Моя жизнь. От зависимости к свободе

Ушконыр

Следующую после вводной главу автобиографической книги я назвал «Родное гнездо». Это понятие, особенно близкое душе казаха. «Что видел в гнезде, то и будешь делать, когда вылетишь», – гласит народная поговорка. При сооружении юрты на притолоке делают гнезда, чтобы вставить в них унины. Когда довольствуются своим бытом, казахи говорят: «Скот при себе, душа в гнезде». Малую родину, край, где человек родился, любовно и возвышенно называют родным гнездом. Как и для каждого человека, для меня мое родное гнездо – земля предков и родительская семья. С этого и начну рассказ.

Я родился 6 июля 1940 года в ауле Шамалган Каскеленского района Алматинской области, в горной местности. Мой жизненный путь начался в юрте чабана. До пяти лет меня редко возили в аул, расположенный в предгорной низине.

Когда речь идет о происхождении каждого человека, о среде, где он вырос, в обязательном порядке повествуется о его малой родине. Поэтому, думаю, уместно продолжить рассказ о своем детстве с описания родного края. Ведь каждый человек прежде всего дитя природы. Наука давно доказала, что в процессе формирования человека и личности участвует и климат, и ландшафт. Местность, где я родился, – горы. А место, где стал джигитом, гражданином, – степь. Не будет преувеличением сказать, что высота гор и широта степи оказали сильное влияние и на мое мировоззрение, и на характер. Считаю, что в первую очередь я в долгу перед землей, перед красотой родного края. Не зря говорится: «Рай земной – Жетысу». В этом краю, граничащем на востоке с Джунгарским Алатау, на западе – с грядами Каратау, протекает семь рек, почему он и называется Жетысу (семь вод). Но о каких именно реках идет речь, люди говорят по-разному. Одни ученые утверждают, что это Лепсы, Баскан, Саркан, Аксу, Буйен, Каратал, Коксу, другие вместо Баскана и Саркана называют Аягоз и Или; трудно сказать, где здесь правда. Казахи считают число семь священным, поэтому в название «жеты су» они, видимо, вложили в целом понятие «священные реки». Как бы ни было, воды здесь очень много. А где ее много – благодатна земля. У нас до самых вершин гор густые леса, у подножия – зеленые жайляу.

Особый уголок этого замечательного края – жайляу Ушконыр. Говорят, для каждого его родная земля – рай, так и для меня на земле нет краше гор Алатау и жайляу Ушконыр. Это великий дар Всевышнего. «Ушконыр находится в ложбинах Алатау, // Там, где остались следы моего отца. // Шумно разливается Каскасу, распускаются цветы, // Вольно пасутся архары на склонах», – поется в песне «Ушконыр», написанной на мои слова. Перечитывая свои интервью разных лет, я нашел одно, в котором сказано: «Я изъездил весь мир, побывал во многих странах. Повидал много мест на земле, где я был очарован красотою природы. И все-таки никакое чудо света не заменит мне края, где я родился и вырос, – родной казахской земли и того заветного уголка на земле, где в три холма, в три лощины вздымается к величественным Пестрым горам – Алатау благодатное щедрое пастбище Ушконыр. Потому что там прошло мое детство. Там родина моих желаний. Там жилище моих грез».

Многие люди восхищались особенной красотой Ушконыра. Один из них – великий казахский писатель Мухтар Ауэзов. В 1948 году им написан очерк «На жайляу Ушконыра», который начинается словами: «Ослепительное, яркое солнце гор взошло, радуя всех. Когда смотришь с высоты, горизонт кажется бескрайне расширяющимся. Мы сидим на вершине, где, как говорят, в небе парят лишь орлы. Воздух чист, кругом полное безмолвие. Чем выше, тем тишина становится абсолютной. Природа как бы демонстрирует свою мудрость. Все высоты окутаны долгой тишиной. Видимо, все великое существует без крика и шума. Похоже, на всех, кто признает или не признает его силу, оно одинаково смотрит спокойно, равнодушно. Этот край называется жайляу Ушконыра. Выше расположены Ушконыр, Еки Нар, Тулькули-сай. Ниже журчат три родника. На склонах раскинулись широкие участки Сат-жайляу, Каскасу, тучные пастбища. Обильными травами радуют глаз луга, они называются Большой Дегерес, Малый Дегерес. Перевалы Жанама, Каратау, Акшокы ведут в кыргызскую сторону. Недалеко расположены жайляу Енсу, Жасылколь, общие для казахов и кыргызов. Хотя сами обосновались на высоком жайляу, на прохладном перевале, колхозники, беседовавшие с нами, по-особому хвалят Жасылколь».

Стоит пройти через овраги рядом с Ушконыром, как сразу начинается ряд жайляу, называемых Карасаз, Улькенсаз, Кишисаз, Ботасаз, Кулансаз и т. д. Говорят: «Если хочешь увидеть чудо Создателя, иди в горы». Действительно, это очень замечательные места. Глаз не нарадуется. Реки Каскасу, Каргалы, Узынагаш, Каракыстак, Кастек, Жиренайгыр, Ыргайты, горы Каракия, Актасты, Сарыжазык, Суыктобе – все они свидетели многих значимых событий. Когда-то во времена джунгарского нашествия здесь, в округе Шамалгана, происходило немало сражений.

Край батыров и акынов

Такова была слава нашей родной земли, но не менее громкой была и слава ее сынов. Один из наших легендарных предков – Карасай Алтынайулы. В казахской истории много таких людей, имена которых стали кличем целого племени. Подобно кличам «Акжол!», «Бекет!», «Бахтияр!» в нашем краю на неприятеля бросались с кличем «Карасай!». Имя нашего славного предка превратилось в боевой клич после того, как в одном сражении он прорвал вражеское окружение и водрузил знамя на Суыктобе. Жамбыл воспевал его так: «Предок мой легендарный Карасай, от его мощной поступи дрожали горы и степи». Карасай – батыр древности. Он жил намного раньше «лихой годины», выпавшей на долю казахов в результате джунгарского нашествия, в первой половине XVII века был одним из руководителей казахского войска. Его имя тем дорого для казахской истории, что он участвовал в битвах, происходивших в разных регионах нашей страны. Известна крепкая дружба Карасая и Агынтая из рода аргын, они оба погибли в одном бою и были похоронены в одной могиле в Сарыарке, на холме Кулшынбай в Айыртауском районе Кокшетауского региона. В первые годы независимости на могиле двух батыров был построен мазар. Одним из образцовых примеров, который Карасай батыр показывал в своей жизни не только своим прямым потомкам, но и всем казахам, является то, что он боролся за единство народа. В народе о нем рассказывали очень много. Конкретные исторические факты свидетельствуют, что Карасай батыр отличился в XVII веке, особенно в кровопролитных сражениях 1652 года. Известны такие строки у Суюнбай акына: «Под знаменем волчеглавым // Склонялись в поклоне мы // И в битву шли величаво, // Как волки свирепы мы. // Брал в руки копье наш дед // И с именем Карасая // Спасал свой народ от бед. // В крови утопали враги // Под волчеглавое знамя. // Казыбек, Кастек были с нами, // Мы чести его не уроним, // Пусть вьется оно, величавое!»

У казахов принято знать своих предков до седьмого колена. И это не просто этническая особенность казахов. Преимущества данного принципа, то есть запрета жениться на девушке до седьмого родственного колена, доказаны современной медициной. Это одна сторона вопроса. Вторая, более важная сторона – необходимость наличия у народа тесного родственного начала. Через понятие о семи предках в каждом казахе укреплялось священное чувство, что мы дети одного рода. Известно, что каждый желает видеть в своих предшественниках только хорошее, найти в них лишь добрые примеры для подражания. Даже сама мысль о том, что последующие поколения будут оценивать их критически, призывала людей к ответственности и к деяниям, достойным похвалы. Осознание того, что мы – прямые потомки Карасай-батыра, обязывало к героическим свершениям. Я тоже с рождения воспитывался в этом духе. Тем, кто интересовался моей родословной, я бойко отчеканивал: «Карасай – Кошек – Айдар – Мырзатай – Кенбаба – Едил – Сапакбай – Назарбай – Абиш».

Наш регион почитают как край батыров и акынов. Видимо, не зря говорится в народной песне, что «В Екее пятьдесят баксы, восемьдесят акынов, // Ездят они на хороших скакунах. // Под звуки кобыза и домбры // Часто устраивают праздничные торжества». Суюнбай, которого Ауэзов называл «золотым стержнем жетысуских акынов», и Жамбыл, по определению Горького, «Гомер ХХ века», являются гордостью всего казахского народа. С детских лет мы боготворили Жамбыла, знали наизусть его творения. Конечно, так делали все казахи, но все же он особенно близок к нам, поскольку родился недалеко от нашего аула, у подножия гор Алатау. Наверное, никто из казахов в новое время так не прославился, как Жамбыл. Его имя не сходило с уст людей. И совхоз, и колхоз, и школа носили имя Жамбыла. Этим именем были названы и город, и область. Не говоря о его известных стихах, включенных в книги, учебники, взрослые часто упоминали о его айтысах. Его поэтическое мастерство действительно было непревзойденным.

Сам я не отношу себя к числу людей, наделенных поэтическим даром. Да, бывает порой, что чувства, волнующие душу, перевожу на язык стихов. На некоторые из них даже сложены мелодии. Мои помощники собрали мои стихотворения и издали отдельной книгой. Многие певцы исполняют песни «Моя Родина» (музыка Бекболата Тлеухана), «Ушконыр» (музыка Алтынбека Коразбаева). Есть у меня и свои песни. Самая первая называется «Шубарат». В 1973 году по моей инициативе в Темиртау были приглашены несколько человек из редакции газеты «Социалистік Қазақстан», все областные собкоры. Банкетом, организованным для журналистов, руководил я сам и тогда исполнил под домбру свою песню «Шубарат». Журналист Уахап Кыдырханов, находившийся в тот момент там в служебной командировке, позже опубликовал в печати следующие слова этой песни: «Алатау – родная земля, родина моя. // Скучаю по нежному ветерку. // Да, в почете я в милой Сарыарке, // Но родной край разве забудет джигит?!» Песня «Шубарат» родилась в долгие годы моей работы в Темиртау, Караганде, когда скучал по родной стороне. Я писал: «Шубарат у подножия Алатау, // Там, где находится Шамалган. // Хоть нашел я любимую в Сарыарке, // Родная земля, всегда я сердцем с тобой!» Поэтому рассматриваю ее только как проявление своего настроения. По возможности стараюсь читать поэтические сборники. А что касается влияния предков, то надо сказать о том, что в наши детские годы в ауле каждое празднество, любой той не проходили без айтыса. Причем зачастую это принимало весьма динамичный характер, между делом исполнялись песни, кюи. Правда, о танцах не помню.

Хотя, если человек не занимается литературой, что мешает ему писать стихи? Какой казах не обладает таким свойством? Мастерами изложения своих мыслей в стихотворной форме были мой отец Абиш и мать Альжан. Они являлись простыми сельскими тружениками, но на тоях, даже дома, часто переходили на рифмованную речь. Лично мне эта способность, кажется, передана от родителей. Особенно моя мать была веселым, открытым, острым на язык человеком. В любой ситуации она, что называется, не лезла за словом в карман. Никогда не сетовала на какие-либо недостатки в доме, довольствовалась тем, что есть, была добродушной. И петь умела удивительно. Любой той в ауле не начинался без нее, всегда ждали ее прихода. Сверстники отца тоже часто вспоминали о его способности импровизировать. Мой одноклассник Садуакас Есимбай написал книгу воспоминаний о нашем детстве. В ней он пишет: «Наш отец Абиш особенно был мастером айтыса. Многие его выступления я видел и слышал лично. На тоях вместе с Альжан апай они всегда завершали празднество исполнением “той бастар”, высказывая хозяевам благодарность, примешивая шутки по поводу отдельных выходок гостей, тем самым задавая веселый, задорный настрой». Сверстники моих родителей тоже дружили с юмором, были творческими людьми, умели сочинять стихи на ходу.

Пример для поколений

В рассказах о своем деде я в свое время ограничился констатацией факта: «Назарбай был человеком, имевшим определенную власть и соответствующую печать…» Этот человек управлял в местности, много лет был бием – судьей, разбиравшим споры по обычному праву. В книге Тортая Садуакасова «Назарбай бий и история родного края» о нем приведены конкретные сведения. Данная книга убедительно показывает, что даже в те времена документы и делопроизводство велись довольно аккуратно. В архивах сохранилась подробная информация обо всех аулах Каскеленской волости, о численности и возрастном составе населения, имеющего право голоса, о количестве скота в хозяйствах (конкретно указано количество лошадей и овец, но почему-то не подсчитаны верблюды и коровы). Например, у нашего предка Суюнбая было 70 лошадей, 200 овец. У троих братьев – Жанысбая, Жигитбая, Назарбая – в общей сложности имелось три лошади, 50 овец. Для того времени это совсем мало: получается, что на каждый дом приходилась одна лошадь и около пятнадцати овец. Судя по этому, наша династия была не из богатых. Вот почему я говорю, что я – потомок скотоводов, овцеводов.

Моя бабушка никому не отдавала печать бия Назарбая, хранила ее строго при себе. Об этом мне рассказывала мать. Сейчас та печать выставлена в столичном музее.

Бесспорно, что дед был личностью, оставившей заметный след в родном краю. В одной из своих первых книг под названием «Без правых и левых» я писал: «В последнее время мода кичиться “пролетарским” происхождением неожиданно сменилась другим поветрием: искать и во что бы то ни стало находить у своих предков “голубую кровь”. Не было ее в нашем роду никогда. Я – сын, внук и правнук чабанов, то есть вовсе не из дворян». Эта книга издана в советский период, до независимости. Дело не в том, что человек, работавший в свое время секретарем парткома, секретарем обкома, секретарем Центрального комитета, главой правительства, должен был помалкивать о том, что его дед был бием. У казахов нет аристократических титулов, переходящих от деда – к отцу, от отца – к сыну, от сына – к внуку. У грузин, например, сын князя становится князем, у англичан сын лорда – лордом. Раньше и у русских так было. Дети дворянской династии являлись дворянами, сын графа – графом. Этот обычай имеет и положительные, и отрицательные стороны. Положительное в том, что ответственность продолжать хорошие династийные традиции подстегивает человека, заставляет его быть на уровне тех высоких требований. Отрицательное – человек обретает этот титул в готовом виде, автоматически, не прилагая особых усилий. Разве можно этим кичиться? И вообще-то, если человек все время гордится лишь тем, что было в прошлом, то это может означать, что ему нечем гордиться в настоящем. Разве не так? Пусть твои предки заслужили то, что ими можно гордиться, но какое к этому отношение имеешь ты? Каковы твои заслуги? Ведь ты никак не можешь внести свой вклад в заслуги предков. Твой вклад может воплотиться в твоем потомстве. Можно гордиться тем, что вырастил достойных детей и внуков. Ну и, конечно же, надо гордиться людьми, которые трудятся ради народа. Если они представители твоей династии, то еще лучше. Но здесь чувство ответственности должно преобладать над чувством гордости. Надо думать и переживать о том: коль я являюсь потомком такого человека, то достойно ли я ношу звание продолжателя его дел? Каждый должен ковать свое счастье сам.

В моей жизни особое место занимает бабушка Мырзабала. Поскольку я вырос у бабушки, называл ее апа, а мать – женеше. Нурсултаном меня назвала бабушка. Знала ли она, что одно из упоминаемых имен в Коране – Нур, другое – Султан, или она придала больше значения содержанию этого имени, не могу сказать. В таких случаях казахи говорят: «Сам Бог вложил в уста». Наверное, так оно и было. Бабушка была верующей, совершала пятикратный намаз, соблюдала пост. Видимо, обратила внимание и на звучность имени. В эти дни в народе увеличилось количество мальчиков, носящих имя Нурсултан. Думаю, это от желания, чтобы они достигли таких же высот, а с другой стороны, оттого, что людям нравится само значение, звучание имени.

…Бабушка Мырзабала растила меня, до пяти лет скрывая от чужих глаз, потому что я был долгожданным, первым ее внуком. Когда кто-либо приходил в дом, она тут же клала меня животом вниз, лицом к стене. Если спрашивали: «Ходит ли ваш внук, бабушка?», она отвечала: «Бог дал одного внука, да и то слабого, немощного». До тех пор, пока я не стал по-настоящему ходить и бегать, бабушка одевала меня во все красное. Это чтобы не сглазили. Однажды на меня, одетого в красную одежду, чуть не напал с неба беркут. С тех пор меня перестали одевать в красное.

Наш аул Шамалган расположен между Алматы и Узынагашем, примерно в равной удаленности от них. Мы ездили к своим родственникам, проживавшим недалеко от аула Жамбыла, и верхом на лошади, и на арбе. По словам взрослых, Жамбыл ата тоже любил ездить верхом, огибая горные склоны. Он хорошо знал мою бабушку Мырзабалу. Тогда мне было около четырех-пяти лет, конечно, не все запомнилось. Однако по причине всеобщей известности этой личности один случай остался в моей памяти. Когда старший сын Жамбыла Алгадай погиб на фронте, мать повезла меня в Узынагаш. Помню, чтобы выразить соболезнования, к акыну приехало много людей из Алматы, из окрестных аулов. Особенно запомнилась длинная черная машина перед домом, какую я никогда раньше не видел. Мать рассказывала, что тогда рядом с акыном постоянно находились один лысый, другой полный, светлолицый человек. Позже мне сказали, что это были руководитель республики Жумабай Шаяхметов и писатель Сабит Муканов. В свое время этот мастер пера бывал и в нашем доме. Об этом я узнал только в старших классах. В ту пору в школьных учебниках было стихотворение Сабита Муканова «Колхозный аул». Последнюю строфу этого стихотворения автор написал именно в нашем доме. В то время он сочинил одно стихотворение о жайляу, но его концовка, видимо, не понравилась ему. Когда мои родители по очереди исполняли песни, писатель вдруг достал ручку, бумагу и тут же на коленях стал что-то писать. Затем он прочитал длинное стихотворение и добавил: «Последнюю строфу написал буквально сейчас, долго не получался у меня финал, а теперь просто здорово стало!»

С целью ознакомления с жизнью животноводов в аул приезжала группа писателей, с ними были и артисты. Сельчанам особенно запомнилась певица Жамал Омарова. Гостям специально поставили лучшие юрты Ушконыра. В нашу юрту попал Сабит Муканов. Я помню, как отец с восхищением говорил: «Надо же, такой большой человек, а какой скромный». Он тогда подозвал меня и моего младшего брата Сатыбалды к себе и сказал, чтобы мы поздоровались с Сабитом-ага. Еще один интересный момент. Оказывается, большое впечатление на Сабита Муканова произвела песня на русском языке, где были слова: «Вечерний звон, вечерний звон, // Как много дум наводит он». Отец перенял эту песню у русских друзей в Шамалгане.

Мой отец Абиш жил просто, скромно, трудился всю жизнь. Он и скот пас, и землю пахал, и садом занимался. Семью содержал своим честным трудом. Через год после моего рождения на нашей горной зимовке по чьему-то недосмотру произошел пожар. Борясь с огнем, отец получил ожог одной руки до самого плеча. Поэтому, когда началась война, врачебная комиссия военкомата признала его негодным к воинской службе из-за этой инвалидности и его не взяли на фронт, то есть выдали так называемый белый билет. Поскольку мы многие годы занимались пастьбой скота в горах и постоянно кочевали с места на место, в пору моего детства у нашей семьи не было даже собственного дома. Позднее мы сами построили его.

Главным качеством отца было трудолюбие. Да, я бы назвал отца самым трудолюбивым человеком. Ребенок больше перенимает от отца не его наставления, а его личный пример. Отец внушил мне самую простую, но самую святую истину – трудиться неустанно, не лениться. Только в этом случае приходит счастье. За эту истину я в вечном долгу перед отцом. Именно труд свел моих родителей, они познакомились в Ушконыре. Там в горах есть дорога, которую до сих пор называют Арестантской дорогой. Оказывается, эту дорогу строили баи, кулаки… и выселенные муллы! Среди них были и окончившие медресе в Бухаре. Моя мать как дочь муллы была выселена вместе с отцом. А мой отец был бригадиром трехсот арестантов. Мать приехала туда со стороны Шу и работала поваром. Через год после знакомства они поженились.

Основным занятием отца было животноводство. Если бы я сказал, что он трудился с утра до ночи, то и это было бы, наверное, неточно. Я просто не помню, когда он спал или хотя бы присел на минуту, чтобы вот так, ничего не делая, передохнуть: то дрова рубит, то выкорчевывает пни и засохшие деревья, то едет на базар что-то продавать. Поскольку воспитывался отец у русских зажиточных людей, он и земледелие знал прекрасно. Почти безграмотный человек, он был мастером скрещивать фруктовые деревья. Все приходили к нам в сад и смотрели, как на чудо, на диковинные плоды или на привитые деревья, одни ветки которых были усыпаны апортом, а другие свисали под тяжестью спелых груш. Таких яблок, которые выращивал отец, позднее я нигде не встречал. Свои любимые яблоки сорта «апорт» он умел хранить в свежем виде до следующей весны.

В прошлые времена иногда происходили невероятные события, не поддающиеся разумному объяснению. Однажды отец за одну ночь собственноручно срубил весь яблоневый сад. Почему? Потому что от нашей приусадебной земли (а было ее полгектара) отрезали сначала десять соток, потом еще… Отец очень любил свою лошадь, но и с ней пришлось расстаться, потому что содержать ее запретили – корма нужны для колхоза. А в то утро я глазам своим не поверил: отец вырубал своими собственными руками яблони. Оказалось, чтобы не платить с них налог. Есть в доме стало почти нечего: лишь чай, иногда кусочек сахара. А от единственной коровы нужно было сдавать колхозу столько масла, что самим оставался только обрат. По мнению Хрущёва, те, кто имел частное подворье, не с полной отдачей сил работали в колхозе. По его решению сократили и наш приусадебный участок (который был фактически кормильцем), и поголовье скота. Помню открытое возмущение селян по поводу таких решений.

Можно, конечно, многое объяснить, но иногда все же в голове не укладывается: черт побери, ну как при таком трудолюбии наши люди оказывались в таком положении?! Впоследствии я ездил по многим странам, познакомился с жизнью фермеров. За работу в личном хозяйстве они получают зарплату от государства. То, что произведено фермерами, принадлежит им. Тогда я подумал: мой отец с его трудолюбием в таких условиях стал бы богатейшим человеком.

И вообще, отец был человеком со светлой головой и незамутненным взглядом. Он отличался независимым нравом и не шел на поводу у других. Хотя не ораторствовал на собраниях, но четко высказывал свое мнение дома, за дастарханом. Приведу один пример.

В 1962 году я, молодой металлург, делегат комсомольского съезда, вернулся из Москвы домой. Впечатлений, конечно, масса! Буквально взахлеб рассказывал отцу и пришедшим в дом соседям о Хрущёве, о его речи перед комсомольцами страны, в которой он делал упор главным образом на радужные перспективы сельской жизни, на стирание граней между городом и селом. Гордый вниманием старших, долго заливался соловьем, не замечая, что в глазах аксакалов появился насмешливый блеск, а отец посматривает на меня с плохо скрытой укоризной. Наконец, когда я совсем распалился и стал почем зря крыть личные подсобные хозяйства и приусадебные участки, мешающие, дескать, нашему движению к светлому будущему, терпение, видимо, лопнуло.

– Хватит, сынок, этих речей мы и по радио наслушались. Ты вот что лучше скажи: неужели в Москве у всех память отшибло? Неужели опять, как в тридцатом году, хотят голодом людей морить? Сельчанин без своего надела, чабан без своего скота как перекати-поле в степи. Не обижайся, Султан (так звали меня дома), но радоваться нечему, плохую новость ты нам принес…

В правильности слов отца я полностью убедился по прошествии многих лет.

В одной из статей я писал: «Я свой профессиональный путь начал не в кабинете, как “белоручки”, не на паркете, а в качестве рабочего-металлурга. А это – подчеркиваю – настоящая профессия! Сколько бы времени ни прошло, невозможно забыть эту трудовую школу». В данном случае речь шла о моей профессиональной биографии. Тогда как мой трудовой путь начался еще раньше, можно сказать, с самого детства. С малых лет я вырос в трудовой среде. Мне казалось, что отец не знает усталости. Не чурался и тяжелой работы. Его «автограф» остался и на дороге, которая строилась на возвышенности Ушконыра. Не покладая рук всегда работала и мать. Я удивлялся тому, что она, сделав все дела по дому, ходила помогать соседям. Трудолюбивыми были не только члены нашей семьи, но и все жители аула. Мы выросли в такой атмосфере. Если сейчас все педагогические коллективы ломают голову над организацией трудового воспитания, то в наши школьные годы это не представляло особой проблемы. Если бы в те времена кто-либо принялся с жаром доказывать необходимость воспитывать в детях уважение к труду, то его, возможно, сочли бы сумасшедшим. Ведь мы же не говорим о необходимости дышать воздухом.

…Послевоенные годы, конец 40-х и начало 50-х годов. За моей матерью закрепили один гектар земли для выращивания свеклы. Каждой семье выделялось столько земли. Нескончаемая трудная работа начиналась с ранней весны и продолжалась до снегопадов. После посевной кампании всходы на огромном поле под палящим солнцем прореживали вручную. Эта картина запомнилась мне на всю жизнь. Осенью, когда свекла созревала, ее выкапывали и очищали большим ножом, грузили и отвозили на Бурундайский сахарный завод, чтобы получить от колхоза заветную справку для получения полутора мешков сахара. Это все, что полагалось в качестве оплаты за трудодни: живыми деньгами не давали даже ломаного гроша.

А отцу, помню, было поручено возделывать пшеницу на нескольких гектарах горного склона и сдавать зерно колхозу. Созревшую пшеницу мы с отцом косили вручную. Причем ночью, при свете луны. Чтобы колосья ложились ровно, в одну сторону, к косе прикрепляли грабли. После двух-трех часов на этой работе все тело сковывала сильная усталость, спина ныла так, что выдерживать было трудно. За нами следовала мать, она вязала и ставила снопы, затем для молотьбы их возили на центральный ток колхоза. Так жили все колхозники нашего села. Такое было время.

Почему я вспоминаю все это? В ту пору, какие бы мысли ни одолевали тебя и о чем бы ты ни мечтал, жить, а точнее, выживать в колхозе можно было только благодаря приусадебному хозяйству. Если мне не изменяет память, за трудодни мы только один раз получили семь неполных мешков пшеницы. Это что-то около трех-четырех центнеров. Зерно мы привезли из колхозного центра на телеге, настроение было на высоте, почувствовали себя самыми счастливыми людьми. Все же заработанное непосильным трудом и потом – добро. Трудом добытый хлеб – самый вкусный хлеб. Но такое случалось не каждый год. Зерно выдавалось только в урожайные годы в качестве зарплаты.

Труд бывает разный. Учеба – это тоже труд. Помощь старшим – тоже труд. Трудовое воспитание детей должно начинаться с помощи по домашнему хозяйству, с хорошей учебы. В детстве мальчиков и девочек не следует чрезмерно ограждать, защищать от трудностей. Ведь ребенок не устает. Я, например, до четвертого класса учился, живя у старшего брата отца. Школа находилась в шести-семи километрах от дома. Осенью и весной даже не замечаешь, как играючи преодолеваешь это расстояние. Трудно зимой. Часов нет. Просыпаешься с пением петуха и спросонья выходишь в дорогу. Иногда то ли этот самый петух просыпался раньше времени, но, бывало, за два часа до начала занятий оказываешься в школе. В таких случаях сторож впускал в помещение, и мне удавалось еще немного поспать возле печки. Кстати, ребята рассказывали один интересный случай, связанный с печкой… Придя в школу, наш учитель увидел возле печки мирно посапывающего ученика Куатбека Бокина, над которым буквально клубился пар. Учитель испугался, подумав, что на мальчике загорелась одежда. Оказывается, когда он бежал в школу, упал в лужу, и теперь мокрые брюки от жара печи наполняли комнату паром…

После школы тоже нет покоя. Надо скот накормить, убрать за ним навоз, принести воды, выполоть сорняки в саду и огороде. Из детей я старший в доме. Кто всем этим будет заниматься, если не я? С высоты своих нынешних лет понимаю, что все это было бесценной школой жизни, школой труда. Я безгранично благодарен родителям за то, что они рано провели меня через эту школу труда.

Я – первенец моих родителей, их долгожданный ребенок. После женитьбы у родителей долго не было детей. Поэтому они специально ездили на могилу святого Раимбека, две ночи молились там, чтобы Всевышний дал им ребенка. Помню, в детстве эта могила большим холмом возвышалась на окраине Алматы. В Коране говорится, что просьбы, пожелания следует направлять только Аллаху, но в наших традициях существует и почитание аруахов. В наших краях народ особо чтит дух Раимбека.

Внук знаменитого Хангельды-батыра Раимбек – великая личность, один из предводителей борьбы против джунгар в начале XVIII века, имя которого стало боевым кличем для потомков. Почему он похоронен именно там – отдельная история. Говорят, перед смертью Раимбек завещал: «Тело мое погрузите на моего верблюда. До какого места дойдет животное и, обессилев, ляжет на землю, там меня и похороните». Верблюд после долгого пути остановился у этой большой дороги и опустился на колени. Здесь батыр был похоронен, и его могила превратилась в святое место. Люди со своими просьбами-желаниями стали приезжать сюда, ночевать, совершать молитвы.

У могилы Раимбека моей матери приснился удивительный сон. «Купалась в огромном, бескрайнем, глубоком море, – рассказывала она, – вода была кристально прозрачной. Что интересно, у меня не было никакого опасения, что могу утонуть. Плыву спокойно и вдруг замечаю на дне моря ружье из чистого серебра. Нырнула, достала его и наконец добралась до берега». Утром смотритель святого места, истолковывая сон, сказал, что ружье знаменует собой рождение сына, что он станет крепким, жить будет долго, будет ее гордостью, защитником народа. Так он истолковал символику ружья. Действительно, по воле Всевышнего на свет появился я. С детских лет наслышан об этом. Позже я много раз бывал на могиле Раимбек-батыра, отдавая дань глубокого уважения его памяти.

Моя мать Альжан Жатканбайкызы родилась в 1910 году в селе Касык Кордайского района Жамбылской области. То, что в ее документах указан 1905 год, – ошибка, говорила она сама. Происходит она из влиятельного подрода Каскарау многочисленного рода Жаныс, по поводу которого бытует поговорка: «Чего больше – представителей Жаныса или зарослей камыша?» Машхур-Жусуп писал: «Если в байге участвует лошадь Каскарау, то другим родам не видать главного приза. По сей день лошади Каскарау отличаются особой резвостью». Из этого рода вышел и прославленный батыр Отеген, прозванный в народе Двурогим Отегеном. Еще есть поговорка: «Хочешь услышать прекрасные песни – поезжай в Касык, хочешь найти невесту – поезжай в Касык». Судя по ней, из Касыка вышло много певцов и там сформировалась своеобразная традиционная среда воспитания девушек. Моя мать тоже с ранних лет выросла открытой, веселой, смелой, как бы сейчас сказали – боевой. За постоянное активное участие в тоях, всевозможных праздничных мероприятиях ее называли певицей Альжан. Когда ее старший брат Болеген возглавлял колхоз «Касык», в хозяйство приезжал «всесоюзный староста» М. И. Калинин и гостил в доме председателя колхоза. Вместе с Калининым был Ораз Жандосов, который в конце трапезы попросил «старосту» высказать традиционное бата-благословение. К удивлению всех, тот вскинул ладони и по-русски произнес: «Источник благополучия – в социализме, в колхозе, аминь!» К сожалению, через некоторое время дядю Болегена арестовали как «врага народа», в вину вменили то, что его дед был известным муллой. В те трудные годы мать вместе со ссыльными жителями аула подалась в сторону Алматы. Выше я писал, что она работала поваром на строительстве серпантинной дороги на склоне Алатау, а отец был бригадиром. Так совместная работа соединила судьбы моих родителей.

Кто может во всей полноте оценить достоинства и заслуги своей матери? Ведь не зря говорят: хоть трижды свози свою мать в Мекку на своей спине, все равно не отплатишь свой долг перед ней. Я, как и большинство казахских детей, рос, подражая во всем отцу, ощущая его строгость и получая чуткое материнское воспитание. Отец целыми днями пропадал на работе, я все время находился рядом с матерью. Знал, что она безгранично любит меня. Я всегда был окутан этой материнской любовью. Убежден: если мать растит ребенка с подлинной любовью, то быть этому ребенку счастливым. По мне, ребенка должна воспитывать сама мать, а не наемная няня. Верю, что только в этом случае он пойдет по правильному пути. Хотя моя мама была простой, безграмотной женщиной, но обладала большим жизненным опытом, многое повидала на своем веку, и ее светлый образ всегда перед глазами, всегда волнует мое сердце. Когда приходится принимать трудное решение, она снится мне, дает советы.

Обликом я похож на маму. Ее родственники были такие же круглолицые. Когда работал в Темиртау, она приезжала ко мне в гости и как-то сквозь слезы проговорила: «Как увижу тебя, перед глазами встает образ моего старшего брата Болегена. Ты и внешностью, и характером – весь в него».

Вспоминая маму и отдаваясь фантазиям, иногда я думаю: вот если бы она дожила до 100 лет, то увидела бы сегодняшний день, до 90 лет – то как преобразилась страна и как ее сын строит в Сарыарке новую столицу, если хотя бы до 80 лет, то стала бы свидетельницей обретения страной независимости. Она скончалась в 1977 году. Увидела лишь, как я повзрослел и состоялся в жизни. И не болела долго, успела высказать родственникам свое завещание и тихо ушла в иной мир. Как-то из зарубежной поездки я привез ей легкую коричневую шубу, перед смертью она отдала ее снохе Гульжан, чтобы та носила ее как память. На что Гульжан сказала: «О чем вы говорите? Еще не раз в этой шубе будете ходить по гостям». Мать же настояла на своем: «Моя бодрая речь может быть обманчивой, будьте готовы ко всему. На свете только три вещи, которые невозможно предугадать: это роды, гости и смерть. Смерть не предупреждает заранее, выход из положения не находится сам собой. Начало жизни – пир, конец – уничтожение, в этом ее суть». Таким человеком она была – всегда высказывалась содержательно, прямо и категорично, не вдаваясь в мелочи. Когда оставались дома наедине, говорила: «Всевышний, сохрани моего ребенка от дурного глаза. Со временем он будет предводителем людей». Я же по молодости под «предводительством» понимал – быть отличником учебы, одним из лучших учеников школы.

Мать уделяла особое внимание моей учебе, создавала все условия для этого. После школы, накормив меня, давала некоторое время отдохнуть, затем сажала за выполнение домашнего задания на два-три часа. Я всегда думал, почему, пока я делал задание, никто из друзей не приходил ко мне, оказывается, мать попросту не пускала их в дом, чтобы я полностью закончил свое дело. Иногда даже говорила им, что меня нет дома. Но никто из друзей не упрекал меня этим. А ведь и для этого нужна внутренняя культура. У аульных детей душа кроткая и поведение тактичное.

Все доброе в человеке – изначально от материнского молока. У казахов говорят: «Кто не оправдал материнского молока (то есть не выполнил сыновний или дочерний долг перед матерью), тот не пользуется доверием у людей». Еще говорят, что женщина – опора жизни. Но женщина – не просто опора жизни, она и есть сама жизнь. В одном из ранних интервью я подчеркивал, что каково положение женщины в обществе, таково и положение самого этого общества. Мы должны постоянно внедрять это в сознание подрастающего поколения, учить наших детей и внуков ценить своих родителей. Добиваться того, чтобы они помнили, что человек, не делающий добра матери, не может ждать добра и от своих детей. Не зря сказано у Мухтара Ауэзова: «Основа человечности – женщина».

Нас в семье было три сына и дочь. После меня родился Сатыбалды, но он рано ушел из жизни, в 34 года погиб в автокатастрофе. Он тоже был долгожданным ребенком, между нами разница семь лет. Был симпатичным, очень сильным и боевым джигитом богатырского телосложения. Говорили, что он напоминает предка Карасая. Кто знает, может, сглазили. После Сатыбалды родилась сестра Анипа. Когда я работал в Караганде, они оба некоторое время жили, учились у нас. Затем Анипа вышла замуж, имеет дочь, растут внуки. Младший среди нас – Болат. Окончив училище, работал механизатором, водителем, позднее получил высшее образование. Поскольку он младший, рос немного избалованным… По этой причине немало и пострадал. Болат по натуре щедрый, доброжелательный к людям. Занимался благотворительностью, многим оказывал помощь. После меня еще были Айсултан и Нургазипа, но они умерли в раннем детстве. В таких случаях в народе поступают так: следующего новорожденного выносят из дома через окно, отдают кому-нибудь из родственников, затем обратно выкупают за мешок муки, вязанку дров, за барана и т. д. Поэтому брата так и назвали – Сатыбалды (буквально «выкупленный»).

До сих пор с трепетом вспоминаю сладкие дни детства, проведенные вместе с братьями. Я не забывал, что младшие братья всегда подражают старшему, поэтому и в учебе, и в труде старался быть примером для них.

Аул Шамалган находится у самого подножия Алатау, а наша улица была наиболее близкой к горам. Она так и называлась – Подгорная. Вспоминая свое детство, прежде всего вспоминаю эти горы. Для нас они являлись родным домом. Ибо и хозяйство, и сама жизнь были связаны с горами. Отец обычно будил меня в пять утра и отправлял в горы, чтобы передать Жумахану-ага какие-то вещи. До пастухов в горах четыре-пять часов ходьбы. Исполнив отцовское поручение, возвращался где-то в десять часов вечера. Об усталости тогда и не думаешь, потому что это делалось часто и стало привычкой. Летом на жайляу вместе с отцом косили сено, любовались кокпаром. В юртах частенько проводились тои, на которые приезжали акыны, проходили айтысы. На всю жизнь в памяти остались высокие горы с заснеженными вершинами, тучными лугами у подножия. Высота травостоя иногда скрывала даже всадника. Несчетное количество родников, речушек. Какая красота, какая прелесть!

Интересных моментов, конечно, было очень много. Расскажу только об одном. Сатыбалды у нас рос своенравным ребенком. Учился по настроению. Больше времени уделял играм. Один раз, видимо, мать вышла из себя, отругала его как следует, затем дала ему в руки учебник и заперла в бане. Когда я пришел из школы, младшая сестра Анипа тревожно шепнула мне на ухо, что женеше (мы все называли нашу маму женеше, так научила бабушка Мырзабала) закрыла Сатыбалды в бане. Я аккуратно выставил оконную раму и выпустил брата на улицу. Наступил вечер. Мать пошла позвать сына на ужин, но, открыв дверь бани, она увидела лишь учебник, Сатыбалды же не было… Испуганная мать прибежала обратно и говорит: «Дверь бани закрыта на замок, но внутри Сатыбалды нет!» «Наверное, вышел через дымоходную трубу», – пошутил я. Мать вновь побежала в баню. Потом она, разобравшись во всем и смеясь, говорила, как была в растерянности и долго разглядывала дымоход…

Школьное воспитание

В первый класс я пошел в 1947/48 учебном году в школу имени Д. Фурманова в Шамалгане. В то время в Шамалгане казахов было мало. Поэтому в школе было два русских класса и один казахский. В последнем училось всего семеро детей. С одной стороны, это было хорошо, потому что учитель больше внимания уделял воспитанникам, часто проверял их прилежность и успеваемость. Поэтому нельзя было давать себе слабинку, мол, вчера только отвечал, сегодня учитель наверняка не спросит…

Моя первая учительница – Такура Алгадайкызы Смаилова. Это она впервые научила нас держать ручку, обращаться с тетрадью, выводить в ней первые буквы. Между собой мы ее называли Такку-апай. Была квалифицированным учителем, окончившим Женский педагогический институт. Всю душу она вкладывала в детей. Как пословицы врезались в нашу память ее слова: «Не получив образования – не говори, что достиг чего-то, не потрудившись – не говори, что созрел», «Чем убиваться, плакать, что получил двойку, лучше стремись пролить достаточно пота, чтобы получить пятерку» и многие другие. Когда она скончалась в 1990 году, я в телеграмме выразил свои соболезнования. Дочь Такуры-апай Карлыгаш Смаилова в книге «Одноклассники Елбасы» написала: «Думаю, нет счастливее учителя, который впервые вложил ручку в руки будущего Президента страны. Стало быть, моя мать Такура на самом деле счастливый человек!» В школе имени Карасай-батыра в Шамалгане в небольшом музее висит фотопортрет Такуры-апай. Наше уважение к ней было особенным. Где бы ни встретили ее, мы всегда здоровались с ней, сняв головной убор. Вообще, справедливости ради надо сказать, что бывшая коммунистическая партия уделяла школе максимальное внимание. Школу она рассматривала не просто как учреждение образования, а прежде всего как очаг формирования, воспитания человека. С учителей требовали не только повышения успеваемости учеников, а учиняли спрос о том, как они закладывают в юношах и девушках основы человечности, держали этот вопрос под строгим контролем. Об этом следует помнить и сегодня, и завтра, и всегда.

Запомнился мне и учитель математики Жылкыбай Карасаев. Он был очень требовательным. Говорил: «Если не хочешь оставаться несчастным человеком, ты должен любой ценой постичь математику». Он разбудил в нас стремление решать математические задачи. Если бы не он, я вряд ли стал бы инженером-металлургом. Ибо математика нужна везде. Она развивает мыслительные способности любого человека.

Одним из педагогов, оставивших особый след в моей жизни, был Сейтхан Исаев. Он был специалистом с высшим образованием – окончил Казахский педагогический институт по специальности «учитель истории». Сейтхан-агай был секретарем школьной партийной организации, а я – секретарем комсомольской организации. Поэтому он относился ко мне не просто как к воспитаннику, а как к помощнику. Это он заметил во мне склонность к общественной работе, способствовал тому, чтобы я ею активно занимался. Прожил он долго, скончался в 102-летнем возрасте. Оставил после себя хорошие воспоминания. В одном из них он написал о моем отце так: «Мне хорошо запомнилось то, что Абиш-аксакал был мудрым, трезвомыслящим человеком. Для семерых детей из Шамалгана в интернате при средней школе имени Абая за счет государства были выделены места, решен вопрос питания. Но потом выяснилось, что Абиш-аксакал договорился с одним из родственников о проживании у него за определенную плату Нурсултана. На наш вопрос, почему он так поступил, отказался от положенных льгот, ведь у него дома есть и другие дети, он ответил: «В интернате среди сверстников сын может увлечься играми, другими делами, что может негативно отразиться на его учебе, успеваемости». Это была подлинно отеческая забота о будущем Нурсултана, о создании ему надлежащих условий для получения качественного образования, несмотря на любые трудности, чтобы сын соответствовал требованиям жизни».

Благодаря урокам Сейтхан-агая во мне проснулся интерес к истории. Иногда я делился и своими сомнениями по тому или иному вопросу. Мы изучали мировую историю, историю России, советскую историю, но история Казахстана не преподавалась. Мы знали героев мира и задавались вопросом: разве в нашем народе их не было? Не может же быть такого. Если бы не было, то разве казахи могли иметь такую огромную землю? На подобные мои вопросы агай ответил: «На историю выделяется мало часов, если их увеличат, то будем изучать и историю Казахстана». Затем на перемене подозвал меня к себе и добавил: «Свои вопросы задавай мне лично, после уроков можешь приходить ко мне домой».

Мы, ученики, никогда не забудем таких своих наставников, как Тоты Сейтжанова, Панар Есимкызы, Жылкыбай Карасаев, Мырзатай Ихамберлин, Кылыш Омаров, Каматай Сафаргалиев. С большим уважением относимся к учителям У. Игельманову, А. Сарыбаеву, К. Кошбаеву, Б. Кенжекееву и другим. Русский язык преподавал Талап Султанбеков, который впоследствии стал известным журналистом, писателем, первым редактором журнала «Білім және еңбек» («Знание и труд»). Он организовал шахматный кружок и учил нас премудростям этой игры. Хорошо помню и Николая Шлыкова, учителя физкультуры. Он был участником войны. Николай Федорович на уроках начальной военной подготовки заставлял нас бегать минимум пять километров. И это было только на пользу, мы выросли закаленными.

Наши учителя очень тепло относились к детям. Прощали наши шалости. Со мной вместе до пятого класса училась соседка Гульсум Аскарбаева, в своих воспоминаниях она писала: «Как-то Нурсултан положил в сумку учительницы (Тоты Сейтжановой, которая преподавала географию) маленькую черепаху. Открыв сумку, она напугалась и вскрикнула. Дети сказали, что это сделал Нурсултан, она отругала его, сказала, что поведет к директору». Но Тоты-апай тогда не повела меня к директору, отругала, и все, а для меня это послужило уроком. Впоследствии аналогичную ситуацию я видел в известном фильме «Меня зовут Кожá» и сильно удивился. Но там Кожá положил в сумку лягушку.

Мои одноклассники постепенно по разным причинам стали покидать школу, некоторые из них даже не окончили ее. Из нашего аула с первого класса до окончания школы доучились только трое: Кыдыргали Байбеков, Садуакас Есимбаев и я. Общаюсь и с другими, с кем учился в одной школе. Каждая встреча для нас, конечно, своего рода праздник. Они и между собой общаются хорошо. Я специально ездил на встречу одноклассников через сорок лет после окончания школы.

Когда учился в последнем, десятом классе, произошел один интересный случай. В школу пришло письмо из Китая. В то время Советский Союз крепко дружил с Китаем. В письме молодой человек по имени Чжоу Бай-Сяо писал, что хочет иметь советского друга, переписываться с ним. Хочет, чтобы ему ответил отличник учебы, активный член комсомола. «Я давно хочу всесторонне познакомиться с Советским Союзом. Для этого мечтаю иметь связь с комсомольцем из Советского Союза. Но эта мечта до сих пор не сбылась», – писал он. Выбор пал на меня. Мой ответ был отправлен в Китай, а также опубликован у нас в районной газете «Коммунизм үшін» (1958 г., 16 марта). В предисловии редакции говорилось: «Ниже мы публикуем письмо и фотографию товарища Чжоу Бай-Сяо, а также дружеский ответ ученика казахской средней школы имени Абая, молодого комсомольца Назарбаева».

Вот мой ответ:

Хотя это было обычное письмо, но то, что оно было написано мной, а затем опубликовано в газете, – все это произвело на меня большое впечатление. Я стал задумываться над такими вопросами: что происходит в мире, кто кому друг, а кто враг, почему враг и т. д. Не только зачитывался художественными книгами, как раньше, а стал больше читать газеты.

Много полезного было оттого, что наш аул располагался недалеко от столицы Алматы. До райцентра рукой подать – всего пять-шесть километров. Если решиться, то можно было пешком добраться и до Алматы – это километров тридцать. Иногда мы ездили туда на автобусе, чтобы увидеть городскую жизнь. Оттуда возвращаемся, уже глядя другими глазами на свое поведение, одежду, разговоры, прочитанные книги. Хорошее влияние на нас оказывала и многонациональность населения Шамалгана. Еще одно свойство моих родителей – они были очень близки к людям. Поскольку выросли в многонациональной среде, с представителями любой национальности они умели находить общий язык, дружно жили со всеми соседями. Это оказывало на меня только положительное влияние. Во время войны отец отдал одну комнату нашего двухкомнатного дома депортированной семье балкарцев. Позже мы подружились со всеми их детьми (их сын Хусейн был моим ровесником), многие годы переписывались. Жизнь в многоязычной, многоконфессиональной среде воспитывает в человеке широту души, стремление к согласию. В Шамалгане соединились судьбы людей самых разных национальностей. К давним жителям – казахам, русским, украинцам – в годы войны добавились эвакуированные в Казахстан балкарцы, чеченцы, немцы, турки-месхетинцы, карачаевцы, курды. Всем им казахи нашли уголки в своих непросторных домах. В нашем доме, как я уже упомянул, жили балкарцы. В школе учителем начальной военной подготовки был Рагим Дурсунов – из семьи, депортированной во время войны в Казахстан. Выселенные с Кавказа турки-месхетинцы, чеченцы, балкарцы, карачаевцы до конца войны находились под контролем военной комендатуры. Помню, им запрещали даже выезжать из аула.

Такая политика проводилась издавна. При царском правительстве Столыпина с целью увеличения численности русских на колониальных окраинах многих людей переселяли на восток страны, в казахские степи, выделяли им земли. Им предоставляли самые плодородные, лесистые, обильные водами районы. Так, на правом берегу реки Шамалган, что в нашем ауле, обосновались переселенцы из европейской части России. Казахов переселили на левый берег. Позже, знакомясь с историей, убедился, что такое положение имело место и в других краях. Например, на обеих сторонах реки Жайык обосновались переселенцы. Когда они рыбачили, казахам не разрешали даже поить лошадей в реке. Так было и в Кокшетауском регионе: самые красивые, удобные для жизни места отдавались переселенцам, а казахов вытеснили в другие края. Такое было время.

В какой местности имелась школа, на языке той школы и шли учиться дети разных национальностей, проживающие в этой округе. Помню, и в нашей казахской школе учились дети украинцев и чеченцев. Мой отец хотел, чтобы я с малых лет рос вместе с детьми других национальностей, свободно владел русским языком. Сам он хорошо говорил на русском, потом даже овладел балкарским, турецким языками. Думаю, дело не только в расхожем в ту пору выражении «не зная русского языка, не проживешь». Отец, похоже, заботился не просто о том, чтобы я в будущем лишь «мог прокормить себя», а чтобы ставил перед собой в жизни более серьезные цели. Именно из этих соображений он специально переехал на другую улицу, где жили в основном русскоговорящие. Так мы, жители бывшей улицы Колхозная, на которой проживали только казахи, стали жителями улицы Панфилова. Отец купил у русского по фамилии Карманов его обветшалый дом, на месте которого мы позже построили новый.

Учиться я начал в казахской школе, затем после шестого класса перевелся в русскую школу. Но через три года вернулся и завершил учебу на казахском языке. В результате, хотя я и окончил сельскую школу, разговаривал и писал на русском языке грамотно. Свободно читал и русскую классическую литературу, и мировую литературу, переведенную на русский язык. Всю жизнь испытываю пользу параллельного владения обоими языками. Дело тут не только в знании собственно языка. Владение языком ведет к знанию менталитета. А знание менталитета, то есть понимание души и сердца, ведет к познанию человека, к познанию народа. Удивляюсь, как многие до сих пор не понимают эту простую истину.

В целом нельзя не сказать о том, что в советский период под одним шаныраком дружно жили самые разные народы и нации, пусть порой силой администрирования, но в основном сохранялось межнациональное согласие. Говорю «в основном», потому что нельзя забывать и о недоверии к целым народам, об их выселении с насиженных мест и содержании долгие годы под комендантским контролем, о передаче и возвращении определенных территорий из одной республики в другую, что создавало поводы для будущих конфликтов. Но как бы то ни было, несправедливо представлять советский интернационализм как выдумку идеологии того времени. Интернационализм был, есть и будет. И это хорошо. То, что Казахстан в самые тяжелые годы независимости сумел сберечь единство, – результат сохранения в людях чувства братства, основа которого была заложена в советский период.

В Каскеленской средней школе имени Абая появилась реальная возможность заниматься спортом. Именно в те годы я стал увлекаться борьбой, боксом. Могу сказать, что всю жизнь ощущаю пользу дружбы со спортом. Спорт закаляет не только тело, но и душу, учит бороться за личное достоинство, стремиться к победе.

Могу сказать, что в школе я учился очень хорошо. Окончил ее с серебряной медалью. В аттестате оказалась одна четверка. Конечно, было обидно. Ведь каждый класс я оканчивал с грамотой. Но для обиды было основание. В надежде на похвалу со стороны районного отдела образования за то, что подготовили медалистов, руководители нашей школы неожиданно для себя испортили дело. Оказалось, что при отправке в область моего сочинения один пожилой учитель, которому было поручено сделать, где надо, исправления, сам допустил ошибки, поэтому мне поставили оценку «четыре».

Мое окончание школы совпало с еще одним, если можно так выразиться, «историческим» явлением. К известной ленинской формуле о том, что «коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны», приплюсовали химизацию. Видимо, Н. С. Хрущёв посчитал, что, поскольку у советской власти электричества вроде бы уже достаточно, а коммунизм все не наступает, надо срочно найти еще какой-то компонент.

В итоге я принял решение поступить на химический факультет Казахского государственного университета. На этот раз отец меня сразу же поддержал. Судя по всему, из разговоров и радиопередач он тоже успел наслушаться о химизации.

О том, что в мире творится всякая несправедливость и люди поступают в институт в том числе и за взятку, я услышал от отца лишь накануне, так сказать, вместо напутствия. В комнате общежития нас было шестеро абитуриентов. Трое, включая меня, – простые парни, а трое – дети руководителей. У одного из них отец был секретарем обкома, кажется, одной из западных областей, у другого – секретарем одного из райкомов Алматинской области, у третьего – точно не помню, но тоже крупным начальником. Мы, сельские ребята, готовились к экзаменам, как говорится, день и ночь. Зато наши соседи гуляли круглые сутки, денег у них было много. То они в парке, то на танцах. А между прочим, сразу же стало ясно, что по крайней мере двое из них совершенно ничего не знают.

Думаю, излишне говорить, что вся тройка «гуляющих» детей начальства успешно сдала экзамены и была зачислена. Меня же на первом, профилирующем экзамене гоняли по полной. Но все равно по химии получил пятерку. Однако явно предвзятое отношение сказалось и на других экзаменах. В итоге я до проходной суммы один балл. Не помогло на приемной комиссии и ходатайство профессора химии, который, видимо, за полтора часа смог убедиться, что у меня действительно солидные знания.

Потерпев неудачу, я шел по Алматы в скверном настроении, и тут случилось непредвиденное. Навстречу попались трое парней с полными продуктов авоськами, видимо только что купленных на базаре. Стройные, бравые ребята, красивая летная форма ладно сидела на них. Казалось, передо мной появилась сама детская мечта. Кто в детстве не мечтал стать летчиком? Некоторое время я следовал за ними, потом решил завести разговор. «Как мне стать летчиком? Где есть такое учебное заведение? Какие экзамены там надо сдавать?» – засыпал я их вопросами. Остановившись, они стали рассматривать мой аттестат. Потом сказали: «Да ты, парень, с таким аттестатом можешь поступить в любое учебное заведение! Пошли с нами». И повели меня с собой. Пришли мы в республиканское управление гражданской авиации. Что интересно, эти ребята должны были в тот день лететь в Киев, а именно в тот день, оказывается, начинались вступительные экзамены в Киевский институт гражданской авиации – повезло мне. Хотя первоначально я обрадовался, но потом стал с тревогой думать: как об этом сказать отцу? Поэтому решил пока ничего не говорить. Придумывая разные причины, несколько раз приезжал в Алматы и успешно сдал все экзамены. Меня приняли!

Как подумаю о последовавших за тем событиях, так до сих пор сердце ноет. Мое намерение ехать в неведомый город Киев, учиться на профессию летчика, о которой наши предки и понятия не имели, всколыхнуло не только нашу семью, но и всю родню. Особый гнев родителей вызвало решение, принятое мной без их согласия. Такой поступок, конечно, и сегодня обидел бы любого родителя, а в то время это вообще было неслыханным делом. Словом, у нас собрались родственники и отговорили меня ехать в Киев. Мать по-настоящему ругалась, говорила: «Ты что, хочешь раньше времени умереть?!» Дело оказалось вот в чем. Много лет назад в районе Алматы потерпел крушение пассажирский самолет и погибли все люди, в том числе, естественно, летчики.

Конечно же, я не мог перешагнуть через мнение родителей, родственников. Но что самое удивительное, мне все равно пришлось побывать на земле Украины. Спустя несколько дней в комсомольской газете прочитал объявление о приглашении молодежи на открывающийся в Темиртау новый металлургический комбинат. Так я оказался в Темиртау. Оттуда нас сразу же отправили на учебу на Украину, в город Днепродзержинск.