Мой путь

Приезд в Израиль

Мы приехали в Израиль 24 апреля 1991 года в 5 часов утра: я, жена и трое детей. Я уже писал, почему мы уехали.

До этого мы:

сдали государству 4-комнатную квартиру в Минске на ул. Пулихова, доплатив в домоуправление за ее ремонт;

отказались от советского гражданства, щедро заплатив за это, сдали советские паспорта и получили взамен однократные выездные визы с фотографиями;

продали хорошим людям за один рубль еще одного члена нашей семьи - собаку Багиру (собак нельзя просто отдавать) - когда мы прощались, Багира плакала, жена и дочки тоже;

продали за бесценок мебель и все имущество, которым мы владели;

обменяли оставшиеся деньги на доллары по грабительскому курсу (очередь в обменном пункте нам была назначена на 1 апреля - как раз с этого дня и изменился обменный курс с 6 до 30 рублей за доллар). Мы получили 400 долларов (300 дорожными чеками и 100 наличными).

* * *

Мы не отправляли контейнером мебель и домашнее имущество, как это делало большинство. За отправление багажа платило Еврейское агентство (Сохнут). Они отправляли багаж морем, и он приходил через несколько месяцев после прибытия его владельцев. За это время люди успевали уже как-то устроиться. Нам было не до барахла, мы бежали из распадающейся на части великой страны, Советского Союза. Мы летели туда, где принимают.

В аэропорту нас встречли фотокорреспонденты. Они протягивали детям шоколадки, а потом этих детей фотографировали. Мои дети от их шоколадок отказались. После прохождения интервью в аэропорту нам выдали удостоверение репатрианта и талон на такси. Мы взяли такси-микроавтобус и поехали в город Кармиель. Там недавно поселился мой коллега, доцент кафедры «Автомобили» Владимир Чечик с семьёй. Ехали долго, очень хотелось подремать, а в машине орала музыка. Я по- английски попросил водителя приглушить музыку, но он сделал вид, что не понял. Мы прожили у Чечиков целую неделю. Искали квартиру на съём, но дешевле 550 долларов в месяц мы ничего не нашли (а цена на жилье в Израиле тогда указывалась только в американских долларах). В связи с большим наплывом понаехавших во всем Израиле цены на съём квартир подскочили до небес. Тогда я поехал в Акко. Там поселились мои друзья Ольга Гимельштейн и ее муж, Карл Эпштейн. Ольга работала в Учебном комбинате ЦСУ, где я по совместительству преподавал, а Карл, архитектор и художник, учился со мной в школе в параллельном классе. Ольга помогла мне найти квартиру за 400 долларов в месяц.

Мы поселились в микрорайоне для бедных с гордым названием Бен-Гурион, сняли маленькую 3-комнатную меблированную квартиру (планировка распашонка с центральной проходной комнатой). Хозяин квартиры Симха, горский еврей из Дербента, жил по соседству. Он потребовал внести деньги за полгода вперед. На это ушли все подъемные, которые мы получили от Сохнута.

Где-то через месяц я узнал, что те, кто не отправлял багаж за счет Сохнута, имеют право получить компенсацию за экономию средств на приобретение мебели. Чтобы получить эти деньги, я поехал в Хайфу, в отделение Сохнута на улице ПальмАх. Я наметил по карте маршрут. Доехал автобусом до Чек-Поста, потом несколько остановок городским автобусом. Дальше пошел пешком, держа в руках карту города. В Хайфе я был впервые. У этого города сложная топография. Идти пришлось долго, было жарковато. Иногда я спрашивал у прохожих на абсолютно убогом иврите, где улица ПАльма? На меня смотрели как на идиота и говорили, что нет такой улицы. Наконец нашелся добрый человек, который спросил у меня, что я ищу на этой улице? Я ответил: "Сохнут ехуди". Он показал мне пальцем на небоскреб метрах в 300 от меня и сказал: "Так вот же он!".

Я потом довольно долго искал нужный мне отдел. Занял очередь к нужному мне чиновнику, но прежде необходимо было заполнить анкету на иврите. В очереди передо мной было человек пять. Я сел за свободный столик в большой комнате и стал эту анкету заполнять.

Тут появился служащий и по-русски громко стал выяснять, говорит ли кто-нибудь из новых репатриантов по-английски. Я поднял руку. Он подошел ко мне и рассказал, что здесь сейчас большая группа американских инвесторов, вложивших в Сохнут огромные деньги. Они хотят задать ряд вопросов репатрианту из СССР, а сейчас здесь нет никого из служащих, кто знал бы и русский и английский, и мог бы поработать переводчиком.

Я согласился с ними поговорить, и меня привели в небольшой зал. Их было человек тридцать. Они сидели в первых трех рядах. Местный работник Сохнута уже побеседовал с ними, но они хотели услышать живого репатрианта. Мне дали в руки беспроводной микрофон.

И тут я вспомнило, как Владимир Познер вместе со своим американским другом Филом Донахью устроили телемост СССР — США. Я решил действовать в том же стиле.

Я представился. Сам себя не похвалишь — ходишь как оплёванный. Я рассказал, что я — опытный инженер, моя жена — учитель математики. У нас трое детей: две девочки 12 и 13 лет и мальчик 2 года. Мы жили в Минске. У нас была интересная работа и хорошая квартира. Однако в последние годы в СССР обострились внутренние противоречия. Если СССР распадётся и начнется гражданская война, то во всех прошлых и грядущих бедах будут обвинены евреи — всплеск антисемитизма уже ярко проявлялся. Мы благодарны Израилю за возможность приехать сюда.

Дальше пошло ток-шоу. Желающий задать вопрос подымал руку. Я подходил с микрофоном, выслушивал вопрос и сходу отвечал. Я видел, что двое снимали видео. Один с профессиональной телекамерой, второй — с любительской. Они интересовались мелкими деталями, подробностями, какие суммы я получил в качестве подъемных, что почем.

Я убедительно объяснил, что система поиска жилья на свободном рынке порочна по своей сути. За последние полгода стоимость съёма квартиры удвоилась. Большая часть подъёмных денег уходит в карманы квартировладельцев (я со смаком произносил английское слово landlord). Новым репатриантов на первых порах нужно скромное недорогое жильё и интенсивные курсы языка. Без языка невозможно найти квалифицированную работу. А я уже месяц в стране, а до сих пор не могу попасть на курсы иврите, очередь не дошла.

Меня спросили, по какому делу я сюда пришел. Я пояснил, что поскольку я не отправлял в Израиль мебель за счет Сохнута, мне полагается денежная компенсацию.

— А какая сумма компенсации?

— 3000 шекелей.

— Разве за такие деньги можно купить мебель?

— Не ко мне вопрос.

Все это тянулось минут 40. В зале появилось много местных чиновников. Они в пререкания не вступали. Потом мне жали руки, благодарили за интересный разговор, желали удачи и даже захотели со мной сфотографироваться.

Когда я вернулся в офис, моя очередь уже прошла. Но меня тут же взяла пожилая служащая. Она говорила по-русски с очень сильным акцентом, Она помогла мне заполнить анкету, мне вручили банковский чек. На прощанье она дала совет: "Ты не должен идти на неквалифицированную работу. Вы, прибалты, умные люди. Ты хорошо устроишься!". Видимо, она из-за фамилии посчитала меня прибалтом.

В Акко мы прожили 2 месяца. Появилась возможность поселиться в караване в Кфар-Таворе. Я долго вел телефонные переговоры по-английски с секретаршей главы регионального совета (рош а-моаца). Главу совета звали Моше, а секретаршу — Ализа. Разговаривал я с телефона-автомата. У меня были полные карманы металлических жетонов (асимон). На один разговор уходило шекелей десять. Моше пригласил меня на интервью. Ехать пришлось долго, через Чек-Пост. Потом, когда я вышел из автобуса в Кфар-Таворе, оказалось, что региональный совет находится в нескольких километрах севернее. Пришлось идти пешком.

Моше меня принял лично. Он долго расспрашивал, обо мне и моей семье. Это был старый романтик. Он долго жил в США, потом вернулся в Израиль. У него были мощные связи с американской диаспорой. Она оказывала значительную денежную помощь, за ее счет было построено много объектов. Возле Кфарт-Тавора поставили 80 караванов, дар от американских евреев. Моше планировал туда заселить новых репатриантов высшей квалификации: инженеров, водителей грузовиков, опытных станочников. С помощью американцев он планировал построить промзону с высокотехнологичными предприятиями, а потом уже и жилые дома. Через несколько дней я туда приехал с женой. Кфар-Тавор (деревня Тавор) это роскошный коттеджный посёлок, ухоженный и зелёный. Он расположен у подножья горы Тавор (ее называют Фавор в православных текстах). Нам показали новенькие караваны, сделанные во Флориде. Караван это жилой вагончик общей площадью 19 кв.м. Там 3 комнаты: центральный салон с кухней, две спальни и душ, совмещенный с туалетом. Нас обещали уведомить, когда можно будет переезжать.

Прошла неделя, нет никаких уведомлений. Я позвонил Ализе. Она со слезами в голосе сказала:

— Как, разве вы не знаете? В Эфиопии гражданская война. В Израиль привезли эфиопских евреев. В наши караваны заселили 800 эфиопов. У Моше сердечный приступ. Все его планы пошли прахом. Попробуйте позвонить в Маген-Шауль, там тоже есть караваны. Она дала мне телефон.

Маген-Шауль

Нам выделили караван в мошаве с гордым названием Маген-Шауль - щит Саула (в одном километре от зеленой черты). Когда Люба увидела, где мы будем жить, она заплакала. Караваны стояли в чистом поле, вблизи ни деревца, ни кустика. Но выхода не было. Платить за квартиру нам было не с чего.

С квартирным хозяином возникли проблемы. Мы оплатили ему наличными за полгода вперед, а прожили только два месяца. Деньги возвращать он не желал. Очень жадный был. Цена на съем такой квартиры уже выросла до $500. Он уже нашел, кому ее сдать.

Я сказал ему:

— Симха, ты знаешь, что мы сидим без денег. Берегись, я и моя жена тебя проклянём, тебе эти деньги не пойдут впрок. А квартиру я запру на замок и уеду. Иногда мы будем сюда приезжать купаться в море. Так я и сделал.

Через неделю он меня нашел, хотя я и не сказал ему, куда поехал. Ко мне пришли из конторы мошава и сказали, что звонил такой-то и просил мне передать, что он вернет деньги, предлагает приехать и отдать ему ключи.

Я приехал к нему. Он сказал, что отдаст деньги только в присутствии адвоката. Мы пошли к адвокату, работающему неподалеку в промзоне. Я беспокоился, что это его знакомый адвокат и он займет его сторону. Однако это оказался совершенно объективный профессионал. С адвокатом я разговаривал по-английски. Симха нас не понимал и очень нервничал. Кое-что я ему переводил на русский. Он с адвокатом разговаривал на довольно простом иврите. Я его немного понимал.

Адвокат посмотрел наш договор о найме квартиры и очень удивился. К стандартному договору был приписан пункт, что после полугода я обязуюсь покинуть квартиру. Он спросил, как я мог такое подписать? В итоге адвокат четко назвал сумму, которую Симха должен мне вернуть, и засвидетельствовал передачу денег. В сердцах Симха по-русски сказал: "Нет в Израиле культуры!".

"Что он сказал?", — спросил адвокат. Я перевел на английский, потом на иврит. Адвокат и его секретарша позеленели. Я спросил, сколько я должен за услуги. "Ничего", сказал он, пожал мне руку и пожелал удачи.

Когда мы вышли от адвоката, Симха сказал: "Так ты отмени свое проклятие и Любе скажи, пусть отменит". Я пообещал это сделать.

Приехав в Афулу, я зашел в магазин радиотоваров на автоеокзале и купил недостающие в нашей жизни предметы культуры: видеомагнитофон Акай, маленький телевизор с экраном 14" и двухкассетный магнитофон Сони с радиоприемником. Оттуда на маршрутном такси приехал в Маген-Шауль.

Мошав это поселок фермеров. Каждая семья ведет свое частное хозяйство, но у них есть и общее имущество. В поселке есть магазин, клуб, синагога, плавательный бассейн, детский сад. В школу детей возят автобусом. Основной выращиваемой культурой были розы. Розы выращивали в огромных теплицах. В теплицах работали преимущественно арабы, которые приезжали на велосипедахы из-за зеленой черты (т.е. из Палестинской автономии). Цветы срезали, паковали и в автомобилях-рефрижераторах отправляли в аэропорт, там грузили в контейнеры-рефрижераторы и отправляли в Амстердам, на цветочную биржу.

Я никак не мог привыкнуть к тому, что в СССР я был еврей, а здесь русский. Люди в караванном поселке были разные. Когда я жил в Минске, знакомые евреи были учителями, инженерами, врачами, музыкантами. Знал я также евреев-рабочих: наладчика сложного оборудование, лекальщика, маляра, у которого заказы на ремонт квартир были расписаны на полгода вперед.

В караванах разброс был гораздо шире: был дирижер-хоровик из Львова, был главный бухгалтер крупного завода из Ташкента, несколько инженеров, врач-кардиолог из Ленинграда, пара зубных врачей, учитель физики из Киева, но основную массу составляли продавцы, шофёры, люди без профессии.

Некоторые из них были очень экономными. В каждом караване был электросчетчик и счетчик воды. Однажды сосед спросил у меня: “Сколько раз в день ты спускаешь воду?”.

Мне было уже почти 50. Найти приличную работу без языка было очень трудно. Я начал учиться на курсах иврита, которые располагались в кибуце Эйн-Харод Меухад. Это 14 км от моего каравана. Возили нас туда и обратно школьным автобусом вместе с детьми, Правда, группа, в которую меня включили, занималась уже почти месяц, я начал с середины. Догонять было нелегко.

Как-то мы с Любой стояли на тремпе, ждали попутныю машину в наш мошав. Остановилась машина, мы с Любой сели, я рядом с водителем, а она сзади. Я начал разговор с водителем по-английски. Он поинтересовался, кто я и чем занимаюсь. Я сказал, что сейчас без работы, учу иврит, а по специальности я программист. Он сказал:

— Моему мужу как раз нужен программист.

Я хотел поправить: “Вашей жене?”, Люба жестко ткнула меня в спину. И я вдруг врубился, что это мужеподобная женщина с прокуренным голосом. Мы въехали в мошав. Я показал ей, в каком караване я живу. Через некоторое время подъехал ее муж знакомиться.

Он был фермером, жил в 10 минутах ходьбы от меня. Основной доход у него был от выращивания роз. Но кроме этого, он владел маленькой компанией, разрабатывающей и продающей компьютерную систему для проектирования ирригационных сетей. Это был единственный продукт, который продавала компания. Работали в ней два человека: сам босс — его звали Габи и инженер-араб Махмуд.

Габи узнал, что я уже несколько месяцев не подходил к компьютеру, и посочувствовал. Программисту тяжело надолго отрываться от компьютера. Он предложил приходить к нему после языковых курсов и сидеть за компьютером, знакомится с матобеспечением, которое они используют.

Пару дней я знакомился. Программировали они на Microsoft Basic, но у него был и Microsoft C. В СССР я работал на Borland C и C++. Бейсик я не любил, на работать на нем приходилось. Я ознакомился с этим софтом, потом предложил ему дать мне какую-нибудь конкретную задачу, чтобы окончательно войти в курс. Он принес мне планшет-сколку. На него кладут чертеж, специальным пером обводят линии и кривые, и таким образом вводят в компьютер графический объект.

— Вот, — сказал он, — эта штука сильно тормозит компьютер. Надо сделать новый драйвер, чтоб она шла быстрее.

Это была real-time задача. Я взялся за работу. Пошел хакерским путем. Дизассемблировал его существующий драйвер. Он был сделан по-идиотски. В постоянном цикле опрашивал положение пера и этим сильно грузил компьютер даже, если перо неподвижно. Я связал любое перемешение пера с компьютерным системным прерыванием (как говорят, повесил на интеррапт). Тогда он стал обращаться к компьютеру только, если перо сдвинулось. Все стало намного быстрее. Я написал на Си нерезидентный драйвер, который можно было включать в любую задачу как подпрограмму. На все ушла неделя. Потом я позвал Габи и предложил ему быстро расписаться на планшете. Он расписался, и его подпись мгновенно появилась на экране компьютера. После этого о сказал: “Я начну тебе платить зарплату. 800 шекелей в месяц за работу в послеобеденное время”. Где-то через месяц он признался, что ребята из Техниона брались за эту задачу, деньги взяли, но результат оказался неудовлетворительный.

Махмуд был человек интеллигентный, с отличным ивритом и английским. Окончил Технион, специализировался как инженер-строитель. Он жил в арабской деревне Иксаль, полчаса езды на машине до Маген-Шауля. У нас сложились нормальные рабочие отношения.

Я пришел уже на готовенькое и делал всякие новые опции. Подозреваю, что фирма эта если и приносила прибыль, то очень небольшую, она была нужна Габи исключительно для самоутверждения. Заказчиков на его продукт было немного, причем только за рубежом. В Израиле, как я узнал позже, использовали другое программное обеспечение. За счет этой фирмы он ездил в командировки, помнится, несколько раз в ЮАР, во Францию, в Калифорнию и на остров Руньон (французская территория в Индийском океане). Доход же, и неплохой, он получал от фермы, где были теплицы с розами, которые экспортировались в Голландию и Германию. Он окончил Технион, получил степень магистра и был толковым инженером. Работать как простой фермер, подобно менее образованным соседям, ему претило. Наш офис располагался рядом с фермой, сначала во времянке, а потом он построил специальное помещение - 3 комнаты, туалет и душ (на всякий случай). Интересно, что уборку в офисе он делал сам лично, требуя, чтобы Махмуд и я при этом не отвлекались от работы. В одной комнате работали Махмуд и я. Там были компьютеры и большой плоттер. Остальные предназначались для гостей, зарубежных заказчиков.

Когда я закончил курсы иврита, Габи взял меня на полную ставку. Оплата была сравнительно приличной, позже я расскажу о ней подробней. Когда, я попытался разговаривать с ним на иврите, он сказал, что не может слышать такой иврит и попросил вернуться на английский.

Одним из заказчиков этой программы был бизнесмен из ЮАР, который регулярно приезжал в Израиль с предложениями по совершенствованию и дополнению системы новыми опциями. Он первым тестировал все новые версии. Звали его Крис дю Плесси. Это был мужик лет сорока, высокий, ходощавый, с ежиком ярко-рыжих волос и мальчишеским лицом. Был он не просто заказчиком, а еще и другом хозяина нашей компании. Крис, кроме того, что держал консультативную фирму по ирригации полей, был еще и фермером. Владел несколькими крупными фермами вблизи Йоханнесбурга и огромным участком земли с фермой в Намибии. У него был свой маленький самолет, который он пилотировал сам, перелетая с одной фермы на другую. Садился прямо на поле, благо размеры позволяли. Говорил по-английски со своеобразным акцентом, к которому я быстро привык. Он, как правило, приурочивал свои визиты к Пасхе и Рождеству и непременно посещал богослужения в Иерусалиме и Вифлееме (Бейт-Лехеме).

Когда я с ним познакомился, первое, что я у него спросил, не родственник ли он великому кардиналу Ришелье. Он удивился вопросу. Тогда я назвал ему полное имя кардинала — Armand-Jean du Plessis, Duke de Richelieu. Интернета тогда в нынешнем виде не было - только электронная почта через телефонный модем 9600 Бод, поэтому мы тут же полезли в энциклопедию Британика, которая стояла в офисе на полке. Он внимательно прочел статью про кардинала и сказал, что с этим вопросом еще нужно разобраться. Вообще-то его предки родом из Бельгии. Они были протестантами и в конце XVIII века уехали в Африку.

Времена для ЮАР тогда были тяжелыми. США и страны Европы ввели санкции. Израиль продолжал деловые отношения. В условиях блокады ЮАР покупала многие необходимые вещи через посредство Израиля. Я спросил у Криса, каковы прогнозы? Оптимизма он не выразил.

Поселок окружен забором, в котором были единственные въездные ворота с калиткой и будкой для охраны. Днем там один человек, а ночью дежурили 4 - 5, а иногда и больше. Все вооружены. Нам, жителям караванного поселка, тоже предложили по очереди дежурить ночью. Мы дежурили без оружия. Это было полезно для совершенствования иврита, а также знакомства с мошавниками. Мы болтали на разные темы, они расспрашивали о жизни в Советском Союзе, мы играли в шахматы и шашки. Время от времени несколько человек на джипе объезжали территорию и наблюдали, нет ли нарушений. На моей памяти был один случай, когда вор забрался в одну из теплиц и пытался унести оттуда какое-то оборудование, и другой, когда пытались угнать трактор. И вот из разговоров с людьми, я понял, что мы живем под пристальным наблюдением. Они знали про нас такие подробности, что я и не подозревал. У меня кто-то спросил:

— Так ты тот профессор ми Руссия, который работает у Габи?. — Я ответил, что я действительно работаю у Габи, но я не профессор.

— Но в университете ты там работал?

— Да.

— Ну, значит профессор.

В Израиле все на ты. На языке иврит нет обращения на вы, как формы вежливости. Если хотят подчеркнуть особое почтение, говорят: “Ты, мой господин”.

Летом моя дочка Таня устроилась работать в ресторан в городе Афула. Она работала на кухне, делала салаты. На ночном дежурстве у ворот я как-то разговорился с майором-пограничником. Они частенько приезжали ночью. Граница, зеленая черта была совсем рядом. И майор вдруг мне сказал: это хорошо, что твоя дочь летом не болтается без дела, а работает в ресторане. Ты правильно воспитываешь детей. В другой раз он же у меня спросил:

— Это правда, что когда у твоего соседа Димы обвалился караван, он с двумя детьми ночевал у тебя? —Правда. — Но ведь вас 5 человек в караване, у других людей свободнее. — Но он мой сосед. Место нашлось. А жена его была у других соседей.

И тогда я осознал, что в Израиле все обо всех знают. И хорошее и плохое. И если ты где-нибудь обосрался, тебе об этом могут напомнить через несколько лет в совершенно неожиданном месте.

Жизнь в караванном поселке где-то сродни жизни в коммунальной квартире. Все на глазах, все всё обо всех знают.

Мы были буквально непаханым полем для раввинов. Для нас устраивались регулярные проповеди. Для бесед с нами приезжали разные раввины. Запомнилось две проповеди. Первая на тему «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Проповедник четко и убедительно развил мысль, что прежде всего нужно любить самого себя. Если человек не любит себя, то и ближнего он никак не возлюбит.

Другую проповедь, которая мне запомнилась, не могу вспоминать без смеха. Все любавичские хасиды, которых я встречал в Израиле, знают идиш. И они любят рассказывать всякие майсы на смеси идиш и иврита.

Помнится, сидим вечерком на свежем воздухе. Было нас человек 10. Подходит незнакомый пожилой человек, одетый как ультраортодокс. Представляется хасидским раввином и выражает желание с нами побеседовать. Стал расспрашивать, кто мы да откуда, знаем ли мы идиш, ходим ли мы в синагогу. Ну, мы рассказали, откуда мы, что идиш практически не знаем, в синагогу ходим по большим праздникам.

Он сказал: "Я спою вам песню на идиш, вы ее не поймете, а потом переведу на иврит и объясню, в чем суть". И он запел:

Что ж ты Марко, дурень Марко,

Ходишь на ярмАрка?

Не купляешь, не продАешь,

Только робишь сварку?

(Для тех, кто не понимает по-украински или по-белорусски. "Робишь сварку" значит устраиваешь ссору).

Этот куплет повторялся несколько раз с вариациями. Мы были в полном отпаде. Потом он минут 10 разъяснял на иврите, что это хасидская песня на идиш про человека, который не понимает, где и как надо себя вести, обижает людей и ссорится с ними и т.д и т.п. Он объяснял, что Марко олицетворяет злое начало. Люди заняты делом, а он на ярмарке не продает и не покупает. Все, что его интересует — это мешать другим заниматься делом.

Мы (то есть понимающие русский и украинский) лежали от хохота, ржали уже через не могу, особенно во время объяснений. Хасид был удовлетворен. Он полагал, что нас так развеселил этот глупый Марко.

В 1992 году, после года жизни в Израиле, мы купили машину. При этом наше благосостояние можно было охарактеризовать одним словом — жопа. Мы жили в караване в мошаве с библейским названием Маген-Шауль (щит Саула) недалеко от зеленой черты в 15 км от Афулы и 6 км от Дженина. Мне повезло, я работал инженером-программистом в крохотной компании. однако с небольшой зарплатой, жена (учитель математики) эпизодически работала то на сортировке апельсинов, то в теплице на розах с еще меньшей зарплатой. Детям было тогда 14, 13 и 3. В предыдущей жизни мы были не приучены экономить и копить деньги.

Но машину купили, потому что уж очень жалко было потерять льготу. В Израиле тогда таможенный налог на автомобиль был больше 100%, а новым репатриантам, имеющим водительские права, продавали новую машину с большой скидкой налога, что оскорбляло коренных израильтян в самых лучших чувствах. К слову, когда мой хозяин узнал, что нам продают машины на таких условиях, он мне тут же предложил купить БМВ, чтобы на ней ездить ему, а мне он отдаст свою Пежо. Но по правилам льготную машину мог водить только ее владелец и члены его семьи. Были и другие ограничения, например, если ты ее продашь раньше, чем через три года, излишек денег придется вернуть в казну. У меня в Союзе машины не было, но были права, полученные еще в 19 лет, в 1961 году, в студенческие времена. Нас учили водить грузовик ГАЗ-51. Честно говоря, с тех пор я за руль не садился. Когда я предъявил эти права в израильской автоинспекции, там жутко удивились — такого документа они еще не видели. Но я спросил у них: вы же не думаете, что они поддельные или купленные? Этого они не думали и выдали мне израильские права. По мере увеличения количества репатриантов условия предоставления льгот и выплаты пособий неуклонно ухудшались. И вот в начале 1992 года председатель финансовой комиссии кнессета рав Меир Поруш сообщил о новых правилах: право на льготное приобретение автомобиля действует только в течение первого года пребывания в стране.

Я взял долгосрочную ссуду и еще одолжил денег у соседа. Конечно, выгоднее всего было бы купить дорогую машину и сэкономить много денег. Так некоторые и поступили. Я же выбрал самую дешевую — Шкоду Favorite. Ее полная цена была 28 тысяч шекелей, а по льготе — 16,5 (тогда $1 = 3 шекеля). Кстати, ВАЗ-2109 стоил по льготе 19 тысяч — те, кто его купили, потом здорово намучились, Fiat Uno — от 23 и выше, маленькая Subaru Justy с 3-цилиндровым двигателем — 24. Возле караванов появились новенькие машины. Самой дорогой была Mitsubishi Lancer, самая дешевая — моя.

От Маген-Шауля до зеленой черты (границы с палестинскими территориями) около километра. На границе был примитивный забор с всегда открытыми воротами, через которые можно было проехать по дороге номер 60, которая вела из Афулы в арабский город Дженин, до него от границы еще километров пять. Возле ворот был маленький пограничный пост. А сразу за воротами раскинулся довольно богатый рынок. Туда приезжали израильтяне, живущие неподалёку. Торговля была оптовая. Цены были баснословные. Ящик любых овощей или фруктов (виноград, персики, кабачки, баклажаны, сладкий перец) стоил 10 шекелей. В ящике было килограммов 10. На рынке в городе Афула кило овощей можно было купить за шекель в конце дня, но обычно раза в два-три дороже. А фрукты еще дороже.

Кур там продавали живыми. Подходишь, выбираешь парочку и идешь покупать овощи. Потом возвращаешься: куры уже зарезаны, ощипаны, выпотрошены. Цена 7 шекелей за килограмм. В магазине цены были 10-12. Поначалу в караванах единственная личная машина была у Лени из Могилева, сильно подержанная французская Симка красного цвета. Он был парень хороший. Его легко можно было уговорить подвести на арабский рынок и потом привезти обратно с покупками. Большинство, однако, ходили пешком, с рюкзаком. Весной 1992 года многие обзавелись машинами. Так что и я частенько подвозил безлошадных за покупками. Обычно туда ехали компанией, брали разнообразные фрукты и овощи, а потом делили каждый ящик на две-три семьи.

Однако в июле 1994 г. после Ословских соглашений в Палестину приехал Ясир Арафат со своей бандой. Все резко изменилось. Арабских торговцев обложили налогом. У них появились кассовые аппараты для отчетности. Цены подросли. Потом пограничники закрыли ворота и стали строго досматривать проезжающих в обоих направлениях. Появилось такое явление, как интифада. Частенько бывало, что арабские рабочие не могли приехать на работу. Приграничный рынок захирел. Мы перестали туда ездить. А для сельхозработ в Израиль начали завозить гастарбайтеров из Таиланда.

Однажды мы с женой и младшей дочкой поехали вечерком в Афулу за покупками. На обратном пути я почувствовал, что проколол заднее колесо. Я свернул в ближайший двор под фонарь и начал ставить запаску. На моей Шкоде колеса не ставились на шпильки, а крепились призонными болтами, причем болт нужно было вставить, совместив отверстия в трех дисках. В темноте и с непривычки я довольно долго провозился. Я остановился возле подъезда старого четырехэтажного дома, там стояли две скамейки, на них сидели старушки и на русском языке с легким кавказским акцентом вели оживленную беседу. Предметом беседы была соседская девочка.

— Она уже не маленькая, ей 15 лет, должна понимать, что к дедушке надо относиться с уважением. А она подала ему арбуз как собаке!

— Когда они приехали в Израиль и не было денег, чтобы купить квартиру, дедушка снял с себя несколько золотых вещей и продал. Где бы они сейчас жили, если бы не дедушка. А она подала ему арбуз как собаке.

— Конечно. родители тоже виноваты. Наверное, не объяснили ей как следует, чтобы она поняла, какой человек ее дедушка. Это просто ужасно. Подала ему арбуз как собаке!

Когда мы сели в машину и поехали домой, 13-летняя Таня спросила:

— А как подают собаке арбуз?

В 1992 году пришла к власти рабочая партия. Ее руководство было настроено предвзято по отношению к русской алие. В чем только нас не обвиняли! Мы купили свои дипломы о высшем образовании, у нас в семьях практикуют инцест, приехало много проституток. Прошло три десятка лет, а я не могу забыть имя тогдашнего министра Оры Намир, которая публично распространяла эту клевету. И главное: русские — безответственные пьяницы.

Геодезия

После года работы Габи меня уволил. Он сказал, что я очень хороший специалист, сделал много полезной работы, но финансовое положение фирмы не позволяет мне платить зарплату. Он написал мне характеристику, по которой можно ставить бронзовый бюст при жизни.

Я зарегистрировался в бюро трудоустройства и через неделю мне дали там адрес компании RGM Geodesy, где требуется программист. Я приехал туда. Меня встретил один из совладельцев компании Эйтан Гельбман. Человек лет 40, очень полный, лысый, вылитый Александр Калягин. Он стал меня расспрашивать, где я работал, что я умею. Я сказал, что я работал в техническом университете в Минске научным сотрудником, а здесь в Израиле год работал у Габи В. Его передернуло. Он дал понять, что с Габи знаком и что это нехороший человек. Я понял, что ему показывать мою замечательную характеристику не надо.

— А Минск большой город?

— Полтора миллиона, больше Тель-Авива.

Его передернуло

— А где он находится?

— Между Польшей и Москвой.

— А университет большой?

— 40 тысяч студентов.

Его опять передернуло.

— А вы знаете геодезию?

— Нет, но я знаю тригонометрию. А вы используете сферическую тригонометрию?

— Нет, плоскостную. Хорошо, Я возьму вас сроком на два месяца на зарплату 2000 (это мизер), а если вы нам подойдете, мы увеличим зарплату и вы продолжите работать.

Он дал мне довольно тонкую книгу по геодезии и предложил изучить. Я за пару дней ее просмотрел. Вроде несложно, если знаешь тригонометрию. Главное в оборудовании. В СССР использовали теодолит. Я знал, как с ним работают. Он измеряет углы в горизонтальной и вертикальной плоскости. Коллега ходит с рейкой с точки на точку, а расстояние измеряют рулеткой. А здесь используют японский прибор под названием “Distomat”. Он очень похож на теодолит, но в нем есть инфракрасный лазерный дальномер. Коллега ходит не с рейкой, а с палкой, на конце которой оптический уголковый отражатель. Это такая призма, которая возвращает луч света в точности на источник, с какого бы места ее не осветили. Расстояние от центра призмы до земли постоянное. Геодезист наводит трубу на призму, нажимает кнопку, и в память записывается горизонтальный и вертикальный угол и расстояние до призмы. Координаты точки, где стоит дистомат заносится в память заранее. Дальше запись с кассеты памяти переносится в компьютер и начинается чистая тригонометрия. Я должен был составить программу для графического отображения снятой местности с разными прибамбасами типа площадь участка и кое-что еще. Эйтам мне устроил экзамен, как я это все понял. Вроде, я экзамен сдал. Его очень удивило, что площадь треугольника я вычисляю по трём сторонам, длины которых, как правило, известны, используя формулу Герона. Они это делали по двум сторонам и углу между ними.

Я познакомился с людьми, работающими там и прояснил обстановку. Эйтан преподаёт в хайфском Технионе. Он главный специалист в Израиле по геодезии. Светило. Звезда первой величины. В этой фирме, где он совладелец, работают, в основном, его выпускники. Он для них, как Бог. Он занимается научным руководством, появляется в фирме довольно редко. Текущими делами занимается его компаньон, Цви Хаклай, очень приличный человек. Фирма была почти монополистом в Израиле на производство геодезических работ. Бригады геодезистов разъезжали по всей стране. Всё это мне поведала русскоговорящая девушка-оператор Майя.

Я предложил ему сделать этот проект на С, но он потребовал С++, как более прогрессивный язык. Я написал подробное техническое задание на проект, принес ему и предложил подписать. Я сказал, что любые изменения в техзадание я буду вносить после завершения проекта. Ему это не понравилось, но он съел. И я приступил к работе. Вся документация шла на английском. С Эйтаном я общался по-английски, с остальными на иврите. Если не хватало слова, я вставлял английское. Меня все отлично понимали. Там был один очень хороший парень, молодой инженер, выпускник Эйтана. Его звали Гад, все ласково называли его Гади. он тоже кое-что программировал. Он часто обращался ко мне за помощью. Я помогал. Прошло не два, а уже три месяца. Проект подходил к концу. И однажды я напомнил Эйтану, что он грозился увеличить мне зарплату после двух месяцев. Эйтан попросил, чтоб я распечатал для него документацию к проекту. Через пару дней он мне сказал: “Вы специалист, сделали хороший проект. Но, к сожалению, вы не подходите для работы здесь”. Типа, мои человеческие качества ему не подходят. Меня уволили. Удивил меня его партнёр Цви Хаклай, Он мне, кроме зарплаты, выплатил компенсацию за увольнение в размере двухмесячного оклада. По закону он не обязан был это делать.

Снова ирригация

И снова я безработный. Не прошло и трех дней, как ко мне в караван приехал Габи, мой бывший босс.

Он начал мне говорить о том, что моя программа аппроксимации кривых полиномом Чебышева отлично работает в одной задаче, но когда они ее поставили в другую задачу, дает сбой, и они не знают, что делать. Она там очень нужна.

Программу аппроксимации полиномом Чебышева я привез из Минска. Она там использовалась во многих задачах. Она написана на Си. Я ее скомпилировал, и объектный модуль подключил к их программе на Бейсике.

— Так ты хочешь, чтобы я продолжил работу у тебя?

— Это было бы лучше всего. А где ты сейчас работаешь?

— У Эйтана Гельбмана.

— У этого паразита!

— Ну, я от него уйду.

Через два дня. я продолжил работу над программами ирригации. Аппроксимация отлично прижилась в новой задаче после того, как я для ее данных зарезервировал память в вызывающей программе.

Потом у меня появилось много работы по привязке AutoCAD к проекту проектирования ирригационных систем.. До этого я с Автокадом дела не имел. Пришлось разобраться, как с ним работать, изучить еще один язык программирования LISP.

У меня была амбарная книга. В неё я каждый день записывал, над какой задачей работаю. Если меня отвлекали, я записывал и это. Начиная новую задачу, сообщал, примерно сколько времени понадобится на ее выполнение. В общем, без работы не сидел.

Приехал южноафриканец Крис. Он привез идею задачи, связанной с оптимизацией полива растений. Идея была интересной. В разговоре один на один Крис предложил мне подумать о переезде в ЮАР. Он гарантировал мне трудоустройство, высокую зарплату и много других благ. Я поблагодарил его за предложение и сказал, что я слишком стар для второй эмиграции, а мои дочери-тинейджеры после приезда в Израиль испытали стресс, они тосковали по старым друзьям. Сейчас у них появились новые друзья и новые интересы, мне не хотелось бы их вновь вводить в стресс. Крис меня понял. Больше этот вопрос не поднимался.

Габи мне поставил в план задачу оптимизации. Я потребовал на нее месяц чистого времени. Но из этого ничего не выходило. Все время появлялись более срочные дела. Новый проект нельзя делать в режиме мультитаскинга (многозадачности). Этот режиме годится для офисного работника, а не для программиста. Переключение с задачи на задачу сильно тормозит дело.

Через несколько месяцев приехал Крис. Он поинтересовался, как идет задача оптимизации. Габи тут же сказал, что Леонид слишком медленно работает, поэтому задача еще не готова. Правильно говорил Самойлыч, что у меня умная голова, да дураку досталась. Мне бы промолчать. А я достал свой гроссбух, открыл его и показал, на что уходило мое рабочее время и сколько задач я за это время сделал. Габи не смог перенести, что я его осрамил перед другом и заказчиком. Он меня немедленно уволил. При этом еще не заплатил за полмесяца зарплату. Я не стал подавать на него в суд с требованием этих денег. Я меня осталось к нему чувство благодарности. Он был первым моим работодателем и благодаря ему я смог освоиться с программным обеспечением, широко применяемым в Израиле.

Расскажу, как Габи мне платил. Каждый месяц он мне вручал чек на 3000 шекелей. Это раза в полтора больше, чем получали мои соседи на простых работах. Расчетных листков по зарплате он мне не давал. Когда он меня первый раз уволил, мне понадобились расчетные листки, чтобы предъявить их в систему социального страхования. Махмуд сказал мне, что их можно взять в бухгалтерии, с которой у Габи додговор. Он дал мне адрес. Я поехал к бухгалтеру, и тот распечатал мне расчетные листки за каждый месяц работы. Из них я узнал, что моя зарплата брутто составляла всего 2100 шекелей. Из нее он переводил отчисление на соцстрахование и уплату налога. Он не платил за меня в пенсионный фонд.

Я оформил в соцстрахе пособие по безработице и стал искать работу. Работа была в центре страны. В нашем регионе я лично обращался в несколько компаний, разослал во много адресов своё резюме, но безуспешно. Конечно, я нигде не сообщал, что я инженер по автомобилям и тракторам. У меня был документ на иврите, подтверждающий, что у меня академическая степень магистра. Я просидел на пособии по безработице почти три месяца. Скажу, что больше никогда в жизни я на пособии не сидел.

Отвлекусь на культурную программу в караванном посёлке. У всех были телевизоры и видеомагнитофоны. Телевизор принимал на комнатную антенну единственный канал израильского телевидения на иврите, а еще несколько каналов из соседних стран: из Ливана и Иордании. У них, ксатати, иногда шли неплохие фильмы.

Предприимчивые люди поставили на одном из караванов спутниковую тарелку. Они принимали множество каналов на русском языке. Они каждому желающему проводили в караван коаксиальный кабель, который подключался вместо антенны. Оплата помесячно. Можно было выбрать канал и смотреть 1 и 2 каналы Москвы, НТВ и еще несколько каналов.

В городе Афула (минут 15 езды на машине) один парень открыл видеотеку. Там за небольшие деньги можно было взять напрокат видеокассету с фильмом. У него было очень много хороших американских фильмов с дикторским переводом. Звали его Игорь. Он в прошлой жизни окончил институт культуры, работал во дворце культуры. В видеотеке был своего рода клуб. Люди разговаривали между собой и с Игорем, советовались, какой фильм взять. Делились впечатлениями, знакомились.

Игорь знал, что я без работы. Однажды, я зашел к нему поменять кассету, а он представил мне женщину. “Это Белла. Возможно, она сможет тебе помочь”, — сказал он.

Мы познакомились. Белла детский врач, приехала из Минска. Мы начали разговаривать и даже нашли общих знакомых. Она сказал, что ее муж Юлик инженер-электроник, окончил Минский радиотехнический. Возможно, он сможет помочь мне найти работу. Юлий Косиновский поговорил со своим знакомым, работающим руководителем группы программистов в компании RADA Electronic Industries, и тот согласился провести со мной интервью. Юлик дал мне его рабочий номер телефона. Я позвонил ему, он предложил мне приехать для разговора часам к четырем, к концу рабочего дня на завод, который находится в промзоне города Бейт-Шеан.

Я приехал. Мы познакомились. Его звали Леон Поляк. Он спросил, работал ли я в real time. Я подтвердил, что работал. Тогда он вставил в РС дополнительную карту, канал для последовательной передачи данных, дал инструкцию на английском языке и предложил написать драйвер для этой карты, отладить и запустить. Я приступил к работе. За пару часов что-то написал, потом стал отлаживать. Не получается. Леон подключился на помощь. Наконец, в 10 что-то получилось. Он предложил мне через пару дней приехать для оформления на работу. Домой я добрался в 11 вечера. Мы жили без телефона. Жена стояла на пороге. Она жутко переволновалась. Боялась, что я попал в аварию.

Рада

RADA Electronic Industries занималась авионикой, то есть авиационной электроникой. Денег я стал получать меньше, чем у Габи. Мне положили оклад 2400, но дополнительно оплачивали транспортные расходы. Каждый месяц я сдавал счета с автозаправок, а иногда и счет за техническое обслуживание машины и получал чек на потраченную сумму. Еще были там бесплатные обеды для сотрудников. Дирекция и часть инженеров работали в центре, в Герцлии. Основная часть инженеров работала при заводе. В большом одноэтажном здании был огромный зал, разделенный перегородками на кубики. Там работало много инженеров из бывшего СССР. Причем, работали за небольшую зарплату. В то время рабочих мест было меньше, чем приехавших инженеров. Лет через пять многое изменилось. Открылись новые бизнесы. Зарплаты выросли.

Первое, что пришлось сделать это изучить американский Military standard 1553. Это стандарт на шину передачи данных, используемую для связи между собой любых устройств на самолете.

Первый мой проект Flight Monitor Unit (FMU), нестандартный черный ящик, который в процессе полета регистрирует многие параметры и записывает их для дальнейших исследований на земле. Проект делался на экспорт. Как приятно работать в команде с умными, высокопрофессиональными людьми. И никакого языкового барьера. Читаем и пишем по-английски, говорим по-русски. Мне многому пришлось доучиваться. И было у кого: Арье Паз и Нафтали Цесис — высочайшего класса электроники. Паз — инженер израильской школы, а Цесис учился в Виннице. Леон Поляк — блестящий программист, но и в электронике разбирается. Он кандидат наук из Ростова.

Рядом работали Михаил Рыбак и Юрий Войцехов, два друга из Одессы, Лиля Зайде из Баку. У меня не было общих проектов с этими инженерами, но я видел, какую работу они выполняют. Знающие и опытные люди.

Real time программа делается не для компьютера. Сначала конструируют устройство, в котором есть микропроцессор или контроллер и память. Программа пишется на РС умозрительно, без отладки. Потом изделие изготавливают, в долговременную память закачивают откомпилированную программу и начинается самое интересное: интеграция. Пытаются запустить программы и найти ошибки электроников, монтажников и программиста. Как это делается, я описывать не буду, но отмечу, что обычно, если что-то не идет, электроники полагают, что ошибка в программе, а программист, что в железе.

И в Союзе, и в Израиле я нередко встречал людей, которые таят свои знания при себе, боятся, если кто-то будет знать то же, что и они, они станут ненужными, их авторитет упадет. Я не из таких. И эти люди с Рады тоже.

Потом я делал еще программу, которая считывает данные с FMU уже после полёта и систематизирует их. Тут мне сильно помог опыт работы с Дмитровским автополигоном. И еще, Леон Поляк научил меня интегрировать вместе разнородные аппликации. В частности, моя программа читала данные с FMU, обрабатывала их, результаты записывал в файл определенного формата. В конце работы вызывала Excel вместе с подготовленным для него файлом, а уж на нем запускались макросы, формирующие графики.

Я два года работал с этой командой, мы сделали несколько хороших проектов. В 1995 Леон Поляк и Арье Паз ушли с Рады и открыли свою компанию PLR, которая успешно работает уже 29 лет.

Следующий проект я делал в Герцлии, ездил туда на работу каждый день. Если нет пробок, доезжал за час 15 минут. Проектом руководил Олег Киперман. Олег приехал в Израиль в детстве. Он инженер израильской школы. Проект до некоторой степени был похож на тот, который я уже делал. Олег спросил, смогу ли я написать для него программу? Я ответил, что смогу, но я сейчас ищу новую работу и когда найду, немедленно уволюсь.

— Почему? — спросил он.

— Потому что у меня трое детей, а ты знаешь, какая у меня зарплата?.

— Какая?

Я назвал сумму.

— А почему так мало

— Вопрос не ко мне.

— А сколько ты хочешь?

Я назвал сумму.

— Я поговорю с директором.

В следующем месяце я получил зарплату брутто в три раза больше прежней. И хотя это меньше, чем получали местные специалисты, но это движение вперед. И еще для меня открыли фонд повышения квалификации. Из этого фонда можно снять деньги не раньше, чем через четыре года. Но сумма набегает приличная.

Жить стало легче, жить стало веселей.

Во время интеграции проекта, который я делал с Киперманом, выявился странный дефект. Программа бежит минут двадцать, потом падает. Мудрый Олег, решил, что это от перегрева микросхем в процессе работы. Подогревая сразу после включения одну микросхему за другой, он точно установил, какая падает. И выяснилось по маркировке, что эта микросхема не соответствует техническим условиям. Имя у нее такое же, а в конце буквы другие. Сорт пониже. Она более дешевая. После замены чипов все побежало замечательно.

Потом меня передали другому руководителю проекта. Ауи Гасману. Он родился в Аргентине, потом с родителями переехал в Канаду. Потом поступил в университет Мехико. Окончив его, репатриировался в Израиль. Он соображал невероятно быстро. Высокочастотный был человек. С ним работали еще два техника из Бейт-Шеана: Моти и Яир. Религиозные, в вязаных кипах. Они служили в армии, окончили колледж и уже давно работали. Опытные ребята.

Я написал программу, на заводе сделали блок. Сели за интеграцию. На интеграции работают в режиме аврала. Ни на что не отвлекаются, по-быстрому обедают, сидят до позднего вечера. Пьют колу из одноразовых стаканчиков. И мы закончили интеграцию за четыре дня. Обычно на интеграцию тратят неделю или больше.

— Странно, — сказал Моти. — Этот проект намного сложнее, чем мы делали два года назад, а получилось намного быстрее.

Я не выдержал и скромно ответил:

— Так может это потому, что у меня в программе почти не было ошибок?

— Да, поэтому, — подтвердил Ауи.

После завершения этого проекты мы вчетвером поехали в ресторан на берегу озера Кинерет за счет фирмы. Мы сидели вечером на открытой веранде с видом на озеро. Было жарко. Мы ели рыбу амнон, ее еще называют “мушт”, а в меню на английском языке она значилась как St Peter’s fish — рыба святого Петра. В евангелии это озеро называется морем Галилейским, святой Петр здесь рыбачил. Я не был за рулем, меня привезли, поэтому я взял к рыбе большую кружку пива. Выпил ее залпом и заказал еще одну. Моти спросил: “Тебе не будет плохо?”. Я ответил: “Мне будет хорошо!”. Он посмотрел на меня с удивлением.

Следующий проект мы делали по заказу израильского авиазавода (Israel Aerospace Industries). Тут у меня возникла проблема. Техзадание пришло на иврите. Если разговаривать я более-менее научился, то читать техническую документацию не мог. Я сказал Ауи: “У меня есть 20 дней на разработку программы, мне этого времени не хватит даже на то, чтобы прочесть и понять этот документ”.

В экономическом отдел работала Шелли, она приехала из Южной Африки. Ее оторвали от работы и поручили срочно перевести техзадание на английский. Она перевела. Но она не инженер. Руководитель проекта Ауи Гасман полдня редактировал перевод. Потом отдал Шелли перепечатать.

Я написал почти половину программы, и тут позвонили заказчики и сказали, что в техзадании кое-что надо изменить. Я сказал Ауи, что так работать невозможно. Изменения нельзя вносить по ходу работы. У меня жесткие сроки. Я должен закончить к моменту, когда будет готово железо. Их можно будет добавить потом. Он согласился со мной, позвонил заказчикам и долго с ними ругался.

После интеграции, я ездил на завод. У них была огромная электронная модель, имитирующая весь самолет. Они туда подключали наш блок и делали свою интеграцию. Я познакомился заводскими конструкторами. Двое из них говорили по-русски, они приехали в Израиль еще в 1972 году. Некоторые изменения в программу я вносил по ходу их интеграции.

Я довольно тесно сотрудничал с Моти и Яиром, двумя техниками из Бейт-Шеана. Они хорошо работали. Но глубокая религиозность сильно усложняла им жизнь. Моти рассказал, как он поехал в командировку в США. Прилетел в пятницу. Поселился в гостинице. Прилег отдохнить и заснул. Проснулся, а уже темно. Значит, шабат наступил. Собрался пойти поесть и вдруг видит: замок в дверях электромеханический. Чтобы отомкнуть, надо нажать кнопку. Это считается работой, а в шабат работать нельзя. Нельзя зажигать огонь, включать и выключать электричество. Он сутки просидел голодный в номере. Правда, в холодильнике была кока-кола.

Как-то вместе с Моти и Яиром поехал я на авиазавод на интеграцию. Машину от работы вел Моти. Я был пассажиром. Мы приехали часов в 10 утра, работали до 12. В 12 на заводе обед. Мы пошли в столовую — там роскошная столовая. У входа в рамке висит свидетельство о кошерности. Они увидели, что не тот раввин подписал — им здесь есть нельзя, и ушли. Я пообедал, вернулся на рабочее место. Выяснил, что они вместо обеда попили кофе из автомата с пачкой печенья из другого автомата. В 5 часов мы поехали домой. Ехали через Од а-Шарон, Там прямо возле шоссе масса ресторанчиков, кафешек. Нашли парковку и начали обходить одно заведение за другим. Мне говорят: “Ты-то можешьь поесть в любом месте. Я отвечаю: “Да ладно, поем вместе с вами”. Наконец они нашли ресторанчик. Там на стенке было три свидетельства о кошерности от разных раввинов. Мясо все-таки они там есть не решились, взяли фалафель. А я взял шуарму из индюшатины в пите. Поели, поехали дальше. Оне довезли меня до дому — это как раз по дороге на Бейт-Шеан.

Как-то ко мне подошла Шелли, которая переводила для меня техзадание. Она спросила, знаю ли я Excel. Я сказал, что знаю. Она попросила помочь. Я пришел к ней в кубик. На ее компьютере была огромная таблица. Ей нужно было поставить еще несколько столбцов, а а она дошла до предела. Больше нельзя. Я предложил вместо одной таблицы сделать несколько. Когд слишком много столбцов, они даже на экране все не помещаются. Она сказала, что ей нужно данные брать из таблиц, выполнять над ними арифметические действия, а результаты вручную вписывать в новый столбец.

— Как, — удивился я, — ты не пользуешься формулами и макросами?

— Я не умею.

Вычисления у нее были нехитрыми, но их нужно было делать многократно. Тогда я быстро написал для нее несколько макросов, сделал панель с виртуальными кнопками, к которым привязал макросы.

— Вот, теперь ты будешь работать так: помечаешь нужную строку, нажимаешь кнопку. Excel сам все посчитает и впишет в нужное место.

Шелли рассказала, что предки ее приехали из Голландии в Южную Африку. Внешность её напоминала портреты Рубенса. Она была высокая, крупная блондинка. А лицо детское. Жила в кибуце вблизи иорданской границы. Замужем. Четверо детей.

Потом ко мне пришла ее начальница сказать спасибо.

* * *

После двух с половиной лет жизни в Маген-Шауле, мы взяли ипотечную ссуду на 28 лет и купили дом в другой деревне в 10 км к югу от города Афула. Заселиться туда мы смогли еще через год, осенью 1994 г. Это дом из легких материалов, подарок от американцев Еврейскому агентству. Поэтому нам продали его сравнительно недорого, раза в три дешевле, чем аналогичный дом из бетона. Дом одноэтажный двухквартирный с отдельным входом в каждую квартиру. Квартиры трёхкомнатные: салон с крохотной кухней и две спальни. Ванная и туалет совмещенные. Общая площадь одной квартиры 60 кв. м. При доме большой участок земли. Наконец каждый член семьи получил свою комнату.

Мы выбрали место, где в пределах шаговой доступности есть магазин, поликлиника, детский сад и школа (с 1 по 6 класс).

Хозяином магазина был Меир, отец Габи, у которого я работал. Однажды я пришел в магазин, а Меир говорит: тебе от Габи письмо. И передал мне толстый конверт. Я открываю, а тан деньги и записка: “Я тебе задолжал. Ты не мог бы мне позвонить?” И номер телефона. Два года спустя обо мне вспомнил. Звоню ему, он рассказывает, что подготовил очередную версию своей программы проектирования ирригационных сетей, но некоторые мои модули, написанные на Си, не работают. Не мог бы я посмотреть?

Я предложил прислать мне файлы. У меня дома уже был компьютер. Посмотрел, и нашел, что он потерял модуль с кусочно-линейной интерполяцией. Я его быстренько написал заново, откомпилировал и отослал.

Вскоре на Раду пришел новый руководитель программистов Бени Фальк. Он работал в Герцлии, поэтому мне часто приходилось работать там. Правда, мне дали от работы машину, Шкоду - тендер. Каблучок.

Бени Фальк тоже говорит по-русски. Он окончил университет в Иерусалиме. У него своеобразный стиль работы. Он сначала пишет подробнейший план, а потом скрупулезно его выполняет. Он внедрил операционную систему реального времени для устройств с мощным процессором i386.

В Герцлии мне довелось работать еще с двумя друзьями. Они электроники, но разбираются в программировании. Их звали Шмулик и Срулик. Оба лет тридцати. Шмулик — высокий стройный брюнет с легкой сединой. Срулик невысокого роста, полный и рыжий. Они отлично работали парой. Меня они поначалу воспринимали несерьезно, немолодые программисты большая редкость. Но через неделю я нечаянно услыхал, как Шмулик сказал Срулику: “Леонид — иш тохна!”. Это сленг на иврите: иш - человек, тохна - программа.

Кстати, имя Сруль это на польской версии идиша сокращенное имя Исраэль. Отсюда фамилия Срулевич (в Беларуси он был бы Израилевич).

Однажды я сделал программу, использовав отдельные фрагменты из другой моей же программы на похожее устройство. В Герцлии мы вдвоём с Бени Фальком начали интеграцию. Он включил пошаговый режим и программа сразу пошла. “Не бывает!”, — сказал он. Пустили с нормальной скоростью, и программа упала. При каждом пуске она падала в разных местах. Пошагово идет от начала до конца, Бени открыл свою тетрадь с подробным планом интеграции, но я ему предложил: “Давай понизим тактовую частоту, пустим медленно”. Он согласился, И оказалось, что на низкой частоте все работает прекрасно. После определенного порога скорости выполнения программа падает. Я говорю: ”Посмотри маркировку чипов на плате, что-то похожее было у Олега когда-то”. Он внимательно посмотрел и обнаружил, что в плату установлены низкочастотные, низкосортные чипы памяти. Имя у них такое, как надо, но в конце пара букв другая.

Через неделю сижу в Герцлии, работаю. Подходит ко мне директор Яир Гринберг.

— Это ты вычислил, что на плате стоят низкочастотные чипы памяти? — Я. — А как ты догадался? — Год назад что-то похожее было в проекта Олега. — И ты запомнил?

Он долго смотрел на меня, потом ушел.

Однажды утром сижу в Бейт-Шеане, работаю. Звонит секретарша директора из Герцлии, Приезжай, говорит, к часу дня. Я говорю, зачем (ма сиба?). Она смеется и отвечает: “масиба” (банкет). Поехал. От Бейт-Шеана до Герцлии часа два езды, а тут еще дождь сильный начался. Подъезжаю почти к самому входу, открываю зонт, выхожу из машины. И тут сильный порыв ветра вывернул мой зонт наизнанку и спицы поломал. Захожу. Секретарша смеется: “Ты прямо как Мэри Поппинс прилетел с восточным ветром”. А я и не знал, что Мэри Поппинс и в Израиле популярна. Складываю зонт, кладу в мусорную урну возле входа. Большой проект залончили. Дождь перестал. Восемь участников отправились пешком в ресторан на берегу моря. Выпил только бокал красного вина. За рулем.

Потом меня прикрепили к проекту Ариэля Вафнярского. Ариэль приехал из Аргентины. Фамилия от польского слова wapno — известь. В Израиле многие ее затруднялись выговорить. Он впоследствии фамилию сменил на более еврейскую. Проект небольшой. Одна плата. Программа закачивается в несколько EPROM-ов. Вот только на интеграцию надо ехать в Сент-Луис. А у меня американской визы нету. Секретарша позвонила в посольство США, они мне назначили интервью через три недели. А ехать надо вот-вот. Так они мне даже не сообщили, что заказали для меня американскую визу. Узнал я об этом много позже. Ариэль поехал один. Интернета тогда еще не было. Была электронная почта через телефонный модем с возможностью прикреплять к письму двоичный файл. Ариэль присылал мне распечатку результатов в цикле. Я обнаруживал ошибку, вносил изменение в программу, компилировал и высылал ему письмо с прикрепленным файлом. Он записывал его в EPROM и снова проводил испытание. После пяти таких циклов все наладилось. Ариэль приехал довольный. Я устал как собака.

В середине 1998 года Рада испытывала экономические трудности. Задерживали зарплату на неделю, а иногда и более. Когда сначала снимают деньги по кредитной карте, а уже потом приходит зарплата, это не слишком приятно. Кроме того, стали увольнять людей. Я решил сменить работу.

Меня пригласили в новую развивающуюся фирму которую открыл лет пять назад бывший инженер Рады. Мне довелось делать работу, связанную с модернизацией его старого проекта. Кое-что было неясно. Мне дали его координаты и я с ним связался. Он ответил на мои вопросы, потом я закончил этот проект, а он позвонил мне и пригласил к себе поговорить. Расспросил, какие проекты я делал, потом пригласил меня к себе работать. Я согласился, а через пару дней он позвонил, извинился и сказал, что не может взять меня. Рада сильно возражает, а у него с Радой есть общие дела.

В Герцлии работал инженер, приехавший из США. Его звали Цион. Ему было лет 60. Рассказывали, что в США он развелся с женой. Она его раздела догола, отсудила все, что у него было. Он собрался и уехал в Израиль. Мы делали с Ционом общий проект, он остался доволен моей работой. Потом он перешел работать в Elbit Systems. Это крупное предприятие. Условия работы там намного лучше, чем в мелкой фирме. Но по старой памяти он часто к нам заходил. Однажды он подошел ко мне и сказал, что он делает интересный проект по теме, близкой к той, над которой мы работали вместе. Он подумал, хорошо бы и мне перебраться туда, поскольку я в курсе дела. Я дал ему своё резюме. Номер не прошел. Много позже я узнал, что у руководителей отделов кадров разных компаний профессиональное братство, они предпочитают не брать людей, которых с предыдущей работы не хотят отпускать.

* * *

Я разослал множество своих резюме по разным адресам. Глухо. И вдруг, уже осенью, мне позвонил человек и на русском языке поинтересовался, ищу ли я еще работу. Он сказал что его зовут Алекс Фихман, он звонит с завода Tower Semiconductor и приглашает меня на интервью. Я спросил, знает ли он, сколько мне лет (а было мне 57). Он ответил, что это неважно. Я точно знаю, что на этот завод я свое резюме не отправлял.

Я поехал в Мигдаль Аэмек на завод Тауэр. Позвонил с проходной, меня встретили. Интервью проводил молодой полный мужчина Алекс и три молодых женщины: Ольга, Лора и Эллина.. Все русскоязычные. Мне объясники, что требуется программист в отдел тестов. Потом мне задавали вопросы. Иногда предлагали написать маленький фрагмент на Си для реализации какой-либо функции.

Мне сказали, что я подхожу. Женщины вышли, а Алекс спросили, на какую зарплату я рассчитываю. Я назвал цифру больше, чем на Раде, но не слишком высокую. Я не хотел их отпугнуть чрезмерными запросами. Не в деньгах счастье. Алекс пообещал через пару дней позвонить. К этому времени мы уже 4 года жили в своем доме, и телефон у нас был.

Я подал на Раде заявление об увольнении. Согласно правилам после этого отработал еще месяц, потом попрощался со всеми. Директор Яир Гринберг пожал мне руку, пожелал удачи и сказал, что ему было приятно работать со мной.

Tower Semiconductor

Я попал в отдел тестов. 100% интегральных микросхем, выпускаемых на заводе, подвергаются тестированию на сложных аппаратах, называемых тестерами. Тест-инженеры составляют специальные программы для тестеров. Для каждого типа микросхем составляется своя программа в зависимости от назначения микросхемы. Результаты тестирования заносятся в двоичный файл весьма сложной структуры. На заводе использовали два типа тестеров разных фирм. И соответственно, было два типа результирующих файлов, в которых результаты теста были представлены в разных форматах. Моей первой задачей было написать программу перекодировки результатов тестирования из файла, полученного на тестерах старого типа в файл нового типа. Это как перевод с одного языка на другой. Меня взяли, чтобы срочно решить эту задачу.

Писать программу нужно было сразу под три типа компьютеров: HP Apollo, Sun и PC. Меня консультировал руководитель отдела Алекс Фихман. Он окончил хайфский Технион. Это был редкий тип начальника, который мог четко сформулировать задачу, при этом не навязывая способ ее решения. Я обычно сразу заявлял: скажите, что у меня на входе, что должно быть на выходе, а уж как я это буду делать — моя забота.

Я писал её на Си, структуры данных и код были для всех компьютеров одинаковыми, но для каждого компьютера была своя система макросов, обеспечивающих привязку к операционной системе. Лет через 10 я узнал, что построенные мной структуры легли в глобальную заводскую базу данных. После завершения этой задачи для меня нашлось достаточно работы.

Однажды мне поручили протестировать новый программный продукт американской фирмы. Я нашел несколько ошибок, написал им письмо, в котором была фраза: "After strictly investigation I have found some errors". Меня когда-то обучали British English. Там слово investigation обозначает исследование, разбор. В американском же языке это однозначно "расследование". Алекс Фихман позвонил им по телефону, и они высказали свои оскорбленные чувства. Он долго им разъяснял, что я не хотел их обидеть, просто выбрал неудачное слово.

В отделе, кроме меня работали еще три программиста: Ольга Надеждина, Лора Нафтали и Эллина Хмелевски. Именно они вместе с Алексом участвовали в интервью при моем поступлении. Работать с ними было одно удовольствие. Везло мне на приличных людей. С тест-инженером Марком Вейденфельдом мы несколько лет сидели в одном кубике, часто работали над общим проектом. Он удивительный человек: компетентный и очень доброжелательный. И вообще в отделе работали очень толковые люди: Пини Охайон, Моше Реувен, Михаэла Авраами, Йоси Катриель, оба из Румынии, Ален Бисмут из Франции, Эли Камар из Ирака, араб Самер Диаб. А еще рядом со мной работал Семён Зайде. Мы подружились. Я работал на Раде с его женой Лилей, а мой сын учился вместе с их сыном в одном классе.

Через год Алекс Фихман ушел в другую компанию. Руководителем отдела стала Хана Ширан.

Кстати, после месяца работы я выяснил некоторые детали, отследил цепь случайных событий. Муж Ольги работал на заводе в Йокнеаме руководителем группы программистов. На этот завод я посылал свое резюме. Оно попало к мужу Ольги и лежало без движения. Фихман спросил у Ольги, может ее муж знает какого-нибудь программиста, который согласится пойти на Тауэр. Тот достал из ящика мое резюме и отдал Ольге. Мало этого, на Раде как-то узнали, что я иду на Тауэр, позвонили начальнику отдела кадров и попросили меня не брать, я нужен на Раде. Начальник отдела кадров, молодой спортсмен-боксёр, подтянутрый, с загорелой блестящей лысиной, ответил отказом. Его любимый афоризм был такой: “Незаменимыми заполнены все кладбища”. Мне об этом рассказал свидетель телефонного разговора.

Израиль — разгильдяйская страна. В большинстве мест единственный дресс-код для работников это наличие длинных штанов как для мужчин, так и для женщин. В Израиле не встречают по одёжке.

Командировочные инженеры из Англии или Америки в первый день появляются на заводе в костюмах, галстуках и крахмальных сорочках. Уже на второй день они приходят в джинсах. футболках и сандалиях, что не в пример удобнее.

Был на Тауэре случай, когда девушка в свой день рождения пришла на работу в очень длинной юбке. Она спускалась по лестнице. какая-то сволочь наступила ей на юбку, она упала и сломала ногу. Производственная травма. Солидная денежная компенсация. Потом вышел приказ по заводу, запрещающий носить длинные юбки из соображений техники безопасности.

И еще вспомнилось. Приехали четверо англичан для презентации нового оборудования. Они докладывали в комнате для совещаний, в узком кругу. Как это принято в Израиле, на столе стоят бутылки с прохладительными напитками и одноразовые стаканы. Англичане взяли каждый по стакану и чернилами написали свое имя. Потом они все время пили каждый из своего стакана. Наш человек, как попил, сразу стакан выбрасывает. Потом берет новый.

В 2002 году мне понадобилась американская виза для меня и членов семьи. В США обнаружились мои родственники. Мой отец родился в 1910 году. А в 1913 году его 17-летний брат эмигрировал в США. Сам он скончался в 1942 году, но обнаружились его дети и внуки. Мы захотели съездить в Чикаго и познакомиться. Я попросил секретаршу директора Двору, чтоб она заказала для меня визу в США. Через 2 дня она приносит мне возмущенное письмо из американского посольства. В письме написано, что я, нехороший человек, получил 4 года назад приглашение в посольство на интервью и не явился. Поэтому вопрос для меня закрыт. Я сел и написал на английском языке объяснительную записку на 8 страницах. Там было про Раду и про Сент-Луис, приложил туда же ксерокопию статьи из американской газеты о счастливом событии: в одной американской семье обнаружились родственники. Там даже упоминалось мое имя. Всю эту пачку бумаг я принес Дворе. Она прочла и с удивлением спросила: “Ты это сам написал?”. Потом вложила все в большой пакет и отправила в американское посольство. Через неделю я поехал туда на интервью и получил визу. В США мы поехали в апреле 2002 года вдвоем с сыном. Это был для него подарок на бар-мицву (день совершеннолетия, по еврейской традиции в 13 лет).

* * *

Хочу привести несколько примеров задач, над которыми я работал.

Есть такое устройство, которое устанавливает температурный режим тестируемой микросхемы. Его называли в просторечии "слон" из-за хобота, который опускается на микросхему и дует на нее воздухом с заданной температурой (от -60°C до +170°C). Я делал программу, которая дистанционно управляет этим "слоном" — опускает и поднимает хобот, задает температуру, контролирует ее и удерживает температурный режим в течение заданного времени. Команды “слону” подает тест-программа.

Вызывает как-то меня руководитель отдела Хана Ширан и дает новую задачу: сделать программу для соседей — отдела надежности. В результате тестирования определяются места на микросхеме (электрический адрес), где имеется дефект. Я должен определить физические координаты этих точек на вейфере и передать эти данные на оптический микроскоп Лайка, который автоматически сфокусируется в точности на место дефекта.

— Какой микроскоп? — переспросил я.

— Лайка.

Мне принесли документацию на микроскоп. Открываю том и вижу знакомый с детства логотип Leica. Конечно, по правилам немецкого языка это нужно читать “лайка”. Оказывается, кроме фотокамер, Leica делает еще и другую оптику.

Вейфер (wafer — англ. вафля) — тонкая круглая пластина из монокристаллического кремния, на поверхности которой в процессе производства "выращиваются" микросхемы. На одном вейфере могут располагаться несколько сотен, а иногда и тысяч микросхем.

Это промышленный специализированный оптический микроскоп. На рабочий стол кладется вейфер (диаметр 150 или 200 мм). Рабочий стол имеет цифровое управление и позволяет с высокой точностью позиционировать вейфер таким образом, чтобы в центр поля зрения попала точка с заданными координатами. Картинку можно наблюдать в окуляр или на дисплее. Можно ее сбросить на принтер. Имеется оптический зум.

Моя программа читает файл, полученный при тестировании этого вейфара, находит дефектный чип, определяет координату дефекта, передает ее на микроскоп и сообщает пользователю тип дефекта. Исследователь рассматривает дефектное место, при необходимости выводит картинку на принтер. Далее, используя предложенное меню, можно перейти к следующему дефекту или закончить работу.

Иногда я делал какую-нибудь программу для физиков. Отделы Failure analysis и Reliability physics искали и находили причины появления дефектов и занимались вопросами надежности.

Я часто, интересно и полезно общался с Олегом Лихштейном, Йосефом Раскиным, Борисом Глузголдом. Что-то объясняли мне они, что-то объяснял им я.

Именно физики и разъяснили мне значение завода Тауэр. Для Израиля это большое предприятие, но валовый выпуск микросхем там невелик по сравнению с китайскими гигантами. Часто меняется ассортимент выпускаемой продукции. Себестоимость продукции довольно высокая.

Тауэр заключает договоры с заказчиком непосредственно и продает ему конечный продукт. Он работает по принципу: “Чего изволите?”. Находит свою нишу и делает то, что тайваньские гиганты не хотят (например, в силу относительно малого количества) или не могут (редко, но такое бывает).

Теперь поговорим о браке. В СССР в ХХ веке выход годной продукции в этой отрасли составлял 40-50 процентов. Об этом мне рассказывали мои знакомые, работавшие на минском завод «Интеграл». Когда я узнал, что на Тауэре выход годной продукции 99%, я сильно удивился. При этом идет борьба за снижение брака. Потом мне разъяснили глубинный смысл. Где-то разрабатывается новый тип микросхем. Опытную партию выпускают на Тауэре. В процессе производства обнаруживаются массовые дефекты. Выясняется их причина. Корректируется конструкция и технологический процесс. Резко снижается брак. После этого заказчик передает изделие на тайваньский завод, где его выпускают в огромных количествах. Именно поэтому на Тауэре так много инженеров и физиков.

Хана Ширан лично формировала мой план работ, иногда я делал проекты для других отделов. Она постоянно заботилась о том, чтобы мне регулярно повышали зарплату. И главное, она инженер, понимала инженерную суть задачи. Я это оценил, когда в 2007 году на заводе произошли структурные изменения. Всех программистов из отдела тестирования перевели в отдел IT. Там работали в основном системные администраторы, люди, хорошо знающие операционные системы, интернет технологии, управление базами данных и т.п., но не имеющие ни малейшего понятия об инженерной постановке задачи. При этом многие из них высокомерно смотрели на всех прочих.

Я проработал на Тауэре 9 лет. Дорос до должности Principal Software Engineer. В 2008 году, в возрасте 67 лет меня проводили на пенсию. С тех пор два раза в год, на Песах и на еврейский новый год (Рош Ашана) я получаю от Тауэра подарки.

После этого я всерьез не работал. То есть я был все время чем-то занят, но чаще всего за это не получал денег: писал какие-то программы и скрипты, переводил с английского и польского, вел свой блог в Живом журнале tay-kuma.livejournal.com

Одно и то же дело может быть и работой и развлечением. Если за это платят тебе, то это работа, если платишь ты сам — развлечение.

Хотя я должен честно признаться, что по большей части я занимался такой работой, которая была мне интересна. Оглядываясь назад, я определил бы мое амплуа как "ответственный исполнитель". Мне никогда не нравилось руководить людьми, хотя и приходилось время от времени это делать. Я предпочитал всегда работать с маленькой командой - не более 4 человек. Лучше всего делать такой проект, когда я сам и ставлю задачу и сам ее реализую при минимальном числе помощников. Если уж я влез в проект, мне очень трудно от него отвлечься на что-то другое. За что меня всегда порицали начальники. Однако в результате моей работы нередко получалось что-то такое, что использовалось много лет.