Моя любовь, моё проклятье

Как же хочется, как сильно, как нестерпимо хочется увидеть её ещё хоть раз! Пусть бы даже последний, пусть хоть на минуту, на несколько секунд, только чтобы успеть сказать «прости» и «люблю». Душу бы, казалось, без раздумий отдал за эти драгоценные секунды.

Они так скверно расстались. Поссорились перед самой его командировкой.

За полгода, что женаты, ссорились они неоднократно, особенно в самом начале. Порой как черти. Бурно, страшно. Но не могли долго держать холод и мирились почти сразу, и часу не могли протянуть. Мирились быстро, горячо, с каким-то жадным упоением впитывая друг друга, оставляя прикосновения-ожоги.

Со временем, подмечал Ремир, ссоры становились реже.

Макс говорил: «Притираетесь», будто он что-то понимал в семейной жизни, закоренелый холостяк.

В их размолвках он стабильно соблюдал нейтралитет, теперь уже не как его друг, а как друг семьи, и вечно ратовал за мир и взаимные уступки.

Хотя, может, и правда притирались. Последние пару месяцев ведь и правда жили душа в душу.

Пока не случилась эта новая ссора. Думать о ней невыносимо. Ещё там, в Японии сто раз пожалел о ней, а сейчас так и вовсе...

Эта командировка в Токио свалилась, как назло, в самый неподходящий момент, срочная, неудобная, но, бесспорно, выгодная. И он, возможно, не поехал бы, но Макс настоял. Зудел: «Пора уже взяться за ум». Мол, и так со своей любовью совсем на компанию забил.

И Макс, по сути, прав – Ремир и сам замечал, что перестал гореть работой. Особенно после того, как Полина уволилась. То приезжал в офис к обеду, то уезжал домой среди дня, а то и вовсе не выходил. Она скажет: "Может, не пойдёшь сегодня? Ты же сам себе хозяин". И он не идёт. И Полина тут ни при чём – сам с удовольствием оставался.

А без неё там как-то даже скучно стало.

Причём к её увольнению сам же руку и приложил. Не то чтобы категорически настаивал, но вот мечталось ему, чтобы жена ждала его дома. А Полина спорить не стала, уступила, хотя, видно было – не хотела.

К тому же после того, как они поженились, в офисе перед ней все стелились, набивались в друзья и чуть ли ни кланялись, даже те, кто прежде называл её… да как только ни называл. Ремир своими ушами слышал, как Инга Миц расхваливала тонкий вкус и изысканный стиль Полины, невольно вспоминая её же злобные выпады перед корпоративом в день связиста.

Его вся эта мышиная возня, конечно, потешала, а вот Полина... она воспринимала всё, похоже, за чистую монету. Вечерами, дома, то и дело удивлялась, какие все они, оказываются, хорошие и добрые люди, а она, такая-сякая, думала про них плохо... И ведь не скажешь же ей, что эти самые хорошие и добрые говорили про неё раньше.

И чёрт бы с ними со всеми, ладно бы они стелились, так ведь ещё и подсылали к нему Полину: то, чтобы подписал какой-нибудь волокитный документ без очереди, то, чтобы не сильно ругал за какой-нибудь прокол.

Вот это, кстати, чаще всего. И это Ремиру особенно не нравилось. Даже очень не нравилось, и тем сильнее потому, что отказать он ей не мог. Хоть и понимал, что остальные этим просто бессовестно пользуются, сволочи.

Взять вот Лизу. Мало того, что тогда с документами к тендеру опрофанилась, так ведь снова учудила: скинула по электронке тарифы, считай, первому попавшемуся. А точнее, вполне конкретному засланцу из всё той же, чёрт её дери, «Сармы». Это был не сам Назаренко, один из его работников. Он, конечно, представился потенциальным клиентом, а Лиза, дурочка, даже не соизволила проверить, скинула всё, что попросили.

Хорошо, его бесценный программист Маратик каким-то чудом сразу всё просёк. И сумел не только взломать почту «потенциального», но и вообще похозяйничал в его компе удалённо. И стёр всё ненужное, и стащил всё интересное. Много, кстати, интересного и полезного накопал.

Так что здесь был именно тот случай, когда не просто худа без добра не бывает, а когда добро значительно перевешивало худо. Но всё равно, в том исключительно заслуга Маратика, а Лиза была кругом и полностью виновата.

Ещё и подослала Полину замолвить словечко, что уж вообще гнусность.

И Полина – добрая душа, насела на него со всем пылом:

– Рем, не увольняй Лизу!

– Ну а как я должен с ней поступить?! – вопрошал он, чувствуя так, будто его в угол загоняют. – Полина! Она же если не крот, то дура, беспросветная дура, и я даже не знаю, что хуже.

– Ну, поругай её. Только не сильно. Ты же знаешь, как ей сейчас тяжело из-за Берковича.

Да, он это знал – Полина передала.

Беркович оказался обычным прощелыгой с замашками альфонса, только в рабочем ключе. Вроде как Лизе всячески угождал, пока она числилась заместителем Штейн, а как её понизили, резко сбавил градус услужливости. А потом и вовсе неосторожно обмолвился где-то кому-то, что «толстая Лиза его достала», и был случайно услышан и Полиной, и самой Лизой.

Лиза – в горькие слёзы, Полина, коль скоро стала свидетельницей, начала её утешать, и, в общем, как-то они подружились на этой почве.

И в общем-то, ему без разницы, пусть, всё лучше, чем скандалы. Но... вот из-за того случая с тарифами как раз и произошла их первая настоящая, крупная ссора.

Злой на Лизу, даже не столько из-за того, что она так тупо накосячила, а из-за того, что подослала к нему жену, Ремир всё же не тронул её, даже не вызвал к себе, но в полной мере за этот промах отыгрался на Оксане Штейн. И премии лишил, и выговор вкатил, ну и высказался, конечно. Надо же было кому-то излить... Но, по сути, Штейн тоже виновата. Она – коммерческий директор, значит, отвечает за всё в своём подразделении.

Полине же тогда сообщил:

– Лизу твою я не тронул, только потому что ты попросила. Но подобный инцидент не мог остаться безнаказанным, сама должна понимать, поэтому я наказал Штейн.

Посыл его был, в общем-то, прост: не вмешивайся в мою работу и не иди на поводу у Лиз и прочих.

Но Полина всё поняла по-своему, взглянула на него так, будто впервые увидела и ужаснулась, а потом произнесла:

– Не думала я, что ты такой жестокий.

И два дня, целых два чёртовых дня, не разговаривала с ним. Совсем. Он с ума сходил, потому что мучился от её холода, но считал себя правым. Они вместе ездили на работу и с работы, точнее, Коля их возил, но хранили взаимное молчание. Только Сашка тогда была связующим звеном. При ней, не сговариваясь, они никогда не выясняли отношений и не показывали, что между ними пробежала кошка. Делали вид изо всех сил, а вот когда Сашка ложилась спать, наступал арктический холод. Полина замыкалась. Даже спали друг к другу спиной. И эта пытка длилась двое суток.

Первым сдался всё же он, но, как оказалось, она только этого и ждала, очень ждала. И сразу настало долгожданное, сладкое примирение.

Позже он пытался ей объяснить, что все эти меры, наказания, выволочки и прочие диктаторские замашки – вовсе не удовольствия ради. В самом деле, садист он, что ли? Нет же! Просто таков механизм управления. Шутка ли – три тысячи человек, десятки цехов, разбросанных по всей области и, что важно, немало опасных объектов. Тут без строгой дисциплины ну просто никак. Вот и приходится гайки закручивать, иначе что? На шею сядут и ничего делать не будут. И это в лучшем случае.

Но Полина, очевидно, в его объяснения особо не вникала. Потому что и после Лизы просила то за одного, то за другого.

Он злился, негодовал, но шёл на поводу. Да потому что... ну как ей отказать?

Оттого и вздохнул свободно, когда она согласилась уволиться.

Только вот как-то неинтересно стало на работе без неё. Постоянно и сильно тянуло домой.

Первое время он буквально шалел от восторга – вместо тишины пустой квартиры его ждала Полина, ждала Сашка, обе – с улыбками, с радостью в глазах. А ещё всякие аппетитные запахи плыли из кухни. Да и спустя несколько месяцев радовался такому незамысловатому домашнему счастью ничуть не меньше, просто спокойнее.

Вторая крупная ссора случилась из-за матери. Та тоже взяла в моду воздействовать на него через жену. Вот откуда они все этого понабрались?

Но в конце концов он психанул: «Не лезь в мои отношения с матерью».

Полина тогда отшатнулась, и хотя он тут же, почти сию секунду стал просить прощения за грубость, целый день не могла отойти.

Потом объяснила, что не грубость её покоробила, а… в общем, такую забористую речь задвинула, что Ремир опешил – столько диких выводов из одной неосторожной фразы, брошенной в сердцах: мол, указал ей на место, закрывается от неё, нет полной близости, нет единения и чего-то там ещё, по-настоящему так и не впустил в свою жизнь…

Не впустил в свою жизнь?! Да у него и жизни-то никакой нет, кроме неё. А сказал так только потому, что злило это манипулирование. Но Полина сильно дулась, а он страдал. Целый день. Ночью всё же получилось переубедить.

Но всё это мелочь по сравнению с последней их ссорой, в которой отзвуком аукнулось треклятое прошлое.

Он ведь честно старался забыть, что тогда, в лагере, случилось, не думать о том, просто выкинуть из головы.

Да и простил её за всё давно. Но это прошлое настырно лезло и лезло, всплывая в самый неподходящий момент и безжалостно вскрывая поджившие рубцы.

В тот день, ровно неделю назад, они с Полиной и Сашкой гуляли в центральном сквере. На работу он не поехал, потому что завтра улетал в Японию, хотел вместе провести время.

В сквере уже понастроили ледяных фигур к Новому году, домиков всяких, лабиринтов. Но главной забавой была, конечно, горка, высоченная, в несколько полос. Народу каталось – тьма, с визгами, со смехом. Сашке тоже хотелось так, но её, кроху, могли запросто сбить, поэтому Полина отправилась с ней. А Ремир наблюдал снизу, махал им рукой.

Позвонил Макс – вот как раз обсудить поездку в Японию. Из-за гвалта было плохо слышно, и Ремир отошёл чуть в сторону, где в стороне от общего гуляния прохаживались чинные парочки. Там они и столкнулись с Назаренко.

Ремир знал, что «Сарма» на ладан дышит, если уже не приказала долго жить. Но в детали, в причины, в последствия не вникал.

С Назаром разговаривать он не хотел, один его вид рефлекторно будил в нём самые тяжёлые чувства. Но тот был пьян и, заметив Ремира, свернул к нему. Уж конечно, не за тем, чтоб поздороваться.

– Что, думаешь, сделал меня? – расплылся Назаренко в неприятной улыбке. По виду пил он не первый день. Истасканный весь, вонючий, заплывший. – Затоптал меня, думаешь? Ну, радуйся, радуйся, пока можешь.

– Свали, – коротко бросил Долматов.

– Чего это? – деланно изумился тот. – Не хочешь с давним знакомым пообщаться? Гордый, да? Важный сильно? Где, кстати, Польку потерял, жёнушку свою ненаглядную? Да-да, я всё знаю, заженились вы. Полька мне сама сказала.

Ремир тотчас напрягся. Они разговаривали?

– Ой, смотрит-то смотрит! – паясничал Назар. – Будто перед ним тут го*но какое-то.

Икнул, снова гадко улыбнулся:

– Если ты такой гордый, что же взял себе пользованный товар? Подобрал после меня…

Ремир не сдержался, обрушил на него всю боль, всю вспыхнувший злость.

От одного удара Назаренко грузно рухнул в снег, захрипел, выругнулся матом. Чинные парочки остановился, уставились с настороженным любопытством.

Ремир развернулся, нашёл Полину с Сашкой. Сразу ничего не сказал, и дома весь вечер молчал, хотя Полина почувствовала. Спрашивала, что случилось, но он отнекивался.

Завёл разговор уже ночью, в их спальне, когда Сашка видела уж десятый сон.

– Ты встречалась с Назаренко? – спросил.

И тут же заметил, как она напряглась, как на лицо набежала тень, как в глазах промелькнуло… что? Испуг? Вина?

Полина расстилала кровать. Движения её обычно плавные, чарующие, стали слегка резкими и угловатыми. Занервничала, понял он. И это ударило больнее, чем пьяный, мерзкий трёп Назара.

– Да, мы случайно встретились, – ответила она.

Но в глаза не смотрела! И если случайно, почему так напряглась?

– И как часто вы случайно встречаетесь? – глухо спросил он, чувствуя, как тяжело бухает в груди сердце, отдаваясь гулким стуком в ушах.

Она тотчас вскинулась:

– Ты что же, думаешь, что мы с ним общаемся? У тебя за спиной? Мы с ним встретились один-единственный раз несколько дней назад. Случайно!

– Я ничего не думаю, я просто спрашиваю.

– А с чего вдруг вообще о нём…? Ты его видел? – догадалась Полина. – В сквере? Пока мы с горки катались? Вот поэтому ты такой был? И что он тебе сказал?

– Сказал, что вы с ним виделись.

Он тогда ещё изо всех сил пытался унять злую горечь, пытался держаться. Говорил себе: ну, в самом деле – что такого? Он ведь тоже встретил его случайно… Только вот что-то всё равно мешало выдохнуть, успокоиться.

– Рем, ты только, прошу, не заводись, выслушай меня. Не делай поспешных выводов. – Она присела на кровать, сложила сцепленные руки на коленях и посмотрела на него просительно и виновато.

А у него от этих слов, от этого взгляда внутри тотчас всё оборвалось.

– Мы с ним действительно случайно встретились на улице. И я хотела мимо пройти, я вообще не хотела с ним разговаривать, но он… остановил меня. В общем, не знаю, как так получилось… слово за слово… У него, понимаешь, отец умер незадолго до этого. И он был такой несчастный, потерянный…

– И ты решила его пожалеть?

– Ну да… мне его, конечно, стало жалко. Как любого другого бы на его месте.

– Но он не любой другой, Поля! – вскипел Ремир.

– Но мы ничего такого не делали! – горячо заверила она. – Мы просто посидели полчаса в кафе, побеседовали… холодно было потому что… и всё.

От одного этого «мы» у него тотчас крышу снесло. Его жена и Назаренко вдруг стали «мы».

В ту ночь он впервые не спал с ней, коротал ночь у себя в кабинете, на диване. А утром, в начале шестого за ним заехал Коля, отвёз в аэропорт.

Уходя, он даже не заглянул в спальню, не разбудил её, не попрощался…

А теперь так остро жалел. Обо всём жалел, о прошлых ссорах и об этой, последней. Зачем он так? Зачем отравлял бесценные минуты и себе, и ей? Зачем разменивал счастье, что далось-то с таким трудом, на сомнения, подозрения, обвинения? Ведь и правда – подумаешь, пожалела Назара, тот и впрямь жалок. Ну, такая она, какая есть, такой он её и любит.

Вернуть бы всё! Вернуться бы!

Их размолвка не давала покоя ещё там, в Токио. Еле вытерпел всю эту вереницу церемонных переговоров. Затем планировались какие-то мероприятия уже для души, экскурсии и прочие прелести. Но он подорвался домой, вылетел на два дня раньше, никого не предупредив. Даже Макса.

Так что Полина его не ждала, хотя… всё равно ждала. Он это знал, чувствовал.

Снова заход на посадку, снова безуспешно…

Думать сейчас о ней и сладко, и больно.

Вспомнилась их свадьба. Вот он обомлел, когда увидел её в белом платье! Просто дара речи лишился от такой красоты.

Его свидетелем был, конечно же, Макс, ну а свидетельницей Полины – Анжела, которая, по иронии судьбы, оказалась тем самым «котёночком». Искусно же они шифровались!

Макс балагурил по своему обыкновению, но видно было – поначалу стеснялся.

«Служебные романы – зло!», – поддел Ремир, припоминая ему его же слова.

«Кто бы говорил, – парировал Макс. – На работе надо заниматься только работой!».

Отмечали на яхте, продрогли на верхней палубе до костей. Несмотря на июльский зной, от Байкала веяло холодом, и к вечеру зуб на зуб не попадал, даже горячительное не сильно горячило. Хотя всё равно хорошо повеселились, насмеялись, натанцевались.

А потом были две недели чистого, ничем не омрачённого блаженства. Медовые полмесяца, безумно короткие и безумно счастливые. Средиземное море, Барселона, Сиджес, бережливые и независимые каталонцы. Малага, Севилья, шумные, радушные андалусцы, золотистый Херес в длинноногих бокалах. Мадрид, Plaza Mayor, Музей Прадо…

Как вышли на работу, вернул Полину продажникам, наказав Штейн, чтобы в центр обслуживания больше её не посылала. Пусть сидит, сказал, в кабинете на втором этаже. Так она и проработала там, пока не уволилась два месяца назад.

Себе Ремир нашёл новую секретаршу – Алину уволил, не смог простить козней. Хотя тот случай с перепутанными встречами, и с кофе, и со звонками они не раз вспоминали потом с Полиной, смеясь до слёз.

Вообще, они почему-то часто смеялись, над всем подряд, что, вообще, странно – прежде за собой склонности к веселью он никогда не замечал. Макс говорил, что Полина определённо хорошо влияет на своего мужа, мол, даже шутки стал понимать.

Вспомнилось, как праздновали в октябре Сашкин день рождения. В три приёма: в деревне – то была прихоть именинницы, в развлекательном центре с клоуном и всякими модными сюрпризами, ну и дома. Всё-таки пятилетие, юбилей, хотелось размаха.

Дома они с Полиной замутили «пиратский» квест, с её подачи, конечно. Сам бы он не додумался. Но участвовал вовсю: и шарики надувал, и рисовал корявые картинки-подсказки, и выбирал приз, и наряжался в пирата, даже глаз один закрыл повязкой. Сашка была счастлива до одури, да и они тоже.

Сашка вообще чудо, привязалась к нему сразу же. Так трогательно обнимала ручонками за шею, чмокала в щёку и фыркала, когда колючий. Называла, правда, пока ещё вперемешку то папой, то Ремом. И настойчиво выпрашивала братика или сестрёнку. Почему-то у него, не у Полины. Объясняла:

– Ну ведь ты же всё у нас добываешь.

– Да я стараюсь, стараюсь, – разводил он руками.

– Что-то я не видела. Ты уж давай, старайся получше, – наказывала кроха с самым серьёзным видом.

На самом деле, старались они. И ещё как. Он очень хотел сына и заявил об этом сразу. Ну или дочь, но лучше сына. Дочь ведь уже есть. Да вот как-то пока не выходило…

Господи, как же хочется увидеть их обеих! Сжать в объятьях крепко-крепко. Ничего и никогда на свете так сильно он ещё не желал.

Горючее, видимо, излетали, и командир принял решение садиться без передней стойки шасси. Шум в салоне как-то сразу стих, все напряглись до предела.

Службы аэропорта уже покрыли полосу пеной. Самолёт пошёл на посадку, центровка сместилась к хвосту. На носу они проехали лишь последние пару десятков метров и… остановились.

Выдохнули. И салон ожил: люди смеялись, обнимали друг друга, даже чужие, благодарили экипаж.

Домой не терпелось, но Ремир всё равно попросил таксиста приостановиться возле круглосуточного супермаркета. Набрал там сладостей, шампанского.

Цветов, то есть нормальных букетов, там, к его разочарованию, не оказалось. Пришлось делать петлю, где были. Очень хотелось нагрянуть не просто так. В сумке, конечно, были подарки: сувениры всякие, фурисодэ ручной работы, игрушки для Саши. Но ему хотелось, чтобы был праздник по полной программе.

Полина в цветах была неразборчива, одинаково радовалась любым букетам. Но тут уж он заказал самый шикарный из возможных. И почти сразу пожалел – пришлось ждать, пока этот шикарный соорудят, а ему каждая минута давалась с трудом.

Наконец они подъехали к дому.

Заспанный консьерж встрепенулся, кинулся помогать ему с сумками-пакетами.

Ввалился Ремир в квартиру, только скинул туфли, сгрудил багаж и сразу к ней. Хотел просто тихо посмотреть – наскучался же, прямо измучился. Но не выдержал, присел на край кровати, наклонился к родному лицу, прильнул губами к тёплой коже, вдохнул её дурманящий запах.

Полина проснулась, сморгнула, охнула, обняла порывисто за шею, поцеловала в губы нежно, он – отозвался сразу, пылко, нетерпеливо. Запустил руку в её волосы. Но тут она оборвала поцелуй, стукнула кулачком в плечо:

– Ты не попрощался, Рем! Уехал и не попрощался!

– Я знаю, знаю... Прости! Я никогда так больше не поступлю, обещаю! Никогда тебя больше не обижу. Слово даю. Я всё понял, всё. Я такой… такой дурак был. Но я так сильно тебя люблю, ты даже себе не представляешь.

Потом они все вместе завтракали на кухне, хотя ещё и шести утра не было.

Сашка тоже проснулась, как почувствовала. Повисела у него на спине рюкзачком, щекоча носом затылок, пока Полина накрывала на стол. Потом поклевала немного и умчалась в детскую, разбирать подарки.

– Я же шампанское принёс. Давай-ка, любовь моя, отпразднуем… – Он быстро прикинул в уме: поженились они второго июля, сейчас – двадцать четвёртое декабря. – Пять месяцев и двадцать два дня нашей семейной жизни.

– Давай, – улыбнулась Полина, но затем сказала: – Только я соком.

И многозначительно посмотрела на него, слегка прикусив нижнюю губу.

Ремир на несколько секунд подвис.

– Да? – выдохнул наконец, боясь поверить.

Она кивнула, улыбаясь.

– Да.

– Ооо! Поля! – Он потянул её за руку, усадил к себе на колени, уткнулся носом в висок. – А когда? Сколько? Или как там?

– Три недели примерно.

– Поля, моя Поля… – шептал он жарко, касаясь губами уха, – я так тебя люблю.

Ему хотелось тотчас рассказать об этой новости Максу, но Полина упросила попридержать в секрете, ссылаясь на какие-то женские суеверия.

Ерунда это всё, с улыбкой думал, но послушался, хотя распирало.

Макс, впрочем, догадался сам. Посмотрел на его лицо, когда заскочил к ним тем же вечером, и сразу всё просёк:

– О-о! Никак, Ремчик, у вас будет пополнение?

– С чего ты взял? – невинно спросила притворщица-Полина.

– Да у него ж на лбу всё написано, – И не дожидаясь признаний, обнял: – Ты молоток, Ремирище!

Ремир и правда первые дни ходил невменяемый от счастья. Потом уже приучился более-менее держать эмоции в себе, но нет-нет, да всё равно как нахлынет… И в такие моменты он как будто выпадал из реальности, сидел, смотрел перед собой отрешённо и мечтательно улыбался.

Это будет сентябрь, он уже подсчитал…

КОНЕЦ