Моя реальность

Падение наверх

Она была миниатюрная, тонкая, но очень крепкого сложения; лямки белого ситцевого сарафана крест-накрест сходились на обнажённой загорелой спине с подвижными бугорками мышц, лопаток и острым гребешком позвоночника. На поясе у неё грузно лежала рука мужчины.

Они неторопливо спускались с террасы небольшого видового кафе в горах.

— Ты всё же решила идти? — спросил он.

В свете заходящего солнца, показавшегося между облаками, его очки заиграли перламутровыми отблесками. Голос мужчины прозвучал устало и чуть укоризненно; должно быть, речь шла о деле, споры о котором велись уже давно, но никогда ничем определённым не кончались.

Она повернула голову и прищурилась на солнце. Розовое пятно света сделало её молодые щёки и высокий выпуклый лоб ярче, нежнее.

— Зачем тогда, по-твоему, мы приехали? — спросила она, — Быть здесь, на великой горе, и не попытаться достичь вершины?

Она смотрела направо и вверх, туда, где высились потемневшие в сумерках, пересечённые причудливыми трещинами, увитые неприхотливыми горными деревьями отвесные скалы Тенгур-Майраб.

Отсюда казалось, что они совсем близко — комфортабельный отель для состоятельных любителей горного отдыха располагался на высоте полутора тысяч метров — выше по всему пологому лесистому склону горы были раскиданы спортивные лагеря для альпинистов; каждый год сюда приезжали тысячи желающих испытать свою волю на непокорных стенах Тенгур-Майраб.

Он отвернул голову от света — стекла его очков сразу погасли, помрачнели.

— Как знаешь. Я буду ждать тебя. Почитаю. Может быть, набросаю план новой статьи.

— Надеюсь, тебе не будет слишком скучно, — отозвалась она, просияв.

Солнце скрылось за облаком, слегка притушив яркость её лица, стало почти темно. Среди кустов дикого шиповника, покачиваясь, плыло пятно её сарафана.

Они двинулись в сторону отеля.

— Не живётся тебе спокойно, — в полумраке он казался старше; в углах рта и между бровями залегли недовольные складки, тёмные жёсткие волосы на висках робко, точно первый иней — траву, тронула седина.

— Я люблю тебя, ты же знаешь, — она остановилась и, обернувшись, звонко чмокнула его в щёку, — но без восхождений не могу… Это трудно объяснить, но пока я внизу, мне кажется, будто я на глубине и что-то давит на меня сверху. Высота дарит мне ощущение естественности — здесь мы живём как будто немножко в небе, понимаешь. Мы идём по твёрдой земле, но для тех, кто там, ниже, мы парим в облаках! Иногда мне кажется, что я должна была родиться птицей…

Жили они хорошо, очень спокойно и свободно; он не ревновал её или умело не подавал вида, хотя был намного старше, она не позволяла себе вольностей. Детей не случилось; после года изнурительного хождения по врачебным кабинетам выяснилось, что проблема в нём; последовало два неудачных ЭКО с ИКСИ, после чего он сам настоял на том, чтобы прекратить дальнейшие попытки, на некоторое время замкнулся в себе, ударился в работу; но потом всё наладилось; она, наверное, втайне даже радовалась своей внезапно и окончательно обретённой свободе от векового женского бремени продолжения рода — теперь в мире не могло возникнуть ничего, что оказалось бы способным встать между нею и её страстью…

Они много путешествовали с мужем, он не жалел ни времени, ни денег на её необычное и опасное увлечение, хотя и не разделял его; он предполагал, вероятно, что это наилучший способ приложения её молодой энергии, которую в полной мере не могла впитывать его успокоенная годами созерцательная натура.

Он был профессором филологии, читал лекции в университете, превосходно переводил стихи и прозу, пробовал писать. Трудолюбивый, упорный, твердолобый, как бык, он внутренне осуждал её легкомысленное отношение к развитию ума: образование она не закончила, хотя имела способности, увлекалась одно время и рисунком, и переводами, в самый начальный, медовый период их отношений (как это обычно бывает), потом она всё резко побросала и устремилась в горы. «Я не могу без них. Пока я внизу как будто что-то давит на меня.»

Они объездили полсвета, она всходила на заснеженные вершины самых высоких гор; он ждал её внизу, всякий раз мысленно прощаясь с нею, если спортивная группа задерживалась на день-два; ворочаясь в одиночку на широких постелях в гостиничных номерах, он видел в кошмарных сновидениях как висит она без опоры над бездной, и вот-вот вырвется единственный держащий её плохо вбитый скальный крюк… Он любил её.

Ночью она спала, скрестив на груди руки, слабо подрагивая веками; он мучился бессонницей; глядя на неё, думал о грозящих ей срывах и камнепадах; потом встал, спустился в бар отеля, выпил хорошую порцию виски и вышел на крыльцо.

В чёрном небе тревожно мерцали неисчислимые звёзды. Уже через несколько часов, ещё до того, как рассветёт, она возьмёт рюкзак и отправится… Заслоняя полнеба, теплясь ночными огнями лагерей на склонах, высилась в темноте могучая, словно гигантская застывшая каменная волна, таинственная Тенгур-Майраб.

К утру он забылся коротким тяжёлым сном и не слышал, как она тихо встала, позавтракала яичницей со стаканом сока и, бросив на плечи собранный заблаговременно рюкзак, покинула погружённый в предутреннюю тишь отель.

День и ночь провели у основания стены. После пологого подъема по лесу устали не слишком, но руководитель группы настоял на хорошем отдыхе, поскольку дальнейший маршрут по скалам имел высокую категорию сложности.

Она всегда уходила с группой и возвращалась с группой — для спокойствия мужа — хотя сама была одержима идеей скалолазания в одиночку, соло, как выражаются альпинисты. И сейчас она подошла к руководителю группы, сидящему у костра, с целью предупредить его, что покорять кручу намеревается самостоятельно.

— Держитесь западной стены, — предупредил он, — там проложен хороший учебный маршрут, на юго-западе — большое количество карнизов, балконов и отрицательных углов, опасность камнепада. По возможности старайтесь не отклоняться в ту сторону.

Она кивнула; всё снаряжение приготовлено было заранее, метр за метром проверена верёвка на предмет потертостей, распушения верхнего слоя и «заломов» — признаков коварного повреждения внутренних волокон. Серо-чёрное гладкое чешуйчатое плетение скромно поблескивало в луче фонаря. Свернутая кольцом верёвка, точно спящая змея, ждала её в палатке.

Она сладко потянулась и, взвизгнув молнией, отъединилась от всего мира. Хотелось выйти завтра как можно раньше и оказаться уже высоко к тому времени, когда основная группа начнёт восхождение.

Горы любят тишину. Не только в словах, но и в мыслях. Здесь так много удивительного! Возле палатки что-то прошуршало в траве, протяжно крикнула какая-то птица. Зона тропических лесов осталась внизу, более пологий северный склон Тенгур-Майраб покрывали сосновые и кедровые рощи.

Медленно растворив сознание в мягких ночных звуках, она уснула.

Рано утром густое нежное облако прилегло отдохнуть на полянке, где устроен был бивак.

Все ещё спали, в редеющих сумерках кроны деревьев на склоне казались голубыми. Всё утопало в слоистом пенистом кружеве облаков. Тенгур-Майраб стояла прекрасная и тихая, как невеста, воздух был свеж, тонко пахло хвоей.

Она вылезла из палатки, чуть постояла, томительно вздрогнув всем телом от зябкости, лёгкости и радостного предчувствия, наскоро позавтракала бутербродами с чашкой чая, приготовленной на небольшом костре.

Надев комбинезон, гольфы, горные ботинки, закрепив беседку и грудную обвязку, она ещё раз проверила все карабины. Рюкзак уложен просто идеально — почти не чувствуется на спине. Лямки отрегулированы. Можно лезть.

С первым прикосновением к прохладному влажному ноздреватому камню, она почувствовала, как сладко ёкнуло в глубине живота. Серая отвесная стена была окутана пышным ватным туманом. «Вперёд…»

Первые метры после долгого перерыва дались нелегко — отвыкшее тело робело, как будто стесняясь живого камня, отказывалось работать в полную силу; учебная стена, на которой она тренировалась постоянно, всё-таки не скала — там повсюду находятся невзначай удобные выемки и выступы…

Постепенно она втянулась. Мышцы разогрелись, кровь ускорила своё движение — появился азарт. Она лезла всё выше, смело оставляя точки страховки — довольно беспечно она позволяла себе не вбивать дополнительных крючков — пользовалась анкерами, в порядочном количестве оставленными здесь многочисленными предшественниками.

Дойдя до конца верёвки, она закрепилась и принялась спускаться по верёвке вниз, попутно освобождая её.

Быстро рассвело. Туман рассеялся, как будто его и не было. Сочная росистая трава ослепительно засияла на солнце.

Отсюда, со стены, открывался поистине волшебный вид на зелёную долину, утонувшую в дымке, на привольные луга, расстеленные по склонам, на нежно-голубые очертания далёких заснеженных вершин.

Группа подошла, когда она уже заканчивала подъём с верхней страховкой. Она помахала им рукой, удобно упершись обеими ногами в скалу.

К полудню поднялся ветер. Забираясь за воротник, он надувал куртку парусом, бросал в лицо песок, хвоинки, мелкий мусор. Тесно прижавшись к стене, она пережидала самые лютые порывы.

Группы не было видно. Скорее всего они спустились, не рискнув состязаться с непогодой. Горы учат смирению. Бывают ситуации, в которых отступить не только не стыдно, но даже мудро.

Она не заметила, как, спасаясь от ударов урагана, прячась за выступы и в расщелины, сместилась в сторону опасной юго-западной стены.

Здесь было относительно тихо; ветер пронзительно свистел, вырываясь из-за гребня, но уже не норовил сбить отчаянно припавшего к скале сильного и упрямого человечка.

Стена постепенно становилась всё круче, и нигде не было видно ни одного анкера — она обнаружила это слишком поздно — ветер сбивал с толку, не давал ни оглядеться, ни сосредоточиться, но теперь, когда о нём можно было пока не думать, первое сомнение вползло в сознание тревожным холодком: она заблудилась, сошла с проверенного безопасного маршрута, повернула на неизвестную и, возможно, неприступную стену.

Подняв голову, она увидела примерно в двух десятках метров довольно широкий карниз, обещающий наверху отличную площадку для небольшого отдыха и размышления. Чтобы попасть туда, нужно было ещё немного отклониться вправо. Она проверила запас верёвки — должно хватить…

Стараясь не зацикливаться на опасности своего положения, она принялась работать в полную силу; стена была цельная, крепкая, гладко отшлифованная ветрами и уходила вверх почти под прямым углом — приходилось вбивать клинья для опоры через каждые полметра и лишь немного пореже — страховочные крючки.

Карниз был уже в каких-нибудь двух метрах над её головой — Боже милостивый, только бы там оказалась площадка! Верёвки оставалось как раз примерно столько, чтобы обогнуть нависающий край карниза справа, но у неё кончились крючья. Надо было либо спускаться вниз, либо рисковать.

Скала показалась ей в этом месте чуть более приветливой, она поискала и нашла глазами несколько удобных уступов. Удалившись от точки страховки метра на три в сторону и вверх, она стала примериваться, чтобы вбить свой единственный последний крюк. Как по волшебству под рукой обнаружилась удобная расщелина в скале — организовав страховку, она почти успокоилась: пускай погода испорчена и впереди незнакомая стена, в конце концов, всё не так уж плохо, она жива, у неё есть вода, сухари и солёное мясо, а на расстоянии протянутой руки, возможно, её ожидает час-другой спокойного отдыха…

Она зацепилась руками за выступ, показавшийся ей надёжным, подтянулась и, сделав отчаянное усилие, закинула ногу на карниз. Перед глазами стремительно разверзлась алчная пасть оставленной позади глубины; извилистое тело верёвки, петляя между выступами, терялось из вида… На миг у неё закружилась голова. Она потеряла равновесие и…

Последний крюк был близко, очень близко и оказался вбитым на совесть; сползая по скале, он успела уцепиться за что-то, чем существенно смягчила рывок верёвки, но при этом сильно повредила колено. Голень после удара будто бы загудела как труба, в которую дунули из всех сил, и забегали где-то внутри, в самой кости, мелкие колкие мурашки.

«Бог мой! Как же я теперь вернусь?..» — подумала она похолодев.

Превозмогая боль, она спустилась немного ниже и, выдернув несколько опор, обеспечила себе их запас для того, чтобы всё-таки забраться на заманчивую каменную полку.

Прошло несколько бесконечно долгих минут борьбы с высотой и болью. Перекатившись наконец через край площадки, она долго не могла отдышаться; просто лежала на спине и смотрела, как зависают над вершиной мягкие розоватые облака — точно клубы сахарной ваты… Сказывался недостаток кислорода — мысли стали медлительнее и проще, вставать совсем не хотелось, но она знала, что встать нужно, и дойти до края полки тоже нужно, и выглянуть из-за ребра, и посмотреть, насколько существенно отклонение от маршрута…

Боль в колене притупилась, но не прошла. Она с усилием приподнялась и проползла несколько метров.

Верёвка кончилась.

Выпрямившись, она приблизилась к краю площадки и глянула вниз: зеленовато-голубые волны леса бились под ветром в отвесные серые стены скал.

Она закрепила верёвку на площадке и отстегнулась от страховки. Только так возможно было продолжить обследование карниза. Прижимаясь к стене, она медленно двинулась вперёд.

Каменная полка, снизу представлявшаяся совсем небольшой, оказалась довольно просторной. В верхней скальной стене обнаружилось несколько неглубоких гротов. Постепенно расширяясь, карниз через некоторое время позволил ей идти почти без напряжения, без риска каждую секунду оказаться в холодных объятьях пустоты.

Она шла, держась одной рукой за скалу и слегка подволакивая повреждённую ногу. Впереди возвышалось грубое, массивное ребро горы, упираясь в которое, каменная полка заканчивалась тупиком.

Приблизившись к грозной стене вплотную и изо всех сил вцепившись в скалу, она попыталась выглянуть из-за гребня.

Без страховки наклоняться хоть сколько-нибудь над стометровым обрывом было страшно до невозможности. Она почувствовала, как стремительно пальцы деревенеют, отказываясь даже на мгновение оторваться от прочного выступа… Это самый древний инстинкт. Бороться с ним бесполезно.

Она отступила назад.

Нужно вернуться за верёвкой и крючьями, чтобы, организовав надежную страховку, перекинуться через ребро.

Внезапно она услышала шорох за спиной. Такой, какой мог бы создавать человек идущий по каменной полке, усыпанной мелкими осколками породы.

«Группа!» — пронеслась в голове ликующая мысль.

Сделав осторожный шаг в сторону от края пропасти, она обернулась. На карнизе, возле оставленных ею рюкзака и снаряжения, действительно стоял человек. Но он, к её немалому удивлению, совершенно не походил на альпиниста — без рюкзака, без беседки, без узлов на поясе — он вообще ни к чему не был привязан, из одежды на нём болтались только кожаная жилетка и сильно потёртые джинсовые шорты до колен, и вдобавок незнакомец стоял на холодном ноздреватом камне босиком.

Она зачем-то перевела взгляд на свои горные ботинки, за тем снова на его обнажённые ступни, узкие, запылённые, с сильно выпирающими костями.

— Здравствуйте, — произнесла наконец она, одолев своё изумление, граничащее с испугом.

Неизвестный едва заметно кивнул в ответ. Он стоял против солнца; оно на миг ослепительно воссияло из-за края тёмного облака и снова ушло. Фигура человека на карнизе, озарённая его лучами, обрела на секунду пронзительную резкость, яркость — один приятель её мужа, фотограф, говорил, что всё зависит от света, если под нужным углом положить свет, то в любом лице можно найти отблеск удивительной красоты — солнце положило свет, и она увидела узкое лицо незнакомца, сияющее, как золотое, небольшие глубоко посаженные глаза, острые скулы и подбородок, длинную жилистую шею… По обеим рукам молодого мужчины словно ветви плюща или виноградные лозы разбегались причудливые узоры цветных татуировок.

— Можете вы мне помочь, — сказала она, — я отклонилась от маршрута, а моя группа не продолжила подъём из-за ветра, — у неё промелькнула, конечно, в первый момент мысль, что стоящий перед нею человек очень странный и вряд ли от него будет какой-либо толк, но, как говорится, на безрыбье… Поблизости не было никаких других людей, а ей действительно необходима была помощь.

— У меня болит нога, — добавила она как-то совсем по детски жалобно. Сейчас, в присутствии другого человека, куда-то вдруг улетучилась необходимость во всём полагаться только на себя, резко ослабела, как верёвка, с которой сняли груз, напряжённость воли — на неё обрушилась вдруг всей полнотой осознание собственной заброшенности и слабости.

Незнакомец молчал. Он бросил беглый взгляд на её рюкзак и снаряжение, лежащие рядом, снова кивнул и, развернувшись, направился в противоположную от ребра сторону по сильно сужающейся каменной полке. В одном месте она вовсе обрывалась в пропасть. Зацепившись руками за выступ на скальной стене, он ловко перешагнул на продолжение карниза — тот огибал гору подобно поясу.

Незнакомец шёл не оборачиваясь, и, разумеется, он даже не подумал помочь ей преодолеть те полметра бездны, которые так легко преодолел сам — дескать, она же альпинистка — чего там! — справится.

Прежде чем сделать этот шаг она замерла на мгновение — без страховки двигаться на такой высоте было непривычно. Она положила руки на выступ — он казался вполне надёжным — руки напряглись, приготовившись, если что, принять на себя всю тяжесть внезапно повисшего тела… Нога! Она испугалась не смочь шагнуть достаточно широко с повреждённым суставом.

Он остановился и обернулся. Под его пристальным взглядом ей вдруг стало неловко, что она замешкалась, но в то же время этот взгляд придал ей решимости, внушил уверенность в успехе.

Глубоко вдохнув и вцепившись в камень обеими руками, она так далеко, как смогла, шагнула здоровой ногой. Ощутив подошвой новую твердь, она переместила сначала одну руку по ходу движения, затем — вторую… Центр тяжести тела уже не нависал над пропастью, но оставалось последнее решающее движение, толчок другой ногой, и она никак не могла решиться, опасаясь резкого удара боли, способного на миг лишить её равновесия.

Тут она почувствовала, что незнакомец прикоснулся к ней — его рука легла на её запястье не туго, но уверенно и удобно, так, чтобы в любой момент сжаться, словно узел под нагрузкой и… держать… удержать.

Преодолев провал, они прошли ещё несколько десятков метров. Каменный карниз начал подниматься вверх; чуть дальше в стене, среди расщелин и небольших гротов, она заметила тёмное устье пещеры. Приблизившись к нему, шедший впереди незнакомец решительно нырнул внутрь.

В пещере было темно; внутренний её свод оказался гораздо выше, чем можно было предположить по виду наружного отверстия — незнакомец, легко выпрямившись во весь рост, направился в глубину; ей ничего не осталось, кроме как последовать за ним.

Пещера состояла из нескольких гротов, разделённых низкими и узкими проходами. В самой просторной из этих каменных «комнат» едва теплился дрожащими бледно-розовыми пятнами на углях догорающий костёр, обложенный крупными осколками породы.

Немного привыкнув к полумраку, возле незатейливого очага она заметила просторный деревянный настил, накрытый палаточным брезентом, по всей видимости, то было лежбище двуногого пещерного зверя. Определение «человек» постепенно вытеснялось из её сознания — за двадцать с лишним минут довольно конструктивного взаимодействия неизвестный не произнёс ни единого слова. Версия о том, что он глухонемой не выдерживала критики — он оборачивался на любое изменение ритма её шагов, возвращался, если она надолго останавливалась.

«Может, он иностранец?»

Муж-филолог научил её примитивным приветственным фразам аж на семи языках, но обитатель горной пещеры не отозвался ни на одну из них — он внимательно прослушал её продолжительное попурри, улыбнулся, причём улыбка его, как ей показалось, несла в себе неуловимый загадочный оттенок понимания — не столько самих слов, сколько сути происходящего… Незнакомец, скорее всего, догадался, что таким образом она пытается наладить с ним вербальное общение. Когда она умолкла, он просто поднёс указательный палец к губам, так, как обычно показывают детям, что необходимо сохранять тишину.

— Вы отшельник и дали обет молчания? — спросила она раздосадовано. «Не хватало ещё столкнуться высоко в горах нос к носу с каким-нибудь сумасшедшим фанатиком!»

Он опять ничего не ответил, только долго посмотрел на неё из сумрака; затем присел на корточки и принялся заново разводить костёр.

Пламя быстро ожило, стало шипеть, потрескивать. В его качающемся золотистом свете она внимательнее разглядела незнакомца.

Лет двадцати пяти, очень худой, широкоплечий. Волос почти нет — узкий короткий гребень от лба до затылка, заканчивающийся тонким хвостиком на шее; и справа и слева гладко выбритую кожу головы покрывает замысловата вязь татуировок.

«Как дракон…» — подумала она.

Он нагрел на костре в толстой глиняной кружке немного воды, всыпал туда мелкий серый порошок из крохотного кожаного мешочка, накрошил каких-то сушёных листьев. Получившуюся смесь он довольно долго мешал, затем снял с углей и отставил в сторону.

Она всё это время сидела на настиле, напряжённо наблюдая за действиями незнакомца.

«Что это? Неужели еда?»

Прекратив на несколько мгновений помешивать своё загадочное варево, он посмотрел на неё. Затем поднялся и, передвинув глиняную чашу поближе, жестом предложил ей лечь.

Устав переносить нерезкую, но очень настойчивую, тягучую боль в колене, она повиновалась.

«Даже если он решил убить меня и съесть — вон какой тощий, изголодался стало быть! — не всё ли равно, с таким суставом мне и так не спуститься вниз…»

Улыбнувшись своей невысказанной легкомысленной шутке, она с наслаждением вытянулась возле очага; боль в выпрямленной ноге на миг стала острее, но тут же вернулась к прежней своей интенсивности.

Таинственный обитатель пещеры тем временем опустился подле неё на колени и, взболтав ещё немного содержимое глиняной чаши, принялся неторопливо расшнуровывать её горный ботинок.

Ей стало очень неловко, что другой человек делает это; она попыталась подняться и помочь, но он жестом удержал её. Отставив в сторону снятый ботинок, он стянул с неё высоко эластичный спортивный гольф, закатал штанину и принялся той же палочкой, которой мешал, наносить на покрасневший и слегка припухший сустав серовато-зелёную тёплую довольно густую массу из чаши.

Он намазывал смесь неторопливо, аккуратно, ровным тонким слоем, словно художник; она начинала засыхать, превращаясь на коже в шершавую корочку.

Боль сначала притупилась, а затем и вовсе ушла, изгнанная необыкновенной мягкой теплотой и нежностью компресса.

Она прикрыла глаза. Быстро наступившее облегчение, тихое потрескивание костра и осторожные прикосновения горного лекаря — так теперь она мысленно называла его — расслабили её. Захотелось спать.

Он куда-то ненадолго отлучился и затем опять стал варить что-то в глиняной чаше, но уже в другой, чуть поменьше.

Она млела, чувствуя, как отдыхает после напряжённой схватки с высотой каждая мышца свободно и удобно лежащего тела. Сердце билось равномерно; дыхание было глубоким.

Некоторое время спустя он нарушил эту умиротворённую дрёму, несильно тряхнув её за плечо.

Нехотя приоткрыв глаза, она приняла из рук горного лекаря что-то в чаше, предназначенное, судя по всему, для питья. Густой пар мягко коснулся её лица. Толстая глиняная стенка чаши нагрелась, но не обжигала. Напиток оказался густым, как кисель, немного жгучим, с долгим терпким послевкусием.

Пламя в костре почти угасло, пещеру освещало теперь лишь розовое зарево стынущих углей.

Допив, она ощутила непреодолимый тяжёлый и сладкий прилив сонливости. И прошлое, и будущее — всё перестало иметь значение, отодвинувшись вдруг куда-то далеко. Она забылась, едва коснувшись затылком настила.

Неизвестно, сколько времени прошло. Открыв глаза, она вновь увидела горного лекаря, хлопочущего возле разгорающегося очага. Ничего не болело. Во теле ощущались необычайные лёгкость и бодрость. Она готова была прямо сейчас вскочить и штурмовать сколь угодно высокую гору. «Вот это да! Настоящее чудо…!»

— Спасибо, — воскликнула она, свободно согнув и разогнув повреждённую ногу, — просто невероятно!

Целебный компресс осыпался мелкими твёрдыми чешуйками. Она сидела, удивлённо разглядывая своё с виду полностью здоровое колено, с которого, словно по волшебству, совершенно спал давешний отёк.

— Вы спасли меня!

Он опять ничего не сказал. Просто поднялся и, повернувшись к ней лицом, медленно снял с себя кожаный жилет. Живот у него был узкий, впалый; на груди обнаружилась ещё одна татуировка — летящая птица… Другой приятель её мужа, психолог, как-то сказал, что страсть к нанесению на тело изображений имеют болезненно впечатлительные, истерические натуры. Сейчас она почему-то это вспомнила.

С неожиданной ловкостью расправившись со всеми резинками, кнопками и молниями — будто он всю жизнь только и занимался тем, что раздевал альпинисток — горный лекарь очень спокойно, без суеты и жадности, с тонким пониманием дела овладел ею.

То состояние она не могла после ни как следует вспомнить, ни, тем более, описать; прежде во время любовных соитий она всегда чётко и твёрдо осознавала себя, способна была пересчитать нередко упоминаемые в скабрезных анекдотах подвески на люстре или пионы на обоях; горный лекарь открыл в ней то, чего она о себе не знала: инстинкт, непреодолимый, как страх высоты, столкнул их тела подобно шторму, сталкивающему волны со скалами, — восторг и ужас, как при падении на верёвке, единым стоном исторгли её разомкнутые губы; она вдруг увидела всё как будто со стороны, из-под свода пещеры — ей стало необыкновенно легко и радостно — а где-то далеко внизу, возле догорающего очага, корчилось, извивалось в своей неизбывной блаженной муке единое двухголовое многорукое многоногое сверкающее в полумраке белёсой наготой существо…

Благополучно спустившись к отелю, она обнаружила своего мужа за работой.

Заметив, что жена стоит за плечом, всё ещё в костюме, тихо-тихо, боясь сбить его с мысли, он оставил ручку; сняв очки, положил их на ежедневник и обернулся.

— Ты немного припозднилась, группа уже пришла, — сказал он укоризненно, — погода была плохая.

— Но я ведь тоже пришла, — отозвалась она с еле заметной виноватой улыбкой.

— Ну ладно, — провозгласил он, — я сейчас позвоню официанту. Пусть принесёт нам кофе. Ты ведь, наверное, голодная…

Ночью, когда муж уснул, она вышла босиком в одной сорочке на балкон и долго стояла там, как привидение, глядя на посеребрённый яркой полной луной лесистый склон Тенгур-Майраб.

Она всходила на горы гораздо выше этой. Она покоряла заоблачные заснеженные вершины, на которых и выжить сможет не всякий, с кислородным баллоном, на пределе возможностей организма. Её жизнь имела смысл лишь тогда, когда она рисковала ею. Лишь оскальзываясь на леднике, внезапно теряя опору, повисая над пропастью осознавала она бесконечную ослепительную ценность жизни. Лишь так.

Она вспомнила, как впервые стояла, опустив в банку на вершине традиционную записку для последователей; под ногами у неё расстилался бело-голубой мир из снега и облаков — она была тогда на семь с половиной тысяч метров ближе в небу…

Какая-то группа вышла из отела и направилась в темноту. Скоро рассвет. Они идут в лагерь.

— Что с тобой? — спросил муж, пробудившийся в тот миг, когда она тихо присела на постель, — Спи!

— Я не дошла до вершины, — сказала она, почему-то чувствуя в горле слёзы.

— Ничего страшного, сходишь ещё раз, — сонно пробормотал в утешение муж.

Несколько дней спустя она решилась повторить восхождение. Здесь, в отеле, произошедшее на склоне Тенгур-Майраб, казалось безмерно далёким, призрачным, нереальным. Она теперь почти уверилась в том, что ничего не было, и горный лекарь просто приснился ей, пригрезился от недостатка кислорода и переутомления. Она слышала много историй о том, как альпинисты отмечали у себя или у товарищей в горах кратковременное помутнение рассудка.

Но сомнение всё же оставалось. И не столько желание постоять на вершине, одной из многих вершин в её жизни, гнало её вперёд, сколько именно смутное, свербящее желание убедиться…

«Нет никакого горного лекаря. Его просто не может быть.»

«…А если он всё же существует?»

Она кляла себя за эту тайную надежду.

«Если он существует, то — боже праведный! — оно повторится… Это безумное падение наверх, без борьбы, без страховки, без малейшего сожаления о жизни, которая на какой-то краткий миг так же кажется потерянной…»

Крючья весело звонили, послушно вонзаясь в тело скалы. Всё больше и больше метров отвесной стены оставалось внизу. Втянувшись в привычный рабочий ритм, она карабкалась не чувствуя усталости. Вверх, вниз и снова вверх. Уверенная в своей силе и в своём чутье, как всегда, подвешивала она свою жизнь на десятимиллиметровой веревке, закрепляла её на скале, крепко держала, не страшась обронить, каждую секунду в своих собственных, натруженных ликующих руках.

Закрепившись, она внимательно осматривала скалу; подняв голову, искала знакомые выступы, которые попыталась запомнить, спускаясь, и оставленные ею знаки — она пожертвовала несколькими скальными крючьями, не стала вынимать их, чтобы потом, если будет нужно, найти дорогу обратно…

Солнце поднималось; в туманной долине, не накрытой тенью горы, уже разливались озёра его нежного розовато-персикового света.

«Как же красиво, боже праведный!» — подумала она, удобно упершись ногами в скалу и повернув голову.

Сердце взволнованно и сладко затрепетало у неё в груди, когда она глянула, как птица, с огромной высоты на ту земную твердь, по которой недавно шла. Она поняла вдруг, что совершенно счастлива. Её жизнь, полная ярких впечатлений и эмоций, не имела ни конкретной цели, ни зримого материального результата, как, например, жизнь её мужа, написавшего серию серьёзных трудов по языкознанию, но эта жизнь мгновенно прочно и радостно обретала величайший смысл всякий раз, когда она вот так висела на верёвке и улыбалась…

По статистике несчастных случаев в альпинизме чаще гибнут не робкие новички, а именно мастера.

Она торопилась. Ей хотелось к назначенному времени достигнуть обозначенного на маршруте места ночлега не обычным путём, а с поворотом к югу, чтобы ещё раз — последний! — взглянуть на тот карниз и пещеру; мысль о горном лекаре не давала ей покоя…

Она легкомысленно отнеслась и в первый раз и теперь к предупреждению начальника группы об опасности камнепада. Погода была идеальна для победы над кручей: безветрие, лёгкая облачность, не душно.

Она пыталась вспомнить точное место своего ухода от маршрута. То здесь, то там в скале торчали оставленные ею (или кем-то ещё) крюки и зубила; причудливые выступы каждый раз давали надежду, а затем обманывали…

«Этот? Или, может, вон тот?»

Она поднималась по сложной отвесной стене к нависающему над нею неширокому карнизу.

«Кажется, то самое место…»

Цель, обозначившаяся впереди, пусть пока неуверенно, туманно, придавала ей сил. С удвоенной энергией штурмовала она каменного гиганта, неустанно ища на его шершавой коже мелкие царапинки, спасительные трещинки, помогающие ей удерживаться так высоко над землёй.

Метрах в пяти от карниза у неё кончилась верёвка. Удобно закрепив крюк в районе небольшого выступа, она принялась привычно, без напряжения спускаться вниз.

Кажущаяся достижимость желаемого подстёгивала её. Двигаясь легко и радостно, она полностью контролировала и страховку, и надёжность опор, и ситуацию в целом. Настроение было приподнятое, по краю сознания неуловимо, как тонкие облачка, проплывали фантазии о том, что горный лекарь тоже думает о ней, ждёт её там, наверху — она начала даже насвистывать себе под нос популярную песенку о любви…

Внезапно откуда-то сверху послышался лёгкий треск.

Она интуитивно подняла голову. И выступ, и крюк, за который цеплялась верёвка — всё было в порядке.

Беда притаилась выше, и она не могла сразу заметить её: над карнизом начался камнепад.

Череда счастливых случайностей, сохранявших её шальную жизнь до сих пор, прервалась. Несколько крупных камней, обрушившись вниз, откололи от карниза увесистую глыбу — прокатившись по склону, она задела выступ, к которому крепилась страховка.

Выступ дал трещину и, мгновение спустя, нагруженный её маленьким телом, медленно, почти кинематографично, отломился от скалы и начал падать, увлекая за собой верёвку.

Крюк был вбит как всегда, на совесть, и если бы он выпал вдруг из катящейся по склону, а затем из падающей с ускорением глыбы, она, возможно, получила бы шанс на спасение. Но профессионально вогнанный по самую проушину крюк намертво сковал верёвку и камень.

Оторванная от скалы чудовищной силой рывка, она стала падать вдоль отвесной стены; плашмя, раскинув руки, в своём бело-голубом комбинезоне, летела она единственный раз в своей жизни как самая настоящая крупная красивая птица.

Её падение не встречало никаких препятствий на удивление долго — таков был прощальный подарок ей от судьбы — больше двухсот метров летела она совершенно свободно и, вероятно, даже успела до конца осмыслить само ощущение полёта…

Кто знает, может, именно об этом неосознанно мечтала она всю жизнь.