Мой муж - маньяк?

Глава 14

Дима купил Кате огромный букет малиновых роз — «в честь окончания дела», как выразился он. «И в оправдание своего плохого настроения в последние дни, — подумала Катя, глядя на эти розы. — Раз уж Дима чувствует себя плохо — жди извинений… Уже это в нем хорошо, даже очень хорошо… Когда Игорь чувствовал себя плохо, извинялась за это чаще всего я…»

После последнего разговора с мужем все для нее встало на свои места. Больше ей не надо было оглядываться назад, не надо было мучиться и просчитывать разные варианты своего поведения: уйти от мужа, остаться с мужем и уйти от Димы, оставить все как есть и жить на два дома. Теперь выбора не было, не было никаких вариантов. Она выбросила их из головы, как выбросила уродливое коричневое платье и ужасные очки, в которых следила за мужем. Парик она оставила — вдруг пригодится… «Если следить ни за кем не придется, то вдруг облысею?» — сказала себе Катя. Когда она вернулась с похорон Лены, то, причесываясь перед зеркалом в ванной у Димы, вдруг обнаружила несколько седых волосков на макушке. Они, проклятые, блестели что было сил, резко выделяясь в общей массе русо-золотых волос. «Вовремя все кончилось… — Катя осторожно, один за другим, вырвала волоски, морщась от боли. — Иначе я скоро превратилась бы в настоящую старуху…»

Ее вещи висели в шкафу у Димы, ее туфли выстроились у Димы в прихожей, ее духи и лосьоны украсили ванную комнату. Дима радовался и цвел не хуже своего букета.

— Наконец-то! — говорил он, влюбленно глядя на Катю. — Я боялся, что ты никогда не решишься уйти… Ты ведь не передумаешь?

— Да вот еще! — усмехнулась Катя. — Успокойся. Теперь все совершенно ясно. Некуда мне идти.

Дима, слава Богу, не почувствовал оттенка горечи в ее словах и совершенно развеселился. Предложил провести вечер в хорошем ресторане. Купить Кате новые духи — «новая жизнь, пусть все будет новым!». Заявил, что в Индонезию надо ехать как можно скорее — развеяться… И вообще едва ли не пел во весь голос. Он носился по квартире, отыскивая утюг — собирался гладить костюм для ресторана, а Катя вяло следовала за ним, пытаясь его отговорить.

— Мне не хочется в ресторан, — бубнила она. — Посидим дома… Мне не хочется в ресторан…

— Да ладно, мать! — Дима с возгласом радости обнаружил утюг в стенном шкафу. — Давай собирайся! Надо отметить это дело!

— Арест Шороха?

— А все! Наплевать мне на Шороха! Я счастлив, что это не Игорь убивал, потому что иначе ты погрузилась бы во мрак навсегда — жила с убийцей, как же! Я рад, что ты переехала. Я вообще радуюсь жизни, как могу, и тебя этому научу!

— Попробуй… — Катя стояла у него за спиной и смотрела, как он гладит брюки. Гладил он ловко, ничего не скажешь. — Это еще никому не удавалось.

— А кто пробовал? — Дима на миг обернулся и сильнее прижал утюг к дымящейся влажноватой ткани.

«Мой отец, — сказала про себя Катя. — Мой отец пробовал это сделать. Но ему не удалось… Или удалось? Когда-то он мне говорил почти всякий день: „Катя, радуйся всему, радуйся даже тому, что совершенно обычно, что не выходит из ряда вон… Счастье — везде. В тебе самой. Я вижу, ты ищешь каких-то поводов, чтобы быть счастливой… Не ищи их. Их на самом деле в жизни маловато, этих поводов… Будь счастливой просто так“. Удалось мне следовать его советам или нет? — спросила себя Катя. — Радоваться жизни и не искать в ней поводов для счастья? Слишком рано ты умер. Теперь мне не у кого спросить, какой я стала… А ты видел меня насквозь… Теперь я для всех — закрытая книга. И для себя самой тоже. И радости в этом маловато. А что сказал бы отец о таком человеке, как Дима? Ему понравилось бы его жизнелюбие? Он радовался бы, что я буду жить с человеком, который радуется вообще всему, просто тому, что солнышко в небе светит?» И ей вдруг вспомнился один разговор с отцом. Дима как-то проводил ее до дому из школы. Он довел ее до самой двери ее квартиры — той квартиры, где Катя жила с родителями. Отец тогда прихварывал, сидел дома, мать была на работе. Но Катя не пригласила Диму к себе вовсе не потому, что его пришлось бы знакомить с отцом. Ей просто не хотелось проводить с Димой лишние пять минут. «Как я была скупа на эти минуты! — вспомнила Катя. — Удивительно, что теперь я решилась провести с ним всю жизнь… Или не решилась? Игорь сказал — ты не для Димы. Конечно, тут можно усмотреть остатки ревности, остатки супружеского и просто мужского самолюбия… А может быть, он был объективен. Хотя Диму почти не знал. А отец тогда что-то сказал… Кажется, он смотрел в окно, когда мы подходили к подъезду, и видел нас… Что он мне сказал? Что?»

— Слушай, Дима… — обратилась она к его спине. — Ты всегда был таким весельчаком?

— Что? А ты не помнишь, каким я был?

— Смутно. Помню только, что ты был в меня влюблен.

— А, ну это состояние протяженное… — весело ответил Дима. — Влюблен я в тебя был всегда. То есть с тех пор, как стал чувствовать себя мужчиной. Ужасно, конечно, что ты так поздно меня оценила. Но это теперь не важно. Мне все равно. Главное — ты теперь со мной. А что ты вдруг ударилась в воспоминания?

— Так просто. В последние дни многое наводит на воспоминания, особенно о школьной жизни.

— А вот я ничего не вспоминаю, — ответил Дима. — Все, уступаю тебе доску. Гладь самое шикарное платье, и пошли! Я тебя поведу в японский ресторанчик. Прелесть что такое.

— Это палочками есть? — возмутилась Катя. — Не пойду! Вся измажусь!

Но ее возражение не было принято. Катя гладила свое выходное платье из серого бархата, доставала жемчужное ожерелье, красилась, и все время ее не покидало чувство, что она что-то забыла, забыла и теперь никак не может вспомнить. Только тогда, когда она села рядом с Димой в машине, она вспомнила. Отец тогда сказал: «Что это за мрачный молодой человек тебя провожал?» Тогда она рассмеялась, рассмеялась и теперь. Дима спросил ее, почему она смеется, но она ничего ему не ответила.

Вечер удался. Палочки ничему не помешали, рыбные и прочее блюда из морских продуктов были отменны, Катя спросила, не может ли Дима заказать ту самую знаменитую ядовитую рыбину, ужин с которой превращается в лотерею — сто человек съедят ее безнаказанно, сто первый отравится насмерть. Дима посоветовался с официанткой и с сожалением выяснил, что такую рыбину можно съесть только в самой Японии. И утешил Катю:

— Мы еще туда поедем и поедим! — Рассмеялся своему каламбуру. — А вообще-то в русскую рулетку мы можем сыграть и дома.

— Пистолета нет, — сказала Катя, цепляя палочками какие-то водоросли. — А когда мы поедем в Индонезию?

— Очень скоро. На днях. Сделаем визы, я вытащу деньги из одного места и поедем.

— Надолго?

— От многого будет зависеть… Вообще-то я думал сделать так: ты поедешь туда первая, я еще улажу кое-какие дела в Москве…

— Как?! — Катя выпустила палочки из рук. — Ты меня отправишь туда одну?!

— Ну не на Северный же полюс я тебя отправлю! — примирительно возразил Дима. — Всего-навсего в Индонезию, безопасную и прекрасную Индонезию. Ты сама прекрасно справишься со всеми делами. Я дам тебе нужные адреса и парочку ходов… Надо будет кое-кого уломать насчет острова…

— Послушай, ты это серьезно? — Катя все еще не могла прийти в себя.

— Да, совершенно серьезно. Знаешь, я решил — ты лучше моего сумеешь сэкономить наши деньги. Как-никак, ты теперь моя жена и скоро станешь ею официально… А муж да убоится жены своей! — Он перефразировал известное изречение. — Я тебя убоялся. И решил, что лучше, если ты сама все сделаешь, чтобы потом не упрекала меня в том, что я напрасно потратил деньги и время.

— Но… Ты хочешь свалить на меня всю ответственность? Я не смогу! Ты что?!

— Если я смог бы, то ты и подавно сможешь. У тебя два языка, у тебя обаяние…

— У тебя один язык — русский, но болтаешь ты им на всех языках мира! — возразила она. — А обаянием и тебя природа не обделила. Ты говоришь так, словно я там должна кому-то отдаться, чтобы нам сдали в аренду остров…

— Я тебя убью, если ты кому-то там отдашься, — предупредил он. — Ну Катя! Будь же человеком! Я не могу так надолго бросить фирму! Ей-богу, не могу! Ты поедешь сперва одна, а потом и я приеду туда… Кроме того, у меня Куба зависла.

— А, я предупреждала! — возликовала Катя, забыв на миг об Индонезии. — Что — нет желающих?!

— Желающих — пруд пруди… — грустно ответил Дима. — Так, организационные проблемы, пока никому об этом не говори.

— Боже мой, да я вообще ни с кем не говорю о делах, — вздохнула Катя. — И в Индонезию я одна не поеду! Не надейся!

— Глупая женщина… — сказал Дима, глядя в свою тарелку, — я тебе даю возможность выдвинуться… Не говори потом, что я развел тиранию в фирме и не предоставляю другим возможностей для профессионального роста… Практически ты явишься организатором этого тура в Индонезию, это честь, это деньги, это рост! И ты вдруг отказываешься. А мне больше попросить некого! Почему я один должен заниматься всем, буквально всем?! Не Зину же мне просить помочь, на самом-то деле?! Почему ты отказываешься? Это, учти, не просто просьба, а задание… Разве я не вижу, что ты напрасно гробишься на своем месте! «Ах, здравствуйте, купите у нас тур!» Это любая дура может сделать, даже та, которая до этого торговала газетами в киоске! Для этого большого ума не надо! А ты?! Что, присиделась на этом месте? Не желаешь ничего другого? Вообще не думаешь о своем будущем.

— Подожди-ка! — попробовала его остановить Катя, но это было бесполезно: Дима читал одну из своих блистательных лекций.

— Какие-то соплюхи, дебилки делают большие дела, а ты все сидишь в своей конурке, считаешь деньги, пишешь два-три слова, и вот все, все, на что ты считаешь себя способной?! Мне просто стало обидно за тебя… Не будь такой! Я надеялся, что ты справишься со всем сама, дал тебе задание, а ты устраиваешь мне тут сцену…

— А, ну ясно. Ты считаешь, значит, что я даром получаю деньги?

— Нет. Я считаю, что ты могла бы получать куда больше. И не потому, что мы поженимся. Не желаю, чтобы ты ловила на себе чьи-то взгляды… Хочу, чтобы тебя все уважали за твои деловые качества.

— Ладно. Тебе стоило только сказать, что это не просто просьба, а задание. — Кате наконец удалось вставить слово. — Я бы даже не стала этого обсуждать. Я поеду.

И они чокнулись.

И последний сюрприз ожидал ее совсем поздно вечером. Зазвонил телефон, трубку снял Дима, и она, глядя на него, поразилась, как изменилось его лицо.

— Да… — процедил он. — Да, даю трубку…

Он ткнул трубкой в Катю, та схватила ее и прижала к уху. Звонил следователь.

— Екатерина Сергеевна? — осведомился он. — Я не слишком поздно?

— Вы никогда не будете «слишком поздно», — любезно отозвалась Катя. «Несмотря на то что иногда он бывает хамоват, он все же поймал Шороха, — подумала она. — Надеюсь, никаких новостей…» И она спросила его: — Что-то случилось?

— Да, если вы еще не слышали…

— Учитель?

— Да. Можно пока не говорить об этом по телефону?

— Хорошо, прекрасно. — Катя перевела дух. — Может быть, только мне надо что-то опознать?

— Что именно? Нет, ничего не надо, все уже опознали, нашлось кому это сделать.

— Тимура больше не будете подозревать?

— Нет. Да мы его и не подозревали никогда. И… вашего первого супруга тоже.

— А моего второго? — пошутила Катя. — А меня саму?

— Ну, это лишнее… Екатерина Сергеевна, я хотел только извиниться перед вами за наш последний разговор. Я был излишне резок… Зато сейчас совершенно вымотан.

— Скажите, это точно он? — Катя не решилась назвать Шороха по имени. — Вы уже уверены?

— Позвольте пока не отвечать. Во всяком случае, все к тому идет. Да, я хотел выполнить одну вашу просьбу. Ну, как бы в компенсацию за мое поведение… Вы хотели получить координаты вашей школьной подруги Ольги Уфимцевой?

— Вы ее нашли?

— Да. Она сменила фамилию, так что это представило некоторые сложности. Кроме того, несколько лет она жила не в Москве. Но об этом вы сами с ней поговорите, если увидитесь. Так что же? Вас еще интересует ее адрес и телефон?

— Да, — спохватилась она. — Только вот… Вы считаете, что ей, то есть нам с ней, больше ничто не грозит?

— Думаю, да. Поэтому я и даю вам этот адрес. Если бы у меня были сомнения, я бы предпочел, чтобы вы пока не встречались. Записывайте.

Он продиктовал ей телефон и адрес — где-то в районе метро «Бибирево». Катя с благодарностью записала и сказала напоследок:

— Значит, все кончилось. Слава Богу, иначе меня ожидало бы сумасшествие. Я вам еще понадоблюсь? Хотя бы в качестве свидетеля?

— Пока я не знаю, свидетелем чему вы могли бы быть… Но может быть, мы запишем некоторые ваши воспоминания о школе. Если будет надобность в этом. Впрочем, я так не думаю. Фактов и так хватает.

— Спасибо вам, — сказала Катя. — Спасибо.

И повесила трубку. Обернувшись, она заметила, что Дима выходит из кухни.

— Постой! — окликнула она его. — Ты что же, так тут и стоял все время?

— Только не говори мне, что я ревную… — пробурчал он, не оборачиваясь.

— Так почему же ты тут стоял?

— Да просто потому, что возмущен! Сколько можно тебя допрашивать!

— Меня никто не допрашивал. Напротив — мне сообщили адрес Оли Уфимцевой. Ты ее помнишь?

— Нет. Только имя. Какая-то застенчивая девица, если не ошибаюсь.

— Эта застенчивая девица тоже могла быть убита. — Сообщила ему Катя. — По крайней мере, уже поэтому мне хотелось знать, где она и что с ней.

— Ты что же, поедешь к ней? — удивился Дима. Он расположился за своим письменным столом в кабинете. Катя подошла и обняла его за шею. Он усмехнулся, впрочем, немного хмуро. — Никак не расстанешься со школьными воспоминаниями?

— Это трудно сделать… — Катя поцеловала его в щеку. Щека была небритая, колючая. Она поцеловала его еще раз и задумчиво произнесла: — Ведь ты тоже мое школьное воспоминание, разве нет?

Он оттаял и обнял ее. Потом они лежали в большой комнате на широкой постели, среди смятых простыней. Дима что-то шептал ей на ухо — всякую нежную чепуху, от которой Кате становилось необыкновенно тепло и уютно. Его рука блуждала по ее обнаженной груди, гладила бок, спускалась к бедрам. Она сжимала бедра вместе, ловила его пальцы, смеялась, забавляясь этой игрой в легкое сопротивление. Дима все больше распалялся, все теснее прижимался к ней, его тело стало совсем горячим, словно у него внезапно повысилась температура. Катя откинулась на спину, разбросала руки в стороны. Теперь она чувствовала тяжесть его тела — эта горячая тяжесть попеременно менялась, делая упор то на ее грудь, то на живот, то на податливые бедра, то вся сосредоточивалась на ее полуоткрытых губах. Она больше не улыбалась, дышать ей становилось все труднее. В какой-то миг она ощутила себя охотницей — Дианой-охотницей, преследующей в тропическом душном лесу свою ускользающую дичь, свое блаженство. Надо было быть очень осторожной, очень вкрадчивой, чтобы его не упустить, не дать ему скрыться, и в то же время стремительно преследовать его, задыхаясь, падая то на живот, то на колени, то на спину, выжидать миг, ловить миг, слышать шорох и потрескивание ветвей, чье-то запаленное дыхание у себя на лице, на груди, в паху, опасность, огонь, последний рывок, невесомый полет, исчезновение…

Щелкнула зажигалка, над ней поплыл сигаретный дым. Она лежала, чуть приоткрыв слипшиеся ресницы, следя за движением руки, которая проводила на ее груди какие-то невидимые полосы и круги. Дима курил и продолжал поглаживать ее тело.

— У тебя мраморный живот, — наконец сказал он. — Очень красивый.

— Да? — Катя закрыла глаза. Ей было так хорошо, что хотелось немедленно уснуть, чтобы больше ничего не видеть и не слышать, чтобы уснуть в самый счастливый миг этого дня. — Ты не ляжешь?

— Я лягу, но позже… Хочу посидеть над своей Кубой.

— Скоро я тебя стану ревновать к твоей Кубе, — сонно ответила она ему. — Сколько можно… Когда-нибудь ты откажешься от этой затеи…

— Это вопрос?

— Нет, пророчество… — Катя сонно рассмеялась. — Это так, просто… Надеюсь, ты меня не заставишь ехать на Кубу? Хватит с меня Индонезии… Кстати, когда я поеду в Индонезию?

— Через неделю, наверное… Или даже скорее…

— Дату не можешь назвать?

— Завтра назову. Вообще-то мне тебя жаль. Там начинается сухой и жаркий сезон… Тебе бы зимой туда поехать… Нет, не открывай глаза! Ты такая красивая, когда так лежишь! Я тебе даю слово, что сам скоро приеду к тебе! Очень скоро… Очень скоро…

Катя хотела возразить ему, что это свинство — в последнюю минуту говорить о жарком сезоне, но ничего не сказала — не успела, уснула.

Когда Катя закрыла глаза и стала дышать ровно, спокойно и размеренно, Дима осторожно поднялся с постели, накинул потрепанный лиловый шелковый халат с драконом на спине — какой-то сувенир — и прошел к себе в кабинет. Там он снова уселся за стол и придвинул к себе карту. Долго смотрел на нее, теряясь взглядом в синеве океанов и желтых, песочных точках островов. Потом крепко потер ладонью щеку, словно у него вдруг заболел зуб, сморщился и погасил лампу.

Следующим днем была суббота — а в этот день работы всегда было предостаточно. Катя сбилась с ног — сперва ее чуть не свело с ума исчезновение проспектов путешествий на Ямайку, так что она помнила только цены, а услуги — забыла… Потом проспекты отыскались в комнате у Зины, зато пропали документы участников уже сформированного тура на Маврикий. Документы тоже обнаружились: Катя, как оказалось, сама сунула их под старые журналы в один из ящиков своего стола. Потом у нее вдруг отключился телефон — она долго билась с аппаратом, пока не обнаружила, что просто-напросто отсоединился провод от штепселя… И наконец, Зина заявилась к ней с большой кружкой растворимого кофе, посплетничать.

— Как дела? — лениво осведомилась она, присаживаясь напротив в кресло для посетителей.

— Как сажа бела… День какой-то безумный. А ты, похоже, все цветешь.

Этот вежливый комплимент, один из тех, на которые Катя никогда не была скупа, порадовал Зину, и язвительный тон ее несколько потеплел:

— Да нечего мне цвести… Димка куда-то опять умотал. Смотри следи за ним, а то он загуляет!

— Что сделает? — рассеянно отозвалась Катя, тупо глядя в бумаги. Она пока боялась себе в этом признаться, но ей сдавалось, что опять что-то пропало. Она только надеялась, что это не деньги. — Что он там сделает?

— Загуляет, — отчеканила Зина. — Он в последние дни какой-то сам не свой. Или наоборот — это от счастья? Ты, говорят, ушла от своего супруга?

— Кто это говорит? — вскинулась Катя, наконец оторвавшись от бумаг.

— Да кто… Все говорят.

— Хотелось бы знать — кто распускает эти слухи обо мне, — отметила Катя, хотя сама все прекрасно знала. Дима никогда не был особенно скромен, особенно в том, что касалось его побед, а на этот раз он, несомненно, одержал большую победу. И все же ей не хотелось в это верить. «Хотя почему он должен измениться в лучшую сторону? — подумала она. — Мужчины — сплетники куда почище баб…»

— Не будем называть имен! — подмигнула ей Зина. — Знаешь, мне кажется, он мог бы быть более счастлив в таком случае. А он какой-то хмурый…

— Может, он как раз несчастен, — злобно ответила Катя. — Может, ему жаль терять свою холостяцкую свободу. Может, он во мне разочаровался.

Если бы Зина была лучшим психологом, тогда она уловила бы настроение Кати и немедленно ушла бы. Но Зина только разохотилась.

— Да, ты знаешь… — продолжала она, — тут я слышала, что у него была интрижка с одной бабой… Страшная! — Зина зажмурилась и тут же распахнула свои густо накрашенные ресницы. — Ты не думала никогда, что он мог жить на два дома?

— Никогда, — отрезала Катя. — Слушай, вообще-то еще рано поздравлять нас с помолвкой. Я еще пока ничего не решила.

«Об этих моих словах Дима узнает сегодня же, — подумала она. — Ну и пусть, все равно лучше, чем так, как Зина мне сообщила… Надоели эти сплетни, этот шепоток за спиной, эти сладкие поздравления, под каждым — яд и змеиное жало… Все эти „добренькие подруги“! Знакомые! Дуры! Идиотки! Нет, он был тысячу раз прав, когда говорил, что мне стоит переменить мое занятие… Сколько можно тут сидеть? Я поеду, куда надо, и сделаю все, что будет нужно… Лучше уж сгореть под тропическим солнцем, чем от стыда, — в этой мрачной конторе…»

— Зина, ты не могла бы пока пойти к себе? — сказала Катя, делая холодные глаза и поднимая вверх одну бровь — ну точь-в-точь Марлен Дитрих! — У меня тут опять бумага запропала, я не могу ее найти…

Зина подняла с сиденья свой массивный, обтянутый карамельно-розовой юбчонкой зад и обиженно удалилась. «Пустые бабьи сплетни, — подумала Катя. — Ничего не стоящие бабьи разговоры. И в этом мне надо утопить мою жизнь? Может, мне еще начать читать журнал „Бурда Моден“ и обсуждать поведение своего любовника с целой кучей подруг?!»

Бумага нашлась, явился очередной посетитель. Катя расправилась с ним в несколько минут, подняла бровь, улыбнулась и почти пинком выкинула его куда-то на Карибские острова. Становилось жарко, кондиционер еле тянул, она поставила рычаг на максимальную мощность и снова удивилась тому, каким ясным и солнечным выдался этот май. В глубине коридора раздались вопли Димы — она прислушалась. Судя по голосам, он ссорился с Зиной. «Из-за меня?» — подумала Катя. Заперла изнутри дверь — пусть стучат кому надо, уселась за стол, снова порылась в бумагах. Ей стало скучно. Она подумала: почему бы это? И поняла — загадки, тайны, которая возникла в ее жизни в этом мае, больше не было. Шорох сидел в милиции, ей больше ничто не грозило, и даже не стоило подозревать мужа в том, чего он никогда не делал и не сделал бы.

Ей захотелось поговорить с кем-то обо всем, что произошло. Но с кем? Игорь теперь был ей совершенно посторонним человеком, с Димой ей говорить не хотелось, да и он не проявил бы такого желания, подруги были мертвы… Только сейчас она поняла, какая пустота оказалась в ее жизни из-за этих трех смертей. Как ни редко она виделась с подругами, все же она всегда знала, что в любой день может назначить встречу, увидеться, пожаловаться на судьбу или выслушать их жалобы. Теперь она была одна. Целый кусок прошлого оторвался от нее, как кусок льда от большой льдины, и уплыл куда-то, унося на себе тени трех подруг.

«Впрочем, нет… — сказала себе Катя, доставая из сумочки записную книжку. — Вот телефон Оли… Но я ее едва знала. Зачем нам видеться, разговаривать? Если она теперь в безопасности, можно считать, что это вторжение в ее жизнь будет совершенно ненужным… Да и кто знает, какие у нее остались обо мне воспоминания… Может, я тоже как-то обидела ее — кто ее только не обижал! Может, я ее просто не замечала — а это обида тоже немалая… Может быть, школа, наш класс вообще для нее самое неприятное воспоминание в жизни и она пошлет меня подальше, как только поймет, кто с ней говорит…» И тем не менее Катя набрала этот номер.

Ей ответили сразу, и она даже растерялась — в глубине души она надеялась, что никого не будет дома. Пришлось представиться по всей форме.

— Здравствуйте. — Она обращалась к женщине, которая ответила ей, на «вы», несмотря на то что была уверена, что это и есть Оля, ее одноклассница. Что-то в этом голосе показалось ей знакомым. — Здравствуйте, это говорит Катя Фомина. Мне хотелось бы поговорить с Олей Уфимцевой.

— Я Оля Уфимцева, — отозвались ей несколько растерянно, и Катя возликовала — она не ошиблась, этот неуверенный тихий голос был тот самый, что запомнился ей со школы.

И тут же весь облик Оли возник перед ней, как на экране телевизора, — опущенные длинные ресницы, блестящие темные волосы до пояса, скованная походка. Она прогнала этот образ — должна же была эта девушка измениться! И продолжала:

— Тогда я — ваша одноклассница. Вы, наверное, меня не помните.

— Не помню? Нет, почему же… Я вас помню.

И больше ничего, только этот холодный и скованный ответ. Катя замялась, продолжать ли этот разговор, но все же решила продолжать:

— Я вам звоню по поводу последних событий… Вы слышали о том, что происходило в последнее время?

— О чем?

«Мне кажется или голос у нее изменился? — спросила себя Катя. — По-моему, ей не слишком-то хочется говорить об этих, да и о любых событиях со мной…» Но она сделала еще одну попытку:

— Вообще-то это не телефонный разговор, но… Мои одноклассницы, то есть наши одноклассницы, три девушки… Они погибли.

— Как? — отозвалась Оля. — А, да. Я знаю об этом. Следователь мне звонил… Вы по поводу этого дела? Но я уже дала показания, я ничего не знаю.

— Да нет, я не имею отношения к следователю… Хотя ваш телефон он мне дал. Я просто хотела с вами поговорить…

«Дура, вешай трубку! — разозлилась на себя Катя. — Зачем ты навязываешься человеку?! Она же не хочет с тобой общаться! Ну, немедленно скажи: „Очень жаль, простите, до свиданья!“» Но тут она услышала голос Оли, та говорила:

— Вы можете приехать ко мне. Конечно, если хотите. Я об этом деле ничего не знаю, только в общих чертах… Только… Если я все правильно поняла из разговора со следователем, все закончилось?

— В общем, да. Маньяк арестован и сейчас под следствием… Я, собственно, беспокоилась за вас… Если он вам сказал, убивали по алфавиту… Потом должны были быть вы, потом я.

— Приезжайте, — ответила Оля. — Я буду вас ждать. Вы мой адрес знаете?

— В общих чертах. Доберусь. Когда вам будет удобно?

— Можно сегодня… — как-то вяло ответила Оля. — Если хотите.

«То есть подразумевается, если я этого хочу, но никак не ты! — подумала Катя. — Ты, наверное, решила мне немножко отомстить за школьные обиды? Теперь я выступаю в роли смиренной просительницы — нельзя ли мне приехать, нельзя ли с вами поговорить? Ладно, пусть. Это будет твой реванш, я согласна. По крайней мере, я закрою это дело. Пусть немного позже, чем наш милый следователь, но все же закрою. Иначе я буду думать о тебе, насколько я себя знаю». Она поблагодарила Олю, уточнила час и адрес и повесила трубку. Только тут она обратила внимание, что ручка запертой двери уже давно и безрезультатно поворачивается. Катя встала и отперла дверь. В комнату буквально ввалился Дима.

— Что тебе сказала эта дура?! — прошипел он. — Я ее убью!

— Кто? — Катя отступила к своему столу. На миг у нее явилось бредовое предположение, что Дима говорит об Оле, но тут же она прогнала эту мысль: он не мог знать, с кем она только что говорила.

— Зина! Дура набитая! Она тебе что-то наболтала про меня?!

— Да ничего нового она мне не наболтала. — Катя успокоилась, и ей было даже смешно наблюдать за перекошенным от злобы Диминым лицом. — Перестань метаться. Выпьешь кофе?

— Трахал я это кофе и эту контору! Сплетница!

— Я? — холодно отозвалась Катя.

— Дура! Я о Зинке. Она каким-то образом узнала об этой глупой истории и теперь сообщила тебе… Да, у меня была любовница! Я не железный! Ты совсем недавно соизволила жить со мной, а как я должен был обходиться все остальное время?!

— Сбавь обороты! — попросила его Катя. — Я вовсе не стала бы требовать от тебя монашеской верности. Можешь спокойно заводить любовниц, если я стану тебе отказывать в постели… Успокойся. Зина — дура, и не надо обсуждать это лишний раз.

Он вздохнул, облокотился на ее стол и попросил его простить и поцеловать, а также отказаться от своих слов, что она, дескать, не собирается связывать с ним свою судьбу. Катя простила, поцеловала, отказалась и подумала, что ей надо срочно ехать в Индонезию — жалкая уловка против обступающей ее скучной действительности. Этим примирением она воспользовалась для еще одной своей цели.

— Скажи, — протянула она, когда его губы оторвались от ее открытой шеи. — Скажи, как ты намерен провести сегодняшний вечер?

— Ох, как ты официально выражаешься… — вздохнул он. — Ну, я думал провести его дома, приготовить что-нибудь исключительное, в смысле пожрать. Надоели мне эти рестораны.

— Верно, что хорошо для любовницы, плохо для будущей жены? — подольстилась она. — А ты не будешь иметь ничего против, если я навещу маму?

— Конечно, ничего… — удивился он. — Кстати, ты не думаешь, что пора твоей маме кое-что узнать?

— О нас с тобой?

— Ну да. Иначе она будет очень удивлена. Я хочу, чтобы она меня признала, если это так называется.

— Мама тебя признает. Она признает все, что угодно, если только это будет нравиться мне. Она вовсе не строгая мать. Так я съезжу к ней?

— Конечно. Подвезти тебя?

— Не надо, иначе ты простоишь под нашими окнами весь вечер. Я думаю, что лучше тебе пока не показываться. Все же я еще не разведена официально, а это ей не понравится. Она не любит двусмысленных положений.

Катя сама не знала, зачем ей понадобилась эта ложь. Но она инстинктивно чувствовала, что ее совместная жизнь с Димой будет коренным образом отличаться от жизни с Игорем и на большую половину состоять из взаимных недомолвок и подобных мелких обманов. Его ревность тяготила ее, хотя он давно ее не проявлял в тех диких формах, которые ей были уже хорошо знакомы. Она чувствовала, что стоит только подать малейший повод — и эта ревность расцветет пышным цветом. «Не теперь, теперь я этого не вынесу, — сказала себе Катя, втискиваясь в битком набитый вагон метро. — Пускай на первых порах он меня не ревнует, и тогда я как-нибудь приспособлюсь…»

Олина квартира располагалась в большом панельном доме, выстроенном, судя по кучам земли вокруг, совсем недавно. После прыжков по этим кучам туфли превратились в грязные галоши, и Катя подумала, стоило ли ехать сюда ради сомнительного удовольствия вспомнить школьные годы. Но передумывать было поздно — она уже нажимала на кнопку звонка.

Ей открыла девушка, в которой она смутно узнала Олю. «Она очень переменилась! — подумала Катя. — И в лучшую сторону…» Оля очень похорошела, исчезла ее легкая сутулость, скованность движений. Перед Катей стояла весьма даже красивая молодая женщина, одетая в цветастую трикотажную кофточку, длинную трикотажную юбку и туфли на высоких массивных каблуках. Фигура — хоть для рекламы одежды. Взгляд больших карих глаз — цепкий и настороженный. На лице минимум косметики. И только прическа осталась прежней — длинные волосы, чуть ниже пояса. Та тоже рассматривала Катю, и даже весьма невежливо — не отводя глаз. Катя улыбнулась и вошла.

— Вы меня совсем не узнали? — спросила она Олю. — Я бы тоже вас не узнала… Неудивительно, столько лет прошло.

— Всего десять с небольшим, — ответила та. — Проходите. Извините за дорогу — у нас тут еще стройка не закончилась. Вы испортили себе туфли.

— Не важно… — Катя переобулась в предложенные ей тапочки — по иронии судьбы точно такие же, розовые, что остались в ее прежнем доме. — Я вам не слишком навязалась?

— Ну что вы…

«Если так дальше пойдет, скоро мы станем раскланиваться после каждого слова! — сказала про себя Катя. — Небольшое удовольствие от такого разговора… Нет, она очень переменилась».

Оля тем временем провела ее в комнату — довольно обширную комнату, почти без мебели. Катя увидела новенький, с иголочки, мягкий уголок — два кресла и диван, журнальный столик, большой телевизор с видеомагнитофоном в углу, два картонных ящика в другом углу и свернутый трубкой ковер. Оля перехватила ее взгляд и пояснила:

— Мы недавно переехали сюда. До этого жили вообще не в Москве. Хотите кофе?

— Спасибо.

Пока хозяйка варила кофе. Катя в комнате собиралась с мыслями. Ей показалось, что Оля вовсе не интересуется целью ее визита и разговор будет скучным и затяжным. И в который раз сказала себе, что зря приехала. Подумала также о том, что, судя по расположению дверей в коридоре, квартира трехкомнатная. «Она здесь одна живет? — спросила Катя себя. — Нет, фамилию она ведь поменяла, значит, есть муж. Но его, наверное, дома нет».

Оля внесла на подносе две чашки кофе, плетеную корзиночку с магазинным печеньем и сахарницу. Поставила поднос на столик и пригласила Катю:

— Присаживайтесь! К сожалению, больше угощать нечем. Я недавно вернулась с работы, и вот вы позвонили.

— Ну что вы… Я ведь не ради кофе к вам приехала, — улыбнулась Катя. — Кстати, как вы относитесь к тому, чтобы перейти на «ты»? Все-таки мы вместе учились… а как-то странно называем друг друга, как на дипломатическом приеме!

Катя надеялась этим снять какое-то напряжение, которое она ясно ощущала в воздухе, но Оля, казалось, ничуть не обрадовалась ее предложению. Она только слегка подняла брови, потом опустила их, слегка сощурилась и спокойно сказала:

— Хорошо. Давайте на «ты».

— Ты как поживаешь? — нелепо спросила Катя. Ее все больше обдавало холодом, который так и веял от этой девушки. Если Оля и изменилась внешне, стала более привлекательной и ухоженной, то ощущения от общения с ней остались все те же — казалось, что она только и ждет, чтобы ее собеседник замолчал и вообще исчез из ее поля зрения. Теперь Катя действительно узнавала ее.

Оля ответила очень сдержанно:

— Спасибо, все нормально.

— Ты вышла замуж?

— Да. — Оля немного помолчала, словно обдумывая, не ограничиться ли этим ответом, а потом все же расширила его: — Несколько лет назад. У меня теперь другая фамилия, Логиновская. Мой муж создал маленькую мастерскую по ремонту холодильников. Я у него бухгалтер. Правда, работаю неполный день — просто когда это нужно… А ты? Вышла замуж?

— Уже успела и выйти, и почти развестись, — ответила Катя. — И похоже, скоро выйду опять… Да ты ведь знаешь моего будущего мужа!

— Вот как? — поинтересовалась Оля. — Кто же он? Кто-то из школы?

— Ну да. Ты помнишь такого Диму Мищенко? Он был с нами в одной французской группе.

— Нет, — быстро ответила Оля. — Я такого не знаю.

— Ну как же… Его не заметить было невозможно! Такой веселый чернявый парень, всегда в движении…

— Нет, не помню такого…

Катя вздохнула и перешла к другой теме:

— А Шороха ты помнишь?

— Кого? — вежливо удивилась Оля. — Кого-кого?

— Нашего учителя французского. — Катя сказала это так же вежливо и сухо, даже подчеркнуто вежливо и сухо. Оля начинала ее раздражать. «За кого она меня принимает, в самом деле? — злилась Катя. — За свою горничную? За надоедливую любопытную сплетницу?»

— Ах, учитель французского… Постой-ка, это тот самый, который был арестован?

— Да. Ты ведь знаешь об этом?

— Да. Только я не знала, что вы его звали Шорох.

Это ее «вы звали» прозвучало так подчеркнуто отчужденно, что Катя сразу поняла — для этой женщины не кончились ее обиды школьных лет и даже, может быть, стали еще болезненней. «Кто знает, какой след в ее жизни оставила наша травля? — спросила себя Катя. — Может быть, более значительный, чем я думала…»

— Знаешь, Оля, о чем я хотела тебя спросить… — неожиданно сказала она. — Я ведь помню, как к тебе относились в школе…

— Как ко мне относились?

Какой холод, какая вселенская сушь были в ее голосе и в ее глазах! Катя даже поежилась и подумала, не уйти ли ей теперь же. Но она не двинулась с места. Несмотря на то что Оля так с ней держалась, Катя чувствовала, что разговор отнюдь не окончен и даже, может быть, будет интересным.

— Ну, как к тебе относились… Лика, если ты помнишь, кто это такая, тебя травила. Верно?

— Лика? Такая рыжая?

— Да. Она и вообще-то не отличалась деликатностью, но почему-то тебя ненавидела. И мне теперь совершенно непонятно — почему?

— А мне понятно, — ответила Оля неожиданно горячо. — Я ведь пришла к вам из другой школы, в середине года. Меня никто не знал, никто не захотел со мной познакомиться. Наверное, никому не хотелось тратить на меня время — ведь все равно скоро выпуск и мы никогда больше не увидимся. Это все было мне понятно, но не в этом было дело. А дело было в том, что во мне она нашла совершенно идеальный объект для издевательств. Ведь за меня никто не захотел бы заступиться! Никогда не заступался никто! Вот она и старалась… Я тебе поверю, что она травила меня без всяких причин. Может быть, она даже незлая женщина. Но мне это все равно.

— Она ведь умерла, — тихо сказала Катя. — Ее задушили.

— А я это знаю, — резко ответила та. — Это, конечно, повод, чтобы поговорить о справедливости, которая восторжествовала. Но не я ее задушила, и не мне об этом говорить.

— Оля… — Катя старалась подавить в себе возмущение, вызванное ее словами. — Оля, я понимаю, ты на нас на всех очень зла… И ты имеешь на это полное право. Только не надо так говорить.

— Да, я же совсем забыла! Вы ведь дружили все вчетвером! Прости.

«Говорила, что ничего не помнит, а то, что мы дружили вчетвером, хорошо усвоила… — подумала Катя. — Ну что за странная личность!»

А Оля тем временем продолжала:

— Если я правильно поняла следователя, задушили Лику, потом еще ту блондинку…

— Иру, — машинально вставила Катя.

— Да, Иру, и еще одну девушку…

— Которая не сделала тебе ничего дурного.

— Вот как. Пусть ничего. Никто мне ничего не сделал, совершенно ничего. И незачем говорить об этом. И вообще — зачем ты меня расспрашиваешь, кого я помню и что об этом думаю. Я ничего не думаю, мне все равно.

— Тогда, наверное, мне лучше уйти… — Катя сделала движение, чтобы подняться. — Спасибо за кофе. И прости за мой неожиданный визит. Я вижу, что тебе неприятно все, что касается школы… Только я-то ничего тебе не сделала. Я тебя не травила. Прости, если я ошибаюсь.

— Не надо. Сядь!

Голос Оли прозвучал так резко, почти грубо, что Катя удивленно уселась обратно в кресло. Эта женщина пугала и поражала ее все больше. Ее порывистость, переходы от язвительности к угрюмой неразговорчивости очень интриговали Катю, но она совершенно не знала, как следует с ней обращаться. И поэтому она просто села и взяла в руки чашку с кофе, к которому до этого даже не притронулась. Оля пошарила на нижней полке столика, достала пачку сигарет, протянула ее Кате. Та отказалась, тогда Оля закурила и уставилась на свои колени. Так она просидела почти минуту в полном молчании. Потом сказала:

— Прости и ты меня. Зачем я так с тобой говорю? Ты совершенно права — не стоит придавать всему этому столько значения… И ты еще решишь, наверное, что я очень рада, что их всех поубивали. Вовсе нет!

— Да я так не думала, — солгала Катя, хотя очень даже думала так.

— Перестань, я знаю, что говорю… Конечно, я веду себя глупо. Не могу даже слышать об этой проклятой школе. Но ты мне ничего не сделала. Ты меня просто не замечала, а за это нельзя винить. Просто я была неинтересна тебе, вот и все. Такое с каждым может случиться. В сущности, я могу даже сказать, что ты была мне хорошей одноклассницей. И Лена, так ведь ее звали? Лена тоже. Кажется, она тогда собиралась поступать на журфак?

— Она и стала журналисткой.

— Вот видишь! А ты?

— Ну, я-то — пустой номер… Стала журналисткой и тут же перестала ею быть. Не стоит и говорить об этом.

— Да, вы пристойно устроили свою судьбу. Я так и думала. Сразу ведь видно, что с кем будет. А хочешь знать, что было со мной?

— Что?

— Я закончила вашу школу — своей я ее называть не могу, попыталась поступить в институт. Потом мне пришлось отказаться от этой попытки — из-за здоровья. Меня подкосило сразу после первого экзамена.

Катя действительно вспомнила, что Оля часто болела и даже экзамены сдавала не с классом.

— Это у меня очень давно… Гипертонические кризы. Ваша школа моего здоровья не улучшила. Каждое утро я просыпалась в ужасе — мне опять надо было идти туда, к вам. Вас я всех ненавидела. Для тебя это новость? Да, я не поднимала головы, но всех вас ненавидела! Даже тех, кто ничего плохого мне не сделал. Уж не знаю, почему так. Если бы я постаралась, я смогла бы, наверное, с кем-то подружиться. Но я не старалась.

В общем, я считаю, что вся жизнь пошла под откос… Закончила бухгалтерские курсы. Работала где попало. Сменила много мест работы. Ты знаешь, у меня навсегда осталось чувство, что я в любом коллективе — лишняя, белая ворона. Потом я познакомилась со своим будущим мужем. Он увез меня из Москвы в провинцию — там у него было предприятие. Там я тоже работала бухгалтером. А теперь вот он смог купить квартиру в Москве, и мы вернулись. Самое интересное, что все вокруг считают меня счастливой. Как же — муж любит, деньги есть, профессия нужная, внешность приличная… А ты знаешь, кем я хотела быть?

Катя только покачала головой. Она ничего не знала об Оле — ничего вообще.

— Конечно, откуда тебе знать… — Оля словно прочла ее мысли. — Я хотела быть спелеологом!

— Я тоже не стала тем, кем хотела быть… — откликнулась наконец Катя. — И тоже работаю не по специальности. И меня тоже считают счастливой, хотя я вовсе такой не являюсь. Я могу тебя понять. Только вот… Меня ведь никто, не травил в школе. Никто не унижал. Никто не сделал мне ничего плохого. И все же судьба сложилась именно так. Так что права ли ты, когда обвиняешь только нас?

— Не говори, пожалуйста, «нас», — попросила ее Оля. — Ведь ты к ним не относишься.

В комнате повисло молчание, а потом Катя вздрогнула: где-то в глубине квартиры что-то обрушилось, какая-то кастрюля, судя по звуку.

Оля только улыбнулась:

— Это мой кот. Шастает там. Я его заперла. У него ужасная привычка рвать всем чулки.

— Я в брюках… — почему-то заметила Катя.

— Значит, брюки, — покладисто согласилась Оля. — Одним словом, это я должна просить прощения у тебя, что так накинулась. Ты-то ни в чем не виновата. Так о чем, собственно, ты хотела со мной говорить?

— О Шорохе, о моих подругах, о том, что следующими жертвами должны были быть мы с тобой… — пожала плечами Катя. — И о том, что теперь мы спасены… Только потому спасены, что я вовремя вспомнила о нашем незадачливом учителе… Но я вижу, что все это тебе безразлично.

— Моя жизнь мне не безразлична, но раз ты говоришь, что мы теперь спасены, тогда и рассуждать тут не о чем, — заметила Оля. — Прости, я пойду посмотрю, что он там натворил.

Она вышла, а Катя, чувствуя, что теперь уж ей придется уйти, встала, прошлась по комнате, подошла к окну. Вид из окна открывался самый скучный: белые и голубые высотные дома, кучи рыжей земли, дальний массив какого-то парка…

Ее взгляд остановился на книге, лежавшей на подоконнике. Судя по яркой обложке — мужское лицо, пистолет, чья-то кровь, разлившаяся лужей, — это был детектив. Катя взяла его и прочла название — «Грязь на снегу». Что-то припоминалось ей, но смутно, очень смутно, когда она держала в руках эту книгу. Она открыла ее на первом попавшемся месте и увидела большой абзац, обведенный красной шариковой ручкой. Вчиталась. Речь шла о том, что какой-то Франц вошел в какой-то дом и прикончил двух стариков, которые когда-то его воспитывали… Катя отошла от окна и уселась в кресло, внезапно увлекшись чтением. Она дошла уже до того, как Франц шарит в шкафу в поисках коллекции часов, как вдруг какая-то буря пронеслась над ее головой. Книгу у нее вырвали — грубо, резко, внезапно. Катя даже вскрикнула, подскочив в кресле. Перед ней стояла трясущаяся Оля, книгу она сжимала в руке.

— Что такое? — еле вымолвила Катя. — Что случилось?

— Ничего.

Оля швырнула книгу в угол, и Катя растерянно проследила взглядом за ее полетом. Детектив ударился о стену, раскрылся снова и зашелестел страницами. Катя не знала, что и думать. Впервые к ней в голову закралось подозрение, что ее знакомая — ненормальная.

— Прости. — Оля наконец разжала губы. — Я не хотела.

— Это ты меня прости… Книга лежала на подоконнике, вот я ее и взяла… Знаешь, я тебя задержала. Я пойду.

Оля не стала удерживать ее, да Катю уже ничто не могло бы удержать. Она торопливо попрощалась с хозяйкой, переобулась и покинула ее негостеприимную квартиру, дав себе слово больше никогда тут не показываться.

Оля дождалась, пока за гостьей закроются двери лифта, заперла дверь квартиры и вернулась в комнату. Там стоял мужчина — высокий, худой, с очень бледной, нездоровой кожей лица. Оля вошла, не глядя на него, и без сил опустилась в то самое кресло, где перед тем сидела Катя.

— Ну что? — спросил ее мужчина. — Зачем она приходила? Ты узнала?

— Просто поговорить, вспомнить прошлое.

— Врет?

— Наверное. Кто ее знает. Зачем она притащилась, ну зачем!

Мужчина взял сигарету и уселся напротив. Его взгляд упал на книгу, валявшуюся у стены. И в его прозрачных голубых глазах появился испуг. Оля сразу заметила, куда он смотрит, и покачала головой:

— С моей стороны это была глупость.

— Она что, видела книгу?

— Видела и даже листала ее. На том самом месте.

— Догадалась?!

— Не знаю. Очень испугалась, когда я вырвала у нее книгу.

— Вырвала?

— Да. Я вела себя очень глупо. Я испугалась, что она сейчас все поймет. А может быть, что она все уже знает лучше меня.

— Тебе не надо было вырывать у нее книгу. Зачем было так светиться?!

— Не кричи на меня. С меня хватит. Я уже не могу так. Зачем она пришла?!

— Тебе надо было вести себя естественней и выспросить у нее все.

— Она ничего бы мне не сказала, она ведь не дура! Она пришла сюда не случайно…

— Вот и я так думаю. Слушай… — Он нагнулся к Оле, положил ей руку на колено. Та вздрогнула и опустила голову, словно собираясь заплакать. — Слушай, а ты не думаешь, что она вообще ничего пока не знает?

Оля молчала. Мужчина убрал руку с ее колена и погасил сигарету в пепельнице. Вздохнул, посмотрел в окно. И сказал:

— Во всяком случае, доверять ей нельзя.

— Не говори мне больше ничего. Я и сама теперь ничего не знаю.