Моя хирургия. Истории из операционной и не только

Жены больных

После женских палат нельзя не затронуть еще одну тему: жены больных. Ведь мы, доктора, общаемся не только с больными, но и с их родственниками и супругами, и это общение нередко бывает куда напряженней, сложней, драматичней, чем общение с самим пациентом. И, скажем прямо, мужья куда реже навещают своих благоверных в больницах, чем хлопотливо-тревожные жены.

Врачам тяжелее всего иметь дело с капризными, склочными, вечно всем недовольными бабами. Таких вздорных жен нередко стыдятся и сами больные и порой говорят тебе наедине: «Доктор, да вы на нее не обращайте внимания: она уже всех здесь достала…» И смотришь на человека с особым сочувствием и пониманием: ведь кроме груза болезни ему приходится выносить еще одну тяжесть — груз невыносимой жены.

Но больше говорить о таких мы не будем: бог им судья. Куда приятнее вспомнить других жен, неустанно заботливых и по-доброму хлопотливых. За такими больной муж как за каменной стеной или как под материнскою юбкой. Часто они и играют роль матерей для своих заболевших мужей и только что не вытирают им сопли. Спросишь, бывало, больного о чем-то, что касается только его, — скажем, об операциях, которые он перенес, об аллергии на медикаменты, даже просто-напросто о самочувствии, — а он, разводя руками, ответит: «Не знаю, доктор! Это у жены надо спросить — ей про меня все известно…» И тут в кабинет влетает жена и начинает подробно и торопливо рассказывать о проблемах мужа — в то время как сам он сидит молча, с блаженной улыбкой младенца на старом лице. Такому больному порою и позавидуешь: ведь супруга не просто сняла с него груз всех житейских проблем, но, кажется, даже живет вместо мужа, позволяя ему лишь нежиться в волнах ее непрестанной заботы.

Такие жены — сущий клад не только для своих мужей, но и для медиков. Никакие медсестры и санитарки не окружат больного столь неусыпным вниманием, не будут столь же аккуратно и бережно его кормить, поворачивать, перестилать, как это сделает любящая жена.

Но порой жены-матери могут быть строгими. Не забуду одного раздражительного старика лет восьмидесяти: временами у него мутился рассудок, и тогда больной начинал прогонять от себя и врачей, и сестер, стараясь ударить их тростью, и при этом вопил:

— Я полковник! Как вы смеете ко мне прикасаться? Я прикажу всех вас расстрелять!

На наше счастье, в один из таких воинственных приступов в палате оказалась его жена, маленькая сухонькая старушонка. Она вырвала трость из руки своего разбушевавшегося супруга и, крикнув: «Да какой ты полковник? Ты старый засранец!» — начала охаживать старика тростью по голове и рукам, которыми тот испуганно стал защищаться. Мы с медсестрой поначалу опешили при виде такой беспощадной расправы; но побитый старик начал жалобно скулить, а старушка, опустив трость, спокойно сказала:

— Ну, вот и все. С ним, доктор, только так сладить и можно — я уже пятьдесят лет так воюю. Вы, ежели что, его палкой огрейте — он сразу шелковым станет.

Старик, как бы в подтверждение слов жены, улыбался, кивал — и уж нисколько не походил на того грозного воина, каким был минуту назад.

— Так он что, не полковник? — изумленно спросил я старушку.

— Для кого-то он, может, и полковник, — махнув рукой, отвечала та, — а для меня он всегда рядовой…

Еще вспоминается одна семейная пара, которую я посещал на дому. Я был молодым врачом, подрабатывал в поликлинике, и мне иногда приходилось, как тогда выражались, «обслуживать вызовы». И вот в скромной квартире на втором этаже старинного дома я увидел парализованного старика — ему нужно было менять дренаж в мочевом пузыре — и его жену, светящуюся от седины и худобы старушку. Удивительно, но в их тесной квартирке не было ни тяжелого запаха, столь обычного там, где годами лежит парализованный человек, ни беспорядка, сопровождающего затяжную болезнь, — пузырьков и облаток с таблетками, хлебных корок и крошек, тарелок с засохшею кашей да гремящего под ногами судна, — а была безупречная чистота. Но поразила меня даже не аккуратность жилища, а совершенно счастливые, светлые лица старика и его жены. Пока я менял больному дренаж — а процедура это малоприятная, — старушка порхала около нас, словно ангел, то подавая что-нибудь мне, то подбадривая супруга: «Все хорошо, Васенька, все хорошо!» — то касаясь легкой рукой его головы или плеча. И старик, даже морщась, все равно продолжал улыбаться, как бы отражая тот свет, что так явственно лился от его вдохновенной жены. Закончив работу, я заметил висящую на стене старинную свадебную фотографию: тех же самых старика со старухой — но снятых лет пятьдесят назад. И удивительно, но даже молодые красавец с красавицей, смотревшие с карточки, уступали им же теперешним, радостным и излучающим свет.

— Да-да, — заметив мой взгляд, закивала старушка. — Это мы с Васенькой, еще до войны…

— И что же случилось потом?

— А потом на него вагонетка упала: он шахтером работал в Макеевке.

— Тогда его и парализовало?

— Да, тогда — больше сорока семи лет назад. И вот с тех пор мы с ним вместе, как нитка с иголкой. Он без меня не может, а я без него: так всю жизнь, слава Богу, вдвоем и прожили…