Моя хирургия. Истории из операционной и не только

Шприц

Прежний многоразовый шприц назывался «Рекорд», и он являлся одним из символов медицины наряду со стетоскопом и белым халатом. Устройство «Рекорда» было далеко не простым. Тут и стеклянная трубка с делениями — емкость, куда набиралось лекарство, — и металлическая окантовка ее торцов, и разборный шток-поршень с уплотнителем и упором для пальца, и наконечник, к которому подсоединялась игла, и, наконец, сама игла с канюлей и косо срезанным кончиком, который так часто тупился или загибался, что втыкание, а затем извлечение иглы становилось мучением для медсестры и пациента.

Недаром на языке наркоманов тот шприц назывался «машинка»: это действительно был непростой механизм, нередко выходивший из строя и требовавший деликатного и умелого обращения. Стерилизация шприцев с иголками была непременною частью работы медицинской сестры. В любом отделении, в каждой из процедурных комнат, на газовой или электрической плитке всегда стояла блестящая коробка стерилизатора, которая негромко побулькивала, пока в ней кипятились шприцы. А в сияющих гранях стерилизатора отражалось все, что происходило вокруг: мелькали халаты и лица сестер, а иногда тряслись заголенные ягодицы больных и качались иголки, воткнутые в них.

Понятное дело, шприцев всегда не хватало, особенно по выходным. Стерилизатор, случалось, кипел непрерывно — но все равно приходилось шприцы экономить. Я и сам, когда работал медбратом, порой вводил препарат из одного шприца сразу нескольким пациентам — меняя только иголки. А что было делать? Никакая аптека не успевала восполнять убыль шприцев — которые так и норовили выскользнуть из пальцев и со звоном разбиться на кафеле пола.

Мне шприц марки «Рекорд» дорог тем, что он — стоит только представить, как поршень, туго поскрипывая, движется внутри его стеклянного тела, — воскрешает и все остальное, что связано с юностью, проведенной в больнице. Когда я работал медбратом, рассвет чаще всего заставал меня в процедурной комнате за разведением лекарств и раскладыванием еще теплых шприцев по блестящей и влажной от пара крышке стерилизатора. Звякали иглы и поршни, спиртовой запах ватных тампонов остро бил в ноздри — и все это, взятое вместе, наполняло тебя той особенной бодростью, что бывает лишь на рассвете — и жизни, и нового дня.

А когда ты, неся перед собой крышку стерилизатора с полудюжиной набранных шприцев, входил в женскую, скажем, палату — то все шесть женщин при твоем появлении дружно отбрасывали одеяла и, как по команде, поворачивались ничком, покорно подставляя тебе свои обнаженные ягодицы. «Эх, — думал ты, — вот бы так было всегда! Как зашел к женщине, только взглянул на нее — а она уже и твоя…» И ты еще больше ценил шприц «Рекорд», ибо он наделял тебя столь же волшебною властью над женщинами, какой обладали разве лишь султаны в восточных гаремах.

Но шприц «Рекорд» имел сложный характер: кроме того, что он делал тебя повелителем женщин, он мог и огрызнуться, показать зубы и в прямом смысле слова укусить за руку. Именно из-за «Рекорда» я однажды чуть не остался без пальца.

Это случилось, когда я уже стал хирургом и обрабатывал в перевязочной рану предплечья. Чтобы осмотреть рану и иссечь загрязненные ткани — надо было, естественно, раненого обезболить. Я взял в руки старый добрый «Рекорд» емкостью двадцать «кубов», набрал в него раствор новокаина и стал окружать рану «лимонной коркой». Так называют эффект, когда при внутрикожном тугом нагнетании раствора кожа действительно напоминает пористую лимонную корку. Давить на поршень шприца приходилось изо всех сил — моя рука аж дрожала от напряжения, — и вдруг «Рекорд» лопнул, распавшись на несколько острых стекляшек! В первые секунды сильной боли я не ощутил, а увидел, как рана быстро наполнилась кровью — и не сразу сообразил, что это кровь уже не больного, а моя собственная. Вот так за одно мгновение благодаря «Рекорду» я из доктора сам стал пациентом. Оказалось, что у меня, кроме артерии, рассечено сухожилие разгибателя третьего пальца правой кисти — одного из самых «рабочих» пальцев хирурга. Так что мой хирургический путь мог прерваться в самом начале; но, слава богу, сухожилие зажило без последствий и палец остался рабочим.

Но моя любовь к шприцам «Рекорд» нисколько не ослабела после этого случая. Так, бывает, продолжаешь любить даже ту женщину, которая тебе изменила и причинила немало боли: потому что любовь неподвластна тому, кого ты полюбил. И когда в обиход вошли одноразовые пластиковые шприцы — конечно, неизмеримо более удобные и безопасные, — я долго не мог привыкнуть к нововведению. Я не понимал: да как это можно взять и выбросить шприц — целый шприц, со всем его сложным устройством — после одного всего-навсего укола? И потом я в глубине души чувствовал, что эти одноразовые пластиковые предметы — которых, помимо шприцев, с каждым днем становилось все больше — угрожают всему тому миру, в котором я вырос и который успел полюбить. «Что, если, — думал я, швыряя в мусорное ведро очередной использованный шприц, — что, если и мы, люди со всей нашей памятью, жизнью, любовью станем такими же одноразовыми — как и предметы, которые нас окружают?»