Мой адрес - Советский Союз! Том третий

Глава 4

Какой же это кайф… Я держал в руках первый номер альманаха «Приключения и фантастика», с наслаждением вдыхая запах типографской краски. Мешавкин из-за своего стола поглядывал на меня с хитрой улыбкой.

— Ну что скажешь? — наконец спросил он, дав мне вволю полистать альманах. — Годится?

— Ещё как, Станислав Фёдорович! Вроде на моих глазах практически журнал… то есть альманах собирался, все стадии, можно сказать, контролировал, а всё равно словно подарок под ёлкой нашёл.

— Заметь, я тебя и в предисловии упомянул. Почитай внимательно.

Я снова открыл альманах. И точно, во вступительном слове главного редактора, коим и здесь помимо «Уральского следопыта» был (пока, во всяком случае) Мешавкин, в обращении к читателю он меня упомянул как идейного вдохновителя альманаха «Приключения и фантастика».

— Спасибо, Станислав Фёдорович, приятно, — искренне поблагодарил я его. — Подарите?

— Один подарю! — вздохнул тот. — Больше не могу. Там ещё авторские рассылать… Плюс подшивка, плюс редколлегия по экземпляру урвала. Вот этот и забирай, раз так понравился. А вообще-то и в киосках «Союзпечати» можно будет купить, скоро в продажу поступит. Ты человек состоятельный, можешь себе позволить.

Поддел, зараза… Но я сделал вид, что шутку понял и вообще весьма благодарен за проявленную щедрость. Прежде чем попрощаться, аккуратно сунул альманах в портфель, на дне которого лежал «ПМ». Была мысль выпросить у Хомякова кобуру скрытого ношения, но не стал. Так меня Полина ещё быстрее спалит. А вообще пистолет придавал чувство дополнительной уверенности, иногда я просто брал его в руки и любовался, ощущая тяжесть пусть и кастрированного, но всё-таки пистолета. Наверное, страсть к оружию в нас внутри сидит, это что-то врождённое, как у девчонок врождённое красить губы маминой помадой и крутиться перед зеркалом.

Про пистолет я, как и обещал Хомякову, ни Полине, ни кому ещё другому не сказал. Сам понимал, что чем меньше народу про него знает — тем оно спокойнее. Потому и держал его постоянно в портфеле вместе с разрешением, в портфель моя никогда не позволит себе залезть, у неё, подозреваю, даже мыслей таких не возникает.

С Кубы она прилетела загорелая и счастливая, да ещё с целой сумкой подарков. Бутылка настоящего кубинского рома — это можно распить с друзьями в праздник, а лучше подарить кому-нибудь по случаю дня рождения или как взятку сунуть. Коробка гаванских сигар — то же самое, в качестве подарка хорошему или нужному человеку, кто знает толк в сигарах. Кофе… О-о-о, эти три банки в СССР на вес золота! Плюс 200-граммовый пакетик кофе в зёрнах. Эх, жаль, нет кофемолки, придётся в ступке толочь. Или купить по такому случаю аппарат? В Свердловске такие есть вообще в продаже? Я-то в общем больше чай предпочитаю, нежели суррогаты, которые в СССР выдаются за кофе. Но такой, натуральный, кубинский… Грех не отведать. А вообще, по словам жены, народ на Кубе живёт бедно, элементарного ширпотреба не хватает, всё американские санкции виноваты. Бедно, но весело, все улыбаются и готовы в любой момент пуститься в пляс. В ходу у них там румба, сальса, мамбо и прочие зажигательные танцы. Передвигались члены советской делегации по Гаване организованной группой, с редкими заходами в лавки и магазинчики, а в финале на местный базар. Все покупали в принципе одно и то же, оставляя белозубо улыбающимся продавцам, готовым торговаться хоть час без перерыва, свою немногочисленную валюту.

— Какая же здесь серость, — вздыхала Полина, пока мы ехали из аэропорта в город. — Там вечное лето, всё зелёное, море, все танцуют и улыбаются тебе… А тут грязный снег и дым из труб.

— Не патриотка ты, дорогая, — хмыкнул я. — Кстати, кубинца с «Голубого огонька» случайно там не встречала?

— А как же, ещё как встречала! Он сопровождал нашу делегацию, с первого дня за мной увивался, предлагал то в ресторан сходить, то ещё куда-нибудь. Но я только вместе со всеми. А то мало ли…

Она надула губки, словно обиженный подросток, и в этот момент я так её захотел… Вот прямо сейчас овладел бы. А что, и овладею! Вот только до дома доберёмся, не в машине же это делать, тем более в тесном «Москвиче».

— А вон там меня чуть не убили, — показал я на поворот к садоводческому товариществу.

— Как это? — естественным образом удивилась жена.

Так что считай весь остаток пути до дома мне пришлось описывать события того самого дня, когда я проводил её на самолёт до Москвы. Полина в ужасе расширяла глаза и то и дело охала.

— А я-то думаю, что за тонкие розоватые полоски на твоём лице, может, побрился не очень удачно…

— Побрился я вчера, кстати, первый раз с тех пор, как мне морду расцарапали, и то осторожно, до этого ходил как геолог, с двухнедельной щетиной… Мне, между прочим, на прошлой неделе прямо в институте грамоту вручили, из милиции целый подполковник приходил. За задержание особо опасных преступников, дома лежит, покажу. Ну и особо ценный подарок.

— Ух ты, здорово! А какой подарок?

Вот ведь женщины, хмыкнул я про себя, во все времена одинаковы.

— Часы «Ракета» с календарём. Я их бате подарил, когда домой ездил в эти выходные…

Слушай, может, в булочную заедем? Сейчас как раз после обеда должны свежий хлеб завезти, а у нас дома ни крошки. И твоих любимых заварных возьмём, отметим твоё возвращение.

Пока Полина тусила на Кубе, я успел отправить письмо по известному адресу. До 24 февраля времени оставалось не так уж и много, но хватит на принятие спасительного решения. В этот день на первом советском подводном ракетоносце «К-19», прозванным на флоте за аварийность «Хиросимой» (до этого на нём случались инциденты в 1961, связанные с выходом из строя реактора, и в 1969-м, когда подлодка столкнулась с американской субмариной), во время боевого дежурства субмарины в Атлантике на глубине свыше ста метров вспыхнет пожар, который унесёт жизни тридцати подводников. Пожар начнётся в 9 отсеке, однако вахтенный матрос, вместо того, чтобы немедленно объявить тревогу, начал будить ответственного за загоревшийся прибор, предназначенный для дожига угарного газа. А за несколько дней до этого лопнул трубопровод системы рулевого управления, масло из гидравлики просочилось на нижний уровень и воспламенилось как раз от этого раскаленного электроприбора. Этот факт особенно сильно врезался в память, когда я читал о трагедии на каком-то интернет-портале. Может, авторы статьи где-то и ошиблись, но в том, что катастрофа случилась именно 24 февраля и причиной её стал пожар — подтверждали и другие источники, включая Википедию. Почему я должен игнорировать возможность спасения людей? Надеюсь, те, кому предназначалось письмо, сделают правильные выводы и оперативно среагируют.

А вскоре Мешавкин пригласил меня к себе. В честь выхода первого номера журнала прямо в редакции решили устроить междусобойчик между причастных, включая членов редколлегии, в том числе тех, чьи произведения вошли в этот номер. Я приехал с сумкой, в которой лежала закуска в виде каталки финского сервелата, баночки красной икры и полкило сыра «Пошехонский». А ещё внутри позвякивали три бутылки «Столичной» и бутылка рома. Пригодилась, я посчитал этот повод достойным для того, чтобы пустить кубинский алкоголь в дело.

Пистолет, кстати, с собой сегодня не брал, ещё не хватало по пьяни его где-нибудь посеять. Спрятал в погребе, куда Полина без надобности лишний раз не полезет, вообще предпочитала меня туда отправлять, если что-то понадобится. И не просто в погреб, а под досочку, там я давно сделал себе что-то вроде тайника, о котором не знал никто, кроме меня. Там и мои папки с «хрониками» хранились.

Посиделки затянулись дотемна. Я покинул кабинет главреда около 11 часов вечера, похвалив себя за предусмотрительность, что не приехал на «Москвиче». Потому что в таком состоянии, в каком я находился, распрощавшись с продолжавшими праздновать соратниками, да ещё зимой, за руль лучше не садиться. Нет, я уверенно держался на ногах, но реакция всё равно не та, а случись что на дороге — прав лишат как пить дать. Хорошо ещё, если не собью никого, а то ведь какой-нибудь идиот сам под машину бросится, а я в любом случае останусь виноват.

Полина ещё не спала, встретила меня на пороге, окинула критическим взглядом, хмыкнула:

— Я думала, будет хуже.

— Могло быть, — покладисто согласился я, целуя жену и стягивая с себя пальто. — Это я ещё рано ушёл, там такие зубры… Они до утра, чувствую, отмечать первый номер альманаха собираются.

— Есть-то будешь?

— Ты что, в меня больше не влезет. Форму надо блюсти.

— Зачем? У тебя чемпионат в июне, кажется…

— Ты хочешь, чтобы я раскормился до центнера, а потом долго и мучительно возвращался в прежний вес? Ну уж нет! У меня есть шанс поехать на Олимпийские Игры, и я его должен использовать на все сто. При всей моей любви к твоим пирожкам, — добавил я, снова чмокая её в щёку. — А теперь в душ — и спать… Или?

Я вопросительно уставился на Полину. Та хмыкнула:

— Ладно, так уж и быть, ненасытный. Только французское бельё надевать не буду, так обойдёшься.

— Без белья ты мне ещё больше нравишься, — сострил я, и тут же получил шлепок пониже спины.

Когда альманах появился в розничной продаже, я, конечно же, конкретно закупился. И для себя, и для родни, и для знакомых. Хомякову, например, вручил, Ельцину опять же, подкараулил его на выходе из здания Обкома КПСС… Обещал прочитать и с домашними поделиться, особенно дочки у него читать любят.

Выпросил у Мешавкина авторские экземпляры Стругацких, заверив, что вручу им лично. А заодно попрошу расписаться на моём. Вот тогда-то, с автографом мэтров, мой экземпляр будет представлять настоящую библиографическую редкость. Причём я договорился с Аркадием Натановичем, что подъеду, когда в Москве окажется и его брат. То есть в первой декаде февраля, аккурат через 10 дней после начала розничной продажи альманаха. Местом встречи снова должен был стать ресторан Центрального дома литераторов. Надеюсь, в этот раз мы не пересечёмся с Тарковским и Кончаловским. Особенно с первым, мне пришлого раза хватило за глаза. Хотя, конечно, я сам перед собой немного лукавлю. Душу всё-таки грело воспоминание, что я вот так, запросто, пил водку с великими режиссёрами. Уж Тарковского и сейчас можно таковым назвать, хоть я к его творчеству отношусь довольно критически.

На этот раз Стругацкие заранее забронировали столик в «Дубовом зале», и не на шесть, а на семь вечера. Я заявился с портфелем, в котором лежали 10 авторских экземпляров альманаха для братьев и один мой. Так-то авторских по 5 экземпляров дают, но тут братьев двое, да еще живут в разных городах, вот я с оказией и привёз. Но доставать не спешил, только когда сели за стол, с торжественным видом извлёк из портфеля стопку пахнувших типографской краской журналов. По ходу дела зацепил пальцами рукоятку лежавшего на дне портфеля ПМ, там же покоилось аккуратно свёрнутое разрешение на его ношение. Если бы в это время на внутренних авиарейсах проводился доскональный досмотр багажа, то это разрешение как раз бы и пригодилось.

— А ничего так, нарядно, — прокомментировал Аркадий Натанович, медленно перелистывая страницы. — Правильно, что вас во вступлении упомянули, молодец главред. И по тексту, надеюсь, ничего не поменяли и не вырезали в последний момент. Это я уже дома более детально просмотрю.

— Всё, как в последней вашей вычитке, — заявил я.

— Верю на слово… Как тебе, Боря?

— Мне нравится, — кивнут тот, не отрывая взгляда от содержимого журнала. — Кстати, это дело можно и отметить.

— Собственно, ради этого тут и сидим, — хмыкнул Аркадий Натанович, и повернулся ко мне. — Гонорар мы вчера переводом получили, оба в один день, так что гуляем с него, сегодня мы с Борисом угощаем. Это я на всякий случай предупреждаю, чтобы вы, Женя, не смотрели на цены.

— Аркадий Натанович, неужто вы думали, что автор звучащих по всей стране песен испугается ресторанных цен? — не без доли пафоса заявил я. — Могу позволить себе и за вас заплатить. Но если уж…

— Вот именно, если уж. Сегодня повод угостить человека, который всё это, — Стругацкий-старший шлёпнул альманах на стол, — и затеял. Единственное, опасаюсь, как бы в следующих номерах продолжение повести не кастрировали.

— Вот за это и будет первый тост, — подал голос Борис Натанович.

То, что за первую часть повести гонорар они должны были получить, я знал ещё перед вылетом из Свердловска. И даже примерную сумму — порядка пятисот рублей на двоих, исходя из объёма опубликованного куска. По итогу выйдет около полутора тысяч, причём чистыми. По нынешним временам неплохие деньги. А если ещё и книгой повесть выйдет, то там, глядишь, расценки будут ещё выше. Но это на уровне моих предположений, и вообще не фиг в чужой карман заглядывать, в своём тоже кое-что водится.

Между тем нарисовался предупредительный официант. На этот раз не тот, что обслуживал нас в прошлый визит, ну так он тут, думаю, и не один. Да ещё и зал другой, может, у них в каждом зале по своему официанту. Или по два. Точно, минимум два, вон и второй к другому столику подошёл. Но что интересно, официанток я пока не замечал, видимо, обслуживать писателей женщинам по какой-то причине не доверяют.

В этот раз стол был более презентабельным, хотя и «простых» блюд типа картошки с селёдкой тоже хватало. М-да, как это всё троим съесть и выпить?

— Товарищи Стругацкие, — попросил я после второй рюмки, — пока все в ясном уме, распишитесь на моём экземпляре.

— Да не вопрос! — развёл руки в стороны Аркадий Натанович. — Ручка у меня с собой есть, давай свой журнал.

Через минуту на фронтисписе перед вступительным словом главного красовалось пожелание: «Нашему доброму другу и талантливому человеку Евгению Покровскому от братьев Стругацких!». А чуть ниже два росчерка, один принадлежал Аркадию, а второй Борису. Ну вот, теперь в моей домашней библиотеке появился самый ценный экземпляр. Не помять бы…

В этот момент краем глаза заметил, как входная дверь открылась, впуская компанию из четверых человек. Опаньки, а лица-то знакомые. Прежде всего я опознал Евтушенко и шедших чуть позади Высоцкого и Марину Влади — урождённую Екатерину Марину Полякову-Байдарову. А ещё один, суровый мужик возрастом лет под пятьдесят, невысокий, но с квадратными плечами, был мне незнаком.

Первым моим порывом было вскочить и кинуться к вошедшим. Евтушенко ладно, мы уже с ним давно, можно сказать, скорешились. Ну как давно — прошлым летом. А вот Высоцкий… Даже не будучи фанатом его творчества, что удивляло многих моих современников, я отдавал должное гениальности Высоцкого. Я воспринимал его прежде всего как актёра. В этом плане он уже себя проявил в фильмах «Я родом из детства», «Служили два товарища», «Хозяин тайги» и, конечно, в ставшем культовым фильме «Вертикаль», песни Высоцкого из которого по сути стали альпинистским фольклором. И дай бог, будет «Место встречи изменить нельзя».

Но я всё же сдержался. Ну удостоюсь я рукопожатия, и что дальше? Месяц руку не мыть? Смешно… Лучше вообще сделать вид, что меня здесь нет, тем более я сижу к ним спиной. Но где там! Оказалось, что Высоцкий знаком со Стругацкими, и вскоре, оставив Марину ждать его за столиком, уже стоял возле нашего, пожимая писателям руки. Ну и мне заодно, благо что братья не преминули меня представить, правда, почему-то коллегой.

— Жень, ты чего это, тоже в писатели решил переквалифицироваться? — спросил подошедший с Высоцким Евтушенко.

— Да нет, составлять конкуренцию мэтрам пока не планирую, — усмехнулся я. — Привёз авторские экземпляры нашего уральского альманаха, где в первом номере опубликованы первые главы новой повести этого замечательного тандема.

— В журнале, что ли, пристроился?

— Можно сказать, и так, только на общественных началах. В редколлегии не состою, но в сборе материала принимал непосредственное участие.

— Женя принижает свои достижения, — вклинился в диалог Аркадий Натанович. — Начнём с того, что идея журнала была его, да и нас с Борисом он смог убедить опубликовать в новом, никому не известном альманахе свою новую повесть. Его главный редактор упоминает тут во вступительном слове.

Стругацкий постучал согнутым указательным пальцем по обложке.

— А глянуть-то можно на этот альманах?

— Да бога ради…

Евтушенко, усевшись на свободное стул-кресло, принялся с интересом его листать.

— А мне дадите глянуть? — спросил Высоцкий.

Теперь они вдвоём синхронно листали альманах, один сидя, второй продолжая стоять, так как свободного пятого стула поблизости не наблюдалось. У меня даже возникло желание уступить Высоцкому место, но он ненамного меня старше, откажется, а то и обидится, а я буду выглядеть глупо.

Прошло минут пять. Первым со вздохом положил издание на стол Евтушенко, за ним, сообразив, что пора бы и честь знать, Высоцкий.

— А ничего так, симпатично, — прокомментировал он.

— М-да, соглашусь. — кивнул Евтушенко.

— Презентуем вам от щедрот наших, — хмыкнул Аркадий Натанович и вручил им по экземпляру.

— Ну спасибо, почитаю на досуге, — удовлетворённо кивнул тёзка. — Жень, а поэтов почему не печатаете?

Я пожал плечами:

— Да у нас вроде прозаический журнал, причём определённой направленности.

— Ну и что? Вон у Роберта немало стихов о покорении космоса, тоже своего рода фантастика.

— Не совсем то, — поморщился я. — Это, если можно так сказать, сборник фантастической и приключенческой литературы, не подразумевающий поэзии ни в каком виде. Разве что в тексте какой-нибудь герой продекламирует свои или чьи-то стихи. Ну или четверостишие, к примеру, может быть в виде эпиграфа.

— Ну, дело хозяйское, — вздохнул поэт. — Со своим уставом, как говорится…

В этот момент меня озарила идея.

— Жень, у нас в Свердловске начала работу студия, созданная по типу студии грамзаписи фирмы «Мелодия». Оборудование современное, импортное. Наши, уральские музыканты уже записываются, да и я сам на пробу кое-что записал из собственного песенного творчества, но не для широкой, скажем так, публики, — не удержался я от небольшой саморекламы, да ещё в присутствии Высоцкого.

— Предлагаешь нам песни записать на вашей студии? — не без иронии в голосе спросил Евтушенко.

— Не песни, а стихи. И не только тебе. Было бы здорово, если бы в Свердловске высадился этакий культурный десант: ты, Вознесенский, Рождественский, Ахмадуллина… Да и Владимир Семёнович был бы кстати, — покосился я на Высоцкого.

— Можно просто Володя, не такой уж я и старый, — хмыкнул тот.

— Договорились, — улыбнулся я. — Можно вообще устроить поэтический вечер для горожан, а потом съездить на студию. Или перед выступлением, как удобнее вам самим будет, со студией как-нибудь договоримся. А в перспективе такую запись можно было бы выпустить и на виниле.

— А что, идея-то неплохая, — оживился Евтушенко, и в его глазах вспыхнули искорки заинтересованности. — На пластинках меня ещё не было. Думаю, многие согласятся, тем более Свердловск — не последний город страны, не глухая провинция. У вас же население почти миллион?

— В 67-м стали миллионерами.

— Вот-вот. Володь, поедем? Давай, отдохнёшь от Москвы. У тебя немало хороших стихов, на творческом вечере вместе с нами продекламируешь, и заодно ещё под гитару что-нибудь исполнишь. Бывал когда-нибудь в Свердловске?

— Да приходилось как-то, — поморщился тот, словно вспомнив о чём-то не очень приятном.

— И как?

— Да так, — уклончиво мотнул головой Высоцкий.

В той моей жизни я помнил, что Владимир Семёнович был в нашем городе дважды, но оба раза в 1962 году, когда его толком ещё никто и не знал. И впечатления о Свердловске у него остались не самые радужные, считал, что вокруг радиация и люди мрут, как мухи[2]. Понятно, что и в этой реальности он бывал в столице Урала, с теми же впечатлениями, и не факт, что горит желанием побывать в Свердловске снова.

— Ясно, — кивнул Евтушенко. — Ну может в этот раз понравится больше. Едешь?

— В принципе не против, — пожал тот плечами. — Только надо время согласовать, сам знаешь, у меня то съёмки, то спектакль, то репетиции… А наш Атаман не любит, когда актёры пропускают репетиции.

— А что за Атаман? Любимов, что ли?

— Ага, он когда-то исполнил роль Олега Кошевого в «Молодой гвардии», а куренные и кошевые атаманы были в войсках запорожских казаков. Вот я как бы и обыгрываю этот факт.

— Вон оно что… Ладно, бог с ним, с Атаманом-Любимовым, скажешь, когда у тебя окно появится. А я своих поэтов соберу… Слушай, Жень, пойдём я тебя с нашими познакомлю. А то они вон смотрят на нас, гадают, что это за парень со Стругацкими сидит, и с которым сам Евтушенко общается, как со старым товарищем.

Он рассмеялся собственной шутке и, подхватив меня под локоть, потащил к своему столику. Я не особо и упирался, успел только оглянуться через плечо, скорчив виноватую мину. Аркадий Натанович понятливо улыбнулся. Высоцкий шёл следом.

— Знакомьтесь! Мой тёзка Евгений Покровский, — представил меня Влади и незнакомому мужику Евтушенко. — Известный поэт, композитор, ещё и боксом занимается. Даже на международном уровне что-то выиграл.

— Очень приятно, — кивнула мне Влади.

— Вадим. Вадим Туманов, — представился суровый мужик, крепко стиснув мою ладонь.

Опаньки, неужто тот самый Туманов, знаменитый золотодобытчик? Мою догадку секунду спустя подтвердил и Евтушенко.

— Вадим у нас человек во всех смыслах золотой. У него несколько старательских артелей золото моют по всей Сибири.

— Жень, да хватит…

— Ну а что, Вадим, пусть люди знают, кто у нас главный золотодобытчик в стране. Этим можно и нужно гордиться. Погоди, я ещё про тебя поэму сочиню.

— Не надо! — Туманов выставил перед собой ладони. — Вот этого не надо, и так некоторые следят за каждым моим шагом, чуть оступлюсь — и на меня таких собак понавешают…

Он не стал уточнять, кто эти «некоторые» и каких таких «собак», и так всё было понятно. Я же не удержался от небольшой подначки:

— Жень, а ты напросись как-нибудь в сезон на прииски, помоешь золото пару месяцев, а потом поэму напишешь. Да и сам заработаешь… На мотоцикл.

— У нас за сезон некоторые на машину зарабатывают, — усмехнулся Туманов.

Евтушенко, однако, воспринял эту идею серьёзно.

— А что, может, так и сделаю. Вадим, примешь в золотоискатели на это лето?

— Скорее уж в старатели, — улыбнулся он уголком губ. — Золотоискатели — эти на Аляске были в прошлом веке. А ты сдюжишь?

— Ты не смотри, что с виду я глиста, во мне сила знаешь какая?! Хочешь, на руках поборемся?

— Женя, угомонись, — на чистом русском, без малейшего акцента попросила его Влади. — Люди же кругом.

— Да пусть смотрят, — беззаботно махнул рукой Евтушенко. — Мы же не чем-то аморальным занимаемся… Что, Вадим, не хочешь бороться? Ну и ладно. Но летом я приезжаю к тебе в Сибирь или куда там… Договоримся.

— Ладно, решим, — хмыкнул Туманов.

— Марин, ты Володьку отпустишь в Свердловск? — сменил уже тему Евтушенко. — На пару деньков. Нас приглашают выступить на творческом вечере, а заодно ещё плёнку в студии записать.

— Это ему решать, — покосилась она на Высоцкого. — Он человек хоть и женатый, но птицу в клетке не удержишь. Да, Володь?

И легонько потрепала его, как мальчишку, по голове, а тот в ответ, улыбнувшись, чмокнул Влади в щёку. Этой идиллии существовать ещё 8 лет, а потом наступит 25 июля 1980 года. Возможно ли как-то предотвратить ранний уход? Не знаю. Попытаться что-то сделать можно, но мне кажется, Высоцкий сам себя запрограммировал на саморазрушение, и этот процесс никому остановить не под силу. Хорошо, если я ошибаюсь.

— Жень, давай-ка телефонами обменяемся, — вернул меня в реальность тёзка.

На этот раз мой телефон был записан в блокнот, впрочем, как и в мой был записан номер Евтушенко.

— А насчёт аудитории не думал? — спросил он у меня. — Какой зал сможет нас к себе пустить? На драмтеатр не претендуем, нам и какой-нибудь ДК сойдёт, но желательно не меньше чем на 500 мест. Попробуешь закинуть удочку?

— Попробую, но гарантировать ничего не могу. У нас же эта идея с выступлением и записью спонтанно родилась. Вдруг ничего не получится…

— Я в тебя верю! И как что-то наклюнется — сразу звони мне. Главное — получить принципиальнее согласие от местного культурного начальства и администрации заведения. Ну и опять же, они поимеют свою долю от продажи билетов, да и нам, пиитам бродячим, что-нибудь перепадёт.

— Тоже верно, — согласился я и добавил, понизив голос. — Только у меня к тебе, Женя, будет одна просьба… Не хотелось бы, чтобы в составе вашей делегации оказались, скажем так, не совсем благонадёжные люди. Ну ты меня понимаешь…

— Понимаю, что ж не понять, — с тяжёлым вздохом кивнул Евтушенко. — И тебя подставим, да и сами не в лучшей ситуации окажемся. Обещаю, Бродского с собой не возьмём.

Ещё бы, я знал, что Бродский недолюбливал Евтушенко. Ему даже приписывают фразу: «Если Евтушенко против колхозов, то я — за». Вероятно, в ответ Евгений Александрович тоже не питал нежных чувств к диссиденту, хотя и публично выступал в его защиту. А ещё в защиту Солженицына и Даниэля. Поговаривали, что поэт постукивал куда надо, и потому имел чекистскую крышу. Не знаю… Одних защищать, а на других стучать? Как-то всё слишком сложно.

Я вернулся к Стругацким, и мы продолжили наши посиделки. Честно говоря, я как-то не очень был уверен в том, что поэты, а тем более вечно занятый Высоцкий соберутся и всё-таки приедут в Свердловск. Ну да может Евтушенко его уломает. У него язык хорошо подвешен, он вообще мужик напористый.

А я по возвращении первым делом встретился с Хомяковым, посвятил его в свои планы, подстраховался, так сказать.

— А что, лично мы с женой с удовольствием сходили бы на такой концерт. Или как его назвать, поэтический вечер? Ну не суть важно, главное, чтобы какие-нибудь диссиденты не приехали. Тогда просто мероприятие отменят, и ты заодно попадёшь в какой-нибудь «чёрный список». Да и я, если за тебя впрягусь, получу по шапке. Ты хорошо подумал?

— Евтушенко обещал, что приедут сплошь благонадёжные.

— И всё равно, пусть сначала список сообщит, кто именно едет. А завтра утром я сделаю звонок начальнику областного Управления культуры. Мы с ним более-менее знакомы, он в курсе, что я культуру также курирую.

— Да? А я и не знал, что курируете.

— Ну вот теперь будешь знать, — усмехнулся Хомяков. — В общем, придётся заручиться и его принципиальным согласием. Я договорюсь о встрече, и вместе сходим. Насчёт студии… Поговорю с Уткиным, надеюсь, тот не станет протестовать. Но ты к нему на всякий случай зайди, уточни все детали.

В Управление культуры мы сходили на следующий день, во второй половине дня, когда я освободился с последней пары. Ведомством в эти годы руководил некто Аркадий Валентович Зимин, человек с интересным отчеством. Валент — надо же, как его батю нарекли. Не иначе родители химией увлекались, всякой валентностью. Тот меня выслушал, покивал, что-то пометил карандашиком в общей тетрадке.

— Ну а почему бы и нет? — наконец сказал Зимин, глядя на меня сквозь стёкла очков. — Такие личности, как тот же Евтушенко, не так часто наш город посещают, думаю, народ пойдёт. Театр драмы я на такое дело, уж извините, не дам, там худрук такой, что обком партии жалобами засыплет, я его знаю. Цирк… Сейчас сезон, по пятницам, субботам и воскресеньям представления. Если только в такие дни, в будни…

— А филармония? — предложил я. — Там концертный зал на 700 мест.

— Хм, в принципе, можно попробовать договориться. У них директор — товарищ адекватный.

В филармонию, общаться с директором Львом Борисовичем Коганом, мы поехали вместе с Зиминым. Лев Борисович поначалу особого энтузиазма не проявил, но, когда я, вмешавшись в разговор, намекнул, что куратор из УКГБ не против организации данного мероприятия, собеседник моментально оказался настроен более чем позитивно.

Упомянув фамилию Хомякова, которого, как оказалось, Коган знал, я едва не добавил: «Мы с Виктором Степановичем на короткой ноге», но решил этот факт всё же не афишировать. Тем более не на такой уж и короткой. Подозреваю, что, если понадобится, этот Виктор Степанович без капли сомнения пустит мне пулю в лоб. Впрочем, надеюсь, до этого всё же не дойдёт.

— Тем более, — веско добавил я. — среди тех, кто планирует подъехать, неблагонадёжных типа Бродского не ожидается. Это мне Евтушенко лично обещал.

Я хотел договориться на выходные, чтобы за день можно было провести сразу два концерта — мы так договорились называть эти поэтические вечера. Выяснилось, что в филармонии ближайшее окно на выходные было 19 февраля, в субботу, то есть через неделю с небольшим. В этот день практически все филармонические коллективы будут на гастролях в Нижнем Тагиле, этакий культурный десант.

— Включая «Свердловчанку» вместе с вашей супругой, — уточнил словно бы извиняющимся тоном Коган.

Короче говоря, выходило, что занят будет только Малый зал. Но нам нужен Большой, он же Концертный. Который на 700 зрителей.

Либо в будни, сказал Лев Борисович, по его словам, тут выбор был побогаче. Но тогда дело может ограничиться лишь одним, вечерним выступлением, днём-то люди работают, а это, естественно, вполовину меньшие сборы. Ладно, решили, что что-нибудь да придумаем, в любом случае не оставим свердловчан без Евтушенко сотоварищи. Таким образом, от филармонии принципиальное согласие было получено, они взялись в том числе обеспечить печать билетов и афиш. А Зимин, проявив инициативу, обещал решить вопрос с билетами на самолёт и гостиничными номерами, благо что был близко знаком с директором «Большого Урала» — самое престижной гостиницы Свердловска, если не всего Урала. Расходы будут задним числом компенсированы с части вырученных за продажу билетов денег. Я так навскидку прикинул, даже с одного выступления и филармония, и Управление культуры окажутся в плюсе. Билеты ведь запланировали продавать по три рубля. Круто, но… Тут уж не мне решать. То есть с одного концерта при полной заполняемости выручка составит больше 2 тысяч. В том, что на каждом выступлении будут аншлаги, я ни капли не сомневался. Гонорарами как принимающая сторона занимался Коган. Но в беседе сумма не прозвучала. Когда он нас провожал, я чуть притормозил и уточнил, какие всё-таки гонорары будут у приезжих артистов? Тот шепнул, что по утверждённой ставке они должны получить копейки, но он постарается сделать так, чтобы люди уехали домой довольными. Хм, думаю, и себя он не обидит.

Теперь оставалось самое главное — договориться с командой поэтов. Тем же вечером я набрал Евтушенко, но дозвониться удалось только ближе к полуночи с пятой попытки — видно, снова с кем-то где-то гулял. А может, и выступал, после чего поехал гулять. Это ж такая публика, им вечер у телевизора в кругу семьи — что кость в горле. Всё дай покуролесить, пока возраст позволяет. А этим шестидесятникам годы ещё позволяли отрываться по полной.

— Ай молодец! — похвалил меня Евтушенко после того, как я вывалил на него всю имевшуюся информацию. — Я не сомневался, что ты своего добьёшься. Даже не спрашиваю, какой гонорар, это дело десятое. Завтра же начну обзванивать ребят.

— Только желательно чтобы вас приехало не меньше трёх и не больше пяти, — уточнил я. — Мне это кажется оптимальным числом.

— Поддерживаю, — покладисто согласился Евтушенко.

Три дня спустя уже поэт мне перезвонил:

— Вылетаем к вам в пятницу, 17 февраля, вечером того же дня будем в Свердловске. Летят твой покорный слуга, то есть Евгений Евтушенко, дальше — Роберт Рождественский, Андрей Вознесенский и Владимир Высоцкий. В общем, решили баб не брать, лететь чисто мужской компанией. Устраивают тебя эти кандидатуры?

— О таких кандидатурах любой город Советского Союза может только мечтать, — совершенно искренне сказал я.

— Согласен, — самодовольно хмыкнул собеседник. — А что там баня? Настоящая, деревенская, можно даже по-чёрному, как в моём детстве…

— Хм, насчёт по-чёрному не знаю, а вот относительно обычной могу разузнать.

— Сделай милость, тёзка, разузнай. Сто лет в нормальной бане не парился. И мужики тоже не против. В смысле Володька Высоцкий прежде всего. Роберт с Андреем больше ванную предпочитают, в Сандунах, правда, составляют иногда компанию, но там всё как-то не то, нет ощущения, что окунулся в детство.

Вот ведь, озадачил… Но ничего, проблема, как мне кажется, решаема. Даже не буду Васина озадачивать, сам попробую найти и договориться. Но пока нужно порешать со студией. Пришлось направлять свои стопы к Василию Филипповичу, который, по словам уже отзвонившегося ему Хомякова, ничего против поэтического аудиоальбома не имел. Но при личном моём визите к нему в кабинет от бутылки коньяка не отказался, после чего поинтересовался, кто будет оплачивать студию?

— Да ради такого случая и я мог бы оплатить.

— Да? — искренне удивился Уткин. — И не жалко?

— Искусство требует жертв, — со вздохом парировал я.

— Что ж, дело хозяйское, но список стихотворений для альбома хотелось бы перед записью в студии посмотреть.

— Не вопрос.

— С Бобарыко сам договоришься? Он же не обязан в воскресенье работать.

— С Петровичем? Думаю, договоримся.

Договорился. За пять бутылок его любимой «Столичной». Да он, мне кажется, и сам был рад свалить в воскресенье от своей сварливой жены. Во всяком случае, таковой она, с его слов, являлась, хотя Петрович вполне мог и преувеличить — водилась за ним эта особенность.

Насчёт бани вопрос решился неожиданно просто. Поделился дома проблемой с Полиной, та всплеснула руками:

— Так ведь у нашего бас-гитариста дом за городом, он там с родителями живёт, то и дело баней хвалится, зовёт попариться. Ребята ездили к нему, уже не раз. Мне-то, понятно, в их мужской компании делать нечего, а ребята очень довольные после такой на следующий день. Они ж там ещё и пиво берут с завода, парочку трёхлитровых банок.

Исетский пивзавод выпускал несколько сортов пива, и его можно было купить в специальном ларьке при заводе в розлив. К этому ларьку даже зимой стояли очереди с бидонами и банками, а летом рядом ставились столики прямо под открытыми небом, за ними стоя можно было неторопясь насладиться пивом под сушёную воблу, которую обычно бабушки продавали в двух шагах от ларька.

— Он же с вами в Нижний Тагил на гастроли уедет, ваш басист. Кто баню организует?

— Так мы же на один день едем в этот Тагил. В субботу утром выезжаем, даём два концерта, и вечером опять в Свердловске. Вернёмся, думаю, часикам к 9 максимум, учитывая, что последний концерт закончится около шести вечера. Так что, если даже твои поэты после своего второго выступления захотят попариться в субботу — думаю, можно будет попросить Лёшу организовать. Ну или в воскресенье. Они же после вашей студии не улетят в Москву?

— Вряд ли, вечерних рейсов из «Кольцово» в Москву нет.

— Тогда я договариваюсь с Лёшей?

— Договаривайся, — кивнул я. — Но только я лучше сначала сам съезжу, посмотрю эту баню.

Я не большой специалист в банном деле, но баню в общем-то люблю, иногда в охотку можно попариться. И эта баня-сруб мне понравилась. Лёху я уже знал, он меня тоже и, показывая баню, даже затопил её, после чего мы неплохо так попарились, охаживая друг друга дубовыми вениками. Были у него и берёзовые, но Лёха заявил, что дубовый веник считается мужским, самым прочным, за счет большей площади листа хорошо «разгоняет» жар. А собрать его в нашей климатической зоне куда труднее, чем берёзовый, так что ценится больше. Хотя, возможно, кто-то из гостей предпочитает веники из берёзы — таковой будет предоставлен без проблем.

В общем, покинув баню, я почувствовал себя словно заново родившимся. Надеюсь, Евтушенко и его товарищам она тоже понравится. Если они действительно доберутся до неё. А то вон Лёха в таком предвкушении… Он лично собрался парить знаменитых гостей.

Между тем у нас с «радиотехниками» активно шла подготовка к концерту, который должен состояться 23 февраля в драматическом театре. Наш политехнический ВИА удостоился чести на нём выступить с песнями «Комбат» и «Там, за туманами». Сделаем, так сказать, приятное и армии, и флоту. Впрочем, композиции для концерта отбирал худсовет, как и песни других исполнителей на этом вечере перед первыми лицами города и области. Настраивал ребят серьёзно, даже попросил особо волосатых укоротить гривы, мол, если приспичит — потом заново отпустите. Укоротили, пусть и не так, как мне хотелось бы, но всё равно хотя бы на людей стали похожи.

В Свердловск поэты прилетели, как и обещали, ближе к вечеру 18 февраля. Помимо меня и Полины гостей встречали Зимин и Коган. Были ещё журналист и фотокорреспондент «Уральского рабочего», обещавшие особо не наглеть. Хомяков не приехал, и то верно, к чему ему светиться лишний раз? Кем бы он представился? Своим настоящим званием? Или рядовым сотрудником Управления культуры? Оно ему надо?

Было морозно, погода лётная, и мы, стоя за ограждением ВВП, прищурившись, вглядывались в яркое, лазурное небо. Вот наконец появилась точка, постепенно увеличивавшаяся в размерах, вскоре обретшая очертания крылатой машины. Кажется, «ИЛ-62». А ещё через двадцать минут с трапа дружной толпой спускались Евтушенко, Высоцкий, Рождественский и Вознесенский. Высоцкий в дублёнке и без шапки, с гитарой в жёстком чехле. Петь, что ли, в самом деле собрался? Ну а что, тоже вариант, для разнообразия сойдёт. Но опять же, надо будет тогда заблаговременно поинтересоваться репертуаром, чтобы тот же Зимин его утвердил.

Никаких автобусов, пешочком направились к выходу, минуя здание аэровокзала, благо что идти всего ничего. Одетый в какую-то рыжего цвета шубу, Евтушенко меня увидел издалека, возвышавшегося над остальными встречающими, сорвал с головы такую же мохнатую, рыжую шапку и замахал. Я замахал в ответ, правда, обойдясь без срывания шапок. Обычно я старался обходиться кепкой, но сегодня по случаю морозной погоды решил в комплект к пальто нацепить сверху пыжиковую шапку. А что, могу себе позволить! Хоть и жаль где-то в глубине души неизвестного оленёнка… Или нескольких оленят, не знаю, сколько их нужно убить ради одной шапки. Брал, правда, с рук, но новую, сказали, что с завода, и отдал 200 рублей при номинальной стоимости в 150 целковых. Зато я стал счастливым обладателем любимой шапки Леонида Ильича и Ильи Ковригина — героя фильма «Девчата», на чью шапку и затевался спор.

Под щелчки затвора фотокамеры улыбающийся Евтушенко обнял меня, хлопая по спине:

— Ну здорово, тёзка! Насчёт бани решил вопрос?

Вот! Кто о чём, а вшивый о бане… Я даже, кажется, покраснел от таких мыслей. Евтушенко — и вшивый.

— Будет баня, — наконец выдохнул я. — Тут в пригороде есть одна, лично смотрел. Хозяева с радостью примут или завтра после второго выступления, или в воскресенье, после студии. В понедельник утром у вас уже вылет в Москву.

— Здо́рово! Народ, слышали? Баня нас ждёт!.. А это, если не ошибаюсь, твоя девушка?

— Жена!

— Точно! В Юрмале в летней одежде вы выглядели слегка иначе, — расплылся он в улыбке. — Вас вроде бы Полина зовут?

Евтушенко галантно поцеловал ручку моей супруге, а затем наконец обратил внимание на остальных встречающих, которых мне пришлось представлять. Все наши старались сохранять солидный вид, хотя по глазам было заметно, что взволнованы. Оно и понятно, не каждый день такие звёзды на уральскую землю падают со своего небосвода. Я и то вон мандражирую, хотя это вполне объяснимо; сам затеял, и случись что не так — моя голова первой полетит с плеч.

Корреспондент успел спросить у Евтушенко, что он сегодня будет читать со сцены, на что тот ответил, мол, приходите, сами всё увидите и услышите. После чего гости проследовали к поджидавшему их красному микроавтобусу — эта был польский «Nysa-521», закреплённый вместе с водителем за поэтами на все два дня их пребывания в Свердловске. Я, кстати, заглядывал в салон — комфортно и печка хорошая. Мы же с Полиной приехали на своём «Москвиче», не желая проситься к кому-нибудь в попутчики.

— А что за баня? — спросил негромко меня Зимин, когда прилетевшие уселись в микроавтобус, но сам он присоединяться к ним пока не спешил. — Почему я не в курсе?

Пришлось вкратце объяснять. Начальник Управления культуры со вздохом покачал головой:

— Я надеюсь, ничего аморального в бане не планируется?

— Что вы, Аркадий Валентович! За моральный облик наших гостей отвечаю головой.

— Смотри!

Он погрозил мне затянутым в кожу перчатки пальцем, открыл дверь микроавтобуса и забрался в тёплый салон к оживлённо что-то обсуждавшим поэтам.

Зимин не подвёл, заселили знаменитостей в «Большой Урал». Билеты на «Творческий вечер московских поэтов» — как называлось мероприятие на афишах — разлетелись буквально за пару часов. Пронырливый Коган, как я понял, организовал продажу дополнительных билетов на пару сотен приставных стульев и чуть ли не стоячие места. Ну а что, имеет право. Жаль, Полины в Свердловске в этот день не будет, придётся на концерт одному идти. Не успеет она вернуться из Тагила. Но она в общем-то не такая уж фанатка Высоцкого, а с Евтушенко и Вознесенским уже и так знакома, ещё по Юрмале. Да и в аэропорту видела всю команду, так что так или иначе, а будет что вспомнить.

Когда постояльцы получили ключи от своих двухместных номеров (на одноместные люксы Зимин всё же не расщедрился), я протянул Евтушенко руку:

— Ну, до завтра?

— А вы что, с супругой компанию за ужином нам не составите?

Я покосился на Зимина, тот сам планировал составить компанию поэтам в ресторане «Большого Урала», о чём их, я так понял, известил по пути к гостинице. Зимин, в свою очередь, покосился на меня.

— Мы бы и с радостью, но Полине рано утром вставать, они с гастролями от филармонии на гастроли в Нижний Тагил уезжают. А я отвезу её на машине в филармонию, где у них сбор. И она у меня хорошо поёт, когда высыпается, — добавил я чистую правду.

— Жаль, — вздохнул Женя. — Так она, выходит, и на наш концерт завтра не попадёт?

— Выходит, так, — тоже вздохнул я, глянув на Полину. — Вернутся, говорит, часам к 9 вечера. Да, любимая?

Полина кивнула.

— Так что буду отдуваться за двоих, — закончил я свой короткий спич. — давайте заодно, кстати, уточним, в баню завтра вас везти или в воскресенье? Если в воскресенье — то сильно засиживаться не получится. У вас же в понедельник утром самолёт.

— Логично… Так, мужики, — повернулся Евтушенко к сотоварищам. — Баня на выбор завтра или в воскресенье. Завтра можно попариться допоздна, в воскресенье лимит — утром нам вылетать в столицу.

Короткое обсуждение — и было принято решение париться завтра вечером.

— Мой «Москвич» устроит в качестве транспортного средства от филармонии до бани? — сразу решил я расставить все точки над i. — Один может на переднее пассажирское сесть, трое сзади.

— Устроит, — услышал я хрипловатый голос Высоцкого. — Только чур я спереди. Привык за рулём ездить.

Возражающих не нашлось. Засим и распрощались.

Я заранее выбил три пригласительных на вечернее выступление: один на себя, и ещё для Вадима с Настей. Не мог же я кинуть своего лучшего друга и его девушку! Вадик был особенно рад приезду Высоцкого, это я ещё по прошлой жизни помнил, как он с первого курса на каждом углу твердил о гении Володи, как он его эдак по-свойски называл. Пообещал после концерта провести его с Настей за кулисы, познакомить с бардом лично.

Пришлось и про баню сказать, объяснив, что это достаточно интимное мероприятие не терпит посторонних, а я с гостями отправляюсь в первую очередь как водитель и организатор этой самой бани. Вадик понял.

А вообще он и Настя были мне весьма благодарны за халявные билеты на второй ряд. На первом, как выяснилось, будут сидеть первые лица города и области. Причём со своими вторыми половинками. Для них это возможность показать всем, что они вроде как разбираются в современной поэзии. Тем более приезжают не какие-нибудь диссиденты, а поэты, обласканные властью. Тот же Евтушенко продолжал оставаться в фаворе у власть предержащих и даже кататься за границу, несмотря на ставшее вызовом стихотворение «Танки едут по Праге», написанное через два дня после ввода советских войск в Чехословакию.

В общем, весь первый ряд заняли чиновники самых разных мастей, включая Ельцина с его Наиной Иосифовной. «Святые 90-е»… М-да, за одну эту фразу её можно было бы расстрелять, думал я, глядя на полупрофиль Ельциной со своего места. А сейчас она вполне ещё не старая женщина, правда, не красавица, черты лица грубоваты, но в то же время есть некая привлекательность… Ладно, бог ей судья. В этом слое реальности, глядишь, обойдётся и без «святых 90-х».

Слева от меня сидел Вадим, кусавший от предвкушения появления своих кумиров губы, ещё дальше рядом с ним — Настя. В лучшем своём, надо полагать, платье, даже в туфлях на невысоком каблучке, переобулась в гардеробе. Хомяков с супругой придут на вечернее выступление, но я и не горевал по этому поводу, всё-таки в присутствии сотрудника органов я каждый раз чувствовал себя немного скованно.

Увидел появившегося из бокового прохода Зимина. Тот за кулисами тусил с поэтами. Не знаю, о чём они там говорили, может, список стихов и песен утверждали, чтобы ничего крамольного… Я не ходил к ним, ещё успеем пообщаться. Да и не звали. Чего переться без приглашения? Только мешать настраиваться.

Между тем зал заполнился битком. Были и приставные стулья, с каждого конца ряда по стулу. То же самое будет и на вечернем представлении. Точнее, выступлении. На сцене столик и стул, вдруг кому-то из выступающих захочется присесть. На столике графин с водой, стакан. Это уже на случай, если у кого-то пересохнет в горле.

Я просмотрел на часы… 15.10. Задерживаются поэты. Не успел подумать, как из-за кулисы появился презентабельный мужчина в сером с отливом костюме и бабочкой на шее, в котором я узнал местного конферансье, а по совместительству чтеца-декламатора. А может и наоборот. Фамилия его была явно с чужого плеча, Мстиславский, на самом деле, небось, какой-нибудь Иванов или вообще Рябчиков.

— Дорогие друзья! — начал он хорошо поставленным баритоном. — Приятно видеть заполненный до отказа зал. Это значит, что творчество современных советских поэтов волнует ваши умы и сердца.

Раздались дружные аплодисменты. Но аплодировали недолго, так как улыбнувшийся Мстиславский продолжил:

— Сегодня перед вами выступят яркие представители современного поэтического течения. Вы знаете, кто это, их имена вы могли прочитать на афишах. И сейчас я приглашаю на сцену человека, перу которого принадлежит знаменитая фраза: «Поэт в России больше, чем поэт». Конечно же, вы знаете, из какого она произведения. Верно?

— Знаем! Из поэмы «Братская ГЭС»! — послышалось сразу несколько голосов.

— Прекрасно, друзья, прекрасно! Что ж, встречайте, Евгений Евтушенко!

И снова аплодисменты, под которые конферансье уступает сцену моему тёзке. Тот, опустив голову, размашисто проходит к микрофону, замирает и, не дождавшись окончания аплодисментов, начинает:

Смири гордыню — то есть гордым будь.

Штандарт — он и в чехле не полиняет.

Не плачься, что тебя не понимают, —

поймёт когда-нибудь хоть кто-нибудь…[3]

Не помню название стихотворения, в общем, про гордыню. Дочитав, Евтушенко неожиданно добродушно улыбнулся, обводя взглядом зрителей.

— Добрый вечер! Повторяя слова предыдущего оратора, приятно видеть заполненный до отказа зал, — пошутил он под смех публики. — И знаете что… Открою небольшой секрет. Этой нашей с вами встречи не было бы, если бы не один человек, который и заманил нас, можно сказать, в этот славный город Свердловск. Он ваш земляк, чемпион по боксу и автор песен, которые звучат на правительственных концертах и в «Голубых огоньках». А ещё стихи отличные сочиняет. Такая вот разносторонняя, многогранная личность. Знаете, кто это?

— Евгений Покровский! — крикнул кто-то с галёрки.

— Верно! И он находится в этом зале, — взгляд Евтушенко остановился на мне. — Женя, можешь встать, явить себя людям?

Блин, хоть бы предупредил… Под овации зала, красный как рак, я поднялся, повернулся назад и слегка поклонился, после чего снова сел, продолжая держать на лице глуповатую улыбку. Ну, тёзка, ну удружил! Вовек не забуду.

— А я продолжу, — снова переключил внимание на себя Евтушенко.

Стихи он читал ещё минут двадцать, в паузах общаясь с залом. Шоумен неплохой, отметил я про себя. Затем уступил сцену Рождественскому. К тому времени я уже успокоился, перестал рефлексировать по поводу устроенной Евтушенко подставы, и смог сфокусироваться на смысле летящих со сцены рифмованных строк.

Выступали сегодня поэты мощно. В прошлой жизни не довелось ни одного живьём увидеть или услышать, только по радио и телевизору, а тут я вообще оказался в роли главного организатора. От этого меня слегка распирало в части гордости за самого себя. Эх, жаль, Полины нет, какими бы она сейчас глазами на меня смотрела. Муж — настоящий герой!

Рождественский, «отстрелявшись», под аплодисменты ушёл за кулисы, вышел Вознесенский. В принципе, порядок выхода поэтов я знал заранее, Высоцкому предстояло закрывать концерт. И петь он тоже будет, это я выяснил у него самого ещё накануне во время заселения поэтической делегации в гостиницу.

А вот и он сам! В чёрных, расклешённых брюках, в черной водолазке под горло, опять же чёрные ботинки на платформе, что хоть немного прибавляет ему росту. В руке гитара, которую он прислоняет к стулу. Сидевший рядом Вадик вскочил и с криком: «Володя!» принялся бешено аплодировать. Однако его примеру никто больше не последовал. То есть аплодировали, но не вскакивали. На данный момент Высоцкий всё ещё в статусе восходящих звёзд, один из, так сказать. А вот звезда Евтушенко, Рождественского и Вознесенского уже взошла. Но даже им стоя никто не аплодировал, не принято почему-то.

Выглядевший каким-то расслабленным Высоцкий по примеру выступавших перед ним обошёлся без предисловий, сразу начав со стихов. Объявил:

— «Певец у микрофона».

Опустил на секунду голову, потом встряхнул её, откидывая волосы со лба, и это уже был совсем другой человек: сосредоточенный, глаза чуть прищурены, ноздри трепещут… Зал словно накрыло плеснувшей со сцены энергией, всё вокруг будто бы пронизало разряды электрического тока.

Я весь в свету, доступен всем глазам, —

Я приступил к привычной процедуре:

Я к микрофону встал как к образам…

Нет-нет, сегодня — точно к амбразуре.

И микрофону я не по нутру —

Да, голос мой любому опостылет, —

Уверен, если где-то я совру —

Он ложь мою безжалостно усилит.

Бьют лучи от рампы мне под ребра,

Светят фонари в лицо недобро,

И слепят с боков прожектора,

И — жара!.. Жара!.. Жара!..

Стихотворение закончилось, а в зале стояла звенящая тишина. Я только сейчас почувствовал, как во рту пересохло, тот графинчик со сцены как раз бы пригодился. М-да, эффект, однако.

— «Баллада о брошенном корабле», — объявил Высоцкий.

Капитана в тот день называли на ты,

Шкипер с юнгой сравнялись в талантах;

Распрямляя хребты и срывая бинты,

Бесновались матросы на вантах.

Двери наших мозгов

Посрывало с петель

В миражи берегов,

В покрывала земель…

Закончив, откинул со лба мокрую прядь волос, налил в стакан из графина, сделал глоток, поставил стакан с недопитой водой на место, вернулся к микрофону.

— На следующей неделе мы будем отмечать День Советской Армии и Военно-морского флота. Хотя в этом зале преобладают молодые лица, но я уверен, что здесь есть и те, кто прошёл через горнило Великой Отечественной. Война не обошла стороной ни одну семью. Сейчас я хочу прочитать своё новое стихотворение, посвящённое евпаторийскому десанту. Называется оно «Чёрные бушлаты».

За нашей спиною остались паденья, закаты,

Ну хоть бы ничтожный, ну хоть бы невидимый взлет!

Мне хочется верить, что черные наши бушлаты

Дадут мне возможность сегодня увидеть восход…

А потом он взял в руки свою знаменитую семиструнную гитару, купленную у вдовы Алексея Дикого в 1966 году — с этой гитарой в моей прошлой реальности он участвовал в известной фотосессии 1975 года вместе с Влади — и начал петь.

А у дельфинаВзрезано брюхо винтом! Выстрела в спинуНе ожидает никто. На батарееНету снарядов уже. Надо быстрееНа вираже!

Парус! Порвали, парус! Каюсь! Каюсь! Каюсь!..

Потом были «Бросьте скуку, как корку арбузную…», Романс «Было так — я любил и страдал…», шуточные «В созвездии Тау Кита» и «Утренняя гимнастика». А закончил он «Балладой о бане». В тему, учитывая, куда мы собирались после вечернего концерта.

А когда закончился этот, мы с Вадиком и Настей пошли за кулисы, где я представил своих друзей, сфотографировал их с гостями, и отдельно Вадима с Высоцким. Затем развёз друзей по домам на своём «Москвиче», а пару часов спустя снова потащился в филармонию. Концерт длился чуть больше, чем дневной. Тот шёл около полутора часов, а этот почти два. Высоцкий раздухарился, исполнил ещё парочку новых песен, и с залом общался более активно, вспомнив до кучи свой первый приезд в Свердловск и честно рассказав о не слишком приятных впечатлениях, Зато люди тут, по его словам, живут отличные. Ну, в общем-то, не поспоришь, главное, что зрителям понравилось, долго хлопали.

Когда всё закончилось, поэтическая делегация привела себя в порядок и направилась следом за мной через запасной выход к моему «Москвичу». Зимин на прощанье сделал страшное лицо, произнеся угрожающим шёпотом:

— Смотри, Покровский, если что…

— Не беспокойтесь, Аркадий Валентович, всё будет нормально. Им же завтра ещё писаться.

Поскольку времени заехать в ресторан не было — там бы мы просидели, наверное, до закрытия — с ужином обещал выручить басист Лёха. Я ему заранее, хоть он и отказывался, сунул полтинник, с просьбой прикупить что-нибудь на стол в баню. Там имелся небольшой, но уютный предбанник, в котором спокойно можно было разместиться на дубовой лавке за прямоугольным столом из такого же тёсаного дуба. Лёха сказал, что и своих припасов выставит, родители не против. И когда мы приехали, на столе в предбаннике уже стояли помимо прочих колбасно-сырных нарезок домашние заготовки: блюда с маринованными огурцами и помидорами, мочёные яблоки, солёные грибочки, тарелка с тонко нарезанными ломтиками сала, манящего своими розовыми прожилками… Из напитков 2-литровый кувшин домашнего кваса и бутылка вишнёвой наливки домашнего приготовления.

— Ух ты! — сглотнул слюну Евтушенко. — А может, сначала продегустируем?

— Да конечно, садитесь! — с готовностью засуетился Лёха, всё ещё, кажется, не до конца поверивший, что к нему пришли такие знаменитости.

— Успеешь, Женя, — охолонил его Вознесенский. — Сначала — баня! Хозяин, как там с паром?

— Всё готово, камни раскалённые, кадушка с водой на месте, только плескай успевай. Я с вами пойду, если вы не против, за банщика побуду сегодня.

Парная была не ахти каких размеров, но нас шестерых вместила. Двое улеглись на верхний полок, трое, включая меня, устроились на нижнем, а Лёха, плеснув воды на камни, вооружился вениками, и по-македонски, с двух рук, начал охаживать ими Евтушенко.

— А-а-а, хорошо! — кряхтел тот наверху, уткнувшись лицом в подложенные под голову руки. — Роберт, ты как? В Киргизии, небось, таких бань не было?

— Не было, — отозвался Рождественский. — Там вообще много чего не было[4].

— А меня кто обработает? — услышал я голос Высоцкого, тоже пристроившегося наверху.

Он был в войлочной шапочке, под которую убрал свои густые волосы. Выждав пару секунд и не услышав от кого-нибудь желания помахать вениками, я подал голос:

— Могу я.

— Давай.

С двух рук я не умел, а с одной ничё так, нормально получалось ещё по прошлой жизни. Так и вышло, что перед мной голышом лежал Высоцкий, а я обрабатывал его спину, захватывая и то, что находилось ниже спины.

При этом и сам взмок так, что с меня пот лился буквально градом. А потом мы поменялись местами, и уже Высоцкий охаживал меня так, что я то и дело шипел сквозь стиснутые зубы.

Когда все побывали под вениками, включая хозяина бани, я, Евтушенко, Высоцкий и Лёха рванули во двор, голышом нырять в чистый, нетронутый сугроб, выросший в палисаднике подл окнами дома. Рождественский и Вознесенский не рискнули к нам присоединиться. Это, конечно, было что-то, я даже в какой-то момент испугался, что у меня сердце остановится. Но обошлось. Как и у других участников этого немного безумного мероприятия.

Следом была вторая серия захода в парную, опять же без Рождественского с Вознесенским, посчитавшими свою норму выполненной и уже устроившимися за столом с напитками и закусками. Вскоре к ним присоединились и мы, замотанные в чистые простыни. Эти простыни я сам покупал, домыслив, что не голыми же нам сидеть за столом, а просить у хозяев… Наверняка у них столько новых простыней не окажется, да и не факт, что штопаных тоже. В общем, расселись за столом и пропустили по рюмашке наливки, которую все присутствующие дружно одобрили. Как и закусь.

Правда, Высоцкий сразу предупредил, что для него норма — одна рюмка. Он Марине обещал не пить. Никто особо возражать не стал, все, видимо, были в курсе, что Марина потом может такую настойчивость припомнить и как-нибудь отомстить, словом или делом. А может и впрямь переживали за здоровье товарища, потому и не настаивали.

Кстати, одной бутылки хватило на всех, по паре рюмашек опрокинули — и нормально. Никто не желал, похоже, напиваться в стельку, тем более держа в уме завтрашнюю запись на студии. Евтушенко вон так прямо и сказал, что у него с похмелья голос сиплый, то есть бухать он не собирается, хотя сидевший с нами Лёха и намекал, что в заначке у него дома есть не только вишнёвая наливка, но и другие напитки аналогичной крепости. В итоге на прощание вручил каждому по бутылке, чем весьма всех растрогал. Но сам при этом выглядел самым счастливым человеком на свете. Я не удержался и попросил всех попозировать на общем фото за столом, так сказать, для личного архива. Благо что прихватил с собой ещё и фотовспышку. Сначала я Лёху со всеми пощёлкал, а потом он меня. Ну вот, будет что внукам показать. Или как минимум детям, которых у нас должно быть минимум двое. Хоть и говорится, что если хочешь насмешить Бога — расскажи ему о своих планах, но… Я всё же рассчитывал поставленную цель выполнить. Естественно, со своей любимой женщиной.

В гостиницу привёз поэтическую сборную в начале первого ночи. Договорились, что в 10 утра они будут ждать меня в холле, я их забираю — и едем в студию писаться. К счастью, никто не подвёл, все были, можно сказать, как огурчики, а Высоцкий снова с гитарой. Ну так я его ещё накануне предупредил, что если время останется — а оно должно остаться — то он сможет записать несколько песне под гитару. А то я могу на барабаны сесть или ещё на каком инструменте подыграть, на синтезаторе, например, коим немного успел немного овладеть.

Но Семёныч предпочёл обойтись одной гитарой. По мне — вполне логично, мне самому больше нравилось, когда он на записях пел под семиструнку, без лишней какофонии. Но сначала писали стихи. Первым записывался Евтушенко, на всё про всё у него ушло чуть больше получаса, только в двух стихотворениях попросил сделать дубли. И из звучавших накануне я узнал только два, хотя думал, что он именно концертные тёзка и будет записывать. А вот Рождественский и Вознесенский процентов на 90 записали вчерашние стихи, видимо, решив, что это лучшее из лучшего. Не знаю, я в поэзии, как уже не раз говорил, не сильно разбираюсь. По мне лучше «Войну и мир» прочитать, чем сборник даже неплохих, или вовсе гениальных стихов. Я Толстого и правда, помнится, осилил в старших классах, но с тихим зубовным скрежетом. По идее надо было в более взрослом возрасте перечитать, но так и не решился.

Высоцкий записывался последним, в студии соблюдалась та же очерёдность, что и на вчерашних выступлениях. А после стихов зарядили новую бобину — уже под песенное творчество барда. Или актёра… Или поэта — кому как нравится. Хоть три в одном, что, скорее всего, и было правдой. Хотя по мне, повторюсь, Высоцкий — в первую очередь Глеб Жеглов. Поэзию я не очень воспринимаю, а в музыке предпочитаю старый добрый рок.

Но, честно говоря, был крайне и очень приятно удивлён, когда услышал, как перед тем, записать очередную песню, Высоцкий говорит в микрофон:

— Моему свердловскому другу Женьке.

И дальше в тексте песни были такие строчки:

Женька — мой дружок с Урала

В бане знает толк

Затащил меня намедни

На второй поло́к

Веником лупил нещадно

Паром обжигал

Матерился я как дворник

Женьку проклинал…

И пусть моя фамилия в песне не звучит, пусть никак не упоминаются мои заслуги в боксе и «незаслуги» на ниве музыки, и песня, если уж честно, не шедевр для Высоцкого, но я и так чувствовал себя на седьмом небе от счастья. Кто меня близко знает — и так догадаются, кому посвящена эта вещь. А те же Евтушенко сотоварищи, которые сейчас попивают заваренный Петровичем чаёк с домашним, земляничным вареньем, по-любому где-нибудь проболтаются.

Я тут между делом вручил всем по альбому. Своему, записанному в стиле, столь любимым Высоцким, и по альбому «радиотехников», с рок-версиями революционных и звучавших в моей истории песен «Любэ» и иже с ними. Может, и послушают звёздные гости на досуге, во всяком случае, пообещали.

Закончили работу в студии около семи вечера, а я оплачивал до девяти. Ну и бог с ними, с деньгами! Евтушенко при коллегах своих поинтересовался было вчера ещё, сколько стоит записаться, на что я ответил: якобы договорился со звукорежиссёром, тот из уважения к именам клиентов согласился поработать за чисто символическую оплату в жидкой валюте. Поверили. Ну или сделали вид, что поверили. А я получил песню про себя, пусть и сочинённую буквально за… За ночь? Ну а когда ещё Высоцкий мог её придумать? Или в студии сочинял, пока остальные записывались? Недаром он в уголке всё это время сидя, что-то черкал себе в блокнотик.

Я отвёз всю компанию обратно в «Большой Урал», собрался прощаться, хоть Евтушенко и настаивал, чтобы я с ними отметил окончание плодотворных гастролей в гостиничном ресторане. Для них точно плодотворных: и гонорар получили, и каждый по бобине поэтического аудиосборника с собой прихватил, записанного на халяву. Они ещё не определились, как его назвать, то ли «Квартет», то ли ещё как-нибудь, более эклектично, типа «Уральский набат».

От посиделок еле отмазался, сославшись на недомогание жены, вернувшейся с нижнетагильских гастролей слегка не в форме. Она и правда себя не очень чувствовала, шмыгала носом, и температура немного подскочила. Обещал ей не задерживаться. А с поэтами я вчера в бане хорошо потусил, ресторанные посиделки не идут ни в какое сравнение. Меня услышали и не возражали, да и Высоцкий постоянно бормотал под нос, что пить не собирается, иначе может сорваться и Марина его убьёт.

В общем, я свою часть работы сделал, и теперь, вернув их в гостиницу, могу вздохнуть с облегчением. Осталось завтра попрощаться в аэропорту, а пока спать — что-то за эти пару дней я малость вымотался. На тренировке порой меньше устаю.

Кстати о тренировках. Из-за приезда поэтов одну уже пришлось пропустить. Казакова я предупредил, но тот, видно было, слегка огорчился. Подготовку к чемпионату страны мы ещё не начали, будем выходить на пик формы к июню, но каждый внеплановый пропуск занятий для Лукича был как серпом по одному месту. Вот и переживал дедушка уральского бокса. Ну он и так был дедушка, даже дважды, но в зале словно сбрасывал пару десятков лет, порой вкалывал с нами так, что мы, его ученики, только диву давались.

Правда, впереди были зональные этапы, по итогам которых отбирались сто участников июньского чемпионата страны. Соревнования проходили в шести зонах, в моей я не видел серьёзных конкурентов, и потому мы не особо форсировали подготовку к этому турниру. Хотя, конечно, приходилось поддерживать себя в форме.

У Полины температура за ночь сошла, хвала чаю с мёдом и лимоном. Лимоны я у товарищей с юга на рынке покупал регулярно, как и прочие полезные и вкусные фрукты, вот и пригодился. Мёд, кстати, там же брал, у проверенного пасечника. Так что у супруги только насморк остался, и провожать столичный гостей я отправился с лёгким сердцем.

В аэропорту снова были Зимин и Коган. Оба выглядели довольными, особенно директор филармонии, заработавший на концертах звёзд неплохую сумму. Мы с ним, кстати, между делом пообщались насчёт того, что неплохо было бы наладить систему заезда таких вот знаменитостей, в первую очередь имеющих отношение к эстрадной музыке, а то они как-то не очень балуют Свердловск своим вниманием. Просто на местном уровне никому не хочется этим заниматься, а на самом деле можно неплохо так «навариться», что и доказал Коган личным примером. Понятно, есть риск попасть в зону пристального внимания ОБХСС, но кто не рискует тот, как говорится, не пьёт шампанского.

Погода была лётная, и самолёт с ЕвтушенкоCo улетел точно по расписанию. Когда прощались, я услышал немало слов искренней благодарности от всех участников свердловских гастролей. Нет, неплохой они всё-таки народ, эти столичные поэты. Вон даже в гости зовут. Правда, не все, только Евтушенко с Высоцким, который мне свой телефон записал на клочке бумаги, но и то приятно. Может, будучи в Москве проездом, и впрямь заскочу.

Хотя, конечно, чего зря к людям набиваться, у них своих дел невпроворот, а тут я ещё припрусь… Но всё равно приятно, чёрт возьми, сознавать, что, оказавшись в столице, можешь с любого таксофона набрать знакомый номер и, когда на том конце провода поднимут трубку, немного вальяжно так произнести: «Привет, Володя! Это Женя из Свердловска. Я в первопрестольную буквально на пару дней. Какие планы на вечер? Никаких? Может, посидим где-нибудь? Знаешь тихое местечко? А, да, слышал, хорошее заведение, и кухня приличная… Марину захватишь? В Париже? Тогда в этот раз без неё… Нет, нет, чисто символически, по рюмашке если только, у меня самого режим… Ну всё, часикам к семи в „Арагви“, встречаемся у входа».

Когда подъезжал к дому, невольно обратил внимание на долговязую фигуру, топтавшуюся возле забора. При виде моей машины незнакомец поднял воротник короткого пальто и, сунув руки в карманы, скорым шагом пошёл прочь, скрывшись за ближайшим поворотом.

Хм, и чего он тут высматривал? Не очередной ли урка, решивший грабануть нашу с Полиной избушку? Тем более что вынести из неё много чего хорошего можно, одной техники рублей… На много, в общем.

Мелькнула мысль догнать, но подумалось, что это, не исключено, просто прохожий, возможно, всего лишь разглядывавший доставшийся мне по наследству от прежнего хозяина оригинальный флюгер на коньке крыши в виде петушка. Что я вообще смогу предъявить человеку, когда его догоню? Что он стоял и пялился на мой дом? Ладно, пока просто попрошу Полину быть поосторожнее. Ну и соседей лишний раз получше приглядывать за домом в наше отсутствие. Тех же Кулебякиных, они всё равно особо в свои годы никуда из дома не шастают, а у них ещё и кобель — любитель погавкать на посторонних. Заодно занесу Кулебякину в честь праздника 23 февраля пакет с продуктами. Надеюсь, не откажется.