Моя хирургия. Истории из операционной и не только

Ноги

Любой хирург знает, что на долгой операции ноги устают куда больше рук. У хирургических ног вообще незавидная участь. Вот представьте дежурные сутки хирурга, когда он несчетное множество раз сбегал в приемное, да еще отшагал по всем этажам больницы — ведь зовут то туда, то сюда, — да отстоял на нескольких операциях. На исходе дежурства его ноги будут гудеть почти так же, как гудят ноги в пеших походах, протопав, вместе с хозяином и рюкзаком, не один десяток километров. А уж совсем доконает твои бедные ноги какая-нибудь затяжная операция, случившаяся перед рассветом, часа в три ночи, — и хуже всего, если ты на ней окажешься ассистентом. Когда оперируешь сам — азарт, напряженье и тяга работы как-то не оставляют ни места, ни времени для того, чтобы думать о собственном теле. А вот для ассистента, который лишь держит крючки-расширители да время от времени промокает кровавую рану салфетками, — для него голос собственных ног начинает звучать все настойчивей и возмущенней. Этот трагикомический внутренний диалог может настолько увлечь доктора, что он начнет мешкать и ошибаться: не забудем, что на часах половина четвертого ночи. Подавляя зевок за зевком, он словно слышит, как ноги ему говорят: «Хозяин, ты что, рехнулся?! Можно подумать, что мы у тебя казенные и тебе нас нисколько не жаль. Или, может быть, у тебя есть запасные?»

Что сказать им, ногам, — тем более что они в чем-то и правы? Но, с другой стороны, дай им волю — так они вообще отойдут от стола да завалятся спать; поэтому, хочешь не хочешь, но надо быть строгим. И вот, чтобы заглушить роптание ног, хирург начинает переступать и притоптывать, постукивая об пол то носком, то пяткой: он бьет свои ноги о кафель пола, как бы пытаясь их наказать и заглушить их нудные и малодушные жалобы. Битье ног, как и всякое телесное наказание, помогает — но ненадолго. Скоро ноги опять начинают ныть и канючить. И к тому же они начинают, по ощущению, увеличиваться. Вероятно, они и впрямь отекают; порой кажется, что твои стопы стали прямо-таки слоновьих размеров. Даже странно: как они помещаются внутри забрызганных кровью бахил?

А операция, нудная и бесконечная, длится и длится: что ей за дело до твоих ног? Зажимы позвякивают, наконечник отсоса хлюпает в лужице крови, ножницы клацают, лигатуры скрипят, — но эти звуки, обычно бодрящие, сейчас нагоняют тоску. И ты, чтобы немного утешить себя, начинаешь мечтать: вот когда операция все-таки кончится (ведь такое возможно?), ты завалишься в ординаторской на диван, закинув ноги как можно выше… И уже сейчас, представив будущее блаженство, расплываешься в глупой улыбке: хорошо, что лицо скрыто маской и дурацкая эта улыбка никому не видна.

Такая мечта твоим ногам нравится: они давно хотели оказаться выше головы. Так угнетенные сами втайне мечтают стать угнетателями. Но одною мечтой сыт не будешь, а операция так затянулась, что диван в ординаторской отодвигается в недостижимую даль.

И наступает момент, когда ты больше не в силах терпеть и выслушивать жалобы собственных ног. Сам уставший и раздраженный, ты мысленно им говоришь: «А ну вас к лешему! Охота вам ныть и скулить — так скулите себе на здоровье… А мне до вас больше нет дела: я — сам по себе!» Ты словно от них отрекаешься и бросаешь их на произвол судьбы: живите, мол, как хотите. И ноги, бывает, на какое-то время смолкают: то ли обидевшись, то ли испугавшись. Правда, они еще отомстят за измену. Когда операция все же закончится и ты попробуешь сделать шаг от стола, то покачнешься, с трудом удержавшись, чтоб не упасть. Собственных ног ты в эти секунды порою не чувствуешь: они словно и впрямь ушли от тебя — или, по крайней мере, стали настолько чужими и непослушными, что приходится подождать, пока они возвратятся.

Но наконец ты в ординаторской — и вот он, долгожданный диван! Валишься навзничь, закинув ноги на его спинку — и с наслаждением чувствуешь, как кровь отливает от них. Думаешь: «Вот оно, счастье! И зачем только люди ищут его в чем-то другом? Нет, настоящее счастье — это когда после долгой ночной операции ноги заброшены на спинку дивана…»

Но блаженство длится недолго: секунд всего пять. Раздается трель телефона — в темноте ординаторской она кажется оглушительно громкой, — и ты хватаешь трубку. Зовут, ясное дело, в приемное: кого-то опять привезли. Пробормотав в ответ что-то невнятное, сбрасываешь ноги на пол — они еще даже не поняли: что же случилось? — и со вздохом мысленно говоришь им: «Ну что, бедолаги, потопали дальше?»