Мой муж - маньяк?

Глава 10

Кате снился сон. Ей шестнадцать лет, хотя во сне она — та Катя, что сейчас, с той же стрижкой, в одном из своих костюмов. И все же ей шестнадцать. Она находится в кабинете французского — в своей школе. Это маленький кабинет, всего на шесть парт — три ряда по две парты в каждом. На выбеленных стенах — портреты французских писателей: Бальзак, Гюго, Мольер, Вольтер, Мопассан, Барбюс, а также Арагон — автор романа «Коммунисты», как говаривал Шорох. Катя сидит за первой партой среднего ряда. Рядом — Лена. На ней тот самый голубой пиджак, который Катя видела на свидании в кафе. Очки Лена сняла, положила перед собой. Она сидит чуть ссутулившись, не глядя на Катю. Катя хочет заговорить с ней, но вдруг вспоминает — она же умерла… Во сне ее волнует только один вопрос — как теперь вести себя с Леной, чтобы не обидеть ее, не дать понять, что Лена мертвая, а она, Катя, — живая? Она оглядывается. Возле окна сидит Лика. Она тоже взрослая, как Лена и сама Катя. На ней тот плащ ядовито-зеленого цвета, который Лика носила в последнее время. Сидит она, почти отвернувшись от них, смотрит в окно. Ее лицо совершенно закрыто прядью рыжих, просвеченных солнцем волос. За ее спиной Катя замечает Иру. Ира одета в голубой халат, вроде того, в каком она работала в парикмахерской. Катя наконец решается и окликает ее: «Ира?» Та глядит на нее, и Катя отводит глаза — Ира смотрит так холодно и зло, словно Катя сделала ей какую-то гадость. «Она ненавидит меня, потому что я жива…» — думает Катя. Вдруг все они встают. В класс входит Шорох. Он остался в том возрасте, в каком был, когда Катя заканчивала школу. Он — их ровесник, ровесник тех, кто сидит в классе. Его черные волосы слегка растрепаны, длинный «французский» нос лоснится, маленькие глаза смотрят, как всегда, маслено. Его подошвы слегка пришаркивают по линолеуму — из-за этой походочки его и прозвали Шорохом.

Шорох проходит к своему столу, окидывает взглядом учениц и бормочет: «Бон матэн, мез анфан!» Девочки встают и хором отвечают: «Бон матэн, Владимир Иванович!» Шорох удовлетворенно кивает, садится и вперяется взглядом в окно. За окном колышется тополь. Шорох долго смотрит на него, и со стороны кажется, будто он забыл, что ему предстоит вести урок. Но впечатление обманчиво — Шорох ничего не забывает. Обычно он смотрит так долго-долго, потом вдруг шумно вздыхает и начинает быстро листать журнал. Увидев список учеников, он делает большие глаза, как будто этот список — полная неожиданность для него, и тут же нараспев начинает выкликать фамилии. В этом нет нужды — во французской группе всего шесть человек, и всех он, естественно, знает в лицо. Но этот церемониал повторяется каждый раз. «Ардашева!» Ира встает. Шорох выжидательно смотрит на нее, и та цедит сквозь зубы обычное «Же сюи ля» — «Я здесь»! Она Шороха не выносит, но он, словно не замечая ее нелюбезности, улыбается, отчего его нос становится еще длиннее, и говорит: «Ком тужур, шарман!» — «Как всегда, красива!» Все остальные вежливо улыбаются. Ира садится. «Вальковская!» — выкликает он. Лика вскакивает и делает глазки. Шорох начинает сиять, долго ставит крестик в журнале и протяжно говорит, поедая Лику глазами: «Асье туа, ма пти шевр!» Лика вспыхивает и садится. Катя переглядывается с Леной. «Садись, моя козочка!» — еще не самое фривольное, что можно услышать от Шороха, особенно по отношению к Лике. «Мищенко! — продолжает Шорох. — Мищенко!» Катя оглядывается и видит на последней парте в третьем ряду Диму. Он в своем лучшем костюме — бежевом, том самом, что был на нем в день, когда погибла Лика. Дима не встает, а только вскидывает руку и рапортует: «Же сюи ля». Шорох кивает и ничего ему не говорит. «Напалкова!» Лена медленно поднимается. Шорох ставит крестик и замечает: «Асье туа, ма шер фий!» Его «дорогая девочка» садится и тут же начинает краснеть. Очередь дошла до Кати, и она готовится уже выслушать какую-нибудь любезность от Шороха, но тот почему-то медлит, смотрит в журнал, потом неуверенно произносит: «Уфимцева?» Все вдруг поворачиваются к задней парте среднего ряда, и Катя тоже оборачивается. У нее за спиной сидит девушка в школьной форме — одна из всех них в форме, и одна — по-настоящему шестнадцатилетняя. Катя удивляется, что не заметила ее. Она уверена, что девушка появилась в классе только что — появилась из ниоткуда, по законам сна. Оля Уфимцева действительно появилась в классе поздно и как бы ниоткуда — перешла из другой школы уже в десятом классе. С ней никто не подружился, ее никто не замечал. А между тем она симпатичная, как отмечает сейчас Катя, шатенка с длинными гладкими волосами до пояса, карие глаза с загнутыми ресницами. Все бы хорошо, если бы не замкнутое, отчужденное выражение, которое всегда у нее на лице. «Же сюи ля…» — тихо отвечает она, привстав со своего места. Ей Шорох тоже ничего не говорит. Ей вообще редко что-то говорят. Ее почти не спрашивают, ее просто не замечают… Оля садится, и теперь действительно очередь Кати. Она слышит: «Фомина!» Катя встает. «Нотр Катрин Денев!» — улыбается Шорох. «Наша Катрин Денев!» Выслушав эту дежурную любезность, Катя садится. Шорох откладывает журнал и снова делает большие глаза. «Э ментнан!» — «А теперь!»

Но что теперь — Катя не успевает узнать. Внезапно все меняется — куда-то исчезает Шорох. В классе становится холодно и быстро темнеет… Она смотрит на тополь за окном — его ветки мечутся как сумасшедшие. «Начнется дождь…» — думает Катя. И действительно, первые капли уже ударили в подоконник. Ира Ардашева встает со своего места и, ни слова не говоря, уходит из класса. За ней медленно, как будто загипнотизированная, выходит Лика. Катя смотрит на Лену. Та, очень бледная, тоже поднимается с места. Кате становится страшно. «Лена, постой!» — пытается крикнуть она и хватает подругу за рукав пиджака. Ей нельзя дать уйти, мелькает у Кати в голове, если она уйдет, то все пропало… Но пиджак Лены как будто тает у нее — в пальцах, и Лена тоже исчезает в дверях. В классе становится совсем темно, шум дождя усиливается. Катя уже ничего не видит, ей хочется обернуться, чтобы увидеть Диму и Олю, убедиться, что она не осталась в этой темноте совсем одна. Но обернуться она не может… Она снова пытается крикнуть, и теперь звук все же вырывается у нее из горла, она кричит, кричит…

— Катя!

Теплая рука трясла ее за плечо. Катя распахнула глаза и услышала наяву отзвук своего крика. Ей было холодно, шел дождь — она слышала резкий стук капель по стеклам окна. В первый момент она подумала, что все еще продолжается ее сон, и сжалась от страха. Но лицо Димы, — встревоженное, близко придвинувшееся к ней, — вернуло ее к реальности. Она тяжело перевела дыхание и прижалась головой к его плечу.

— Кошмар!

— Сон приснился?

— Отвратительный… Спасибо, что разбудил… Мне так дурно…

— Ты кричала… — Дима провел пальцами по ее лицу. Теплые, живые, дружеские прикосновения… Катя прижалась еще теснее и снова вздохнула:

— Я расскажу тебе… Спать совсем не хочется… Который час?

— Четвертый… Я тоже не усну… Бедная, как ты крикнула! Что тебе снилось? Может, зажечь свет?

Его рука потянулась к светильнику над кроватью, но Катя перехватила ее:

— Нет, не надо… Мне так легче прийти в себя… Ты рядом, и все нормально… Кошмар кончился…

— Спасибо. Я, значит, тебе вместо света… Ну, что там было такое?

— Знаешь… — Катя шептала, обдавая горячим дыханием его шею. — Мне снился наш класс, где мы занимались французским… Шорох и все мы… Ты там тоже был…

— Ну, это разве что во сне… — пробормотал Дима. — В реальной жизни я редко ходил на французский… Хотя Шорох и говорил иногда, что у меня недурные способности к языку… Ну и что было дальше?

— Шорох сделал перекличку, и только хотел вызвать кого-нибудь отвечать, как вдруг исчез… И вслед за ним исчезли Ира, Лика и Лена. В классе стало темно и жутко. Знаешь, мне показалось, что вокруг меня — сама смерть… Это была обычная темнота, но в ней… Словно пахло смертью.

— Это как? — поинтересовался Дима, не слишком впечатлившись рассказом Кати. — Какой-то особый запах? Мертвечины?

— Нет… Никакого запаха, я же говорю — словно пахло… Но у меня было такое чувство, словно она — вокруг и уже почти во мне…

— Да, неприятно, — согласился Дима. — И все же это не повод, чтобы провести остаток ночи без сна…

— Спи на здоровье, если хочешь… — Катя отстранилась от него и села на край постели. — Я, пожалуй, посижу на кухне…

— Кать, не надо так впечатляться каким-то сном, — попробовал успокоить ее Дима. — Ляг и увидишь — скоро уснешь! Ты и без того вымоталась за эти дни. Ведь сейчас снова станешь думать про своего несчастного мужа-маньяка, я ведь знаю!

— Не ревнуешь, надеюсь? — Катя встала и нашарила на полу «гостевые» тапочки, которые выдал ей Дима. — Ты спи, — я посижу… Не бойся, ничего крамольного думать не буду…

— Подумай лучше про нашу свадьбу! — попросил ее Дима и перевернулся на живот. — А я буду смотреть ее во сне. Надеюсь, я не закричу.

Катя ушла на кухню. Там окно было открыто, и на подоконнике уже собралась вода — дождь припустил не на шутку. «Надеюсь, к утру он кончится, — подумала она. — Иначе я промокну, зонтика у меня нет… Правда, теперь на работу меня отвезет Дима…» Она вспомнила о пакете с маскировочной одеждой, который лежал дома, в ее комнате, в шкафу… «Может быть, Игорю придет в голову порыться в моих вещах? — подумалось ей. — Тогда все пропало… Впрочем, что теперь может пропасть? Все пропало и так. Дима сказал — шантаж. Но чем Ира могла его шантажировать? Тем, что я узнаю про их связь? А была ли связь? Были ключи от Ириной квартиры, был Игорь на балконе… Значит, что-то было… А Ирино отношение ко мне в последнее время? Что-то переменилось, что-то явно переменилось… Куда-то делось ее спокойствие, и она стала жесткой, замкнутой больше, чем обычно… Она стала не похожа на себя… А может, только тогда и стала похожа на себя? Может быть, все остальное время она притворялась моей подругой? Кто знает…»

Ей пришло в голову, что Иру должны хоронить на днях. «А я ничего пока не знаю… Сама обещала помочь и не позвонила до сих пор ее матери… Надо будет позвонить, возможно, я проворонила… Впрочем, она сама откликнулась бы, позвала меня… А может, и не откликнулась бы… Тимур меня на похороны Лики вряд ли позовет — не того характера человек… Да и подруг у нее было много, из тех, что живут поближе и работали вместе с ней… А потом будет Лена. Вот ее родне и надо было позвонить! Наташу я помню. Хорошая девушка… А ее муж?! А дочка… Похороны — одни за другими… Ира, Лика, Лена…» У нее в голове снова прозвучала перекличка из сна: «Ардашева! Вальковская! Напалкова!» Катя вдруг замерла, глядя в окно, как глядел во сне Шорох. «Ардашева, Вальковская, Напалкова… „А“, „В“, „Н“… Ира, Лика, Лена… Они умерли по алфавиту, так, как были записаны в школьном журнале… „А“, „В“, „Н“… Умерли и вышли из класса… Одна за другой — подряд… Как будто их фамилии назвал не Шорох, а кто-то другой… И они послушно встали и вышли в смерть…»

Кате снова стало холодно. Она машинально поднялась и закрыла окно. Включила две конфорки на электроплите, выпила стакан воды… В голове у нее наступило какое-то странное прояснение — все мысли как будто залило ровным ярким светом. Она снова повторила про себя фамилии подруг: «Ардашева, Вальковская, Напалкова… Случайность? Или строгая закономерность? Что может быть случайным в таком деле, где их ничто не связывало, кроме того, что они учились в одном классе? Следователь сам сказал мне, что существует только эта связь… Только эта… А что их связывало помимо класса? Ничего. А в классе? Что, кроме дружбы?» И она сама себе ответила: «Наши совместные занятия во французской группе… Как я раньше не понимала?! Мы все учились в одной группе, и еще поэтому так тесно дружили — чаще бывали вместе…»

Катя остановилась посреди кухни и прикусила губу. Огляделась по сторонам, словно кухонная обстановка могла дать ей ответ. Но на какой вопрос? Она и сама этого пока не знала. Но чувствовала, что вопрос повис в воздухе. Катя зашагала по кухне, пришаркивая тапочками, которые были ей велики. Шарканье навело ее на мысль о Шорохе.

«Бедный Владимир Иванович… Он знал, как мы его зовем, — как-то случайно услышал наш разговор с Леной… Мы думали — будут какие-то репрессии, какая-то месть… Шорох похож на тех, кто мстит. Но ничего подобного не было. Те же улыбки, те же комплиментики перед занятием — это обязательно… В сущности, человек он был беззлобный… Зимой я его видела на вечере встречи. В феврале. Десять лет спустя… Из нашего класса пришли немногие — кто забыл, кто не хотел, а кто просто не смог… Но мы все были — Лика, Лена, Ира и я… Димы не было. И кажется, не было этой странной девочки — Оли Уфимцевой… Если бы не сон, я ни за что не подумала бы о ней… А ведь она тоже входила в нашу французскую группу… Отвечала, правда, очень редко и всегда как-то вяло… Хотя всегда знала урок. Кажется, она училась неплохо… Что я еще помню о ней? Лика ее травила… Правда, слабо. Оля никому ничего не отвечала — проходила мимо… Да, всегда проходила мимо — и прошла мимо меня… Я совсем забыла о ней…»

Вдруг Катя остановилась. «А почему я говорю, что забыла о ней? — поймала она себя на мысли. — Почему у меня такое чувство, словно о ней забывать нельзя? Да потому, что она — У-фим-це-ва! На „У“! Она будет следующей! Он начал с Ардашевой, потом Вальковская, да, Вальковская, а не Салахова, потом Напалкова… Лена не меняла фамилию, чисто журналистская черта… Потом следовал Мищенко, то есть Дима… Но он не в счет, он мужчина… Потом — Оля Уфимцева. Потом… потом — я. Катя Фомина. „Ф“. Последняя фамилия в нашем коротком списке. Больше убивать некого…»

Она снова стояла неподвижно и смотрела на окно. Дождь кончился, а мысли шли сплошным потоком, стучали в виски не хуже любого ливня: «Я уверена, что он убивает по списку… По списку в журнале французского языка. Именно французского языка, а не общего журнала. Потому что в общем журнале после Иры следовали фамилии на „Б“. Я помню Юльку Богуславскую, Быченко Динку… А после Лики до Лены — от „В“ до „Н“! Так было по крайней мере восемь фамилий! И вспоминать не надо… Нет, это именно французский журнал. Именно французский… Именно…»

Она вдруг бросилась в комнату, где спал Дима. Схватила его руку и сжала ее в своей. Дима ойкнул и подскочил:

— Кто?!

— Да я! Я! — Катя быстро зажгла светильник, и Дима сморщился, заморгал ресницами. Вид у него был заспанный и ошалелый.

— Господи, что еще?! Опять кошмар приснился?!

— Послушай, не сердись… Но эту ночь тебе суждено провести без сна! Потому что, если я тебе сейчас расскажу, до чего додумалась, ты и вправду больше не уснешь! — Катя присела рядом с ним. — Ты помнишь, как мы были записаны в журнале по французскому языку?! Ты же помнишь, какой у нас был странный порядок фамилий?

Дима посмотрел на нее совсем уже дико и моргнул в последний раз. Потом его черные глаза навыкате посерьезнели и перестали быть сонными.

— Представь себе — не помню… — ответил он, помолчав. — А что?

— А я думала — ты догадался, — разочарованно протянула она. — Вид у тебя был такой… А жаль. Потому что, если не одна я поняла это, значит, это действительно что-то значит…

— Да что поняла?

— Послушай… — Она пригнулась к нему и взволнованно зашептала, словно кто-то мог их подслушать: — Ардашева, Вальковская, Напалкова… Вот как шли фамилии! Одна за другой! И между ними ничего не было!

— То есть?

— Никаких других фамилий! Понимаешь, в общем журнале между ними были фамилии, и сколько хочешь, но именно в журнале по французскому — ничего… И убиты были они именно в такой последовательности!

— Боже мой… — Дима наконец встрепенулся. Он сел, нашарил на столике рядом с кроватью сигареты, закурил и снова уставился на Катю. — Ты это серьезно?

— Да что за вопрос — конечно, все так и было! При чем тут — серьезно?!

— Ты не возмущайся… Погоди, это надо обдумать… Если ты права…

— Я права!

— Ты всегда права… — заметил Дима и пыхнул сигаретой. — Но в таком случае ты раскрыла тайну…

— Вот и я так думаю! Пойми — кто-то, кто знал, как мы были записаны в журнале…

— Не торопись… — Дима сосредоточенно курил, и сигарета в его зубах сокращалась на глазах. Пепел падал прямо на постель, но он этого не замечал. — Тут главное — не торопиться… Иначе мы можем обвинить не того, кто нам нужен…

Но Катя не находила себе места, она расхаживала по комнате и думала вслух:

— Завтра я еду к следователю! Это необходимо ему сообщить! Можно молчать пока про мужа, но про журнал я ему скажу…

— Я тоже еду к следователю — подал голос Дима. — Я как-никак тоже был в этом списке…

— Да. — Катя остановилась и повернулась к нему. — Но тебе-то ничего не грозит!

— Почему это? — прищурился Дима. — Ты так уверена, что он не заинтересуется мной?

— Ты — мужчина!

— Ничего себе — аргумент… Нет, ты сама подумай — ты ведь сузила круг поисков… И если предположить, что подобное совпадение очередности — не случайность, тогда ему все равно, кто будет перед ним — мужчина или женщина! Главное — соблюдать очередность, убивать по нашему школьному списку! Вслед за Леной был я… Я теперь все вспомнил. Напалкова, Мищенко. — Он слегка поклонился. — Потом некая девушка с вечно опущенной головой…

— Оля Уфимцева… — нервно напомнила Катя. — Если она еще жива…

— Конечно, жива, ведь сейчас будет моя очередь! — обидчиво сказал Дима. — Не забывай — ты сама изменила принцип!

— А что он снимет с тебя?! Семейные трусы?! — возразила Катя. — Ты не забывай — он маньяк! Ему нужна женщина, женщина, понимаешь?! Он не просто убивает, он иногда насилует — это что?!

— Маньяк-бисексуал! — предположил Дима. — Только почему он вцепился в наш школьный журнал? Как-то это дико получается…

— Это получается, что он знал нас со школы! — возразила Катя. — И дикого тут ничего нет! Это вполне можно предположить… Нет, прав был следователь! Он всех нас знал, раз уж знал такие подробности, как наша очередность в журнале французского языка…

— Же сюи ля! — вдруг сказал Дима. — Нам надо говорить ему: «Же сюи ля!» Как Шороху. Он ведь делает нам перекличку…

Катя медленно подошла к нему и присела рядом на постель. Взяла его руку. Дима изумленно поднял брови:

— Что с тобой? У тебя такой вид, словно ты увидела привидение.

— Дай мне по голове… — попросила Катя, впрочем, не слишком горячо.

Дима проигнорировал это предложение и заглянул ей в лицо:

— Слушай, ты не в обмороке? Совсем белая… Может, тебе чего-нибудь дать?

— Я повторяю — дай мне по башке! — Катя глубоко вздохнула и отпустила его руку. — Шорох, Димка, Шорох! Это Шорох!

— Ты обалдела?!

— А кто же еще?! — Катя теперь говорила быстро и горячо. — И мне, именно мне надо было догадаться! Его нездоровое пристрастие к девочкам! Его любовь к нашим потным одежкам в раздевалке! Его вечные любезности, его щупальца!

— Что его? — переспросил потрясенный Дима.

— Щупальца! Его руки! Он всегда норовил пощупать за какое-нибудь место… И Лика! Лика! Единственная, кто был изнасилован перед смертью! А в школе именно ее он клеил больше всех!

— Нет, это бред… — Дима покачал головой, не сводя с Кати глаз. — Ты перенапряглась. Сперва у тебя твой муж — маньяк, потом Шорох — убийца… Надо как-то остыть и спокойно обдумать… Мне не кажется, что Шорох был способен на что-то подобное…

— А мне кажется! Я уверена!

— Господи, да почему именно он?! Почему не любой другой учитель, в конце концов?!

— Да почему-почему! Потому же, почему убивали не по списку в общем журнале, а по французскому списку! Потому что это Шорох!

— Знаешь что? — рассердился Дима. — Ты свою уверенность оставь пока при себе! Кто-то мог просто узнать, как мы были записаны, и тогда…

— «Просто узнать»?! — передразнила Катя. — А зачем? Каким образом? И почему именно по этому принципу? Почему?

— Я могу задать тебе те же вопросы: зачем Шорох убивал женщин, каким образом и почему именно по этому принципу?

— Зачем — затем, что маньяк! Каким образом — это ему лучше знать. А почему по этому принципу… Потому же, что и «зачем», — потому, что он маньяк… А порядок наших фамилий в журнале он помнил!

— Ты сама себе противоречишь. Сперва сказала, что Шорох любил только девочек… Помнишь историю с географичкой? Ты говорила, что он совершенно не реагировал на женщин своего возраста… А ему тогда было столько же, сколько нам теперь, — лет двадцать восемь. Почему же он вдруг стал реагировать на двадцативосьмилетних женщин? Откуда такая перемена ориентации? Да будет тебе известно, что маньяки своих пристрастий не меняют! Особенно такие, которые основывают свои влечения на возрасте! Представь себе, что Гумберт-Гумберт вдруг перестал пылать страстью к Лолите и трахнул с такой же страстью ее мамочку?!

— Гумберт-Гумберт тут ни при чем! — жарко возразила Катя. — И оставь Набокова в покое! Лучше скажи: могло так быть, что маньяк, то есть Шорох…

— Зови его пока просто «маньяк»! — попросил Дима. — Иначе я чувствую себя так, словно несправедливо кого-то расстрелял… Ему ведь грозит вышка.

— Шороху? Поделом!

Дима поморщился, а Катя продолжала:

— Этой зимой, точнее в феврале, мы все собрались в школе на вечере встречи. Шорох тоже там был. И он танцевал с Ликой! Так вот я спрашиваю тебя — могло быть так, что он, увидев нас всех вместе, вдруг понял, что в корне был не прав, вожделея только к девочкам… Что ни говори, формы у нас теперь более развитые, следим за собой и одеты получше… Ну, могло быть так, что он вдруг захотел трахнуть Лику?

— Могло быть так, — кивнул Дима. — Но убивать-то зачем?

Катя призадумалась.

— А вот зачем… — Она цеплялась за любую мысль, которая приходила ей в голову. — Вот зачем: трахнув ее, он вдруг понял, что сам разрушил образ девочки, к которому когда-то вожделел… И тогда он решил убить ее, чтобы не замутнять тот, первоначальный образ… Чтобы оставаться тем, кто он есть, — маньяком!

— О, грамотно изложено! — восхитился Дима. — Вполне хватит, чтобы засадить невинного человека на веки веков! Но ты мне вот что скажи — при чем тут тогда Ира? При чем тут Лена? Почему они-то попали в жертвы?! Их-то никто не насиловал перед смертью! А Лика… Тут тоже спорно… Я думаю, она отдалась бы Шороху и без принуждения, а следователь ведь говорил — грубо изнасилована… Ну, где соответствие?

— Ну, Лика могла и не согласиться… — возразила Катя, впрочем, не слишком уверенно. — А почему он убил Иру? Потому, что к ней он тоже вожделел, и причем неприкрыто. Но она его всегда охлаждала — вела себя дерзко, даже грубила. Мог отомстить ей за пережитые унижения… Просто убил и срезал трусики на память… Фетишисту этого хватило бы… Но когда дело дошло до Лики — тут возникли более глубокие связи… Ее он всегда щупал, гладил, особо выделял… Лена… Лена… — У Кати снова помутилось перед глазами, как всегда, когда она думала о Лене. Лена — кроткая, добрая, задумчивая… Ее беспомощный взгляд, когда она снимала очки…

Дима обнял ее за плечи:

— Ну, хватит. Я вижу, что ты сейчас заплачешь. Хватит на сегодня, запрещаю тебе говорить.

— Не могу не говорить… — тихо ответила Катя. — Я все равно думаю об этом… Почему он убил Лену? Она ему ничего не сделала…

— По инерции… — так же тихо ответил Дима. — Просто потому, что она пришла на вечер. Просто потому, что тоже вызвала у него какие-то желания… Бог знает почему… Это на его совести.

— Скажи… — Она сглотнула комок, вставший в горле. — Ты признаешь, что я права?

— Может быть, ты и права… Но я не стал бы утверждать, что это Шорох…

— Нет, ты признаешь это?

— Ты давишь на меня.

— Нет, ты признаешь…

Дима крепко сжал ее плечи, и Катя замолчала.

— У тебя истерика, — твердо, но тихо сказал он. — Я не могу тебя переубедить. Да может быть, этого и не требуется, может быть, ты права. Только не говори больше ничего… Помолчим. Я дам тебе выпить…

Он принес ей стакан, почти наполовину наполненный коньяком. Катя взяла его и едва удержала — мысли ее бродили где-то далеко…

«Если это Шорох, если это он… Тогда он убьет и меня… Я была на том вечере. Я помню его глаза… Он выглядел как-то жалко… Старый пиджак. Потертый ворот рубашки. Я еще подумала — Шорох, наверное, бедствует… И до сих пор не женился… Он смотрел на меня, я помню… В зале было полутемно, все танцевали… Меня кто-то приглашал, но я отказалась. Стояла у стены и думала: „Как давно я была молодой!“ Еще упрекнула себя тогда — почему была молодой, разве сейчас я уже не молода? Тогда подошел Шорох… Точнее — стал подходить… Вспыхнул свет, на сцену вышла директриса… Она тоже сильно постарела… При свете мне стало видно, как сдал Шорох. Я еще подумала: а не выпивает ли он втихомолку? Он был трезв, но уж как-то очень далек… Держался пришибленно… Он сразу переменил направление, когда зажегся свет. Сразу пошел в другую сторону, как будто шел вовсе не ко мне. Он, наверное, боялся, что я ему скажу что-то вроде: „Как вы постарели!“ Но я бы не сказала. Мне было жаль его. Я еще подумала: разве он не может давать уроки французского? Как-то подработать? Но если он пьет… Тогда, конечно, давай уроки, не давай… И я помню, что Лика с ним протанцевала один танец. Она потом подошла ко мне и сказала, что Шорох стал совсем стариком. Совсем стариком за десять лет — и если ему тогда было лет двадцать шесть — двадцать восемь, то сейчас всего тридцать шесть — тридцать восемь. Как же он успел состариться? Но больше я о нем не думала… Наш список в журнале французского… Наш список… И мы — те, кто пришел на вечер… Нас было всего четверо… И осталась я одна. Не было Оли Уфимцевой… Не было или была? Я не помню… А если была — то не показалась… Или я ее не узнала… Многие изменились так, что с трудом узнаешь. Но зачем пришла бы Оля? Ее никто не любил, ее никто не помнил… Зачем ей было приходить?.. И цела ли она? Может быть, уцелеют только те, кого не было на вечере?

Только те, кто никак не задел его самолюбие? Ведь мой вид его уязвил — я сразу поняла это. Именно мой, богатый, вид, именно мое платье, мое колье из жемчуга, запах моих духов… Но не Лика! Не ее куцая юбочка и блузка дикого цвета! Не она! Так почему же он убил ее?.. И почему Лену? Только потому, что все мы как-то вышли в люди, стали кем-то, а он остался тем же Шорохом? Невероятно… Какая должна быть зависть… Нет, это невозможно! Но если это произошло на сексуальной почве, как я думала с самого начала… Тогда все правдоподобней… Да, я могу оказаться права… Именно наш вид — взрослый, оформившийся. Он его возбудил. Возбуждение надо было как-то погасить… Он начал с Иры, может быть, убил ее случайно… Может быть, случайно… И потом все пошло само собой… А потом была Лика… Она могла спровоцировать его на половой акт… Потом он тоже убил ее… Потом Лену… Потом должна была быть Оля Уфимцева… Потом, по алфавиту, — я…»

— Ты выпьешь коньяк? — услышала она голос Димы и машинально поднесла стакан к губам. Отпила немного, запоздало поморщилась и снова замерла, сжимая бокал в руке.

«Оля Уфимцева… Да, по всей логике, следующей должна быть она… Не Дима, тут он прав… Изнасилование, трусики, срезанные с них… Все это исключает гомосексуализм… И Шороху никогда не нравились мальчики… С Димой он вообще редко разговаривал, все зачеты ставил ему просто так… По-моему, его интересовал исключительно женский пол в возрасте до семнадцати лет… Так, значит, Оля Уфимцева… Где она и что с ней? — Катя вдруг похолодела. — Может быть, она уже погибла, а я ничего не знаю!» Эта мысль твердо установилась поперек всех остальных.

Она окликнула Диму, терпеливо курившего очередную сигарету:

— Послушай! Ты не знаешь случайно телефона Оли Уфимцевой?

— Да Боже мой, откуда?!

— Ладно…

Она снова погрузилась в задумчивость, а он сделал очередную затяжку.

«Срочно узнать про Олю… Может быть, с ней уже что-то случилось… Если нет, вот-вот случится… А следующей должна быть я! Впрочем, нет… Зачем ему Оля? Он ее едва замечал, как все мы… И на вечере ее не было, кажется… Нет, следующая — я…»

— Светает… — послышался голос Димы. Она подняла голову и посмотрела на окно. Действительно, небо приобрело молочно-голубую окраску. Ее слегка знобило, и она снова отпила из стакана. Думалось ей все легче и легче, мысли были простые и ясные. «К следователю! Немедленно, сегодня же… Все ему расскажу, всю правду… К чертовой матери… Всю правду, чистую правду — и про мужа, и про Шороха… Пусть сам разбирается. Одно из двух, кто-то из них… Если Игорь — его связь с Ирой… Все остальное — неясно, зачем ему Лика и Лена… В связь с Ликой я поверила бы, но Лена отпадает… Совершенно глупая идея… Шорох мог убить всех».

— Я сделаю кофе. — Дима загасил сигарету в пепельнице и устало поднялся. — Ночь пропала…

— Прости. — Катя опомнилась и встала тоже. — Посижу с тобой, не прогонишь? Не могу быть одна. Меня так и колотит. Хочется скорее рассказать все следователю. Ты на самом деле решил пойти со мной?

— По крайней мере, я тебя туда отвезу, — отозвался он. — А ты решила, что будешь ему говорить?

— Все.

— А именно?

Катя вошла вслед за ним на кухню и остановилась у дверного косяка, наблюдая, как Дима засыпает в кофеварку все нужные ингредиенты. — А именно — про Игоря и про Шороха. Пусть сам выберет — кто ему больше не нравится.

— А я тебе советую — выбери сперва сама.

— Почему?

— Потому что, если ты предоставишь ему сразу двоих подозреваемых, твоим словам не будет доверия. Скажет наш следователь про себя: «Ага, эта дамочка решила подвести под монастырь мужа, который ей помешал жить, и учителя, который, может быть, тоже чем-то помешал…» И скажет тебе «спасибо», а делать ничего не будет.

— Обязан что-то сделать!

— Ни черта он не обязан, — возразил Дима. — И сама подумай — это будет как-то несолидно. Выбери кого-нибудь одного, а про другого пока молчи…

— Тогда ты мне скажи — кого выбрать?

— Я не рискну так советовать… — Дима пожал плечами и уставился на кофеварку. — Ты должна решать сама. Кто кажется тебе более подозрительным…

— Шорох… — поколебавшись, ответила Катя. — Именно он. Но куда я дену ключи от Ириной квартиры?! Они-то были у Игоря!

— Пока спрячь! — посоветовал Дима. — Спрячь и забудь. До времени. И следователю пока ничего про них не говори. Раз взялась за Шороха — давай накручивай Шороха… Ты, может быть, и права… Я его плохо помню, но что-то мне сдается, что тип это был пренеприятный…

Пока они пили кофе, совсем рассвело. Дима отставил в сторону свою пустую чашку, широко и сладко зевнул и предложил подремать часика два… Катя легла рядом с ним, и точно — задремала… На этот раз ей ничего не приснилось, может быть, потому, что она все время не теряла чувства реальности и ощущала под боком живое и уютное тепло Димы… И ей стало спокойнее.

— А я уже было собрался вызвать вас, — сказал Василий Андреевич, указывая Кате на стул. — А вы сами ко мне являетесь… Хорошо, что позвонили. Садитесь и рассказывайте.

— А вы знаете, о чем пойдет речь? — спросила она, присаживаясь и глядя ему в лицо.

Лицо было приятное, ничего не скажешь. Более приятное, чем в первую их встречу, — с той поры, как видно, следователь успел хорошо выспаться. Глаза у него стали совсем не красные, а самые обыкновенные — спокойные и светло-голубые.

— Нет. Хочу услышать, что скажете вы. Ведь вам есть что сказать, верно?

— Верно. Просто так к вам не придешь, — улыбнулась она и тут же сменила дружеский тон на деловой: — Василий Андреевич, у меня действительно есть что вам сообщить. Не знаю, насколько это будет полезно для вас, но надеюсь, что будет… Только скажите сперва — вы кого-то уже подозреваете?

Он уклончиво покачал головой.

— Ясно, — вздохнула она. — Подозреваете, но мне не скажете. Тогда скажу я. Вам ничего не говорит порядок, в котором были убиты мои подруги?

— Интересно… — проговорил он, щелчком вышибая сигарету из пачки. — Интересно… Что можете сказать по этому поводу?

— А! Обрадовалась Катя. — Так и вам есть что сказать! Верно я поняла?!

— Говорите, говорите, я сказать успею…

— Верно, время терпит, не так ли? — произнесла она с долей издевки, о чем тут же пожалела. — Впрочем, простите мою иронию… Тут уж не до смеха, тут до слез… Он еще не пойман, насколько я поняла, а я хожу, как под ударом…

— Это все понятно. Вы начали говорить про порядок, в котором были убиты ваши подруги. Продолжайте. Я потом скажу вам, что думаю сам по этому поводу.

— Ну конечно, вы правы… Я не должна говорить предвзято, верно? Если вы скажете мне, что думаете, я тут же начну думать так же…

— Ну, вы, насколько я понял, не из таких людей, — усмехнулся он. — И меня это очень радует. Именно поэтому мне интересно выслушать вас.

— Спасибо. Так вот что пришло мне в голову этой ночью… Мне вспомнились наши уроки французского в школе. В группе нас было всего шесть человек. Назвать кто?

— Да, прошу вас… — Следователь весь как-то подобрался, и Катя с удовольствием отметила это: «А не такая уж все это чепуха!»

— Я, если позволите, назову по алфавиту… как мы были записаны в школьном журнале. В журнале по французскому! — Это она выделила интонацией. — Ардашева Ирина. Вальковская Анжелика. Напалкова Лена. — Она сделала паузу и на выдохе закончила: — И далее Мищенко Дмитрий, Уфимцева Ольга и я — Фомина Екатерина.

Следователь молчал. Его глаза застлал дым, и, когда он рассеялся, Катя поздравила себя — он смотрел более чем внимательно, так и ел ее глазами.

— Итак? — Она первая нарушила молчание. — Я сказала все. Что скажете вы?

— Вы сказали далеко не все. — Он погасил сигарету и достал из пачки новую. Повертел ее и сунул обратно в пачку. — Что вы сами думаете об этом?

— Убивали по алфавиту, — просто сказала Катя. — И убивал тот, кто знал эту запись в журнале французского. А кто это знал? Тут я боюсь быть пристрастной… Но я могу рассказать вам про Шороха…

— Про кого?!

— Про нашего учителя французского… Простите, что я употребила его кличку… не потому, что это неприлично, — вам-то не привыкать иметь дело с кличками, а не с именами, — просто потому, что тем самым я как бы сразу признаю его… непорядочность, что ли… Но судите сами… Шахов, это его настоящая фамилия, Шахов Владимир Иванович, был весьма своеобразной личностью… Он, как бы это сказать… был необычно сексуально озабочен…

— А именно?

— Именно — обожал приставать к ученицам… — Катя поймала его пристальный взгляд и поправилась: — Нет, не подумайте, что я пришла с личной жалобой на него. Меня он почти не трогал… Ну, во всяком случае, я сразу пресекла его попытки быть излишне нежным со мной… Но были люди, которые по каким-либо причинам этих попыток не пресекали…

— Говорите прямо, — посоветовал ей следователь. — Имена можете назвать?

— Пожалуйста! Ира, кстати, пресекала. Она грубо, резко оборвала его, когда он попытался приобнять ее за талию… Об этом она мне рассказала. Но вот Лика… Вальковская то есть… Она-то ничего такого не предпринимала…

— Почему?

— Не знаю, — солгала Катя и, уловив тень недоверия в его глазах (ах, какие ясные были в то утро его глаза!), поправилась: — Простите. Знала. Не хотела оговаривать покойницу…

— Говорить правду — не значит оговаривать, — заметил он. — Прошу вас, будьте объективны, тем самым вы поможете найти убийцу ваших подруг. И не оговаривайте, — он особенно выделил это слово, — не оговаривайте никого. Хотя, я думаю, вы не станете этого делать. Вы разве что можете быть слишком деликатны.

— Я не буду слишком деликатна! — пообещала Катя, польщенная таким замечанием. — И буду правдива. Можете записать мои слова в протокол.

— Пока позвольте побеседовать с вами без протокола. — Он покачал головой. — Не хочу вас стеснять. Говорите. Говорите все, что сочтете нужным.

— Хорошо. Лика поощряла его приставания. Она всегда радовалась, когда видела, что на нее обратил внимание мужчина… Все равно кто. Она часто подчеркивала, что Шорох ее особенно выделяет. Гордилась этим.

— Какого рода были их отношения?

— Вполне невинные. Вполне школьные. — Катя слабо улыбнулась. — Объятия, почти шутливые, редкие поцелуйчики… В общем — чепуха… Но Лика цвела как маков цвет, когда видела его… Не знаю, имеет это значение или нет. Лена… Та просто боялась что-то ему возразить… Но она применяла другую тактику — бегала от него, старалась не оставаться с ним наедине…

— А вы?

Катя замялась. Потом она решила не скрывать ничего и одним духом произнесла:

— Что до меня, я просто дала ему понять, что могу накатить… простите, донести директорше. И тогда его погнали бы с этой работы… Не подумайте, что я была доносчицей… — Катя почувствовала, что краснеет. — Просто ничего другого мне тогда не пришло в голову… Вы еще решите, что доносить — это в моей природе и сейчас я тоже пришла…

— Помочь нам, — закончил Василий Андреевич. Он вдруг начал улыбаться. — Пожалуйста, продолжайте.

— Ну вот и все, наверное… — Катя едва переводила дух. — Остальное — мои субъективные догадки… Шорох, то есть Шахов, был в общем-то вполне добрым человеком… Никого не притеснял, ни с кем не рассчитывался за обиды… Девочкам всегда говорил что-то приятное, когда делал перекличку… Эта вот перекличка… Она меня и смутила, когда мне вспомнилась школа… Понимаете, мне стало жутко, что они умерли именно в таком порядке, в каком их вызывали…

Катя замолчала, не в силах больше произнести ни слова. Василий Андреевич тоже помолчал, посмотрел на пачку сигарет, вздохнул, решился, вытащил оттуда сигарету и сунул ее в рот. Закурив, вздохнул еще раз («Никак не может сократить число сигарет…» — поняла Катя) и заговорил сам:

— Ну что ж… Я теперь только понимаю, как вы были мне необходимы… Видите ли, такая мелочь, как другой журнал… Да, да! Вы меня поняли! — Он заметил движение Кати. — Мне тоже пришла в голову такая мысль — раз уж женщины эти были школьными подругами, не стоит ли повнимательнее рассмотреть именно школьное время их жизни… А что это за время, где оно записано? В журнале… Я поднял журнал вашего класса… И разумеется, сразу увидел то, о чем вы говорили сегодня. Порядок их фамилий… Алфавитный порядок… Случайность или нет?

— Вы меня спрашиваете? — откликнулась завороженная Катя. — Я тоже об этом думала…

— И что придумали?

— Да ничего… Думаю, что не случайность…

— Вот и я так думаю, — вздохнул он. — Да только этого мало. Нужно было еще что-то… Ваша история про учителя французского… Да, именно ее мне недоставало… Вы все учились вместе во французской группе. Это я тоже выяснил. Но точно так же все вы посещали факультатив по русской литературе…

Катя сперва заморгала, а потом вспомнила:

— Ах вот вы о чем?! Да его посещали только те, кого почему-либо хотели вытянуть на пятерку! И в списке были мы все, это верно! Но посещали только я и Лена! Ире и Лике было все равно, они не ходили… И получили тройки на экзаменах… А зачем им нужны были пятерки?.. То есть не им, а учительнице… — Она задумалась на миг и потом твердо ответила: — Для плана. Точно. Она специально записала на этот факультатив полкласса, чтобы говорить всем, как у нее поставлена работа…

— Вот видите. И поди разберись, что вы действительно посещали, а что нет… И еще десять лет назад.

— Я вам сочувствую… — кивнула Катя. — Половина наших мероприятий и занятий была только фикцией… Потемкинской деревней. Для проверок… Но могу вам поклясться, что на французский мы ходили все, правда, с переменным успехом. И Шахов до сих пор там работает.

— Откуда вы знаете это?

— Была зимой на встрече выпускников, — сообщила Катя. — Как, разве вы этого не узнали в школе?

— Узнал, узнал, — пробормотал он. — От вас ничего не скроешь. Просто хотел узнать еще раз от вас самой.

— Ну, так бы и сказали. Была и видела Шороха. Он сильно изменился, постарел, как-то пообтерся… Сильно сдал, понимаете? И не захотел со мной разговаривать. А с Ликой протанцевал один танец. Это я видела сама, а больше ничего утверждать не могу.

— Кто был на вечере?

Катя мгновенно поняла, о чем он спрашивает, и ответила четко:

— Ардашева, Вальковская, Напалкова и я. Все мы. Из нашей группы не было только Уфимцевой… Впрочем, она часто не посещала занятий… Вообще, на нее никто не обращал внимания… То есть… ее не замечали… — Она совсем погрязла в перечислении качеств Уфимцевой и была вызволена из них кивком следователя. — Ну да это не важно. И не было Димы Мищенко.

— Это…

— И тут вы правы… — На этот раз Катя не покраснела. — Это тот человек, с которым я намечаю провести остаток своей жизни. Можно сказать — мой второй муж. Кстати, откуда вы узнали и об этом?

— От вашего первого мужа, — прозвучало в ответ. — Так что же, больше ничего необычного на вечере вы не заметили?

— Ничего… — Катя пыталась одновременно отвечать и соображать: «Так, значит, Игоря все же допрашивали!»

— А никто из ваших подруг ничего не говорил вам о Шахове? Никто не поддерживал с ним отношений после школы?

— Да зачем бы? — рассеянно ответила она. — Никто. По-моему, никто. Не отвечу точно. Простите.

— Вы, я вижу, устали… — Следователь понимающе ей улыбнулся. — И еще хотите о чем-то меня спросить. Спросите, я отвечу.

— Да, пожалуйста! — Катя оживилась. — Вы допрашивали Игоря?

— Вашего первого мужа?

Она была очень благодарна за такое наименование супруга.

— Да, я говорил с ним.

— И что же? — Она не выдержала повисшего и кабинете молчания. — Можно узнать — что? Каковы результаты?

— А какими они должны быть, по-вашему?

— Вы что-то знаете? — нервно спросила Катя и тут же пожалела об этом — он впился в нее взглядом.

— А вы что знаете? — услышала она в ответ.

— Ничего, — деревянным тоном ответила она и вдруг рассмеялась: — Нет, невозможно с вами говорить! Вы заставляете все рассказывать меня, хотя все знаете сами! Ну, я вам скажу попросту. Мне думается, у него были какие-то отношения с Ирой Ардашевой. Просто подозреваю об этом. Вот и хотела узнать — вам он ничего не рассказывал? Это не ревность, сами понимаете… Просто… Что-то вроде любопытства…

— Как раз об этом нам ничего не известно. А вы не могли бы поподробней?

— А нечего — поподробней! — Катя решила последовать совету Димы. «Лучше промолчать. Я сейчас кинула ему кость. Пусть сам ее откапывает… Теперь будет внимательней к Игорю. А ключи… Будет надо — скажу…» И она покачала головой. — К сожалению… Это просто догадка. На уровне женской интуиции. Если хотите — на уровне интуиции жены. И все.

Они помолчали еще немного, и Василий Андреевич наконец вздохнул:

— Ну что же… Спасибо вам за ваши показания… И за вашу интуицию. Спасибо. И еще будет просьба. Мне надо запротоколировать ваши показания. Сейчас. Найдете время?

— Найду.

Через полчаса было запротоколировано все, что касалось Шахова, и ничего — что касалось интуиции. Об Игоре ее больше не расспрашивали, и Катя, сама не понимая почему, была этому рада.

Уже уходя, она спросила следователя:

— А нельзя ли как-то узнать — что теперь стало с Олей Уфимцевой?

— Можно. Почему нельзя… Вас что интересует — род ее занятий, место жительства?

— Место жительства. Телефончик. Можно мне его получить? У вас есть?

— Я вам его дам… — пообещал он. — Когда он у меня будет. Честно вам скажу — я до сих пор не могу найти связи с Олей Уфимцевой. Ее старый адрес недействителен. А новый пока мне неизвестен. И это меня, признаюсь, беспокоит.

— Вот и меня тоже… — вздохнула Катя и вышла.