Мой жизненный путь

Вступление

Родился я 10 сентября 1928 года в Сибири (Красноярский край, д. Боровая, Павловский сельсовет, Березовский (ныне Назаровский) район). Мои родители, отец Кононков Федор Максимович, 1880 г. рождения, уроженец дер. Хорошки Полтавской губернии и мать Кононкова (в девичестве Суранова) Матрена Моисеевна, переехали в Сибирь из малоземельной Белоруссии.

Освоение Сибири происходило в то время очень разумно и по хозяйски, в отличие от освоения целинных земель в Сибири и Казахстане по волюнтаристским методам Хрущева. Переезды из Белоруссии в Сибирь происходили тогда по следующей схеме. Вначале в белорусской деревне из потенциальных переселенцев избиралась делегация в количестве трёх наиболее хозяйственных мужиков, вскладчину собирали деньги для их поездки. Предварительные данные о местах для поселения в Сибири уже имелись, поэтому выезжали в освоенные первыми переселенцами деревни и сёла. В частности, наша делегация прибыла в Березовский (ныне Назаровский) район Красноярского края и облюбовала деревню Боровую Павловского сельсовета, расположенную в следующем треугольнике. На восточном направлении ближайшая железнодорожная станция была Боготол, примерно в 90 км от деревни Боровая, расположенная на транссибирской магистрали, на берегу реки Чулыма. На юго-западном направлении ближайшими железнодорожными станциями были Глядень (примерно 65 км от д. Боровая) и Красная Сопка (примерно в 50 км от д. Боровой) на железнодорожной ветке от г. Красноярска ― Ачинска, Ужура и Абакана.

В Березовском районе земли были уже освоены, и возник ряд деревень и сёл, населёнными русскими, украинцами и белорусами. Причём украинцы больше тяготели к степным районам, а русские и белорусы ― к лесостепи и тайге. Но были и такие, где одна улица заселялась белорусами, другая украинцами и третья ― русскими, хотя потом появились смешанные браки и не было никакой межнациональной вражды. Поскольку леса было много, то дома и избы строились в основном из брёвен, но украинцы крыши накрывали соломой, белорусы крыши строили из тёса, а русские изготовляли крыши своих домов и изб из дёрна, тёса, а наиболее состоятельные ― железные крыши.

Итак, делегация из Могилевской губернии облюбовала деревню Боровую, которая была расположена на поляне, ограждённая с одной стороны лесным бором, переходящим в тайгу, отсюда название деревни Боровая, с другой ― лесостепью, землями для выращивания сельскохозяйственных культур и сенокосными лугами для заготовки сена домашним животным. Конечную железнодорожную станцию избрали Глядень, так как здесь располагался рынок, на котором можно было купить рабочих лошадей, телеги, сельхозинвен-тарь, домашний скот (коров, овец, свиней) и птицу (в основном кур).

После возвращения делегации формировались семьи для переезда, которые распродавали недвижимое имущество и скот, получали от государства так называемые безвозмездные "подъёмные" ссуды и ранней весной выезжали в Сибирь.

По приезду на ст. Глядень закупили на рынке лошадей, сбрую, телеги и необходимый инвентарь для строительных и сельскохозяйственных работ. По прибытию в деревню Боровая приступили к строительству изб и домов. В частности, одна из улиц застраивалась родственниками Кононковых. Первым был крестовый дом моего деда Максима, вторым ― пятистенный дом моего отца, затем крестовый дом моего дяди Ефрема, родившегося уже в деревне Боровой, через несколько домов появился дом моей тети Татьяны, моей крёстной, по мужу Новиковой. Необходимо отметить, что царское правительство издало закон, по которому переселенцы на 10 лет освобождались от всех налогов. Более того, по закону, в случае войны не все мужчины призывного возраста мобилизовались в армию: в каждой семье освобождалось от воинской повинности не менее одного, как кормильца этой семьи.

В 1908 году родился мой старший брат Аркадий, разница в возрасте у нас составила 20 лет (я самый младший в семье). Всего у нас было семь братьев и одна сестра (не считая двух умерших ― одного в 3-х летнем возрасте и другого брата ― в 18 летнем возрасте от воспаления легких).

В период Первой мировой войны мой отец участвовал в боях с немцами в 1914-1915 годах, был награжден Георгиевским крестом, ранен и где-то в 1915 году демобилизован.

Итак, 10 сентября 1928 года я родился в деревне Боровой Павловского сельсовета Березовского (ныне Назаровского) района Красноярского края. Это был период распространения антирелигиозной пропаганды и поэтому я вначале не был крещён. Однако моя мать настояла на том, чтобы меня окрестить, а то что получается, говорила она, все семь детей крещёные, а один будет "нехристем". В итоге, в возрасте одного года и восьми месяцев меня повезли для проведения обряда крещения в деревню Павловку (в 3 км от Боровой), где был расположен сельсовет и действующая церковь. Когда мне исполнилось 8 лет я слышал, как старшие в разговоре между собой вспоминали моё крещение. Крёстными стали моя тетя Татьяна и её муж. Поехали на самом резвом жеребце, запряжённом в дрожки с кошовкой, то есть на дрожках устанавливалась кошовка, где впереди место для управления лошадью, а сзади два места для пассажиров. Дело происходило в мае месяце, а в Сибири в это время, как известно, часто наблюдались похолодания, даже выпадение снега. И в тот год крёстная одела шубу. Доехали до церкви нормально, крещение прошло тоже нормально, но при возвращении домой случилась следующая история. Дороги, как известно, в России раньше, да и теперь, не отличались хорошим состоянием, они были полны колдобинами. И вот, при спуске с возвышенности в низину, на одной из колдобин выскочил курок передка, передок дрожек стал бить по задним ногам жеребца и тот перешел на галоп. Видя такое дело, крёстная сняла полушубок, засунула меня в рукав и на ходу выпрыгнула из кошевки, а крёстный изо всех сил натянул вожжи. На счастье, внизу был колодец типа журавль и местный житель, набиравший воду, видя такую картину, развернув журавль с ведром воды наперерез ходу жеребца, практически посадил его "на круп" и остановил повозку. Далее благополучно довезли меня домой целого и невредимого.

Между прочим, в этом же восьмилетнем возрасте я услышал историю, предшествующему моему рождению. Поскольку у родителей уже было семь детей, то соседки матери по-крестьянски советовали ей при моём рождении придушить подушкой, говоря: никто тебя за это не осудит, и как будто бы убедили мать поступить так. Но, как рассказывала потом мать, она уже приготовилась так поступить, но, взглянув на меня, ей стало жалко, и она решила "пусть живёт". Так что моя мама дважды подарила мне жизнь, за что я, безусловно, бесконечно благодарен ей.

Здесь я хотел бы отметить, что крестьяне того периода были более гуманными людьми, чем современные высокообразованные граждане, которые, например, приезжая на лето со своими малолетними чадами на загородные дачи или садовые участки, в качестве живых игрушек детям приносят котят и щенят, а осенью уезжают домой в город, и бросают щенят и котят, которые потом дичают, образуют стаи и становятся опасными для людей. Крестьяне описываемых времен, при появлении котят или щенят, сразу определяли куда и кому их передать, а остальных умерщвляли, не оставляли для создания стай бродячих собак, как это можно видеть в настоящее время.

В деревнях и сёлах того периода не было продовольственных магазинов и базаров. Всё продовольствие выращивалось на своих полях и огородах, а также за счёт использования, путем собирательства, дикорастущих плодов, ягод, грибов и зеленных культур. Так, самым первым источником витаминной зелени была черемша, растущая в тайге. Её собирали, мыли, измельчали, толкли с солью, заправляли сметаной и подавали к столу с отварным картофелем. Всё население деревни употребляло в пищу черемшу и никто не обращал внимания на резкий чесночный запах. Более того, бочками засаливали черемшу впрок. Вторым источником витаминной зелени был многозачатковый лук-шалот и лук-батун. Их приготавливали аналогично с черемшой. Ну а позднее подходили другие овощные культуры: чеснок, лук репчатый, укроп, огурец, овощные бобы, фасоль, горох и другие. Осенью на зиму заготавливали квашеную капусту и солёные огурцы. Из дикорастущих заготавливали сушёные и солёные грибы, а также ягоды черемухи. Осенью в тайге заготавливали кедровые орехи и так далее. Кстати, заготовка кедровых орехов производилась путём сбора зрелых шишек, для чего молодёжь забирались на деревья. А другие изготовляли деревянные колотушки, которыми стучали по стволам деревьев и собирали опавшие шишки. Затем, после протопления русской печи, выгребания оставшихся углей, на пот печи расстилали солому и на неё раскладывали кедровые шишки, под действием высокой температуры смола из них вытекала на солому и в конце дня шишки извлекали, а орехи из них легко вышелушивались. Позднее солому со смолой просто сжигали. Другими словами, у населения был хозяйский подход к сбору кедровых шишек без нанесения ущерба природе. К сожалению, более чем полвека спустя сознание людей изменилось, и они стали прибегать к варварскому способу заготовки кедровых орехов. На мотоциклах и автомашинах приезжают в кедровый лес с бензопилами, спиливают деревья и обирают шишки с орехами. В связи с таким варварством местные органы власти вынуждены в сезон созревания кедровых орехов назначать патрулирование милицейских нарядов для борьбы с браконьерами.

Для развития крестьянских хозяйств в Сибири складывались благоприятные условия, земель для выращивания сельскохозяйственных культур, таких как пшеница, овёс, рожь, ячмень было более чем достаточно, а для заготовки сена лугов и сенокосных угодий ― без ограничений, главное ― нужны были только крепкие мужские руки.

В период развития хозяйства отец отправил своего старшего сына Аркадия в село Назарово, близ города Ачинска, в Назаровскую школу крестьянской молодежи, которую он окончил в 1927 году. Его поступок удивил жителей деревни Боровой, поскольку они считали, что он зря лишает себя помощника в работе своего хозяйства. Что же касается матери, то рассуждала она примерно таким образом. Вот в хозяйстве имеется дом, амбар и другие хозяйственные строения и в случае пожара ничего от них не останется. А полученные в учёбе знания за плечами носить не нужно, но в любое время жизни они могут пригодиться.

Следует заметить, что в Сибири после октябрьского переворота (взрослые крестьяне в разговорах именно так называли события октября 1917 года, а не революцией) жизнь в деревнях и сёлах налаживалась, и к моменту коллективизации семьи были середняцкого достатка. Беднота наблюдалась в двух случаях ― у лодырей, бездельников и пьяниц, или в случае рождения в семье только дочерей, а тяжёлый крестьянский труд нуждался в сильных мужских руках.

Когда началась кампания по организации коллективных хозяйств (колхозов), то она протекала не везде корректно. Так, в ряде деревень и сёл крестьяне сначала распродавали лошадей и скот, а потом подавали заявление о приёме в колхоз.

Поэтому отец и еще 18 семей из ближайших населённых пунктов, которые поддерживали контакты друг с другом, решили съехаться на один из вымирающих хуторов вблизи деревни Александровки и создать там коммуну "Восток", внести всех имевшихся у них лошадей, орудия труда и домашний скот. Для раскрепощения женщин создать общую столовую для всех коммунаров. При этом отец из своего пятистенного дома в д. Боровой переехал в 1930 году в коммуну "Восток", в пустовавшую однокомнатную избу с земляной крышей, которая, правда, нигде не протекала во время дождей. Однако общественное питание в столовой многим не пришлось по вкусу, так как одному нравился борщ, другому лапша и т.д. Поэтому мудро решили, оставаясь в составе коммуны "Восток" для создания подсобного хозяйства выделить каждой семье для развода по одной корове и 5 овцематок, причем четырём местным бедняцким семьям, которые ничего не вносили в коммуну, также выделили по корове и 5 овцематок. Правда, эти бедняцкие хозяева овец сразу же пустили под нож и съели, и к 1937 году оставались бедняками, а тех, кто по-хозяйски распорядился маточным поголовьем, объявили зажиточными и даже подлежавшими, по их мнению, раскулачиванию.

Итак, примерно в двухлетнем возрасте я вместе с родителями переехали в коммуну "Восток" (в 3-х км от деревни Александровки). Дальнейшие события я помню с пяти-шестилетнего возраста. А реперной точкой послужила дата 1 декабря 1934 года, когда пришло сообщение об убийстве Сергея Мироновича Кирова, которая просто врезалась в память.

К сожалению, долго просуществовать коммуне "Восток" не довелось, так как в соседнем колхозе "Александровка" не хватало лошадей для выполнения полевых работ, а в коммуне "Восток" их было с избытком.

Представители районных властей неоднократно приезжали в коммуну, агитировали за объединение с колхозом "Александровка", собрания проходили бурно и долго ― "до петухов" (петухи начинают петь где-то в 3-4 часа утра), но добровольного согласия на объединение с колхозом "Александровка" не получалось. И вот, наконец, в 1937 году поздно ночью представитель райкома партии поставил вопрос на голосование: кто против советской власти поднимите руки, таких не оказалось и тогда представитель Березовского райкома ВКП(б) объявил, что единогласно принято решение об объединении с колхозом "Александровка" на правах одной из его бригад. Так "добровольно" коммуна "Восток" вошла в состав соседнего колхоза.

А теперь приведу личные воспоминания о жизни селян коммуны "Восток". Начиная с 1933 года, жизнь родителей была очень тяжёлая, нужно было работать в колхозе и прокормить и обуть большую семью. Старший брат Аркадий отсутствовал, так как с 1930 по 1932 гг. (с полугодовым перерывом, когда обучался на рабфаке Восточно-сибирского государственного университета в г. Хабаровске) служил в рядах Красной Армии. В 1932 году он демобилизовался и поступил учиться на физический факультет Московского университета, который окончил в 1938 году. Второй брат по старшинству Александр 1913 года рождения и третий Борис 1916 года рождения находились на учёбе в Томском государственном университете на физико-математическом факультете, а сестра Анна 1918 года рождения поступила на подготовительное отделение, а затем на физико-математический факультет Учительского института. Таким образом, наша семья в коммуне "Восток" состояла из 4 младших братьев (Кирилла ― 1920 г. рождения, Валерия ― с 1924 г., Василия ― с 1926 г., и меня ― 1928 г. рождения) и родителей, то есть из шести человек.

Опишу внутреннее устройство избы, в которой проживало 6 человек. Размер избы составлял примерно 5*5 м. Вход с улицы был посредине, при входе слева была русская печь с "закутком" отгороженной занавеской, там можно было спать одному человеку, через него можно было залезать на печку, где спали самые малые дети, а с печки можно было залезать на полати, которые делались длиной 2-2,5м и на расстоянии примерно 1 метра от потолка и располагались до правой стены избы (считая от входной двери). Справа от входа располагалась двуспальная кровать родителей, сверху над ними находились полати. Впритык к входной стене между входной дверью и кроватью стоял деревянный сундук, сделанный без единого гвоздя, места соединений были выпилены и на клее вставлены друг в друга, как пальцы обеих рук. Великолепное столярное произведение для хранения белья, одежды и т.д. Стена против входной двери имела два небольших окна с подоконниками, стена справа имела одно окно ближе к углу, образуя, таким образом, "красный угол", где располагался обеденный стол, вдоль двух стен были лавки для сидения, а с третьей стороны была приставная лавка для сидения за столом, а со стороны русской печки было два табурета. Русская печь занимала значительную часть избы, но перед ней была большая, широкая лавка, это был как бы угол хозяйки избы, где располагалась посуда, выпеченный хлеб и другая необходимая утварь. Также в этом углу был лаз в погреб, где хранились картофель, квашеная капуста и другие солёности, морковь и свекла. Там же хранились бочки с солёным салом и бидоны из под молока с 2-3-х летним мёдом. По бокам на зиму устанавливались ульи с пчелами на хранение до весны. Летом, когда листья лука репчатого ложились, что говорило о готовности лука к уборке, его выдёргивали из почвы, на шпагате заплетали в плетёнки и эти плетёнки лука подвешивались к потолку у русской печи и в таком виде хранились и потреблялись по мере надобности. Ткацкий станок обычно хранился в сенях, а зимой устанавливался рядом вдоль кровати родителей, прялку размещали между обеденным столом и лавками и закутком у печки. Так что в этой избе размещалось и проживало 6 человек и хватало места для приезжавших старших братьев и сестры и иногда гостей, а также находил временный приют и телёнок.

Отец, как и все мужчины, работал на всех тяжёлых физических работах, а мать, как и все женщины, занималась уходом за посевами, прополкой сорняков, а во время уборки хлебов ― вязкой снопов пшеницы и других зерновых. Старшие братья 13, 9 и 7 лет работали с мамой, помогали ей выполнять установленную в колхозе норму. Дома оставался только я один, но и тот имел задания. Раз в неделю мать выпекала хлеб на неделю, утром помещала приготовленные из заквашенного теста буханки в печь и перед уходом на работу показывала, что, когда на часах-ходиках с гирями маленькая стрелка часов будет на такой-то цифре, а большая ― на другой, нужно будет специальной деревянной лопаткой вынимать буханки хлеба из русской печки, складывать на ребро на лавке возле печки, а в конце смочить полотенце водой и накрыть им выпеченный хлеб, чтобы он не пересыхал.

Однажды я не справился с поставленной мне задачей. Дело в том, что после того, как мама поместила буханки из теста для выпечки хлеба в печь, она поставила там ведерный чугун (это 12,5 литров) для томления и приготовления борща. Когда пришло время вынимать хлеб из печи, этот чугун с борщом мешал сделать это. Я взял ухват, подвёл под чугун, но у меня не хватило сил переместить в сторону этот чугун, тогда я взял деревянную округлую скалку, которой раскатывают тесто при приготовлении лепешек, подложил под черенок лопаты и получился рычаг, с помощью которого я приподнял чугун с борщом и стал перемещать в сторону, но чугун задел за какой то выступ и завалился на бок и половина содержимого из него вылилось. Я немного подрастерялся, но тут проходила мимо соседка и в окно увидела, что я что-то орудую в печке, зашла и помогла мне справиться со своим "домашним заданием". Мне тогда было что-то около пяти лет.

Поскольку однокомнатная изба зимой во время морозов сильно остужается, то, кроме русской печи, была чугунная печка, которую называли "буржуйкой", и утром вначале затапливали её, чтобы быстро согреть избу, а далее затапливалась русская печь, которая обеспечивала тепло в течение длительного времени.

Поскольку около избы не было утеплённого хлева, при отёле коровы во время зимних морозов телёнка помещали в избу, рядом с печкой-буржуйкой и надевали ошейник с веревкой, которая ограничивала перемещения телёнка, а главное, не давала ему соприкасаться с горячей печкой. Нам, детям, поручали следить за телёнком и во время подставлять ведерко в моменты, когда он мочился или "ходил по нужде" и всё это выносить наружу из избы на расположенную рядом с хлевом навозную кучу и, таким образом, обеспечивать относительную чистоту воздуха в избе. Хотя какой-то хлевный запашок оставался, но мы к нему привыкали и не обращали на него особого внимания, а главное ― он не вызывал никакой аллергии.

Между прочим, в те времена в деревнях и селах у детей не было ни какого понятия об аллергиях на что-либо, так как ребенок сразу после рождения получал материнское молозиво (вначале лактации), которое укрепляло иммунную систему ребёнку и обеспечивало отсутствие всяких аллергий на всю жизнь. Зато с появлением роддомов ребёнка сразу после рождения отнимали от роженицы и помещали в отдельную кроватку в отдельную палату от всех рожениц и вначале давали смесь молока, а только потом приносили для кормления к матери, то есть практически лишали ребенка молозива своей матери и наносили ущерб его здоровью.

Однако вернемся к телёнку, который был на привязи у печки. В качестве подстилки использовали солому, которую периодически сменяли на свежую. И вот наступила весна, снег стоял, земля подсохла, и телёнка выводили на улицу и пускали без поводка. И тут начинался настоящий цирк. Телёнок, почувствовав свободу, поднимал вверх свой хвост и носился по поляне как угорелый туда и сюда, и крестьяне называли это "телячий восторг". Потом это выражение "телячий восторг" применяли к людям, которые проявляли необычный, сверх меры, восторг по какому-либо событию.

Из жизни в описанной выше избе до шестилетнего возраста у меня сохранился ещё ряд ярких воспоминаний. Одно из них: зимой родители отмечали какой-то праздник, или какое-то событие, пригласили полную избу гостей, усадили за стол, заполненный всякими блюдами и яствами. Меня уложили спать в "закутке" перед русской печкой, но сон улетучился, и слегка отогнув занавеску, я стал наблюдать за происходящим. Вначале все чинно-мирно разговаривали, выпивали, закусывали, потом разговоры стали сопровождаться смехом, короче наступало веселье всех присутствующих. После того, как все наговорились, накушались и подвыпили, наступал черед гармониста. Поскольку места свободного было маловато ― проход от двери к столу, то вместо танцев был перепляс двух гостей, когда те уставали, другие вступали со свежими силами, а гармонист старался изощряться разными переборами. Потом выступали с народными частушками. Под общий гам и шум я уснул. Второй запомнившийся эпизод, это как отец угощал обедом двух мужчин, которые были проездом и лошадям дали отдых и корм, а сами были приглашены на обед. Обед состоял из борща, приготовленного в русской печке, чечевичной каши с мясом и на десерт ― хлеб с маслом и мёдом и чаем. Помню, что один гость молча обедал, а другой, когда приступил к чаю, приговаривал ― и кисленко и сладенко. А отец, как это было принято у крестьян, сам ничего не ел и не пил, а только подавал блюда, короче говоря, угощал гостей. Но когда гости уехали, отец сам стал кушать, но когда начал пить чай, удивился, что это был не чай, а мама поставила в русскую печь для каких-то целей настаивать хмель. Вечером, когда мама вернулась с колхозной работы, и отец ей рассказал, как он вместо чая, угощал гостей настоем хмеля и оба смеялись.

А ещё мне врезалась в память работа скорняка. Отец сам обрабатывал шкуры крупного рогатого скота, овец и собак, выдерживал в квасцах и т. д., потом окрашивал их. Но пошив дох, тулупов, шуб и полушубков входил в профессию скорняков. Обычно скорняк приезжал в деревню, договаривался о цене за работу, на период работы поселялся у хозяина дома или избы, столовался за счет хозяина и выполнял заказы. Но это был какой-то необычный скорняк, на обед он за свой счёт покупал бутылку водки ёмкостью 0,5л., выливал её в миску, крошил туда куски хлеба и ложкой хлебал это блюдо. После завершения этой "закуски" кушал всё, что подаст хозяйка дома и после этого приступал к работе. Вероятно, в его организме было более чем достаточно ферментов для быстрой утилизации алкоголя. Кроме того, он, оказывается, пользовался заводскими консервами. Отец как-то привез из города Ачинска литровую банку с кабачковой икрой, мы её попробовали, и нам она не понравилась, так как мы привыкли употреблять свежие натуральные продукты. Когда мать предложила скорняку попробовать эту икру, то он с удовольствием всю её съел, вероятно, она ему подошла как закуска к водке.

И ещё, одной из первых весенне-летних ягод была у нас дикорастущая земляника и клубника. Эти ягоды толкушкой измельчали и разбавляли молоком, и это блюдо очень нравилось нам.

В 1934 году отец купил половину дома, здесь же в коммуне "Восток", как её называли, пристроил по существу большой амбар к входу в дом площадью не менее 30 м², покрытый добротной крышей. Потолка не делал, а перекрытия из брусков 20х20 см служили для подвешивания заготовленных с осени туш барашков, бычков и свинины. В подвешенном состоянии они хорошо сохранялись, были недоступны для хорьков и других зверушек, и по мере надобности в зимний период снимались, разрубались или распиливались и использовались в пищу.

В этом же помещении были установлены три ларя. Стенки ларя изготовлялись из плах (досок толщиной не менее 5 см. шириной 50-60 см), высота его составляла около 1,5 м, ширина ― не менее одного метра и длина ― около 1,5-2 м, сверху ларь укрывался деревянной крышкой с наклоном, такой толщины, как и стенки ларя. Один ларь использовался для хранения муки, другой ― для хранения замороженных пельменей и третий ― для хранения замороженного молока. Что касается первого ларя, то привезенную с мельницы муку из мешков высыпали в ларь, недоступный для мелких грызунов и вредителей, а поскольку стенки ларя были деревянными, то мука в них не "задыхалась". Осенью, обычно в ноябре, когда устанавливалась устойчивая пониженная температура, проводился забой скота и из свежеубойного мяса приготовлялся фарш (через мясорубку или из мелконарубленного мяса), приправ из лука и других специй и соли. Из теста из муки изготовлялись настоящие сибирские пельмени, они на противнях выносились в сени и через день замёрзшие пельмени ссыпались в ларь. Таким образом, заготовлялись впрок пельмени. Что касается молока, то, когда наступали устойчивые морозы, надои молока до запуска коров перед отёлом заливались в металлические миски; после замораживания миски опрокидывались и замороженное молоко помещалось в третий ларь для хранений зимой. Хранение указанных продуктов было оптимальным, так как в Сибири, после наступления зимы оттепелей практически не наблюдалось.