Москва на Связи

Глава 6. Лифт.

Пришла тьма. Не стало света дневного, и не было света ночного, искусственного. Электронные вещи приобрели свое настоящее предназначение – стали пустышками, красивыми безделушками. Не отражали своих ролей, оказались бесполезными после удара электромагнитного импульса, рожденного ядером. Потухли все экраны, не проясняли части суток.

Юля не знала, сколько прошло времени, и что осталось на поверхности. Кто выжил, а кто нет. Но она очень надеялась, что её папа остался жив. И еще Леша, хотя это не возможно. Невозможно уцелеть после ядерной атаки. Так говорил её папа, а он в этом разбирался. А еще он говорил, что подобное оружие разрабатывалось с одной целью – гарантированное уничтожение. И поэтому его держали для устрашения, и сами боясь этой дубины.

Но теперь или испугавшись чего-то более ужасного, запустили это колесо смерти, которое прокатится по стране, раздавливая человеческие судьбы. Или, все же пытались сохранить что ценное? Настолько ценное, что не посчитались историей цивилизации, стирая города с карт жизни. Это политика – она никогда не считала людей, были только цифры.

- Сколько времени? – Спросил она вслух у пустой кабины. Но та не ответила, да и не настроена она была разговаривать. Все механические голоса умерли в смертельном торнадо электромагнитных вихрей. – Как долго? Сколько я буду тут сидеть! – Она набралась храбрости и крикнула кому-то наверх, словно только её ждали голоса. Словно там были спасатели с собаками, которые исключительно и единственно ждали, когда она подаст признаки жизни. – Ну, где вы! Где вы все! – Девушка замолотила кулаками по стеклу. А оно стерпело, не треснуло и не лопнуло.

Еще и еще. Время шло. Текло тягуче или мчалось напропалую, не замечая преград из её мыслей, не задерживаясь возле, обдумать. Подсказать и посочувствовать, подставить дружеское плечо. Нет. Она, словно в капсюле времени, застряла тут, в этом стеклянном гробу, чтобы…. Что бы что? Что бы послание потомкам передать? Что бы в назидание, когда её найдут, указать на неё? Указать на её грешки?

- Вы там, у себя на верху, посмотрите, какие вы! Вы, сначала, на себя посмотрите, потом на меня кивайте! – Закричала она в отчаянии, и забилась кулаками в непробиваемое стекло. Забилась отчаянной мыслью, словно хотела пронзить ею это пространство, высвободиться и упорхнуть отсюда. – Да и похер, что вы там сделали! Меня! Меня спасите! Эй, вы там! Наверху!

Раздались тихие, неожиданные шаги. Крадущиеся. Босоногие. Шлепали по случайно в проплешинах гладкого асфальта, темным зеркалам. Подошли к самому краю, туда, где начиналась воронка лифта, там, где она, стиснутая стеклом, сталью и бетоном, сидела теперь тихая. Пыталась разгадать намерения подошедшего. Не дышала, слушала.

- Дадада. – Одним словом зачастили. Сверху прилетало обрывистое дыхание. – Позаслугампозаслугам. - Снова одним словом выхаркивали фразу на верху. – АхахАхах. – Резкий, словно зубная боль, ударил дикий сумасшедший хохот. – ГоритевогнеГоритевогне! АхахАхах! Ивысдохнитевнизу!

Шаги стали удалятся, иногда прерывающиеся резким хохотом и дикими выкриками. И ничего больше не происходило наверху: никто не кричал и не бился в истериках от потерь, никто никого не звал. Улицы города промели от заразы, от людей. Всех как одного. Впрочем, этот остался. Остался, чтобы показать потом тем, кто придет сюда, какие они были, дети Москвы. Юля еще долго слушала поверхность, ожидая возвращения босоногого. Но его не было, по ощущениям, пятнадцать минут, двадцать. Девушка открыла клатч, узкий и бесполезный. Неумышленный, забытый, красивый, в драгоценных камнях, с золотыми застежками. Вытряхнула из внутренностей на пол. Карты, помада, карандаш, платки бумажные. Все от кутюр, все невероятно дорогое. И это нельзя было пить и есть. На это можно только смотреть и понимать, как бессмысленна и пуста была жизнь…. Жизнь «До».

Юля шмыгнула носом, не в силах остановить грядущий поток. Но вдруг, на пределе слышимости, откуда-то снизу, она расслышала. Детский одинокий плач. Словно младенца тут кто-то впопыхах оставил, пока его маму несла агонизирующая толпа. Несла вниз. Возможно к спасению, вероятно в преддверие ада.

Ребенок расходился, словно только сейчас, проснувшись и не почувствовав тепла матери, и требуя кормления, заревел громогласно, усиленный звуком ненасытной каменной утробой переходного тоннеля метро.

- Уауауа! – Надрывался малыш. Юля заметалась в кабинке ища выхода, расшатывала неустойчиво заклинившую на тормозах капсюль. Заскрипели сверху натянутыми тетивами стальные тросы, обозначая свое нежелание больше служить людям, говоря, что дальше отказываются выполнять свои функции и что не держат в безопасности устройство с человеком внутри.

- Плевать. – Зашептала Юля, словно отвечая на призывы одуматься. – Слышите! Плевать! – Закричала она на остатки механизмов, предательски бегущих от своего долга. От того, чему должны служить. – Мне плевать! Ну, давай. Давай! – Юля все сильнее и сильнее раскачивала повещенную над пропастью прозрачную скорлупу. И она не выдержала, скользнула немного вниз, а потом, уступая её напору, набрала скорость и устремилась вниз. К горлу подкатила отвратительная жижа, но вскоре вновь вернулась не место, оставив после себя обжигающею горечь. Кабинка рухнула в приямок, наполненный торчащими вверх пружинами. Расстояние, которое пролетела кабинка не было большим, поэтому её единственный посетитель не получил повреждений.

От удара, девушка слетела вниз, опрокинулась на бок. Спасла вовремя выставленная рука вбок. Быстро поднялась, разглядела сквозь стекло прозрачной стены темное жерло уходящего вниз подземного коридора и пыль, окружавшую лифтовую шахту, поднятую в падении.

- На! – Крикнула девушка и носком дизайнерского сапога врезала по тонкому разрезу, делившему двери на две равные части.- На! Еще! Ну же, давай сволочь! Открывайся! Давай!

Стекло хрустело и звенело, отчаянно сопротивляясь яростному натиску. А потом, не выдержав, лопнуло, пропуская вовнутрь свежий воздух и облака пыли. Юле понадобилось еще с десяток ударов, что бы образовался достаточно большой разлом, пустивший её наружу. Девушка выскочила и огляделась, в поисках ребенка.