Моя жизнь, 60–е и Джими Хендрикс глазами цыганки

Глава 5.

В течение его первых дней в Англии мы с Джими почти всё время проводили в лобби Гайд–Парк–Тауэрса вместе с Часом и Лоттой или в местных индийских ресторанах. Мы обсуждали, как нам лучше и с чего нам лучше начать карьеру Джими.

Когда впервые ему принесли блюда с карри, я беспокоилась, не будет ли для него это всё очень острым, но он не показал виду. Для меня было новостью, что Джими ел всё, абсолютно всё, не ел он только тунца, мармелад и мою стряпню.

Мы пришли к выводу и Час его озвучил, что во–первых, надо найти подходящую звукозаписывающую компанию, заключить с ними контракт и, конечно же, нужны репортёры. В те дни для музыкантов не было столько возможностей, как теперь. Не было видео–каналов, не было дневных телевизионных программ с их бесконечным потоком новостей. Были немногочисленные музыкальные издания, такие как Мелоди Мейкер и Нью Мюзикл Экспресс.

Мы долго обсуждали, какова его будет группа и что предпочтительно они будут играть. Всё это казалось непосильным трудом для одного человека, но не помню, чтобы Час хоть раз поддался унынию, хотя весь груз и лёг на его плечи. Среди всего прочего, необходимо было соблюсти формальности, как например, получить разрешение на работу. Без этого разрешения не имело смысла оставаться в стране, пытаться его продвинуть и найти людей, которые его бы послушали и заинтересовались бы им.

Проблемы не ограничивались только подбором музыкантов, не было ни инструментов, ни соответствующего оборудования, его нужно было либо попросить у друзей, либо взять в аренду. Нужно было найти место, где бы мы его представили, как нового, никому неизвестного талантливого музыканта, который пока ещё ничего из себя не представлял, раз его никто не видел. Час упрашивал владельцев клубов, чтобы они разрешили им выступить, потому, что они не очень громкие и их всего трое, и, в конце концов, они играют совершенно бесплатно!

Всё это походило больше на гонки со временем. Что произойдёт быстрее, кончатся деньги Часа, иммиграционная службы вышлет Джими из страны или нам удастся всех уговорить. Казалось невозможным скоординировать всё это без серьёзной финансовой поддержки.

Никто из нас не сомневался, что Джими станет звездой. Мы все понимали и он в том числе, что его игра была несравнима ни с чьей–либо игрой из тех, кого мы знали. Вопрос заключался лишь в том, как ускорить процесс восхождения на звёздный небосклон. В воздухе витало восторженное состояние, мы все сбились в плотное кольцо вокруг него, планируя, вычерчивая схемы, подбрасывая

друг другу идеи, и, как говорится, в-четвёртых, желая побыстрее претворить всё это в жизнь.

Час отправил нас послушать Эрика Клаптона в лондонском политехе. Это было одно из первых выступлений Cream. Выступление проходило в актовом зале института, точно таком же как в нашей школе, набитом студентами, так что протиснуться было невозможно. Слушали затаив дыхание и не шевелясь, как обычно в каком–нибудь джаз–клубе. Мы стояли среди публики слева от сцены и в одном из перерывов между номерами Час поднялся на сцену. Час со своим ростом возвышался над всеми и не мог не привлечь к себе внимание Эрика. Он спросил, не может ли Джими сыграть с ними. Джинджер Бейкер тут же возразил, он не хотел делить славу с каким–то неизвестным никому парнем. Эрик же согласился и к тому же, ему удалось убедить и Джинджера.

Эрик предложил Джими одну из своих гитар, но Джими поблагодарил, сказав, что у него есть своя — принесла её я, так, на всякий случай. Он взял её у меня и поднялся на сцену. Несколько минут ушло на то, чтобы разобраться с проводами и затем он углубился в Killing Floor, блюзовый стандарт. Час зашёл за кулисы и встал рядом с Эриком.

Джими играл очень чисто — он был полон сил, с ясной головой, и играл, чтобы доказать самому себе. Все были потрясены тем, что услышали. Я читала воспоминания Джефф Бэка, он помнит, как почувствовал себя младенцем и стал искать своё голубенькое одеяльце, когда услышал игру Джими. Он был всего лишь самым лучшим рок–гитаристом мира.

— Эрик был близок к обмороку, — рассказал Час позже, — и попросил у меня сигарету: «Дружище, сигареты не найдётся? Он действительно так хорош или просто разучил один номер?»

— Я сказал ему, что действительно, на это он только произнёс: «О, мой Бог!»

Домой мы возвращались очень довольные собой.

В этот же вечер мы встретили Эрика в одном из клубов и он пригласил нас к себе на Парк—Роуд, рядом с Регентс–Парк и поблизости к Айвор–Курт. Жил он там со своей чёрной подружкой Брэнди. Мы все четверо расселись вокруг столика. Эрик с Джими едва познакомились и очень старались. Выходило у них это как–то неестественно. Оба стремились быть вежливыми, но Эрик не обладал красноречием, а Джими вызвать на разговор было и вовсе трудно.

— О, мой Бог, — пробормотал Джими, когда мы вышли из гостей, — ну и попотел же я.

Час был полон идей по поводу сценического костюма, он хотел одеть Джими в джемпер из голубого мохера с таким маленьким воротничком, многие группы так тогда одевались. Джими соглашался со всем, чтобы ни сказал Час, но когда мы остались одни, он вдруг обратил свой взор к небу и произнёс:

— Терпеть не могу мохеровые кофты, — простонал он. — Никто меня не заставит больше надеть эти глупые кофты, в какие меня рядили во времена Читлин–Циркута, когда мне приходилось выступать с такими людьми как Малыш Ричард и Айком и Тиной Тёрнер, совершая эти бессловесные танцевальные па!

Помню, мы стояли в лобби какого–то отеля, на мне был брючный костюм от Биба и берет с помпоном. Приталенный пиджак с воротничком а-ля Неру. Мои вкусы всегда были более консервативны, чем у многих других, окружающих меня людей.

— Тебе стоит носить костюм, — в миллионный раз повторил Час, обращаясь к Джими, — вот, посмотри на Кати, как она одета.

Мне показалось, что Джими поперхнулся, но он справился с собой и прохрюкал что–то вроде: «выглядит неплохо для девушки», надеясь, что до Часа дойдёт. Но Час продолжал настаивать на своём. Его сердце лежало к строгому чистенькому имиджу в стиле многих групп того времени.

Надо заметить, что несмотря на то, что Джими всегда настаивал на своём, он никогда открыто не противоречил Часу. Он понимал, что Час, зная много лучше него ситуацию с британской рок–музыкой, делал всё, чтобы только состоялась его карьера. Он уважал его мнение. Совсем немного времени пройдёт и он перестанет молча соглашаться со всем, что требует Час. Слушая все эти идеи Часа, он понимал, что рано или поздно, но сможет делать то, что сам считал самым важным, и носить то, что ему самому нравилось, ту одежду, в которой ходил ежедневно. Джими совершенно точно представлял себе свой имидж, но он только ждал нужного момента, чтобы составить себе этот имидж. Он позволял Часу верить, что полностью согласен со всеми его идеями, но если Джими что–то не нравилось, он давал ему понять, что это не нравится либо его менеджеру, либо публике, либо мне, и если даже после этого Час продолжал настаивать на своём, он тихо делал всё по–своему. Со временем, когда Джими стал звездой, эта черта его характера выросла в одну огромную проблему.

Час хотел вплотную заняться менеджментом, потому что к этому времени Animals распались, но у него не было достаточно денег, чтобы сделать всё быстро, и не было достаточно времени, чтобы успеть это сделать. В те времена поп–группы не зарабатывали такие огромные суммы, если, конечно, не писали свой собственный материал. Поэтому Animals впали в значительные финансовые долги. Даже в те дни, задолго до видео–эпохи, было очень дорого создать что–то новое. Найти студию, подпевку, приглашённых музыкантов, оплатить студийное время, и всё деньги, деньги, деньги. Даже наши скромные расходы оказывались больше той суммы, какую мог выделить Час.

Люди говорят, что он продал свою гитару, чтобы поддержать Джими в эти первые дни, но я такого не помню. Зато хорошо помню, как Час пришёл к нам в номер с гостиничным счётом в руках и пытался нам объяснить, что раз я уже три дня здесь живу, то оплата повысилась в два раза и он не в силах оплатить моё проживание. Мы все вместе спустились к менеджеру и стали объяснять ему, что не можем переплачивать. Он очень вежливо вернул всё на прежние места, не сказав ни слова в своё оправдание.

Какова бы ни была точная сумма, мы определённо нуждались в финансовой помощи, поэтому Час обратился к Майку Джеффери, бывшему менеджеру Animals, помочь нам деньгами и его связями. (Майк Джеффери это его настоящее имя, но все звали его Майк Джеффрис.)

Майк тут же приехал к нам, и Джими, и я, мы оба ему понравились. Он не был похож на всех кого мы знали: и старше, и лучше образован. Модно одевающийся, настоящий деловой человек. Начинал он с того, что у него был джазовый клуб студенческого общества университета Ньюкасла, там он и встретился с Animals. Нам с Джими он показался тем руководителем, какого мы искали, тем человеком, которому мы смогли бы доверять.

Наш день начинался, когда все уже обедают, с чая и тостера в постель, которые приносили нам на красной салфетке. Утром мы спали, потому что всю ночь проводили в клубах, слушая музыку и завязывая знакомства. В деловых кругах все уже знали про Джими и хотели сами послушать его игру.

В нашей тесной компании был ещё один человек, это подружка Часа, Лотта. Час был типичным представителем заводского населения, поэтому он считал, что задача женщины во всём слушаться мужа. В этом Лотта подходила ему идеально. Она была скандинавка и полностью ему подчинялась. Она делала буквально всё, что Час ей скажет, ни разу не возразив и не проявляя инициативу со своей стороны, но зато она чувствовала себя с ним совершенно защищённой. Нас всех несколько задевало то, что она работала простой гардеробщицей в Bag O'Neils. Клуб принадлежал двум парням по фамилии Ганелли, двум головорезам из южного Лондона. Ганелли враждовали с какой–то другой семьёй и ходили упорные слухи, что те грозились взорвать клуб. Когда Час узнал об этом, он запаниковал и тут же забрал Лотту оттуда.

У Часа был тяжёлый характер и все хоть по разу но с ним повздорили, но, несмотря на это, все его любили за то, что он очень ясно излагал свои мысли. Даже на его похоронах кто–то встал и сказал: «Нет ни одного из здесь присутствующих, кто хоть бы раз не повздорил с Часом.» В те дни единственным исключением была Лотта, и только много лет спустя она настояла на разрыве с ним.

Постепенно, за две недели, я перетащила всё своё барахло с Гюнтерстоун–Роуд в гостиницу. Я сказала Ронни, что больше не нуждаюсь в квартире и её можно сдать кому–нибудь ещё. К этому времени Энджи переехала к Эрику Бёрдону на Дюк–Стрит в Сент–Джеймсе, где он снимал квартиру у менеджера клуба Скоч.

Майк Джеффери успокоил всех, что у него есть нужные связи, чтобы получить разрешение на работу для Джими. Но всё равно было много нервотрёпки, когда Джими оформляли в первую его поездку в качестве поддерживающей группы Джонни Холлидея, который в те году во Франции был очень популярен. Больше всего Часа и Майка беспокоило то, что британские власти могут не разрешить вернуться Джими в Англию после Франции. Джонни Холлидей услышал игру Джими в клубе Le Kilt на Фрит–Стрит. Ле–Килт ещё один клуб Луи Брауна, владельца клуба Скоч. Главным отличием был ковёр на полу, не такой «шотландский» как в Скоче и полностью забит французской молодёжью. (В тот вечер я сидела рядом с Холлидеем, даже не представляя, кто это мог быть.) Он спросил, может ли Джими со своей группой съездить с ним вместе во Францию. Майк успел вовремя справить все официальные документы и подтвердил возможность поездки. Джими очень волновался, несмотря даже на то, что никто из нас ничего не слышал о Джонни Холлидее. На сцене его волновало всё, если вдруг скажешь ему, что усилитель тебе не нравится, он мог даже бросить играть. Сцена — это всё ради чего он жил.

Его волнение немного спало, когда Час притащил ему в гостиницу синий костюм, как раз именно такой он меньше всего хотел надеть. Джими ничего не оставалось делать, как кивнуть и согласиться с Часом во всём, так как очевидно, стоил он больших денег, в то время он не мог позволить себе одеваться по своему вкусу. Но мне очень понравилось, как сидел на нём этот костюм.

Но проблема не заключалась только в одежде, ему нужна была группа, нужны были музыканты. Пока Джими играл по клубам, он джемовал с кем придётся. У него не было ни одного, с кем бы он играл постоянно. Однако это были серьёзные гастроли и нам необходимо было составить группу.

— Необязательно они должны быть виртуозами, — сказал Час, — Джими сам за них всё сделает. Им только нужно уметь вовремя поддержать его.

Ему нужны были барабанщик и бас–гитарист. Прослушивание проходило в одном небольшом убогом клубе в Сохо, расположенном в цокольном этаже. Чёрные стены, покрытые разными рисунками и надписями. Час с Джими обсуждали их музыкальные способности и спрашивали нас с Лоттой, что мы думаем про того или другого. Нужно было, чтобы они не только выглядели сексуально и подходили к имиджу Джими, но играли бы неплохо. Имя первого барабанщика было Aynsley Dunbar, а гитариста Ноэл Реддинг. Ноэл Реддинг уже прослушивался для Animals. Он был хорошим ритм–гитаристом, но неплохо смог сыграть и на басу, и это именно то, что мы искали. Час немедленно обеспечил их работой. Ноэл был обыкновенным парнем из Фолкестоуна, скромным и не стремящимся к славе. Его желание было просто играть на гитаре и за это получать деньги. Эйнсли уже играл с Mojos — мы с ним познакомились на Севере, перед тем как я приехала в Лондон. Он играл здорово и они уже были готовы предложить и ему работу. Но позже на следующей неделе мы послушали Мич Мичелла, только что покинувшего группу Джорджи Фейма Blue Flames. Они никак не могли выбрать, кого оставить, Мича или Эйнсли. Час сказал Мичу, что свяжется с ним и мы все, втиснувшись в такси, вернулись в гостиницу. Час и Джими долго спорили, взвешивая все «за» и «против», но так и не пришли к согласию.

— Давай бросим монетку, — сдался Час, когда стало очевидно, что выбирать больше не было никаких сил. Он подбросил монетку. Так Мич Мичелл стал новым барабанщиком Джими Хендрикса.

Мич был полной противоположностью Ноэлу. Он уже с детства снимался и был одним из Ovalteens (группы детей, снимавшихся в рекламе горячих напитков модных в то время), снимался он также и в школьные годы, в большинстве фильмов Терри Томаса. В результате он развил в себе способность говорить чисто, так что на то время мы все посчитали это гениальностью, никто из нас не мог взять бы уроков речи высшего общества из первых рук.

Много позже многие поклонники верили, что лучшего барабанщика, чем Мич, для Джими было не найти, потому что у него было полно новых идей. Эти его новые идеи иногда очень нервировали Джими и бывали случаи, когда, чтобы до Мича дошло, что нужно прекратить играть, Джими крушил своей гитарой подвесные тарелки. Только так иногда можно было заставить Мича остановиться. Даже в ранние дни Мич приводил в ярость Джими своим покровительственным отношением, которое довело до того, что однажды пришлось прекратить репетицию. А в другой раз пришлось послать за Эйнсли, чтобы заменить зарвавшегося Мича, но позже его вернули и решили дать ему время исправиться. Так, постепенно они нашли общий язык.

Итак, Ноэл и Мич присоединились к нам в нашей гостинице, чтобы обсудить планы и материал, который можно показать на приближающихся французских гастролях с Джонни Холлидеем. Час взял на себя поиск помещения, где можно было бы репетировать с возможностью записываться. Мы все тоже не сидели сложа руки и не ждали, когда же всё можно будет начать. Кит Ламберт дальновидно заключил контракт с Джими с массой Track, своей независимой звукозаписывающей компанией. Но он был вынужден убедить Полидор принять его обратно, они же решили, что Джими недостаточно коммерчески успешен. Час решил предложить Джими Декке, но их агент сказал ему, что он не думает, что Джими что–то из себя представляет. Час нам со смехом рассказал, что Декка промахнулась не впервые, и напомнил нам, что именно её люди завернули Beatles в своё время.

Основным доводом крупных звукозаписывающих компаний было то, что они не хотели рисковать ради гитариста, выглядящего так экстравагантно, как Джими. У большинства из известнейших групп, таких как Отшельники Германа или Dave Clark Five, был имидж прилизанных и аккуратных красавчиков, которым всем бы хотелось подражать. Джими не подходил ни под один имидж из тех, которые возносили в те дни музыкантов на вершину. Дух Часа прошёл испытания, никогда ещё ему не приходилось слышать столько отказов. Только Кит Ламберт принял участие в судьбе Джими, его единственного можно было встретить в клубах, он единственный, кто общался с музыкантами и знал их мнение о Джими.

Джими, Час, Ноэл и Мич отправились во Францию без нас, оставив меня и Лотту дома. Хотя у нас и появилось немного денег от Майка Джеффери, но их было недостаточно, чтобы растратить их на нас. Дни, когда Джими станет возить за собой целую армию желающих быть «у блюда», ещё не настали, и парни путешествовали в стареньком автобусе с выцветшими занавесками на окнах, наблюдая, как урчащая мощным двигателем огромная американская машина возила Джонни Холлидея.

Всякий раз когда, это происходило в Англии, как и в случае с звукозаписывающей компанией, мы всюду ходили все вместе, нашей маленькой стаей. Час только говорил нам, что надо увидеть того–то тогда–то и все рысью неслись вперёд.

После Франции, где Джими приобрёл благосклонность поклонников Джонни Холлидея, Час договорился на серию концертов в мюнхенском Big Apple. На одном из них, какой–то парень из публики попытался спихнуть его со сцены и при этом повредил его любимую гитару, он пришёл в такую ярость, что начал крушить всё на сцене, включая и свою несчастную гитару. Я ничего не знала про этот случай, поскольку я точно знала, что у него был только один его любимый белый Страт, который он привёз с собой из Штатов, и он был в отличном состоянии, как я потом убедилась. Впечатление от Германии можно сравнить с восторгом Джими перед пуховым одеялом, которое он считал величайшим человеческим изобретением.

Затем начались существенные перемены. Час повёз Опыты на студию, чтобы записать Hey Joe, нашу первую сорокопятку, спустя всего два месяца после того, как Джими ступил на английский берег. На студию Кингсвей, недалеко от Стренда, мы все отправились на такси. Студия была крошечной и нам там было очень тесно. Джими очень нервничал, что ему придётся петь. Во всём мире не найти такого уверенного себе гитариста, но веры в свой голос у него не было. Час как мог его подбадривал, говорил, что это не сложно и многие так поступают. Мне пришлось находиться прямо в студии, потому что внешнее помещение было так мало, что там даже не было места для стула.

— Обрати внимание на Breakaways, — сказал мне Час, — они будут на подпевке.

— А что они как–нибудь особенно выглядят? — спросила я, представляя смазливых шоугёлз, не упускающих случая подработать.

Час рассмеялся.

— Не думай увидеть разряженных девиц, для такой работы никто специально не одевается.

Когда пришло их время, я поняла, что Час хотел мне сказать, их волосы были замотаны платками. Вот такие чудачества попадаются в музыкальной индустрии. У них не было времени на репетицию, потому что каждый час студийного времени стоил денег Часа, поэтому он написал слова на листах и держали их перед ними, пока те пели. Я была поражена их профессионализму.

Пока они что–то обсуждали я проскользнула в дамскую комнату. Когда же вернулась, над дверью горела красная лампочка, но для меня она ровным счётом ничего не значила. Открыв дверь и проходя на своё место, я наделала столько шума, что испортила всю запись.

Час превратился в огромного визжащего орангутанга, он кричал на меня, загнал в угол и я тряслась от страха, было одно желание — исчезнуть. В некоторых книгах по истории музыки можно прочитать, что Джими сорвал эту запись, потому что Час на него накричал, но на самом деле кричал он на меня и это я, а не Джими, сорвала запись.

Я безотчётно верила в Джими, в его успех, иначе, если бы этого не случилось, он бы вернулся в Америку и, возможно, это было бы концом наших отношений. Я была уверена в его звёздном потенциале. Ему только нужно было собрать всё воедино. Час всех нас заразил своим воодушевлением и оптимизмом, но всегда была доля сомнения, а вдруг эти разрозненные элементы не появятся вовремя и не сложатся в общую картину.

Пластинка вышла к Рождеству, на обороте Stone Free, сочинённая самим Джими (Час всё время говорил, что финансово более успешны всегда свои собственные композиции). Статья о Джими появилась в Record Mirror, а сорокопятка за пару недель разошлась 100–тысячным тиражом и заняла шестое место. Её стали передавать по радио и в какой бы клуб мы ни зашли, всюду её проигрывали. Все предсказания Часа начали сбываться. Полидор неожиданно пересмотрели своё отношение и помогли Киту Ламберту и его партнёру Крису Стэмпу основать Track Records.

С этого момента Час всеми силами поддерживал в Джими стремление сочинять свой собственный материал, и вовсе не потому, что это могло принести большие денег, а потому, что он верил в талант Джими и хотел, чтобы он ему следовал. Думаю, умение Джими писать песни стало приятной неожиданностью для Часа. Он понимал что руки его — это руки величайшего гитариста, но стихи, которые писались этими же руками, стали Часу наградой.

Джими имел привычку делать наброски на клочке бумаги, бренча себе под нос что–то, так это и сочинялось. Думаю, он провёл бы тысячу лет сидя на диване со своей гитарой, иногда подключив её к усилителю, иногда просто перебирая струны, так что было слышно только ему одному.

— Было бы здорово, если бы ты подыграла мне на басу, — как–то однажды в задумчивости произнёс он. — Это бы помогло мне.

— Шутишь? Я не умею играть на гитаре, — запротестовала я.

— Я научу тебя, — попытался настоять на своём. — Это не сложно, тебе нужно только зажать пальцами струны, вот так, а пальцами другой руки перебирать их, вот так.

Целых двадцать минут он показывал мне, что и как нужно делать, но в конце сдался и признал, что я потерянный человек для общества, неспособный ничему научиться. Я даже не могла запомнить самые простые аккорды. Но он много раз ещё пытался показать мне основную басовую линию.

— Это очень легко, — повторял он ещё и ещё, — просто зажми пальцами здесь.

Но я никак не могла извлечь правильную ноту.

Он был очень терпелив, но со временем всё же понял, что я из тех людей, которые не поддаются обучению. Это стало среди нас предметом шуток, например, когда мы аплодировали, то я хлопала в ладоши на полтона ниже, чем следовало. Возможно, после знакомства со мной он стал более осмотрителен в выборе подружек, имея ввиду их музыкальные способности! Поэтому рядом с ним всегда был кто–нибудь, кто мог ему заменить струну.

Джими и Час могли сутками говорить на музыкальные темы. Джими уже не нужно было подгонять в написании песен. Только несколько чужих песен он оставил в своём репертуаре. Ему очень нравились Боб Дилан и пара известных блюзовых стандартов. В самом начале, когда группа ещё не накопила собственный репертуар, они часто исполняли всем известные темы, такие как Land of the Thousand Dances, так что им пришлось много поработать, чтобы собрать достаточно материала, чтобы составить программу для целостного концерта. Они никогда всей группой много не репетировали, но всегда играли превосходно, когда выходили на сцену.

В декабре мы вынуждены были покинуть Гайд–Парк–Тауэрс. В гостинице многие деревянные части заболели грибком. Впервые мы узнали от этом, когда одна из ножек нашей кровати провалилась в подпол и я слетела с постели. Менеджер гостиницы нас эвакуировал в другую часть здания. Грибок обнаружили в большинстве номеров, поэтому нас переселили в служебные помещения и приходилось пользоваться общественным туалетом. Так бывает, если снимать жильё в частных домах. Потом обвалился лестничный пролёт и закрыли ещё одну часть здания. В конечном счёте пришлось закрыть гостиницу полностью и на несколько лет здание обросло лесами, но к тому времени мы уже там не жили.

Денег у нас по–прежнему достаточно не было. Должно быть, Час как–то пожаловался Ринго Старру, что мы продолжаем скитаться по отелям и он уже не в состоянии оплачивать их, поэтому он предложил нам свою квартиру на Монтегю–Сквер. Сам он уже давно жил за городом и ему она была не нужна.

Отремонтированный городского вида дом на Марбл–Арк с высоким бельэтажем. Спальня Часа с Лоттой с белым ковром на полу, рядом гостиная, мы же с Джими разместились под ними в полуподвальном этаже рядом с кухней. Наверху — ванная комната с розовой утопленной в полу ванной, нам она показалась диковинкой, вход в наш с Джими туалет был из кухни, ещё там было помещение, где можно было переодеться. В нашей спальне стоял ужасный старый камин, стены были обшиты деревянными панелями, но это место было лучшим из тех, где мне приходилось жить и, думаю, очень подходящим для растущей поп–звезды. Кухней мы пользовались вместе с Часом и Лоттой, но надо сказать, что там мы редко с ними пересекались.

Наше первое Рождество. Такие праздники как Рождество и день рождения для нас с Джими мало значили, возможно потому, что в детстве мы о них ничего не знали. Мы приготовили подарки друг другу, но едва ли они подходили этому событию и я не думаю, что мы когда–либо собрались бы купить ёлку и украсить её. Однако Час отмечал свой день рождения дома, устроив большой праздник, который выбился из под контроля и ёлка в конечном итоге повалилась на Билла Ваймана и его подружку, сидевших на полу как раз под ней.

Я не видела никогда более нелепого музыкального центра, как этот проигрыватель, вмонтированный в занимающий почти всю стену гостиной деревянный кабинет, заваленный стопками пластинок. Джими включал его только для того, чтобы послушать какую–нибудь только что купленную на сэкономленные деньги блюзовую пластинку Элмора Джеймса, Muddy Waters или Молнии Хопкинса. Те небольшие деньги, которые он зарабатывал, он тратил в основном на одежду и на такси. Мы часто прочёсывали с ним модные лавки, расположенные по Карнаби–Стрит и Кингс–Роуд, точно так же как я это делала с Брайаном, хотя к этому времени выбор был уже значительно лучше.

Как только появлялись деньги, мы покупали пластинки. Одна из его любимых, это пластинка Билла Кросби I Started Out as a Child. У него было ещё несколько пластинок Кросби, которые он ставил друзьям, если они хотели, что–нибудь послушать. Он хорошо владел мимикой и своим голосом, когда, конечно, было настроение. Больше всего ему нравилось пародировать Дэвида Фроста.

За то время, когда мы были вдвоём, мы составили отличную коллекцию пластинок, которая ныне продана поклоннику Джими Полу Аллену, одному из основателей Майкрософта и создателю проекта Experience Music в Сиэтле. Коллекция в основном состояла из старых блюзов, которые он обычно слушал с благоговением или подыгрывал им на гитаре. Также у нас было много другой музыки, очень много пластинок дарили сами музыканты. Классику Джими покупал тоже, Мессию Генделя, сюиту Планет Густава Холста, но чаще по наитию, или увидев на стенде, или просто хотел узнать об этом по подробнее. Думаю, сюиту Планет он купил из–за обложки, на ней была изображена солнечная система, а он только что прочитал научно–фантастический роман на эту тему. Сюита ему понравилась и он проиграл её несколько раз. Некоторые пластинки он покупал и, прослушав раз, больше их никогда не ставил. Когда Джон и Йоко подарили всем нам свой спорный альбом Virgins, мы купили его завёрнутым в крафт, потому что на обложке они сфотографированы голыми. В те годы это считалось недопустимым и владельцы магазинов настаивали на том, чтобы покупатели не разворачивали покупку внутри магазина.

Жить двумя семьями под одной крышей оказалось очень проблематично. Наши споры с Джими часто оканчивались криками, в то время как Лотта никогда не повышала голос на Часа и во всём с ним соглашалась. Они жаловались, что наши препирательства со всеми подробностями слышны им в их комнате над нами. Час вдруг обнаружил для себя, что с Джими совершенно невозможно договориться. Он всегда делал то, что хотел, не беря в расчёт мнения других людей, и когда ему что–то нужно было, он делал это тотчас, и неважно, можно это или нет.

— Чёрт побери! Почему ты до сих пор не научилась готовить!? — приходил Джими в ярость, когда перед ним появлялась тарелка с чем–то отдалённо похожим на еду.

— Почему бы тебе не приготовить самому? — вторила я, подражая его голосу, хотя моё красноречие было много скуднее. Если у меня не было желания, я никогда ничего не могла придумать, даже если Джими мне подробно об этом просил.

Все эти споры никогда нас особенно не беспокоили, думаю потому, что мы оба росли под криками наших родителей и научились всерьёз их не воспринимать. Вот мы мирно беседуем, а минуту назад стоял крик и визг. Но и Часу, и Лотте всё это стоило больших усилий. Много лет спустя личный ассистент Майка Джеффери в интервью для одной книги сказала, что я была единственным человеком, который смог ужиться с Джими. Сама я никогда об этом не додумалась бы.

Часа так беспокоили наши буйные взаимоотношения, что однажды они с Майком Джеффери вызвали Джими в кабинет Майка на Джеррард–Стрит и предложили, если мы не прекратим наши бесконечные споры, то мне придётся съехать с квартиры. Они указали ему, что мы должны расстаться, потому что по их мнению, я перекрываю его творчество. Джими, поджав губы, надевал мохеровый джемпер, молча выслушивал все советы по выбору репертуара, но он никогда не допускал обсуждения своей личной жизни и сказал им, что лучше бы они занялись делами.

Час попробовал другой способ, вызвав меня в гостиную, он спросил, не думаю ли я, что лучше для нас обоих идти разными дорогами. Я была этим смущена, ведь я думала, что наши отношения были отличными. Оказывается, Час был обеспокоен, не станем ли мы ссориться на людях, что могло бы повредить имиджу Джими. Он был уверен, что чёрный исполнитель в те годы не имел права рисковать. Его всё время преследовала мысль, что Джими мог быть выслан из страны, если он станет недооценивать общественное мнение.

— Нет, — успокоила я его, — думаю, всё идёт хорошо.

— Но, вот мы с Лоттой, мы никогда так не спорим, — произнёс он, явно поставленный в тупик моим ответом.

Я никогда не слышала, чтобы Лотта повысила голос, это меня не удивляло, хотя однажды, уже после того как они поженились, она ушла от Часа к кому–то другому, так что может быть, было бы лучше для них обоих что–то выяснить тогда, на заре их отношений.

Некоторые наши ссоры были очень драматичны. В основном, из–за того, что у нас у обоих была очень низкая точка плавления и никто из нас не хотел уступать другому, так что мы шли до конца или даже дальше — особенно я. Один раз он снова стал ныть на счёт моего умения готовить, а я в тот раз вложила в блюдо всё своё старание — по–моему, то было картофельное пюре. Я не смогла вынести того, что оно отвратительное и, схватив тарелку, разбила её об пол.

— Чёрт, что ты делаешь? — закричал он на меня.

Тогда я, схватив ещё пару тарелок, кинула в него, но он увернулся. Я развернулась на каблуках и вышла вон, пересекая улицу в поисках такси. Он бросился за мной, стараясь уговорить меня вернуться, но я отказалась его слушать. Я прыгнула в такси и сделала так, чтобы Джими не узнал, что шофёр меня повезёт к Энджи и Эрику на Джермин–Стрит. На следующий день я остыла, вернулась и спросила, как он провёл без меня время.

— Я написал песню, — сказал он и протянул мне листок со стихами The Wind Cries Mary.

Мэри — это моё второе имя и он всегда меня им называл, когда хотел разозлить меня. Я взяла протянутый мне листок, прочла стихи. Там говорилось о недавней нашей ссоре, но я не почувствовала облегчения.

В другой раз я скрылась в ванной, прежде чем уйти, а он запер меня там.

— Выпусти меня! — визжала я, колотя ногой в дверь.

— Прими ванну, — посоветовал он мне и ушёл подышать свежим воздухом.

Через несколько часов Лотта услышала мой плачь и пришла мне на помощь.

Иногда в порывая ярости я выбрасывала его одежду на улицу и даже несколько раз била его гитару, что всегда сводило его с ума. А одну из его акустических гитар я просто проткнула ногой. Думаю, это было как раз именно то, что так беспокоило Часа. Его пугало то, что мы можем разнести в щепки квартиру Ринго. В итоге нам удалось всё–таки сломать одну из дверей гостиной и починить её уже было невозможно. Думаю, Час был близок к тому, чтобы убить нас, когда увидел её.

Однажды, когда я особенно разбушевалась, он догнал меня на улице и ухватился за подол юбки, чтобы остановить меня. Эта розовая с большим запахом юбка тут же осталась в его руках. На мне были только чулки и пояс с подвязками (трусы я только собиралась надеть).

— Ну, а теперь? — произнёс он с триумфом, у меня не было выбора, отчасти потому, что я умирала от смеха, представляя какой вид у меня, стоящей посреди улицы.

В большинстве своём наше метание икры оканчивалось моей попыткой к бегству и его попыткой мне помешать в этом. Однажды вмешался фотограф и мне удалось ускользнуть, пока Джими стоял, позировал, бросая мне в след сердитые взгляды, на ступенях нашего дома. Позже я видела эти фотографии в разных изданиях, Джими выглядел невероятно сердитым из–за меня, неспособный погасить своё нетерпение. Броситься за мной он не мог из–за этого проклятого фотографа. Он бы погнался за нами и тогда бы получились точно уж непрофессиональные фотографии.

Я не мола винить Джими, что ему не нравится моя стряпня, это было неотвратимо. Помню одно Рождество, мы ели яйца с чипсами, потому что традиционная индейка подгорела, но была ещё сырая внутри. В ресторан пойти мы не смогли, столики заказаны были все за месяц. Полагаю, он был очень доволен, потому что съел всё до единой крошки.

К тому времени как мы переехали на Монтегю–Сквер, журналисты стали часто к нам приходить и брать у Джими интервью, а мне приходилось прятаться в такие моменты, так как если бы узнали, что у него уже есть девушка, это бы повредило его сексуальному имиджу. Джими ни словом никогда обо мне не обмолвился, я же оставалась внизу, часто в ванной, в то время как он принимал журналистов наверху. Это меня нисколько не беспокоило, я знала, что так надо.

Час и Майк старались раскрутить его как новый сексуальный символ. Эта идея сбивала его с толку, когда они начинали обсуждать её при нём. Он был совсем не тем парнем, который бы себя превосходно чувствовал, если бы с ним возились как с павлином. Он видел свой сценический образ много прохладнее, несмотря на одежду, делающую его пламенеющим цветком, а его сексуальность подмечали все с кем он был знаком. С самого начала он придерживался стиля, какой сам выбрал, носил сатиновые рубашки с широкими рукавами, армейские куртки и расширяющиеся книзу брюки, перевязанные выше колена лентой, задолго до того, как это стали носить все. Даже Брайан Джонс ходил в строгом костюме, когда Джими приехал в Лондон, и он оказался единственным, кто позже других музыкантов стал носить цветастые одежды, боа из перьев и всевозможные украшения.

Джими был неповторим в своём стиле. Один из первых моих подарков ему была чёрная рубашка с розами, которую он стал постоянно носить. Для того времени это было необычно, чтобы мужчина одевался так ярко. Помню, нашла её в одной лавке на Портобелло–Роуд. Джими она очень нравилась.