Моя легендарная девушка

ВОСКРЕСЕНЬЕ

8:08

Голова моя дернулась и глаза раскрылись едва не со скрипом, когда звонок телефона вырвал меня из небытия. Со сна я плохо ориентировался, но все-таки смог на ощупь обнаружить источник шума. Беззвучно пукнув, я поднял трубку — как раз в тот момент, когда телефон начал звонить во второй раз. Тем не менее мне пришлось минуты две стонать и потягиваться, пока мой мозг, который все еще на пару шагов отставал от тела, наконец сообразил, что происходит. Со мной кто-то разговаривал. Я определил, что использует он для этого английский язык. Теперь мне предстояло составить слова в каком-нибудь разумном порядке, чтобы осмысленно встроиться в разговор.

— Прости, что не перезвонила тебе, Вилл. Я просто…

Говорившего я не узнал.

— Не извиняйся, — слабым голосом сказал я, почесывая пах. — Скажи только, кто ты.

— Это я, Алиса.

— А, да. Неплохо, — сказал я. — Который час?

— Десять минут девятого. Воскресенье. Утро.

— До меня, конечно, доходили слухи, но лично я никогда не свидетельствовал, что такое время и вправду существует. Десять минут девятого, воскресное утро. Подумать только.

Я покончил с детсадовским юмором и уже собрался загнуть нечто сюрреалистическое по поводу разнообразных теорий, которые приходили мне в голову за последний месяц относительно времени, пространства и природы реальности, как вдруг Алиса расплакалась.

— Алиса, прости меня, пожалуйста, — извинился я. — Я дурак. Не обращай на меня внимания.

— Ты тут не при чем, — ответила она.

Пока она рассказывала, что случилось, я был весь внимание. Брюс явился в субботу вечером домой «с работы» и спокойно заявил, что уходит от Алисы к другой женщине. Со стороны Алисы последовали слезы и крики, после чего ему хватило порядочности признать, что этой «другой женщиной» была Анжела, его начальница. А когда Алиса спросила, как давно это у них, он сказал только, что переезжает прямо сейчас, а за своими вещами зайдет попозже. Вот такие пироги, как говорится. Меньше чем за полчаса целых пять лет совместной жизни превратились в пыль.

Имея на руках всю эту информацию, я мог наконец приступить к роли лучшего друга и надежной опоры, какой была для меня в свое время Алиса, когда меня бросила Агги, и ничто не могло меня остановить. Моей прямой обязанностью было утешить ее и приободрить, но, к собственному стыду, я не чувствовал себя в состоянии справиться с этой задачей. Все, что приходило мне в голову, казалось либо глупым, либо бестактным — для кого-то вроде Мартины вся эта чуть была бы как манна небесная, но Алису этим можно было только обидеть. Она заслуживала чего-то настоящего, а не бессмысленных банальностей, но ничего иного у меня не было. Вот она, моя лучшая подруга, ей больно, и во всем английском языке не найдется слова, способного остановить эту боль.

Но и штампы существуют на свете не без причины. Они нужны, чтобы заполнять паузы в разговоре — тогда говорящий чувствует себя не таким беспомощным. Кроме того, они не вызывают дополнительного раздражения. Поэтому я представил, что бы сделала на моем месте Барбара Вайт. Во-первых, она задала бы ряд вопросов — пусть даже ответы на них очевидны — и так проявила бы свою заботу.

— У тебя все в порядке?

— Нет, у меня все не в порядке, Вилл. Я раздавлена. Совершенно раздавлена. Я и не думала, что со мной может такое случиться. Он говорил, что любит меня. Он говорил, что хочет на мне жениться. Говорил, что всегда будет меня любить. Он лгал мне. Лгал. — Она снова расплакалась.

В голове у меня было пусто, и дух Барбары Вайт опять взял надо мной верх.

— Тебе, наверное, нелегко.

— Поверить не могу, что он ушел. — Алиса не замечала, какую бессмыслицу я несу. — Ушел. Что мне теперь делать? С тех пор, как он ушел, я ни к чему не притронулась — сижу и реву. Кошка нагадила в ванной на пол, мне надо готовиться к завтрашней встрече со старшим менеджером, я собиралась сегодня покрасить кухню — а я ничего не могу делать. — Она сардонически рассмеялась. — А кошку я все равно ненавижу. Этой чертовке Брюс всегда нравился больше, чем я.

— Ну, раз он ушел, теперь она, наверное, будет любить тебя больше, — глубокомысленно заметил я.

Алиса опять принялась плакать.

Я выключил режим Барбары Вайт — ни мне, ни Алисе лучше от него не становилось. Вместо этого я сделал то, что должен был сделать с самого начала, — решил положиться на мою природную способность видеть Вещи Такими, Какие Они Есть. И так же о них говорить.

— Понимаешь, Алиса, — сказал я, забираясь обратно в кровать, — такие дела: жизнь — это толстая старая задница. Так было всегда и всегда будет. — Мне стало холодно, и я натянул одеяло на плечи. — Я понимаю, каково тебе сейчас. Правда. Хорошо понимаю. Вот ты живешь в счастливой уверенности, что только одно помогает тебе не сойти с ума, только одно придает всему смысл — твоя любовь, тот, кого ты любишь, и вдруг взззз! — он исчезает с горизонта быстрее, чем тасманский дьявол с новогодней шутихой в заднице. И на память о том, что он когда-то был частью твоей жизни, тебе остается только стопка фотографий, несколько писем и чертова уйма воспоминаний.

Алиса молчала. Я не знал, для кого я произнес эту маленькую речь, а потому сменил тему.

— Тебе хоть удалось немного поспать?

— Нет. Я всю ночь размышляла и плакала. Я бы и раньше тебе позвонила, но, когда мне захотелось позвонить, было уже поздно.

— Слушай, — мягко сказал я. — Ты можешь звонить мне в любое время. Утром, днем, ночью. Это, как поет Дайана Росс, «Нет такой высокой горы». — Я прокашлялся и представил ее вниманию собственный вариант этого старого, но проникновенного хита.

— Браво, — рассмеялась Алиса. — Ты настоящий друг. — Она отдышалась, а потом снова заплакала. — Ну почему он это сделал, Вилл? Я ее видела, понимаешь? Мы вместе обедали в каком-то ресторане, когда она его повысила и перевела в свой отдел. Она со мной была очень мила. Весь вечер повторяла, что нам надо будет как-нибудь с ней куда-нибудь сходить. Ей, наверное, сорок два, но она настоящая красавица. У нее личный тренер. Не знаю… А я? Что со мной не так? Почему Брюс меня больше не любит? Как он мог со мной так поступить, после стольких лет совместной жизни? Такое не проходит вдруг, за одну ночь. Он ведь давно спал с ней, а потом приходил домой и спал со мной… — Она замолчала, отчаянно всхлипывая в трубку. Моя лучшая подруга, единственный на всем белом свете человек, на которого я мог положиться, нуждалась в сочувствии, но мне нечего было ей сказать, я ничего не мог сделать, чтобы утешить ее.

Мы долго молчали, погруженные в собственные мысли. При этом мы были вместе — хоть нас и разделяли 120 миль ночного пространства.

Громко залаяла соседская собака. Я вышел из полумедитативного состояния, в которое незаметно погрузился, и встряхнул головой, стараясь вспомнить, в какой момент отключился. Кажется, я заснул.

— Алло? — позвал я. — Алло? Алиса?

— Ах, Билл, — сонно отозвалась Алиса. — Мне только что приснилось, что Брюс рядом. Мы лежали в кровати, он крепко обнимал меня, нежно целовал в шею и говорил, что любит… — Она опять расплакалась.

— Когда он придет за вещами? — спросил я.

— Вечером. Он сейчас у нее… уж и не знаю, где это. — Я чувствовал, что ей пришлось приложить все силы, чтобы сдержать новый поток слез, и ей это удалось. — Что мне делать? Я больше не могу. Он раздавил меня, я не могу его остановить… Я чувствую себя такой беспомощной.

— А что бы ты хотела сделать? — спросил я. — Хочешь, я его изобью.

— Да, — горько сказала она.

— Хм. — Я тяжело сглотнул, представив себе двухметрового Брюса. — Я, конечно, с удовольствием выбил бы из него всю дурь, но думаю, тебе стоит принять во внимание, что при моем хилом телосложении жертвой в этой ситуации окажусь я. — Алиса рассмеялась. — Несмотря на это, я готов ради своей лучшей подруги залить его пиджак от Армани собственной кровью. Все что угодно — только бы тебе было полегче.

Алиса опять посерьезнела.

— Я хочу, чтобы ему было больно, Вилл. Хочу, чтобы ему было так же больно, как мне. Он не огорчится, если я начну с кем-нибудь встречаться. Думаю, это только упростит для него ситуацию. А я хочу, чтобы ему стало невыносимо. Хочу, чтобы он страдал так же, как я.

Как я мог это исправить? Я чувствовал себя Ганнибалом из «Команды А»[83].

— Так ударь его туда, где у него самое слабое место.

— Теперь мне нелегко подобраться к нему так близко, — сказала Алиса, и я не понял, шутит она или нет.

— Я не об этом, — сказал я. — Уничтожь все, что ему дорого. Когда именно он возвращается?

— Не знаю. В пять примерно. Я сказала, что меня не будет дома. Эта стерва, скорее всего, будет ждать его на улице.

— Хорошо. — Я поискал на полу носки — у меня замерзли ноги. — У тебя будет уйма времени, чтобы заменить замки и заставить его пожалеть, что он некогда возжелал увидеть свою начальницу голой. — Пока я устраивался поудобнее, одеяло соскользнуло с кровати. В квартире стоял мороз. Я подтянул одеяло обратно, закутался по самую шею и мысленно взвесил все детали моего плана. — У тебя ведь дома радиотелефон — без провода?

— Ну да.

— Замечательно, — сказал я и добавил: — Повеселимся! — Мне не удалось сдержать улыбку — я почувствовал, что только что совершил тот шаг, который отделяет иронию от банальности. — Ты сейчас в какой комнате?

— В гостиной.

— Что ты видишь?

— Гостиную.

— Да нет, что ты видишь конкретно?

Я услышал шорох — это Алиса оглядывала комнату, и ее волосы шуршали о трубку.

— Диван, телевизор, пачку «В&Н»[84], кофейный столик, журналы: «GQ», «Marie Claire», «Экономист», аквариум, магнитофон…

— Стой, — прервал я. — Это магнитофон Брюса?

— Его гордость — свет очей и радость сердца. Такой, знаешь, по последнему слову техники. Чудовищно дорогой. — Она замолчала. — Свет очей и радость сердца… — Надвигался новый прилив слез.

— Вперед! Хватай его! — закричал я, надеясь, что мое предложение прозвучит достаточно интригующе, чтобы она забыла о Брюсе.

— Зачем?

— Просто хватай и все! — заорал я. — Взяла?

— Да.

— Неси в ванную.

Алиса молча направилась в ванную. Я слышал только тихое потрескивание в телефонной трубке.

— Быстрее! — скомандовал я. — Беги!

— Я в ванной, — сказала Алиса через пару мгновений. — Эта штуковина тяжеловата. Что теперь?

Я опять невольно улыбнулся.

— Поставь магнитофон в ванну, включи в розетку и открой кран.

Алиса нервно рассмеялась.

— Ты шутишь, да?

Мне ужасно захотелось сказать: «Нет, я совершенно серьезен». Но я не успел — в мои барабанные перепонки ударил взрыв смеха и радостный визг:

— Великолепно! «Рэдокса»[85] добавить?

Раздался плеск воды и очередной взрыв смеха. Пока мы ждали, когда наполнится ванна, Алиса напомнила мне, что я обещал навестить ее в этом месяце. Я сказал, что навестил бы ее с удовольствием, но у меня нет денег. Она предложила купить мне билет на поезд. Я был искренне тронут.

— Полная, — возбужденно объявила Алиса.

— Хорошо, — сказал я. — А теперь давай поглядим, что там у него есть из одежды.

— Я бегу в спальню! — сообщила Алиса. — Открываю его шкаф. Вижу его любимый джемпер, который мы купили в «Даффер» в Сент-Джордже, пару шелковых галстуков ручной работы, две рубашки «Агнес Би» и три костюма от Армани.

— Еще что-нибудь есть?

— Пара черных брюк от Кэтрин Хемнет и майка Томми Хилфингера[86], их было выпущено ограниченное количество, он ее обожает. Он купил ее, когда ездил в командировку в Штаты. Кстати, Анжела тоже тогда туда ездила. Стерва. Что мы с ними сделаем?

— Давай на кухню.

— Бегу, — отозвалась Алиса, не замечая, что с начала нашего разговора она еще ни разу так долго не обходилась без слез. — Погоди, я уронила майку. Прохожу через гостиную. Только что заметила пластинку — музыка из «Входит дракон»[87]. Он отдал за нее целое состояние.

— Хорошо. И ее тоже бери. Ты уже на кухне?

— Да.

— Доставай самые большие кастрюли. Налей воды и доведи шмотки Брюса до кипения. Что осталось — швыряй в стиральную машину, с отбеливателем.

— Чудесно, — воскликнула Алиса — в ее голосе звенело ликование.

— Тебе лучше?

— Я в восторге!

Опять залаял соседский пес. Мужской голос прокричал:

— Да замолчишь ты, Султан, а?

Я рассмеялся, мне на секунду показалось, что Алиса сказала «сатана».

— Что ты смеешься? — спросила Алиса.

Объяснять это не стоило. Я и не стал.

— Собери его вещи, какие еще остались, сложи в черный пластиковый пакет и выставляй за дверь.

— За дверь? Может — в мусоропровод?

— Неплохо. Если у тебя найдется краска — добавь туда же.

В течение следующего часа мы раскрасили черные туфли от Патрика Кокса белой эмульсией, предназначенной для кухонных стен (Алисина идея), продырявили все его носки (опять идея Алисы), вырезали его лицо со всех фотографий в доме и сожгли, вываляли его зубную щетку в кошачьем дерьме в ванной (естественно, моя идея) и выбросили его кожаный портфель вместе со всеми деловыми бумагами, какие были внутри, с балкона спальни (общие усилия).

— Тебе хотелось когда-нибудь сделать то же самое с Агги? — спросила Алиса. Голос ее звучал глухо, потому что она лежала на диване лицом вниз.

— Нет. — Я помолчал и немного подумал. — Ну, да. Иногда мне, наверное, хочется, но я до сих пор еще надеюсь, что мы однажды снова будем вместе. Понимаешь, Агги всегда очень серьезно относилась к своей одежде. Если бы я когда-нибудь устроил что-то в этом роде, она бы скорее согласилась на лоботомию, чем вернулась ко мне.

— Ты правда думаешь, что вы когда-нибудь снова будете вместе?

— Не знаю, — соврал я.

— У нас с Брюсом все кончено. Не хочу больше его видеть.

— Ты серьезно? — Я посмотрел на фотографию Агги, едва сдерживаясь, чтобы не попытаться проверить — можно ли оттереть с нее фломастер. — Ты это серьезно говоришь?

— Да.

— Ну, ты настоящий мужчина, не то что я.

Последовала неловкая пауза, никто из нас не знал, что говорить дальше. Первой заговорила Алиса.

— Работа. Мне осточертела работа. Я так долго и так много работала, а на самом деле это совершенно того не стоит. Я решила. Я куплю билет на самолет — ну, знаешь, вокруг света за три месяца и все такое, — и чем скорее, тем лучше. Мы с Брюсом все время об этом говорили…

И она снова заплакала.

Я представил, что три месяца не смогу с ней поговорить. Представил, как я буду бороться с жизнью в одиночку. Представил, как буду рассказывать телевизору, что ненавижу свою работу. Получилось так тоскливо, что и сказать нельзя. Я перестал это представлять.

— Никуда ты не поедешь, — сказал я почти серьезно. — У меня же день рождения!

— Ах да, — оживилась Алиса. — С днем рождения.

Я поблагодарил ее за открытку и за подарки, рассказал про историю с почтальоном. Она посмеялась и призналась, что тоже не решилась довериться Королевской почте.

— Здорово, что тебе понравились подарки. — Голос ее звучал очень искренне. — Мне больше всего нравится осел. Он напоминает мне тебя.

Я рассмеялся.

— Ура.

— По-моему, очень важно, чтобы у тебя был этот осел, — задумчиво сказала Алиса. — В тебе очень много любви, Вилл, и ей некуда деться. Может, ты будешь любить этого осла и заботиться о нем. И тебе, и ему не хватало заботы.

Я с подозрением глянул на фотографию Сэнди. Мне очень нравился мой чесоточный ослик, но я совершенно не собирался в него влюбляться — по крайней мере, так сразу. Хотя идею я оценил. Я сказал Алисе, что она устроила мне лучший день рождения за всю мою жизнь и что без нее я пропал бы. Она молча приняла мою благодарность, потом спросила:

— Что ты собираешься сегодня делать? У тебя есть планы?

— Ну, — начал я, не зная, сказать ей правду, придумать что-нибудь правдоподобное или свести все на шутку, — я думаю, не устроить ли мне для себя вечеринку-сюрприз. А сюрпризом будет то, что сам я туда не пойду. — Алиса рассмеялась. — Да нет. Посижу, наверное, дома, проведу денек с дорогими моими Мелан и Холией. Вот так.

— Вилл, давай я приеду в Лондон, — серьезно сказала Алиса. — Пожалуйста. Я еще успею на ближайший поезд. Можем с шиком отметить твой день рождения где-нибудь, посмеемся от души и забудем, что жизнь — «толстая старая задница».

Конечно, мне хотелось сказать «да», но мы оба понимали, что это рецепт настоящей катастрофы: возьмите двух взрослых людей, добавьте щепотку ранимости, одну-две бутылки вина, парочку «просто обними меня», и не успеем мы и глазом моргнуть, как Платон, вместе с его идеями о любви, отправится отдыхать, а нам придется разбираться с пагубными последствиями старой истории — как двое друзей решили стать еще ближе.

— Спасибо за предложение, но лучше не сегодня. — Я хорошо понимал, что рано или поздно пожалею об этом решении. — Может, на следующие выходные — мы тогда больше времени сможем вместе провести. Если ты приедешь сейчас, в понедельник утром тебе надо будет уезжать — так еще хуже, чем если ты вообще не появишься.

— Хорошо, — сказала она. По голосу было слышно, что она разочарована, но сам я был разочарован куда сильнее. — Счастливого дня рождения, Вилл. — И почти беззвучно она добавила: — Я люблю тебя.

— Я тебя тоже люблю, — ответил я.

Алисино «я люблю тебя» отличалось от Мартининого, как день и ночь. И это вовсе не значило, что между нами что-то такое особенное происходит. Это просто отчаяние говорило устами двух отчаявшихся людей.

Алиса стала прощаться.

— Слушай, спасибо за…

— Не за что, — сказал я. — Чепуха. Мы же все-таки друзья.

11:57

Я сидел, переключая телевизор то на программу по садоводству, то на повторение «Гранж Хилл», то на «Волтонов»[88]. Пестрый — серый с белым — голубь опустился на мгновение на подоконник, поворковал и исчез в утреннем небе. Дождь перестал, солнце ярко отражалось в сотнях дождевых капель на стекле, и они сверкали, как звезды. Я открыл окно и вернулся на кровать.

Вполне возможно, это был одновременно самый худший и самый лучший день рождения в моей жизни. С одной стороны, если бы дни рождения для меня что-то значили, этот оказался бы той последней соломинкой, которая переломила спину данному конкретному верблюду. В конце концов, мне уже двадцать шесть. Я все еще прихожу в себя после того, как чуть не стал отцом, в меня отчаянно и безответно влюблена какая-то ненормальная, я сижу в этой жалкой квартире, в губительном для здоровья районе Лондона, и в полном одиночестве разом справляю день, когда я родился, и день, когда меня бросила любимая девушка. Впрочем, именно этот момент (полное одиночество) казался мне радужным проблеском в затянутом тучами грозовом небе моего настоящего. Двадцать пятый день своего рождения я провел с Тамми и Саймоном в «Королевском дубе». Это было ужасно. Пока я, изнемогая под бременем личной трагедии, горько оплакивал ушедшую юность и загубленную жизнь, мои спутники болтали о том, что Рэй и Софи (с которыми они на паях снимали дом) вот уже две недели не покупают туалетную бумагу в общий туалет.

Зазвонил телефон.

Мой мозг отозвался на звонок через долю секунды после того, как он прозвучал, но мое тело не собиралось так быстро реагировать. Расстояние между мной и телефоном, который был погребен под грудой одежды у шкафа, казалось таким огромным, что я даже не предполагал, что сумею его преодолеть. В общем, автоответчик включился раньше, чем я дотуда добрался.

— Привет, вы позвонили мне, — сказал автоответчик с тем невыразительным акцентом, с каким говорят в восточных графствах, — говорите, что вам от меня нужно, после гудка.

Прозвучал упомянутый гудок.

— Привет, Вилл, — сказал голос Кейт, — я просто хотела поболтать. Я, наверное, перезвоню позже.

Я бросил попытки добраться до телефона и лег животом на ковер, неудобно упершись ногами в край кровати. «Стоит ли поднимать трубку? — размышлял я. — Если я отвечу, придется с ней разговаривать. Хоть она мне и нравится, я не уверен, что хочу сегодня общаться с внешним миром. Сегодня — мой день рождения. Сегодня ровно три года, как меня бросили. Сегодня — сегодня. Да, мне нравится Кейт, но мне нужно передохнуть. Я всегда могу ей перезвонить. Да, точно, я перезвоню ей попозже».

Я поднял трубку и извинился.

— Прости, что так вышло.

— А мне уже показалось, тебя нет дома, — сказала Кейт. — Тогда воскресенье было бы испорчено.

— Но мы же не хотим испортить тебе воскресенье? — ответил я и подумал — научусь ли я когда-нибудь сдерживать свое чувство вины? — Как поживаешь?

— Ничего, наверное, — она вздохнула. — После нашего вчерашнего разговора я постирала в прачечной внизу и собиралась сидеть дома, но потом Паула и парочка ее знакомых уговорили меня сходить с ними в город выпить. В конце концов я оказалась в клубе, а потом мы продолжили здесь — взяли четыре бутылки «Мартини» и смотрели вторую половину «Офицера и джентльмена»[89]. Ричард Гир может умчать меня на своем мотоцикле, когда только пожелает.

Я попытался рассмеяться, но получилось что-то среднее между презрительной ухмылкой и кашлем — я уже жалел, что взял трубку. Кейт меня совершенно не радовала, наоборот, вгоняла в невероятную тоску. Надо было слушать свою интуицию. Я не чувствовал особого желания разговаривать, а поскольку такое настроение у меня уже бывало, я понял, что если этот разговор быстро не закончить, то я начну вести себя по-хамски (еще больше, чем обычно), а тогда и до беды недалеко.

— Чем вчера занимался? — спросила Кейт.

— Да ничем особенным, — я облизнул губы и почесал затылок. — Заскочили два приятеля, и мы двинули в Вест Энд, выпить чего-нибудь. В «Бар румба». Знаешь, где это? — Она сказала, что знает. — Хорошо повеселились. Я в результате подцепил одну девицу, Аннабел зовут.

— Я так понимаю, она сейчас не с тобой, — сказала Кейт. — Ну и как она?

Я попробовал уловить хоть какие-нибудь эмоции в голосе, но там не было и намека на ревность.

— А откуда ты знаешь, что ее здесь нет? — спросил я.

— У тебя не такая большая квартира, чтобы ты мог сказать про девушку, с которой только что спал, что это «девица, которую ты подцепил». Разве не так? — ответила Кейт. — Не забывай, что я там жила.

Я рассмеялся.

— Ну да, она рано утром ушла.

Я думал, Кейт положит трубку.

— Я спросила, как она? — повторила Кейт. Не то чтобы агрессивно, но уже близко к этому.

Я ответил на вопрос.

— Честно говоря, не в моем вкусе. Глуповата. Я спросил, кто ей больше нравится из «Старски и Хатч»[90], а она сказала — Хатч, хотя все знают, что Старски был круче, потому что у него машина была лучше, и свитера, да и вообще Хатч — кретин.

— По-моему, это ты ведешь себя, как кретин, Вилл.

— Может быть.

— Определенно.

— Возможно.

— Несомненно.

— И что же нам делать? — спросил я.

— Я положу трубку, — твердо сказала она, — и больше никаких разговоров. Никогда.

— Ну пока тогда.

— Успехов.

Она бросила трубку.

Я встал с кровати и закрыл окно. Солнце уже ушло. Соседский пес в исступлении облаивал белку на дереве. Я подумал, может стоит одеться и позавтракать? Я старался думать о чем угодно, только не о Кейт и не о том, какой я идиот. Я снова залез в постель и укрылся одеялом с головой.

Если не задумываться, неопределенный статус наших взаимоотношений мог позволить моей совести спать спокойно. Но не тут-то было. Если тому, что между нами возникло, не было подходящего имени, это еще не значит, что на это можно наплевать. Мое вранье не могло не обидеть Кейт, потому что, если бы такое наговорили мне, я бы почувствовал себя опустошенным. Я просто собрал в кучу все самые отвратительные штампы поведения «настоящего мачо» и бросил ей в лицо. Я хотел, чтобы Кейт меня простила. Но этого мало — я хотел, чтобы мы снова стали друзьями. У меня был номер ее телефона. Я нацарапал его на обложке одной из тетрадок моих школьников — на тетрадке Лиама Феннеля, если быть точным, во время нашего доисторического разговора о смерти. Я помню, как в тот момент подумал, что этот ее жест означал поворотный момент в нашем знакомстве: она позволяла мне войти, стать частью ее жизни, она показывала, что доверяет мне, — единственным доступным ей способом. Это было нечто столь же личное, как поцелуй.

— Алло?

— Привет, Кейт, это я, — тихо сказал я. — Прости. Послушай, мне правда очень стыдно. Только не клади трубку, пожалуйста.

— А почему бы и нет? — сердито сказала Кейт. — Ты ведь не хочешь говорить со мной. Чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы все было как раньше, — сказал я. — Мы можем вернуться к этому?

— Нет.

— Почему?

— Потому.

Я понял, что она имела в виду под этим «потому», и она тоже поняла, что я это понял.

— Понимаю. Прости меня. Я соврал. Соврал, что был вчера в Вест Энде. И про то, что девушку вчера встретил, тоже соврал. Я ходил в паб, здесь, по соседству, один. Я впал в тоску и напился (именно в таком порядке), вернулся домой, позвонил моему бывшему лучшему другу и поругался, а потом заснул. — Я помолчал. — Просто хотел это тебе сказать.

— Вот и сказал, — отозвалась Кейт, будто ей было все равно.

— Я понимаю, это меня не извиняет…

— Очень верно.

— Я придал новую глубину и обогатил значение понятия «придурок».

— И выражения «втаптывать себя в грязь», — добавила Кейт.

Лед между нами понемногу растаял, все постепенно вернулось на свои места, и вот мы уже болтали с прежним задором и энергией. Я рассказал ей подробно о вчерашнем вечере, хотя и избежал упоминания об арчвейской Ким Вайлд. Ее мой рассказ немало позабавил, но кроме того, по-моему, встревожил.

— Вилл, — осторожно сказала Кейт.

— Да? — отозвался я.

— Ты же понимаешь, что ведешь себя более чем странно.

— Ты о чем? — спросил я. — Но я же еще не совсем сбрендил, а?

— Ну… — протянула она.

— Ну?.. — переспросил я.

— Мне бы не хотелось, чтобы это прозвучало бестактно, но мне кажется, что если бы я остановила на улице сотню представителей пресловутой общественности и рассказала им, что вчера ты раскромсал демо-кассету своего лучшего друга и отправил ее ему по почте, потом позвонил и оставил оскорбительные сообщения на автоответчике, уныло сидел в одиночку в пабе…

— Не забудь еще, что я одержим девушкой, которая уже три года как меня бросила, — вставил я.

— Да, и это тоже. Добавить еще, что ты разговариваешь по телефону с незнакомыми людьми и рассказываешь им выдуманные истории о том, как ты проводишь свои вечера… Ты ведь и про то, что к Марксу на могилу с друзьями ходил, тоже соврал. Ты ходил туда один, правда?

Я сказал «да» и услужливо добавил:

— И не забудь, что я пририсовал усы и кустистые брови к фотографии моей бывшей девушки и помог сегодня утром подруге уничтожить вещи парня, который ей изменил.

— Ты помог подруге уничтожить вещи ее парня?

Я рассказал ей, как все было, не упоминая о том, как между мной и Алисой вдруг возникло неуловимое сексуальное притяжение. Ее особенно шокировал эпизод с зубной щеткой и кошачьим дерьмом.

— Да ты с ума сошел! — воскликнула Кейт. — Ты совершенно ненормальный!

— К тому все и идет, — пошутил я. — Но, вроде, я еще не до конца сбрендил.

— Вилл, — сказала Кейт, — разве ты не замечаешь, что ведешь себя не нормально? Все до единого из опрошенной сотни представителей широкой общественности засунули бы тебя в смирительную рубашку — ты бы и ахнуть не успел.

Я почесал в затылке и решил, что пора выбираться из постели. «Кейт, — подумал я, натягивая джинсы, — в чем-то, может быть, и права».

— Понимаешь, это Грань, — объяснил я ей.

— Что?

— Грань, — повторил я. — Знаешь выражение «быть на Грани»?

— Да.

— Ну вот, я думаю, что подошел к ней настолько близко, насколько это вообще возможно, чтобы при этом не свалиться вниз. Ты не первая говоришь мне, что я странно себя веду. Уйма народу уже об этом говорила, но никто так и не сказал мне ничего нового. — Я помолчал секунду, пока натягивал майку. — Я тебе, наверное, кажусь чокнутым, но поверь мне, в своем положении я веду себя вполне осмысленно. Все началось с Агги. Да, именно с нее. Она сказала, что всегда будет любить меня. Я поверил ей на слово. А сейчас ей все равно. — Я достал из шкафа рубашку и начал ее надевать. — Возьмем, к примеру, Алису. Если бы она принялась засыпать Брюса и его новую девушку угрозами по телефону, он бы пошел в полицию, и ей бы в судебном порядке запретили это делать. Но куда идти ей самой? Общество — а я это слово просто ненавижу — не придумало для нее никакой защиты. Его поведение считается нормальным, а ее объявят одержимой. Но разве любовь — это не одержимость? Разве не в этом ее суть? Она поглощает тебя, порабощает твой рассудок, подчиняет себе, а все говорят: «Какая прелесть, они влюблены». Но когда все заканчивается, и ты начинаешь засыпать свою бывшую возлюбленную письмами, написанными куриной кровью, тебя вдруг объявляют сумасшедшим, потому что ты готов на все, на все что угодно, только бы ее вернуть. Скажи мне, разве это справедливо?

Повисло долгое молчание. Кейт нервно кашлянула.

— Но ты ведь не посылал Агги писем, написанных куриной кровью, правда?

— Да ты что, думаешь, я шаман Вуду какой-нибудь? — пошутил я.

— Хорошо. — Кейт облегченно вздохнула. — Вот это было бы уже слишком.

14:15

Я как раз собирался признаться Кейт, как в один из самых «безумных» моментов своей жизни мне пришла мысль убить Агги, но тут телефон два раза пискнул, прервав ход моих мыслей. У меня на мгновение упало сердце — я подумал, что сломал его, но потом Кейт объяснила, что двойной гудок означает, что меня ожидает еще один звонок. Когда я звонил в «Бритиш Телефон», чтобы перевести линию на себя, оператор спросил, нужна ли мне эта услуга. С моей стороны это было, наверное, некоторым выпендрежем, но так как это ничего мне не стоило — а в тот период жизни я еще считал, что мне могут позвонить одновременно сразу два человека, — я согласился. Кейт объяснила, что делать, и я нажал на кнопку со звездочкой.

— Алло? Вилла можно?

Звонил мой брат.

— Это я, Том, — ответил я, недоумевая, что ему нужно. — А ты кого ожидал услышать?

— Я не знаю, — ответил Том без выражения. Голос у него в четырнадцать не просто сломался, а можно сказать, рассыпался в прах, не сохранив и намека на выразительность. — Я думал, ты с кем-то живешь.

Я вернулся мысленно к тому двадцатиминутному разговору, который между нами произошел, когда я сказал ему, что нашел работу, а он мне ответил: «Неплохо, я тоже когда-нибудь заведу себе холостяцкую квартирку». На что я сказал, что к тому времени, как он заведет себе холостяцкую квартирку, мама с отцом уже умрут. А он стал обижаться, что я шучу про смерть родителей, а я сказал, что не имеет смысла прятать голову в песок, потому что мы все к этому рано или поздно придем, а он убежал наверх и поставил своего Боба Дилана, да так громко, что взроптали соседи.

— Я тебе говорил, — сказал я. Тут я вспомнил о Кейт. — Слушай, я сейчас говорю с другим человеком. Я тебе перезвоню. — Я потянулся к кнопке со звездочкой, но передумал. — Погоди-ка секунду, — сказал я Тому, — я сейчас вернусь к тебе. — И нажал на звездочку. Линия снова переключилась на Кейт. — Алло, Кейт? Прости, а? Это мой младший брат. Можно я тебе перезвоню попозже?

— Нет проблем, мистер Пришелец, — ответила Кейт. Она меня уже во второй раз так назвала. Я как раз собирался спросить, что она имеет в виду, как вдруг в голове что-то щелкнуло, и я понял — это намек на «Девушку Грегори». Стало так хорошо, будто я только что нашел смысл жизни.

— Нет проблем, миссис Пришелица, — радостно отозвался я.

— Потом поговорим. — Она хихикнула и добавила: — С днем рождения!

Мы с Томом не были особенно близки. Только последние пару лет я начал считать его частью рода человеческого. Нас разделяло восемь лет — о чем мои родители думали, я не знаю. Может, он получился по ошибке. Но даже если так, в последнее время он превратился во вполне персонифицированную ошибку. Да, он был ленивый, вечно совался не в свое дело и постоянно брал вещи без спросу, но было в нем что-то такое, что делало его для меня привлекательным. Мы редко дрались, потому что он был слишком отрешенным, чтобы категорически мне на что-то возразить. Когда он родился, я решил дать ему понять, кто здесь главный, и потратил следующие несколько лет на изобретение все более и более изощренных способов, как довести его до слез — прятал его соску, строил рожи из-за спинки его кроватки, говорил ему, что у него аллергия на мороженое и что он от него задохнется, но все, что я делал, было ему до лампочки. Я подозревал, что он получил от родителей двойную порцию (то есть и мою порцию, кроме своей) генов, которые заведуют способностью освобождать голову от хлама, что, по моим соображениям, полностью объясняло мою неспособность относиться беззаботно к чему бы то ни было.

— Итак, что я могу для тебя сделать?

— Просто хотел поздравить тебя с днем рождения, — ответил он. — Что поделывал?

— Ничего особенного, — сказал я как ни в чем не бывало. — Развлекался помаленьку со здешними приятелями. Ходили в паб, выпили по пинте, потом зашли к одному знакомому и посмотрели несколько гонконгских боевиков — «Пьяный мастер II», «Светлое будущее II» и «Легендарный кулак».

Дело не в том, что недавние события не научили меня, что врать подобным образом — глупо. Это-то я запомнил. И очень хорошо. Но как старший брат Тома и, возможно, единственный в этой семье, которая разваливалась у него на глазах, кто способен был оказать на него хоть сколько-нибудь стабилизирующее влияние, я чувствовал, что должен быть тем, на кого он сможет равняться. Может быть, я даже надеялся стать для него таким же важным человеком, каким старший брат Саймона, Тревор, был для нас с Саймоном в нашем детстве. Даже много лет спустя, уже после того, как Тревор погиб в автокатастрофе в двадцать один год, мы с Саймоном только и мечтали, что отрастить усы, водить развалюшный «Мини Купер»[91] и «кадрить телок» в темных капроновых колготках. Помню, как Саймон лаконично выразил суть нашего восхищения, когда годы спустя сказал о брате: «Он как Фонз из „Счастливых дней“[92], только его можно потрогать». Тревор был крут. Глядя на него, мир казался проще.

— Где моя открытка? — спросил я у Тома.

— Там же, где открытка на мое семнадцатилетие, — откликнулся он.

Я пропустил это мимо ушей и попытался придумать такую тему для разговора, которая не вызвала бы у него столько энтузиазма.

— Как твои экзамены?

Том громко щелкнул языком.

— Экзамены, — рассеянно повторил он. — Думаю, у них все хорошо.

Он был преисполнен намерений учиться в Оксфорде, потому что Аманда, его жизнерадостная подружка и потенциальная возлюбленная, подала туда документы. Мама позвонила мне еще в начале недели и рассказала о результатах его пробных экзаменов, которые, мягко говоря, были не из тех, что позволяют вам тут же очутиться в первоклассном высшем учебном заведении. Мне было его немного жаль, а мама сказала, что без Аманды он будет сильно скучать.

— Ты уже решил, куда будешь поступать? — спросил я тоном настоящего старшего брата.

— Мама тебе уже сказала? — спросил Том в ответ.

— А что она должна была мне сказать?

— Похоже, в Оксфорд я не попаду. — В его монотонной речи не прозвучало и намека на какие-либо эмоции.

— Не попадешь, если у тебя и дальше пойдут такие оценки. Что прогнозировали учителя?

— Три А.

— А ты что получил?

— В и два U.

Ради него я попытался посмотреть на все это с оптимистической точки зрения и рассказал ему байку о том, что в Ноттингеме больше женщин на одного мужчину, чем в любом другом месте королевства. Его это не впечатлило. В ответ он начал перечислять все за и против тех пяти мест, куда можно было бы пойти учиться. Слушать это было чудовищно скучно. Я опять сменил тему.

— Где мама?

— Она сказала, что позвонит тебе вечером, — ответил Том невнятно.

— Ты ешь, что ли?

— Ага. Обедаю, — объяснил он, что-то пережевывая. Похоже, ему со мной было не менее скучно, чем мне с ним. — Сэндвич с яичницей и жареной курицей. — Хотя мне хотелось его придушить за полное отсутствие хороших манер, он меня невольно забавлял. — Мама ушла к тете Сьюзен, — продолжил Том, — а потом она заедет за бабушкой. — Я кивнул, вспоминая историю с кендальским мятным пирогом, хотя кивать по телефону не имело смысла. — Она вернется после четырех или даже после пяти.

— Еще что-нибудь интересное? — Я собирался спросить, как там отец, но передумал. Отец, скорее всего, взбесился, узнав про то, как Том сдал экзамены. Не стоило это ворошить.

— Я видел ту девушку, с которой ты когда-то встречался, — четко сказал Том. Возможно, он из вежливости отложил сэндвич, хотя, скорее всего, он его просто доел. — Как там ее звали?..

— Агги, — ответил я, изображая равнодушие. — Ее звали Агги. Наверное, и до сих пор так зовут.

— Ага, ну так я ее видел в прошлую субботу в торговом центре, в «Броадмарше». Она выходила из отдела «Индекс», где по почте торгуют.

— Она про меня что-нибудь говорила?

— Нет. Спросила, как я поживаю, как у меня дела — и ушла.

— А больше ничего не говорила?

— Нет.

— Она одна была?

— Ага. Она ничего, симпатичная. — Том сказал это таким тоном, как будто пришел к подобному выводу, используя новейшие методики сравнительной классификации.

— Знаю, — нетерпеливо сказал я, а про себя подумал, что, если он сейчас мысленно раздевает мою бывшую девушку, я его так отделаю, когда приеду на Рождество, что он на всю жизнь запомнит.

Я сопротивлялся искушению сколько мог, но потом не сдержался.

— Так она точно про меня не спрашивала, ты уверен?

— Да, я уверен, — театрально заверил меня Том. — Ни тайных посланий, ни скрытых рукопожатий и ни слова о тебе.

Я вздохнул, но не так громко, чтобы Том мог услышать.

— Ну, больше ничего нового, — сказал Том. — С днем рождения. Может, увидимся, когда домой приедешь.

— Ага, — сказал я. — Пока.

Я подумал про Агги и про дни рождения. В качестве упражнения в самоистязании я составил список всех подарков, какие она подарила мне на дни рождения:

20 лет

Бутылку лосьона после бритья «Поло».

«Ребекка», Дафна дю Марье.

«Монти Пайтон и Святой Грааль»[93].

21 год

«Лучшее из „Мокамбы и Умника“», части 1,2.

«Лакомый кусочек» Маргарет Этвуд.

Солдатик.

Антология поэзии э.э. камингса[94].

22 года

«Let it bleed», Ролинг Стоунз.

Сборник хитов Берта Бахараха.

Пачку конфет ассорти с ликером.

Семейные трусы из «Маркс и Спенсер».

23 года

Она меня бросила.

Я составил еще один список — то, что я купил ей на разные дни рождения:

19 лет

«Фейм Эньюал» за 1982 год.

«Сны Англии», Джона Сэведжа[95].

«Жизнь прекрасна».

20 лет

«Звездные войны».

Платье, которое ей понравилось в секонд-хэнде в «Аффлукс Палас», Манчестер.

Лучшие хиты «Смит», часть 2.

21 год

Бутылку «Бейлиз»[96].

«Империя наносит ответный удар».

«Двери» Оливера Стоуна[97].

Простое серебряное кольцо из «Аргос».

22 года

«Лучшие песни Скотта Уокера и Братьев Уокер». Бетти Блу.

«Лучшее из Хэнкока» Гэлтона и Симпсона[98].

Подарки на двадцать второй день рождения я ей так и не подарил. Она к тому времени уже бросила меня и не отвечала на звонки. Они до сих пор лежат у меня в шкафу, под кучей одежды, которую я больше не ношу. Они до сих пор обернуты в подарочную бумагу с рисунками любимой художницы Агги. Однажды в маниакально-депрессивном настроении я даже думал торжественно сжечь все, что Агги мне подарила, но я все-таки не из тех, кто выколет себе глаз, лишь бы позлить тещу. Вот только на книги я смотреть не мог, потому что она писала на них послания — что-нибудь про книгу или про то, как она меня любит. Когда все было кончено, я собрал их с полки и сдал в магазинчик «Оксфам» в Западном Бриджфорде.

Как это ни странно, мы с Агги так и не произвели Обмен Пластиковыми Пакетами — это такая любопытная церемония, которую устраивают все распавшиеся пары. Бывшие любовники пытаются вести себя, как взрослые люди, и возвращают друг другу вещи — всегда в пластиковых пакетах, — но не падают при этом в обморок. Одна из сторон, конечно, всегда портит элегантность происходящего тем, что убивается по поводу разрушенных отношений. И Агги знала, что этой стороной буду я. Я попробовал обмануть ее и договориться об обмене через ее маму. Я насочинял, что оставил в комнате ее дочери нечто очень важное, крайне нужное мне для работы, которую я пытаюсь получить, но, вспомнив эпизод, когда я Явился К Ней Домой Пьяный В Стельку, она сказала, что сначала спросит Агги, а Агги, естественно, сказала нет. Поэтому в нашей великой любовной войне ниже перечисленные вещи, принадлежавшие когда-то мне, Пропали Без Вести:

• Сборник музыки шестидесятых, который Саймон сам составил и записал мне на кассету.

• Запасной ключ от замка моего горного велосипеда.

• «Nevermind» Нирваны.

• Одна черная футболка.

• «Миф о красоте» Наоми Вульф.

• Пара красных бейсбольных ботинок.

• Солдатик.

• Работа по истории за первый курс, озаглавленная «Рассуждения о причинах Второй Мировой войны» (построена хорошо, но несколько оригинальных мыслей не помешали бы).

• Отцовские часы.

• Видеокассета с тремя сериями третьего сезона «Черной гадюки» и одной серией «Команды А».

• Мой экземпляр «Над пропастью во ржи».

• «Ненадежные воспоминания» Клайва Джеймса.

• «Невыносимая легкость бытия» Милана Кундеры.

Но с другой стороны, у меня были и военнопленные:

• «Звездные войны».

• «Империя наносит ответный удар».

• Три пары сережек.

• «Фейм Эньюал» (1982).

• Полное собрание сочинений Шекспира.

• «Убийство Роджера Экройда» Агаты Кристи.

• «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», Хантер С. Томпсон.

• «Всадники», Джилли Купер.

• Ее экземпляр «Над пропастью во ржи».

• Лучшие хиты «Претендерс».

• «New Order», Текник.

• Четыре номера «Marie Clair».

• Калькулятор.

• 25 конвертов формата А4.

• Пара черных колготок 60 ден из «Маркс и Спенсер» (не ношеные).

14:42

Мне хотелось тут же перезвонить Кейт. Я так по ней скучал, как не скучал ни о ком со времен Агги. Чем больше я о ней думал, тем легче мне становилось. Чуть сосредоточившись, я мог воссоздать в голове все согревающие душу оттенки интонаций ее голоса, вспомнить, как она говорила о жизни, фильмах, похоронах, карьере и любви — это было так восхитительно, что почти невозможно передать словами, а это значило, что в голове у меня потихоньку начинается кутерьма. Мне пора бы уже отучить свою голову опережать события и научиться воспринимать вещи по мере поступления. В качестве упражнения для силы воли и небольшой диверсионной операции я пообещал себе, что позвоню Кейт не раньше, чем раз и навсегда изведу бардак в квартире. Удручала полная невозможность найти в этом беспорядке то, что нужно. У меня уже даже чистая посуда кончилась — а запах гниющей еды, растаявшее мороженое на ковре, недоеденные бутерброды, которые засыхали и скручивались прямо на глазах, тарелки с присохшими к ним спагетти, которые едва ли не вслух умоляли, чтобы их избавили от невыносимых страданий? — катиться ниже было уже некуда. Я собрал грязную посуду и отнес ее на кухню. Потом опустился на карачки и попытался оттереть мороженое с ковра — оно было непоколебимо, оно намертво пристало к ворсу. Потом я сложил все школьные тетради в аккуратные стопки вдоль стены и вытряхнул содержимое чемодана в шкаф, после чего мне пришлось налечь на дверцы, чтобы их запереть, как будто моя одежда — это орды безумцев, рвущихся прочь из сумасшедшего дома. Теперь комната начинала напоминать то помещение, на которое я две недели назад оформил полугодовую аренду. Я набил пластиковый пакет от «Асда», который служил мне мусорным ведром, всякого рода останками и обломками: недоеденный батончик «Марс», раскрошенные «Хула-Хупс», приглашения от «Барклайс» прийти и получить кредитную карточку и многое другое. Я собирался сунуть туда же письмо от телевизионщиков, но потом передумал. Оно было адресовано Жильцу. Я инстинктивно потянулся к своему фломастеру и написал: «Таковой не проживает». Потом засунул письмо в карман пальто, чтобы отослать его обратно, — зовут меня не Жилец, в паспорте стоит совсем другое имя, и я вовсе не собирался отзываться на эту кличку, только чтобы потрафить каким-то ленивым бюрократам. Да, я повел себя как сварливый, угрюмый и жалкий тип, но должен признаться, меня это позабавило.

Всю неделю я замерзал по ночам, потому что мистер Ф. Джамал совершил большую ошибку и поставил диван-кровать под окном. Это была дурная идея — в частности потому, что окна были настолько неисправны, что влетающие в них сквозняки могли бы наполнить паруса небольшой яхты. Чтобы исправить ситуацию, я перетащил диван-кровать к противоположной стене, то и дело останавливаясь и расправляя ковер, который постоянно собирался складками, отчего колесики дивана буксовали. И хотя новое положение вещей означало, что я не смогу полностью открыть дверь ванной комнаты, единственный оставшийся вариант заставил бы меня перекрыть выход из этой адской дыры. Словом, больше я не экспериментировал и оставил диван на новом месте. Обливаясь потом после этого небольшого физического упражнения, я рассудил, что пора сделать перекур. Однако моя совесть и слышать об этом не хотела. В общем, я продолжил неистово переставлять мебель, пока кураж не прошел. Я решил, что оба шкафа будут смотреться значительно лучше, если их передвинуть к стене напротив кухни, иначе они выглядели слишком внушительно. Немного посомневавшись, не стоит ли мне сначала все из них вынуть, я начал сражаться с тем шкафом, что поменьше.

Сперва я покачал его из стороны в сторону, но тревожный скрип и треск подсказали мне, что так я далеко не продвинусь. Тогда я зашел сбоку, уперся в него плечом и сильно надавил, будто мы с ним — два игрока в регби. Потребовалось потратить немало сил, чтобы его расшевелить, но когда он наконец сдвинулся с места, что-то царапнуло по обоям и упало на пол. Я оставил шкаф в покое — вмешалось мое живое воображение, которое предположило, что это, должно быть, полуразложившаяся человеческая рука, и именно она, наверное, несет часть ответственности за то, что в комнате так пахнет. У меня мелькнула мысль — пусть и наполовину шутливая, — что не будет ничего удивительного, если злая судьба, которая преследовала меня последние двадцать шесть лет, устроит так, что Кейт, та самая Кейт, в которую я влюбился после пары телефонных разговоров, окажется серийным убийцей. Когда я обнаружил, что это не один, а целых два предмета и отрубленной конечности среди них нет, то вздохнул с облегчением, хотя и не без некоторого разочарования. На полу лежал конверт с фотографиями и щетка для волос.

От того, что попало мне в руки (я имею в виду фотографии, а не щетку), у меня захватило дух. Голова моя закружилась, и я сел, прижимая фотографии к груди. Я чувствовал, как вызванный этой находкой адреналин со свистом несется по жилам. Я не сомневался, что среди этих снимков будут и фотографии Кейт, моей Кейт, Кейт, которая наполнила собой мои мечты — Кейт, которую я никогда не видел. Но тут до моего сознания с курьерской почтой добралось послание от моей совести.

«Рассматривать чужие фотографии, — говорилось в нем, — без согласия владельцев — это нарушение моральных прав личности, которое равносильно таким прискорбным поступкам, как чтение чужого дневника или личных писем. Настоятельно рекомендую тебе оставить эти фотографии в покое — ведь ты надеешься, что на каком-то из снимков она может оказаться голой».

«Чушь, дерьмо собачье! — отвечало мое сознание с напускной храбростью. — Я хочу взглянуть. И немедленно!»

У меня не было достаточной силы воли, чтобы отложить фотографии не глядя. Это были не просто фотографии — речь шла о снимках человека, которого я больше всего на свете хотел увидеть.

«Вот, наверное, что чувствуют слепые, когда удачная операция возвращает им зрение, — думал я. — В первый раз в жизни они могут просто смотреть и верить своим глазам».

Это были отпускные снимки, и, насколько я мог судить, их сделали летом в Париже. По большей части там присутствовали поодиночке или вместе две девушки лет около двадцати, но кроме того, попадались фотографии нижней части Эйфелевой башни, Триумфальной Арки и Лувра. Я выбрал из пачки по одному удачному портрету каждой девушки, чтобы рассмотреть их повнимательнее. У одной были длинные вьющиеся темно-коричневые волосы — она собрала их в хвост, но они все равно казались непослушными. Она не красилась, хотя кожа у нее была довольно бледная. Зато губы у девушки были яркие, а в ушах — серебряные сережки-гвоздики. На ней была простая белая футболка и джинсы. Кроме того, было понятно, что она выше другой девушки. Еще я заметил, что у нее приятная улыбка.

Вторая девушка, насколько я мог разобрать, была натуральной блондинкой (либо работал очень хороший парикмахер), волосы у нее были пострижены в короткое четкое каре. Несмотря на то, что она показывала язык, отчего лицо перекосилось, было понятно, что она очень привлекательна — честно говоря, привлекательнее своей темноволосой подруги. Ее загорелая кожа очень хорошо сочеталась с серо-голубым цветом глаз. Шею ее обвивал белый шифоновый шарф, а в ушах тоже были сережки-гвоздики. На ней был желтый топ на бретельках и короткая синяя юбка в клетку. Еще я заметил, что у нее обалденные ноги.

«Если выбирать только за внешность, — сказал я себе, — то я хотел бы, чтобы Кейт оказалась блондинкой».

Я позвонил Кейт.

— Привет, Кейт. Это Вилл.

— Алло, — радостно сказала Кейт. — Как там твой брат?

— Ничего, — сказал я, теребя уголок фотографии светловолосой девушки. — Раздумывает, в какой университет поступать.

Мне не терпелось выяснить, кто из двух девушек — она. Но мне не хотелось спрашивать в лоб. Не знаю, почему. Мне кажется, во многом в моем смущении виновата была совесть.

— Скажи, чтобы не заморачивался, — посоветовала Кейт. — Посмотри на меня.

Я так и сделал. То есть я посмотрел на фотографии девушек, которые держал в руках. Кейт начала говорить о том, как много можно узнать о жизни, если просто жить, но я отключился, сосредоточив все внимание на фотографиях. Я встал с кровати и подошел к стене, где висела карточка Агги. Я расположил двух возможных Кейт по сторонам Агги и подумал, случится ли так, что настанет день, когда я буду вынужден изуродовать одну из этих фотографий?

Больше ждать я не мог.

— Какого цвета у тебя волосы?

— У меня? — недоуменно переспросила Кейт. — Не понимаю. Какое отношение это имеет к кейнесианской экономике?

— Никакого, — робко отозвался я. — Но все равно, пожалуйста, скажи, какого цвета у тебя волосы.

— Мои волосы?

— Ну да, твои волосы.

— Рыжеватые. А почему ты спрашиваешь?

— Не коричневые?

На этих фотографиях не было Кейт. Меня тут же охватило разочарование. Я швырнул снимки в пакет-ведро и приготовился поскорее прекратить этот разговор, потому что почувствовал, что тучи моей обиды сгущаются.

— Конечно, они не от природы рыжие, — заявила Кейт через некоторое время. — На самом деле они такого унылого коричневатого цвета. В этом я пошла в отца.

— Ты же сказала, что они не коричневые, — огрызнулся я.

— Они не коричневые, — сказала Кейт, и в ее голосе мелькнула легкая тень тревоги из-за того, что я считаю цвет волос настолько важной вещью. — Они были коричневые. А теперь рыжие. Это довольно просто, знаешь ли.

Я засунул руку в пакет, достал обе фотографии и внимательно их изучил. Пелена упала с моих глаз. Теперь брюнетка была для меня самой прекрасной девушкой на земле. Я вернул блондинку в пакет и улегся на кровать, держа перед лицом фотографию настоящей Кейт.

— Мне нужно тебе кое в чем признаться.

— Звучит заманчиво, — сказала Кейт. — Я слушаю.

— По-моему, я нашел твои летние фотки, — заявил я, все еще немного переигрывая.

— Где я в Париже?

— Ага.

— А я думала, куда они делись… — задумчиво проговорила Кейт. — Они за шкафом были?

— Ух ты! — на секунду мне представились расставленные по всей квартире скрытые камеры. — Как ты догадалась?

— Квартира не такая уж большая, — ответила Кейт. — Во всех остальных местах я посмотрела, а двигать шкафы я не стала. Тебе где-нибудь еще моя любимая щетка попадется. Загадочная штука эти шкафы. Вечно за них что-нибудь падает. — Она помолчала. — Ну и как? Ты разочарован?

— Нет. Что ты. А кто эта блондинка? — спросил я и тут же пожалел, что не придержал язык.

— Это моя соседка по квартире, Паула. Всем парням обычно нравится она. Она очень красивая.

— Ничего, — сказал я равнодушно. — Не в моем вкусе, правда. Чтобы все было по-честному, хочешь узнать, как я выгляжу?

— Нет, спасибо, — ответила Кейт. — Ты милый, как бы ты ни выглядел. Честно говоря, я стараюсь представить тебя жутким уродом. Чтобы приятно удивиться, если что.

— Я вышлю тебе твои фотографии, да? — сказал я, хотя мне отчаянно хотелось оставить их у себя.

— He-а. Оставь себе, — сказала Кейт. — Каникулы были ужасные. Целых две недели к нам постоянно приставали какие-то мерзкие типы. Один даже сказал мне, что я похожа на его мать. Ну, не извращенец ли?

Мы болтали не меньше часа. За это время она рассказала мне про поездку в Париж. Я в ответ рассказал ей про путешествие на Тенерифе[99], куда мы ездили в июле с Саймоном и Тамми. Мы сняли квартиру с одной спальней и договорились, что гостиная будет моей комнатой. Но в результате мне три дня подряд пришлось делить ее с Саймоном, когда Тамми вышвырнула его из спальни за то, что он придурок. А когда у них был мир, мне приходилось слушать сквозь бумажные стены гостиной, как они бьются в любовном исступлении. Это были очень тоскливые каникулы.

Пересказывая свои летние приключения, я вдруг почувствовал, что проголодался. Кроме того, меня посетила мелочная, но беспокойная мысль о том, сколько же будут стоить все эти междугородние разговоры. Я уже и так задолжал миллионы банку, 300 фунтов отцу (я их одолжил на каникулы) и 30 фунтов Тому, хотя у него еще даже работы нет. Я изящно закруглился и попрощался, пообещав перезвонить вечером и рассказать, как прошел остаток моего дня рождения.

Я вытащил свои прекрасные лилии из чайника и положил на кровать, потому что мне был нужен кипяток, чтобы развести «острую томатную лапшу», которую я нашел за медово-ореховыми колечками. В меню все еще была рыжая ржавая вода, так что я проявил находчивость и вылил в чайник газированную минералку, которую купил вчера вечером. Ожидая, пока закипит чайник, я просмотрел в комнате фотографии и разделил их на две пачки — «Кейт» и «не Кейт». Пачку «Кейт» я взял с собой на кухню, уже полную пара из чайника, и залил пластиковый стакан с лапшой до отмеченного уровня, а потом плеснул еще каплю — на счастье. Обычно я не могу ждать три минуты, пока лапша размякнет, но сейчас время пролетело незаметно — я увлеченно разглядывал моих «Кейт» одну за другой, снова и снова, пытаясь получше представить себе, что она за человек.

Из половины лапши я сделал сэндвич, добавив соевого соуса из маленького пакетика, потом вытер руки о джинсы и вернулся на кровать, не забыв поставить лилии обратно в «вазу». Пока я жевал, мне пришло в голову, что, несмотря на все свои старания, я все-таки, пожалуй, счастлив. Уже почти час мне в голову не приходило ни одной плохой мысли. «Может быть, это и есть счастье», — подумал я. Какая-то часть меня рассудительно настаивала, что нужно сесть поудобнее, расслабиться и наслаждаться этим ощущением — ведь оно непременно окажется мимолетным. Другая часть меня — та самая, что в три года заставила меня потрогать решетку газового камина, хотя я уже и до этого об нее обжигался, — хотела непременно исследовать это чувство. Сможет ли оно выдержать парочку испытаний?

Я подумал про школу и про Алека Хили из одиннадцатого, самого злобного ребенка из тех, что мне когда-либо встречались.

Но мне все равно было хорошо.

Я подумал об упражнениях, которые надо подготовить на понедельник к третьему уроку.

И все-таки мне было хорошо.

Я представил себе Арчвей и все собачье дерьмо, которым он наполнен.

И все-таки мне было хорошо.

Я подумал про то, что мне исполнилось двадцать шесть и теперь я официально ближе к тридцати годам, чем к двадцати.

И все-таки мне было хорошо.

Я подумал про деньги, которые задолжал банку, прибавил туда студенческие займы, которые делал в течение двух лет, и еще то, что я возьму за этот год, пока не начну работать на полную ставку.

И все-таки мне было хорошо.

Тогда я подумал про Агги.

16:17

Мизансцена такая: я сижу на кровати, приставив к виску телефон, как будто это заряженный пистолет и я готовлюсь вышибить себе мозги.

Перед тем как дойти до этого состояния, я провел довольно много времени в мучительных размышлениях о том, что сейчас собирался сделать. При этом моя слезливая сентиментальная апатия то вырастала до небес, то шла на спад. В конце концов я делаю так всегда, когда приходится принимать важное решение: я составил список всех за и против в надежде, что логика подскажет мне довод, способный меня удержать.

Три причины, почему мне стоит позвонить Агги

1. Мне кажется, я неравнодушен к Кейт. В моих чувствах к ней есть оттенок постоянства. Я привязался к ней, и этого уже не изменить. Никогда. Кейт может стать воплощением всех моих желаний. Я не хочу ее потерять. Я обязан поставить точку во всей этой истории между мной и Агги. Другие знаки препинания не годятся.

2. В глубине души я вовсе не на 100 процентов уверен, что все еще люблю Агги. То, что случилось между ней и Саймоном, только открыло мне глаза на то, до чего я бы и сам дошел, если бы почаще задумывался — может быть, я ее больше не люблю. Может быть, я наконец ее забыл. Может, я просто раздул до невероятных размеров роль, которую она играет в моей жизни. В моем сознании она превратилась в нечто неимоверное — в Мою Легендарную Девушку. Если я не выясню, что она значит для меня, как я смогу быть уверен, что забыл ее?

3. Больше причин придумать не могу. По-моему, их больше нет.

Три причины, почему мне не стоит звонить Агги

1. Я могу обнаружить, что реальность вполне соответствует легенде и что я до сих пор больше всего на свете хочу, чтобы она вернулась, но сам я ей по-прежнему не нужен.

2. Если я приму решение в зависимости от реакции Агги, не значит ли это, что она опять победила? Я не хочу, чтобы Кейт оказалась утешительным призом. Она заслуживает большего.

3. Это просто очень неудачная мысль. Если я чему и научился в жизни, так это тому, что неудачные мысли не надо претворять в жизнь.

Последний раз достоверные известия о том, где живет Агги, дошли до меня через ее старинную школьную подругу Салли. Когда мы с Агги расстались, Салли, охваченная состраданием, сказала, что, хоть я больше и не с Агги, она бы хотела, чтобы мы с ней остались друзьями. Ухватившись за возможность заиметь своего агента в Аггиных рядах, я принял ее предложение и сходил с ней в бар, хотя она была ужасная зануда. Она работала компьютерным системным аналитиком, но о компьютерах никогда не говорила — единственной ее страстью были пешие походы по холмам и болотам. О них Салли могла болтать часами, что она и делала. Между рассуждениями о достоинствах различных молодежных общежитий в Озерной Области, которые мне пришлось вынести, я безжалостно старался выкачать из нее какие-нибудь сведения об Агги. И это мне удалось, но только до определенной степени — о личной жизни Агги она ничего не говорила. Согласно последним данным, полученным от Салли примерно после Пасхи, Агги переехала в Лондон, где получила работу какой-то младшей служащей в отделе прессы «Международной организации по амнистии». Она жила «где-то в Барнсе» (уточнять Салли отказалась). Спрашивать у Салли телефон Агги не имело смысла — хоть я и выслушал больше разговоров про туризм, чем Агги за всю историю их знакомства, Салли была предана Агги чрезвычайно. Я позвонил матери Агги и спросил номер у нее. По ее голосу я понял, что моя просьба ее обеспокоила. Воспоминание о том вечере, когда я Явился К Ним Домой Пьяный В Стельку, было все еще свежо. Несмотря на мои дурные предчувствия, номер она мне дала, хотя в ее голосе слышались нотки сомнения. Перед тем как попрощаться, она спросила, чем я занимаюсь. То, что я теперь учительствую, не только произвело на нее благоприятное впечатление, но и немного ее успокоило. Напоследок она сказала:

— Будь осторожен, и пусть у тебя все будет хорошо, Вилл, ладно?

И сказала она это от чистого сердца.

«Я чувствую себя неуверенно».

Я набрал номер. Гудок прогудел пять или шесть раз.

— Алло?

Голос был мужской и такой властный, что его обладатель наверняка зарабатывал в три раза больше меня. Мне пришло в голову, что это мелкий адвокат, который все выходные играет в регби.

— Алло, — сказал я слегка измененным, хорошо поставленным голосом. — Могу я услышать Агги?

— Она на кухне, — хрипло ответил голос. — Что ей сказать, кто звонит?

— Скажите, что это Саймон. — Я рассудил, что будет полным безумием заявить: «Скажите, что это Вилл, ее бывший парень. Она вам, наверное, про меня рассказывала. Нет, не тот, у которого очки, как у Моррисси. Я тот, у которого совсем крыша поехала».

— Привет, Саймон, — приветливо сказала Агги. — Какой сюрприз!

— Послушай, Агги, это не Саймон, это я, — признался я.

Она замолчала как громом пораженная, но тут же взяла себя в руки. Это она хорошо умела.

— Привет, Вилл, — сказала она. — Как дела? И почему ты притворяешься Саймоном?

— Ничего дела. — Я нервно намотал телефонный провод на руку. — А ты как? Все хорошо?

— Неплохо. — Она вздохнула. — Работы много, но мне это нравится. А ты чем сейчас занимаешься?

— В Лондон переехал, — сказал я холодно. Я не хотел, чтобы она подумала, будто наш разговор приведет к предложению вроде «а почему бы нам как-нибудь не встретиться и не выпить по стаканчику?». Я звонил исключительно по делу.

— Правда? А в какой район?

Я собирался направить мысленный фургончик с моими вещами в какое-нибудь место поприличнее, но почему-то сказал правду.

— Я снял квартиру в Арчвее. Временно. Камбриа-авеню, 64, квартира 3. — Когда я сказал это вслух, адрес прозвучал совсем неплохо, как будто это не такая уж паршивая дыра. Если бы речь шла не об Арчвее, отхожем месте вселенной, я бы, может, даже сумел произвести на нее впечатление.

— А, знаю, — ответила Агги. — Моя знакомая жила на Лейленд-авеню. Это улица, параллельная твоей. Ее квартиру взламывали тринадцать раз за четыре года.

Я потерпел поражение, а потому сменил тему.

— Я преподаю английский в средней школе в Гринвуде. — Я закурил. — Ты, наверное, не знаешь. Небольшая такая. Пять сотен детских голов. — Я затянулся и так раскашлялся, будто это была первая сигарета в моей жизни. — Извини. Только переболел простудой. — Я снова покашлял, на этот раз не так душераздирающе. — О чем это мы? Ах, да. Учитель английского. Это про меня.

— Замечательно.

— Почему? — неловко спросил я.

— Потому что это у тебя должно хорошо получаться. Я всегда говорила, из тебя выйдет великолепный учитель.

Я начал терять терпение. Мы вели себя, как старые друзья, которые регулярно созваниваются. И это меня чертовски раздражало. Потому что в чем, в чем, но в одном я был уверен — никакой я ей не друг.

Она была готова поддерживать беседу, пока я не перейду к сути. Я взял дело в свои руки.

— Это был твой парень?

— Да.

— Вы друг друга любите?

Она наконец потеряла самообладание.

— А тебе-то что, Вилл? Три года прошло, а ты все еще в состоянии вывести меня из себя. Что тебе надо? Тебе же это на самом деле не интересно, да?

— Нет, — спокойно ответил я, надеясь, что мое равнодушие ее заденет. — Нет, не интересно, но ты же хочешь мне сказать, правда?

Она ничего не сказала.

— Послушай, просто скажи, ладно?

Решив играть по моим правилам, она успокоилась.

— Да, по-моему, люблю, — ответила она. — Мы неплохо ладим. У нас много общего.

Я перебил:

— Например?

— Тебе что, списком зачитать? — Теперь она разозлилась. — Ну, нам обоим нравится быть частью человеческого общества. Мы предпочитаем принимать вещи такими, какие они есть. Мы не склонны к навязчивым идеям. Мы оба понимаем, что жизнь — это не только то, что показывают по телевизору. Мы оба хотим делать все возможное, чтобы бороться с несправедливостью. Мне продолжать?

Я смог придумать только:

— Идеальная пара. — Это была пустая, банальная фраза. Легче мне от нее не стало.

Агги сменила тон. Теперь в нем больше не было злобы, только сочувствие. Но не ко мне, а к тому человеку, в которого она была влюблена три года назад.

— Вилл, ты пьян? Я знаю, у тебя сегодня день рождения. Почему ты звонишь мне именно сегодня?

— Потому.

— Потому?

— Да, потому.

Ее терпение наконец лопнуло.

— Я сейчас повешу трубку. И я прошу тебя больше мне не звонить.

— Нет, — угрюмо сказал я. Я стряхнул длинный столбик пепла на ковер. — Это я сейчас повешу трубку.

— Ты ведешь себя, как ребенок.

— Из твоих уст я сочту это комплиментом. — Я затушил сигарету о спинку кровати. — Не беспокойся, больше я звонить не буду. Я уже добился, чего хотел.

— И что это было?

— Сбросить тебя с пьедестала, на который я тебя водрузил, — уверенно сказал я. — Ну и шлепнулась же ты оттуда, крошка!

Она повесила трубку.

Оглядываясь на этот разговор, мне хочется думать, что я победил. Хоть я и назвал ее «крошкой» без малейшего намека на иронию, все-таки несколько раз я ее достал. Однако по сути, как и всегда, победила Агги. Она за все эти три года обо мне даже не вспомнила. Я для нее вообще ничего не значил. И я впервые это осознал. Я прожил с ней три года своей жизни, а она выбросила их в окно не раздумывая. «Наверняка она и не помнит, что спала с Саймоном, — подумал я. — Почему я не спросил ее про Саймона? Я бы выиграл у нее еще пару очков».

Я почувствовал облегчение. Теперь мне даже не верилось, что я столько времени поддерживал огонь на ее алтаре — давно надо было ее на нем же и сжечь. Три года я надеялся, что однажды она ко мне вернется. Я даже отношения завязывал с тем расчетом, что срок годности у них будет короткий. Потому что хотел всегда иметь возможность мановением руки от них избавиться — по первому сигналу Агги. Никто из них не был мне нужен. Я просто не хотел быть один. Я их использовал. В школе, если про тебя говорили, что ты кого-то используешь, это было третье по тяжести оскорбление. Хуже было только «пошел ты… вместе со своей мамой» и «я с тобой не дружу». Это значило, что люди тебе нравятся не сами по себе, а потому что ты можешь от них что-то получить. В каком-то смысле я использовал Агги. Я получил кого-то, кто слушал, как я жалуюсь на жизнь, кого-то, с кем можно посмотреть пару серий «Черной гадюки», кого можно поцеловать, когда мне одиноко, кто поймет меня и сделает так, что все будет хорошо, когда на самом деле все плохо. Она взамен не получила ничего. Она была моей Легендарной Девушкой, но я не был ее Легендарным Парнем. Я только сейчас это понял, но было уже поздно.

Я позвонил ей еще раз. Ответил ее парень.

— Агги дома? — спросил я, совершенно не представляя, что я ей скажу.

— Она в ванной. Кто это? Это Вилл?

Лгать не имело смысла.

— Да.

— Ты ее очень расстроил, дерьмо ты собачье. Я бы не прочь прийти к тебе и вбить в твою башку немного вежливости.

Я забыл, что хотел сказать.

— Да ты понятия не имеешь, какая она стерва. Просто не представляешь. Но ты еще узнаешь. Поймешь, когда она переспит со всей твоей командой по регби. Она уже, наверное, начала с нападающих. Потом пойдет тайтхед, потом лусхед, потом хукер, потом фулбек… Да что я говорю? Она их всех уже обработала, одного за другим. Ага. И теперь очередь за командой противника…

Я не услышал, что он собирался мне ответить, потому что бросил трубку. Я только что совершил подлый и злой поступок, но мне было плевать — как ей было плевать на меня. Я заметил клочок бумаги, на котором написал номер Агги. Я взял его и направился на кухню, прихватив по дороге ее фотографию. Включив газ, я одновременно поджег карточку и бумажку с номером. Когда язычки пламени добрались до моих пальцев, я уронил бумагу в раковину и тупо стал смотреть, как она превращается в серый пепел. Я был готов к тому, что включится пожарная сигнализация, но этого не случилось. Я пустил воду. Размокший, пепел забил водосток.

Чтобы отпраздновать свободу, я закурил «Мальборо Лайтс», открыл окно и сел на подоконник, хотя на улице моросило. Я ожидал почувствовать, что у меня гора свалилась с плеч, но ощущения были прямо противоположные. Я всегда втайне считал себя существом, наделенным интеллектом. Я думал, что я куда умнее среднего обывателя. Поэтому мне было нелегко узнать, что я такой же болван, как и все остальные.

Пепел упал мне на ногу. Я хотел его стряхнуть, но не стал, потому что было не больно.

Через некоторое время мне стало холодно, джинсы промокли до трусов, а капли на стеклах очков не позволяли ничего видеть. Вернувшись в комнату и забравшись под одеяло, я подумал — интересно, о чем думает Агги в эту секунду. Она думает, наверное, что я спятил — позвонить ей вдруг, ни с того ни с сего, три года спустя… Может, все дело в симметрии. Воссоединение ровно через три года после того, как она меня бросила, замечательно вписывалось в мои романтические представления о ней. Ну что за девчонка, а! Возвращается назад ровно в тот день, когда она меня послала, — это было бы стильно. Я сел и провел некоторые подсчеты. Три года я провел в мечтах, что она ко мне вернется, — примерно 11,5 процентов моей жизни. Я оглядел комнату в поисках подходящей метафоры и наткнулся на недопитую банку кока-колы. Не сразу, но я высчитал, что 11,5 процентов от 330 мл будет — очень примерно — три глотка! «Дерьмо собачье! Я потратил впустую три глотка из своей единственной банки колы!»

В ванной, включив свет — а с ним и вентилятор, я живо обсудил это сам с собой. Обращаясь наполовину к плакату Одри Хепберн, наполовину к зеркалу на стене, я сказал себе, хватит. Я больше не потерплю того, что моя жизнь похожа на болото. Ничто не остановит меня, и я сделаю все, о чем до этого только рассуждал, вечно находя причину отложить практические действия на потом. Последние три года я жил, как в тюрьме. Я ходил в одни и те же места, общался с одними и теми же людьми, слушал одну и ту же музыку — я превратил свою жизнь в памятник Агги. Я стал главным хранителем Национального Музея Бывших Девушек. Я застрял в прошлом и оказался не в состоянии приблизиться к своему будущему. Потому что все, чего я хотел, тоже осталось в прошлом. Все. Хватит. Определенно, черт возьми, хватит.

Вернувшись в комнату, я снова закурил, встал на кровать и подобрался как можно ближе к датчику пожарной сигнализации. Глубоко затянувшись, я выдохнул прямо в него и под прикрытием сирены заорал:

— Все будет по-новому!

17:30

У меня дрожали руки, когда я взял трубку. Даже не знаю, почему — нервничать было совершенно не из-за чего. Я уже предвидел, что будет дальше: я скажу «алло», она скажет «алло», мы поговорим о жизни, о вселенной, обо всем, я отпущу несколько шуточек, она рассмеется, нам будет хорошо, я забуду про Агги. Я снова почувствую себя человеком.

— Алло?

— Алло, это Кейт? — спросил я у незнакомого голоса.

— Нет, это ее соседка. А кто это?

— Это Билл, — сказал я, захваченный врасплох. Мне и в голову не приходило, что соседка Кейт тоже может поднять трубку. — Кейт дома?

— А, так это с тобой она проболтала все выходные, — сказала Паула, изобразив удивление. — Она просто двинулась. Все время о тебе говорит. Не понимаю, почему она сама не взяла трубку, она весь день просидела над телефоном. Ты сказал, что сразу же ей перезвонишь, гнусный обманщик. Скажи мне, почему все вы, мужчины, — такое дерьмо?

Если соседка Кейт хотела меня смутить, то у нее это получилось. Слушать, как кто-то рассуждает о наших с Кейт отношениях, было невыносимо. Она залапала то воздушное и прекрасное, что мы создали. Я потерял терпение.

— Я не знаю, почему все мужчины такое дерьмо. Я знаю только, почему я — такое дерьмо. Дайте ей трубку, пожалуйста.

— А ты сообразительный, — сказала Паула. Ей явно нравилось, что она может меня разозлить. — Это неплохое качество для мужчины. У тебя друзья есть? — Ни единого остроумного или просто обидного ответа не пришло мне на ум, а мое старое «слушай, иди ты, а?» выглядело бы сейчас скучным и банальным.

— Паула! — крикнула Кейт. — Положи трубку! Перестань меня доводить.

Я вздохнул с облегчением.

— Кейт?

— Да, это я, — ответила она. — Извини, что тебе пришлось это выносить. Паула сегодня какая-то бешеная. Должно быть, не та фаза луны.

Голос Кейт казался волшебным — как будто он мог выполнять все ее желания, и сейчас она приказала ему успокоить и утешить меня. Мне почудилось, что меня спасла из когтей злобного дракона рыцарша на белом коне. Если бы она могла взять меня на руки и унести подальше от грозящих опасностей, думаю, в тот момент мне больше ничего не осталось бы желать. Я сделал глубокий вдох.

— Кейт, выходи за меня.

— Что?

Я без особой нужды прочистил горло, в надежде, что простое покашливание закалит мою решимость.

— Я говорю, выходи за меня замуж. Я много думал последнее время и понял две вещи: одна — это то, что я тебя люблю, а вторая — что я должен как можно скорее что-нибудь предпринять по поводу своих новых чувств.

Кейт нервно рассмеялась.

— Ты шутишь, Вилл? Если да, то это не смешно.

— Я не шучу. — В душе я улыбнулся и сделал паузу. — Я в жизни не был так серьезен. Сегодня я решил, что люблю тебя, вот и все. Ты изменила мою жизнь, Кейт, ты изменила ее больше, чем все, кого я знал до тебя. Ты нужна мне. Я знаю, это звучит высокопарно, но это правда. — Я прикусил губу. Мне еще многое хотелось сказать, но я боялся перепугать ее слишком бурными эмоциями, как это случилось тринадцать лет назад с Вики Холлингсворт. — Послушай, не обязательно отвечать прямо сейчас, если не хочешь…

— Сколько у меня времени на размышления? — едва слышно перебила меня Кейт.

— Три минуты.

Мы рассмеялись.

— Ладно, — сказала Кейт со смешинкой в голосе. — Сверим часы… Время пошло!

Три минуты мы молчали. Мы перенеслись во вселенную, где не было никого, кроме нас. Я внимательно прислушивался к каждому ее вдоху и выдоху. В какой-то момент я чуть не расхохотался, вспомнив во второй раз за эти выходные «Каждый твой вдох» Стинга. В первый раз переломный момент моей жизни не был погребен под лавиной мыслей о том, что могло бы быть, а чего могло бы не быть — ни одной мысли не появилось с того момента, как она сказала «ладно». Земля уплывала у меня из-под ног, я сам плыл куда-то — вон из собственного тела, из привычного мира, настолько далеко, что только на второй минуте заметил, что не дышу. Казалось, мне было достаточно прислушиваться к ее дыханию — мне было очень хорошо.

Я посмотрел на часы. Три минуты истекли.

— Ладно, — сказала Кейт.

— Что — ладно? — неуверенно спросил я.

— Ладно, я за тебя выйду.

— Ты шутишь?

— Нет, я серьезно. Я куда серьезнее тебя, — рассмеялась Кейт. — Ты для меня самый важный человек на свете. Я тебя люблю. Знаешь, как я хочу умереть? Я хочу умереть, спасая твою жизнь.

Я потерял дар речи.

— Не пугайся, я шучу, — заверила она меня. — Но я тебя действительно люблю. Я сегодня полдня делала для тебя открытку на день рождения. Можно я ее тебе прочитаю? Я вырезала фотографию Джимми Хенрикса с обложки журнала «Q». Около рта я пририсовала ему кружок, как будто он говорит: «Я помолюсь за тебя». А внутри написала: «Дорогой Вилл, с днем рождения. Я молюсь за тебя и надеюсь, что тебе не придется больше справлять ни одного дня рождения без меня. С любовью, К.».

Я был тронут. Мысль, что она что-то вырезала и наклеивала специально для меня, заставила меня прослезиться.

— Спасибо. Мне очень понравилось. — Я безнадежно оглядел комнату. — Прости меня. Мне нечего тебе подарить.

— У меня есть ты, — сказала Кейт. — Что еще нужно девушке? — Она замолчала, будто не знала, что сказать. — И что мы будем делать дальше?

— Не знаю. Так далеко я не планировал. — Я встал и обошел комнату по периметру — насколько позволял телефонный шнур. — Наверное, надо сказать родителям.

— Моя мама будет в восторге, — сказала Кейт. — Я лет с десяти твердила ей, что никогда не выйду замуж, и смотри, до чего ты меня довел. Папа тоже будет приятно удивлен. Мои парни ему никогда не нравились, но ты понравишься обязательно. Я просто уверена.

Я посмотрел в окно. На стекле был тонкий слой серой пыли. Сад зарос высокими сорняками с желтыми цветами и жгучей крапивой. Соседского пса было не видать. До меня доносились удары мяча и голоса детей, играющих в футбол, но где — непонятно.

— Мои родители будут ошарашены, оба, — тихо сказал я. — Мама подумает, что… ну… ты понимаешь... — Я замолчал. Мне стало стыдно при мысли, что меня второй раз за выходные обвинят в том, что какая-то девушка от меня забеременела. — Смешно, правда? Мы говорим о таких вещах, а сами даже за руки не держались.

— А ты думаешь, чем мы здесь по телефону занимались? — серьезно сказала Кейт. — Я столько о тебе узнала. Мы стали так близки… У меня еще ни с одним парнем так не было. Даже с моим бывшим. Я увидела настоящего Вилла. Ты не стал притворяться, потому что думал, что никогда меня не увидишь! Разве парень, который хочет закадрить девушку, начнет с рассказов о своей бывшей?

— Наверное, ты права, — сказал я, жалея, что она упомянула Агги. Меня начинало мутить от одной мысли о ней. Я сменил тему. — Но нам все-таки нужно придумать план. Где мы будем жить и все такое.

— Неважно. Я приеду в Лондон…

Я ее остановил. Мысль жить здесь мне совсем не нравилась.

Сэмюель Джонсон сказал: «Когда человек устает от Лондона, он устает от жизни…» Он был прав только наполовину. Я устал от Такой Жизни. А с Кейт у меня будет надежда воскреснуть и обрести спасение.

— Нет. Я приеду в Брайтон. Утром же, — сказал я. — Я всегда мечтал жить у моря. Я возьму несколько дней за свой счет. Скажу, что у меня умственное перенапряжение или что-то в этом роде. Мне будет не сложно их убедить.

— Ладно, лишь бы тебе было хорошо. Паула уезжает на курсы в Челтенхэм на неделю, и вся квартира будет в нашем распоряжении. Что ты любишь из еды?

Этот вопрос застал меня врасплох. Я хотел сказать — все что угодно, лишь бы там были макароны, но сдержался, не зная, любит ли она итальянскую кухню. На самом деле речь шла не об итальянских блюдах, речь шла о судьбе. Я знал, что, если скажу «паста», а окажется, что она ее не любит, я приму это как некий знак свыше — мы совершенно и полностью несовместимы.

— Все что угодно, — соврал я. — Я не очень капризный.

Она помолчала, явно обдумывая мои слова.

— Ладно, тогда я, наверное, приготовлю спагетти с острым томатным соусом. Я их обожаю.

Не успел я оценить это знамение, как целый водопад мыслей прорвал возведенную мной мысленную дамбу. Мне необходимо было знать, что она настроена так же серьезно, как и я.

— Слушай, ты уверена, что ты этого хочешь?

— Конечно, уверена, — сказала Кейт с такой непоколебимой, спокойной убежденностью, какую я до этого наблюдал только у пенсионеров, которые сидят вечерком на лавочке и вспоминают в деталях какую-нибудь судьбоносную речь Уинстона Черчилля. — Я уверена в этом больше, чем ты. — Она говорила дальше. — То, что ты прожил с кем-то, скажем, десять лет, еще не значит, что твоя семейная жизнь сложилась удачно. Удачным может быть и то, что ты познакомился и поженился с кем-нибудь десять минут назад. Точно предсказать будущее невозможно, так зачем пытаться?

— Но хорошее знание человека все-таки уменьшает шансы, что все выйдет боком, не так ли? — нервно сказал я. Соседский пес заливался лаем. У меня начали с невероятной силой потеть ладони. Я вытер их о джинсы, но через секунду они вновь намокли.

— В любви все случайно, — спокойно сказала Кейт. — Так зачем стремиться упорядочить ее? Не стоит об этом волноваться. Я знаю, мы можем просто начать жить вместе, но эта простота — палка о двух концах. Проще будет уйти, проще быть неверным, больше вероятность, что наши отношения и чувства возьмут и растают в воздухе. Если я решусь снова доверить свои чувства другому человеку, то я обещаю — в случае неудачи это будет самый зверский, самый безобразный развод за всю историю разводов.

— Как «Война в семействе Роуз»[100], — пошутил я. — Лучшая роль Кэтлин Тернер.

Она проигнорировала мое замечание.

— Расставание не должно быть дружеским. Если, конечно, то, что между вами было — действительно любовь. Любовь не такая. По крайней мере, та любовь, о которой я говорю.

Кейт была Уинстоном Черчиллем, а я был Британским Народом. И я был готов сражаться с врагами нашей любви на пляжах, перекрестках и автостоянках. Короче, я был воодушевлен.

— Я люблю тебя, — сказал я.

— Я тоже тебя люблю, — ответила Кейт. — И мне невыносимо быть вдали от тебя. Мне тебя не хватает. Это звучит странно — пусть мы знаем друг друга всего два дня, у меня такое ощущение, что у нас тысячи общих воспоминаний. Я снова и снова вспоминаю все, что ты мне сказал. Я люблю твой голос. Он помогает мне чувствовать себя в безопасности.

— Когда ты это поняла? — спросил я.

— Что я тоже тебя люблю? Когда ты рассказывал про то, как умерли червяки и как ты пытался их спасти. Я сказала себе тогда — вот такой человек мне нужен.

Я ушам своим не верил.

— Правда?

— Да, правда. Мне нравится, как ты рассказываешь о своем детстве. Тебе оно невероятно нравится. И мне это нравится. Я чувствую, что ты особенный. Ты видишь вещи не так, как все. Ты все мучаешься, что не умеешь добиться своей цели, но ты такой, какой есть, зачем меняться? Пусть даже сам ты так не думаешь, но ты на многое способен, и ты многое изменил. Смотри, как ты повлиял на мою жизнь всего за три дня. До этого самой важной вещью для меня было придумать, как отчитаться за грант, который я получила. А теперь я беспокоюсь только о тебе.

Кейт спросила, когда я понял, что люблю ее. Я так и сяк повертел ее вопрос в голове, присев на кровать, чтобы легче было думать.

— Я не знаю, — сказал я неуверенно. — Просто, когда я взял трубку, то понял, что из миллионов людей, живущих на этой планете, именно с тобой мне больше всего хочется поговорить. И я уже не боялся, что получится неловко и что ты скажешь «нет» — я больше не думал о том, от чего я обычно каменею в страхе. Я почувствовал, что живу. Обычно мне приходится проводить трехчасовые дебаты с самим собой только для того, чтобы решить, какие чипсы купить, а тут я вдруг принимаю самое важное решение в жизни, слушая только свое сердце. Я чувствую себя человеком Каменного Века. Мне срочно нужно заняться охотой и собирательством.

Кейт рассмеялась.

— Я очень хорошо понимаю, о чем ты говоришь. Знаешь, мне не нужны были эти три минуты на размышление. Как только ты спросил, я уже знала, что отвечу «да». Одна моя подруга, Бекки, изучает в Кардифе психологию, так она сказала вот такую вещь: когда человеку задают вопрос, то хочет он этого или нет, но в уме отвечает сразу же, а потом все время, которое у него есть на размышление, тратит на то, чтобы убедиться, что он прав. Как только ты меня спросил, я знала, что отвечу «да».

— И что нам делать дальше? — спросил я.

— Попроси меня как следует, — ответила Кейт.

— Что ты имеешь в виду? Встать на колени?

— Да. И давай побыстрее.

— Хорошо. Кейт…

— Ты уже на коленях? — с сомнением спросила Кейт.

Я был поражен, насколько она видела самую мою сущность.

— Почему ты решила, что я не встал на колени?

— А ты встал?

— Нет, но это к делу не относится. — Я рассмеялся. — Ты должна мне доверять. Я твой будущий муж.

— А я — твоя будущая жена, так что берегись. Давай, быстрее.

Я опустился на одно колено.

— Подними взгляд, как будто смотришь на меня, — сказала Кейт.

— Хорошо, я смотрю вверх, — сказал я. Колено начало дрожать. Я сфокусировался на правом верхнем углу шторы. — Я даже изобразил, будто держу тебя за руку. Окажи мне честь и стань моей женой.

— Ага, — сказала Кейт непринужденно. — Теперь моя очередь. Я стою на коленях, протягиваю руки, как будто держу тебя за руки, и смотрю в твое прекрасное лицо. Я люблю тебя, Вилл. Согласен ли ты жениться на мне?

— Я, Вилл, согласен.

Мы рассмеялись.

Повисла долгая пауза, мы оба не знали, что говорить и делать дальше. Кейт не дурачилась, все было по-настоящему, и от этого я был взволнован и счастлив. У меня в крови было столько адреналина, что мне мало было просто шагать по комнате, чтобы его сжечь. Мне хотелось бежать, лучше всего — в Брайтон. На Луну? Да я уже мчался по Млечному пути, и звездная пыль сверкала в моих волосах.

— Нам еще во многом надо разобраться, — сказал я, делая глубокий вдох, чтобы заставить себя дышать спокойнее. — Мне нужно рассказать обо всем родителям и придумать, что я скажу в своей школе. Я знаю, это будет тяжело, но мне кажется, нам лучше больше друг другу сегодня не звонить. Давай подождем, пока я завтра утром не приеду в Брайтон. Я думаю, нам обоим нужно время, чтобы осознать то, что произошло. Кроме того, я боюсь, что мне придет такой огромный счет за телефон, что медовый месяц мы проведем в долговой тюрьме.

— Мне нравится идея провести с тобой неделю в тюрьме, — весело сказала Кейт. Я закрыл глаза, пытаясь запечатлеть очаровательный звук ее голоса в моем сердце. — Но ты, наверное, прав, нам нужно немного успокоиться. Хорошо, уговор, не звоним и не говорим друг с другом, пока ты не приедешь в Брайтон… если не случится чего-то непредвиденного.

— Чего именно?

— Ну, смерть, рождение, пожар, чума, разгневанные родители. — Последовала короткая пауза. — Я люблю тебя, — сказала Кейт на прощание.

— Я тоже тебя люблю.

18:34

Я был так переполнен joie de vivre[101], что мне хотелось рассказать всему миру — да, я, Вильям Келли, циник par excellance[102], нашел свою любовь. В конце концов я все-таки решил не ставить в известность о своей обретенной любви обитателей Арчвея. Вместо этого довольно продолжительное время я неподвижно лежал на кровати, прислушиваясь к биению собственного сердца, пока голод не выманил меня на кухню. Мой ужин состоял из двух ломтей сухого хлеба, потому что ни сил, ни желания «готовить» у меня не было, а остатки «Флоры» ушли на еще один бутерброд с лапшой.

Стопки тетрадей вдоль стены, которые надо было проверить, заставили мою совесть шевельнуться, и я даже подумал, что хоть я и не иду завтра в школу, но некоторые должностные обязанности все-таки стоит выполнить. Но я не стал их выполнять — по правде говоря, это мое желание (проверка тетрадей) имело мало общего с профессиональной гордостью, а просто служило поводом как-нибудь отвертеться от звонка родителям, в частности маме. Но мое новое позитивное отношение к жизни не дало мне себя обмануть — с этим покончено. Я заставил себя успокоиться.

Я был в состоянии рассказать обо всем родителям, брату, бабушке, друзьям, не дрожа от страха в ожидании того, что они мне ответят, потому что наконец-то у меня было нечто, во что я мог верить.

МАМА

— Мама, послушай, — сказал я в точности с той же интонацией, с которой четыре года назад сообщил ей, что Том, играя в футбол, сломал ногу.

— Что случилось, — ахнула она, мгновенно почувствовав серьезность происходящего.

Я прокашлялся, чтобы отсрочить неизбежное.

— Я женюсь.

Мама молчала. Похоже, она отчаянно старалась убедить себя, что я шучу.

— Зачем? На ком? Я ее знаю?

Вопросы. Вопросы. Вопросы. Очень типичная для мамы реакция. Когда она сталкивалась с проблемой, то инстинктивно начинала допрашивать виновника до тех пор, пока не узнавала больше, чем знал он сам. Это было вроде телевикторины, только наоборот: темой она выбрала мою личную жизнь, но вопросы задавала сама, а мне приходилось на них отвечать. Ощущение было странное.

Я рассказал ей все с начала до конца. Она слушала внимательно, но было очевидно, что история кажется ей бессмысленной. В ее мире такого просто не могло быть.

Первое, что сказала мама, было:

— Вилл, а Вилл, ну в чем дело? Она от тебя не… — Я понимал, что она не закончит предложения. Я подумал, не договорить ли за нее, просто шутки ради, но я боялся, что само это слово, произнесенное вслух, шокирует ее до сердечного приступа, если не до смерти.

Я ее успокоил.

— Ты пока не станешь бабушкой. Ты будешь только свекровью. — Она вздохнула с облегчением. — Все совсем не так. Это любовь. Я люблю ее больше всех на свете.

— Но как же твоя работа? — она продолжила допрос. — Ты только поступил на службу. Разве в школе не будут против, что ты вот так запросто помчишься в Брайтон? — И это тоже было очень характерно для мамы. Практические соображения всегда стояли у нее во главе списка, а все духовное — в самом конце, сразу после вышитых накидок на унитаз.

Я рассказал ей, как собираюсь поступить с работой. Произнося это вслух, я почувствовал, насколько мои «планы» зыбки и необдуманны, но это не могло остановить меня, я был полон решимости претворить их в жизнь. Я снова рассказал ей о Кейт: что ее смех, как летнее солнце, дыхание — как легкий бриз в погожий денек, и, самое главное, как искренне я уверен, что она восхищается мной. Маму это не тронуло.

— Не губи свою жизнь, Вилл, — сказала она с дрожью в голосе. Она была почти на Грани. Я решил быть поосторожнее со словами. Ей никогда не требовалось особых причин, чтобы расплакаться, а перед лицом ситуации, созданной для того, чтобы залиться слезами, она тем более не выдержит, если я срочно не докажу ей, что поступаю правильно. Я еще никогда не доводил мать до слез. И не собирался делать этого впредь.

— Я не гублю свою жизнь, мама, — сказал я мягко и окинул взглядом тоскливый беспорядок в квартире. Вот какой была моя жизнь. От этого я отказывался. От пустоты и бессмысленности. Я начал злиться, что она не понимает, как плохо мне здесь было. — Я не гублю свою жизнь, — резко сказал я. — Я женюсь. Это все-таки разные вещи. — Еще не договорив предложения, я уже пожалел о сказанном. Некоторое время мама молчала, и я уже было думал, что мне удалось избежать возмездия, но тут она расплакалась.

Мне стало очень плохо.

— Прости меня.

— Это очень важный шаг, понимаешь? — сказала мама, всхлипывая. — Нельзя совершать его так необдуманно. Посмотри, что случилось со мной и с твоим отцом. — Мне хотелось сказать, что я не хочу на это смотреть, но это было не очень умно, к тому же я и так уже слишком огорчил ее. Я помолчал, размышляя о семейной жизни моих родителей. Хоть я и любил их обоих, они являли собой не лучший аргумент в пользу института брака.

— Да, я знаю, мама, — сказал я. — Но это не необдуманный поступок. Я и через десять лет не буду более уверен в своих действиях, чем сейчас, потому что я уверен в них на все сто процентов.

— Как ее зовут? — спросила она.

— Ее зовут Кейт.

— Кейт, а дальше?

Моей матери нужны были подробности, только они имели для нее значение. Факты, цифры, данные — материальное.

— Э… не знаю, — промямлил я. Потом вспомнил. — Фриманс. Как каталог. Кейт Фриманс.

Мама ушам своим не поверила.

— Ты женишься на девушке, даже не зная точно ее фамилию?

Я посмотрел на часы. Секундная стрелка двигалась, и часы размеренно тикали, но мне казалось, что время остановилось.

— Послушай, мама, — сказал я, решив, что с меня хватит. — Я тебе все сказал. Ты нервничаешь. Мы женимся не сию секунду, так что у тебя еще будет время к этому привыкнуть.

Она ничего не сказала.

— Слушай, мам, — добавил я. — Пока я не забыл, мне нужно сказать тебе одну вещь. Похоже, я сжег кастрюлю, которую ты мне не хотела давать.

Она положила трубку.

ОТЕЦ

— Я женюсь.

Отец молчал. Я спокойно продолжил говорить, хотя ощущение было, будто общаешься с кирпичной стеной.

— Послушай, папа, не о чем волноваться, ладно? Мне двадцать шесть. Когда тебе было двадцать шесть, ты уже два года, как был женат, да еще за мной надо было присматривать. Я знаю, ты думаешь, я тороплюсь, но уверяю тебя, я знаю, что делаю.

Он по-прежнему молчал. Я знал — почему. Мой отец не любил, чтобы его ставили перед фактом. Он предпочитал все основательно обдумать и только потом выносить решение. Не то чтобы его обдуманная реакция была более основательной, чем необдуманная, но по крайней мере, имея достаточно времени, он бы знал, что говорить.

— Женишься? — сказал он, примеряя слова. — Почему? Почему вот так? Это из-за развода? Но развод не имеет к тебе никакого отношения. Я думал, ты не переживаешь по этому поводу. — Странно — вот так взять и связать с помощью популярной психологии свой развод и мою женитьбу. Это было непохоже на моего отца. Он не верил в определяющее влияние среды. Он как-то сказал, что каждый сам должен отвечать за свои поступки, и, если тебя мало любили или мало обращали на тебя внимания, это еще не повод становиться преступником. «Нельзя же простить Гитлеру все, что он делал, только потому, что мать заставляла его носить короткие штанишки», — заявил он как-то, обращаясь больше к телепередаче, которая вызвала это замечание, чем к своей семье.

— Не знаю, так случилось, — сказал я и задумался, почему женитьба казалась мне решением всех моих проблем. — Я устал от тех туманных предложений, которые подкидывает мне жизнь. Очень устал. Устал ждать, когда придет время и можно будет начать жить по-настоящему. Если я хотя бы этого не сделаю по-своему, вот тогда я окажусь полным неудачником. Я не могу упустить этот шанс.

— А нельзя подождать? — спросил он. Он разозлился. И я тоже, но не из-за его слов. Я злился, что мне понадобилось столько времени, чтобы понять, что я делал не так. «Я столько времени упустил, и его уже не вернуть».

— А чего ждать, отец? — резко огрызнулся я. — Пока ты меня от этого не отговоришь? Ты знаешь, как это бывает, когда чувствуешь, что нужно довериться собственному суждению? На этот раз мне нужно слушать только себя. Свой внутренний голос, который я вечно пропускал мимо ушей. Но на этот раз я собираюсь к нему прислушаться. Мне нужно к нему прислушаться, потому что он, кажется, рассуждает мудро.

Я мысленно рассмеялся. Это был коктейль из «Красотки в розовом», «К востоку от рая», «Огни Святого Эльма»[103] и «Клуб „Завтрак“». Как бы там ни было, я не собирался оставлять при себе то, что хотел сказать, только потому, что оказался в том же положении, что и Джеймс Дин, Молли Рингволт, Эмилио Эстевез, Джадд Нельсон и тысячи других целлулоидных подростков, пытающихся найти собственную дорогу в новом для них взрослом мире. Моя жизнь будет похожа на подростковый фильм до самой моей смерти — гарантирую, я буду единственным в мире восьмидесятилетним стариком, страдающим от проблем переходного возраста.

Выслушав мою речь, отец некоторое время молчал. Я рассказал ему о том, сколько прекрасных качеств нахожу в Кейт, и о том, какие чувства она во мне вызывает, но я сражался в битве, которая была проиграна еще до того, как был выпущен первый снаряд. Молчание не могло скрыть его чувств — он был зол и разочарован (не наоборот). И все-таки мне было приятно, что у меня хватило смелости ему сказать — еще вчера я бы на это не решился.

— Это настоящее потрясение, — в конце концов сказал отец. — Но если ты действительно любишь эту девушку, что я могу поделать? Просто я за тебя волнуюсь. Эти заботы легли на мои плечи, когда двадцать шесть лет назад ты появился на свет. Я думаю, не только у тебя есть внутренний голос, сын, у меня — тоже. И он говорит мне, что я вырастил хорошего сына. С днем рождения.

БРАТ

— Я женюсь.

— Знаю. Мама с папой уже разбушевались, — сказал Том с таким воодушевлением, будто моя жизнь — это специальный выпуск газеты «Сан». — Мама расплакалась, а потом пришел отец и сказал, что ты, наверное, с ума сошел. Мама бросилась к телефону звонить тете Сьюзен, чтобы та попробовала тебя отговорить.

— Почему она тогда не позвонила? — подозрительно спросил я.

— Она сказала, что не будет, — ответил он. — Мама не сказала, почему, но я думаю, тетя Сьюзен посоветовала ей не вмешиваться не в свое дело.

Приятно было знать, что кто-то на моей стороне. Тетя Сьюзен права, это никого не касалось, это было мое дело. «Мне двадцать шесть, — подумал я. — Мне не нужно ничье согласие».

Я спросил Тома, что он думает.

— По-моему, это чудновато, но прикольно, — сказал он рассеянно. — Честно говоря, я и не думал, что ты когда-нибудь уймешься по поводу этой Агги.

— Все прошло, — сказал я.

— Эта твоя Кейт, ты ее действительно встретил на днях или просто родителей дразнишь? — спросил он.

Я рассказал ему все, добавив пару деталей, которые, как я думал, не заинтересовали бы моих родителей. Тома моя история совершенно не тронула. Но слушал он внимательно.

— Я тебя не понимаю.

Он не прикидывался тупицей, просто он получил от матери практический склад ума. Идея возвышенной любви была ему недоступна.

— Я только несколько раз разговаривал с ней по телефону, — сказал я.

Он рассмеялся, все еще не зная, верить мне или нет.

— Должно быть, это были потрясающие разговоры, — сказал Том.

— Так и было, — ответил я.

БАБУШКА

— Я женюсь.

— Я знаю, дорогой, — сказала бабушка. — Твоя мать сообщила мне об этом десять минут назад. — Голос у нее был грустный. Мне ужасно жаль было ее разочаровывать.

— Прости меня, бабушка.

— За что, милый?

— За то, что я все сделал не так. Мать с отцом в ярости…

— Не обращай на них внимания, — сказала она. — Важно другое: ты счастлив?

Моя мама задала множество вопросов, кроме тех, которые имели значение, бабушка задавала самые важные вопросы, а мелочи оставляла на потом.

Если не считать бзика по поводу наркотиков, бабушка у меня была — что надо.

— Да, бабушка, — радостно сказал я. — Да, я счастлив.

— Тогда все остальное — не важно. Твои родители все запутали и испортили. Они понятия не имеют, что на самом деле имеет в жизни значение. По крайней мере, ты, похоже, лучше них разбираешься, что в жизни главное, а что второстепенное.

— Кейт чудесная, бабушка, — сказал я. — Она тебе очень понравится.

— Она мне уже нравится, — сказала она.

Эти четыре слова меня ужасно обрадовали.

— Знаешь, что? — продолжала бабушка. — Твои родители просто забыли, как это бывает — влюбиться. При всем моем уважении к ним, они чего-то в жизни не понимают. Во время войны, когда столько молодых людей уходило на фронт, не зная, вернутся они или нет, люди женились, как только понимали, что любят друг друга. Отправлялись в церковь, и никаких разговоров. Когда смерть стоит рядом, начинаешь воспринимать время очень серьезно.

АЛИСА

Я не успел рассказать Алисе про меня и Кейт — она заявила, что у нее есть собственные новости. Она не только забронировала себе трехмесячное путешествие вокруг света, но и купила билет до Нью-Йорка на четыре часа дня. Я был поражен ее оперативностью. У меня не было времени задуматься над ее отъездом, но все же мне показалось, что это дурная идея. Самая худшая из всех, что у нее были. Примерно, как обесцветить волосы (на три недели в девятнадцать лет — я ее еще несколько месяцев потом называл Энди Уорхолом) или начать встречаться с Саймоном. Она думала, что ей надо побыть одной, но я-то знал, что ей надо побыть с друзьями — в частности со мной. Это была моя первая реакция. Но через секунду я передумал. Я решил, что веду себя, как эгоист. От ее решения плохо будет не ей, а мне. Я не хотел, чтобы она уезжала, потому что стал бы скучать без нее. Я хотел, чтобы она была со мной. Я подумал, что уже потерял одного друга в эти выходные. Я не мог позволить себе потерять еще одного. Моя совесть была в курсе, что я ни на секунду не задумался о ней — я думал только о себе. Расставшись с Брюсом, она решила действовать конструктивно, а не тратить три года на то, чтобы хандрить, страдать и жаловаться. Мне стало стыдно за себя, и я сказал ей бодрым тоном, что ужасно за нее рад. Она коротко, резко и неуверенно усмехнулась и пошутила, что пришлет мне открытку. Я сказал, чтобы не присылала в Лондон. Она спросила почему, и я сказал.

— Я женюсь.

Она ничего не ответила.

— Алиса, я женюсь, честное слово.

Она продолжала молчать. Я оптимистично решил, что она просто потеряла дар речи от столь неожиданной новости, и начал свой рассказ. К этому моменту он уже сложился в хорошую десятиминутную речь. Однако не успел я сообщить ей, что уезжаю в Брайтон, как она расплакалась. Я подумал — может, бестактно рассказывать ей о Кейт, ведь только сегодня утром ее бросил Брюс.

— Прости, — сказал я.

— За что? — спросила Алиса.

— Не знаю. За то, что я счастлив. У тебя выдался чудовищный день, и меньше всего на свете тебе сейчас хочется слышать мои жизнерадостные россказни. Любого бы стошнило.

— К тебе это не имеет никакого отношения, понятно? Мир не вокруг тебя одного вертится, что бы ты там себе ни думал. Ты иногда такой самовлюбленный…

— Я думал, это тебе во мне и нравится.

— Да, продолжай. Давай пошутим об этом. — Алиса всерьез разозлилась. — Вилл, ты просто подонок.

Она опять расплакалась. Я понятия не имел, что дальше делать. Я совсем не этого ожидал. Я думал, ей понравятся мои новости. Три года я плакался ей по поводу Агги, и вот теперь, когда я наконец-то счастлив, Алиса объявила меня врагом рода человеческого. Я думал, она порадуется за меня. Мы оба наконец наводим порядок в собственной жизни и делаем шаг навстречу будущему: она — к лучшему в ее жизни путешествию, я — к семейному счастью. Но она будто вышвырнула в окно все законы логики и теперь на ходу изобретала новые. Это было на нее очень непохоже. Это было нечто неведомое.

Она перестала всхлипывать.

— Тебе нельзя на ней жениться. Просто нельзя.

Она опять начала всхлипывать.

Снова перестала.

— Ты что, не понимаешь, что это все неправильно?

Опять начала.

Перестала.

— Пожалуйста, не надо.

И снова послышались всхлипывания. На этот раз она плакала даже горше, чем утром.

Я терпеливо ждал, пока пройдут ее слезы, как будто это была гроза или ливень. В конце концов она «все объяснила». Она сказала, что не хочет видеть меня несчастным, а если я женюсь на этой девушке, то обязательно буду несчастен, потому что делаю это по инерции. Я сказал, что три года двигаться по инерции — это много, и рано или поздно я все равно на кого-нибудь наткнулся бы, но она не рассмеялась, а только еще сильнее расплакалась. Когда рыдания немного стихли, она сказала, что Кейт нужны от меня только деньги, и это внесло в разговор некую легкомысленную нотку, которой мы с удовольствием воспользовались. Я сказал, что Кейт — замечательный человек и что, если бы они встретились, она бы ей обязательно понравилась. Алиса сказала, что я такой же, как все мужики, и думаю исключительно содержимым своих трусов. Я спросил ее, почему раньше она поддерживала уйму моих нелепых начинаний, а теперь вдруг выступает против, а она сказала, что мой нынешний план — самый идиотский поступок в моей жизни. Я спросил ее, почему она такая странная, а она сказала, что не знает. Я спросил, может, это из-за Брюса, а она сказала — нет. Я спросил, может, у нее месячные? В ответ она пожелала мне нечто физически невозможное и довольно неприятное.

— Послушай, — начал я, надеясь, что то, что я сейчас скажу, чудесным образом изменит ее взгляд на ситуацию, — приходи на свадьбу, пожалуйста, потому что…

— Только через твой труп! — прошипела она.

— То есть — нет?

Она опять расплакалась.

— Поскольку я не разговариваю с Саймоном и не в лучших отношениях с остальными представителями рода человеческого, я надеялся, что ты будешь моим шафером. Твоя речь уж точно будет смешнее, чем его.

— Ура, — сказала Алиса сквозь слезы. — Но я не приду. Все будет по-другому, Вилл! Теперь все изменится!

— Ничего не изменится, — сказал я, хотя не был полностью уверен, что говорю правду. В каком-то смысле она была права, мы достигли некой развилки, и дальше наши жизни пойдут разными путями. Я сам не понимал, почему моя женитьба может изменить наши отношения — ведь жила же она с Брюсом пять лет, — но почему-то знал, что так оно и будет. Однажды обстоятельства, в которых мы оказались, начнут влиять на нас. Это только вопрос времени.

Помолчав немного, она устало вздохнула и сказала:

— Ты должен делать то, что должен.

Я попытался придумать что-нибудь утешительное, но мне в голову пришло только:

— Аналогично.

МАРТИНА

— Я женюсь.

Мартина не сказала ни слова. Я подумал, может, она не расслышала?

— Мартина, мне очень жаль, но я женюсь.

Это все только мое воображение, но мне показалось, что я услышал, как разбилось ее сердце.

— Мартина, прости меня, — сказал я, и это было искренне. — Мне действительно очень жаль. У тебя все в порядке?

Она повесила трубку.

САЙМОН

Набирая номер Саймона, я размышлял, как я его ненавижу. Для лучших друзей мы все же были недостаточно близки, но у меня не было никого, кроме него, а у него не было никого, кроме меня, и он этим пренебрег. Это было больно. Поэтому я желал ему смерти. Честное слово. Но я хотел, чтобы перед смертью он узнал, что я наконец-то нашел свое счастье. Потому что сейчас, более чем когда-либо и вне зависимости от того, успех или провал ждали его за углом, я ясно видел, как однажды утром Саймон проснется и поймет, что превратился в Растолстевшего Элвиса — распухшего от неумеренности, разбившего в дребезги свой талант, одетого в нелепые костюмы и чудовищно одинокого.

Включился автоответчик. Я не хотел оставлять сообщения — он должен услышать это от меня лично. Когда я уже собирался положить трубку, он ответил.

— Вилл… — Он заплакал.

Я промолчал. Мне уже стало надоедать, что все плачут мне в трубку. Я решил, что либо у него некий тщательно спланированный кризис, который он устроил, чтобы снова оказаться у меня на хорошем счету, либо он погрузился в новые эмоциональные приключения, чтобы набрать материала на следующий альбом.

— Вилл, мы с Тамми расстались.

Я бы не назвал это большой неожиданностью, и это точно не могло довести Саймона до слез. Его не волновал никто, кроме него самого — эти слезы были не по Тамми.

Он перестал плакать и рассказал, что случилось. Саймон пришел домой и застал Тамми в слезах (да, и ее тоже). В руке у нее была пачка от трех презервативов, она нашла ее в чехле его акустической гитары — в пачке оставался только один презерватив. Тамми принимала таблетки с тех пор, как познакомилась с Саймоном, поэтому она сосчитала, что два недостающих презерватива плюс один бойфренд, чье внимание к женскому полу имело уже немало документальных подтверждений, равнялись неверности. Несмотря на сверхъестественную способность Саймона сочинять самые невероятные истории для спасения собственной шкуры, он почувствовал, что должен сказать ей правду, как недавно рассказал всю правду мне. Да, он ей изменял, да, он спал с другой, но он ее больше не любит. Тамми собрала вещи и ушла, не сказав ни слова.

— Почему ты это сделал?

— Что, переспал с другой?

— Нет. Зачем ты сказал ей правду? Что у тебя там такое с правдой? Зачем ты рассказал мне про вас с Агги?

Саймон сделал паузу, но она совсем не была театральной. У него, кажется, и вправду не было ответа.

— Я не знаю. — Голос у него был скрипучий. Он закашлялся. — Подожди секундочку. Мне нужно закурить. — Он снова закашлялся. — Я сказал тебе и Тамми правду, потому что влюбился. Это глупо звучит, и ты, конечно, думаешь, что я плету всякую хрень, но это правда. Мы играли несколько концертов в Лондоне. Я там встретил девушку. Сначала все было просто по приколу, как всегда, а потом вдруг — нет. Я ей говорил, что мы много гастролируем, так что она не доставала меня вопросами, где я пропадаю. Я с ней встречался почти полгода. А потом я как-то просматривал в магазине диски и вдруг подумал о ней. И понял, что не могу выбросить ее из головы. И тогда я решил, что должен это сделать. Я позвонил ей и послал ее. А потом написал письмо на случай, если она не поняла.

Я его по-прежнему ненавидел, но мне стало интересно. Трудно было представить себе Саймона влюбленным. Я закурил и сказал, чтобы он рассказывал дальше.

— Я понял, что влюбляюсь, и мне это не понравилось. Одного взгляда на тебя достаточно, чтобы понять, что любовь может сделать с человеком. Дерьмовая, бессмысленная эмоция. Такая сильная, всепоглощающая. Никто не захочет испытать такое на собственной шкуре по доброй воле.

Я рассмеялся. У Саймона есть сердце? Невозможно. Это же аксиома. Один из неопровержимых законов мироздания. Энергию нельзя ни создать, ни уничтожить. Все цирюльники — сумасшедшие. Саймону плевать на всех, кроме самого себя.

Я все еще не понимал, в чем дело.

— Но зачем ты рассказал мне и Тамми правду?

— Тамми я сказал правду, потому что никогда ее не любил. Я даже никогда не говорил ей, что она мне нравится. Поэтому я решил сказать ей правду. А тебе я все рассказал, потому что за эти выходные понял, что совершил огромную ошибку. Самую большую ошибку в моей жизни. Я все еще люблю девушку, которую бросил, и я не знаю, где она и как ее найти. Со мной такого никогда не было. Я не могу спать. Я не могу есть. Я не могу слушать музыку. Я даже распустил сегодня группу. Контракт на запись, альбом… я всю жизнь этого добивался — теперь все в прошлом. В пятницу я понял, что если я дошел до такого состояния за три недели без нее, то ты за последние три года пережил настоящие адские муки — так что я должен был сказать тебе правду. Мне очень жаль, Вилл. Правда, я очень виноват. Вилл, я так люблю ее, что не знаю, что мне делать.

Саймон не играл. Он говорил искренне, каждое его слово шло от сердца. Трудно было не проникнуться сочувствием к нему, но я сумел. Я был рад, что он страдает. Я был рад, что он знает теперь, что такое настоящая боль. Про себя я возблагодарил богов мести, которые услышали мои молитвы и поспешили на помощь. Мне хотелось насладиться новым положением вещей. Мне даже не надо было рассказывать Саймону о моей грядущей свадьбе, его жизнь рассыпалась на части, а все остальное не так уж важно.

— Как ее зовут? — спросил я, пытаясь представить, что за девушка может поставить великого и несравненного Саймона на колени.

Он затянулся, медленно выпустил дым.

— Кейт, — ответил он. — Ее зовут Кейт.

22:04

Мир тесен, но не настолько. Конечно, это она. Я проверил все до мелочей. В каком университете она училась? В Северном Лондонском университете. Как ее фамилия? Фриманс — как каталог. Какого цвета у нее волосы? Красновато-коричневого. Какой ее любимый фильм? «Девушка Грегори». Где она жила? Если у меня и была слабая надежда, что наши Кейт Фриманс — это две очень похожие, но все же отдельные Кейт Фриманс, которых богини судьбы подбросили на мой жизненный путь, чтобы только лишний — вот уж точно лишний — раз испытать крепость моего рассудка, ответ Саймона разнес ее вдребезги. Кейт раньше жила в моей квартире. Когда Саймон ее бросил, она сказала, что уедет из Лондона.

А так как мне нужна была квартира, Саймон, каким бы бессердечным подонком он ни был, все-таки передал мне эту информацию, но соврал по поводу ее источника. Он спросил, зачем я все это спрашиваю, и я соврал, сказал — потому что, по-моему, это все ужасно смешно. Я положил трубку и впал в состояние глубокого шока.

Кейт и Саймон.

Кейт и Саймон.

Кейт и Саймон.

Кейт и этот чертов Саймон.

Сама эта мысль была совершенно невыносима. Откровение Саймона производило в моей душе разрушения, масштабы которых невозможно было даже вообразить. Я не мог смотреть правде в глаза. Я спрятал «Кейт и этого чертова Саймона» в коробочку с надписью «Просто не надо — ладно?» и забросил ее на задворки своего сознания, под страхом смерти пообещав самому себе никогда туда не ходить. Можете называть это малодушием, но я бы скорее употребил слово «выживание».

Мне нужно было как-то отвлечься, причем поскорее. Я включил радио. Программа Барбары Вайт как раз только началась. Она рассказывала слушателям (они же «мои восхитительные друзья»), что они — самая важная часть ее передачи: «Пусть к нашим услугам лучшие в мире эксперты, — говорила она, восторгаясь каждым своим словом, — пусть здесь — ваш лучший друг и советчик, но без вас и ваших проблем все это ничего не стоит».

— …и спасибо вам, Патриция. Надеюсь, все у вас с детьми будет в порядке. Хорошо, и следующий наш звонок от Вилла из Арчвея, Северный Лондон. Привет, можно мне называть тебя Вилл, или лучше — Вильям? Ты позвонил на передачу Барбары Вайт. Чем я могу тебе помочь?

— Привет, — нервно сказал я. Я осмотрелся в поисках какой-нибудь выпивки. В стакане со вчерашнего дня оставалась недопитая текила. Я сделал хороший глоток. — Можно просто Вилл.

— Я понимаю, ты волнуешься, — сладким голосом начала Барбара, — я тоже. Не торопись — расскажи нам, что с тобой произошло.

Мысль была крайне глупая, но мне вдруг пришло в голову, что она и по телефону звучала точь-в-точь как по радио. Я снова глотнул текилы и подумал — интересно, как там тысячи «наших чудесных слушателей», каким я им кажусь?

Когда я был маленьким, то не раз приставлял ладони к ушам и пытался представить, каким мой голос слышат другие. Это не помогало. Может, у меня действительно глухой и гулкий голос?

Барбара механически сдабривала мой рассказ подбадривающими «угу» и иногда «ммм… да…» — точно так же она поступала и с другими участникам своей передачи. Но как только я сказал «жениться», она выключила авто-Барбару и встрепенулась.

— Вилл, вот теперь погоди! — воскликнула Барбара. — Дай я подведу итог. — Она вздохнула с наигранным отчаянием. — Я попробую в двух словах: тебе позвонила девушка, которая жила в этой квартире до тебя, и, поговорив пару часов, вы решили пожениться?

— Верно, — сказал я. Мне было приятно, что она обратила на меня внимание.

— Вилл, должна тебе сказать, что это потрясающая история! — Она хлопнула в ладоши и испустила негромкий радостный клич. Из тех, что можно простить только американцам. — Дай-ка я угадаю, ты беспокоишься, что, может быть, не совсем правильно поступаешь, а?

— Ага, — сказал я.

— Мне хотелось бы спросить, когда ты впервые понял, что тебе нравится эта девушка?

Я обдумал ее вопрос. Трудно было поверить, что это случилось всего несколько часов назад. «Еще утром я был — я, а теперь я — совсем другой человек, — подумал я. — Или это утром я был другим человеком, а теперь стал собой?»

— Сегодня днем, — ответил я, поискал глазами по комнате, пока не нашел, что мне было нужно. — Это не было связано с какими-нибудь конкретными ее словами. — Я прикрепил фотографию Кейт блу-таком рядом с кроватью. — В голове что-то щелкнуло, и я понял, что мне нужна именно она. — Кейт с фотографии лучезарно мне улыбнулась.

— Разреши спросить, а сколько тебе лет? — поинтересовалась Барбара.

Я вдруг почувствовал, что она начинает меня нервировать. От ее наигранной и навязчивой вежливости у меня скулы сводило.

— Да пожалуйста, — я ответил почти сквозь зубы. — Двадцать шесть. Сегодня исполнилось.

— С днем рождения! — сказала Барбара, совершенно не замечая моего раздражения. — У тебя были до этого с кем-нибудь длительные отношения?

Мой гнев утих.

— Я встречался с девушкой три года. Мы познакомились, когда мне было около двадцати, а расстались, когда мне было двадцать три, — сказал я, надеясь, что она не спросит, как Агги зовут.

— Вы расстались по обоюдному согласию?

Я хотел соврать. Мне было необходимо соврать.

— Нет, — с сожалением сказал я. — Она хотела прекратить эти отношения. Мне кажется, ей нужна была свобода. Может, ей со мной было скучно, не знаю. Я ее очень любил. Я думал, что она — именно та, что нужна мне. Но я не смог сделать так, чтобы она думала обо мне, как о ком-то постоянном. Она тут же забыла обо мне, как только мы расстались, и это было очень больно. Она пошла дальше, как будто я был небольшим препятствием в ее жизни, не более.

«Хорошо, что я сказал правду, — подумалось мне. — Это еще один признак того, что я изменился. Старый я умер. Да здравствую новый я!»

— А еще что-нибудь ты хочешь мне сказать? — спросила Барбара.

Я помолчал, размышляя, какие именно подробности ее интересуют. Коробочка с Саймоном и Кейт пошевелилась в своем тайнике, но я ее проигнорировал.

— Она один раз спуталась с моим лучшим другом. Еще когда встречалась со мной, — признался я, представляя, как Саймон с Агги обнимаются. И еще я подумал, не объяснить ли мне, что я имел в виду под «спуталась», но решил, что не стоит. — Я только вчера об этом узнал. — Я еще помолчал. — А еще она бросила меня ровно три года назад.

— Она бросила тебя в твой день рождения? Наверное, это было ужасно, — посочувствовала Барбара.

— Так и было, — ответил я.

— А с тех пор ты с кем-нибудь встречался?

— Первый год совсем ни с кем, — признался я. — Я даже думать не мог о других девушках. А за последние два года я встречался с несколькими девушками, некоторые из них мне даже очень понравились.

— Если ты не против, скажи, что же было не так в этих отношениях?

— Не знаю. — Перед моим мысленным взором промелькнули лица моих бывших девушек. Ну и вопрос! Мне проще было бы сказать Барбаре, в чем смысл жизни, чем ответить, что же с ними было не так. Я понимал, что проблема во мне, но в чем именно она заключается, сказать не мог. — Все развеивалось, как дым, или они просто уезжали. Какое-то время я думал, что это проклятье. — Наконец я придумал причину. — Я думаю, все заканчивалось ничем, потому что в глубине души я всегда опасался, а вдруг та, кого я люблю, вернется, а я с кем-то другим? Наверное, поэтому у меня ничего не получалось с другими.

— Вилл, можно я тебя здесь прерву? У нас должна быть сейчас рекламная пауза. Не клади трубку — мы продолжим разговор через пару минут…

Мне пришлось выслушать четыре ролика: шлифовальная мастерская, компания по производству специализированных кроватей, спортивный крем для ног и компания, которой вы платите, чтобы она платила по вашим счетам. Это было чудовищно. Как в аду. Ниже падать было некуда. Я хотел положить трубку, но не мог. В первый раз я рассказывал кому-то всю историю целиком. Полный режиссерский вариант Моей Жизни, из которого не вырезаны те сцены, которые не понравились бы моим родителям, и те, что не поняли бы мои друзья.

— До рекламы, — объявила Барбара, — мы говорили с Виллом из Северного Лондона. Он сделал предложение девушке, которую никогда не видел, после того, как поговорил с ней по телефону. Вилл, рассказывай, пожалуйста, дальше.

— А что вам еще интересно?

— Почему ты думаешь, что из этих отношений выйдет толк, если до этого все заканчивалось неудачами из-за того, что ты чувствовал к своей бывшей девушке?

— Я и в этот раз не был уверен, — признался я. — Поэтому я и позвонил ей сегодня.

Барбара едва сдерживала волнение.

— Что ты ей сказал? Ты рассказал, что женишься?

— Нет, я позвонил… — Я помолчал, соображая, как бы это правильно объяснить. — Я позвонил, чтобы дать ей последний шанс. Я ей этого не говорил, но звонил именно за этим.

— И как она отреагировала?

— Ну, мы три года не разговаривали. Она живет в Лондоне с парнем, — добавил я рассеянно. — Она удивилась, услышав меня.

— Но как же она отреагировала? — настойчиво повторила Барбара.

Я невидящим взглядом посмотрел на дно пустого стакана, который держал в руке.

— Не знаю. По-моему, я ее разозлил. Мне не понравилось, что тот факт, что три года я был большей частью ее жизни, ничего для нее не значит. Думаю, под конец я был немного язвителен.

— И она этого не вынесла? Что ты чувствовал после этого звонка?

— Я чувствовал себя опустошенным. Все это время я думал, что, возможно, есть шанс, и мы опять будем вместе…

Барбара перебила меня.

— Почему ты так думал? Она тебе это говорила?

— Ну… нет, не то чтобы, — ответил я. — Она сказала, что все кончено и мы больше никогда не будем вместе, — проговорил я без выражения, понимая, как глупо все это звучит.

— Тогда почему ты думал, что вы снова будете вместе?

Барбара со всей присущей ей «тактичностью» намекала, что глупо с моей стороны было жить самообманом, и она была права. Я ей помог.

— Не знаю, — сказал я. — Я дурак. Может быть, я оптимист. Я не знаю. Сегодня ровно три года, как мы расстались. Я все время думал о ней.

— А та девушка, Вилл, на которой ты собираешься жениться, она обо всем этом знает?

— Она знает про мою бывшую, — сказал я. — Но не знает, что я ей сегодня звонил.

— Почему ты ей не сказал? — спросила Барбара.

— Потому что… потому что… — я замолчал и снова внимательно изучил пустой стакан. — Я… э… не знаю… ну, ладно… э… не знаю. — Я сдался. — Я не сказал ей, потому что тогда она подумала бы, что я хочу на ней жениться только потому, что моя бывшая не хочет ко мне возвращаться.

— Но разве это не так? — обвинительно спросила Барбара, и голос у нее при этом был точь-в-точь как у гениального адвоката в каком-нибудь фильме про судебное разбирательство.

— Нет, — я замялся. — Ну, да. Но все не так просто. Я хотел какой-то определенности относительно моей бывшей, чтобы жить дальше. Я знал, что ничего не получится, если у меня будет хоть малейший шанс, что моя бывшая ко мне вернется. Мне нужно было знать, что моей бывшей я не нужен, чтобы жить дальше, иначе я все время думал бы о ней.

— Все по кругу и по кругу, — устало сказала Барбара. — Как карусель на детской площадке. А что бы случилось, если бы твоя бывшая сказала, что хочет, чтобы ты к ней вернулся?

— Наверное, я вернулся бы к ней, — нехотя признался я.

— А что стало бы с этой девушкой, на которой ты собираешься жениться на веки вечные, отрекаясь от всех остальных, пока смерть не разлучит вас?

— Наверное, я не женился бы на ней.

— Как ты можешь всерьез думать о женитьбе, если твое прошлое настолько определяет твою жизнь, Вилл?

Она попала прямо в точку. Я встал с кровати и подошел к окну, потому что мне показалось, что стены комнаты сдвигаются вокруг меня. У меня начали подгибаться колени еще до того, как я достиг пункта назначения, так что я предпочел сесть на пол самостоятельно, пока гравитация сама не вынудила меня сделать это.

— Я столько времени потратил, думая о той женщине, — сказал я Барбаре, — вам не кажется, что я имел право попробовать вернуть ее? Я хочу жить дальше. И теперь я могу жить дальше.

— Вилл. Хочешь, я расскажу тебе, что я об этом думаю? — предложила Барбара. — Я думаю, что твоя бывшая сбила тебя с толку настолько, что ты уже совсем не знаешь, как быть. Иногда, когда человека бросают, он перестает понимать, как жить дальше. И тогда он спрашивает себя: «Почему им не так больно, как мне?» И нередко люди в такой ситуации считают, что все еще можно исправить, даже если надежды уже нет. У меня то же самое было с бывшим мужем. Когда мы развелись, мне казалось, что, если я буду ждать его, он поймет однажды, что я нужна ему так же, как и он мне. И знаешь, что было дальше? Он женился на девушке в два раза меня младше и пригласил меня на свадьбу, потому что думал, что я уже успокоилась! Нет, ты только представь, какое хладнокровие! Я понимаю твои чувства, Вилл, лучше, чем ты думаешь. Но ты должен спросить себя, почему ты хочешь жениться на этой девушке?

Я внимательно осмотрел комнатку. Ответ у меня был.

— Потому что она заставила меня понять, что я могу двигаться дальше. Что я могу наконец начать жить и думать о будущем.

— Женитьба — это серьезный шаг, — сказала Барбара. — Я понимаю, эта девушка кажется решением всех твоих проблем, и очень может быть, что так оно и есть. Но мне кажется, ты должен спросить себя, почему эта девушка, которую ты никогда не видел, так много для тебя значит. Такое часто случается, Вилл. На прошлой неделе мне позвонила женщина, которая думала, что влюбилась в человека, у которого заказывала ручки и бумагу для офиса. По телефону можно быть совсем другим человеком. Можно флиртовать и веселиться, зная, что никогда не придется встретиться с собеседником лицом к лицу.

— Но дело не в этом, — запротестовал я.

— Я и не говорю, что в этом, Вилл. Я говорю — ты должен убедиться, что это не так. Можно я дам тебе один совет? Постарайся понять, был ли ты самим собой по телефону или притворялся таким, каким хотел бы быть. Эта девушка влюблена в того, с кем разговаривала по телефону. Но ты ли это?

Порыв ветра бросил в окно холодные капли дождя, и они застучали по стеклу. Кейт и Саймон опять пытались выбраться из коробки, куда я их засунул. Я дрожал. Я положил трубку на пол и взялся за голову. Всего за полчаса Барбара сумела превратить мою твердую, как скала, уверенность в пыль.

— Хорошо, Вилл, но наше время истекает, — сказала с пола тоненьким голоском Барбара. — Спасибо, что позвонил. Пожалуйста, позвони мне еще раз через две-три недели и расскажи мне и слушателям, что произошло дальше. Твоя история невероятно интересна.

01:13

Когда раздался звонок в дверь, мне как раз снился кошмар, в котором я был американским морским пехотинцем, и какой-то вьетконговец, очень похожий на Агги, держал меня в плену в бамбуковой клетке. Так как за всю неделю моего проживания здесь никто мне в дверь не звонил, я не сразу понял, что это за шум. Я попробовал не обращать на него внимания, рассудив, что это какой-то арчвейский бомж-алкоголик валяет дурака — я понадеялся, что ему это скоро надоест, и мне не придется вставать, спускаться вниз и выливать на него ведро воды. Но звонки продолжались, долгие, пронзительные, сердитые — кто-то по целой минуте не отпускал кнопку. Я поглядел на телевизор и задумался, есть ли у телевизионщиков такие технологии, которые позволяют им следить за тобой сквозь экран. А что такого? Была четверть второго ночи, и мысли у меня путались. Я повернулся на другой бок и натянул одеяло на голову. Пусть драные телевизионщики идут к черту.

Я уже снова почти отключился, как вдруг в дверь постучали. Я опять посмотрел на часы. Было уже двадцать три минуты второго. Либо кто-то впустил этого бомжа-алкоголика, либо меня сейчас оштрафуют на 600 фунтов за то, что у меня в комнате выключен телевизор. Я поплотнее завернулся в одеяло, собираясь смыться из реальности как можно скорее, пока дело не зашло слишком далеко, но на дверь обрушился такой град ударов, что она чуть не слетела с петель. Я выполз из кровати, даже не пытаясь натянуть что-нибудь приличное из одежды, слегка приоткрыл дверь и выглянул в щель. Женщина из квартиры этажом ниже (которая выключала пожарную сигнализацию) яростно на меня воззрилась. Она была уже не в махровом платье. Вместо него на ней была пушистая небесно-голубая пижама с резинками на лодыжках, так что казалось, что она в детском комбинезончике. Лицо у нее было раскрасневшееся, в пятнах, а волосы торчали во все стороны. Честно говоря, даже самая бешеная из сестер-фурий не смогла бы выглядеть более разъяренной.

Сдобрив такой довольно короткий вопрос, как:

— Ты знаешь, который час? — неправдоподобным количеством ругательств, женщина принялась точить об меня когти. И хотя я был совершенно сбит с толку из-за того, что меня разбудили посреди ночи, я не мог устоять перед искушением поучаствовать в хорошей соседской перебранке.

— И ты, чокнутая курица, колотишь мне в дверь, чтобы узнать, который час? Давай вали отсюда, пока я полицию не позвал!

Она не рассмеялась.

— Мало того, что ты никогда не идешь выключать пожарную сигнализацию, так тебе еще и личный дворецкий понадобился! В следующий раз, друг любезный, сам открывай эту чертову дверь, когда тебе звонят!

Я постарался изобразить раскаяние, хотя на самом деле на лице у меня отразилось недоумение.

— Я тоже выключаю пожарную сигнализацию! Если все дело в ней, то спроси парня из той квартиры. — Я махнул рукой через площадку. — Этот прохвост еще ни разу не отключал сирену. — Соседка была воплощением ярости. Я попробовал ее успокоить. — Мне тоже звонил в дверь какой-то сумасшедший, но я никого не жду, поэтому решил, что он ошибся.

— По-моему, я могу объяснить, — послышался голос из-за спины соседки. — Я, наверное, попала не в ту квартиру. Я позвонила в дверь этой женщины нечаянно, когда ты мне не открыл.

Я распахнул дверь пошире, чтобы поглядеть на загадочную незнакомку. Это была Агги.

Я оглядел ее с ног до головы. На ней были черные леггинсы и что-то фиолетовое, вроде рубахи. Волосы спутаны. Выражение лица у нее было не менее решительное, чем у соседки, но она была прекрасна, как никогда.

— Входи, — устало сказал я и бросил суровый взгляд на соседку, чтобы она не подумала, что приглашение относится к ней.

Агги вошла, закрыла за собой дверь и осталась стоять на пороге. Я сел на кровать и вдруг до смешного отчетливо увидел себя со стороны. Мало того, что на мне были только семейные трусы, так это были зеленые трусы с изображением игроков в гольф — подарок моей матери. Вот в таком виде любовь всей моей жизни увидела меня после трехлетней разлуки — мешок сала в дешевом нижнем белье. Пока я натягивал футболку, Агги отвела глаза, подавленно разглядывая обстановку и не говоря ни слова.

Я закончил одеваться, посмотрел на нее и сказал:

— Привет.

Лицо Агги вдруг перекосилось от гнева, как будто она щелкнула рубильником с надписью «адски бешеная визжащая ведьма». Я испугался. Женщины, которые могут прийти в такую ярость при виде слегка растолстевшего, но в общем-то приятного парня, получают потом полгода условно, ссылаясь на временное помутнение рассудка.

— Я таааак зла, — завизжала она.

Я вздрогнул, сообразив, что она, наверное, переживает из-за того, что я наговорил ее парню по поводу команды регбистов. Я подумал, не напомнить ли ей, что я в очках, и потому прекрасно вижу ее состояние, но отказался от этой мысли.

— Тоби тебя убить хотел. Он тебя изобьет так, что мать родная не узнает. Он на тебе места живого не оставит. Он знает, что ты ненормальный. Он ждет меня внизу в машине, так что пусть твоя больная фантазия ничего такого тебе не нашептывает.

— Он адвокат? — робко спросил я.

— Да, — прошипела она.

— Он играет в регби?

— Каждые выходные.

— Ага, — сказал я.

Я чувствовал себя совсем маленьким, размером с комара — не больше. Это было, как если бы меня отчитывала мама, и даже хуже, потому что я был без штанов, а мама никогда бы не пригрозила, что ее парень меня изобьет, если бы даже он у нее и был. Одно хорошо — насколько я мог понять, парень Агги не стал в точности передавать ей мои слова, хотя она определенно услышала достаточно, чтобы получить общее представление. Мне было ужасно стыдно. В своей ярости Агги была безжалостна, она металась по комнате, осыпая меня оскорблениями и ядовитыми замечаниями, и все, что она говорила, к сожалению, было правдой. Каждое предложение начиналось с «да как ты смеешь…» Мне даже оправдываться было нечем. Я позвонил ей ни с того ни с сего, хотя у меня уже три года, как не было на это права, и опозорил ее в глазах ее парня, который мог бы избить меня до смерти, даже если ему связать за спиной руки. Это было нелепо. Я сидел, повесив голову, и принимал ее слова если и не как мужчина, то настолько близко к этому, насколько мог, — как забитый и несчастный подросток.

Когда мне показалось, что она иссякла, я поднял глаза, но, к своему разочарованию, обнаружил, что она еще не закончила.

— Если ты еще хоть раз попытаешься мне позвонить, написать или начнешь посылать негативные мозговые сигналы, я пойду в полицию, понял, подонок? И не думай, что я этого не сделаю!

Она развернулась и открыла дверь, даже не взглянув на меня. «Вот и все, здравствуй и прощай. Но я ведь заслуживаю большего?» Уж лучше было слушать, как она орет на меня в моей же собственной квартире, чем жить с мыслью, что в ту самую секунду, как она выйдет из комнаты, всякая память обо мне исчезнет из ее головы — она просто все забудет. И хорошее, и плохое. Это было невозможно представить, потому что если я не существую даже в ее голове, значит — меня вообще нет.

— А как насчет тебя и Саймона, — промямлил я почти неразборчиво.

Она обернулась в дверях с непонимающим выражением лица.

— Что?

Я покашлял и принялся разглядывать свои ступни. У меня на пятке была бородавка размером с пятипенсовик, я ее раньше и не замечал. Не поднимая глаз, я повторил вопрос.

— Я сказал, как насчет тебя и Саймона?

Она аккуратно закрыла дверь, подошла ко мне и села рядом на кровать.

— Так он тебе сказал?

Я кивнул.

— Когда он тебе это сказал?

— Вчера.

— Почему он тебе это сказал?

— Потому что влюбился.

Глаза Агги медленно наполнились слезами, хотя она и старалась их сдержать. Я смотрел, как слезинки катятся вдоль ее идеального носа, на ее идеальные губы и капают с ее идеального подбородка. Я не хотел, чтобы она плакала. В эти выходные плакали все подряд.

— Я не хотела сделать тебе больно, Вилл.

— Но сделала.

— Так получилось. Я разозлилась, что тебя не было.

Я с трудом сглотнул.

— И поэтому переспала с моим лучшим другом.

— Это был только секс. Я его не любила. Это случилось только один раз.

— А это имеет значение?

Теперь она опустила глаза и разглядывала свои колени.

— Нет. Наверное, нет. По крайней мере, для тебя.

Я отодвинулся от нее. Меня начала бить дрожь, как будто из-за того, что я находился так близко от нее, со мной могло произойти что-то непоправимое. Вот она сидит в моей комнате и напоминает о предательстве, которое, хоть и произошло много лет назад, так свежо в моей памяти, как будто оно случилось вчера — в каком-то смысле так и было.

— Я обожал тебя с первой нашей встречи. Я боготворил тебя. Мне ничего не было нужно, кроме тебя. Что же я сделал не так?

Она расплакалась. Я обнял ее за плечи. Ощущение было точь-в-точь как раньше. Ничто не изменилось. Как будто мы перенеслись в прошлое — все казалось нереальным. Я попытался вытереть ей слезы, но она все плакала и плакала, уткнувшись мне в шею, так что ворот моей футболки намок. Она подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза.

— Прости меня, Вилл. Мне очень жаль.

Я ничего не сказал. Я не пытался казаться мучеником, просто мне нечего было сказать. Она выглядела такой несчастной, глаза у нее покраснели и опухли. Мне хотелось только одного — все исправить.

— Ты же меня знаешь. Я никогда ни о чем не жалею, — сказала она. — И не вздумай вообразить, что я жалею о том, что порвала с тобой. Никоим образом. С нами все было кончено. У нас не было будущего. Но если бы я могла повернуть время вспять, я никогда бы не сделала того, что сделала тогда. Я и без твоих слов знаю, что ты меня любил. И всегда знала. Все три года ты был мне самым близким человеком, Вилл. Я никогда не смогла бы отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал. Я не знаю…

Фраза осталась незаконченной, и Агги уткнулась мне в плечо. Я грустно смотрел на ее макушку. С какой-то извращенной точки зрения можно было даже порадоваться, что она спала с Саймоном, поскольку это позволило мне узнать, что ей не все равно — ну, хоть немного. Она ничего не забыла, и какая-то часть ее души по-прежнему была привязана ко мне настолько, что способна была даже сожалеть. Я остался в ее мыслях — и от этого она уже никогда не сможет избавиться. Это было красиво. На такое я даже и надеяться не мог.

Агги подняла голову — теперь ее глаза были на одном уровне с моими, губы чуть приоткрыты, нос всего в дюйме от моего. Восхитительным, волшебным жестом она слегка склонила голову набок — все это могло значить только одно.

Я глянул на дверь, мои мысли помчались вниз по лестнице в страхе, что некий любитель регби, этакий детина килограммов под сто весом, сейчас ворвется в комнату и отдубасит меня за милую душу. Агги, заметив мой испуг, приложила палец к моим губам.

— Я соврала, — сказала она. — Просто не хотела, чтобы ты что-то не то подумал.

А потом она меня поцеловала.

И в то же мгновение вселенная обрела смысл. Все горести мира разом свалились с моих плеч. Именно этого ощущения я жаждал столько лет — оно того стоило. Я целовал ее так, будто от этого зависит моя жизнь. Целовал ее лицо, руки, шею — все, до чего мог дотянуться. Но через мгновение меня охватили еще более сильные, еще более разрушительные чувства — они причинили такую боль, которой я раньше не испытывал.

Я отстранился от нее в шоке.

— Я не могу.

— Я же сказала, Тоби здесь нет.

Я покачал головой.

— К нему это не имеет никакого отношения. Все дело во мне. Это я не могу. Не могу обманывать Кейт.

Лицо Агги мгновенно изменилось. Вся ее грусть испарилась, и она посмотрела на меня с легким пренебрежением.

— Кейт — это твоя девушка? — спросила она, и в ее голосе ясно слышалась нотка сарказма.

— Нет, — ответил я. — Она моя невеста.

Я рассказал ей все с самого начала, хотя эта история самому мне уже казалась бессмыслицей. Она кивала в подходящих местах. А в некоторых неподходящих — смеялась. Когда я закончил, то понял, что она все еще не верит мне. «Неделю назад я и сам бы себе не поверил». Я взвесил все за и против.

Я ничего не мог объяснить в этих отношениях, но дело было не в чувстве вины. И не в том, что я забыл Агги — три года сильного умопомешательства не проходят за одну ночь. Но все было именно так: я думал, что Агги — вершина моей любви, но Кейт показала мне, что я могу подняться выше. Слишком напыщенно? Да. Сентиментально? Возможно. Слова сбитой с толку, совсем запутавшейся души, которая влюблена в саму идею любить? Нет.

— Так что вот так, — сказал я после очень неловкой паузы.

Агги рассмеялась.

— Поверить не могу, что ты так поступаешь, Вилл. Ей-богу не могу. Но не надо оскорблять мой здравый смысл своими жалкими историями. Я знала, что ты не в себе, однако не думала, что настолько. — Она встала, поправила блузку и вытерла со щек потекшую тушь. — Наверное, я этого заслуживаю. Ну что ж, теперь мы квиты. Мне больше не придется чувствовать себя виноватой, что я переспала тогда с Саймоном, а ты получишь свою воображаемую девушку.

Я без интереса посмотрел на нее.

— Как скажешь.