Моя политическая биография

глава X. Правые союзники

Опыт с Зюгановым долго давил на меня. Обещав мне лично помощь (или хотя бы невмешательство) на выборах декабря 1993 года, он кинул меня. Я позвонил ему предварительно, посоветовался «Ты будешь, Гена, кого-нибудь выдвигать в Тверском округе? Я хотел бы попытать счастья и побороться за место депутата Госдумы. Если у тебя там кто-то идёт, я не буду выдвигаться?» — «Нет, Эдик, никого в Тверском у нас не будет. Иди, мы тебе поможем. Если б нам разрешили участвовать в выборах, я бы взял тебя в список КПРФ». Через несколько недель Ельцин разрешил КПРФ участвовать в выборах, но Зюганов не сказал своим партайгеноссе, когда они делили округа: «Давайте возьмём в список Лимонова? Не член нашей партии, но свой. Столько сделал для оппозиции. Храбрый человек, воевал в Сербии».

Хера лысого сказал Гена. Ясно, что я был шокирован предательством «своих». И меня отшатнуло вправо. Раз ты предан левыми, ты, естественно, склоняешься вправо. Я пошел на правую конференцию под названием «Куда идет национализм?», так, кажется, где увидел массу правых: национал-демократа Севастьянова, главаря Народно-национальной партии Сухаревского, руководителя московской организации Национал-республиканской партии (забыл фамилию, толстый и высокий), в Питере партию возглавлял, уведя её от Лысенко, — подозрительный бывший мент Юрий Беляев. Я выступил на их конференции. (Хотя они неохотно признавали НБП националистами или не признавали вовсе.) Интересно отметить, что Корчинський, симпатичный мне бывший лидер УНА/УНСО, говорил мне, что украинский националистический бомонд никогда не признавал УНА/УНСО националистами. В своей речи я сказал, что надо бы нам объединиться и перестать бороться друг с другом, что следует бороться с Системой. После моей речи ко мне подошел Иванов-Сухаревский и сообщил, что согласен — пора объединяться.

Чуть позже все вышеперечисленные: я, Иванов-Сухаревский (красочная по-своему личность, кинорежиссёр, актёр, человек в белых перчатках и красном джемпере, демагог, антисемит и психопат), глава московской организации НРПР (тот же толстый и высокий, блин, как же его?), ещё один типчик с восточными чертами лица, руководитель неясной организации, все мы собрались у меня в кабинете в Бункере и образовали организацию под названием Координационный Совет Радикальных Националистических Партий (сокращенно КСРНП). Случилось это в начале 1996 года. Таким образом, я второй раз сделался руководителем политического блока, если считать Национал-большевистский фронт, созданный в мае 1993 года, — первым. (Я понимаю, что для «нормального» смертного, не для политического маньяка, каковым я являюсь, вся эта социальная возня с людьми очевидно представляется безумием.)

В феврале 1996 года состоялось и публичное, как бы это выразиться, «обмывание», что ли, нашего координационного совета — Юрий Беляев, толстяк-мент (он был ментом во всяком случае до 1993 года) созвал в Санкт-Петербурге съезд националистов. Какой-то по счёту. Вообще, было такое впечатление, что платили за съезд менты. На этот съезд мы все и отправились: Иванов-Сухаревский, человек с восточными чертами лица и даже Дугин. В первый день должен был состояться съезд Национал-республиканской партии, а во второй — съезд националистов России.

В первый день ничего интересного не произошло. Звучала музыка, носили знамёна. Изрядно поредевшие партийцы НРПР произносили речи. Зал был полон всяких людей. Я присутствовал на 1-м съезде НРПР в 1992 году. Там были известные члены российской нацтусовки: среди них Безверхий — тощий старикан с красным носом — лидер организации венедов. Ну были мы, грешные, — весь КСРНП во главе со вдохновенным байроновским блондином Ивановым-Сухаревским, его помощником Шаропаевым (уже знакомым читателю по ФНРД — бывшего коллективным членом НБФ за три года до этого). Был Олег Бахтияров, хороший мужик, психиатр и боевик, участник войны в Приднестровье и взятия мэрии в 93-м году, киевлянин, один из лидеров организации «Славянское Единство». Был Дугин, сидел чинно рядом со мной в первом отделении, но в перерыве (его шурин Сережа Меленьев стоял в фойе и продавал книги) Дугин исчез, и я нашёл его уже вечером в штабе НБП. Ещё часть зала состояла из того человеческого материала, который по аналогии с «дем. шизой» — можно было назвать «нац. шизой». А на старом журналистском жаргоне такую публику называют «чайниками». Это завсегдатаи, яростные тётки и дядьки, крикуны и кликуши, благим матом орущие с мест во всех эмоциональных моментах. В самом начале в зале сидела группа не то сонных, не то уже пьяных скинов, человек 30. В перерыве они выпили и бродили там в фойе меж лотков с правой литературой, время от времени возвращались в зал. Было большое количество старых, хромых и косых, с дефектами, и просто бедных людей. Я уже знал эту толпу. Их не следовало принимать за людей национальных убеждений, хотя некоторые из них были примитивными, фольклорного типа националистами. Не следовало их принимать и за электорат, ибо их было ничтожное количество, от 200 до 300 человек всего-то. Их не следовало покорять, — то есть аплодируют они или свистят, не имело значения. Их следовало воспринимать как не очень приятных людей, набившихся в зал съезда. Так я и делал.

Беляев предложил встретиться вечером, ближе к ночи, дабы обсудить, что будем делать завтра на съезде националистов России. Договорились встретиться у нас в штабе ближе к ночи. В штабе я застал уже нездоровую атмосферу. Партийцы, бывшие на съезде, уже все перекочевали в штаб и теперь бродили там с веселыми лицами людей, собравшихся на вечеринку. Я не стал портить им настроение. То был период кризиса, когда первый состав питерских нацболов деградировал (не все, разумеется), а сколько-нибудь выдающегося лидера не существовало. (К середине года я уговорил Диму Жвания — лидера «Рабочей борьбы» — стать лидером НБП в Питере, а в декабре его будет уже оспаривать юный Андрей Гребнев.) Беляев приехал, приехали ещё несколько лидеров партий, присутствовал Бахтияров, мы позвали Дугина. Тот нехотя явился. История следующего дня съезда сводилась к вот какой проблеме. Завтра на съезде должен был председательствовать Владимир Безверхий, глава общества венедов-язычников. Он считался патриархом правого движения в России, Беляев относился к нему как к учителю, о чём он не преминул объявить ещё в первый день на съезде НРПР. Но проблема состояла в том, что съезд националистов России должен был выдвинуть кандидата в президенты от националистов. И вот Безверхий по заданию КПРФ должен был сманипулировать нашим съездом так, чтобы мы объявили кандидатом красного Зюганова. А Беляев хотел Ельцина. Почему Ельцина? Была такая национальная вера, что пусть уж будет хуже некуда с Президентом Ельциным, чем народ надолго успокоится с Президентом Зюгановым. Уже выпивший и, как всегда, парадоксальный Дугин также высказался за Ельцина… Бахтияров сказал, что мы безумны, если говорим такое, что народ нас не поймёт. И Бахтияров оказался прав. Я? Я выслушал их всех и решил, что приму сторону большинства. Но для начала я предложил выйти за рамки двух кандидатур. Почему только Зюганов и только Ельцин? Давайте выдвинем кого-то из своих. Присутствующие, оказалось, своих не хотят. Самыми известными тогда национальными лидерами России были Николай Лысенко и Александр Баркашов. Лысенко они все дружно отвергли. Для Беляева он был бывший соперник — бывший лидер НРПР, побежденный, выпихнутый с места лидера ещё в 1994 году Беляевым. Лысенко сидел тогда в тюрьме (до этого он пробыл два года депутатом Госдумы, кстати, единственный из радикальных националистов, кто был депутатом). О Лысенко никто и слышать не хотел. Для Беляева — бывший соперник, для всех остальных не авторитет. «Давайте Баркашова?» — предложил я. «Этот тип наслал на меня киллеров, они угрожали моей жене…» — взорвался Иванов-Сухаревский. Дело в том, что на его квартиру было совершено нападение, и Иванов-Сухаревский считал, что организовал его Баркашов. «Нет, только не Баркаш, — закричал Беляев, — к тому же его организация разваливается… завтра увидите, три группы от имени РНЕ собираются участвовать». Беляев довольно закряхтел, и заколыхался в стуле. Как холодец.

Я не утрирую и не пишу сатирические заметки. Баркашова не любили как самого удачливого, как самого раскрученного, его организации доставалось все внимание СМИ. Сам Баркашов обладал высокомерием выскочки-пролетария, был хамоват и недружелюбен, что не прибавляло любви к нему. Но он был руководителем самой массовой на тот период организации националистов России. И по справедливости следовало бы выдвинуть его. Хотя я его тоже не любил, и Беляев был прав, с РНЕ у Баркашова начались проблемы и в Питере, и в других регионах. Но у Баркашова они начались, у других же националистических партий они существовали давно, и тот же Сухаревский знал, что в сравнении с организацией Баркашова его организация всего лишь секта.

«Ельцина! Только его! Чем хуёвей, тем отличней! Нужно поддержать эту образину Ельцина!» — внятно и с выражением вещал Дугин. К нему прислушивались, побаиваясь его эрудиции. Я еле уломал Дугина прийти в кабинет Саши-афганца, где мы совещались. «Эдуард, я пошёл в партию, не давая вам обещания, что должен буду общаться со всякими полудурками», — заявил Дугин, когда я явился в штаб со съезда и пригласил его на совещание. Я уломал его, и теперь он страдал, и потому так чётко артикулировал слова и говорил злым голосом, что уже выпил и хотел выпить ещё вместе с юношами и девушками нацболами: с худеньким мальчиком Леусом, с девочкой Машей, с учеником Карагодиным, этот приехал с нами из Москвы, они ждали его в комнате зала собраний. Там слонялись ещё десятка два-три нацболов, возбуждённые приездом вождей.

Я дал им увлечь себя. Дал увлечь себя дугинскому парадоксализму. А Беляев просто расчетливо хотел стать на сторону власти и заявить об этом. Баркашов ведь также на всех углах заявлял о том, что поддерживает Ельцина. Я дал увлечь себя и потому, что был возмущён предательской позицией Зюганова и компартии по отношению к себе и к националистам. Ведь часть их электората принадлежала нам. Ведь это за них голосовали национально настроенные избиратели, потому что нас не допускали до выборов. Ведь часть наших идей Зюганов подхватил и эксплуатирует, образовав Народно-патриотический союз. «Ельцина, Ельцина, только его. Нужно поддержать эту дубину Ельцина!» — выкрикнул Дугин и улизнул.

Вскоре все лидеры удалились, решив, что завтра мы вместе переломим течение съезда и сделаем так, что съезд проголосует за Ельцина, чтобы не голосовать за Зюганова. В кабинет Саши-афганца явились Дугин и Карагодин и 17-летняя девочка Маша Забродина. «Маша давно мечтала с вами познакомиться, Эдуард Вениаминович», — язвительно сказал Дугин, и они с Карагодиным удалились. Ночь я провёл с Машей и в Маше. Утром она отвела меня на съезд. Когда я зашёл в помещение для собраний, там высоко в клубах дыма над полом левитировали Александр Дугин, мальчик Леус и мальчик Карагодин. Они говорили о мистическом фашизме. «Саша, нам пора на съезд». — напомнил я. «Вы что, совсем собрались подчинить меня своей воле, Эдуард Вениаминович?» — сказал Дугин. Мне оставалось лишь поспешить на съезд.

Оказалось, что все они успели испугаться. И теперь не знали, что делать. Бахтияров сказал, что это безумие. «А Баркашов?» — заметил Беляев. «Баркашову прощают то, что не простят нам», — сказал кто-то. «Мы приняли вчера решение, — сказал я, — давайте следовать принятому решению. Нужно быть твёрдыми». — «Что скажет зал?» — спросил восточный мужчина. «Зал скажет то, что ему внушит Александр Кузьмич Сухаревский», — сказал я и тем выиграл на этот день поддержку Иванова-Сухаревского. «Это безумие, — воскликнул Бахтияров, — народ не поймёт». — «Давайте следовать принятому решению». — «О чём вы там шепчетесь? — спросил Безверхий, уже занявший своё председательское место. — Садитесь». Мы сели в президиум.

Начали мы с того, что я огласил решение о создании Координационного совета радикальных националистических партий, огласил несколько пунктов сближения — тот зонт, под которым мы согласились объединиться, и предложил присутствующим лидерам, желающим стать членами Координационного совета, подписать документ. Подписал даже Безверхий. В зале захлопали, закричали: «Давно бы так! Пора!» — «Правильно!» — «Объединение!»

Как и оповестил вчера вечером Беляев, на сцену взгромоздился вначале один мрачноватый парень, заявивший, что он представляет питерское региональное отделение РНЕ. С задних рядов десяток хмурых людей прервали его речь, объявив парня самозванцем и назвав себя истинными представителями РНЕ. «Почему вы считаете, что вы истинные, а другая группа — нет?» — по-деловому поинтересовался Безверхий. «Дайте нам слово!» — потребовали с задних рядов. Безверхий дал слово второй группе. Представитель РНЕ № 2, назвав пофамильно представителей группы РНЕ № 1, денонсировал всех, назвав их отколовшимися ренегатами и сослался, в доказательство своей подлинности, на письмо Баркашова и полез за письмом. «Нет, — остановил его Безверхий, — письма нам не надо, у нас не съезд РНЕ, мы лишь хотели знать, кто из вас будет представлять РНЕ на съезде».

«Правильно! Довольно голову морочить! Разберитесь сами, кто у вас самозванцы, и приходите потом. Не мешайте работе съезда!» — взорвался зал. «Шалопутные!»

В зале было больше народных типов, чем вчера. Больше чайников. Безверхий сообщил, что от Координационного совета и проблем РНЕ нам следует обратиться к важнейшему вопросу повестки дня: решить, кого будут поддерживать националисты России на президентских выборах в июне. «Лысенко! Баркашова! Безверхого!» — правильно закричала толпа.

«Ваши эмоции нам ясны, но вот что получается: Лысенко сидит в тюрьме, организация Баркашова раздвоилась и, как мне только что сказали, растроилась, ну что до Безверхого, то я свою кандидатуру снимаю, возраст не тот. Тут нужен общенациональный, уже проявивший себя лидер. Вот наш коллега руководитель «Русской Партии» Милосердов, как вы, наверное, знаете, вступил со всей «Русской партией» в объединение Народно-патриотический союз России. Объединение возглавляется Зюгановым Геннадием Андреевичем».

Зал раздражённо зашумел. «Нет, вы погодите… Геннадий Андреевич…» Безверхий довольно умело стал обрабатывать зал в сторону Зюганова. На самом деле этого даже и не требовалось. Требовалось уговорить руководителей партий. Голосование было предусмотрено лишь для вождей. В зал вход был свободный, любой чмур с улицы мог явиться и сесть. Когда Безверхий закончил речь словами «…предлагаю поддержать кандидатуру орловского мужика Геннадия Андреевича Зюганова!» — ему вовсю хлопали.

Я шепнул Сухаревскому, чтобы он взял слово. Сухаревский вышел и, возведя руки горе (ему тотчас же зааплодировали, он был признанный оратор), воскликнул: «Я тоже за орловского уроженца русского человека Зюганова. Он мне нравится». Последовали аплодисменты. «Но я против людей, которые его окружают. Я против Колкера, я против Гольдштейна, я против Берлинера…» Зал зааплодировал. Названных личностей в окружении Зюганова я точно не встречал и о таковых не слышал… Сухаревский или придумал их или имел в виду лидера соперничающей с КПРФ РКРП — Тюлькина. В питерском отделении партии Тюлькина были несколько евреев, но фамилии были другие. Сухаревский не решился сказать, что мы поддержали Ельцина, но он потоптался на теме минут десять и в конце концов заявил, что если бы только Ельцин не был демократом… А так он и статью подходит, и русский типаж…

Затем к микрофону пошёл человек с восточной внешностью и долго говорил о том, что Ельцин ведет русскую войну в Чечне. Съезд происходил до Хасавюрта, русские выжимали тогда боевиков в горы, и выступление имело успех. Шевелёву тогда хлопали. (Вот, я вспомнил его фамилию: Шевелёв!)

Чувствуя, что теряет очки, Безверхий выпустил представителя КПРФ. Удивительно, но зал менял свое настроение от оратора к оратору. Коммунисту обильно хлопали. Вышел ещё раз Иванов-Сухаревский и долго выделывал словесные пируэты, закончив перечислением жертв коммунизма, явно придуманным, потому что там фигурировали немыслимые цифры. Если им верить, то получалось, что русских давно нет. Между тем они сидели в зале. Объявили перерыв, во время которого Безверхий сидел угрюмый. Я побежал в фойе и нашёл скучающего корреспондента НТВ с камерой. «Хотите сенсацию? Через десять—пятнадцать минут съезд объявит о том, что не хочет поддерживать Зюганова и предпочитает продлить «статус-кво», чтобы остался Ельцин». — «Вы собираетесь поддержать Ельцина?! — ахнул НТВэшник. — Я должен связаться с редакцией!» Он связался и прибежал. «Они дали добро. Но представлять себя будете сами, кто-то из вас, потому что я один сегодня, у нас урезанная бригада, я с камерой и всё. А можно снять вас сейчас за кулисами, тогда материал успеет в вечерние новости?» Я собрал Сухаревского, Шевелёва, Беляева, московского главу НРПР и, взяв микрофон, заявил: «Съезд националистов России не хочет поддерживать Зюганова на президентских выборах, считая, что его избрание…» И так далее, и тому подобное. «Предпочитаем, чтобы продолжался статус-кво и чтобы ельцинское правление в конце концов вызвало бы народные выступления против режима».

Это моё выступление мне дорого обошлось. Эти несколько фраз. Народные массы, во всяком случае те, которых я встречал впоследствии на шествиях и митингах, всякий раз не преминули припомнить мне этот эпизод. Это удивительно, что одним прощают всё, другим — ничего. Баркашов годами публично заявлял, что поддерживает Ельцина, Зюганов и КПРФ сделали возможным ежедневное нормальное функционирование ельцинского государства, голосовали за 70 % всех предложенных Ельциным законов. Никогда я не слышал, чтобы их упрекали народные массы.

Впрочем, впоследствии мы быстро нашли себе национального кандидата. Уже через пару недель я от имени КСРНП представлял в пресс-клубе гостиницы «Рэдиссон-Славянская» нашего кандидата Юрия Петровича Власова.

Однако эпизод с «поддержкой Ельцина» послужил мне хорошим уроком. Дело в том, что массы не понимают парадоксального мышления. Мы совершили тогда ошибку, в чём я сейчас и каюсь. Надо было читать и перечитывать Гитлера, знать философию масс.

После интервью возобновился съезд. На съезде я сказал вскоре то же, что и для НТВ. Зал аплодировал. Безверхий был посрамлён. Устал я дико. Прыгнул со сцены в зал и хотел уйти с дожидавшейся меня Машей Забродиной. Но путь преградили журналисты. Один из них, бородатый, задал мне наглый вопрос, от которого я задохнулся яростью: «А почему вы выступаете от имени русских? Вы же не русский?» Мой кулак сам собой полетел в его физиономию. Началась драка, затрудняемая лишь рядами стульев. Нас развели.

Юрия Петровича Власова я, к сожалению, вынужден был узнать и быстро; с 20 февраля по 26 апреля я проделал блистательный быстрый курс «власоведения» и вдобавок узнавал его жену в параллельном курсе «ларисасергеевнаведения». Два неумеренно больших животных (когда Власов уселся в автомобиль Антона Филиппова, рессоры так и просели), они проживали в паутине собственных предрассудков. Антисемитизм Ларисы Сергеевны даже нельзя было назвать антисемитизмом. «Это» уместнее было бы именовать или «евреепомешательством» или скромнее — «жидоедством». Иногда очень образные выражения большой красивой белой Ларисы Сергеевны (в народе таких называют «пивная королева») были меткими наблюдениями талантливой импрессионистки. Так она характеризовала Государственную Думу: «Сидят пятьсот зубов в три ряда, носатые все». Я давно заметил, что русский антисемитизм — на самом деле есть бескрайнее восхищение перед могучим, затмевающим солнце всемогущим Еврееем. Себя при этом — «бедный русский народ» — подразумевает беспомощным, несчастным и слабым. Когда я пытался таким экземплярам (всё реже и реже, Власовым вообще не пытался) доказать, что евреи, конечно, не подарок, как и всякая нация они стремятся доминировать, да. Но в современном мире много сил — евреи не единственная сила, есть американское могущество, есть нефтяное лобби, есть католический блок, есть германские интересы, — только вот несколько наугад. Я не мог никогда убедить замшелых лохов, воспитанных на переписанных от руки в школьные тетрадки «Протоколах Сионских Мудрецов», что не только «еврейское лобби» или «мировая закулиса» правят миром, и меня зачисляли в жидолюбы. Евреи же давно держали меня в антисемитах.

Власовы же оказались редкой махровости экземпляры. Проханов сказал мне: «Власова решили поддержать? Ну поддерживайте… Вообще это патология, Лимонов, а не политика. Я с ними имел дело. Ты хотя бы читал, что он пишет?» Я сказал что нет, не читал. Проханов ошибался сплошь и рядом в людях, но с Власовым он оказался прав.

Первый вечер у них, когда мы явились к Власовым с компанией косоэрэрпевцев, как я их иронически называл (притом я их сплотил, я дал им название и даже на выборы с Власовым бросил их я, потому что надо было работать, светиться, развивать национализм), прошёл вполне нормально. У них была приличного размера (но, конечно, тесная для их тюленьих тел) квартира неподалёку от метро «Сокол», там мы в гостиной и расположились. Власов надарил нам всем книг. Выяснилось, что он плодовитый писатель. Когда я заглянул позднее в его книги, то обнаружил, что они полны стенаний Ларисы Сергеевны — как сказали о Власове простые наши косоэрэрпевцы, Власов оказался «подкаблучником». Я исчерпывающе написал о Власове в «Анатомии героя», потому не хочу повторяться. Самый сильный человек планеты разочаровал меня убогостью своего мировоззрения, и даже жить мне после этого некоторое время было противно. В здоровом теле не всегда живёт здоровый дух, вот что я открыл по делу Власова. Впрочем, здорово ли такое массивное тело — тоже вопрос.

Мы с КСРНП (то есть НБП главным образом) добыли ему свыше 80 тысяч подписей, двух крупных спонсоров. Я устроил ему пресс-конференцию в пресс-клубе гостиницы «Рэдиссон-Славянская», в ЦДЛ, на радио «Эхо Москвы» и собирался трудиться на него в поте лица своего. Но после регистрации в кандидаты в Президенты и отвратительной сцены в зале Центризбиркома, когда Лариса Сергеевна намеренно оттирала меня от мужа, не желая допустить нас в один телекадр, Власов стал скрываться от нас. Не явился на пресс-конференцию, организованную мною для него в агентстве новостей «Аргументы и факты», якобы поехал вместо этого встречаться с избирателями в Красногорск. Попрал все договорённости с нами.

Трудно сказать, что отторгнуло дремучую душу Власовых от нас. От меня их могло отторгнуть прочтение некоторых сцен (многих) из моего первого романа «Это я, Эдичка». В то же самое время трудно поверить, что Власовым тотчас не сказали ещё в конце февраля, когда он согласился с нами работать (я ведь возглавил КСРНП), что я написал. Неужели целых два месяца добирался до него донос? Для этого было достаточно телефонного звонка.

Зачем он был нужен мне и Координационному совету? Ну во-первых, что же мы за партии националистов, если не предпринимаем политических акций. А национальный кандидат в Президенты — самая пропагандистская политическая акция, какую возможно осуществить. К тому же никогда доселе национальный кандидат в Президенты не выдвигался в России. Интересно было пощупать пульс нации — определить, какая часть нации будет за него. Великолепная работа, великолепный тест. В то, что Власов может выиграть выборы, я никогда не верил. Я сомневался даже в том, возьмёт ли он 15 % электората. Я (не для публики, для себя) рассчитывал на 7–9%. Он не взял и одного. Но он сам виноват. Покинув нас, он, кандидат в Президенты, стал вести себя более чем странно. Он стал лгать. Он стал притворяться хорошим и пригожим. Сказал на «Эхо Москвы» Черкизову, что он за демократию, что принципы демократии и свободного рынка — его принципы. «О как! — воскликнул Черкизов. Тогда чем вы отличаетесь от таких кандидатов, как Михаил Сергеевич Горбачёв и Борис Николаевич Ельцин?» — остроумно заметил Черкизов. По всей вероятности, Власов, став кандидатом в Президенты, поверил, что может выиграть выборы. И усреднил свою программу до безобразия, жёстко разочаровав свой небольшой электорат, до этого заявления определённо голосовавший бы за него и его дебелую Ларису Сергеевну и их принципы. Когда в середине июня были опубликованы результаты президентских выборов, я только вздохнул.

Координационный Совет сошёл постепенно на нет, потому что иначе быть не могло. Потому что я так захотел, увидев, как малочисленны силы наших союзников. Появившись в 1994 году, Народно-национальная партия Иванова-Сухаревского вначале привлекала журналистов своими пикетами. Главной достопримечательностью был Александр Кузьмич Иванов-Сухаревский, небольшого роста блондин, актёр и кинорежиссёр. Под его завывания партия около полутора лет стояла на улице обычно в количестве 8 или 10 человек под вдвое большим количеством флагов. Ещё они умело использовали динамик и магнитофон. Кроме вполне толкового, но ограниченного Шарапаева, у Сухаревского было ещё более ценное золото партии — Володя Попов, журналист из Новосибирска. Попов, усиленно ориентируясь вначале на материалы «Элементов», а затем на материалы и полиграфию «Лимонки», сделал Сухаревскому газеты «Эра России» и впоследствии «Я — русский». С этим ННП кое-как держалась на плаву. Но людей у них не было совсем. Возможно, у них были две-три региональные организации, если фюрер Сухаревский не врал, однако в Москве дела обстояли плачевно. На первый День Нации, организованный НБП у памятника героям Плевны, мы, НБП, нагнали свыше трёхсот человек, а Сухаревский явился с Поповым и Шарапаевым. Толстый мордатый московский лидер НРПР привел с собой только одного человека. Шевелёв — четырёх. То есть это фактически были группки лидеров, а не партии. Нам, Национал-Большевикам, от сотрудничества с ними не было никакой прибыли. У Беляева в Питере были человек 20, но и эти держались вместе только потому, что Беляев трудоустроил их всех в охранном агентстве. Была ещё группа Касимовского и Вдовина, молодые штурмовики, отколовшиеся от РНЕ, назвавшие себя РНС (Русский национальный союз), человек 15–20, с несколькими региональными отделениями (а возможно, и без оных), но в КСРНП они не вошли. Ну, конечно, особняком держалось РНЕ, наши (мои и Дугина) контакты с Баркашовым совсем прервались в начале 1995 года. Впоследствии чем крупнее становилась Национал-большевистская партия, тем хуже относился к нам Баркашов. Но у него самого в организации начались противоположные процессы. Мы укрупнялись, а РНЕ дробилась. Баркашов завидовал и злобствовал.

К середине 1996 года стало ясно, что Координационный Совет не может существовать. Наши союзники паразитировали на нас. Союзниками можно быть с равными. С РНЕ я был готов союзничать. Меня не отталкивала враждебность Баркашова. Но он-то не хотел. Он ждал звонка Ельцина, потому надо было искать союзников в другом лагере: в лагере левых радикалов.

Последствием съезда националистов в Питере явилась первая попытка Дугина уйти от нас. Он прошёл путь измены до середины, но вернулся с дороги. Раскол тогда не произошёл. Вернувшись из Питера, Дугин вдруг затих. Готовя новый номер газеты, я позвонил ему. Обычно его не приходилось спрашивать о статье, он всегда делал свой урок впрок и вовремя. Сейчас он пробормотал, что статьи в этот раз не будет. Он был занят и не написал. Чуть ли не в тот же день у меня в прихожей в Калошином переулке стояли два «ученика» — Костя Чувашев и Андрей Карагодин. Чувашев, заикаясь больше обычного, сообщил, что родители срочно попросили его выполнить заказ на несколько томов религиозной литературы, потому газету он сделать не сможет. Оставалось лишь несколько дней до сдачи макета газеты в типографию. Так что милейший и талантливейший пацан Чувашев поставил меня, мягко говоря, в крайне затруднительное положение. Мне следовало искать макетиста. А где? Я понятия не имел. Я опрометчиво понадеялся на верность Чувашева «Лимонке». Второй «ученик» — Карагодин — промямлил, что ему понадобилась пишущая машинка, его родители внезапно лишились обоих своих компьютеров, а им срочно необходимо отпечатать некие документы. Я отдал ребятам их игрушки и, закрыв за ними дверь, выругался. Вот телята позорные! Но по сути дела эти ребята были виновны лишь в верности своему «гуру». Следовало обвинять самого «гуру».

Лето 1996 года он держался на дистанции. Выпускал номер журнала «Элементы», посвященный национал-большевизму, где умудрился ни словом не упомянуть о нас. Партийцы указали на это с возмущением! Мэрлин смотрел в лес, выискивая себе нового короля Артура? Ещё с 1995 года он стал сотрудничать с фракцией Жириновского в Думе, стесняясь (мы ехали в Питер), обнажил свой билет помощника депутата ЛДПР для того, чтобы взять бесплатный билет в ж/д кассе. Впоследствии оказалось, что все поездки в Питер он совершил по этому билету. Я предупредил его, чтобы он не увлекался Жириновским, я ведь прошёл этот же путь уже за три года до него. Мне было неприятно, что наш жрец ещё и чуть-чуть служит жрецом на стороне. Однако с Жириновским у него не заладилось, вероятнее всего, Дугин просто пришёл к «Вольфычу» поздно, когда все места уже были заняты, идеология ЛДПР уже давно сформировалась, и хотя Лёша Митрофанов модно назвал свой комитет в Госдуме «комитетом по геополитике», — он вложил в эту оболочку обычную начинку. Поворчав, что у него украли «геополитику», Дугин возобновил своё сотрудничество с нами, стал писать в «Лимонку». Но Чувашев к нам не вернулся. Макет газеты стал делать долговязый и неуклюжий, как ножницы, парень Артём Дебков. Он сидел в старом здании университета против Манежа, и я стал носить ему материалы пешком.

Почему Дугин отшатнулся от нас в феврале 1996-го? На этот счёт существует множество мнений. Рабко предположил, что причиной послужила 17-летняя Маша Забродина. Якобы она спала с Дугиным до меня. Сам Дугин уже после раскола 1998 года сказал где-то, что якобы «вернулся» после нападения на меня 18 сентября 1996 года, нападение убедило его якобы в моей честности и преданности делу. Последнее сомнительно, Дугин не сентиментален и злопамятен.