Мой сын БГ

БОРЕНЬКА

Первые пять лет семейной жизни я нигде не работала. Рабочих мест для юристов создавалось крайне мало, все выпускники стремились остаться в Ленинграде, поэтому конкуренция была огромной. Я и не особенно хотела идти работать в юриспруденцию. Практика в судах, которые, как правило, располагались в грязных и убогих подвалах, произвела на меня угнетающее впечатление.

Утром все, кроме меня, уходили на работу. Я оставалась одна в огромной пятикомнатной квартире. В столовой традиционно играл радиоприемник. Затем у нас появился телевизор. С самого утра я заводила пластинки, которые во множестве привозились отцу Бориса из-за границы. Я любила и без конца слушала Петра Лещенко.

Мой муж часто плавал в рабочие командировки на кораблях. Незадолго до рождения Бореньки он побывал в Англии, там в 1953 году проходила коронация королевы Елизаветы II. Борис привез массу фотографий, альбомов и пластинку «Истамбул-Константинополь». Это был первый рок, который я услышала в жизни. Мне эта музыка очень понравилась. Я без конца ее слушала. В этот же год в нашу стану впервые было привезено индийское кино — кинофильм «Бродяга» Капура.

Я попросила своего мужа сходить в кино вместе со мной, хотя сеанс был прямо в тот день, когда Борис вернулся из Лондона. На следующий день муж отвел меня в больницу. Было пора. Таким образом, получается, что, еще не родившись, Боренька слушал то рок, то индийскую музыку. Я меры не знала, слушала две эти вещи без конца.

Боря родился в Снегиревке, родильном доме имени Снегирева. Когда в больнице санитарка меня переодевала, она спросила, куда складывать мои вещи. Я попросила отдать их мужу. Борис стоял в коридоре. Санитарка вышла и через минуту вернулась со словами: «Какой мужик у тебя шикарный, а ты такая невидная бабенка. Знать, в тебе изюминка какая-то есть». Под эти слова я прошла в родильное отделение. Меня захотела осмотреть большая группа студентов-медиков, но я им не далась. Их руководитель назвала меня за это «несоветским человеком». Потом начались очень сильные боли. Я кричала на все отделение, но так и не могла ни до кого докричаться. Наконец одна из врачей, которая все это время увлеченно обсуждала график своего дежурства, посмотрела в мою сторону и сказала: «Что это за американку нам тут привезли?» Меня всегда поражало, как политизированно они ругались. Что было потом, плохо помню. Очень сильная боль, которая начала спадать в те самые минуты, когда акушерка, выдохнув, сказала мне: «У вас мальчик».

Все кончилось. Ребята-студенты, которые все-таки присутствовали при родах, сказали, что мальчик очень хорошенький, похожий на меня. «Лучше бы был похож на мужа», — ответила я. «Почему, — возразил один. — Вы очень хорошенькая». Девушки-студентки, фыркнув, отошли от него. Меня потом это очень поразило. В такой напряженный момент он решил мне комплименты делать! В итоге, когда меня увозили, врач, принимавшая роды, шепнула вдогонку: «Интриганка». Она так странно ругались. Видимо, более крепкие слова им запрещали употреблять.

В первый день после родов я лежала в палате, а ребенка мне не приносили. Хотя другим женщинам новорожденных принесли, и они сразу же начали с детьми говорить. «Глупые, — подумала я. — Ребенок же ничего не понимает. Зачем с ним разговаривать». И вот на следующий день мне принесли сверточек — маленького Бореньку. И я сразу же услышала свой голос. Это было такое счастье! Я говорила с ним не останавливаясь.

Борис сиял от счастья, узнав, что у него родился сын. Он помчался к моей матери, сообщить ей эту новость. Вообще, мужчин не пускали в родильное отделение, к молодым мамам. Но при помощи друга, у которого в этой больнице работала мать, Борису удалось договориться о встрече со мной. «Идите в другую палату, — шепнула мне медсестра. — К Вам муж пришел». Все вокруг завистливо переглянулись: надо же, какой мужчина — ухитрился договориться о свидании с женой. Я тогда разволновалась, как выгляжу. У меня ведь не было с собой ни косметички, ни даже зеркала. Я намазалась зубной пастой и напудрилась зубным порошком. И вошла в другую палату в таком виде. Муж так испугался!

Когда я приехала домой, то вся квартира была усыпана цветами и подарками. В нашей спальне уже стояла детская кроватка. Так началась наша семейная жизнь втроем. Молока у меня было много, и я кормила Бореньку грудью. Все уходили на работу, а я оставалась с ним. И с нашей музыкой.

Как-то, году в 1954-м, опять приехал МХАТ. Я купила билеты и написала мужу письмо: «Боря, я хочу пойти с тобой в театр. Буду ждать тебя у входа». Вечером мы вместе возвращались домой. Вошли в парадное, он остановился внизу и с кем-то еще разговаривал. Почтовый ящик у нас висел на двери. Я опустила в него письмо и зашла в квартиру. Через несколько минут поднялся Борис. Я слышала, как он хлопнул почтовым ящиком. Но, когда он появился на пороге, письма в его руке уже не было. Я заподозрила что-то неладное. Письмо ему, и он его от меня прячет. На следующий день он ушел на работу, а я открыла шкаф и стала ощупывать его выходной костюм. Там лежали билеты в театр, но письма не было. Я порвала эти билеты в мелкие кусочки и ссыпала снова в карман. Вечером я спросила: «Ну, что же мы будем делать в эту субботу?» А у него должно было быть выступление по телевизору. Он изобрел какой-то прибор и должен был его представлять. «Ты знаешь, — сказал мне Борис, — у меня в субботу будет репетиция телевизионного выступления». Я подумала: «Ничего себе». Тогда он меня успокоил: «Ты уже вся извелась за эту неделю. Что ты думаешь: если ты поднималась раньше, а я слышал, как стукнул ящик, то ты должна была либо положить письмо, либо его вынуть. Поскольку в ящике оказалось письмо, то я понял, что оно от тебя. Так что ты хотела, чтобы я пришел и предложил тебе вместе почитать твое письмо ко мне. Я тебе подыграл». Я тогда расстроилась, рассказала, что порвала билеты, но мы все-таки решили попробовать пройти по ним на спектакль. В театре я ссыпала билетерше эти обрывки, она как ни в чем не бывало нашла среди них квиток «контроль» и вернула мне остальное обратно. Я поняла, что не первая и не последняя рвала билеты в театр.

К родителям мужа регулярно по воскресеньям приходили в гости друзья. И мне, как не обремененной работой и самой свободной в семье, поручали придумывать художественную программу для воскресных вечеров. Мне так хотелось, чтобы Боренька скорее вырос и смог принимать участие в моих задумках.

В три с половиной года Боренька начал принимать участие в наших воскресных праздниках. Я его наряжала то клоуном, то романтическим героем. С нами же жила его двоюродная сестра Танечка. Они регулярно вместе выступали. Как-то вечером мы репетировали танец. Таня играла на пианино, а Боря танцевал польку. Вдруг они переглянулись и отчего-то засмеялись. Я шлепнула сына. Он не обиделся, не заплакал, а попросил у меня прощения и продолжил танцевать. Видимо, Боря уже тогда понял, что искусство — это серьезно.

Во время этих праздников я сама одевалась Бабой-ягой, гримировала всех участников представления. Я бегала по квартире с клюкой и по-дьявольски смеялась. Как-то Боря испугался моего страшного образа и уточнил: «Мама, мы ведь с тобой за одно?» Однажды вместо ожидаемых гостей к нам в квартиру позвонил почтальон. Я этого не знала и побежала открывать ему в таком ужасающем виде Бабы-яги, дико хохоча. Человек, принесший письмо, очень испугался.

В это же время у меня появились друзья-филармонисты. И у них уже в конце пятидесятых годов была ручная кинокамера, привезенная, очевидно, откуда-то из-за границы. Они засняли на нее один из наших праздников. Мы тогда устроили корриду. Но Боря поставил условие, что не будет убивать быка шпагой, а застрелит его из пистолета. Ему как раз тогда наши друзья привезли из Японии игрушечный пистолет, который имитировал стрельбу с огнем. И вот все гости расселись в гостиной, Боря выходит перед ними в парадном костюме матадора, встает на одно колено перед «ложей», где сидит и обмахивается веером Танечка, дама его сердца, и говорит: «Тебе отдаю я от всего сердца этого быка». Полагалось произнести фразу «Тебе, даме моего сердца, я посвящаю…», но Боренька, видимо, смутился и все упростил. Выбегала из другой комнаты еще одна девочка, изображавшая быка, Боря стрелял из пистолета, и затем все участники представления танцевали испанский танец.

Филармонисты в моей жизни вообще сыграли особенную роль. В конце пятидесятых годов моя школьная подруга вышла замуж за скрипача из оркестра под управлением Мравинского. Она начала устраивать у себя дома по понедельникам праздники, на которых мы с Борисом регулярно бывали. Там было много музыкантов, и у нас сложилась теплая компания из десяти человек, мы ходили на концерты и друг к другу в гости. Среди наших друзей была чета Стадлеров. Сейчас Сергей Стадлер очень известный скрипач.

Мы очень сдружились с одним виолончелистом, Алешей, и его женой-скрипачкой Миррой. Они регулярно ездили на гастроли, привозили нам из-за границы пластинки. У них был сын Игорь, несколькими годами старше Бори, который тоже начал принимать участие в наших домашних спектаклях.

Алеша и Мирра еще не имели своей квартиры, они стояли на нее в очереди. Сначала жили в общежитии консерватории, а потом начали снимать комнату в Озерках. День рождения Мирры мы решили справить у нас дома, на Жуковской. Чтобы не ехать к ним в Озерки. У нее в этот день был концерт в Филармонии, и я отправила Бориса встретить ее с цветами у служебного входа. Он сначала сопротивлялся, но затем уступил мне. Ко времени окончания концерта у служебного входа уже толпилось много народу. Борис стоял с цветами, все на него одобрительно смотрели. Вдруг открылась дверь и вышел Леопольд Стоковский[1]. Увидев человека с цветами, он остановился. Борис спрятал букет за спину. Ситуация вышла нелепая, и теперь публика смотрела на Бориса неодобрительно. Стоковский пожал плечами и перебежал через дорогу, к гостинице «Европейской». Затем вышла Мирка, Борис подарил ей букет и привел к нам домой.

Когда у нас появился первый телевизор, Бореньке было около года. В восемь часов он всегда садился перед экраном, чтобы смотреть детскую программу. Когда она запаздывала, он начинал сердиться и кричал в экран: «Дядя! Певедача для детей!!!»

Помню как-то по телевизору один индийский актер изображал крокодила. Боря уже спал, но я подняла его с постели, чтобы он обязательно это посмотрел. Я старалась, чтобы ребенок видел все то интересное, что происходило вокруг.

Весь окружающий мир Боря воспринимал как продолжение своей семьи. Мы ходили гулять по Невскому проспекту. Боренька шел такой веселый, в красном пальтишке с капюшоном, и отдавал честь всем военным. Те, кто был поумнее, тоже прикладывались к козырьку.

Как-то мы ехали в троллейбусе. Боря сидел у окна, мы как раз огибали большую площадь, на которой находилась милицейская будка. Милиционер посмотрел в окно и засмеялся. Я спросила у Бори, что он такое сделал. «Ничего, мама, — ответил он. — Я просто ему подмигнул: стоишь, постовой!»

Когда Боре было четыре года, мы снимали дачу в Белоострове. Уже в этом возрасте он преподал мне урок воспитания. Хозяин дачи красил забор и, оставив кисть и ведро с красками, ушел куда-то передохнуть. Боря взял кисть и начал красить ею вместо забора дом. Я как увидела это — закричала, отшлепала его, притащила в дом. Затем отлучилась. Возвращаюсь — Бори нет. Я бегу на поиски. Вижу за домом Борю, продолжающего, всхлипывая, красить дом. Я отшлепала его еще сильнее. Сказала, что все будут ходить в лес, на речку, а мы с ним поедем в город. Боренька хлопал-хлопал невинными глазами, а потом спросил: «А почему?» «Да потому, что хозяин нас прогонит», — ответила я. «Мама, так ты бы сразу так и сказала, — рассудил Боря. — Я бы не красил». Я сразу поняла, насколько дети бывают умнее взрослых.

Там же, на даче, мы организовали театральный кружок. Танечка, которой было уже восемь лет, собрала своих подруг. Мы решили устроить для взрослых представление. Склеили костюмы из цветной бумаги, Боря тоже участвовал в их создании. Наибольшим успехом пользовался показ модной коллекции одежды. Боря демонстрировал костюмы для всех возрастов, от детских до костюмов для людей пожилого возраста. Я все это довольно смешно комментировала, и взрослые хохотали до упаду.

Когда Боре исполнилось пять лет, моя мама вышла на пенсию, и я смогла начать работать. Утром я отводила сына к маме на улицу Восстания, а вечером забирала. Работу пришлось искать еще и потому, что мужу платили немного и с деньгами в нашей семье было довольно напряженно. В детстве во Дворце пионеров я научилась неплохо рисовать — ходила в секцию ИЗО. И вот моя знакомая, работавшая в Доме моделей, сказала, что им в издательскую группу требуются художники. Я отправилась к ним со своими рисунками, и меня приняли на работу. Так я начала работать в Доме моделей. Это был 1958 год.

В первой половине дня Боря с бабушкой ходили гулять в садик. Там Боря регулярно играл с соседскими девочками. Как-то раз он пообещал им вернуться на детскую площадку после обеда. Но бабушка строго сказала, что после обеда он никуда не придет. Уже дома Боря очень рассердился и сделал выговор бабе Кате: «Как ты могла сказать, что я не приду! Кто здесь хозяин, я или ты?» У Бореньки не было никакого сомнения, что он хозяин в доме.

В пять лет мы начали учить Борю музыке. В гостиной у родителей Бориса стояло пианино, и к нам еженедельно приходил учитель, который давал Бореньке частные уроки. За один год они прошли трехлетнюю программу. Учитель сказал, что мальчик у нас очень способный. Но, как только мы переехали в другую квартиру, возможности играть на пианино не стало — просто-напросто не было инструмента. Я просила друзей-музыкантов помочь приобрести недорогое пианино, но они меня отговаривали. «Ты видишь, сколько наши дети занимаются? — говорили они. — Ты хочешь из него профессионала сделать? Зачем ему учиться играть на рояле? Чтобы затем поражать девочек фокстротом? Перебьется». Так пианино у нас и не появилось. А может быть, Борис Гребенщиков сейчас бы симфонии писал.

Я рисовала модели с манекенщиц. Их одевали в образцы одежды, мы зарисовывали, нужно было сделать всего два наброска в день, это было плевым делом. Большая часть рабочего дня была свободной. Я сидела в творческом кабинете вместе с коллегами, мы беседовали, читали книги, листали французские журналы. Работа была очень веселой, но со строгим расписанием. Необходимо было к восьми утра ехать с Московского проспекта на Невский и до пяти часов вечера строго находиться на рабочем месте.

Абсолютно неожиданно для меня Боря в пять лет начал читать. Еще раньше он просто рисовал буквы. Я думала, он меня разыгрывает своим чтением. Но когда, читая про себя, он рассмеялся, я поняла, что все по-настоящему. Мама показала Боре, как читать, а дальше он самостоятельно научился.

«Алые паруса» Грина произвели на Борю огромное впечатление. Красота поступка героя запала ему в душу. Прочитав книгу, он весь сиял.

По телевизору Боре нравились фильмы про военных и про войну. Он начал писать с обложек воображаемых книг. У меня многие эти каракули сохранились. «Подвиг летчика» — писал Боря на одной стороне листа. На другой подписывал: «Цена 1 рубль». Откуда он брал эти идеи, я не знаю.

Собираясь гулять вместе с кузиной Танечкой, Боря брал с собой автомат и метелку. Таня сердилась и приговаривала: «Или ты дворник, или военный». «Я военный дворник!» — отвечал ей Боренька.

Как-то на столе я увидела письмо в конверте. На нем Бориной рукой было написано: «Москва. Кремль. Хрущеву». Я испугалась. Поспешно открыла конверт и прочитала: «Дорогой Никита Сергеевич! Я все про вас знаю. Я знаю, что будет совещание на высшем уровне. Давайте переписываться». Ни подписи, ни обратного адреса Боря не поставил, это меня успокоило. Как раз тогда должно было состояться парижское совещание на высшем уровне, но Хрущев его отменил.

На следующее лето, когда Боре было шесть лет, мы начали снимать дачу в Белоострове. Неподалеку от нашего дома располагалась военная часть. Как-то раз мы увидели военных на поляне. Боря пришел в такой восторг! Он помчался к ним, стал им петь и танцевать. Молодые ребята от души радовались такому развлечению, а командир части сказал сыну, что, когда он вырастет, может прийти к ним.

У Бориса в это же время была командировка на Северный полюс, со специальным заданием, связанным с эксплуатацией советских подводных лодок. Когда он вернулся, то сразу же поехал на дачу. Боренька издалека увидел отца, приближающегося к дому, и закричал:

«Миленький, любименький, как долго я тебя ждал. Сладкий мой!» Мы с бабушкой очень удивились, так как никогда не замечали за Борей подобных приливов нежности. Он побежал к отцу навстречу. Как оказалось, Борис просто-напросто нес в руках арбуз. Именно на арбуз так импульсивно отреагировал Боря…

В конце пятидесятых у некоторых наших друзей начали появляться машины. Мы не могли себе этого позволить. Борька спросил: «А когда наша очередь подойдет?» Мы с мужем переглянулись, не зная, что ответить. Боря рассердился: «Вы что, очередь не заняли?» Он жутко расстроился. Чтобы его успокоить, я решила купить для него лотерейный билет за 20 копеек с машиной в качестве главного приза. Он засиял, шел по улице полный счастья. Я его предупредила: «Боренька, а ведь ты не обязательно выиграешь машину». Он удивился: «Как же не обязательно, если я купил билет?»

В пять лет я прочитала Боре вслух «Кондуит и Швамбранию» Льва Кассиля. Затем, поскольку Боренька уже начал читать самостоятельно, я решила подкладывать ему письма от Швамбранов с предложениями класть ответы на них в галоши под вешалкой. Через некоторое время он с горечью сказал:

— Никаких швамбранов нет.

— Почему? — не понимала я.

— Я кладу и кладу письма в галоши, и никто их не вынимает.

Это была моя вина. Я действительно забыла о том, что нужно вынимать письма, и не доиграла начатую игру до конца.

Однажды нам пришло письмо на имя Бори. Я открыла его и прочитала. «Дорогой Боря, других книг Жозефа Рани-старшего больше нет. Но тебе рано читать такие книги. Читай лучше „Как стать великаном"». Я удивилась и спросила у Бори, правда ли он писал письмо в издательство? Боря невозмутимо ответил: «Так в конце книги ведь было написано, что ребята могут писать отзывы по такому-то адресу. Я и написал».

Боря все время хотел скорее пойти в школу. У нас была игра: с портфелем Танечки он шел со мной за руку до ближайшей школы, заходил в нее на несколько минут, затем снова появлялся. Я ждала его у выхода.

В 50-60-е годы книг в свободной продаже не было. Начались подписки на издания. В очереди за подписным Жюлем Верном я, как сейчас помню, стояла всю ночь. Какая-то старушка проходила мимо и спросила: «Милые, а за чем это очередь такая?» Чья-то домработница, приплясывая от холода, фыркнула: «„Детей капитана Гранта" будем читать, бабушка». Так в нашем доме появились 12 томов Жюля Верна. Их и стал читать Боря.

В шестидесятом году мы приняли решение разъехаться с родителями мужа и съехаться с моей мамой, которая бы полностью взяла на себя заботу о внуке. Мы разменялись и переехали в Московский район, в двухкомнатную квартиру в доме на Алтайской улице, неподалеку от монументального здания Дома Советов. Боря жил в одной комнате с бабушкой, мы с мужем — в другой.

Первого сентября Боря пошел в школу. До этого он с упоением читал Верна, капитан Немо был для него кумиром. Поэтому я попросила мужа прислать Боре 1 сентября радиограмму от Немо. Боренька собирался, уже готов был идти на линейку, как вдруг раздался звонок. Вошел почтальон и вручил ему радиограмму. Прочитав: «Мой мальчик, с гордостью слежу за твоими успехами. Капитан Немо», Боря покраснел, затем побледнел. Я подумала, уж не перегибаю ли я палку своими фокусами. Потом мы отправились на праздничную линейку. А когда Боря вернулся из школы, я спросила его, как ребята реагировали на то, что капитан Немо прислал ему телеграмму. Боря расстроенно ответил, что никто из его одноклассников не знает, кто такой капитан Немо.

Эта короткая история очень показательна. Боре с самого начала было трудно общаться с одноклассниками, и он мне на это жаловался. Я сказала: «Пойми, для своих лет ты очень развитый мальчик». Он спросил: «Мама, а нельзя ли затормозить мое развитие?» Ему важнее было играть с ребятами. В итоге все утряслось, у Бореньки появилось много друзей и товарищей по играм-прогулкам. До школы у него друзей не было, в детский садик он не ходил.

Я хотела устроить Борю в английскую спецшколу. Но у нас никак не получалось туда поступить. Боря ходил в ту, что была прямо под нашими окнами. Я думала, что, может быть, его возьмут в спецшколу во второй или в третий класс. Год за годом, с первого класса по восьмой, я держала ему преподавателя по языку. Так он выучил английский. У нас с Борей были регулярные совещания в ванной. Во время одного из таких совещаний он предложил учить английскому и меня. За 20 копеек. Теперь думаю, почему я этого не сделала? Знала бы сейчас иностранный язык! Он мне регулярно пересказывал какие-то разговорные темы с английским произношением. Мне это так нравилось, я так хохотала. А он обижался и говорил мне: «Ну мама, ты же можешь быть серьезной!»

Мои друзья-филармонисты были в Америке и привезли нам оттуда пластинку «Вестсайдская история». Партийные руководители запретили им ходить в США на просмотр этого фильма. Но они все равно его посмотрели и все равно привезли нам эту пластинку. Боря в то время был классе в третьем, то есть английский знал довольно прилично. И вот мы с ним гуляли, и я его просила: «Боренька, спой мне сцену в гараже». И он мне пел этот отрывочек.

Прошел слух о том, что существует группа, по которой весь мир сейчас сходит с ума. И называется она «Битлз». К нам пришел кто-то из друзей и принес послушать их пластинку. Было так смешно. У них там наивно играла губная гармошка. И из-за этого весь мир с ума сходит? Я не могла понять, в чем вся соль. Но Борька был потрясен этой музыкой. Он сказал, что родился во второй раз в тот момент, когда услышал «Битлз». С тех пор главными его стараниями было достать пленки или кассеты с их записями.

Я очень любила театры и старалась Борю в них почаще водить. Когда сыну было лет шесть, я отправила его с бабушкой на балет в Малый оперный. Но балет не произвел на него особенного впечатления. Первый акт он все время шепотом ругался, во втором начал бабушку пинать ногами — после этого они с балета ушли. Зато драматические спектакли ему очень нравились. Все, что шло тогда в Ленинграде, мы пересмотрели.

Когда Бореньке было уже около 12–13 лет, мы стали на лето снимать дачу в Сестрорецке. Я приезжала к нему, он встречал меня на велосипеде, его джинсы были ободраны до колена, сам — до пояса голый, в монисто из ракушек, длинные волосы. Мама спрашивала: «Тебе нравится, как он выглядит?» Я искренне отвечала: «Очень нравится».

Однажды, когда Боре было уже к 14 годам и мы по-прежнему снимали дачу в Сестрорецке, я вышла из электрички и увидела, что вход в кинотеатр весь облеплен детьми. Оказывается, шел фильм «Фантомас», а детей до шестнадцати лет не пускали. Они буквально рыдали перед кассами. Я заметила девочку всю в слезах, она плакала перед билетершей и причитала: «Мне шестнадцать, мне шестнадцать». Я подошла к ней, спросила: «Не пускают?» Она подняла на меня мокрые глаза и с чувством разделенного горя произнесла: «А вас тоже не пускают?» Я подумала: что-то меня ждет на даче… Действительно, как только я зашла в дом, я увидела, как Борька мечется по комнате взад-вперед. Идет «Фантомас», а он не может его посмотреть. Я сказала: «Если хочешь — добивайся. Я тебя одену девушкой, девушкой ты сойдешь за шестнадцатилетнюю». Он пытался возражать, что ничего не выйдет, но мы все-таки попробовали. Я надела на него свой плащ, повязала косынку, накрасила губы. И мы отправились в кино. Он шел и шипел от неудовольствия. Однако билеты мы купили. Подошли к билетерше, та неодобрительно посмотрела на Борю и отчитала его: «Такая молодая, а губы накрашены!» Я так и рассчитывала, что это отвлечет внимание. Мы прошли в кинотеатр, сели на места. Боря не верил своему счастью.

Мой муж очень любил охоту и рыболовство. Я этих увлечений никогда не разделяла. Но однажды он все-таки уговорил нас вместе поехать на рыбную ловлю, куда-то по дороге в Зеленогорск. Мы поехали поздно вечером на чьей-то машине.

На озере уже замерло лодок двадцать. Борис с Борей сели в лодку и отплыли. Становилось все холоднее. Я вышла из машины и крикнула: «Борис! Отдай ребенку шапку!» От моего крика все рыболовы вздрогнули. Через час я снова вышла на берег и крикнула: «Борис! Отдай ребенку куртку!» Все удочки опять вздрогнули. Когда я в третий раз вышла и позвала: «Борис!», кто-то из рыболовов истерично закричал: «Сними штаны, отдай ребенку!»

Это был единственный раз, когда мы вместе ездили на рыбную ловлю.

Рядом с домом, который мы снимали летом, располагался пионерский лагерь ВТО — Всероссийского театрального общества. И Боренька с завистью смотрел на веселую жизнь за оградой. Через свои связи мы с отцом не могли устроить Борю туда. Тогда бабушка пошла в дирекцию лагеря и нанялась посудомойкой с условием, что ее внук будет проводить три смены в лагере. Таким образом он туда попал. Для Бореньки это было высшее счастье. Там ставили театральные пьесы, им разрешалось учить и играть те песни, которые нравились. На отчетном концерте перед родителями ребята исполняли даже цыганские романсы, чем приводили своих мам и пап в большое изумление.

Там же у Бори появился приятель Андрей Ургант, с которым они вместе занимались театральным творчеством. В их компанию входили ставшие потом актрисами Лена Попова, Аня Менакер. После первого же лета, проведенного в лагере, в декабре на Борин день рождения были приглашены все эти ребята, его новые друзья из ВТО. Помню, как пришел Андрей Ургант. Он зашел в квартиру, не обращая на меня внимания, сбросил на пол дубленку, под которой была ярко-красная рубашка, и, пританцовывая, пошел в комнату. Мне эта манерность тогда так понравилась! Ребята из ВТО были абсолютно другими, более раскованными, близкими к искусству. В этом же лагере был и Максим Леонидов, но он был в младшей группе и с Борей тогда не общался.

Аня Менакер, дочка режиссера Менакера, присылала потом из Москвы Боре письма — в ситцевых конвертах с кружевами или в спичечной коробке, на которой был написан адрес. Фантазия у нее была бесподобная.

Боря отправлял свои стихи в журнал «Мурзилка», стихи были какие-то политические, воздающие хвалу различным политическим деятелям Африки, о которых тогда говорили по телевизору. Из журнала Боре прислали приглашение на семинар молодых поэтов. Там некий молодой человек методично разносил стихи каждого участника. Я стояла за дверью и лишь слышала отрывки этих речей. Когда Боря вышел оттуда, я спросила его: «Как же ты вынес эту критику?» Он сказал мне: «Мама, после тебя мне уже ничего не страшно».

У Бори с первого класса был друг Толя Гуницкий, который учился в параллельном. Класса с четвертого-пятого они вместе занимались в литературном кружке. Боренька приносил мне свои стихи, но мне они не нравились. Он был так обижен. Однажды предложил мне послушать несколько стихотворений. Читает одно — я говорю: «Мелко». Другое — «Не глубоко». Читает третье — я: «Так вообще не говорят». Оказывается, он тестировал мой вкус и зачитывал Ахматову, Пастернака и Цветаеву. С тех пор он моим мнением не интересовался. Я действительно к стихам не очень хорошо относилась, зато очень любила прозу. Борины тексты к песням мне впоследствии тоже казались довольно странными.

Боря всегда ходил гулять с бабушкой. Как-то, лет в четырнадцать, он сказал ей: «Ты думаешь, я всегда буду гулять с тобой за руку? Как только получу паспорт — перестану». Она мне потом рассказывала: «Он собирается до шестнадцати лет гулять со мной за руку». Гуляя, они на помойке нашли гитару. Подобрали ее. А баба Катя, как когда-то все ее ровесницы, в молодости играла на гитаре какие-то девичьи песенки. Натянули струны, она показала ему несколько аккордов, и Боренька начал играть на гитаре. Тогда как раз появилась эстрада, в СССР начали приезжать польские, венгерские группы. Их музыка Боре нравилась, он разучивал их песни, затем мы с ним собирались в ванной на небольшой концерт. Я сидела, а он мне играл и пел весь разученный репертуар.

В это время в школу пришли с «Ленфильма» искать актера на роль для фильма о любви подростков. Выбрали Борю. Этот фильм был чьей-то дипломной работой, поэтому не вышел на широкий экран. Съемки проходили летом. Боря снимался по 6–7 часов в день, возвращался на дачу в Сестрорецк крайне поздно. Я всегда ждала его на платформе, иногда приходилось сидеть по несколько часов, так как съемочная группа Борю задерживала. И вот как-то, приблизительно в половине двенадцатого ночи, Боря выбежал из вагона в окружении шпаны. Они все его обнимали, жали ему руки. Он мне рассказывал, что эти ребята подсели к нему, как только поезд отъехал от Ленинграда. У них была гитара, они начали петь похабные песни. Вначале Боря струхнул, но затем попросил у них гитару и начал петь им все те песни, которые разучивал сам. Они были в восторге, поэтому так сердечно с ним прощались. Вот они — первые его поклонники!

Боря учился самостоятельно, я никогда не вникала в его успеваемость и в учебные дела. Проблем никогда не возникало. Как-то раз я была на родительском собрании, представляли всех родителей. Когда произнесли «Гребенщикова», то многие родители обернулись и посмотрели в мою сторону: «Ах, это ваш сын задирает наших детей». Я никогда не думала, что у него были какие-то проблемы с поведением. Пожалуй, это было единственное родительское собрание, на котором я была.

Вскоре наступила пора, когда надо было определяться с будущей профессией. У нас с Борей был серьезный разговор, я объясняла ему, почему для мужчины так важно сделать правильный шаг в выборе профессии. Нелюбимая работа ведь может обречь человека на страдания длиною в жизнь. Я посоветовала ему прислушаться к себе, определиться с тем, что ему в жизни нравится. Он решил, что это физика и математика. Так с девятого класса Боря начал учиться в физико-математической школе. Ему было там и интересно, и весело учиться. Там была отлично развита самодеятельность, выпускали хорошую газету, серьезно занимались и литературой. Проблем с учебой у Бори не было. Единственное — что школа находилась у Мариинского театра и до нее было неудобно добираться из Московского района. Каждое утро мы давали ему двадцать копеек на транспорт — десять туда и десять обратно. Это были единственные деньги, которые мы ему давали.

С девятого класса началась пора, когда Боря стал поздно возвращаться домой. Уезжал утром, а приезжал ближе к ночи, в двенадцать и даже в час. Это я теперь узнаю, чем он занимался в то время — играл на гитаре, писал песни, пытался создать группу, искал место, где можно было приткнуться, чтобы репетировать.

Когда я узнавала, что где-то в Ленинграде происходит что-то интересное, я Борю туда водила. Мы ходили на выступления первых советских молодежных рок-групп в Клуб пожарников, находившийся рядом с цирком. Я у Бори спросила: «Почему билеты такие дорогие?» «Желающих так много, мама, что зрители регулярно двери ломают. Поэтому в стоимость билетов входит еще и стоимость новых дверей», — просветил меня Боря. Все ребята были в таком восторге от этой музыки!

Потом мне сказали, что в ДК «Невский» будет проходить такой же концерт. Мы с Борей и на него пошли. Боря находился где-то в начале зала, а я сидела в последнем ряду. Со сцены пели: «У бегемота морда толстая, его нельзя поцеловать», зрители хлопали в ладоши и топали! А в фойе испуганный этим грохотом директор ДК бегал и нервничал, затем забежал в зал, увидел все, что происходит на сцене, прислонился к стенке и захохотал. Он увидел, что это были просто веселящиеся дети.

Когда устраивали концерт в честь дня рождения «Битлз», мы с Борей тоже на него ходили. В какой-то вуз. Дело было 1968 году. О многих мероприятиях Боря узнавал самостоятельно, но ходили мы вместе. Отпустить его одного я пока не могла.

У Бори появился друг-негр, правда родившийся в СССР. В школе к этому отнеслись неоднозначно.

Свои песни Боря мне не пел, видимо, боялся моей критики. Мы тогда стали меньше общаться, потому что Бори постоянно не было дома. С отцом и бабушкой мы ему в три голоса твердили, что он должен сконцентрироваться на занятиях, поступить в вуз и получить профессию. Но Боря был весь в своих увлечениях музыкой. Я стояла на балконе и в двенадцать, и в час. Волновалась, когда же он наконец вернется. Всегда сценарий был примерно один и тот же. Группа молодых людей выворачивала из-за угла. Минут пять у нашего подъезда они еще стояли все вместе и хихикали, затем только Боря с ними прощался и поднимался домой. Он знал, что ему попадет от меня за позднее возвращение, но сделать с собой ничего не мог.

Боре регулярно звонили его поклонницы. У нас были в разных комнатах смежные телефоны, и я как-то подняла трубку, чтобы послушать, о чем он говорит с одной своей одноклассницей. Эта девушка рассказывала, что о нем говорят девушки и сколько из них в него влюблены. Затем они попрощались, Боря повесил трубку и начал сразу же набирать другой номер. Я решила послушать, кому же он звонит дальше. Это был Анатолий Гуницкий. Но они не начали обсуждать девушек. Первая же Борина фраза была следующей: «Слушай, мы думали, что у „битлов" эта строчка переводится так, но она переводится совершенно иначе, меняется смысл фразы. Я посмотрел в словаре…» В общем, он жил музыкой и ему было совершенно не до девочек.

Какая-то девушка в пионерлагере написала ему записку, которую я как-то обнаружила в его вещах: «Ты умен. Ты красив. И, что самое ужасное, ты осознаешь цену всему этому. Ты так страшен для женщин, но они всегда будут любить тебя».

В десятом классе произошло следующее. Я иду домой, мне навстречу бежит Боря, у него в глазах слезы. Я его спросила, в чем дело. Он подает мне записку: «Кидалась на меня с ножом. Била пряжкой по спине. Пихала ногами фотографии. Всячески оскорбляла. Сломала ящик стола». Я, догадываясь, что случилось, поднялась в квартиру и спросила: «Мама, что произошло?» Наша бабушка, абсолютно спокойная, как ни в чем не бывало ответила: «А пусть замечания из школы не приносит». Она очень много значила в воспитании Бори. Наизусть знала все его расписания, напоминала, какие учебники взять с собой в школу. И очень страстно переживала его неудачи. Провожая Борю в школу, она стояла на лестнице и кричала ему вслед: «Баранкин, будь человеком!»

Когда Боря перешел в 10 класс, я его уговорила поехать вместе со мной в Сочи в санаторий. Он не хотел, намеревался остаться на еще одну смену в лагере ВТО, но мы решили все-таки поехать на море вместе. Поскольку это был санаторий Дзержинского, там отдыхали по большей части сотрудники КГБ и их дети. Поначалу Боре было скучно, но как-то раз вечером он услыхал звук гитары и сразу же побежал на него. Так я на отдыхе потеряла для себя сына, он постоянно убегал куда-то играть на гитаре. Вечером я увидела, как он стоит, в темноте, в окружении примерно десяти человек, и все они играют на гитарах одно и то же, свой рок-н-ролл. Дети высокопоставленных кагэбэшников тоже любили запретную музыку.

Я ездила в это санаторий каждый год. Ездила без мужа, так как он не любил купаться и загорать, предпочитая рыбалку и охоту. Он пытался нас с Борей тоже пристрастить к этому, хотел, чтобы Боря стал рыболовом. Но ничего не вышло. Хотя во многом другом Боря очень похож на папу — и внешне, и внутренне. Главной чертой моего мужа было благородство. Он всегда был очень деликатным, сдержанным и с большим чувством юмора. Все эти черты передалась Бореньке. На первом курсе университета он поехал в колхоз, как и все студенты того времени. Каждую неделю в местном клубе устраивались танцы. Девушки-колхозницы оживились, так как на танцы должны были прийти мальчики из города. Местные же парни, наоборот, были недовольны ситуацией и обещали вступить с «интеллигентами» в драку. Боре удалось подружиться с местными ребятами, войти к ним в доверие и разрядить ситуацию. Никакой драки не было. Я провожу параллель между этим случаем и уже описанной мною историей в гостинице «Европейская», с пристававшими ко мне и Борису грузинами.

В Доме моделей я проработала почти 10 лет, до 1969 года. И не прекратила бы, но к нам пришел новый заведующий. Было общее собрание, на котором я выступала. Заведующий сделал мне комплимент по поводу того, как хорошо я говорила. Коллеги сказали, что я по образованию юрист. До того как он пришел к нам, у этого человека были проблемы с Уголовным кодексом. Когда-то он был большой «шишкой», но его уличили в издании порнографии, и партия кинула его на понижение в Дом моделей. Узнав, что у него среди подчиненных есть юрист, он решил от меня избавиться. Через день после моего выступления он пришел к нам и сказал, что идет сокращение штата и единственный человек, у которого за десять лет не было ни одного больничного бюллетеня и который, следовательно, здоров, это я. Так я оказалась уволена за то, что была здорова. Но я не особенно расстроилась, работа в Доме моделей к тому времени мне порядком надоела. Я стала обзванивать всех своих друзей и просила их помочь мне с поиском новой работы. Требования у меня были жесткие: я хотела работать во дворце, имея свободное расписание и возможность выезжать за границу. Эти требования заявлялись в виде шутки. Муж меня водил по своим знакомым, но как только люди слышали, что я юрист, десять лет работавший художником, сразу возникали проблемы. Тогда мне посоветовали обратиться к Сергею Ивановичу Катькало, тому самому однокурснику, который пытался поговорить со мной о великих стройках коммунизма. За 15 лет с момента нашего выпуска он превратился в бессменного и могущественного проректора Университета по кадрам. Я пришла к нему и рассказала о том, что осталась без работы. Он меня кольнул: «За своих замуж не вышла, пошла на сторону. Но мы своих в беде не оставим». Спросил, куда бы мне хотелось пойти работать. Я не хотела становиться юристом и попросилась в социологи. И вот я отправилась на свое новое место работы — НИИКСИ[2] ЛГУ.

Этот НИИКСИ по иронии судьбы оказался во дворце — с мраморной лестницей, лепниной на потолке, зеркалами и дверьми в золоте. Я вошла к директору, он был уже в курсе моего положения дел. Я написала заявление о приеме на работу, и меня проводили в мою юридическую лабораторию. Она располагалась в помещении красной штофной гостиной с балконом и великолепным видом на парк. Красота, как в Эрмитаже. Мне дали тему, над которой предстояло работать, и выделили стол. Я подумала: когда же здесь обеденный перерыв? Спросила об этом моих новых коллег. Все оцепенели, мой коллега Ромочка приоткрыл дверь в приемную директора и задал мой вопрос секретарю. Она залилась хохотом. Заведующий лабораторией мне объяснил: «Вам дали тему исследования, вы можете работать над ней там, где вам удобно — в библиотеке, дома. Присутственный день у нас среда, когда проходит совещание лаборатории». Так я получила и дворец, и свободное расписание. В командировки мы тоже выезжали. Нашей темой было социальное планирование. В присутственный день мы накрывали стол, пили вместе чай и вели веселые разговоры. Жизнь была прекрасна в полной мере.

Когда Боря окончил школу, встал вопрос, куда ему поступать. Между физикой и математикой Боря выбрал математику и подал документы на матмех. Экзамены, конечно, были серьезными. Боря сидел и готовился самостоятельно, очень усердно. В результате он получил полупроходной бал, то есть вопрос о его поступлении висел на волоске. Делать было нечего, я побежала к Сергею Ивановичу Катькало с просьбой о помощи. Так Боря оказался в университете. В целом ритм жизни у него сохранился прежний. Он уходил утром, приходил ночью. Мы все так же давали ему 20 копеек на транспорт. Не помню, давали ли мы ему деньги на карманные расходы, но он получал стипендию.

Как только Боря повзрослел, моя мама пошла работать в поликлинику гардеробщицей. Это было необходимо, чтобы хоть как-то поправить наше материальное положение.

Когда Боренька стал студентом, я практически ничего не знала о его музыкальной жизни. Боря регулярно приводил домой ребят из своей компании. Но мы не видели, чем они там занимались. Никаких репетиций «Аквариума» у нас в квартире не происходило, все это было у них на факультете. У нас дома никакие «квартирники» никогда не проводились. Уже позднее, из книг об истории «Аквариума», я начала узнавать, как он проводил свои студенческие годы. А тогда смысла расспрашивать не было — все равно бы не сказал.

Вскоре начались неприятности. Поехал на юг, там играл с какой-то сборной группой. У него отобрали пластинки, позвонили в университет, чуть ли не поставили вопрос о его исключении. Я не знала ни о выступлениях Бори, ни о том, что у них были проблемы с милицией, которая преследовала рок-команды.

То, как Боря выглядел, мне всегда нравилось. Длинные волосы, одежда в хипповом стиле.

Отец не понимал увлечений Бореньки. Ему не нравилось творчество «Битлз», он говорил: «Я не знаю, что за удовольствие слушать весь этот грохот». Но отца мы и не видели — он постоянно был то на работе, то в командировках. Зато бабе Кате, с которой Боря жил в одной комнате, нравились все его увлечения.

Единомышленников себе Боря искал везде, где это было возможно. Как-то он шел в метро с пластинкой в руках. Увидел какого-то парня, у которого тоже была пластинка. Они познакомились, и этот молодой человек пришел к ним в группу. Они сразу же находили общий язык.

Толя Гуницкий жил на соседней с нами лестнице. Он был студентом медицинского института, так как и родители у него тоже были врачами. Он приходил к нам гости, и я постоянно ему повторяла: «Толечка, учись прилежно, тебя ждут твои больные». Он мне отвечал: «Чтоб они все сдохли». Я спрашивала Борю: «Каким же врачом будет Гуницкий?» Боренька говорил, что его друг ненавидит медицину. Его мечтой было стать ударником в джазе. Тогда все мечтали о карьере музыканта. Джордж первым отказался учиться и взял «академку». Они вместе писали какие-то дурацкие пьесы. Я читала отрывки и не понимала, что в этом хорошего. «Маркиз: „Увы, графини дома нет"».

Мой муж Борис умер в 1975 году, оставив кучу патентов на изобретения, не успев защитить кандидатскую диссертацию. Нам постоянно не хватало денег. У меня была маленькая зарплата, я была лишь младшим научным сотрудником. Он был заведующим лаборатории, но без ученой степени, получал тоже мало. Постоянно изобретал приборы, которые использовали без отчислений за изобретение. Кто-то из знакомых совершенно случайно сообщил ему, что на свердловском заводе выпускают его прибор. Он связался с заводом, ему перечисли 30 000 рублей, по тем временам очень большие деньги, но это было только однажды.

Борису предложили пойти директором на завод, где производились приборы по его патентам. Я настояла на этом переходе, поскольку там лучше платили, но это была не его работа. В институте он занимался творчеством, там у него были веселые друзья. Один из них — Владимир Ходырев — затем стал мэром Ленинграда. На заводе приходилось лишь тратить нервы. Борис приезжал из райкома, набивал полный рот лекарств. В итоге — два года проработал директором и после двух инфарктов умер.

Когда Боря окончил университет, его распределили в какой-то закрытый военный институт, очень серьезный, но находящийся не в Ленинграде. Я не могла позволить, чтобы Боря уехал, он этого тоже не хотел. Поэтому директор НИИКСИ, в котором я работала, написал запрос на Борю, чтобы устроить его в нашу математическую лабораторию. Но необходимо было получить разрешение на эту работу из более высоко стоящих инстанций. Поэтому я снова пошла к Катькало, проректору ЛГУ по кадрам. Тот позвонил декану примата, на котором учился Боря, и решил вопрос в его пользу. Хотя декан пытался сначала возражать, говорил, что Боря плохой математик. «Именно такой там и нужен», — ответил Катькало. Спорить с ним декан не мог.

Так Боря пришел на работу к нам. Где-то в подвале дворца находился математический центр, где они сидели и что-то считали.

В конце семидесятых годов Боря уже начал давать концерты в студенческих клубах, актовых залах институтов. Я была на одном из таких выступлений в Петергофе. Увидела, как восторженно принимали студенты его группу, какие замечательные песни он пел. Некоторые люди плакали. Я пришла к нему после этого концерта и сказала: «Боренька, один такой концерт уже является оправданием всей жизни».

Я в 1970-1980-е годы тоже жила интересной, насыщенной жизнью. Мы постоянно ездили в командировки. Социальное планирование было очень важным для страны. Нас принимали руководители городов, для нас выделялись лучшие номера в гостиницах. Наша юридическая лаборатория обрабатывала судебную информацию и приводила по ней статистику. Ребята пришли работать сразу после института, все были моложе меня на 15 лет. Компания была веселая — в поезде хохот, в гостинице хохот.

Со времен пионерского лагеря ВТО у Бори была большая любовь. Но трагическая. Девушку звали Елена Попова, она теперь стала артисткой БДТ. Когда у них завязался роман, Лена еще училась в школе, а Боря был на третьем курсе. Боря проводил с ней очень много времени. Мать Лены звонила мне и спрашивала: «Вы не считаете, что нашим детям нужно пожениться? Они так любят друг друга». Я не видела в этом никакой необходимости. После этого мама Лены запретила им общаться. Боря очень от этого страдал.

Как Боря познакомился со своей первой супругой Натальей, я не знаю. Они репетировали, писали песни. Наташа всегда была рядом. Я слышала, как у нас дома он гонял ее: «Наталья, принеси то-то. Наталья, дай карандаш». И так далее.

В это время в Таллин начали приезжать иностранные группы. И все, кто имел хоть какую-то возможность, старались попасть на их выступления. Боря с друзьями был у нас дома и всем объявил, что они едут в Таллин и во столько-то собираются на вокзале. Наталья сказала: «И я с вами».

Родители Наташи решили, что ей пора выходить замуж. Они меня спрашивали, зачем я порчу Борю и разрешаю ему заниматься этой вредной музыкой. Считали, что быть математиком в НИИКСИ гораздо лучше. Я отвечала: «Я его знаю, поделать с ним ничего не могу». Родители Натальи тоже были научными сотрудниками. Они поддержали решение Бори и Наташи пожениться. Устроили им шикарную свадьбу в гостинице «Астория». Приехал Макаревич, пригнал из Москвы машину с аппаратурой, и они всю ночь играли для Бориных гостей. В то время в Прибалтике тоже проходило какое-то мероприятие, все интересовались, почему же на нем не было Макаревича. А им отвечали: «Он на свадьбе у Гребенщикова». Шел 1978 год. Сначала Боря с Наташей жили вместе с нами. Бабушка перешла жить на кухню, они жили в ее комнате. Потом Наташе что-то у нас не понравилось, и они переехали жить к ее родителям. Вскоре родилась Алиса. Но Наташе Борин образ жизни не мог прийтись по вкусу: его до ночи не было дома, он постоянно был занят на репетициях с группами, на каких-то концертах и сборищах. Семейная жизнь не сложилась.

1980 год стал рубежом в Бориной жизни. В Тбилиси организовали всесоюзный рок-фестиваль. Боре от нашего института дали разрешение туда ехать. В НИИКСИ его любили и к его творчеству относились с пониманием. Работа у него была несложная. Он сидел за ЭВМ и обрабатывал статистическую информацию.

В Тбилиси съехались все группы. Боря сказал тогда, что они сыграли «рок по-черному». То есть от души. Но когда Боря вернулся с группой в Ленинград, в наш институт уже поступил звонок из горкома партии с распоряжением в 24 часа уволить Гребенщикова. Его вызвали в райком и исключили из комсомола. В 24 часа все рухнуло. Боря воспринимал весь окружающий мир, страну как собственный дом. И вдруг в течении суток его мир разрушился. Куда он мог пойти работать — ученый-математик, исключенный из комсомола и выгнанный с работы по звонку из горкома?

Я поехала в командировку в Москву. Один из моих знакомых по санаторию Дзержинского занимал пост заместителя министра. Мы с ним встретились. Он сказал, что устроит Борю туда, куда он хочет. Боря уже тогда подрабатывал переводами с английского языка. Но свободных мест для переводчиков нигде не было. Замминистра отдал распоряжение взять Борю в НИИКСИ переводчиком, несмотря на отсутствие мест, но гордость сына взяла верх. Ему не хотелось получать работу благодаря моим связям. В его компании это расценивалось бы как позор, унижение. И он отказался от предоставленной возможности и устроился ночным сторожем. Там он отработал целый год.

Родители Натальи тогда сказали: «Мы же говорили, что эта музыка его до добра не доведет». И Наталья вместе с ребенком ушла от него. Быть женой сотрудника НИИКСИ — одно дело, а быть женой сторожа — совсем другое. Впрочем, она недолго была в одиночестве. Стоило им оформить развод, как она сразу же вышла замуж. Боря пришел на ее свадьбу, но Наташины родители его не пустили. Мне же было Борю жалко. Я понимала, что ничем кроме музыки ему заниматься не интересно, поэтому проводить воспитательные беседы о вреде рок-н-ролла было бессмысленно.

Иногда мне разрешали брать Алису к себе на выходные. Она ночевала у нас, мы вместе гуляли. Помню, как-то она опрокинула на кухне горячее молоко. Я зашла и начала брюзжать. Тогда она мне как заявит: «Я к тебе больше не пи-еду». Я ей: «Дело хозяйское». Она: «Любить больше не буду». Я: «А вот это уже серьезно. Давай мириться». Потом мне запретили брать ее на ночь, приходилось вечером отвозить ее домой. Алиса очень любила атмосферу нашего дома и плакала в метро: «Зачем мы только уехали с Алтайской!»

Когда Алиса пришла ко мне перед поступлением в вуз, я ее спросила: «Ну что, пойдешь на журналистику?» Она сказала, что собирается поступать в театральный. Я ей говорю: «Алиса, какая из тебя актриса, ты сидишь рядом — я не слышу, что ты говоришь. И у тебя дикция плохая». А она поступила, прекрасно отучилась, пригласили в Москву, два года проработала во МХАТе.

Боря не вернулся к нам с бабушкой, а стал снимать комнату у своего друга Андрея Фалалеева, студента филологического факультета. Фалалеев после уехал в Америку и там стал настоящим гуру синхронного перевода. Он звонил мне и рассказывал о своих американских впечатлениях: «Я иду на работу и вижу бухту Золотой Рог. Меня переполняет счастье. Я давал слушать всем американцам Борины кассеты. Все хотят узнать его музыку, присылайте новые кассеты».

Благодаря Андрею Фалалееву американка Джоанна Стингрей узнала о советской музыке, о группе «Аквариум». Ей очень понравилось их творчество. Она приехала в СССР в начале 1980-х, записала концертные выступления «Аквариума» и других групп. И в Америке выпустила пластинку «Red Wave». Комсомольская организация чуть не раздула огромный скандал. А пластинку тем временем слушали специалисты из CBS. Творчество «Аквариума» пришлось им по вкусу. И они решили заключить договор с Боренькой, пригласить его на выступления по США.

В 1981 году открылся рок-клуб и все ребята получили возможность играть перед публикой и зарабатывать какие-то деньги за свои выступления. Они там буквально ночевали, проводили все свое время. Я тоже бегала в рок-клуб на все концерты. Мне очень там нравилось. Я часто сидела в первых рядах. Я запомнила один из Борькиных концертов в зале какого-то института. Рядом со мной, но не на стуле, а на полу сидел мальчишка лет четырнадцати, грязный, обтрепанный, но у него на лице был такой восторг, такое счастье. Я поняла, что в жизни он мало что видел, да и то не с лучшей стороны. А тут он пришел на концерт и слышит песню, в которой женщину называют королевой. Для него был это шок. И я тоже не могу забыть лица этого мальчика. Он увидел, что жизнь может быть прекрасной.

Я не просто так ходила на все концерты рок-клуба. В большой степени посещение этих мероприятий входило в мою работу. В 1981 году я перешла из юридической лаборатории НИИКСИ в социологическую. И взяла себе тему «творчество молодежи». Целый год я занималась опросами, ездила по стране, посещала многочисленные Дома культуры. Когда я обработала информацию, то выяснила, что у тех людей, которые занимаются искусством, в семье на человека приходится меньше денег, меньше комнат. Всего меньше. Зато у 80 % молодых людей, занимающихся искусством, родители, один или оба, были с высшим образованием. Таковы были результаты моего исследования. Это говорит об отношении родителей к своему ребенку, которого они всячески развивали. Но директор НИИКСИ сказал мне о том, что нельзя в стране пролетариата напечатать, что, чтобы молодежь была творческой, 80 % родителей должны быть с высшим образованием. Так эта моя работа по социологии не была предана огласке.

Благодаря своим социологическим исследованиям я попадала на все концерты рок-клуба, даже на фестивальные, а на них было очень трудно попасть.

Боря не знакомил меня со своими друзьями. Я сама с ними знакомилась. После каждого концерта членов рок-клуба за кулисами любой площадки начиналось веселое застолье музыкантов и их друзей. И я принимала в этих праздниках участие. Поэтому знала всех, кто участвовал в рок-жизни Ленинграда восьмидесятых годов.

Мне так нравилось все, что делает Боря. Я помню, как сидела в зале на одном из концертов рок-клуба, а Боря шел со своими друзьями по проходу к сцене как хозяин. У него было чувство, что он в своем царстве, у себя дома.

Заместитель директора НИИКСИ подписал все бумаги об увольнении Бори с работы. Прошло каких-то два-три года, и этот же человек вошел в нашу лабораторию и попросил: «Людмила Харитоновна, вы можете моему сыну билетик устроить на „Аквариум"?» Я подумала: «Господи, никаких нет у этих людей моральных принципов». Еще вчера он выгонял Борю в 24 часа, а теперь просит устроить билеты на его концерт. Ну, я достала для него билеты, конечно же.

В начале восьмидесятых годов я с мамой переехала в квартиру на улице Марата. Поклонники Бори, думая, что и он живет в этой квартире, регулярно устраивали под окнами концерты и расписывали лестницу благодарственными надписями вроде «Спасибо Вам за Борю!».

В 1983 году Борю и «Аквариум» впервые показали по телевидению в программе «Музыкальный ринг». Они пели свою знаменитую песню «Рок-н-ролл мертв».

Наша бабушка Катя постоянно участвовала в жизни Бори. Она его воспитывала, затем всячески старалась ему помочь. Помню, Боря пришел к нам, уже после того, как появился рок-клуб и Боря начал выступать. Бабушка его спрашивает: «Боренька, деньги нужны?» Он говорит: «Да нет, баба Катя, я уже что-то зарабатываю. Правда, я хотел в Москву съездить». Она протягивает ему несколько банкнот: «Держи, поезжай». Я ее спросила, зачем она дает Боре деньги, он же должен их сам зарабатывать. А она мне ответила: «Не трогай меня, у меня душа поет, когда я ему деньги даю».

У моей мамы с самого начала была такая тяжелая жизнь — с детства она работала, затем было всего несколько счастливых лет замужества, мое рождение, а потом — блокада, смерть мужа, изнурительная работа, нищета. Мама меня всячески оберегала. Ничего не давала мне делать. Она приходила после тяжелого рабочего дня, у нее было больное сердце, но все равно всю работу по дому выполняла она. Ни пол вытереть, ни постирать, ни приготовить что-то с меня не требовалось. Практически до замужества мама купала меня в ванне и мыла мне голову. Когда я пыталась что-то сделать — убрать, помыть, — мама не давала: «Эта работа дешево стоит. Ты учись, это главное».

До глубокой старости мама работала в поликлинике гардеробщицей. И даже тогда, в возрасте «за семьдесят», у нее были поклонники. К ним в поликлинику в качестве консультанта приходил какой-то известный врач. И она ему понравилась. Как-то они встретились на Пушкинский улице, и он пригласил ее к себе в гости, посмотреть, какая у него квартира. Она спросила: «Зачем?» А он ответил, что одинок и было бы чудесно, если бы они стали жить вместе. «Господь с вами, я умирать уже собираюсь», — ответила она. «Я тоже. Будем ждать смерти вместе», — согласился пожилой врач. Мама ответила ему отказом, он так оскорбился, что принципиально стал раздеваться у другой гардеробщицы.

Когда у Бори первый раз был концерт в самом большом концертном зале Ленинграда, в БКЗ «Октябрьский», я предложила маме пойти туда вместе. «Зачем, я и так его каждый день вижу, и песни его в магнитофоне слышу!» — невозмутимо ответила она. А Боря действительно все время прибегал к нам… за деньгами. Я все-таки ее уговорила, и мы отправились в БКЗ. Там творилась настоящая феерия. Люди толпились в проходах. Прыгали, танцевали. Мама спросила: «Почему они все время кричат ему „Козлы, козлы"?» «У него песня такая есть», — успокоила я бабу Катю. Я была очень рада, что она все-таки пришла на Борин концерт, увидела, в какой всенародной любви купается ее внук. Вскоре после этого события, в 1992 году она умерла. Ей не хватило года до девяностолетия.

В 1986 году Сергей Соловьев решил снять фильм о молодежи. Он попросил дать ему подборку кассет молодежных групп, выбрал из них несколько особенно приглянувшихся. Это все был «Аквариум». Соловьев заключил с Борей договор о том, что он напишет для фильма музыку. Также Боре была предложена главная роль в фильме. Но Боря, как мне кажется, слишком суеверный. Еще до 1986 года западные продюсеры предлагали ему сняться в роли Христа, съемки должны были проходить в Иерусалиме. Боря отказался. Соловьев ему тоже предложил стать главным героем «Ассы», но Боря снова отказался из-за того, что героя в финале убивали. Вместо себя он предложил своего друга Сережу «Африку» Бугаева. Благодаря роли в «Ассе» Бугаев выхлопотал себе квартиру или комнату в Ленинграде. Он умел пристроиться в жизни.

Именно Боря назвал Бугаева Африкой. Он приехал из провинции, поступил в кулинарный техникум и сблизился с рок-тусовкой. Притаскивал из своего техникума продукты, кормил всех. В те годы вышел фильм, где героем был Пашка-Америка. Тогда Боря назвал Бугаева Сережкой Африка. Бугаев очень пробивной, тщеславный и трудолюбивый. Боря познакомил Сережу в Москве с Сашей Липницким. Липницкий был бас-гитаристом группы «Звуки Му», активным деятелем рок-движения и происходил из очень обеспеченной семьи, с влиятельными покровителями в ЦК. Его отец был очень известным врачом, Саша жил в привилегированном доме, дача его располагалась на Николиной Горе. Все его занятия сходили ему с рук. Еще Липницкий занимался коллекционированием икон, и Бугаев стал работать у него, жил в его квартире, ездил, добывал для Липницкого иконы. Как-то Сережа пришел в гости к Боре в сопровождении шикарно одетой девушки, редкой красавицы, плохо говорящей по-русски. Я спросила у Бори: «Что за спутница у Бугаева?» «Это дочь одного посла. Сережа решил жениться и уехать за границу», — пояснил Боря.

Я Боре ко всем дням рождения выпускала смешные газеты. Эта привычка сохранилась у меня еще со школы, университета. На Борино двадцатипятилетие я перечисляла в газете, какие знаменитые люди чего достигли к двадцати пяти годам. Все это я иллюстрировала Бориными фотографиями, перечисляла его настоящие и будущие достижения. Когда Сережа Бугаев увидел эти стенгазеты, он сказал Боре: «Твоя мать похоронила свой талант». В это время в СССР стали приезжать иностранцы, интересующиеся русским искусством. И Сережа на какую-то выставку намалевал несколько больших картин. Я их видела — та еще мешанина. Но вдруг Сережу пригласили с выставкой в Америку и там назвали его русским Уорхолом. Он до этого никогда не рисовал, а теперь малюет и малюет — и у него во всех странах мира выставки. А я думаю, что действительно похоронила свой талант, ограничилась Борькиными газетами.

У Соловьева было много энергии. Он продолжил «Ассу» двумя другими фильмами: «Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви» и «Дом под звездным небом». Для этих картин Боря тоже писал музыку.

На одном из первых гребенщиковских концертов сидел малый лет шестнадцати, и когда кто-то спросил его, кто такой БГ, мальчишка ответил: «БГ — это бог, от него сияние исходит». Эту фразу потом Сергей Соловьев ввел в «Ассу».

Я не знаю, как ввели в обиход Борькины инициалы «БГ». Но мне кажется, что в СССР вообще было принято использовать в обращении инициалы. Поэтому такое обращение, как «БГ», воспринималось естественно. Уже потом стали возникать ассоциации вроде «БГ — Бог».

У Бори была интересная встреча с Вознесенским. У «Аквариума» был концерт в Москве в Доме искусства. У меня тоже была командировка в Москву, и я решила сходить на этот концерт. Толпа народу. Я пробиваюсь в вестибюль, билетерши кричат: «Уходите, уходите, сейчас милицию вызовем». Я кое-как попала внутрь и встретила в этот момент Артемия Троицкого. Я его спросила, в чем дело. Он объяснил, что за полчаса до начала позвонили из Министерства культуры и категорически запретили проводить концерт. Вдруг в вестибюль вошел Андрей Вознесенский со своими друзьями. Видимо, шел в ресторан и удивился этому столпотворению. Он уже знал про группу «Аквариум», но лично с Борей знаком не был. Боря спустился по лестнице, видимо откуда-то из гримерки, все на него накинулись с просьбами об автографах. Он начал их раздавать. Пробиваясь к выходу, он заметил Вознесенского, подошел к нему, что-то записал с его слов в записную книжку и продолжил раздавать автографы. Оказалось, что Андрей Вознесенский оставил Боре свой телефон и пригласил к себе на дачу. Так они познакомились и стали общаться. У Вознесенского на даче Боря познакомился с Алленом Гинзбергом, и они пели друг другу свои песни. Андрей очень ценил творчество Бориса, рассказывал о нем на Западе.

Потом Вознесенский позвонил мне и пригласил к себе на концерт. Оставил билеты на служебном входе. Я отправилась на этот концерт и сидела рядом с его женой Зоей Богуславской. Вознесенскому посылали записки. В одной из них спрашивалось, как он относится к современной музыке. Вознесенский ответил: «Есть замечательный композитор Борис Гребенщиков».

Драматург Славкин писал в 1988 году: «Пришла свобода, но мы все опоздали. И все мои пьесы про это — дом построен, но нам в нем уже не жить. И я с завистью смотрю на Гребенщикова, когда он идет по сцене. Он успел». Действительно, Борю в 1980-м вышвырнули отовсюду, но уже в 1981-м открылся рок-клуб, и появилась возможность заниматься любимыми делами легально.

В 1987 году Боря уехал в Америку. CBS заключила с ним контракт сразу на несколько пластинок. Директор этой компании сказал Боре, что хочет, чтобы Америка полюбила его музыку. Боря в США жил в течение целого года, они записывали альбом с Дейвом Стюартом. Я потом общалась с мамой Стюарта, она мне рассказывала, как Дейв начинал свою музыкальную карьеру с того, что пел на улице и в метро. А теперь у него шикарные дома в Англии и Америке, своя огромная студия в здании собора в Лондоне.

В моей жизни было несколько моментов, когда я обращалась за помощью к Богу. Сначала просила билет, потом мужа, в третий раз я обратилась к Нему в тот момент, когда Боре нужно было вылетать в Америку. В горкоме Ленинграда ему не давали характеристику, обязательную для выезжающих за рубеж. Необходимо было добро на выезд от министра культуры СССР. Боря полетел в Москву, в аэропорт Шереметьево, уже имея билеты в США. Но в одиннадцать вечера он позвонил мне и сказал, что разрешения на выезд ему не дали (министр культуры сказал, что категорически возражает) и он летит обратно домой. Тогда я вновь обратилась к Богу, попросила, чтобы Бореньку из страны все-таки выпустили. В два часа ночи нам домой позвонили из Министерства культуры и сказали, чтобы Гребенщиков летел обратно в Москву. Им позвонили из ЦК партии и приказали немедленно его выпустить. Боря как раз в это время прилетел назад в Ленинград, позвонил мне из аэропорта, я ему передала радостную новость, и он вновь улетел в Москву, чтобы уже в 7 утра сесть на самолет и отправиться в Соединенные Штаты. Мне тогда очень понравилась эта быстрая связь Всевышнего, услышавшего мои молитвы, и ЦК партии.

В Америку Боря прилетел в своей плохенькой белой дубленке, которую бабушка купила ему на барахолке. Мы бедные были. В таких дубленках в СССР ходили милиционеры. Его американский агент, встретив Борю в аэропорту, сразу же снял с него эту позорную вещь и сказал: «Для начала мы купим тебе пальто».

В Америке Боря познакомился с Дэвидом Боуи. В то время, когда Боря только прилетел в США, Боуи отдыхал где-то на островах. При этом ранее он уже слышал «Red Wave». Узнав, что в США приехал Гребенщиков, он прервал свой отдых и прилетел к Боре, стал водить его по ночным клубам Нью-Йорка, знакомить со многими деятелями американской культуры. Боуи хотел сделать с Борей какую-то совместную пластинку, однако это почему-то не произошло.

У Бори была масса поклонниц. Я на одном из его концертов увидела, как ребята в зале шушукались между собой: «Вот она, вот она…» Оказалось, что это дочь министра. Она, по словам этих сплетничающих ребят, приезжала на каждый концерт Бори из Москвы и каждый раз дарила ему коллекционные розы. Причем она их не вручала, а клала каждый раз до выступления перед микрофонной стойкой. Или же шла к квартире на улице Софьи Перовской и оставляла цветы под дверью.

Боря говорил, что фанатки ему очень надоедают. Поэтому он старался все свое время с утра до ночи проводить в группе.

Боря женился во второй раз, на своей подруге Людмиле, года через четыре после рождения их совместного ребенка — моего внука Глеба. Я помню, как Боря с Людой регистрировали свой брак, а Глеб важно стоял рядом с регистраторшей.

Люда изначально была девушкой Севы Гаккеля, виолончелиста «Аквариума», а потом стала Бориной женой. Сева сказал: «Счастье друга мне дороже». Люда работала машинисткой в роно и у нее была комната, где они с Борей начали жить. Они весело жили. У них на кухне постоянно собиралась компания Бориных друзей. Я как-то раз пришла к Боре в гости и вдруг увидела, как с крыши в окно со словами «Я Карлсон, который живет на крыше» залез Сергей Курехин. За ним в окно пролезли какие-то американцы.

После того как Боря стал официально давать концерты, у него появилось достаточно денег. Плюс рок-клуб выделил Боре трехкомнатную квартиру на улице Белинского и студию на знаменитой Пушкинской, 10. Из Америки Боря привез деньги, на них они с Людой шикарно отделали эту квартиру. Боря постоянно разъезжал по стране, часто брал вместе с собой жену. После каждого концерта устраивался банкет, музыканты много выпивали. И, ведя такой образ жизни, Люда начала серьезно пить. У нее была плохая наследственность — ее мать тоже была алкоголичкой, поэтому Люда росла в детском доме. Ее постоянно все жалели. И мне кажется, что именно эта жалость, вызываемая в мужских сердцах, была ее главным орудием обольщения.

В Америке Боря записал пластинку вместе с Дейвом Стюартом и его группой «Eurythmics». Они приехали все вместе в Петербург и давали концерт в СКК. Я пошла на него с подругами. Вместе с нами от метро шли толпы молодых людей. Я сказала: «На „Eurythmics"- то сколько народу!» Молодой человек, шедший рядом, меня поправил: «Не на „Eurythmics", а на „Аквариум"». Они выступали четыре дня подряд. Вечером были концерты, а днем они играли специально для фильма про «Аквариум» («Долгая дорога домой»), который снимала английская кинокомпания. На Борькиных концертах постоянно были аншлаги. Ребята не могли усидеть на местах, выскакивали в проходы. Во время выступления было очень много милиционеров. Они пытались усмирить публику. Боря прекратил концерт, поставил условие, что, если милиция не покинет зал, он не будет продолжать концерт. Милиционеры ушли. Четыре дня подряд Боря выкладывался по полной программе. Я помню, как на четвертый день я зашла к нему за кулисы, там царило веселье, все пили и смеялись, а Боря сидел весь скрючившийся и кашлял, потому что за несколько дней постоянных выступлений на продуваемой сцене простыл и сорвал голос.

Я тогда попросила Людмилу, чтобы она дала Боре выспаться, не то он мог окончательно подорвать здоровье. Но жена сына не удовлетворила мою просьбу. В эти четыре дня она регулярно закатывала Боре истерики, пыталась выброситься из окна. Алкоголь превратил ее в ненормальную.

После этих четырех дней Боря пришел ко мне и сказал: «У меня рука отнялась». Я вызвала «скорую», они констатировали, что у Бори нервное истощение. Люда доводила его своими скандалами. По дому она ничего не делала, только пила и опохмелялась.

Боря постоянно был на гастролях, а его жена уходила в запои. При этом их сын Глеб жил вместе с ней. Как-то часа в два ночи пятилетний Глеб прибежал ко мне в квартиру, с улицы Белинского на Марата. Дело было под Рождество. Глеб сказал: «Мама была такая пьяная, что мне было страшно оставаться с ней наедине в квартире. Ты знаешь, так было страшно. Я бежал по Литейному проспекту, а вокруг меня шатались одни пьяницы. Вдруг ко мне подошла интеллигентная пара, и они довели меня».

Этот период личной жизни был для Бори очень тяжелым. Боря поехал вместе с Людой во второй раз в Америку, затем дал ей денег на поездку к подруге в Англию. Но семейной идиллии, которая была в начале их совместной жизни, было не восстановить. И он ушел от Люды, оставив ей квартиру. У нее сразу же появился другой кавалер — Денис, очень хороший мужчина. Боря был рад, что в ее жизни появился достойный человек. Хотя долго с Людой он не протянул. Денис водил Глеба в школу, Глеб очень его любил и до сих пор звонит ему советоваться по разным вопросам.

Еще до того, как Боря разошелся с Людой, они всей группой «Аквариум» с семьями ездили на юг. Ездил со своей семьей и Саша Титов, один из участников группы. У Саши была жена Ирочка и сын Марк, потом родилась еще и дочка. И так получилось, что между Борей и Ирой завязалась взаимная симпатия друг к другу. Не знаю, когда точно. После того как Боря расстался с Людой, он начал снимать квартиру. А вскоре Ира сказала Саше, что она от него уходит к Боре с семилетним сыном и новорожденной дочкой Василисой. Саша был очень нежным отцом и мужем. Ирина часто вспоминала добрыми словами их с Титовым совместную жизнь. Боря с Ирой и ее детьми жили год в съемной квартире. А внук Глеб года через три окончательно ушел от матери и начал жить с отцом.

Боря снова ездил работать в Америку. Он жил своим творчеством. Я помню, как после долгого отсутствия он пришел к нам с Глебом в гости. Его сопровождал Сева Гаккель. Я рассказывала Боре о смешных высказываниях его сына, он слушал, весь сияя от радости, а когда я на секунду замолчала, сказал Гаккелю: «Нужно было на „сорокапятку" поставить эту вещь, а они поставили другую». Тогда я поняла, насколько он погружен в свою работу. Впрочем, я была им довольна. Мужчина должен работать.

Через год Боря смог купить для своей семьи квартиру. Ирина оказалась великолепной женой. Ласковое сочувствие, никаких «почему», никаких «нет», веселое настроение — я выписала себе как-то качества, которыми очаровывала мужчин баронесса Будберг. И я поняла, что Ирина обладает всеми этими качествами. Ирина нашла невесту своему бывшему мужу Саше. Он женился на этой девушке, у них родился ребенок, сейчас они живут в Лондоне.

После того как Боря выпустил с CBS первую пластинку, эту компанию купили японцы. Они стали узнавать у Бори, кого он хочет видеть в качестве своих продюсеров. Кандидатуры Бори их не устроили, в итоге стороны решили разойтись по-хорошему, без обязательств. Что началось дальше, я плохо знаю. Из книг об «Аквариуме» узнаю, что у Бори тот период был трудным и в финансовом, и в творческом планах.

Когда вышла первая Борина пластинка на Западе, он поехал в рекламную поездку по Европе. Давал интервью, активно общался с журналистами. В это же время вышел фильм «Долгая дорога домой», он представлялся в Каннах. Мне прислали приглашение на Каннский кинофестиваль, так как я тоже участвовала в этом фильме. Я уже сделала заграничный паспорт, но согласовать все с горкомом к нужному сроку мне не удалось. Боря решил, что без меня тоже не поедет в Канны. Но паспорт и французская виза у меня были готовы. А Боря как раз ехал из США в Париж, где должен был общаться с прессой. И он предложил мне прилететь туда к нему.

Я приехала. Мы жили в шикарном отеле «Интерконтиненталь» в самом центре Парижа, рядом с парком Тюильри. У Борьки каждый день были интервью. А я целыми днями гуляла по Парижу и ходила по магазинам. Все расходы, даже в ресторанах, оплачивала CBS. Боря сказал мне: «Живи здесь сколько хочешь, когда надоест — только сообщи, тебе купят билет и пришлют за тобой машину». Мне удалось посмотреть все лучшее в Париже, так как возможности у Бори за счет CBS были неограниченны. С другой стороны, жизнь в самом респектабельном районе имела и свои недостатки. Там находились самые дорогие ювелирные магазины, ценники в которых приравнивались к стоимости квартир в СССР. Каждый день я ходила мимо нескольких десятков витрин таких магазинов. Можно было с ума сойти.

Боря пришел в наш номер как-то вечером и принес мне в подарок украшения, лежащие в фирменном футляре. Я открыла этот футляр — там лежала тонкая золотая цепочка и золотой браслет. Я говорю: «На старческую шею — тоненькую цепочку?» Боря рассердился, схватил браслет и выкинул его в форточку. Выкинуть цепочку я ему не дала, сказала, что она будет для Алисы. А искать браслет мы не пошли.

Боря уехал из Франции в Германию. А я осталась в Париже, но ненадолго. О Париже я мечтала с пятого класса, с того времени, когда прочитала «Трех мушкетеров». Но меня Франция и ее столица очень разочаровали. Французы оказались очень неприятными. У них у всех комплекс неполноценности, потому что раньше они были великой державой, а теперь обслуживают богатых американцев. На тебя смотрят только как на потенциального покупателя. Мне надоело во Франции, поэтому дня через три после Бориного отъезда я отправилась домой. К тому же в Париже у меня возникли проблемы с общением. Мне всегда казалось, что я знаю французский, так как учила его в Университете, но общаться с настоящими французами на их языке оказалось для меня слишком сложно.

Но я по-прежнему с наслаждением смотрю французские фильмы.

Лондон, в отличие от Парижа, мне очень понравился. Я приехала туда к Боре вместе с Глебом в 1990 году, в апреле месяце.

Мы были в гостях у Севы Новгородцева. Глебу он очень понравился, Сева показал ему свою мастерскую.

— Нравится? — спросил Сева у Глеба. — Будешь приходить ко мне играть?

— Зачем? — изумился Глеб. — Я просто у тебя останусь.

— Так, может, ты пойдешь ко мне в сыновья? — пошутил Сева.

— Пойду!

В Лондоне все для людей. Мне запомнились цветущие магнолии, зеленый лужайки Гайд-парка. Мы жили на Оксфорд-стрит, в двухэтажной квартире, которая была отведена Боре. Окна выходили в цветущий садик, за которым каждое утро ухаживал садовник.

Люди в Лондоне очень любезные, в отличие от парижан. В Гайд-парке я видела сценку, когда на скамейке сидел мужчина и бросал голубям кусочки булки. Рядом сидел другой, посторонний мужчина, и ему, очевидно, тоже хотелось покормить голубей. Мимо них проходил третий мужчина. Увидел, что у второго нет булки, достал из сумки с покупками хлеб и протянул ему, чтобы тот тоже мог кормить голубей.

Для детей на площадках под качелями положена мягкая резина, специально для того, чтобы никто не ушибся и ничего себе не сломал.

В общем, Лондон меня покорил своей красотой и доброжелательностью. Мне не хотелось из него уезжать.

В 1990-х годах Боря постоянно работал в Лондоне, где «Аквариум» записывал свои альбомы. Там вместе с Борей находилась вся его семья — и Глеб, и Ирочка с детьми.

Алиса запомнила мои впечатления и недавно прислала мне из Лондона открытку: «Моя драгоценная бабушка! Я действительно твоя внучка. Я не хочу уезжать отсюда».

Я сохранила надписи, которые делали фанаты в подъезде дома, где раньше жил Боря. Все шесть этажей этого дома были исписаны. В них видна такая чистота любви к нему: «БГ — бог», «Слава Боре», «Ты — луч света в темном царстве», «Боря, береги себя!», «Боря, будешь в Мурманске — звони по такому-то телефону в училище. Мы все для тебя сделаем». Но мне больше всего понравилась следующая запись: «Советская урла, ты еще поймешь, как тебя наебал Гребенщиков своей философией».

Еще я собирала некоторые записки, которые присылались Боре на концертах. На концерте в Университете его спрашивали: «Борис Борисович, дал ли вам что-нибудь Университет? А как вы относитесь к Татьяне Лариной? Вам открылась истина?» или «Мужик, ты сегодня петь будешь?»

Боря всегда был и является по сей день изумительным сыном. Я для него всегда была настолько важна и необходима, что у нас никогда не было никаких столкновений и ссор. Моя мама полностью заботилась о том, чтобы Боря был сыт, одет, умыт. Каждый день она следила, чтобы он обязательно съедал два яблока, напоминала ему о его расписании уроков. Для меня оставались только заботы о Бориных развлечениях. Он как-то мне сказал, что настоящая мать для него — это баба Катя, а я для него была как сестра, которая его развлекала и веселила. Но как я была вознаграждена! В 2006 году вышел сборник «Книга песен БГ». На ее титульном листе Боря написал: «Маме любимой. Все это от тебя. Твой сын Борис».