меня неожиданностью не стал, ещё третьего дня Киров передал через порученца, что вопрос решён. А неспокойно мне стало ни столько из-за растущего в последнее время числа арестов, сколько из-за тех нахальства и уверенности в своей безнаказанности, появившихся в действиях Ежова и компании.

«Сегодня внаглую фабрикуют компромат, а завтра возьмут и тупо грохнут меня»?

– Служил Чаганов в «спецотделе», Чаганов капитаном был…

«Хм, неплохо. А дальше»…

– Чаганов шёл домой с работы, Ежов его в засаде ждал…

«Хорошо, даже отлично. Жаль, что цензура не пропустит»…

– Чаганов шёл домой уставший, фашист его в засаде ждал…

«Хотя откуда в СССР фашисты? Разве что переодетые»…

С трудом отрываюсь от шикарного индустриального пейзажа, вида работающих людей и возвращаюсь к письменному столу. Достаю чистую тетрадь начинаю быстро записывать скачущие мысли, пока ещё не случилось страшного: «фашист чекиста подстрелил».

«Авдееву – пусть найдёт молодого практиканта или лучше двух. Изучить возможности создания гибрида „штабельной“ и „планарной“ радиолампы, где анод напыляли на одну керамическую пластину, а катод и сетку – на другую. Слышал, что такие мини-лампы работали до температур в 500 градусов. Лосеву – германий… линзы для инфракрасной оптики с просветляющими покрытиями, детекторы гамма-излучений, кремниевые фотодиоды»…

– Что такой серьёзный? – В дверь без стука заглядывает сияющий Олег. – Завещание пишешь?

– Нет, список врагов, которых надо покусать пока меня от бешенства не вылечили. – Отрываюсь от своего занятия, гляжу на друга и тоже улыбаюсь. – Чего хотел?

– Тут такой вопрос… – замялся он. – в Ленинград мне надо смотаться на пару дней, ну максимум – на три.

– Зачем? – Притворно сдвигаю брови. – К тебе же вчера Екатерина Арнольдовна приехала.

– А то ты не знаешь… – Тоже хмурится Лосев.

«Неужели опять любовь? Не дай бог… мало ему предыдущих».

– Что я должен знать? Давай, не говори загадками.

– Ленинградское Динамо завтра с басками играет! – Выпалил друг с тревогой ожидая моей реакции.

«Точно! Как это я забыл: вся страна живёт футболом, один Чаганов шагает правой»…

Сборная Страны Басков по футболу уже неделю как в СССР. В первом матче они раскатали московский «Локомотив» – 1:5. Так и немудрено: баски составляли костяк сборной Испании, которая в 1934 году на чемпионате мира в Италии в одной восьмой разгромила Бразилию, а в четвертьфинале на равных сражалась со сборной хозяев, будущих чемпионов, и если бы не вмешательство швейцарского судьи в переигровке на следующий день, то вполне могли бы увезти «Богиню Нику» в Мадрид.

Многие спортсмены Страны Басков (Эускади по-баскски) в 1936-ом взялись за оружие поддержав республиканцев. Этой весной, когда угроза Бильбао со стороны националистов была снята, глава баскского правительства Агирре предложил футболистам снова надеть майки и бутсы и выйти на зелёный газон, чтобы собрать деньги для семей погибших воинов-республиканцев. Предполагалось провести турне сборной Басконии по Европе и начать его с СССР в знак благодарности за интернациональную помощь.

– А билеты уже достал? – Не из праздного любопытства спрашиваю, так как слыхал, что на первый матч с железнодорожниками рабочие коллективы Москвы заказали в дирекции стадиона «Динамо» один миллион билетов. При вместимости пятьдесят три тысячи человек, на матче присутствовало – девяносто.

– Это моя вторая просьба… – Потупил глаза Олег.-…

«В Ленинграде… достать билеты? Затруднительно это будет. Не просить же Кирова».

– … Сергей Миронович наверняка поедет на матч… «А ведь он серьёзно думает, что я могу попросить секретаря ЦК и члена Политбюро об этом. Стоп, а почему обязательно Кирова? У Свешникова-то, наверняка, в Питере всё схвачено».

– Хорошо, попробую, – растягиваю губы в мстительной улыбке. – но и от тебя потребую множество мелких услуг.

– Всё что угодно! – Кричит Лосев, прижимая руки к сердцу. – Ты знаешь, Лёха, к кому я только не обращался – бесполезно. А тут меня как осенило…

– Оденься поприличней, поди, придётся в правительственной ложе сидеть, – у Олега от моих слов расширяются глаза. – ладно, шучу. Беги в отдел кадров, выписывай командировку на неделю… нет на десять дней. Список заданий будет длинным…

– На пять дней, справлюсь! – Последнее слово прохвучало глухо, так как дверь за кандидатом наук уже закрылась.

«Понятно, надеется на матч с московским „Динамо“ успеть. Настоящий болельщик, и диагноз ясен – футбольная лихорадка».

Зазвонил аппарат с дисковым номеронабирателем.

– Чаганов слушает!

– Фриновский говорит, – Голос начальника ГУГБ простужен. – Чаганов, ты слыхал, что «Динамо» двадцать пятого с басками играет…

«Неужели тоже билеты не может достать»?

– … так это, Николай Иванович сейчас в командировке… в общем, распорядился он… отвечаешь за подготовку наших футболистов к игре: прощупай людей, настрой там организуй, узнай что требуется. Но чтобы результат был!

– Михаил Петрович! – Пружиной подскакиваю со стула. – Почему я? Я ж никаким боком к футболу… Что у вас в Центральном Совете общества «Динамо» более подходящей кандидатуры не нашлось?

– Ты, Чаганов, это брось, – что-то зашуршало в трубке. – будто не знаешь, что мы весь этот ягодин змеючник к ногтю прижали. Новые сейчас люди в ЦС ФСО, неопытные.

– А я, значит, опытный?  -Я у себя в Главном Управлении решаю кто опытный и кто чем будет заниматься! – Отрезал Фриновский и после небольшой паузы продолжил более мягким голосом. – Ты же испанский знаешь…

«А испанский тут причём»?  -;… вот и поговори с басками, если не можешь своих организовать.

«На договорняк меня толкает, хорошо ещё – не на допинг. Ну уж нет, не дождётесь. Такой футбол нам не нужен, только „фэер плэй“. И чего я, действительно, запаниковал? Кто был неоднократным чемпионом по „Футбольному менеджеру“ в нашем спортивном баре, в конце концов? Мастерство не пропьёшь… Времени, правда, маловато – пять дней всегою Поэтому действовать надо быстро».

– Задание понял, товарищ Фриновский, – собираюсь с мыслями и выдаю. – прошу вас немедля представить меня команде, тренерам, запретить вмешательство членов Центрального Совета в мои решения. Прошу вашего разрешения ночью выехать в Ленинград на матч местного «Динамо» со сборной Басков.

– Вот, другое дело, разрешаю, – крякает от удовольствия в трубку начальник ГУГБ. – только ты в ленинградские дела не лезь. Заковский там за всё отвечает. И ещё, по поводу басков, завтра в Москву приезжают футболисты из Барселоны и Мадрида… Двадцать пятого будете играть уже со сборной Испании.

«Час от часу не легче»…

– Знакомьтесь, Дмитрий Иванович Дубинин, тренер «Динамо»… – молодой лейтенант госбезопасности, референт Фриновского (сам шеф умчался куда-то по делам), указывает на высокого, почти моего роста, широкоплечего, крепко сбитого мужчину лет тридцати пяти.

Он стоит с газетой «Красный спорт» в руках в тени прохода северной трибуны стадиона «Динамо» и грустно смотрит прямо перед собой. Игроки рассеялись по полю: кто-то отрабатывает удары по пустым воротам, кто-то пытается жонглировать мячом, кто-то неспеша трусит по беговой дорожке.

– … капитан госбезопасности Чаганов, – шепелявит дальше лейтенант. – он будет отвечать за подготовку команды к матчу с испанцами.

– Чаганов. – Протягиваю ему руку.

– Очень приятно, – Дубинин с улыбкой и каким-то облегчением отвечает на рукопожатие. – хотите лично познакомиться с командой?

Тренер с готовностью тянется к висящему на груди железному судейскому свистку.

– Успеется, Дмитрий Иванович. Давайте присядем на скамеечку и вы мне расскажете о ваших трудностях, согласны?

Он кивает головой и мы втроём проходим на трибуну.

«…„дифтерит, аппендицит, малярия и бронхит“. Так, понятно, вратаря у нас нет… основной, Фокин, заболел. Хочет взять Боженко из Ростова, но это же – второй дивизион… Из второй лиги и сразу со сборной Испании играть? Нарочно не придумаешь».

– А что если Акимова пригласить из «Спартака»? – Стараюсь не пропускать ни одного матча Чемпионата и Кубка СССР поэтому в курсе рейтинга лучших футболистов.

– А так можно? – Удивляется тренер.

– Почему ж нельзя? Против нас – вся сборная Испании, а нам заболевшего вратаря заменить нельзя? – Ищу поддержки у лейтенанта, но тот как-то застенчиво отводит глаза.

– Понимаете, товарищ Чаганов, – под моим прямым взглядом референт вынужден отвечать. – Боженко – наш, из «Динамо». Акимов уже заявлен на другой матч от «Спартака»… да и не думаю, что товарищ Косарев на такое согласится.

«Понятно, состав утвердили ещё до назначения ответственного за провал».

– Сейчас у нас по плану двусторонняя игра. Два тайма по пятнадцать минут. – Лицо Дубинина непроницаемо. – Разрешите дать команду?

– Конечно, действуйте по вашему плану.

По свистку тренера на зелёную траву стадиона, с характерными проплешинами в центре штрафных площадок, выбегают дублёры, до этого тренировавшиеся за воротами. Чтобы отличаться от основного состава они снимают футболки. Тренер дубля, выполняющий роль судьи, даёт сигнал к началу игры. Пятёрка на падения «Динамо», лучшая в стране, без разведки бросается в атаку. Мяч передаётся на левый фланг, где его подхватывает нападающий Михаил Семичастный и как лось сквозь кустарник, сметая всё на своём пути, по прямой несётся к воротам соперника. Его оппонент, правый полузащитник дубля уже лежит на газоне, а защитник и не думает подстраховывать товарища, нападающий противника – ещё не в его зоне: правой половине штрафной площадки.

Семичастный, не заметив стоящего защитника, со свистом пролетает мимо него, входит в штрафную. Навстречу ему, руками вперёд, бесстрашно бросается вратарь, теряя в прыжке кепку, но поздно – нападающий опережает его: пушечный удар с носка и мяч затрепетался в сетке. Дубинин горделиво поворачивает ко мне тяжёлый подбородок. 1–0! Окошко на табло под словом «Динамо» поворачивается и вместо нуля появляется единичка. До конца мини-матча рисунок игры не поменялся: после третьего гола работник стадиона перестал менять цифры на табло. Голами отметилась почти вся команда. Освежив в памяти по дороге сюда всё, что мне было известно по теории футбола из воспоминаний старых футболистов (один из авторов мемуаров, Михаил Якушин, сейчас гоняет мяч по полю) и других источников, к моему удивлению во множестве обнаружившихся в голове, другими глазами гляжу на игру.

«А, ведь, все команды в нашем чемпионате играют в „пирамиду“»!

Эта система господствовала в футболе с конца 19 века и представляла собой следующую расстановку: вратарь, два защитника, три полузащитника и пять нападающих, все – в линию. Действительно похоже на кольца пирамиды. Малое, по нашим меркам, количество защитников объяснялось просто: по тогдашним правилам положение «вне игры» фиксировалось, если перед нападающим было меньше трёх обороняющихся игроков. Это вынуждало нападающих, чтобы не попасть в положение «вне игры» оттягиваться назад и начинать атаку из зоны ответственности полузащитников, то есть почти с центра поля.

Всё поменялось в 1925 году с принятием ФИФА новых правил, по ним нарушение стало фиксироваться если в обороне перед нападающим оставалось меньше двух защитников. Получалось, что начинать вести борьбу за мяч форварды могли уже в штрафной площади. Это изменение привело к созданию новой системы игры – «Дубль Вэ». В начале тридцатых она быстро завоевала признание в Европе, но не прижилась пока у нас, не в последнюю очередь из-за своего «защитного характера» (число защитников в ней увеличилось до трёх) и общего негативного отношения наших спортивных руководителей к международной футбольной организации.

На стадионе звучит протяжный свисток судьи. Мокрые от пота игроки неспеша бредут в раздевалку. Мы с тренером поднимаемся с деревянной скамейки, референт Фриновского – как испарился. Нам навстречу спешит девушка спортивной наружности в трепещущем на ветру шёлковом платье и с волнующейся грудью.

– Товарищ Чаганов, товарищ Чаганов. – Задыхается она. – Вас к телефону… звонят от товарища Кирова.

С удовольствием следую за секретарём директора стадиона в подтрибунное помещение, созерцая до слёз знакомую фигурку прототипа «девушки с веслом». Возможно правда, что глаза начинают слезиться от резкого запаха пота, доносящегося из раздевалок боксёров и гиревиков, двери в которые то и дело открываются в коридор.

– Чаганов слушает. – Секретарша протягивает трубку, отводит глаза и навостряет уши.

– Лёш, я тоже хочу в Ленинград на футбол. – Слышу тихий просящий голос Авдеева.

«Блин, совсем страх потеряли»…

– … Хорошо, Сергей Миронович, – делаю почтительное лицо.-… будет исполнено.

Ленинград, Петровский парк,

стадион им. Ленина.

19 мая, 1937 года. 18:55

Смотрю из под железного навеса на низкие свинцовые тучи, нависшие над чашей стадиона.

«Не дай бог начнётся дождь, тогда на раскисшем поле более техничные баски получат дополнительное преимущество. Единственный козырь ленинградцев – скорость, окажется бит». «Динамо» из Ленинграда – одна из самых быстрых команд нашего чемпионата. Даже сейчас, появившись на стадионе под восторженные крики болельщиков одновременно с басконцами, футболисты в бело-синей форме намного раньше зелёно-белых замерли на своей полуокружности в центре поля. Неторопливые испанцы кажутся просто сонными. Сидящий неподалёку (небольшой участок трибуны на самом верху под навесом отгорожен для ВИПов) Заковский удовлетворённо потирает руки и подмигивает мне.

«Доволен. Умотал гостей».

Как рассказал мне по секрету Кольцов (мы ехали в одном мягком вагоне «Красной стрелы» с большой группой «товарищей из Москвы» и «совершенно случайно» поселились в одну с басками гостиницу «Астория»), Заковский в Ленинграде устроил звёздам футбола многочасовую экскурсию по городу, а после неё, среди ночи, банкет в ресторане. Мало того, до утра в номерах футболистов без конца трезвонили телефоны «восторженных поклонниц».

«Между нами с Кольцовым – всё ровно. Никаких обид. Даже удивительно, неужели простил мою безобидную шутку»?

Неподалёку от нас, в одной из двух кирпичных башен расположился мой знакомый Михаил Окунь, тренер заводской команды «Красная заря», где сейчас налажено валовое производство «Бебо». Окунь сегодня ведёт радиорепортаж. Дверь студии прикрыта неплотно – страшная духота и высокая влажность.

– Приветствия команд. В ответ на нестройное «гип-гип-ура» над стадионом гремит «физкульт-привет»! – Доносится до сидящих в «ложе» высокий голос комментатора. – Сегодня баски играют без четырёх ведущих игроков, но Лангара, центральный нападающий, лучший – в составе Эускади, на поле. В сборной Ленинграда – семь динамовцев, трое из команды «Сталинец» и в воротах – студент Илья Эвранов. Гимн Испании сменяет Интернационал. Судья Усов проводит жеребьёвку, команды остаются на своих половинах, футболисты рассыпаются по полю. Звучит свисток к началу матча. Команды ринулись в игру!

Звук голоса радиокомментатора тонет в рёве трибун. Первые минуты матча проходят в петушиных наскоках ленинградцев на ворота гостей, но все атаки разбиваются о крепкую защитов басков. Сразу стало заметно отсутствие звёзд в составе хозяев: все нападающие, как под копирку одинаково, пытаются в одиночку пробиться к воротам гостей, но делают это настолько бесхитростно, что рослым крепким защитникам не составляет труда раз за разом разрушать их замыслы. К середине тайма игра выравнилась, болельщики попритихли.

– Ленинградцы неторопливо перепасовывают мяч в центре поля, – снова доносится до нас голос Окуня. – Лангара откровенно скучает.

И тут, на ровном месте, следует неожиданный хлёсткий удар из-за штрафной Петра Дементьева. Вратарь Эускади, не успев среагировать, только взглядом проводил мяч, вонзившийся в правую девятку. Стадион взорвался криками и грохотом аплодисментов, катера и суда на Малой Неве и Ждановке ответили гудками. Попадаю в крепкие объятия Заковского – из руководства в ложе он один (нет никого из обкома: Жданов в Кисловодске, остальные из-за опасности крупного проигрыша решили дистанцироваться).

«Вот так надо с ними играть! Смелее бить по воротам издалека».

Судья, едва не приплясывая от радости, устанавливает мяч в центре поля. Гляжу на часы.

«Надо ещё один забить до перерыва на кураже. Десять минут ещё есть в запасе»…

Куража, однако, никакого не обнаружилась, мяч застрял в центре поля и вдобавок начал накрапывать дождь. На последней минуте первого тайма центрфорвард Кряжков, перехватывает пас назад вратарю Бласко при этом подыгрывает себе рукой, не останавливается и проталкивает мяч в сетку. Судью, решительно показавшего на центр поля, окружают возмущённые игроки гостей, но тот неумолим: 2:0!

Празднование второго гола как-то не задалось, зрители раскалолись на два неравных лагеря: «была рука или нет»? Через несколько минут жарких споров, при этом с опаской оглядываясь на табло оглядываясь на табло, вынесли вердикт: «была, но прижатая». К этому времени возбуждённые команды ушли на перерыв.

«Как изменилась игра во втором тайме! Куда подевались сонные баски? Точно в перерыве выпили крови убитых на корриде быков».

Не прошло и десяти минут с начала игры, а на на табло уже: 2:2. Лангара, сам похожий на быка, дважды протаранил оборону ленинградцев и безжалостно расстрелял в упор ворота хозяев. Зрители, поливаемые дождём, приуныли, но терпят – домой не идут. Заковский тоскливо ёрзает на скамейке.

«Нашу команду может спасти только чудо»!

И оно случилось: разверзлись хляби небесные… За несколько минут футбольное поле превратилось в плавательный бассейн. Утрирую, конечно, но все многочисленные неровности травяного покрытия в мгновение ока заполнились коричневой, пахнущей болотом, водой. Зрители повеселели, шутками и прибаутками встречая очередное падение игроков в лужу. Игра мягко скользила к своему логическому завершению (до конца оставалось десять минут), когда в замысел всевышнего судьи вмешался судья футбольный.

Отлучаюсь на минуту в уборную для ВИПов (после обеда пью как с бодуна: Авдеев накормил солёной «беломоркой»), расположенную в кирпичной башне. Сквозь неё винтовая лестница ведёт к отдельному выходу: после покушения на Кирова вопросы безопасности первых лиц при проектировании общественных зданий вышли на первый план. Ну и прочие удобные для начальства вещи не забыты: на стене, покрытой белой кафельной плиткой, смонтирован фаянсовый французский писсуар-фонтан.

«Откуда взялся? Точно не со старых времён: стадион практически заново отстроен в прошлом году. Времена новые, а элиту продолжает тянуть ко всему французскому»…

– А-ах! – Сорок тысяч зрителей единовременно выдыхают на стадионе, вмещающем двадцать.

– На минуту нельзя отлучиться… – Спешно, без всякого удовольствия заканчиваю свои дела и с мокрыми от воды руками несусь обратно на трибуну. – Что случилось?

У ворот гостей вокруг штрафной лужи собрались ленинградцы под предводительством арбитра. Баски, ругаясь и жестикулируя, покидают поле.

– Сам не понял, – Окунь вытягивает шею из окна комментаторской. – Усов пенальти назначил в ворота басков.

– Это… правила они нарушили. – Сзади подходит Заковский, тревожно смотрит вслед гостям. – А что дальше-то будет, если они не вернуться? По пустым воротам будем бить?

«Три раза… но кого-то точно будут и возможно ногами. Международный скандал, однако, назревает».

– Что за правило? – Поворачиваю голову к комментатору.

– Защитник мяч выбивал, подскользнулся, упал… – вжимает голову в плечи Окунь под взглядом комиссара госбезопасности 1-го ранга. – может рукой коснулся?

Стоим, молчим…

– Вот иди и скажи так в эфире! – Выходит из себя Заковский.

– Лучше пока ничего не говорить, – замечаю я. – пусть в радиокомитете собщат, что, мол, технические неполадки.

Главный чекист Ленинграда согласно кивает головой. В ложу проникает хорошо одетый мужчина, по виду – директор стадиона, и что-то шепчет на ухо Заковскому.

– Как заперлись? – Снова взрывается тот. – Да я их… в двадцать четыре часа!

Снова «бу-бу-бу» на ухо от директора.

– Алексей Сергеевич, ты же знаешь испанский, – теперь передо мной совершенно несчастный человек. – пойди уговори их, чтоб бучу не подымали.

«Оно мне надо? Ваши косяки исправлять. Баски вполне могут закусить удила и прекратить турне. Или не могут? Деньги им нужны по зарез. За каждый матч им обещано пятнадцать тысяч французских франков. Уверенно сказать нельзя. В Европе у них запланировано много матчей: в Чехословакии, Венгрии, Франции и Польше. Затем поедут в Мексику и Аргентину. Уедут и всё, камень с души. Стоп! Не о себе надо думать, а о престиже страны. Что напишут о нас за границей? Позор-то какой. Не смогли честно победить, так выходит»…

– Хорошо, Леонид Михайлович, – принимаю ответственное решение. – иду, а вы мне обеспечьте на всякий случай связь с Москвой, с секретариатом товарища Сталина.

– Зачем? – Бледнеет он.

– Я ж говорю, на всякий случай. Мало ли какие у них требования будут.

Прыгая через две ступеньки, спешу вниз к раздевалкам. Заковский пыхтит сзади как паровоз, но не отстаёт. Нужную место нахожу по толчее фоторепортёров с камерами и журналистов с блокнотами. Директор стадиона уже тут.

– Товарищи спортсмэны! – Чуть не плачет он, прилипнув ухом к двери. – Где ваша пролетарская сознательность?

Иностранные корреспонденты, которых здесь большинство, веселясь, переводят его проникновенную речь на все языки мира. Смело врезаюсь в толпу.

– Пардон, господа, разрешите, – начинаю речитатив голосом Юрского. – пропустите эксперта, шире круг. Ничего интересного. Я бы на вашем месте поспешил к главному входу, ожидается приезд высокопоставленной персоны.

Последние слова произвели на журналюг нужный эффект, тесный коридор быстро опустел, не купился на мою разводку только Кольцов – быстро вернулся обратно.

– Габон, адыскыдик! – Громко кричу затворникам и мягко оттесняю в сторону директора стадиона.

«Ценная вещь – „Как сказать здравствуйте на всех языках мира“. На этом, правда, мой словарный запас на Эускара исчерпан».

Как после «сим-сим, откройся» вход в пещеру открывается. Ловлю момент, пропускаю Заковского вперёд и за собой закрываю дверь раздевалки. Два десятка пар чёрных глаз норовят прожечь нас насквозь.

– Слушаю вас… – Плавно перехожу на испанский. – чего вы хотите?

Тренер басков, Педро Вальяна, худощавый невысокий брюнет, по виду ничем не отличающийся от других игроков, выкатывает требования гостей: пенальти – отменить, судью – на мыло, впредь – матчи судит арбитр ФИФА из нейтральной страны (то есть немцев и итальянцев – побоку), ну и увеличить гонорар за матч, начиная с этого, до двадцати тысяч франков, типа, за тяжёлые условия.

– Обсуждать можно только третий пункт! – Повышаю голос чтобы перекричать горячих басконских парней. – Судите сами, что если на следующей игре нашим не понравится решение судьи и они уйдут с поля? Учтите также, сегодняшний матч – офицально не закончен, то есть вы не получаете своих денег (надеюсь, что есть такой пункт в контракте). А если это случится и в следующий раз?

Шепчутся в углу, боятся что я подслушаю их разговор. Заковский растерянно переводит взгляд с одного на другого. Я прикладываю палец к губам, молчи, мол. Через минуту тренер формулирует их последнее слово: пенальти – отменить, все матчи будут судить арбитры из ФИФА. Я – за замену пенальти на штрафной, так как лужа не позволяет определить место нарушения. Ещё один тайм-фут и мы ударяем по рукам.

– Леонид Михайлович, зовите Кольцова: дополнительное соглашение будем составлять (по французски, чтобы ни нашим, ни вашим) с их тренером, а команда возвращается на поле! Нет, думаю, в кабинете директора будет удобнее, там и телефон есть.

Заковский облегчённо вытирает шею носовым платком.

– Вот здесь – подпись, а на втором листе инициалы. – Кольцов передаёт бумаги тренеру.

До нас доносится разочарованный вздох трибун…

«Ничья»!

Москва, Сокольники,

Путяевские пруды.

20 мая 1937 года. 07:20

Подполковник Филипп Файмонвилл, военный атташе посольства САСШ в Москве, худощавый мужчина лет пятидесяти с седой пышной шевелюрой, затянул повод уздечки на сухом суку берёзы, ветви которой с молодыми листочками повисли над гладью воды, ласково провёл рукой по крупу своей лошади и мельком взглянул на часы.

«На двадцать минут опаздывает, – подумал он.-…ничего время терпит. Будний день, да и рано ещё».

Посольство держало четырёх своих лошадей в канюшнях Ростокинского ипподрома, расположенного неподалёку. Посол, секретарь посольства и оба атташе – все были заядлыми наездниками и их, вместе или порознь, часто можно было увидеть в такой ранний на дорожках «Лабиринта» (пяти узких, сцепленых друг с другом, круговых аллей, проложенных внутри густого соснового бора) или на тропинках, пронизавщих насквозь берёзовую рощу, обступившую цепочку прудов, устроенных в стародавние времена в длинном и узком овраге.

Во время прогулок верхом велись откровенные разговоры, рождались планы, обсуждались новости, а подполковник, кроме того, любил назначать здесь встречи со своими «источниками», коллегами – иностранными дипломатами, завлекая их сюда поездкой на чистокровном арабском жеребце. Вот и сейчас была назначена одна из таких встреч, которую он ждал с особым нетерпением. На прошлой неделе на встречу не пришёл его агент «Булочник», молодой артист театра Красной Армии. Файмонвилл завербовал его в поезде, во время поездки на Дальний Восток. Поначалу Филипп оценил ценность этого контакта как низкую: «артист, зачем он нужен военному атташе? Что может знать»? Посмеивался в душе над откровенными попытками «Булочника» доказать свою полезность, пока не назвал фамилию – Чаганов.

Дав почувствовать свою заинтересованность, американец выудил у Жжёнова всё, что тот знал о начальнике спецотдела: домашний адрес, описание обстановки квартиры, где тот бывал вместе со своей подругой – секретарём Чаганова. О такой удаче можно было только мечтать! Файмонвилл сразу дал денег – артист с радостью согласился на сотрудничество, затем была короткая встреча в курилке Большого театра в антракте «Лебединого озера», где он предложил Жжёнову сделать подход к Чаганову: сыграть сцену ревности, слегка поколотить свою подругу, чтобы спровоцировать личную встречу с фигурантом. На этой встрече раскаяться и попытаться завязать знакомство. К сожалению, Чаганов на личный контакт с «Булочником» не пошёл, а вскоре последний совсем перестал выходить на связь…

Гнедой жеребец прянул ушами и тихонечко заржал. Через минуту послышался топот копыт и в конце аллеи показалась всадница в чёрной кожаной курточке, и высоких ботфортах. Её серая в яблоках кобыла, казалось, плыла в облаках – низкий плотный туман стелился по земле.

– Пуся, дорогая, – подполковник подхватывает наездницу за талию и бережно снимает её с лошади. – я уже начал волноваться.

– Едва вырвалась от этого Ганса, – раздражённо фыркнула она. – вот же рыба-прилипала.

– Не о чем беспокоиться, милая, – Филипп не разжимает объятий (разговор идёт на немецком, Пуся других языков не знает). – мой помощник занимается им сейчас.

Девушка милостиво позволяет себя поцеловать, затем отстраняется, продолжая пытливо смотреть в глаза мужчине. Тот вздыхает, с грустной улыбкой лезет в карман галифе откуда достаёт маленькую коробочку покрытую чёрным бархатом с золотым тиснением «Тиффани и Ко». Пуся тянется к ней, но Филипп прячет её за спиной.

– Покажи мне её, Фил, – капризно кривит губки Пуся. – пожалуйста-а…

Файмонвилл приподнимает верхнюю крышечку: золото кольца утонуло в в красном бархате, оставив на поверхности камень, ярко сверкнувший на дневном свету сотнями лучей, которые отразились в её глазах. Цепкий глаз девушки мгновенно оценил его: один карат, круглый.

– Всё как договаривались. – Кивает головой американец.

«Не так уж и дорого она нам обходится, всего двести пятьдесят долларов… – подумал он. – такое же, до „Великой депрессии“, стоило бы вдвое дороже».

– Ничего узнать о твоём артисте мне не удалось, – Пуся не отрываясь смотрит на камень. – нашего человека в ГПУ (в посольстве продолжали называть НКВД по старинке) переводят на Дальний восток…

Филлип защёлкнул крышку коробочки.

– … Чаганов добился этого. – Зачастила девушка. – Он имееет там большой вес. Кладёт её обратно в карман.

– Ну хорошо, – решается Пуся. – это начальник Особого Отдела Курский. Я прочитала сообщение фон Вальтера в Берлин. Чаганов настоял на этом переводе.

– Чем занимается этот Чаганов? – Коробочка снова появляется на свет.

– Насколько я знаю, – торопится девушка. – секретной связью. Он начальник спецотдела ГПУ, в его ведении правительственная связь. Недавно он был назначен по совместительству начальником специального конструкторского бюро, где работают заключённые инженеры и учёные. Это бюро находится в бывшем помещении радиозавода имени Орджоникидзе, по адресу Большая Татарская, 35. Сам завод переехал в другое место. Чаганов, используя связи с Кировым, добился значительного расширения занимаемой территории. Там сейчас началось большое строительство, по видимому, строится несколько новых зданий.

Пуся замолкает и напряжённо смотрит в глаза подполковнику, покусывая губу. Он с улыбкой протягивает девушке коробочку, та поспешно открывает её и надевает кольцо на безымянный палец правой руки, отводит её и замирает, любуясь переливами света.

– Мне надо бежать… – чмокает кавалера в щеку и подходит к своей лошади.

Он галантно придерживает даме стремя и помогает ей сесть в седло.

«Размечтался… – подумал он, пришпоривая коня. – но так даже лучше, отношения с агентом должны быть сугубо деловыми. Похоже на Жжёнове можно ставить крест, а вот его девушку – срочно брать в разработку… Курский, значит. Для абвера перевод агента на Дальний Восток – неприятность, а для нас – большая удача. Основные интересы Америки в СССР находятся именно там».

Москва, стадион «Динамо».

24 мая 1937 года, 09:20

– Не идёт, а пишет!.. Маслом! – Появление у бровки поля секретарши директора стадиона привлекло внимание всех без исключения футболистов на поле.

Тренер дубля, в роли арбитра двустороннего матча, снова даёт свисток, понуждая игрока ввести мяч из-за боковой, но тот не слышит его.

– Ну что тебе, Зина? – Выходит из себя тренер Дубинин. – Ты мне всю тренировку срываешь.

– У Горохова жена родила, – надувает губки девушка. – мальчик. Четвёртый роддом.

– Петруха, с сыном тебя! Поздравляем! – Игроки гурьбой бросились к вратарю дубля. Подходим и мы с тренером, жмём руку молодому отцу. Тот просяще смотрит на Дубинина, растирая пот, смешанный с серой пылью, по лицу.

– Ну отпусти его, Иваныч, – прихожу на помощь голкиперу. – видишь, не до игры ему сейчас.

– Да, товарищ тренер, отпусите его… – поддерживают меня футболисты.

– Но чтоб к завтрему был как стекло. – Делает суровое лицо Дубинин. Его слова тонут в одобрительном хоре голосов.

– А ты тогда, Алексей, становись в калитку, – два десятка восторженных глоток заглушают громкое карканье вороньей стаи, рыскающей между скамейками трибуны в поисках съестного. – у меня другого кипера нет.

Горохов тянет через голову вязаный свитер, даёт в руки вратарские перчатки и в довершение нахлобучивает мне на голову кепку.

«Без меня меня женили»…

– Не дрейфь, Лёха, – стучит меня по спине капитан Сергей Ильин. – корову не проиграешь.

Натягиваю кепку по брови: солнце мне, стоящему в восточных воротах, светит прямо в лицо. Свисток! Мяч заметался по полю. Вспоминаю как вёл себя в воротах Алексей Хомич, когда он приезжал к нам в шестидесятых с командой ветеранов, и так же по хозяйски черчу бутсой (маловатые достались) полосу от одиннадцатиметровой отметки до центра ворот. На выходе вратарю легко потерять ворота: оборачиваться нет времени, а так эта линия, которая всегда в поле зрения, показывает не сместился ли ты от центра. Прыгаю на носках, приседаю, развожу руки по сторонам. Игра смещается к воротам основного состава, выхожу к линии штрафной площадки, по углам которой застыли два защитника.

На своей половине мяч перехватывает Ильин и с центра навешивает его ко мне в штрафную. Солнце ослепляет меня, я отворачиваюсь и со всех ног к своим воротам. Нога попадает в ямку, я спотыкаюсь и падаю на колени, не добежав до вратарской линии. В паре метров справа и сзади от меня приземляется мяч, подпрыгивает и неторопливо скачет в ворота.

«Блин, ну что за невезуха»!

Правый защитник, пробухав мимо меня, успевает с ленточки вынести мяч в поле, затем Картинно поднимается, прожигает меня злым взглядом, и уже открывает рот припечатать словом, но в последний момент сдерживается и отводит глаза.

– Чаганов, жопу поднимай, кулёма! – Подбадривает меня Ильин.

«Я – кулёма? Ну погоди»…

Обхватываю голову руками.

Слева подбегает второй защитник: «Лёха, не тушуйся! С каждым бывает».

В голове немного проясняется, а в мышцах появляется непривычная лёгкость: до перерыва успеваю взять пару лёгких ударов прямо в руки и один непростой под планку, за что получаю поощрительный тычок в бок от нашего капитана.

Сижу в раздевалке после тренировки, потираю ушибленный локоть и жду своей очереди в душ. Лучшая в стране линия нападения разделала оборону дубля под орех: пять мячей побывали в сетке моих ворот, но никто меня не винит, понимают, что против лома – нет приёма. Пролистываю «Правду», на пяти первых страницах – всё о высадке советской экспедиции на Северный полюс: поздравление от ЦК ВКП(б), телеграммы со всех концов Союза, биографии Папанина и Водопьянова. Взгляд цепляется за заголовок статьи на последней полосе, распололожившейся между репортажами об открытии Парижской выставки и сообщением о смерти Джона Рокфеллера: «К победе готовы». Насторожило меня даже не название, а фамилия автора статьи – Михаил Кольцов.

«Так… сначала скромная похвала в адрес басконцам, мол, принимали участие в чемпионате мира. Затем реверанс в сторону московского „Динамо“ – лучшая футбольная команда СССР. И в конце – подготовку к матчу возглавил товарищ Чаганов».

Хватаю «Красный спорт», на второй странице – большое интервью с тренером Дубининым о новаторском подходе товарища Чаганова к вопросу подготовки игроков к матчу. Поднимаю голову – он прячет глаза. Вторая группа игроков идёт в душевую, я – с ними. Холодная струя воды приводит мвсли в порядок: если я отвечаю за результат, то и план на игру буду выбирать сам.

– Все читали статью? – поднимаю газету над головой.

– Что за статья? Какая статья? – Понеслось со всех сторон.

Выясняется, что не слыхал о ней никто. Ребята тут же устраивают громкую читку. По окончании головы поворачиваются к тренеру.

– А что вы на меня смотрите? – Дубинин вскакивает со стула и зло кричит. – Я один за вас отвечать не собираюсь!

В раздевалке повисла тягучая тишина. Не выдержав её, тренер срывается с места и вылетает из комнаты. Ребята поворачивают головы в мою сторону.

«Ну давай, командуй. Это ж так просто – взял расставил в всех по новому и победа в кармане. Как бы не так. На каждую позицию надо подходящего игрока найти, готовить его, а команде привыкнуть к новой системе».

– Что замолкли? – Стучит по колену кулаком Михаил Якушин. – Бог с ним пусть катится колбаской. Давно же хотели играть по новому… вот она возможность. Бери её!

– А что, – зашевелился народ. – в самом деле!

К школьной доске выходит Сергей Ильин – капитан и берёт в руки мел.

– Гаврик, – указывает рукой на Качалина. – ты отныне – центральный защитник. Чернышёв с Лапшиным играйте ближе к центру, в затылок к полусредним Якушину и Елисееву.

– Василий, – мел направлен на центрального нападающего Смирнова. – ты отвлекаешь защитников на себя, уводишь их в центр. Мы с Семичастным (крайние нападающие) уводим к боковой полузащитников, а полусредние – Якушин с Елисеевым будут врываться в штрафную через эти дыры.

«Так у них всё давно уже продумано! Мои поучения им и задаром не нужны».

Футболисты окружают капитана, вырывают у него мел и начинают рисовать какие-то стрелки. Через полчаса ажиотаж спадает и мне удаётся всавить слово.

– А теперь попрошу вас кратко ввести главного тренера… – подмигиваю вратарю Боженко. – в курс его замыслов.

И как только потолок не рухнул от взрыва смеха в закрытом помещении. В дверях раздевалки застревает группа модно одетых мужчин.

– Что за шум, а драки нет? – Один из них, лет сорока в светлом костюме и галстуке, как звезда Голивуда, лучезарно улыбается, показывая белые зубы.

Стоящие за ним с готовностью хихикают. Футболисты неприветливо хмурятся.

– Това-арищи, товарищи, – на передний план протискивается замдиректора команды по хозяйственной части Камерер. – разрешите представить вам товарища Семёна Тимошенко, режиссёра новой звуковой комедии «Вратарь»…

– Прошу прощения за вторжение… – продолжает режиссёр, ничуть не смущённый нашим холодным приёмом. – вчера я был в Кремле на просмотре. Наш фильм утвержён к прокату!.. За спиной Тимошенко послышались возбуждённые восклицания.

– … товарищу Сталину очень понравилась картина! И он… и он… – повышает голос режиссёр, стараясь перекричать коллег. – попросил меня устроить первый публичный показ фильма для футбольной команды «Динамо»! (Одобрительный рёв). У которой… у которой послезавтра, то есть уже завтра решающий матч с басками!

К привычному запаху пота стал примешиваться выхлоп перегара.

«Всю ночь, похоже, отмечали»…

Из коридора доносятся женские голоса, футболисты с интересом вытягивают шеи.

– Товарищ Чаганов, – шепчет мне на ухо замдиректора. – я подумал, сейчас после обеда будет подходящее время. Отдохнут ребята перед вечерней тренировкой. (Киваю головой). Отлично, обед накрыт, а в кинотеатре уже заряжают кассеты. (В подтрибунных помещениях стадиона «Динамо» были оборудованы кинотеатр и ресторан).

– Только это, Исаак Максимович, – ловлю его за рукав. Чтоб никакого алкоголя, творческому коллективу тоже не наливать…

Иду по длинному коридору вслед за игроками.

«Неужели так и сказал – решающий матч? Не нравится мне это нагнетание… хотя может быть и не нагнетание это, а наоборот… отвлекутся ребята, расслабятся».

– Товарищ Чаганов! – раздаётся со стороны лестницы срывающийся басок. – Это я – Севка Бобров!

С трудом узнаю в этом высоком мускулистом юноше в спортивном костюме с буквой «Д» на груди, того пацана, с которым встречался два года назад здесь же на «Динамо». Маленький вохровец цепко держит его за руку.

– Опять из дома сбежал? – Отпускаю охранника.

– Неа, – гордо расправляет плечи Бобров. – я уже самостоятельный. Семилетку окончил, осенью начинаю учёбу в ФЗУ. И ещё, меня в юношескую команду «Динамо» Ленинград взяли.

– Молодец! Рад за тебя. – Хлопаю Севку по плечу. – Голодный? Пошли обедать, а то как бы наши проглоты не съели всё.

Заполночь, на гудящих ногах сворачиваю в Докучаев переулок к дому.

«Длинный-длинный день»…

Просмотр картины и последовавшее за ним обсуждение получились неожиданно душевными: звёзды футбола снисходительно закрывали глаза на нелепые прыжки и ужимки в воротах Антона Кандидова, на «игроков», бегущих за мячом по полю как стадо бабуинов и женщину в мужской раздевалке, поднимающую у футболистов… боевой дух. Звёзды экрана, пьяные от успеха у равновеликих им по популярности людей, почти не задирали нос.

– Действительно понравилось? – Недоверчиво смотрит на меня автор сценария Лев Кассиль, тряхнув пышной кудрявой шевелюрой. – Тогда скажите, кто из героев вам ближе всего?

Вся тусовка заинтересованно поворачивается к нам.

– Карасик, – мои слова тонут в дружном смехе. – я, ведь, и сам инженер…

– И вратарь тоже, – серьёзно добавляет Ильин (съёмочная группа заглатывает наживку). – целый день его тренируем, как те пацаны из вашей фильмы. Не верите? Увидите завтра!

«Снова смех, снова шутки. Но пора заканчивать, хорошего – понемножку. Через полчаса – тренировка».

Игра команды, что особенно стало заметно на вечерней тренировке, заиграла новыми красками. В двухсторонней игре, несмотря на привыкание к своей ускоренной реакции снова пропускаю пять мячей: нападение основного состава с оттянутыми полусредними рвёт оборону дубля, как Тузик грелку.

«Не расплескать бы до завтра этот боевой запал».

Поработать в СКБ не удалось (Севку отправил ночевать к себе домой), так как телефон разрывался от звонков с просьбами достать билет на завтрашний матч.

– Лёха. – Слышится тихий голос Гвоздя из подворотни. Ныряю туда и мы замираем на минуту: слава богу, хвоста не наблюдается. Определённо особисты перешли к стационарным постам – весь день провожу на людях в трёх – четырёх известных наперёд местах.

– Малява тебе от подруги твоей… – шепчет он.

Сую в карман листок бумаги.

– … и это..

«И ты, Брут! И тебя поразила футбольная лихорадка»?

– … мы тут с братвой газетку читали… – растягивает слова Гвоздь. – статью прокурора.

«Понял о чём ты»!

Недавно «Известия» напечатали рассказ Льва Шейнина, прокурора по особо важным делам, о том, как старый уголовник, едет в Москву в Прокуратуру СССР кается в своих грехах, клянётся порвать с преступностью. Прокурор ему верит и отпускает на все четыре стороны. Слышал, что за месяц, прошедший с той публикации, в приёмную прокуратуры обратились с просьбой об амнистии десятки людей.

– Молодец, Николай! – Подбадриваю Гвоздя. – Правильное решение. Знаю я того прокурора (даже подружились во время расследования покушения на Кирова), выясню что да как. А я уж, грешным делом, подумал, что билеты на футбол просишь.

– Нет, это нам без надобности, – шмыгает носом он. – там, небось, каждый второй лягавый будет.

«Оказывается не всё так плохо в нашей стране, идут и обратные процессы. Люди встают на путь исправления».

Лежу в спальне на кровати (в гостиной на диване сопит Севка) и перебираю в памяти Олину «маляву». В связи с окончанием учебного года и началом экзаменов, школьную химлабораторию закрыли на замок, а её саму, лаборантку, отправили в отпуск. Ильфы убыли в санаторий в Крым, состояние здоровья главы семейства значительно улучшилось, он полон новых творческих планов. Маруся, жена писателя, оставила Оле ключ, приглядывать за квартирой. Её там иногда навещает Геня, которая неделю назад, будучи в сильном подпитии, начала плакать и жаловаться на жизнь, размазывая чёрную тушь по щекам. Что, мол, Ежов играет с огнём: задумал дурное против Сталина (говорила о каком-то письме компрометирующем вождя). Пропадёт, ведь, Ёжик и её с дочкой за собой в могилу утянет.

Оля сразу вопрос: «А как насчёт Чаганова? Не грозился Ежов»?

Ответ был таков: «Не любит он твоего ухажора. Так что, хоть ты держись от огня подальше, мне-то уж не спастись».

Москва, Серебряный Бор.

Дача Косиора.

25 мая 1937 года. 01:15

– Балицкому, Роберт, можешь доуерять как мне (Всеволод Балицкий, бывший нарком внутренних дел УССР). – Хозяин дома и его гость, первый секретарь Западно-Сибирского крайкома Роберт Эйхе, встают из-за стола после лёгкой трапезы и выходят на просторную застеклённую веранду, укрытую от посторонних глаз не только высоким забором по периметру дачи, но и кустами цветущей сирени.

– Вот это я от тебя, товарищ Косиор, и хотел услышать, – Эйхе садится в плетёное кресло и с удовольствием вытягивает длинные ноги. – по душе мне пришлось его предложение. – О-о, у этом он мастак! По части задумок разных. – Косиор садится напротив в точно такое же кресло. – Как он устроился у тебя? Не тоскует по Киеву?

– Поначалу было, – усмехается гость. – называл Новосибирск рабочим посёлком, но ничего, пообвыкся уже.

– Ха-ха-ха, – мелко трясётся животик хозяина. – заработала голова когда хвост прищемили. Что ж такого на этот раз он удумал? (Неподалёку от дома у ворот зажегся огонёк папиросы, Эйхе привстаёт и вопросительно взглянул на собеседника). Это мой охранник, обходит территорию. В доме никого нет.

– Придумал… – он снова откидывается на спинку кресла. – тут такое дело, у меня в крае больше трёхсот тысяч спецпереселенцев: кулаки, беляки, другая сволочь. А недавно принято постановление ЦИК, где им дают избирательные права (Косиор кивает головой). Так вот, Балицкий твой предлагает под этим предлогом разрешить нашим спецпереселенцам возвращаться в родные места: как бы некоторые председатели Советов так поняли это постановление, что все права им вернули. А что, нам хорошо – меньше контры на наши избирательные участки прийдёт. Но это полдела. Эти возвращенцы, они ж у себя на родине бучу подымут, правильно? Мол, возвращайте дома, скот, инвентарь. Вот… органы там на местах должны будут реагировать. Начнут в Москву телеграммы слать, что кулаки восстание устроили. Им вслед партийные секретари по своей линии потребуют пленум ЦК созвать, чтобы, значит, дать отпор контре: особые тройки организовать, как в двадцатых на продразвёрстке. Тройка с особыми полномочиями – партийный секретарь, от НКВД сотрудник и прокурор в ней. Чтобы сами мы всё решали без проволочек.

Эйхе достаёт из кармана пачку «Беломора» и закуривает, Косиор порывисто встает и начинает быстро ходить по веранде взад-вперёд.

– Надо у перую очередь тех отпускать, ну из тех мест, чьи секретари колеблются, – останавливается он напротив гостя. – чтобы не прятали, как страусы, голоуы в песок: обождём, всё образуется… Тогда затопчем сталинских на пленуме.

– Что с Ежовым делать? – выдыхает дым Эйхе. – Думаешь окончательно Сталину продался за место в Политбюро?

– Никуда он не рыпнется, когда с мест доклады пойдут о раскрытых загоуорах. Знаю я его по секретариату, покочеуряжется и к нам приползёт.

– А если не приползёт?

– Застауим. – Косиор поиграл желваками. – Через начальников областных упраулений.

– Только зачем он нам такой? – Гость, поискав глазами пепельницу, стряхивает пепел в горшок с фикусом. – Балицкого выдвинем.

– И то дело, – соглашается хозяин. – ты, Роберт, как в Москуе то оказался? Без спросу приехал? Сталин сейчас за поездками секретарей унимательно следит.

– Знаю. – Окурок тоже оказался в горшке. – К Рухимовичу в НКОП и в плановую комиссию я приехал. А то решение о переименовании «Сибмашстроя» в авиазавод приняли, а фонды будут только с нового года. Вот мы тут с директором ходим, пороги обиваем…

– Это хорошо, это умно… – Хмурится Косиор. – А поселился где?

– В гостинице «Москва».

– Тогда так поступим. Мой уодитель тебя сейчас обратно достауит.

– Понимаю. Конспирация. – Эйхе встаёт с кресла, вздыхает. – Как в годы молодые.