Мост через реку Сан. Холокост: пропущенная страница

Осенью 1939 года советскую границу перешли братья Фессели. Элимелех-Макс, Мозес, Изак, Самуэль и Шая (так их имена значатся в следственных документах) – родом из польского города Кросно. В Средние века это был третий город в Королевстве Польском, процветавший за счет торговли, которой в основном занимались евреи. Братья Фессели следовали многовековой традиции. На них и таких, как они, традиция оборвалась. С началом немецкой оккупации, длившейся ровно пять лет, с сентября 1939 года до сентября 1944 года. К ее концу евреев в городе не осталось. Тех, кто, как братья Фессели, не успел убежать, отправили умирать в лагерь смерти Белжец.

Переход

Фессель Изак Сендерович, 1902 года рождения, как записано в обвинительном заключении, «незаконно перешел границу с целью якобы уйти от преследования германских властей». Он был самым старшим из братьев. В отличие от них, неженатых, он, 37-летний, оставил в Кросно жену и двоих детей, рассчитывая позже за ними вернуться. А сам не вернулся из лагеря…

6 ноября 1939 года задержан погранотрядом в селе Ольховцы. Сотрудник опергруппы Лисковского погранотряда НКВД Ващенко вынес постановление об избрании меры пресечения – содержания под стражей. В тот же день составлена анкета арестованного. В ней помимо паспортных данных наличествуют сведения о социальном происхождении (из торговцев), партийности (беспартийный), службе в белой и Красной армиях (не служил), участии в бандах и восстаниях против cоветской власти (не участвовал).

– Расскажите коротко автобиографию.

– Родился в 1902 году, в 1913-м – окончил семилетку, являюсь мелким торговцем. До 1920 года вместе с отцом занимался торговлей, с 1920 по 1924 год работал в качестве продавца, в 1925 году женился на дочке торговца, у которого работал, и организовал свой галантерейный магазин. Доход был очень маленький, 200–250 злотых в месяц. Пришли немцы, все имущество забрали.

«На переходе границы папу задержали, – рассказывал мне его сын Вольф Фессель. – Он был очень прилично и красиво одет, с собой у него были ценные вещи, но в протоколе обыска ничего такого не значится». Это верно, ни в протоколе обыска, ни в справке от 11 ноября 1939 года. Сказано лишь: «Личные вещи – безопасная бритва, сдана на хранение в Львовской тюрьме». По-видимому, то был «Жиллетт», первым начавший выпуск безопасных бритв и умудрившийся в годы Первой мировой войны заключить контракты на поставки безопасных бритв союзным армиям. В СССР лезвий для безопасных бритв изготовлялось мало, да и те, как говорили, больше царапали кожу, чем брили.

Следствие затянулось. 9 февраля 1940 года дело передали из Львова в Кировоград, там Исаака еще раз допросили, уточняя обстоятельства перехода («границу переходили 100 человек, примерно 40 из них арестовали, в том числе меня»), и предъявили обвинение. 15 марта 1940 года утверждено обвинительное заключение, 20 июня – составлен протокол ОСО (Особого совещания НКВД), 5 лет исправительно-трудовых лагерей. Последний документ в деле – заключение Львовского областного управления КГБ СССР от 8 августа 1989 года: Фессель Изак Сендерович подпадает под Указ о реабилитации, но установить его местонахождение не представилось возможным. Со слов сына, он в местах заключения заболел дизентерией, там и скончался.

Фессель Элимелех-Макс, 1915 года рождения, нелегально перешел границу Германии 25 октября 1939 года. «Социальное положение – купец, по профессии торговец, – объяснял он сержанту госбезопасности Бардину, предъявлявшему ему обвинение, – имел свой магазин с оборотом 8000 злотых».

– С какой целью перешли границу?

– Немцы ограбили. После разгрома немцами магазина я хотел уехать в СССР, хочу там работать. Пересек границу вместе с братом. Виновным себя признаю в том, что нелегально нарушил государственную границу.

– От какой организации вы были посланы в СССР? Какое задание получили от немцев?

– Немцы только предложили нам, как евреям, уйти в СССР.

Макса допрашивали несколько раз и каждый – интересовались, какое задание он получил от немцев при переходе границы. Процитирую немного из протокола очередного допроса, проведенного через полгода после задержания в днепропетровской тюрьме.

– Перейти границу никто заданий мне не давал.

– А вы работали у немцев?

– Да, работал, 6 дней.

– Какая основная причина заставила вас перейти границу?

– Издевательство немцев над евреями. Они издевались, как хотели, заставляли непосильно работать, за работу не платили. Когда в город зашли немцы, они захватили 230 евреев и расстреляли. Поэтому мы решили бежать, и бежали до Ольховцы через реку Сан, и потом попали на Советскую территорию. Нас сбежало много.

– С вами были поляки?

– Да, но больше всего было евреев. Я встретил людей, которые тоже собирались перейти границу, и присоединился к группе. Нас было человек 130, мы перешли через реку Сан приблизительно в 6 вечера 25 октября. Нас задержала пограничная охрана и отвела в помещение, где дали обсушиться и поесть и место, где спать. Отобрали документы. Мы были на заставе до 28 октября, после чего нас отправили во Львов, где взяли под стражу.

Почти год спустя, 10 августа 1940 года, следствие завершилось, после чего ОСО назначило подследственному за нелегальный переход границы 5 лет ИТЛ (исправительно-трудовых лагерей). Еще год спустя он был освобожден по амнистии и, согласно документам, 15 сентября 1941 года направлен к избранному месту жительства в город Бузулук Чкаловской области, где его следы окончательно потерялись. Видимо, подвело здоровье. «Медосвидетельствованием установлено, что Э. Фессель страдает резким понижением питания, к физическому труду ограниченно годен» (справка, выданная в тюрьме НКВД № 1 по Днепропетровской области 18 февраля 1940 года).

Элимелех-Макс переходил границу вместе с братом Самуэлем, и задержаны они были вместе, но следствие шло раздельно. Фессель Самуэль, 1904 года рождения, образование 4 класса, имел в собственности магазин по продаже тканей – говорил он о себе 26 октября на допросе в лисковском погранотряде. 15 июня на втором допросе там же он уточнил, что собственного магазина никогда не имел, а работал в галантерейной лавке отца. За это обстоятельство, будто оно имело какое-то значение в деле о переходе границы, зацепился допрашивающий. «В вашей анкете в погранотряде вы расписались, что у вас был собственный магазин, а теперь вы говорите, что это был магазин вашего отца. Вы умышленно пытаетесь скрыть от следствия свое социальное положение. Вы так только усугубляете свою вину, встав на путь неправдоподобных показаний». О том же шла речь на вечернем (начался в 20:20, окончен в 23:00) допросе, проводившемся следователем по фамилии Зимовец 15 июня 1939 года в городе Полтаве, куда Фесселя перевезли из Львова.

– Вы даете неправдоподобные показания. От кого и какие поручения вы получали?

– Никаких заданий ни от кого я не получал. Нам в магистрате сказали, чтобы все евреи уходили на территорию СССР.

– Для какой цели вам было сделано предложение? С какой целью вы переходили границу?

– На территории, занятой Германией, евреи подвергаются избиениям и всевозможным экзекуциям. Магазин забрали, торговать не давали, а посылали работать на восстановление мостов, разрушенных во время войны.

– Вы имели знакомых в польской полиции и жандармерии? Вы с гестапо связь имели?

– Не имел.

«Обвиняемый свою вину признал полностью, свою принадлежность к разведорганам сопредельных государств отрицает». 26 декабря 1939 года начальник УНКВД по Львовской области капитан госбезопасности Краснов утвердил обвинительное заключение, после чего семь месяцев дело ждало своего разрешения. Протокол ОСО от 10 августа 1940 года – 3 года ИТЛ (исправительно-трудовых лагерей).

Никому из братьев не удалось избежать заключения. Самуэль, Макс и Исаак (по материалам дела – Изак) были задержаны сразу после перехода границы, а Мозес и Шая – спустя год.

Приведенные отрывки из следственных документов, безусловно, требуют комментариев, и они непременно последуют, но прежде следует рассказать о том, что происходило в Перемышле в тот короткий период, когда он весь был под немцами.

Две недели в сентябре

Война достигла польского Пшемысля 7 сентября 1939 года. На город обрушились первые бомбы, от одной из которых сгорел торговый пассаж. 15 сентября вошли германские войска и начали вводить новый порядок. Нововведения прежде всего коснулись евреев. В городе их насчитывалось около двадцати тысяч, примерно треть населения – врачи и юристы, торговцы и ремесленники и даже члены муниципального совета, один из которых дослужился до кресла заместителя мэра. Всех евреев обязали носить белую повязку со Звездой Давида на правом рукаве и мобилизовали на принудительные общественные работы – уборку мусора и ремонт дорог.

16 сентября 1939 года около двухсот человек были арестованы. Из них отобрали стариков-хасидов, запихнули в кузов грузовика и «для смеху» возили по городу. Остальных погнали по улицам. «Они были полуголыми и кричали на бегу: «Евреи – свиньи». Вдоль шеренги с оружием в руках бежали немецкие солдаты и юноши лет восемнадцати, одетые в темное. Когда кто-то отставал или сбавлял темп, они били жертву прикладами винтовок или кнутом». Это я процитировал свидетельство Бронислава Шатына (1911–1987), польского юриста еврейского происхождения, выжившего благодаря добытым фальшивым документам. В мемуарной книге «Частная война» он рассказывает, как «увидел людей, бегущих по середине улицы, их руки были заложены за шею. <…> Я вернулся домой потрясенный. Только после полудня, когда немного успокоился, я снова вышел… Обезумевшие, плачущие женщины бежали к кладбищу, потому что слышали, что всех евреев, захваченных утром, расстреляли в Пикулице, первой деревне за городом. Я погрузил этих плачущих женщин в свою машину и поехал в Пикулице. Прямо на окраине села, у небольшого холма, собралась толпа. То, что я увидел за нею, превзошло все ожидания; это была сцена из «Ада» Данте. Все мужчины, которых гнали по улицам утром, лежали мертвые».

Как выяснили историки, в злодеянии участвовали эсэсовцы из айнзацгруппы под командованием бригадефюрера СС Бруно Штреккенбаха, солдаты 1-й горнострелковой дивизии, а также члены гитлерюгенд. Последние – видимо, те самые «юноши лет восемнадцати, одетые в темное», увиденные Шатыном, – выезжали на оккупированные Германией территории с целью «германизации и обучения культурным традициям этнических немцев, проживавших за пределами родины», но при удобном случае занимались и другими важными делами.

Разделенный город

Спустя две недели, 28 сентября 1939 года, исполняя советско-германский Договор о дружбе и границе, немцы отошли на левый берег реки Сан, в район Засанье. По пути солдаты подожгли в Старом городе две синагоги. Они бросали древние книги в огонь и отгоняли, смеясь, тех, кто пытался их спасти. Утром 29 сентября в Перемышль вступила советская 99-я стрелковая дивизия и начала его прием у германского командования.

В Премзеле (Засанье) после разделения города евреев осталось немного, в основном старики, женщины и дети. Им объявили, что в течение 24 часов они должны покинуть немецкую часть города, а те, кто останется, будут расстреляны. Поскольку автомобильно-пешеходный мост через реку Сан был разбомблен еще до прихода немцев, попасть в восточную часть города можно было только по другому мосту – железнодорожному, тому самому. По нему евреи из Засанья и поплелись на правый берег со своими тюками и чемоданами.

По мосту

В тот же день, совпавший с началом праздника Суккот, в соседнем Дынуве немецкие власти приказали евреям под угрозой смертной казни собраться на рыночной площади. Когда те собрались (около полутора тысяч человек), площадь окружили эсэсовцы, выстроили их в колонну и под звуки оркестра повели на берег реки Сан, где, стреляя в воздух, заставили плыть на другую сторону, в СССР. Река была глубокой, течение – быстрым, и несколько пожилых женщин утонули. Оставшиеся, промокшие и продрогшие, были окружены советскими пограничниками и еще целую неделю под открытым небом ждали решения своей судьбы.

Как мы видим, немцы нисколько не препятствовали оттоку представителей «неполноценной расы» на восток, напротив, всячески поощряли. С их стороны это была целенаправленная политика – изгнать евреев изо всей оккупированной территории. Начальник Главного управления имперской безопасности Рейнхард Гейдрих предлагал депортировать всех польских евреев в районы, находящиеся под контролем Красной армии, и это предложение начало понемногу воплощаться в жизнь. Генерал-квартирмейстер сухопутных войск Эдуард Вагнер издал соответствующую директиву, сделав это, так сказать, в явочном порядке, без согласия и даже уведомления советской стороны. Как докладывал в германский МИД 5 декабря 1939 года начальник штаба вермахта генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель, «выдворение евреев на русскую территорию проходило не так гладко, как… ожидалось». Далее в его рапорте рассказано, как «в тихом месте, в лесу тысяча евреев была выдворена за русскую границу, в 15 километрах от этого места они снова вернулись к границе с русским офицером, который хотел заставить немецкого офицера принять их обратно». Заставил ли в тот раз, мне не известно, но за весь период до начала Великой Отечественной войны, по различным данным, советские власти «вернули» гитлеровцам от 14 до 25 тысяч «евреев-перебежчиков».

Автомобильно-пешеходный мост через реку Сан

После оккупации Польши из 3,3 миллиона живших там евреев почти две трети – 2,1 миллиона – оказались на территории, захваченной немцами. Остальные жили в областях, перешедших к СССР. К числу этих остальных следует прибавить еврейских беженцев из западных частей страны, ринувшихся в восточные воеводства Польши с начала сентября 1939 года. После официального «воссоединения» Западной Украины и Западной Белоруссии с советскими республиками все они оказались в СССР. Что делать с оставшимися двумя миллионами евреев на захваченной ими территории Польши, нацисты решили далеко не сразу. Тогда они еще не знали, каким именно будет «окончательное решение еврейского вопроса». В руководстве рейха обсуждался план «Мадагаскар», согласно которому на этот остров с не самыми благоприятными климатическими условиями планировалось переселить европейских евреев, чтобы они там под полицейским надзором занимались сельским хозяйством. По данным Всесоюзной переписи 1939 года, в Советском Союзе насчитывалось три миллиона евреев, после аннексии их число перевалило за пять. Таким образом, СССР стал страной с самым большим в мире еврейским населением.

«Когда б я родился в Германии в том же году, когда я родился, в любой европейской стране: во Франции, в Австрии, в Польше, – давно бы в аду я газовом сгинул, сгорел бы, как щепка в огне. Но мне повезло – я родился в России, такой, сякой, возмутительной, сладко не жившей ни дня, бесстыдной, бесправной, замученной, полунагой, кромешной – и выжить был все-таки шанс у меня» (Александр Кушнер).

Тайно и явно

Как переходили советскую границу беженцы из оккупированной немцами Польши? Некоторые – тайно, как 24-летний Натан Биер, мясник из города Ярослава, который после прихода немцев бесплатно очищал развалины после бомбежки, а 16 февраля 1940 года «около моста в районе города Перемышль перешел реку Сан по льду с братом Якубом, маскируясь простынями» (здесь и далее закавычены цитаты из архивных уголовных дел. – Л. С.). Но в большинстве своем – переходили открыто, ни от кого не прячась, как 38-летний Рафаэль-Гирш Рознер. Его и других мужчин-евреев города Мельцы, семьдесят человек, немцы «водили на расстрел» на окраину к бане, но в последний момент отпустили. Ему повезло, а кому-то нет, он слышал несколько выстрелов. Вместе с тремя братьями 23 октября 1939 года дошел до реки Сан, где, по его словам, «собралась большая группа беженцев. Немецкие солдаты предлагали переходить вброд, но мы наняли лодку и доплыли до середины реки, потом пошли. На другой стороне ждали советские пограничники, все видели друг друга».

Пинкуса Баранкевича, 42-летнего портного из Лодзи, задержали 2 февраля 1940 года германские пограничники, заставили до вечера работать, потом солдат по указанию офицера показал ему дорогу на советскую сторону. «При задержании немецкой погранохраной офицер вызывал нас по 2–3 человека в комнату, производил тщательный осмотр всех вещей, записывал фамилии и отпускал», – это уже Абрам Кинберг из Краковского воеводства.

Иногда беглецам выдавали пропуска для прохода в погранзону. «Пропуск я брал у германской охраны, – давал показания Герман Диамант, перешедший границу 14 октября 1939 года. – Офицер даже не спросил, зачем я иду, и выдал пропуск, за который я заплатил 13 злотых. Немцы собрали нас, евреев, и всех сразу привели на мост и направили в сторону СССР. Пропуска взяли на мосту. На переходе мы были задержаны советскими пограничниками». Адольф Шляин, продавец из местечка Бяла, по его словам, «достал пропуск для въезда в демаркационную линию и с ним приехал в Ярослав, где собралось много евреев». Немецкий офицер выгнал их всех к границе. Перейти ее ему удалось 21 октября 1939 года в районе села Синява, «помог крестьянин за 10 злотых». У Шляина осталось еще 40, но их отобрал немецкий солдат-пограничник.

Вид из немецкой части Перемышля на советскую

По свидетельству Адама Бронера из Лодзи (в ноябре 1939 года он ехал в сторону границы на поезде), на последней остановке перед границей им приказали выйти из поезда и показали, по какой дороге идти к границе. «Последний немецкий солдат, которого я встретил на советско-германской границе 1939 года перед входом в так называемую нейтральную зону, был очень вежлив и даже добр. Он не просил наши рюкзаки, он не бил нас. Он лишь задал иронический вопрос: «Так вы собираетесь в советский рай?» – и предложил мне сигарету».

На левом берегу евреев почти не осталось, но позже их число выросло за счет приезжих настолько, что весной 1940 года в Премзеле был создан юденрат – вероятно, единственный в оккупированной Польше, возглавляемый женщиной, Анной Файнгольд. Всех разместили в двух зданиях, где им предстояло жить еще два года – в июне 1942 года все они будут убиты.

Грабеж на границе

В показаниях беженцев немало рассказов о том, как их перед переходом границы грабили солдаты вермахта. «Когда мы подошли к границе, – рассказывал скрипач Изак Конарек, – к нашей группе подошел немецкий солдат, стал кричать и щелкать затвором. Тогда я вытянул из кармана серебряные часы и отдал ему, после чего он разрешил нам идти к реке Сан».

«В ноябре 1939 года неизвестный предложил переправить на лодке через реку Сан по 50 злотых с человека и привел к реке, – рассказывал Якуб Шерман, инструктор физкультуры из Закопане. – Там нас ждал немецкий патруль. Пограничники отобрали часы и другие вещи и отпустили, потом крестьянин переправил нас на лодке в Перемышль».

«При переходе границы 20 декабря 1939 года меня и Левковича задержали два германских солдата, забрали у меня плащ, а у Левковича костюм и ботинки», – это уже портной Майлых Зильберштейн. Их «немного побили», потом отпустили, и они пошли на советскую сторону.

«У меня забрали лошадь и повозку», – жаловался допрашивавшему его пограничнику Рахмиль Штайнвайс, «извозчик из Гданьска (ныне Германия)». Как записано в протоколе, он «оставил на произвол судьбы семью» и 2 ноября 1939 года вместе с другими 19 беженцами перешел границу через реку Сан. По его словам, «пограничная охрана немцев видела, как мы переходили реку, и с ружьями наперевес угрожала нам, заявляя, что, если мы повернем назад, они откроют стрельбу».

«Неизвестный гражданин дал согласие проводить нас через границу на советскую территорию, за что мы ему уплатили 60 злотых, – рассказывала Розалия Кимберг, портниха из Тарнова. – Он подвел нас к границе, где немецкие солдаты сделали обыск и отобрали все деньги, после чего под угрозой оружия загнали в реку Сан и предупредили – если кто выйдет с воды, будет застрелен. Перейдя на противоположную сторону, мы увидели домик, зашли и спросили у женщины, что это за место. Она ответила, что это советская территория. Мы попросили, чтобы нас отвели в советскую комендатуру. Там нас обыскали, после чего отправили в Львовскую тюрьму».

Такого рода случаев, когда гитлеровцы гнали евреев в СССР, было довольно много. Процитирую текст еще одного из прочитанных мною обвинительных заключений: «Произведенным следствием установлено, что Шенхерц Исаак, 1902 года рождения, переброшен немецкими солдатами через границу СССР». Прямо-таки переброшен, в буквальном смысле! В других случаях «переброска» употреблялась в документах пограничников в переносном смысле.

«В составе группы лиц Синай Юзеф, 1890 года рождения, был нелегально переброшен немецким офицером на территорию Западной Украины». Коммивояжер из города Тарнова (торговал мылом, обувным кремом, шнурками для ботинок), вдовец, без детей, был задержан 4 октября 1939 года сотрудниками 92-го погранотряда. «Так как я по национальности еврей, – объяснял он на допросе старшему лейтенанту погранвойск Ануфриеву, – меня германцы выгнали. В городе Санок я купил за один злотый пропуск к границе, германцы отобрали его у моста через реку Сан… и по мосту послали на советскую сторону. Меня насильно выгнали, поэтому я думал, что перехожу легально». Так, во всяком случае, записано в протоколе допроса от 15 октября 1939 года. Сам Юзеф вряд ли хорошо понимал русский язык, его подпись на протоколе выполнена латинскими буквами.

Дорога домой

Что же дальше происходило с польскими евреями, бежавшими из оккупированной Гитлером Польши в ту ее часть, куда вступили части Красной армии? По данным Зеева Левина, с сентября 1939 года по май 1941 года на границе западных аннексированных территорий были задержаны 107 тысяч человек, в своем большинстве евреев, из которых 43 тысячам было предъявлено обвинение по статье Уголовного кодекса (УССР или БССР), называвшейся «Незаконное пересечение границы». «Въезд в Союз ССР без установленного паспорта или разрешения надлежащих властей, – говорилось в ней, – карается заключением в лагерь на срок от одного года до трех лет». Это если дело попадало в суд. А если становилось предметом рассмотрения ОСО – Особого совещания при НКВД СССР, последнее имело право применять к лицам, признаваемым общественно опасными, заключение в исправительно-трудовые лагеря на срок до 5 лет.

Задерживали за незаконный переход границы не всех подряд. Кто-то сумел пройти границу незамеченным, кого-то пограничники разворачивали обратно, кого-то отпускали, даже советовали, куда им лучше поехать. Первые беженцы проскочили свободно, поначалу и границы-то толком не было. Пограничники начали задерживать нарушителей более-менее в массовом порядке лишь с середины октября 1939 года. Читаю материалы уголовных дел на беженцев и никак не возьму в толк, почему одних – задерживали, а других – нет, а кого-то из задержанных на границе потом отпускали. Вероятно, кое-что зависело от «пропускных» возможностей погранотрядов. Или же был какой-то лимит на задержания, ведь мест в тюрьмах не хватало и многих отправляли для следственных действий из Львова в Полтаву и Днепропетровск? Или не было в том никакой логики?

Судя по изученным мною делам, беглецы шли группами, до ста человек в каждой. Это ж сколько бумаг надо было каждый раз заполнять! В уголовных делах хранятся протоколы задержания и допросов задержанных, составленные пограничниками 92-го погрантряда НКВД, штаб которого находился в Перемышле. Взять хотя бы подписанный Коваленко из штаба этого погранотряда ордер на арест Рехтера Герша, 1911 года рождения, кустаря из Радома, перешедшего 28 октября 1939 года «из Германии на советскую сторону, потому что немцы не дают евреям жить».

А уже упоминавшийся Юзеф Синай из города Тарнова был задержан бойцами погранотряда вблизи городка Леско, основанного в XVI веке (до войны больше половины населения – евреи). Вброд обычно переходили там. До июня 1940 года Юзеф пребывал сначала в львовской, потом в днепропетровской тюрьме, а 25 июля того же года получил от Особого совещания НКВД свои три года. Обычный маршрут, обычный срок. Немного необычен возраст Юзефа – 49 лет, ведь большинство беглецов, судя по просмотренным мною делам, были куда младше.

19-летний Герман Фельд, рабочий, 24 февраля 1940 года переходил границу, чтобы найти работу «на советской стороне», на германской – евреев заставляли работать бесплатно.

Обвиняемые – в основном молодые мужчины, юноши, среди них много братьев, родители отправляли их подальше от опасности. Некоторые рассчитывали позже перевезти близких. Возможно, кто-то надеялся на то, что построит в Советском Союзе новую успешную жизнь, найдет работу, сумеет получить образование. В Польше у них практически не было к нему доступа, а в СССР по числу лиц с высшим образованием евреи лишь в 3,5 раза уступали русским (уступая им по общей численности почти в 33 раза), а украинцев опережали и в абсолютных цифрах.

Женщин – куда меньше. Фейга Фримерман, 1912 года рождения, портниха, «7 февраля 1940 года в районе Перемышля перешла границу с целью найти своего мужа, в ноябре 1939 года перешедшего во Львов». Хейля Вольраух, тоже портниха, 1918 года рождения, «4 ноября 1940 года в 4 утра вброд перешла реку Сан с целью найти отца, который уже должен был быть во Львове».

С Меней Файфель, 1914 года рождения, вышло иначе. Она возвращалась домой в Ровенскую область из Кракова, где окончила медицинские курсы и работала медсестрой в еврейской больнице. 16 октября 1939 года явилась к германским военным властям в Кракове и получила пропуск на право перехода границы на территорию Западной Украины, где жили ее родители. «По прибытии в г. Дынув нас всех задержали немецкие солдаты и привели в комендатуру, где мы предъявили пропуска и были обысканы. Во время обыска одним германским офицером у нас были изъяты деньги 80–90 злотых, и у меня лично забрали ботинки. После обыска офицер отметил пропуска и направил нас к границе». Там за плату их перевез на лодке до середины реки местный крестьянин, дальше они пошли вброд. На советской стороне Меню задержали пограничники.

«Несчастные родители обращаются к вам по делу их единственной дочери, – 15 мая 1940 года писали из города Красноармейска Ровенской области ее отец и мать первому секретарю ЦК КП (б) У Никите Хрущеву. – Умоляем вас, сжальтесь над нами и помогите!» К этому моменту Меня Файфель пребывала в днепропетровской тюрьме, поэтому письмо их переправили в УНКВД Днепропетровской области. 8 июня ее отца Гирша Файфеля вызвали в Днепропетровск и допросили в качестве свидетеля. На том рассмотрение родительской жалобы завершилось, а дело их дочери пошло своим чередом.

Родственники за границей

В каждом из протоколов допросов обязательно присутствовали вопросы о близких родственниках задержанных. Тем приходилось отвечать, называя их место жительства и профессии – ремесленники, портные, торговцы. У всех подследственных особо интересовались родственниками за границей. Само собой, таковые имелись практически у всех обвиняемых в незаконном переходе границы. У кого где, в Америке ли, в Европе. Приходилось подробно рассказывать о тетках и дядьях, братьях и сестрах, разъехавшихся по миру.

– Чем занимается брат отца, проживающий в Бельгии?

– Не знаю (из протокола допроса Давыда Тренгера).

В Берлине с 1924 года жил Хаскиль Кнеллер, 1901 года рождения. В октябре 1938 года он оказался в числе живших в Германии евреев с польскими паспортами (всего их было 20 тысяч), которых внезапно схватили и доставили поездами на германско-польскую границу. Депортируемым на прежнее место жительства было позволено взять с собой по одному чемодану на человека и 10 немецких марок, оставшееся имущество конфисковали. Спустя год Кнеллер перешел новую германско-советскую границу.

К слову, напомню, что среди тех, кого в 1938 году вместе с Кнеллером изгнали из Германии, была семья Зенделя и Рифки Гриншпан, польских евреев, живших в Ганновере с 1911 года. Их семнадцатилетний сын Гершель в это время пребывал в Париже у дяди. И когда он узнал, что случилось с его семьей, то в отчаянии купил револьвер и убил немецкого дипломата Эрнста фон Рата. Смерть фон Рата, в свою очередь, стала поводом для Хрустальной ночи – серии еврейских погромов по всей Германии в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года.

Наряду с родственниками за границей, следователей особо интересовало социальное происхождение (была такая графа в советских анкетах) подследственных. Барух Деген из города Новый Сонч («теперь Германия»), нелегально перешедший границу 19 октября 1939 года (23 июля 1940 года осужден по ОСО к трем годам ИТЛ), в следственных документах значится как «купец». «Мы с матерью и сестрой втроем торговали в магазине. Магазин принадлежал моей сестре, брату и мне. В 1936 году отец умер, и магазин перешел к нам. Немцы с магазина забрали весь товар, а меня забрали работать на тяжелые работы, где денег не платили».

– Следствие располагает данными о том, что вы занимаетесь шпионской деятельностью в пользу Германии и с этой целью вас направили в СССР, – интересовался у «купца» следователь.

– Никто меня не направлял, я решил идти по своей инициативе в поисках хорошей жизни, так как немцы угнетают еврейское население, избивают. Я знал, что в Советском Союзе трудящиеся живут хорошо. Перешел границу, чтобы спасти свою жизнь от немцев.

Хрустальная ночь

«Сцены допросов были скучны и похожи одна на другую… Стереотипные вопросы: имя, где, когда родился, где жил, чем занимался, партийная принадлежность. В «Бунде» не состояли? Сионистом не были? Пометка «беспартийный», и дальше: – Есть ли родные за границей?» Об этом пишет Юлий Марголин, писатель и философ, которому доводилось участвовать в следствии по подобным делам в качестве переводчика, поскольку «евреи из Злочева не понимали по-русски». Разумеется, не они одни.

В отсутствие переводчика, понятно, возникали недоразумения.

– Прежде вы говорили, что ночевали у попа, а теперь – у крестьянина, – ловил на противоречиях Семена Сольника следователь на допросе в днепропетровской тюрьме.

– На первых допросах, – пояснил обвиняемый, – я по-русски совсем не понимал и говорил по-польски – не у «попа», а у «хлопа»[4].

Такие вот трудности перевода.

В некоторых делах есть подпись обвиняемого под протоколом допроса («прочитано на понятном мне еврейском языке»). Так что в переводчике не всегда возникала надобность. Скажем, нет никакого упоминания о переводчике в деле одного из братьев – Мозеса Фесселя (о нем расскажу позже). Обвиняемый вряд ли хорошо владел русским, но, вполне вероятно, мог общаться на родном идиш с ведущим его дело следователем Фейдерманом и начальником следственной части Хасиным.

Предъявление обвинения

И все же переводчик (как правило, с польского), судя по изученным мною делам, иногда в них участвовал. Представители защиты – никогда. В остальном формальные правовые требования процедуры вроде бы соблюдались – все процессуальные документы на месте, санкционированный арест, протокол предъявления обвинения, множество допросов, обвинительное заключение и т. п.

Уголовные дела о переходе границы по объему были невелики. Обложка с грифом в правом верхнем углу «Хранить вечно», опись, постановление об избрании меры пресечения, анкета арестованного, протоколы опроса, допросов и обыска, постановление о предъявлении обвинения, протокол об окончании следствия и выписка из протокола Особого совещания. Допросы часто велись поздним вечером – следователей не хватало, не зря же подследственных переводили из львовской тюрьмы в днепропетровскую, полтавскую и другие. Следствие шло долго, часто до одного года, никто не спешил. В каждом деле красуется несколько подписей – помимо подписавшего обвинительное заключение следователя, стоит резолюция «Согласен» – заместителя начальника следчасти, потом «Утверждаю» – заместитель начальника областного управления НКВД и то же самое от руки – прокурор по спецделам и прокурор области.

Дела, как правило, расследовались без вызова и допроса свидетелей. Одно из исключений – дело Мозеса Куперберга, 1914 года рождения, парикмахера, 4 марта 1940 года перебежавшего в Перемышль. На основании показаний свидетеля Ягельского, он «переходил границу по заданию крупного помещика Левенштайна с целью передать письмо его отцу, проживающему в Луцке».

Иногда в качестве свидетелей допрашивали обвиняемых по аналогичным делам, переходивших границу вместе с ними. По делу Адольфа Шмайдлера, сапожника из города Скочув, и его братьев следователь решил допросить в качестве свидетеля некоего Ивана Герасимовича. По той лишь причине, что тот целый день – 11 июля 1940 года – провел в КПЗ (камере предварительного заключения) с ним и его братьями-беженцами.

– О чем говорят эти арестованные и на каком языке?

– Эта группа ведет разговор между собой спорного характера. …В этой группе сидят три брата. Из них Адольф плачет за своей мамой и сестрой, а два из них, по-моему, приехали из Германии по специальному заданию, так как все время говорят на немецком языке.

Никакого дальнейшего развития тема «специального задания» не получила, о шпионаже вопрос не ставился, но все это, видно, сказалось на определении обвиняемым мер наказания. Адольфу назначили три года, а его братьям – скорее всего, за разговор на идиш, принятом свидетелем за немецкий, – по пять. Такая вот, с позволения сказать, индивидуализация наказания.

От чего зависел размер меры наказания? Статья-то не самая страшная, по тем временам сроки невелики, и тем не менее для человеческой жизни пределы усмотрения от трех до пяти лет вполне достаточны.

Циркуляр ОСО при НКВД от 26 декабря 1938 года предусматривал, какие документы должны были быть в деле, направляемом немедленно по завершении следствия в адрес 1-го Специального отдела НКВД СССР для рассмотрения Особого совещания. Вот они: постановление об аресте, санкционированное прокурором, ордер на арест, анкета арестованного, две фотокарточки, справка о дактилоскопировании, справка о судимости, протокол обыска, квитанции о сданных на хранение ценностях, деньгах, протокол об окончании следствия и, наконец, утвержденное начальником УНКВД обвинительное заключение, а также заключение прокурора по делу и акт медицинского освидетельствования обвиняемого («к физическому труду годен»).

Все материалы дела должны быть подшиты и пронумерованы. В неподшитом виде, в особом опечатанном пакете прилагались так называемые «агентурные материалы» и список лиц, скомпрометированных показаниями обвиняемых.

И чтобы сотрудникам, готовившим протокол ОСО, не надо было мучиться, читая все дело, по каждому составлялся документ под названием «Повестка». В ней следовало кратко изложить сущность обвинения, указать, кем и как изобличается, прямо или косвенно (со слов). Составлялась эта бумага в трех экземплярах, дабы члены ОСО – высокие начальники, если заинтересуются, могли с нею быстро ознакомиться.

В состав Особого совещания входили: заместитель наркома внутренних дел, уполномоченный НКВД или начальник главного управления рабоче-крестьянской милиции, и, кроме того, в заседаниях для формы должен был участвовать прокурор СССР. Но собирались ли они на самом деле? Вряд ли.

«Нигде не упомянутое, ни в конституции, ни в кодексе, ОСО, однако, оказалось самой удобной котлетной машинкой – неупрямой, нетребовательной и не нуждающейся в смазке законами, – писал летописец ГУЛАГа. – …Не будет чудом, если когда-нибудь мы узнаем, что не было никаких заседаний, а был штат опытных машинисток, составляющих выписки из несуществующих протоколов, и один управделами, руководивший машинистками». Солженицынская метафора, понятно, не совсем точна, и тем не менее все и в самом деле было предопределено заранее, даже мера наказания. В деле Гершона Чешновера, продавца из города Новый Сонч, я встретил на копии обвинительного заключения рукописную резолюцию заместителя прокурора Днепропетровской области: «Нелегальный переход границы. 3 года ИТЛ. 3 августа 1940 года». Решение ОСО, вынесенное 10 августа, в точности повторило «предсказанный» прокурором срок.

Все туда, а они оттуда

Тех беженцев, кому удалось проскочить границу, избежав задержания, позже не задерживали, но с ноября 1939 года им стали предлагать получить советский паспорт. Это, помимо прочего, означало, что они не смогут выехать в любую другую страну, ведь начиная с 20-х годов границы Советского Союза были наглухо закрыты. Подавляющее большинство среди беглецов составляли мужчины, многие из которых рассчитывали позже перевезти в СССР жен и детей. Теперь они теряли возможность увидеть родных и близких. Около 25 тысяч отказались принять советское гражданство, не пожелав доставать из широких штанин – дубликатом бесценного груза – молоткастый и серпастый советский паспорт. Часть из них отправили обратно, а часть – арестовали.

Легальная возможность вернуться появилась позже, по крайней мере теоретически. В Москве 16 ноября 1940 года было подписано «Соглашение между правительством СССР и правительством Германии об эвакуации украинского и белорусского населения с территорий бывшей Польши, отошедших в зону государственных интересов Германии, и немецкого населения с территорий бывшей Польши, отошедших в зону государственных интересов Союза ССР». Было объявлено, что заявления на эвакуацию в Германию принимаются от всех желающих, проживавших до 1 сентября 1939 года по ту сторону демаркационной линии. Желающие вернуться на подконтрольную Германии территорию должны были зарегистрироваться – больше 60 тысяч еврейских беженцев так и сделали. Среди них были и те, кто хотел воссоединиться с семьей и попытаться эмигрировать куда-то уже с немецкой стороны границы (теоретически такая возможность существовала), и те, кому не понравилась советская система и кто не осознавал, что положение евреев при нацизме окажется гораздо страшнее.

«Трагизм положения польских евреев выражался в том, что одни были «безмерно счастливы», спасаясь от немцев у большевиков, а другие – так же безмерно счастливы, спасаясь от большевиков у немцев, – пишет упоминавшийся уже Юлий Марголин. – Это положение очень скоро изменилось. Но остается фактом, что еще весной 1940 года евреи предпочитали немецкое гетто – советскому равноправию».

Юлий Марголин

Все первое полугодие 1940 года в Перемышле и еще в нескольких городах работали германские пропускные комиссии. Никита Хрущев приводит в своих воспоминаниях рассказ наркома внутренних дел Украины Ивана Серова об очереди желающих вернуться на польскую территорию у пункта регистрации во Львове. По его словам, главным образом очередь состояла из евреев, и беженцы «давали взятки гестаповцам, чтобы те помогли им поскорее выехать отсюда и вернуться к своим очагам». Ну насчет взяток невесть откуда взявшимся во Львове гестаповцам, вероятно, преувеличение, но по другим свидетельствам известно, как при регистрации для возвращения некоторые немецкие офицеры открыто предупреждали: «Евреи, куда вы едете? Вы что, не понимаете, что мы вас убьем?»

Еврейских претендентов, которым удалось добиться успеха, насчитывалось 1600 человек. Успех, конечно, был относительным – они вернулись к верной смерти. К счастью для большинства еврейских беженцев, подавших заявления, немцы отклонили их репатриацию.

Впрочем, за желание вернуться можно было поплатиться тюрьмой. Тот же Самуил Шулимович, с которого я начал свой рассказ, тот, что в ноябре 1939 года перешел в Перемышль по железнодорожному мосту, до июня 1940 года жил без документов в городке Бобрка Львовской области. Поначалу рассчитывал перевезти родных в СССР, а потом понял, что ничего не выйдет. Согласно материалам его дела, «паспорт получать отказался, изъявил желание выехать на постоянное место жительства в Германию». Тут-то и вспомнили о незаконном пересечении им границы, за что и приговорили к трем годам лишения свободы.

Лазарь Коренберг, 1919 года рождения, в конце ноября 1939 года совершил нелегальный переход границы. В декабре из Белостока завербовался на работу на Урал, в Березняки на лесопильный завод чернорабочим, дав подписку отработать не менее года. В апреле 1940 года с места работы бежал во Львов, где пребывал без документов на право проживания в СССР и зарегистрировался на выезд в Германию в Лодзь, где жил до военного времени. 27 июня 1940 года задержан, ну а дальше – по накатанной колее, вплоть до все того же ОСО.

Сами же регистрировали и сами сажали за отсутствие документов, которые обвиняемый, собираясь покинуть СССР, имел право не оформлять – такой вот замкнутый круг.

«НКВД всегда прав, – говорил Менахему Бегину один из сокамерников. – Остался в Советском Союзе – совершил преступление; хотел уехать из Советского Союза – совершил преступление».

На Дальний восток

Беженцев, получивших паспорт, старались переселить за пределы аннексированных территорий. В них и без того был высокий уровень безработицы, а из-за притока беженцев он еще вырос. Семья Сары Бродер бежала, удачно миновав границу, в Белосток, оттуда все завербовались в Гомель. По прибытии на вокзал рабочих встретили с оркестром, приветственными речами и обедом, но работы для них не было, и они переехали в колхоз, где вся семья – родители и четверо детей – работали от рассвета до заката в поле за скудные трудодни.

Позже была организована вербовка рабочей силы, и около 10 тысяч польских евреев добровольно завербовались на работу в северных и восточных районах СССР. Путешествие из Белостока в Новосибирск заняло у братьев Броннеров с семьями 21 день – в вагонах для скота, которые, несмотря на печку посередине, были покрыты белым инеем изнутри.

Беженцев стали убеждать переехать в Еврейскую автономную область – выделенные для заселения евреями в начале 30-х годов четыре с половиной миллиона гектаров в районе рек Бира и Биджан в Приамурье. К 1938 году общая численность еврейского населения в области должна была достигнуть 300 тысяч человек, но ничего из этого не вышло, к тому моменту приток еврейских поселенцев почти полностью прекратился. По переписи 1939 года из 108 тысяч населения области евреев было меньше 18 тысяч. Число беженцев из Польши не превысило нескольких сот человек.

Между прочим, в начале 1940 года по инициативе Адольфа Эйхмана германское правительство обратилось к советскому правительству с аналогичным предложением – принять всех польских евреев в Еврейскую автономную область. В просьбе было отказано со ссылкой на то, что в советско-германском соглашении предусматривались обмены только немцами, украинцами, белорусами и русинами. Формально так оно и было. Смешанная советско-германская комиссия для решения вопросов «эвакуации украинского и белорусского населения с территорий бывшей Польши, отошедших в зону государственных интересов Германии, и немецкого населения с территорий бывшей Польши, отошедших в зону государственных интересов СССР». Евреи ни в названии комиссии, ни в ее документах не упоминались.

Из этого представители немецкой части комиссии сделали вывод, что «советскую делегацию не интересует судьба евреев». А ведь тогда уже было ясно, именно они – основной объект преследования нацистов. На самом деле советская сторона не стремилась к приему кого бы то ни было в отличие от германского правительства, принимавшего всех беженцев из советской зоны, не одних лишь этнических немцев.

Усилия по эвакуации с советской стороны по большей части имитировались, как пишет исследовавший мидовские документы тех лет историк Артем Рудницкий. В одном из них говорилось: «Правительственная делегация полагает, что в целях устранения у немцев впечатления о нашей пассивности и нежелании осуществить эвакуацию с германской стороны можно было бы эвакуировать на нашу территорию в общей сложности до 20 000 человек». Между тем желающих было в десятки и сотни раз больше.

Не хотели. Хватало проблем с теми, кто остался на перешедшей к Советскому Союзу территории. В 1939 году большая часть евреев, живших и прибывших на территорию восточной Польши, приветствовала освободителей. И это понятно – им было известно об отсутствии в Советском Союзе государственного антисемитизма, они знали о евреях, занимавших высокие посты в государстве, что в Польше было совершенно немыслимо. Некоторые польские историки на этом основании считают, что советский режим отнесся к евреям из Польши как к привилегированной группe. Это, конечно, не так. Процент евреев, между 1939 и 1941 годами подвергнувшихся арестам с последующей отправкой в места лишения свободы или ссылки, в два с лишним раза превышал долю евреев в населении аннексированных территорий.

Вскоре в еврейской среде возникло недовольство. При новых советских порядках жизнь сильно изменилась: магазины, фабрики, дома и другое имущество было национализировано, сырье и товары – конфискованы, ставшие «классовыми врагами» тысячи мелких торговцев и ремесленников разорились из-за непосильных налогов и запрета вести нормальную хозяйственную деятельность. Некоторые из них добывали средства к существованию не вполне легально – спекуляцией, например. В общем, они мало чем отличались от других жителей присоединенных территорий, «отравленных буржуазным образом жизни».

Буржуазный Запад, можно сказать, предал европейских евреев. За год до нападения на Польшу, в июле 1938 года, на французском курорте Эвиан встретились делегаты из тридцати двух стран, чтобы обсудить вопросы помощи еврейским беженцам от режима Гитлера. Голда Меир, позже ставшая премьер-министром Израиля, много лет спустя вспоминала впечатления от конференции в Эвиане: «Было ужасно сидеть в роскошном зале и слушать, как делегаты из 32 стран по очереди встают и объясняют, как бы им хотелось принять больше беженцев и как они сожалеют, что не смогут этого сделать». Делегаты, все до одного, выразили сочувствие беженцам. И все, ну почти все страны, включая США и Британию, заявили, что не смогут их принять. В правительстве Германии по этому поводу иронизировали, мол, другие страны только критикуют нацистскую политику в отношении евреев, а сами не хотят открыть им свои двери. И это лишь подтверждало правоту Хаима Вейцмана, будущего первого президента Израиля, заметившего: «Все народы можно разделить на две категории: тех, кто изгонял евреев, и тех, кто не впускал их к себе».

Без паспорта

Были и те, кто решил погодить – и не брать паспорт, и не возвращаться. Как уже говорилось, молодые мужчины бежали на восток в расчете на то, чтобы осмотреться и со временем вывезти от немцев родителей и сестер. К их числу принадлежали два оставшихся брата Фессели – Мозес и Шая, какое-то время – до ареста – жившие без документов.

Фессель Мозес, 1910 года рождения, 27 сентября 1939 года перешел реку Сан, 25 июня 1940 года задержан во Львове без документов на право передвижения в СССР, без определенных занятий, проживал на территории СССР 9 месяцев, в польской армии не служил, в партии ни в какой не состоял, профессия, род занятий – купец. Так – в анкете арестованного, в последующих документах на этот счет сказано иное – «по специальности продавец продовольственного магазина».

– С чего вы жили, если не работали?

– Я жил за счет тех средств, которые привез с собой из дому, у меня было 1000 рублей. Не хотел получать паспорт, так как хотел уехать в Кросно к родным.

Следствие закончено 4 июля 1940 года, прокурор Львовской области Харитонов утвердил обвинительное заключение и направил дело в ОСО, которое 26 сентября решило заключить Мозеса, как социально опасный элемент, в исправительно-трудовой лагерь сроком на три года.

В тот же день на тот же срок отправился в лагерь задержанный вместе с братом Фессель Шая, 1906 года рождения, «без определенных занятий», который «жил на деньги, привезенные с собой, желает уехать в Германию, к родителям и невесте в Кросно».

Среди таких молодых людей, кто не желал ни получать советский паспорт, ни возвращаться, был бухгалтер из Варшавы Юзеф Шильд-Фальсе-Оршице, 1912 года рождения, задержанный в августе 1940 года во Львове. «Во время выселения беженцев из Львова уклонился от выселения и проживал во Львове без документов и прописки».

– Я приехал во Львов в сентябре или октябре 1939 года, тогда граница была открыта.

– Вы лжете. На что существовали?

– Я продавал свои вещи.

– Что, их было у вас много?

– Нет, но я имел 5 или 6 костюмов, которые я продавал.

– Не крутите, расскажите о том, как занимались спекуляцией.

– Я спекуляцией не занимался.

– Вы не искренне себя ведете на следствии. У вас при аресте изъято 2 образца шерстяной материи.

– Я их достал для того, чтобы показать сестре на пальто.

Диалог взят из протокола допроса 29 сентября 1940 года, подписанного старшим следователем УНКВД Львовской области Пименовым.

В СССР спекуляция считалась извлечением нетрудовых доходов и признавалась уголовным преступлением. По Уголовному кодексу преследовалась «скупка и перепродажа товаров с целью наживы». Легальное предпринимательство было упразднено еще в конце 20-х годов.

Но, по всей видимости, начальство не рекомендовало вменять беглецам еще и статью о спекуляции. Тем не менее следователи бдительно интересовались у задержанных, что они собирались делать с ввезенными вещами, если такие были. Закройщику Маеру Зильберштайну 21 ноября 1939 года удалось перенести через границу «3 пары шелковых чулок, 11 рубах верхних, 3 кальсон», – все это перечислено в списке изъятого у беглеца имущества.

«Не знал, что нельзя жить без паспорта, так как имел разрешение на временное жительство, – говорил на следствии Леопольд Фельдштейн, 1881 года рождения, агент по доставке товаров. – Не признаю вины, так как принужден германскими войсками бежать на сторону СССР. Приехал из Вены, нас собрали эшелоном и направили в бывшую Польшу до станции Ниско, откуда пешком мы добрались до СССР».

Недалеко от советской границы, в поселке Ниско на реке Сан, откуда убежал Фельдштейн, нацистами был создан «лагерь для переобучения евреев». В октябре 1939 года туда депортировали из Вены евреев, которых заставляли подписывать заявления об их якобы добровольном переезде в Ниско. С собой разрешалось взять минимальный багаж. Всего туда пришло шесть эшелонов с 4–5 тысячами человек. Лагерь закрылся из-за протестов генерал-губернатора Ганса Франка, желавшего сделать Генерал-губернаторство «юденфрай» – свободным от евреев.

Алоиз Фиштайн, 1885 года рождения, «сын служителя культа, крупный купец-лесопромышленник». Судя по фото, где он в шляпе, и вправду солидный господин. «9 месяцев проживал во Львове без документов на право проживания в СССР». Не получал паспорт, потому что хотел выехать в Америку через Румынию. Русский язык знал, в Первую мировую войну – капрал австрийской армии, год провел в плену в России.

– Вы, как чешский подданный, почему бежали от германской армии?

– Потому что немцы убивали евреев, и я спасал свою жизнь.

– Почему бежали один?

– Потому что думал, война не долго будет, немец будет отогнан от Польши, и я возвращусь к семье. Семью я не брал, так как германские войска женщин и детей не убивали, а одних только мужчин.

– Вы проживаете на территории Советского Союза без документов.

– Как же так? Ведь у меня польский паспорт?

– Паспорт несуществующего государства не есть паспорт. Мы не признаем Польши.

Это – диалог, который вел со следователем Юлий Марголин. Летом 1939 года он из Палестины, где он жил и где оставалась его семья, отправился навестить родителей, оставшихся в Пинске, занятом советскими войсками в сентябре 1939 года. А это – заученные мною в детстве строки Владимира Маяковского, где есть не только о советском паспорте, но и о польском тоже.

«Единственным путем легально уклониться от принятия советского паспорта было записаться на возвращение в занятую немцами часть Польши, – вспоминает Марголин. – Это я и сделал». В июне 1940 года в том же Пинске приговорен к пяти годам лагерей. Пять, а не обычные три – тех, кто жил без паспорта, судили строже.

Переписка супругов Игельник

Симон Игельник вместе с братом Мошеле осенью 1939 года перешли границу. Жена Симона – Эстер с дочкой Марылей осталась в оккупированной Польше, а сам он выехал в Кировоград, где устроился работать парикмахером, а в конце концов оказался в советской тюрьме. Материалов его дела я не читал, эту историю я почерпнул у историков Виктора Белоуса и Ольги Радченко, но она произвела на меня такое впечатление, что не могу удержаться от того, чтобы ее тут не пересказать.

«Шимка, ты не знаешь мою боль и тоску по тебе. Не проходит и дня, чтобы я не плакала, так как самую большую ошибку я сделала тогда, когда не поехала с тобой». В судебно-следственном деле сохранилось несколько писем Эстер, отправленных ею в начале 1941 года и дошедших в советский город Кировоград. В конвертах со штампом немецкой военной цензуры – «Открывалось».

Симон Игельник получил советское гражданство и обратился в НКИД СССР с просьбой разрешить въезд в СССР жене и дочери. В ответ ему сообщили, что им необходимо оформить через полпредство в Берлине или консульство в Кёнигсберге ходатайство по приему в советское гражданство.

«Любимый Шимка, <…> шесть недель прошло, как я отправила заявление, но ответа нет. Еще ни одна женщина не выехала легально к своему мужу. <…> Я в критической ситуации. Не мог бы ты выслать посылку? Продать мне уже нечего, так как ничего не осталось».

Эстер удалось получить от мужа две посылки с продуктами. «Любимый Шимка! Ты не можешь представить себе мою радость и радость ребенка, когда мы получили эти посылки. Ты не знаешь, Шимка, каково мое положение и в каких условиях мы живем». Подробностей в письмах нет, одна только повторяющаяся фраза: «Мы все должны жить в еврейском районе». Какие условия жизни в гетто, можно себе представить.

«Консул написал, что принял мою просьбу и прислал 4 формуляра для заполнения, а также просит 5 моих фотографий и все это выслать почтой. И я должна ждать ответа 5–6 месяцев. <…> Не мог бы ты поторопить их, так как я ничего не могу сделать».

Последнее ее письмо датировано 31 мая 1941 года: «Уже прошло несколько недель, как от тебя нет никаких вестей. Я не знаю, что думать. Очень беспокоюсь. <…> Я ужасно расстроена, так как нечего и надеяться на легальный выезд. Что касается бумаг, которые ты мне прислал, то толку от них никакого. <…> Прошу тебя, Шимка, как получишь это письмо, то сразу же ответь. Что слышно у тебя? <…> О себе могу сказать только то, что больше я не выдержу».

Ответа Эстер так и не получила – оба брата были арестованы по обвинению в «систематической агитации против Советской власти». В частных разговорах, как свидетельствовали их соседи, они сравнивали условия жизни и труда в Польше и Советском Союзе, причем не в пользу последнего. Были приговорены к 10 годам заключения каждый. Симон, в отличие от брата, оттуда вышел – повезло. А что касается его жены, то исследователи обнаружили в городском архиве Томашева-Мазовецкого учетную карточку Эстер, где на обратной стороне сделана запись карандашом: «Выехала в неизвестном направлении в октябре 1942 г.». Такие записи делали в карточках тех, кто был расстрелян или вывезен в лагерь смерти Треблинка.

Третья волна

Из полумиллиона бывших граждан Польши, репрессированных после 17 сентября 1939 года, абсолютное большинство (около 320 тысяч) составили не заключенные, а депортированные, высланные.

В Западной Украине и Западной Белоруссии перед войной было проведено четыре массовые депортации – в феврале, апреле и июне 1940 года и в июне 1941 года. Первая волна – февральская – коснулась бывших польских госслужащих – судей, полицейских, чиновников. Каждого из них забирали (мужчин – с работы, детей – из школы) по пять-шесть вооруженных людей, на сборы давалось по 15 минут. Разрешалось взять с собой то, что можешь унести. Колоннами вели к вокзалу, обманывали, что повезут в ближайшую область, а везли в Сибирь. Воды и еды постоянно не хватало, было холодно, дети умирали по пути. Отличие депортации от заключения в ГУЛАГе состояло еще и в том, что в ссылку ехали целыми семьями. Евреев среди них практически не было.

Во вторую волну (апрель 1940 года) попали торговцы, в том числе и евреи и, кроме того, отправленные в Казахстан семьи 700 офицеров-евреев, захваченных в плен Красной армией. Сами офицеры к тому моменту были заключенными в Старобельске, Козельске и Осташкове, позже все они стали жертвами Катынской резни.

Основная масса евреев попала в третью волну, когда были сосланы практически все польские граждане, бежавшие начиная с сентября 1939 года от немцев на восток. В июне – июле 1940 года свыше 78 тысяч беженцев (в основном из числа отказавшихся принять советское гражданство) были депортированы в спецпоселения в Сибири и Казахстане. Около 65 тысяч из них были евреями (свыше 80 %).

К тому моменту была утверждена инструкция НКВД от 10 апреля 1940 года, регламентировавшая порядок высылки. Списки так называемых «спецпереселенцев» – всех, кого предполагалось арестовать и выслать, – готовились заранее. По свидетельству Марголина, в это время пребывавшего в родном Пинске, «пятая колонна» местных осведомителей помогла составить списки «нетрудового элемента». В этот список попали купцы, домовладельцы, адвокаты, агенты, лавочники – сотни семей. <…> НКВД забирал их по ночам. Я помню мартовские ночи 40-го года, когда я просыпался и слушал в темноте жуткие звуки: улица плакала, откуда-то доносился вой и женские причитания. «Вошли к соседям!» – и я представлял себе сцену ночного вторжения, вооруженных людей, крики, понукания, угрозы, двухчасовой срок на сборы… А утром в соседней лавчонке, где еще вчера можно было купить сыр и масло, – пусто, окна закрыты ставнями, двери забиты, как после погрома».

Последняя, четвертая волна депортации (всех, кому по тем или иным причинам удалось избежать ареста раньше) прошла перед самым началом Великой Отечественной войны, в мае – июне 1941 года. Высылке подлежали десять категорий – от участников «контрреволюционных партий и националистических организаций» до представителей польской интеллигенции – врачей, инженеров, адвокатов, университетских профессоров – и до лиц из криминального мира. Их путь начинался в грузовых железнодорожных вагонах для перевозки скота, продолжался на баржах по рекам или пешком от ближайшей станции до места назначения. Длительность этапа достигала двух месяцев.

В эту волну попала семья Розенбергов из Пинска. В ночь на 22 июня 1941 года к ним пришли, велели собрать все, что можно унести, и сесть в грузовик. Под конвоем их отвезли на городскую площадь, где ранним утром вокруг собралась толпа. «Многие были счастливы, что выгоняют буржуа. Они кричали нам оскорбления. Это было тогда, когда мой дедушка встал и крикнул толпе: «Придет время, когда вы нам позавидуете». Оттуда семью привезли на железнодорожную станцию и посадили в вагон для перевозки скота. Через две недели в Пинск пришли немцы и всех евреев согнали в гетто. В октябре 1942 года гетто ликвидировали. «Оказалось, что ссылка в Сибирь спасла нам жизнь».

Это верно, ссылка спасла жизнь многим, хотя и не всем. По подсчетам историков, общее количество евреев, депортированных со всех аннексированных территорий, составило примерно 140–150 тысяч человек, из которых погибло около 30 тысяч, остальные – выжили. В основном они попали на лесоразработки. Большинство беженцев, оказавшихся в холодных бараках северных «спецпоселков», были мелкими ремесленниками и торговцами, реже – адвокатами и врачами. «Стремление портных, сапожников, часовых дел мастеров, парикмахеров быть использованными по специальности полностью удовлетворить в пределах их расселения не представляется возможным, – говорилось в материалах созданной под председательством Лаврентия Берии комиссии по вопросу учета и трудового использования беженцев как рабочей силы. – Поэтому приходится людей этих профессий (избыточную часть) осваивать на лесе». Трудоспособные были вынуждены выполнять незнакомую и трудную физическую работу в лесах и шахтах; многие получали увечья. Те, у кого с собой было какое-то имущество, могли обменять его на продукты питания у местных жителей. Люди голодали.

«Контрреволюционеры»

Многие евреи из числа высланных подпадали под категорию «участников контрреволюционных партий и националистических организаций». В проскрипционные списки НКВД попадали даже члены Бунда[5], партии еврейских ремесленников и промышленных рабочих, и сионистских организаций – все они были запрещены в СССР уже с начала 20-х годов.

«Контрреволюционеров» не только высылали, также судили по уголовным статьям. Около 19 тысяч евреев в Западной Белоруссии и Западной Украине с 1939 по 1941 год были осуждены за «членство в контрреволюционных организациях». Ровно за то же самое они преследовались в «панской Польше» (так эта страна именовалась в советских газетах). Тем не менее там, несмотря на антисемитскую политику польского правительства, действовали еврейские религиозные общины, культурные центры, выходили еврейские газеты, издавались книги и журналы на идиш. При советской власти Бунд был распущен, его руководители арестованы, местные отделения партии отошли к коммунистической партии, в основании которой члены Бунда непосредственно участвовали. При этом даже не пришлось вешать на стены портреты Маркса и Энгельса, они там уже пребывали.

Если выяснялось, что беглецы состояли в польском Бунде, за это прибавляли срок. Хаим-Моисей Бромберг из Лодзи, перешедший границу с женой и дочерью в апреле 1940 года, ничтоже сумняшеся, указал в анкете на свое членство в Бунде. Поняв свою ошибку, пытался откреститься – на допросе уверял, что был «завербован» туда «одним евреем, который взял деньги – вступительный взнос, 50 грошей», но он собрания не посещал. Отговорка не помогла. 27 сентября 1940 года получил по ОСО свои 5 лет и (согласно справке из дела) умер в местах лишения свободы.

«Особое совещание при Народном Комиссариате внутренних дел постановило, что Менахем Вольфович Бегин является социально опасным элементом, и приговорило его к заключению в исправительно-трудовом лагере сроком на восемь лет».

За «сионизм» попал под арест Менахем Бегин (1913–1992), в ту пору – беглец из оккупированной гитлеровцами Варшавы, где он возглавлял сионистскую организацию «Бейтар». Родители и брат Бегина погибли, а ему удалось бежать в Вильно, наполовину состоявший из евреев польский город, занятый Красной армией 18 сентября 1939 года. Через день он отправился в тюрьму, не забыв начистить ботинки и повязать галстук. Такая уж у него была привычка. Заняв сорок лет спустя пост премьер-министра Израиля, Бегин даже в самую сильную жару будет ходить в костюме и при галстуке.

Менахем Бегин

Еще до того он успел получить юридическое образование и при аресте пытался приводить в свою защиту аргументы правового толка. Процитирую отрывок из его воспоминаний. «Гражданин следователь, – сказал я, – до ареста я читал Советскую Конституцию, и, если не ошибаюсь, есть в ней параграф, гарантирующий защиту иностранным гражданам, подвергшимся преследованиям за национально-освободительную борьбу. Думаю, я отношусь к этой категории лиц. Всю свою жизнь я посвятил национальному освобождению своего народа и в Вильнюс прибыл из-за преследований нацистов – врагов еврейского народа. Если бы я остался в Варшаве, немцы, без сомнения, казнили бы меня одним из первых. По Конституции я в Советском Союзе должен получить убежище, а не сидеть в тюрьме».

Бегин в своем диалоге со следователем был прав – Советская Конституция давала право на политическое убежище «иностранным гражданам, преследуемым за защиту интересов трудящихся, или научную деятельность, или национально-освободительную борьбу». Больше того, к статье Уголовного кодекса, карающей за незаконный переход границы, прилагалось примечание, согласно которому ее действие не распространялось на случаи прибытия в СССР без установленного паспорта или разрешения надлежащих властей для использования предоставляемого Конституцией права убежища.

Следователь ответил строптивому арестанту с большевистской прямотой: «Он обвиняется по 58-й статье, где говорится о контрреволюционной деятельности, измене и диверсии, и сформулировал ее сам Владимир Ильич Ленин».

На самом деле вождь статью не формулировал, но был ее инициатором. «Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его», – писал он Д. И. Курскому, будущему наркому юстиции РСФСР.

– Но как может эта статья распространяться на действия, совершенные в Польше?

– Ну и чудак же вы, Менахем Вольфович! 58-я статья распространяется на всех людей во всем мире, слышите? – во всем мире. Весь вопрос в том, когда человек попадет к нам или когда мы доберемся до него.

Понадобилось почти два десятилетия, чтобы советская власть отказалась от этого постулата. В 1956 году было прекращено дело Людвига Гасса, 1918 года рождения, осужденного 22 февраля 1941 года, поскольку он «был привлечен за преступление, совершенное за пределами СССР в бывшей Польше». Людвиг, в ту пору студент Львовского университета, был арестован «за участие и вербовку новых лиц в троцкистскую организацию», созданную в апреле 1938 года во Львове (в то время в СССР не входившем). Изобличал его другой заключенный – некий Шимон Друкер, к моменту приговора умерший в тюрьме. По словам последнего, Гасс на заседаниях троцкистской ячейки говорил, что в Советском Союзе подавляют всех революционеров и что диктатура там ничем не отличается от гитлеровской. Обвиняемый вины не признавал, уверял, что никакого Друкера в глаза не видел. Вот что он говорил на допросе.

– Что вы знаете о троцкизме?

– Троцкисты – это заклятые враги Советского Союза и агенты международного капитала, я троцкистскую идеологию не разделяю и троцкизм не распространял.

– Следствие предлагает вам прекратить упорствовать.

– Я говорю правду.

Наконец, 3 февраля 1940 года Гасс «разоружился перед партией» и признал вину: «Да, я троцкист». Отбыв свои 8 (!) лет, в 1947 году освободился и получил советский паспорт, а в 1951 году сдуру обратился с заявлением о снятии судимости. Из Президиума Верховного Совета СССР его заявление переправили в МГБ, остальное было делом техники – Гасс вновь был задержан и отправлен в ссылку в Коми АССР.

«Коммунисты, вперед!»

Наряду с бундовцами и сионистами, под следствие попадали и бывшие члены польской компартии и польского комсомола. Все они ссылались на свою к ним принадлежность, в надежде на какое-то послабление. Судя по прочитанным мною делам, никому это не помогло. Ни портному Израилю Флейшакеру, который в 1936 году просидел под арестом четыре недели за участие в комсомольском собрании. Ни коммунисту Пинхусу Гринбауму, тоже портному, осужденному польским судом за расклеивание первомайских листовок. Каждому из них ОСО назначило по три года, невзирая на былые заслуги.

Да никто и не считал заслугой принадлежность к польской компартии. «Письмо из Варшавы» – под этим заголовком в первом номере журнала «Коммунистический Интернационал» за 1938 год появилась статья о том, что Компартия Польши засорена провокаторами охранки, после чего исполком Коминтерна объявил ее «вредительской» и проголосовал за роспуск. Само собой, были арестованы находившиеся в СССР руководители партии.

Хваленый пролетарский интернационализм оказался для Сталина пустым звуком. После заключения пакта Москва выдала гестапо около 900 немецких и австрийских граждан, многие из которых были антифашистами, и при этом не требовала выдачи советских граждан, которые могли находиться в германских тюрьмах. Ничего не было сделано даже для спасения главы германской компартии Эрнста Тельмана, с 1933 года сидевшего в одиночке.

За расклейку воззваний компартии семь месяцев в польской тюрьме провел Вольф Букспом, 1908 года рождения, пересыпщик матрасов из города Новый Сонч. Согласно обвинительному заключению, 19 октября 1939 года «нелегально перешел границу якобы с целью избежать преследований со стороны немецких властей». «Вы говорите неправду, – записаны слова следователя в протоколе его допроса, – вы получили задание».

Якуб Маркус, 1915 года рождения, «уроженец Лодзи (ныне Германия)», рабочий-текстильщик. На допросе показал, что с 1934 года состоял в Компартии Польши, распространял листовки, готовил митинги рабочих, у него на квартире собирались члены МОПР (Международная организация помощи борцам революции). В 1936 году был осужден к 2 годам тюрьмы, в январе 1939 года освобожден и жил на нелегальном положении до прихода немцев. Те его арестовали и отправили в концлагерь в Кракове, откуда он сумел убежать. Пропуск в погранзону выдали в магистрате, куда он выстоял очередь примерно из двух тысяч человек. В пограничном селе задержали немцы, отобрали деньги, на оставшиеся нанял человека, который переправил его через реку Сан на лодке. Три года лагерей.

Дело Сольника

В ряде дел так прямо и писали – «член распущенной польской компартии». Относившийся к этой категории польских граждан Семен Сольник, 1914 года рождения, сын торговца, сапожник из города Сташев, не раз арестовывался за коммунистическую пропаганду, а в мае 1936 года за выступления на митингах в Кракове был осужден к пяти годам тюрьмы. Он поведал следователю, что был выпущен администрацией тарновской тюрьмы в числе пятидесяти других политзаключенных при подходе немцев. Спустя несколько дней оккупанты начали вновь арестовывать выпущенных из тюрьмы коммунистов, и Сольник решил, не дожидаясь повторного ареста, бежать в СССР. 15 октября 1939 года был задержан при переходе границы, куда его привел за плату один из жителей расположенной неподалеку деревни. На советской стороне он и другие беженцы целый час ждали пограничников, так как не знали, как пройти в комендатуру.

– Следствию известно, что вы перешли границу по заданию иностранной разведки, от которой имеете поручение шпионского характера. Требую признания!

– Я никакой иностранной разведки не знаю.

– Требую правдивых показаний!

Сольник всячески старался показать следователю, что он «свой». На допросе 17 мая 1940 года в днепропетровской тюрьме рассказывал, как занимался в профсоюзном кружке, где «понял всю несправедливость капиталистического строя». Демонстрировал владение марксистской премудростью, решив объяснить следователю разницу между коммунистами и социал-демократами, обвинив тех в «социал-фашизме»[6].

В конце концов, он решил, что растопил лед в сердце следователя. Вряд ли бы иначе тот стал у него интересоваться, кто может подтвердить его слова. Семен назвал два имени – Кракус Леон и Фолькенфлик Регина. Оба работали с ним в краковском подпольном комитете комсомола, а теперь они, с гордостью сообщил Сольник, сотрудники НКВД во Львове. Семен случайно встретил Регину, оказавшуюся надзирательницей в львовской тюрьме, и та пообещала, что его скоро выпустят, мол, коммунистов долго не держат. «А когда именно?» – робко поинтересовался он. И услышал в ответ: «Я не прокурор».

Она и в самом деле не была прокурором. Следователь не поленился и 20 мая 1940 года направил запрос из Днепропетровска во Львов. Но не с целью помочь подследственному – видно, рассчитывал разоблачить организованную группу врагов. Из Львова 18 июня поступил ответ за подписью двух лейтенантов госбезопасности – старшего и младшего (соответствовало воинским званиям майор и старший лейтенант) относительно названных Сольником свидетелей. «Компрматериалами на них не располагаем», – говорилось в нем. Оказалось, Регина Фолькенфлик всего лишь несколько месяцев (октябрь 1939 года – февраль 1940 года) работала надзирателем и одновременно заведующей прачечной в тюрьме номер 1 г. Львова, где и сопровождала Кракуса на допрос. «В настоящее время, – сообщалось в ответе на запрос, – трудится в пошивочной мастерской». Леон Кракус ни в каком НКВД не служил, а трудился гравером на печатной фабрике. Обоих допросили, те подтвердили, что знали Кракуса по подпольной работе в краковском комсомоле. На приговор ОСО, вынесенный 10 февраля 1940 года, это никак не повлияло – обычные три года лагерей.