Глава I. Австро-Венгрия в начале XX столетия

Территория и население Австро-Венгрии. – Занятие населения монархии. – Экономика страны. – Военная промышленность. – Торговля Австро-Венгрии. – Бюджет. – Австрийский империализм. – Внутреннее положение монархии – борьба национальностей. – Рабочее движение. – Государственное устройство. – Буржуазия и чиновничество. – Личность Франца-Иосифа. – Франц-Фердинанд: его характер и взгляды. – Внешняя политика Австро-Венгрии. – Союз с Германией. – Союз и отношения с Италией. – Балканский вопрос. – Австро-Венгрия и Россия. – Австрия и Италия на Балканах. – Безвыходное положение Австро-Венгрии и ее неминуемая смерть.

«Огонь выстрелов в Сараеве, точно молния в темную ночь, на мгновенье осветил грядущий путь. Стало ясно, что дан сигнал к распадению монархии» – так образно пишет в своих воспоминаниях бывший премьер австро-венгерской монархии Чернин.

Предчувствие не обмануло этого дипломата, и монархия, как государственное объединение, сошла со сцены и отошла в область истории. Пройдет еще немного лет, и память об этой, когда то могущественной, монархии все больше будет стираться, уходя в даль веков.

Будущее человечество, конечно, немного потеряло с исчезновением этого остатка мрачного средневековья и едва ли с сожалением будет вспоминать о его былой жизни. Мы сами не хотели бы будить в памяти современников мыслей о бывшей монархии Габсбургов, если бы только не поставленная нами себе задача исследования «мозга армии». Нельзя, конечно, исследовать «мозг», не затронув самого трупа-империи Габсбургов, ибо уклад этого государства отражался на армии, а, следовательно, и на ее «мозговом веществе» – генеральном штабе.

В седой старине зародилась монархия Габсбургов, переживала период возрождения, высшего подъема своей славы и, наконец, к средине XIX века начала терять блеск.

Мы не собираемся писать истории австро-венгерской монархии, а познакомимся с ее состоянием к началу XX века, и если уклонимся в исторические времена, то только лишь с целью внести ясность в тот или иной вопрос.

На территории в 675.887 кв. километров бывшей империи Габсбургов жил целый конгломерат различных народностей. 47.000.000 немцев, венгров, чехов, славян, румын и других национальностей были включены ходом истории в одно государственное объединение.

По данным 1900 года население по признаку родного языка распределялось, как указано в таблице № 1.

Кроме того, из 1.737000 жителей оккупированных в 1878 году Боснии и Герцеговины было: 690.000 сербов, 350.000 кроатов [1], 8.200 евреев и 689.000 магометан.

Приведенные данные характеризуют тот разнообразный состав населения, каковой уже с давних времен был отличительным признаком Австро-Венгрии. Наименование «лоскутной» монархии как нельзя более верно подходило к бывшей империи Габсбургов.

Нельзя сказать, чтобы все «лоскуты» были равноценны. Монархические принципы построения государства на берегах Дуная не могли, конечно. признать самоопределения каждой из национальностей. В исторической борьбе за это самоопределение лишь венграм удалось отстоять свою самостоятельность и не только вырваться из-под немецкого гнета, но и самим пойти по стопам своих угнетателей. Остальные же национальности были рабами этих двух носителей культур Австро-Венгрии.


Таблица № 1


«Промышленный переворот», положивший в XVIII веке начало образованию нового капиталистического общества в странах Западной Европы, медленно проникал в жизнь Австро-Венгрии. Она долго сохраняла свой аграрный характер, предпочитая получать изделия промышленности извне, чем развивать производство их у себя. Однако, промышленность все же властно вторгалась в консервативное общество Австро-Венгрии и хотя медленно, но завоевывала себе все больше и больше места.

По роду занятий, согласно таблице № 2, на 10.000 жителей оказывалось занятыми в 1900 году:

Приведенная таблица без излишних комментарий характеризует собою экономику Австро-Венгрии. Как видно, промышленность была более развита в австрийской половине государства. Крупное фабричное производство получило развитие, главным образом, в Нижней Австрии, Богемии, Моравии, Силезии и Форальберге, в местностях за то лишенных соли, нефти и топлива. Производство железа сосредоточивалось в Нижней и Верхней Австрии, Штирии, Каринтии, Крайне, Богемии, Моравии и Силезии; машиностроение же по преимуществу в Вене, Венеком Нейштадте, Праге, Брюнне и Триесте. В Венгрии промышленность менее развита, однако, и здесь ее продукция постепенно начала удовлетворять запросам местного рынка.

Горное дело как в Австрии, так и в Венгрии постепенно развивалось, вполне обеспечивая промышленность сырьем и топливом. Однако, распределение горных богатств, особенно топлива, не соответствовало промышленным центрам и потому было затруднено снабжение последних топливным материалом.

Земледелие и скотоводство было развито преимущественно в Венгрии, и эта половина монархии являлась ее житницей. Хотя и австрийские земли развивали сильно земледелие, но все же в пищевых продуктах без помощи Венгрии или ввоза из-за границы они обойтись не могли, и Россия с Румынией были не последними поставщиками хлеба для Австро-Венгрии. Что касается чисто военной промышленности, то таковая в Австро-Венгрии, по мере своего развития, постепенно подпадала под власть германского, а затем и английского капитала.


Таблица № 2



Крупнейшим военно-промышленным предприятием Австрии являлся завод Шкода в Пильзене (в Моравии). Основанный в 1869 году, как сталелитейный завод, и оставаясь чисто коммерческим предприятием до 1886 года, завод Шкода начал свое военное производство с броневых плит для сухопутных укреплений, а затем в 1888 году выпустил свою первую гаубичную установку для 5,9» мортиры и взял патент на новый пулемет.

В 1889 году Шкода начал производство полевой и прочей артиллерии для австро-венгерской армии, и в 1896 году, соорудив новые пушечные мастерские, приступил к производству морской артиллерии. В 1900 году фирма Шкода превращается при помощи Кредитного учреждения и Богемского учетного банка в акционерное общество.

В 1903 году поддерживавшаяся и ранее связь с Крупном была закреплена обменом патентами, и Шкода фактически превратился в отделение Крупна, поставляя вместе с ним сталь для нашего Путиловского завода.

В 1908 году Шкода поставляет уже орудия для испанских военных судов, а в 1912 году совместно с «Хартенбергской патронной компанией» и «Австрийской оружейной фабрикой» получает от Китая заказ на артиллерию и ручное оружие, взамен займа, устроенного ему венскими банкирами. Фирма Шкода становится такой же вездесущей, как сам Крупп.

В 1909 году, после боснийского кризиса, завод в Пильзене был значительно расширен и получил казенные заказы на сумму 7.000.000 крон со сроком сдачи к 1914 году. В 1912 году орудийные и механические мастерские были снова расширены, а в следующем году компания заключила с венгерским правительством соглашение о постройке большого орудийного завода в Гиоре, в который венгерская казна должна была вложить 7 милл. крон, а фирма – 6 милл. крон.

Связанная тесно с «Австрийским обществом моторов Даймлера», в 1913 г. фирма Шкода начала устанавливать на автомобили Даймлера свои тяжелые гаубицы (28 сантиметровые).

Другим крупным австрийским военно-промышленным предприятием была «Каменноугольная и железная компания Витковица» в Моравии, вырабатывавшая броню, орудийные стволы, снаряды, броневые куполы и орудийные установки. Эта компания входила в состав акционерного общества «Никкельный синдикат стальных заводчиков» со штаб-квартирой в Виккерс-Хаузе в Уэстминстере.

Третья крупная фирма – это Австрийская оружейная фабрика в Штейере, во главе которой стоял Манлихер. Фабрика снабжала австро-венгерскую армию винтовкой этого наименования. Завод был основан в 1830 году, и в 1867 году была принята его винтовка. В 1869 году было образовано акционерное общество, а в 1878 г. производительность Штейеровского завода уже достигала 500.000 винтовок в год, и на нем работало свыше 3.000 человек. Завод точно также входил в объединение с «Германской оружейной и снарядной фабрикой» и «Бр. Боллер и К°».

В Праге имелся динамитный завод из объединения Нобеля, широко раскинувшего свои путы в странах Европы.

Наконец, в Фиуме Армстронг и Виккерс имели завод по изготовлению торпед.

Нет слов, что вступать в какую-либо конкуренцию с мировыми державами промышленность Австро-Венгрии не могла, но, во всяком случае, ее развитие подвигалось быстро вперед. Используя собственные капиталы, синдицируясь с иностранными, тяжелая индустрия габсбургской монархии с каждым годом вставала на ноги, и, если бы только но затруднения во внутренней политике, развитие промышленности было бы быстрее, чем это оказывалось на самом деле.

Из сказанного о развитии промышленности явствует, что в Австро-Венгрии, с одной стороны, образовывался класс крупных капиталистов, а с другой, нарастал пролетариат.

Что касается торговли, то Австро-Венгрия, по данным 1912 года, в мировом масштабе торговала всего на 5.600 милл. марок, что составляло 3,3% всей мировой торговли. Наибольший товарообмен совершался с Германией, Англией, Италией, Соединенными Штатами Америки и затем с балканскими государствами (Сербией, Румынией, Болгарией и Грецией). Необходимо отметить, что торговля с последними наталкивалась на сопротивление, оказываемое венгерскими аграриями, видевшими в развитии товарообмена с заграницей подрыв собственного благосостояния. Были введены особые запретительные и высокие пошлины, которые, с одной стороны, помогали развитию венгерского земледелия, однако, с другой, удорожали стоимость продуктов, создавая нередко кризисы и ставя Австрию в зависимость от Венгрии, не говоря уже об озлоблении против Дунайской монархии, создававшемся в соседних славянских странах.

Бюджет Австро-Венгрии образовался из четырех бюджетов: общеимперского, австрийского, венгерского и боснийского. Общеимперский бюджет предназначался, главным образом, на содержание общеимперской армии, общеимперских правительственных учреждений и на покрытие расходов, связанных с оккупацией Боснии и Герцеговины. Согласно конституции, Австрия и Венгрия уплачивали определенные долги в общеимперский бюджет, при чем взнос Австрии в значительной мере превышал венгерский. По сравнению с другими державами Европы, бюджет Австро-Венгрии в миллионах франков, как показано на таблице № 3, был таков:


Таблица № 3


Таким образом, только одна Италия имела бюджет меньший, чем Австро-Венгрия, прочие же державы обгоняли бывшую империю Габсбургов.

Рост бюджета не соответствовал развитию производительных сил Австро-Венгрии, вследствие чего государственный долг нарастал с каждым годом и в 1911 году выражался суммой в 18.485.000 крон, что на одного жителя составляло 359 крон. По тяжести государственного долга, правда, Австро-Венгрию обогнали в этом году Франция, Италия, Германия, и только в Англии и России население менее было обременено долгом. Однако, если учесть, что каждый француз и немец имели больший доход, чем подданный Австро-Венгрии, то станет ясным, что габсбургская империя форсировала силы своего населения. Какие были причины этому, мы пока раскрывать не будем, так как вернемся к этому вопросу еще дальше.

Мы не имеем права делать дальнейшие поиски в область экономической статистики, так как уклонились бы от нашей задачи. Изложенное нам необходимо, как база для дальнейших суждений о Дунайской империи.

Разноплеменный состав ее населения и медленное развитие производительных сил говорят за то, что этому государству был не по плечу империализм его европейских соседей. Если можно говорить об австрийском империализме, то лишь как о системе со слишком ограниченными мечтаниями и целями, далекими от захвата тех колоний, борьба за которые велась прочими великими европейскими державами, а в частности, союзниками – Германией и даже Италией.

Австрийский империализм, как таковой, разбрасывал свои сети лишь на близь расположенные Балканы и крайним его стремлением был выход к Эгейскому морю, а затем попытки получить гавани в Малой Азии. О большем австрийские империалисты и не мечтали. Несмотря на то, что австрийская промышленность с каждым годом все тверже и тверже становилась на ноги, представители ее оказывались не только заинтересованными в широкой экспансии своих союзников немцев, но и побаивались се, они были удовлетворены и своим местным рынком. Так, представители австрийской железоделательной промышленности оказывались очень заинтересованными в своем внутреннем рынке, так как цены на железо и сталь в Австрии на 100 процентов дороже, нежели в Германии. Венгерские аграрии боялись не только германского засилья, но и стремились ограничить ввоз продуктов земледелия и скотоводства из соседних Румынии и Сербии Если австро-венгерские капиталисты и готовы пойти за своими германскими собратьями, сознавая, что в этом им достанется лишь второстепенная доля, то только потому, что иного выхода нет, что от политики экспансивной своей союзницы и они получают кое-какие барыши.

Таким образом, если был свободен еще внутренний рынок, если дома еще оказывалось много доходов для капиталистов Дунайской империи, т.е. иными словами, если не было налицо стимулов для агрессивной политики вне страны, то казалось бы, империя Габсбургов должна быть «обетованной» страной мира, а не тем горящим факелом, зажегшим мировой пожар, каким она оказывалась в действительности.

Активная политика Австро-Венгрии имела под собой иное: «династически принудительный конгломерат центробежных национальных осколков» – Австро-Венгрия представляла собой «самое реакционное образование в центре Европы». Окруженная национальностями, родственными, входящим в состав империи, Австро-Венгрия, для спасения своего единства, в своей внешней политике предпочитала избранный ею путь порабощения соседних малых государств, но не могла согласиться на свой распад. В этом и выражается так называемый австрийский империализм. Не в поиски за золотым руном в далеких странах пускались аргонавты с берегов Дуная в военные экспедиции, а за округлением своих границ, за включением в свой состав тех самостоятельных национальностей, которые своим наличием смущали верноподданных Габсбургов, нарушая покой последних.

Его давно уже не было дома – внутри государства, и, таким образом, для Австро-Венгрии внешняя политика оказывалась теснейшим и непосредственным образом связана с внутренней.

В виду изложенного, мы считаем себя обязанными бросить взгляд на внутреннее соотношение сил в Дунайской империи.

Некогда блаженные и спокойные времена для династии Габсбургов, браками расширявшей свои владения по обоим берегам Дуная, к средине XIX века миновали, и «мои народы», как называл Франц-Иосиф конгломерат своих подданных, пришли в движение. Брачные узы перестали оказывать свое магическое действие, и в 1848 году вспыхнула венгерская революция с идеей национального самоопределения. Подавленная с помощью русских, Венгрия не успокоилась в своей борьбе, и к 1867 году добилась самостоятельности.

По конституции этого года на берегах Дуная, вместо бывшей Австрии, оказалась дуалистическая (двуединая) Австро-Венгрия, с особым венгерским парламентом, а затем и армией. Одержав победу, Венгрия не остановилась в своих требованиях, и последующие годы, вплоть до мировой войны, наполнены внутренней парламентской борьбой. В иные годы борьба эта принимала ожесточенный характер на всех фронтах – политическом, бытовом, экономическом и т. д. Одним словом, венгры ни на один день не прекращали своей борьбы за самостоятельность вплоть до 1918 года, когда произошло уже фактическое выделение Венгрии, как самостоятельного государства.

Побежденные носители австрийской идеи – немцы – видели свое спасение лишь в воссоединении с сильной Германией. Когда-то прочный оплот для династии Габсбургов, некогда господствовавшее в государстве племя, его становой хребет, ныне выродился в австрийскую ирреденту [2]. Вместо связующей силы – немцы являлись силой центробежной, удерживаемой лишь самой Германией, считавшей более выгодным иметь в наличии австро-венгерскую монархию в целом, нежели включать в себя лишних 10.000.000 единоплеменных едоков. Увеличение клерикального юга Германии на архиклерикальных австрийских немцев ослабляло бы позицию протестантского севера в германском союзе и, наконец, в хозяйственном отношении было выгоднее для немцев Шпрее иметь хороший таможенный союз с дунайскими немцами, чем видеть в них конкурентов в составе самой Германии.

В таком положении оказывались две главенствующие в Австро-Венгрии национальности. Остальные народности были поделены между ними. Однако, такой дележ мало был приятен для лишенных права на национальное самоопределение. Борьба за автономию с объявлением конституции 1867 года завязалась в обеих половинах государства. В Австрии чехи боролись с немцами, поляки с русинами, итальянцы стремились присоединиться к Италии.

В Венгрии шла длительная и упорная борьба венгров с кроатами, словаками, сербами, румынами.

Наконец, в оккупированной в 1878 году Боснии и Герцеговине было явное недовольство сербов режимом оккупантов и тяготение к самостоятельной Сербии.

Одним словом, центробежные национальные тенденции с каждым годом, по мере развития производительных сил на территории угнетенных народностей, развивались все сильнее и сильнее, создавая затруднения в государстве и грозя так или иначе вылиться в вооруженное столкновение с династией.

Внутреннее положение Австро-Венгрии было чревато большими опасностями, что не было секретом для любого здравомыслящего государственного деятеля Дунайской империи.

Различно только мыслились ими пути к улучшению: одни видели необходимость преобразования государства путем внутренних реформ, как это было сделано в Германии, другие, опираясь на опыт той же Германии, стремились к созданию государства с такими границами, которые включали бы все самостоятельные одноплеменные государства в единое соединение – Дунайскую империю Габсбургов. Представители второго течения и являлись теми австрийскими империалистами, о которых было сказано выше.

«Успокоение» монархии путем внутренних реформ понималось в смысле объявления автономии для отдельных народностей с одновременной группировкой таковых в крупные родственные объединения. Таким образом, на смену дуализму шел триализм, т.е. объединение Австрии, Венгрии и Словакии из славянских племен. Однако, такое деление встречало сопротивление среди немцев и венгров, боявшихся выпустить из своих рук опекаемых славян. Так, венгерский премьер Тисса никому не позволял трогать «моих сербов», как он выражался, подчеркивая этим права венгерской короны на входившие в состав ее земель славянские народности. Наконец, трудно было вообще помирить и самих славян между собою, не говора уже о румынах и итальянцах, судьба которых и при новом разделении государства сулила прежнюю зависимость от тех или иных иноплеменных владык.

Пути государственных мужей с берегов Дуная второй группы шли по внешним линиям, и поэтому мы пока оставим их.

Подходя к истории Европы XIX и XX столетий, мы обязаны осветить положение той движущей силы, каковая во всех государствах в начале XX столетия выступала на авансцену – это рабочее движение.

С развитием промышленности в Австро-Венгрии нарастал рабочий класс, вырастала социал-демократия, все более и более втягивавшаяся во внутреннюю борьбу, клокотавшую в государстве. Однако, вместо того, чтобы вести рабочий класс по пути революционного интернационализма, австро-венгерская социал-демократия бросила его в объятия буржуазного национализма, горевшего борьбой, и сама иступила в эту борьбу за интересы национальностей.

Однако, несмотря на всю ту борьбу, которую вели отдельные национальности в Австро-Венгрии, последняя, как государственное объединение, продолжала все же существовать. Было ясно, что жизненный путь ее с каждым днем укорачивается, но для этого необходимы были удары извне по дряблому телу Дунайской империи, внутри же все пока выливалось в ожесточенную парламентскую борьбу, сопровождаемую иногда баррикадами и ружейной стрельбой в крупных населенных пунктах государства.

По конституции 1867 года обе половины государства (Австрия и Венгрия) имели свои самостоятельные представительные учреждения, свои самостоятельные министерства и свои армии. Босния и Герцеговина имели также свой самостоятельный сейм. Каждая из «половин» выделяла делегации, которые поочередно имели заседания в Вене или Будапеште, решая общеимперские вопросы.

Общеимперскими учреждениями были признаны армия и министерства иностранных дел и финансов, содержавшиеся за счет общеимперского бюджета.

Во главе всей государственной машины стоял Франц-Иосиф, являвшийся до некоторой степени той связующей силой, которая до поры до времени не давала механизму империи отойти в вечный покой.

Как полагается для всякой буржуазной конституции, и в конституции Австрии существовал «параграф 14», дававший право верховной власти проводить те или иные мероприятия в желательном для нее направлении.

Национальный сепаратизм разжигал ненависть не только в массах, но проникал и в верхи буржуазных классов монархии. Правда, вокруг двора образовывался, если можно так выразиться, своеобразный интернациональный круг правящей придворной клики, но и в нем господствовали те же центробежные национальные федералистические стремления. Как бы ни был буржуазен и высок по своей знатности и происхождению венгерский сановник Дунайской империи, но он прежде всего оставался венгром. Равным образом к тому или иному общеимперскому министру определенной национальности другие национальности относились с подозрением, видя нередко в проектах министра умаление прав и интересов своей нации.

Но как бы ни увеличивались разногласия в верхах буржуазии, она, однако, еще крепко стояла на ногах. Наличие большого числа крупных помещиков в Венгрии, Галиции, образование круга крупных промышленников, развитие банков и т. д. пополняло ряды крупной буржуазии, видевшей в сохранении монархии пока единственные пути для своего развития.

Вслед за этой крупной буржуазией шла та громадная армия чиновников, которая являлась характерным признаком бывшей Габсбургской монархии. Эта армия бюрократов, живших за счет государства, в три раза превышала все военные силы Австро-Венгрии, а по исчисления Краусса в его книге «Причины наших поражений»: «каждый пятый или шестой человек был чиновником. Половина доходов Австрии шла на содержание чиновников, которые в армии видели опаснейшего противника для своего существования». Повсюду, где только возможно, эта чиновничья армия шла против вооруженных сил империи, доказывая всю тяжесть расходов, связанных с содержанием армии.

Армия паразитов вела упорный бой за свое существование, при чем в более мелких своих слоях она заражалась тем же национальным сепаратизмом, присущим всему населению. Со стороны ответственных государственных деятелей бывшей монархии можно было не раз услышать жалобы на тот национальный федерализм, который проводился мелкой интеллигенцией, учителями и т. п. представителями мелкой буржуазии.

Об общей массе населения говорить много не приходится. Ее материальное благосостояние было далеко неудовлетворительно. Правда, в областях, в которых развивалась промышленность, как, например, в Богемии и Моравии, положение населения улучшалось, но все же недостаточно. Причинам ч неудовлетворительного материального положения масс считались те узы, которые накладывала конституция 1867 года на национальное самоопределение, те стеснения, в рамках которых нельзя было говорить о каком-либо быстром развитии производительных сил страны.

Как всегда бывает в подобных случаях, ища выхода из создающегося положения внутри государства, взоры многих, и прежде всего самого Франца-Иосифа, искали сверхъестественную личность, государственного мужа, который спас бы разваливающуюся империю.

«Мое несчастье, что я не могу найти государственною деятеля», говорил Франц-Иосиф.

Но несчастье заключалось, по мнению Краусса, не в недостатке таких государственных людей, а прежде всего в натуре самого Франца-Иосифа, не терпевшего самостоятельных лиц, людей с открытым взглядом и собственным мнением, людей, знавших себе цену и державшихся с достоинством. Подобные личности не подходили для австрийского двора. В нем пользовались любовью только «лакейские натуры», как свидетельствует о том Краусс.

Говоря об Австро-Венгрии, нельзя пройти таимо личности Франца-Иосифа, служившего до некоторой степени цементом для этого государственного о6ъединения. Несмотря на ту национальную борьбу, которая велась в стране, личность этого престарелого представителя габсбургской династии среди населения пользовалась известной популярностью. Последняя заключалась не в достоинствах Франца-Иосифа, а скорее в привычке к нему, в оценке его, как существующего фактора исторической необходимости.

Сказанное может повести к заключению, что Франц-Иосиф мало влиял на течение дел в Дунайской империи. Однако, это не так. На протяжении долгого своего пребывания главой государства, Франц-Иосиф не выпускал из своих рук руля государственной машины. Правда, внешние и внутренние бури не раз грозили вырвать из его рук это орудие управления, но он упорно держался за него, плывя то против, то по течению.

В тяжелом внутреннем кризисе после только что закончившейся венгерской революции 1848 года, вступив на престол Габсбургов молодым человеком, Франц-Иосиф сразу же окунулся в жизнь, полную тревог и опасностей.

Застав еще период абсолютизма в государстве, Франц-Иосиф с первых же шагов должен был испытать крушение его (абсолютизма) и превращение страны в конституционное государство. Жизнь заставляла приспособляться к новым формам; Франц-Иосиф не отшатнулся от них и пошел по новому пути настолько, насколько этого требовали неумолимые обстоятельства. Признав победу венгров и сделавшись дуалистическим монархом в 1867 году, Франц-Иосиф был далек от какого-либо перехода к иным формам правления. Конституция 1867 года была последней его уступкой. Верный ей, предпоследний Габсбург не мог примириться с какой-либо дальнейшей автономией иных национальностей, кроме венгров: идея триализма была чужда для Франца-Иосифа.

Оставаясь верным монархическим заветам своих предков, Франц-Иосиф с каждым годом своего царствования все дальше и дальше уходил от развивавшейся в Европе жизни. Крупные шаги империализма, социальное движение – все это было не для высокодержавного монарха на Дунае. «Его народы» должны были с чувством уважения и преданности думать о своем истинном повелителе; который, в свою очередь, не должен нарушать монархический этикет и идти «в народ», как это пытался делать его союзник Вильгельм. Консервативный этикет из повседневного уклада жизни переносился и на управление государственными делами. Здесь также должен был соблюдаться этикет: каждый мог говорить только в круге своей деятельности, но не больше.

Как человек с далеко не сильной натурой, с консервативным укладов мыслей, Франц-Иосиф, однако, не переоценивал свои силы и не чуждался энергичных людей, ведших за него борьбу во внутренних делах государства. Одного он не мог простить таким людям – это нарушения придворного этикета и верности династии Габсбургов. При выполнении этих требований монарха, самостоятельные и с сильной волей государственные деятели могли проводить свою политику, не боясь потерять доверие престарелого Габсбурга.

Консерватор по убеждениям, Франц-Иосиф оставался им и в отношениях к людям. Лицо, получившее его доверие, нескоро покидало свой высокий государственный пост, хотя бы и но соответствовало своему назначению. Наоборот, люди, чем-либо антипатичные императору, несмотря на все их достоинства и качества, не могли рассчитывать на успешную свою государственную деятельность.

Таким образом, в свидетельство Краусса мы должны внести некоторую поправку в том смысле, что если «лакейство» было признано Францем-Иосифом, как форма выражения верноподданничества, то только лишь, как форма, а по существу дела, в определенных для каждого должностного лица рамках, им допускалось и свободное высказывание мыслей и защита выдвигаемых положений.

Немец по рождению, Франц-Иосиф оставался им и во внешней политике государства, несмотря на ряд поражений в войне с Пруссией и Другими германскими государствами. Те внешние удары, которые выпали на долю Австрии в первый период жизни Франца-Иосифа, заставили его до некоторой степени потерять веру в военное могущество Дунайской империи. Надвигавшееся мировое побоище, казалось, подавляло его: в этой войне должна была исчезнуть монархии, и Франц-Иосиф упорно отклонял всякие выступления, которые могли бы повести к катастрофе. Ставка на «мир» была более желательна для современного Абдул-Гамида, нежели бряцание оружием; искусные дипломатические победы более прельщали своей бескровностью, нежели обманчивый и рискованный ход военного счастья. И если Австрия явилась зачинщиком мировой войны, то не нужно забывать, что сараевское действо было направлено против Габсбургов, в защиту которых Франц-Иосиф готов был даже обнажить меч, хотя и не питал особо неясных чувств к будущему своему преемнику.

Последний, в лице Франца-Фердинанда, ужо несколько лет входил в управление государством, обещая в будущем произвести перелом во внутренней жизни Австрии и се внешнем положении.

Отличаясь нервной натурой, озлобленной с детства на двор и стоявших во главе управления государственных деятелей, особенно венгерцев, часто третировавших будущего управителя государством, Франц-Фердинанд обладал неуравновешенным темпераментом. Порой веселый и оживленный, а зачастую резкий в обращении с окружающими, престолонаследник с детских лет замкнулся сначала в самом себе, а затем в своем семейном кругу.

Чуждый всякой попытки искать популярности, слишком презиравший человечество, чтобы дорожить или считаться с его мнением, Франц-Фердинанд наводил ужас и страх на входивших к нему с докладами министров и иных причастных к управлению государством лиц. Раздражительный, невыдержанный клерикал, Франц-Фердинанд особенно презирал все то холопство, которое было свойственно австро-венгерской государственной машине. Однако, с людьми, не терявшимися и твердо отстаивавшими свои мнения, Франц-Фердинанд делался другим и охотно выслушивал их.

Будущее обещало Австрии сурового правителя, если бы сама история не повернула колесо в другую сторону и «величайшая судорога» не смела не только Франца-Фердинанда, но и Австро-Венгрию, как государственное объединение.

Испытав на себе тяжесть венгерских домогательств, не видя в системе дуализма спасения для Дунайской монархии, Франц-Фердинанд искал такового в коренном преобразовании государства на принципах федерализма.

Отношение его к венгерской половине выливалось в одну фразу: «Они (венгры) мне антипатичны, хотя бы просто из-за языка», – так говорил Франц-Фердинанд, отчаиваясь в попытках изучить венгерский язык. Усвоенные с детства личные антипатии к венгерским магнатам были перенесены Францем-Фердинандом на весь венгерский народ. Обладая политическим чутьем, он понимал весь тот вред, который нес с собой не только венгерский сепаратизм, но, главным образом, политика славянского угнетения, проводимая упорно мадьярами.

Отсюда, естественно, вытекало постоянное желание эрцгерцога помочь румынам, кроатам, словакам и другим национальностям освободиться от венгерского засилья.

Такая политика Франца-Фердинанда в венгерском вопросе не оставалась тайной для Венгрии, платившей той же монетой злобы и ненависти потомку Габсбургов.

Политика федерализма Франца-Фердинанда не встречала сочувствия прежде всего в самом Франце-Иосифе, как уже было выше сказано, застывшем в рамках конституции 1867 года. Как разномыслие во взглядах на внутреннюю политику, так и личные отношения отделяли друг от друга этих двух представителей Габсбургского дома. Если, по мнению наследника, он значил для императора «не больше последнего лакея в Шенбрунне», то с другой стороны, Франц-Иосиф также определенно выявлял свою точку зрения на все новшества своего племянника. «Покуда я правлю, никому вмешиваться не позволю», – резюмировал старый император всякие доводы о каком-либо переустройстве государства. Создавшееся отчуждение между родственниками еще более углублялось услужливыми людьми, в которых, конечно, не было недостатка в бюрократической машине Австрии.

Несмотря на резкий отпор дяди, племянник не думал сдавать своих позиций и отходить от управления страной. «Мне когда-нибудь придется отвечать за ошибки, совершенные теперь», – говорил Франц-Фердинанд, считая своей обязанностью везде и всюду вникать в государственную жизнь. Таким образом, создавалось два центра управления, две верховных власти – настоящая и будущая, зачастую оказывавшихся на противоположных полюсах, между которыми и приходилось лавировать тонким бюрократам государственной машины страны. Последняя, и без того требовавшая капитального ремонта, от всех этих трении еще больше скрипела, еще более замедляла свой ход, грозя окончательной поломкой. Внешняя политика Франца-Фердинанда как внутри страны, так и за границей, связывалась с представлением о милитаризме Дунайской монархии. Наследник престола считался лидером военной партии Австрии. Нет слов, что ему не чужд был так называемый австрийский империализм; в мечтах эрцгерцог оказывался снова владельцем Венеции и других областей бывшей австрийской Италии. Быть может, мечтания заносили бы его еще и дальше, если бы не сознание, что без исправления внутренней жизни самой Австро-Венгрии, без создания сильной армии рано еще думать об активной внешней политике. За его спиной, прикрываясь его именем, действительно работала военная партия, с каждым годом все более и более раздувающая факел войны, но сам Франц-Фердинанд. если не был чужд агрессивности, то до поры до-времени считал необходимым се ограничивать.

Признавая во внешней политике необходимым условием сохранение независимости двуединой империи, Франц-Фердинанд стремился ограничить ее союзы только теми, которые вели к указанной цели. Чуждый как внутри государства, так и во внешней политике пангерманской идеи, он стремился мирным путем устранить столкновения Австрии и России на Балканах, считая идеалом союз Германии, Австрии и России. Нужно отметить, что нередко личные антипатии, основанные зачастую на семейных отношениях к тому или иному двору иностранного государства, вторгались во внешнюю политику в представлении Франца-Фердинанда. В наиболее близких отношениях с эрцгерцогом оказывался Вильгельм П, рассчитывавший, по видимому, впоследствии найти в Франце-Фердинанде послушного себе вассала. Трудно предсказывать будущее, но едва ли наследник австрийского престола, оказавшись на последнем, слепо пошел бы за повелителем с берегов Шпрее.

Выше уже было сказано, что для Австро-Венгрии внешняя политика оказывалась теснейшим и непосредственным образом связана с внутренней. Действительно в последней заключались все руководящие линии для внешней политики.

В средине XIX столетия на западе и в центре Европы внешняя политика Австрии получила удар за ударом, последствиями которых были потеря Италии и передача гегемонии в союзе германских государств Пруссии.

Австрия оказывалась отныне лицом к лицу с двумя новыми государствами: объединившейся Италией и Северо-Германским союзом.

Большая часть владений Австрии и северной Италии вошла в состав нового итальянского королевства и только незначительные области, населенные итальянцами, остались в пределах Австрии. Надежда вернуть потерянное не покидала политиков Франца-Иосифа, и 1866 год, казалось, благоприятствовал этому, если бы не решительное поражение на полях Кеннигреца. Италия была спасена силой прусского оружия и удержала свои завоевания 1859 года.

Не решившаяся вступить в войну 1870 года на стороне Франции, удержанная от этого враждебной позицией России, Австрия упустила благоприятный случай посчитаться с двумя своими бывшими врагами – Италией и Пруссией. Отныне ее политика выходила на новую дорогу сближения с этими обоими государствами.

Заключив в 1879 году союз с Германией, Австрия в 1882 году с присоединением Италии оказалась в составе Тройственного союза.

Задумывая «кровью н железом» добиваться объединения Германии под гегемонией Пруссии, будущий ее канцлер Бисмарк видел в Австрии опасного противника на юге. Доведя дело до разрешения его вооруженной рукой в 1866 году, Бисмарк одержал победу, но… не хотел совершенно добивать Дунайскую империю. Она нужна была ему для будущего. Устранив непосредственную опасность в лице Австрии, Бисмарк все же считался с ней, как с могущим искать реванша врагом. Необходимо было дать новые направляющие линии политики Австрии, которые отвлекли бы се от Запада, да кстати и посодействовали тому же в отношении России.

Победитель под Кеннигрецем вскоре после заключения мира довольно прозрачно намекнул австрийской дипломатии на возможность найти утешение за потерянные итальянские области и за поражение под Кеннигрецем на Балканском полуострове. Вот где было будущее Австрии, по мнению Бисмарка, и что пришлось по вкусу и дипломатии Франца-Иосифа. Нечего говорить, что этим ходом Бисмарк достигал и другой выгоды, а именно: повернув Австрию лицом к Константинополю, он туда же обращал и Россию, точно также отвлекая ее от западных дел. Отныне Австрия, сильная Австрия, должна была оказывать серьезные услуги германской дипломатии.

В 1872 году при свидании австрийского и германского императоров уже была решена оккупация Боснии и Герцеговины, а в 1879 году после Берлинского конгресса, когда Россия значительно охладела в своих симпатиях к Германии, между обоими немецкими государствами был подписан договор, связавший эти государства.

На основах этого договора и развивались до последних дней отношения между Германией и Австрией. Правда, в своей политике национального объединения Бисмарк долго не решался порвать с Россией. ведя двойную игру между Веной и Петербургом. Однако, жертвовать Австрией из-за прекрасных глаз России Бисмарк отнюдь не хотел, и заключенный в 1879 году союз, превратившийся скоро в тройственный, сохранял свою силу и жизненность. Втянутая в балканскую политику, Австрия также нуждалась теперь в содействии сильной Германии, и как ни неверен был порою союз с нею, как ни живы были еще воспоминания о ранах 1866 года, как ни ясна была роль подручного в этом союзе для Австрии, – она все же считала его для себя теперь существенно необходимым.

С переходом Германии к империалистической политике, в которой Австрия оказывалась заинтересованной сравнительно мало, союзники но разочаровались друг в друге. Для Германии Австрия нужна была, как авангард для ее проникновения на восток, – в Малую Азию, как противовес русской политике на Балканах, а для Австрии союз с Германией давал поддержку, которая нужна была в той же балканской политике, на путь которой Австрия вступила уже давно. Несмотря на то, что иной раз, с развитием торговых сношений Германии с балканскими государствами, интересы се существенно сталкивались с торговыми интересами Австрии, союз продолжал существовать по прежнему. Если прочность его и вызывала сомнения у какой-либо стороны, то таковой была Австрия, другая же сторона, при существовавшей политической конъюнктуре, была уверена в своей Дунайской союзнице. Действительно, несмотря на попытки английского короля Эдуарда VII внести брешь в союз и вырвать Австрию из объятий Германии, Франц-Иосиф остался верен договору 1879 года и отклонил предложения дипломатии.

Связав свою судьбу с Германией, Австро-Венгрия с ней же вошла и в империалистическую политику западных государств Европы, если и не принимая в ней активного участия, то, как союзница Германии, готовая поддержать ее на пути будущего вооруженного столкновения. Взаимоотношения Австрии с Францией и Англией строились, с одной стороны, на урегулировании балканского вопроса, а с другой, на поддержке Германии в ее мировой политике.

С 1882 года оказавшись в союзе с Италией, своим бывшим врагом, Австро-Венгрия имела с ней более точек соприкосновения, чем с остальными западноевропейскими государствами.

Войны 1859 и 1866 годов, как уже было отмечено выше, не разрешили национального объединения итальянцев, и в Австрии осталось значительное число говорящих на итальянском языке со страстным желанием оказаться вместе со своими одноплеменниками. Так создалась итальянская ирредента.

Уже на Берлинском конгрессе в 1878 году Италия стремилась получить Триент за уступку Австрии Боснии и Герцеговины, но итальянской дипломатии пришлось отложить мечту об этом на долгие годы, ограничившись пока надеждами на приобретение Туниса, поддерживаемыми в этом благоприятными уверениями Англии. Однако, Тунис уже притягивал к себе более сильную Францию, заручившуюся к тому же в этом согласием той же Англии и Германии.

Владения «больного человека», каковым давно была признана Турция; после Берлинского конгресса подлежали дальнейшему разделу и захвату главными государствами Европы.

В 1881 году Тунис был уступлен Франции, и «обиженная Италия нашла необходимым в своей политике опереться на среднеевропейские государства, войдя в 1882 году в состав Тройственного союза, который в те времена не имел, казалось, особых притязаний, кроме как на Балканах, на африканские владения султана и, таким образом, не стад бы чинить особых препятствий римскому правительству в его африканских авантюрах.

Обострившиеся отношения Италии с Францией соответствовали вполне как видам Бисмарка, так и Англии, которая видела в возрождающейся Италии хорошего спутника против той же Франции.

Итальянская ирредента, несмотря на вступление Италии в Тройственный союз в 1882 году, служила большой помехой в отношениях новых союзников – Австрии и Италии. Правда, в это время внимание итальянской дипломатии было отвлечено другими целями – на смену политики национального объединения шла империалистическая политика, – и итальянцы должны были не упустить дележа африканских владений Турции.

В 1877 году австрийский премьер Андраши, разбирая с итальянским премьер-министром Кристи причины конфликтов, возникающих между этими государствами, выставил, как одну из них, стремления итальянских ирредентистов и заметил: «удивительно, как эти люди не понимают, что при помощи грамматики не делают политики», т.е. что современная политика на деле вовсе не определяется одними стремлениями к национальному объединению, иными словами, суть не в том, чтобы пользоваться одной грамматикой.

Согласившись с такой точкой зрения, Кристи с своей стороны указал: «мы были революционерами, чтобы создать Италию, мы стали консерваторами, чтобы сохранить ее». Под словом «консерватор» Кристи разумел сторонника империалистической политики, на путь которой Италия уже тогда вступила, мечтая о завладении Тунисом.

Таким образом, до поры до времени итальянский ирредентизм потерял свою остроту, итальянское правительство хотело использовать Австрию, как своего союзника.

До конца 90 годов Италия оказалась повернутой фронтом к Франции, и в сношениях этих государств все время происходили дипломатические конфликты, повлекшие за собой даже таможенную войну. С момента начала сближения Англии с Францией политика Италии также переменила свой курс: взаимоотношения Италии и Франции снова начали улучшаться, закончившись тайно заключенным в 1901 году итало-французским договором, по которому Франции предоставлялась свобода действий в Марокко, а Италии – в Триполи.

С этого года итальянская политика приняла активный характер против Турции, а вслед за ней и против Австрии, как заинтересованной в делах на Балканском полуострове. Неминуемым следствием начавшегося выпадения Италии из Тройственного союза было развитие итальянского ирредентизма и западных областях Австрии и подготовка Италии к возможному вооруженному столкновению с монархией Габсбургов.

Другим очагом борьбы Италии с Австро-Венгрией оказывались Балканы, а вместе с ними и Адриатическое море, преобладание на котором было одной из важных целей итальянской политики.

На Балканах скрещивались интересы Австрии, России и Италии, а также и других государств Европы.

Как известно, Австрия и Россия с XVIII века в балканской политике сторожили друг друга: каждый шаг вперед одной – вызывал ответное движение другой.

При Николае I идея дележа наследства «больного человека», каковым признавалась тогда Турция, все более и более резко оттачивалась, закончившись Крымской войной.

К 1876 году балканский вопрос снова обострился. Выше было отмечено, что с 1866 года повернутая фронтом на Балканы Австрия считала отныне свою балканскую политику наиважнейшей в своих внешних отношениях с соседними государствами. Ревнивым взором австрийские дипломаты следили отныне за каждым шагом России на этом полуострове.

В 1875 году славянское движение на Балканах вспыхнуло снова, вылившись в ряд восстаний в Боснии и Герцеговине против магометанских помещиков, руководимых католическими патерами не без поддержки, конечно, со стороны Австрии и даже Германии. Австрийское правительство выступило перед «концертом» европейских государств с проектом реформ. Но сам «концерт» потерпел неудачу, а между тем идея раздела Турции снова заострилась. Летом 1876 года Александр II отправился для личных переговоров в Вену, в результате чего явилось письменное соглашение об образовании самостоятельных славянских государств на Балканах; о компенсации России Бессарабией и в М. Азии, а Австрии предоставлялось право оккупировать Боснию и Герцеговину.

Разразилась русско-турецкая война 1877-78 г.г., окончившаяся под стенами Константинополя; Австрия оккупировала Боснию и Герцеговину, а Россия пошла в Каноссу – в Берлин на конгресс, руководимый «честным маклером» Бисмарком.

Военные успехи России были понижены в своей ценности, Балканы перекроены, и в список врагов русская дипломатия с 1879 года, кроме Англии, внесла прежде всего Австрию, а за ней и «честного маклера» с его государством.

Но не в «обиде» русских славянофилов и русского царизма скрывалось все «зло» Берлинского конгресса 1879 года.

Созданное на Берлинском конгрессе 1879 г. балканское равновесие было полно противоречий, подобно современному Версальскому договору.

Разделенные на части искусственными этнографическими границами) балканские народы продолжали стремиться к дальнейшему национальному освобождению и объединению. Линия национальной политики самостоятельной Болгарии естественно направлялась на населенную болгарами Македонию, оставленную Берлинским конгрессом под властью Турции. Сербия, за исключением Новобазарского Санджака, была не заинтересована в Турции; ее естественные и национальные интересы целиком лежали по ту сторону австро-венгерской границы: в Боснии и Герцеговине, в Кроации, в Словении, в Далмации. Национальные устремления Румынии направлялись на северо-запад и восток: на венгерскую Трансильванию и русскую Бесарабию. Грецию эти устремления, естественно, толкали как и Болгарию, против Турции.

Таковы были результаты «честного маклерства» Бисмарка, который не думал вносить успокоение на Балканы. Для него, наоборот, нужен был непотухающий балканский костер, который, привлекая к себе как Россию, так и Австрию, оставлял бы им минимум возможностей вмешиваться в западноевропейские дела.

Для самой Австро-Венгрии было нежелательно образование сильного славянского государства на Балканах, и если венская дипломатия согласилась на раздел Турции, то только при условии образования мелких славянских государств, которые не могли бы нарушить покоя на берегах Дуная. Образованные конгрессом в Берлине мелкие государства славян на Балканах были не страшны сильной Австрии, и все искусство ее политики должно было заключаться в том, чтобы: 1) не дать им усилиться, а 2) старым, изведанным путем дипломатических интриг включить ближайшие из них в состав Дунайской империи, проповедуя среди них ту же идею национального объединения, но только в обратном порядке.

Эта новая программа для австрийской дипломатии начертана рукой того же «мудрого» Бисмарка. Пример «великой» Германии должен быть воспринят и Австрией. Последняя могла оставить в покое сербскую династию, не посягать на формальную государственную целость Сербии, но все же включить се в состав Австро-Венгрии, как это сделала Пруссия с мелкими государствами.

Этот путь настолько хорошо был усвоен австрийской дипломатией, что она, вступив на него, не покидала уже его вплоть до мировой войны с той разницей, что размеры его расширились, и в состав будущей Дунайской империи должны были войти самостоятельная Румыния и такая же самостоятельная Польша.

Пока что прежде всего следовало не давать Сербии усилиться территориально, не давать ей развиваться экономически -путем получения гавани на побережье Адриатического моря. Одним словом, но следовало из Сербии создавать славянского «Пьемонта», который притягивал бы к себе австрийских славян. Внутренняя политика диктовала и указывала цели для внешней.

Кроме того, «золотой мечтой» австрийских империалистов был план расширения австрийской территории до Эгейского моря, превращение Салоник в австрийский порт и достижение полного господства над восточным побережьем Средиземного моря. Опасность такой экспансии была велика: она наталкивалась на сопротивление России, Италии и балканских государств. Приходилось выжидать, а пока не следовало позволять Сербии овладеть Новобазарским Санджаком и старыми сербскими землями в долине Вардара.

Стараясь путем военного режима проглотить оккупированную Боснию и Герцеговину, варясь в котле собственных внутренних боев отдельных национальностей, Австро-Венгрия в своей балканской политике стремилась: 1) сохранить установленное в Берлине в 1879 году положение на Балканах и 2) завоевать симпатии вновь образованных славянских государств.

В этих своих стремлениях монархия Франца-Иосифа прежде всего встретила сопротивление со стороны русского царизма, потерпевшего поражение в 1879 году, но не терявшего надежды снова дипломатически овладеть балканскими государствами. Борьба за влияние в этих государствах русской и австрийской политикой велась упорно до начала XX столетия, при чем русская дипломатия не раз терпела поражение. Заботливые венские дипломаты в 1885 году, остановив успехи болгар против сербов. расширяли все более и более влияние в Сербии и Болгарии, насадив гуда своих «высокодержавных» креатур.

Но в то же время не в видах австрийской дипломатии было уничтожение Европейской Турции, и Дунайская империя принимала на себя роль защитника «больного человека» от могущих последовать ударов со стороны национально возрождающихся балканских славянских государств. По словам австрийского с.-д. Бауера, Австрия стала «врагом их свободы и их национального объединения, она выступила, как контрреволюционная сила, как покровительница социальной и политической реакции».

В 1853 году Маркс в статье по восточному вопросу писал: «мы видели, как европейские политики в своей закоренелой глупости, окостеневшей рутине и наследственной косности с испугом отворачиваются от всякой попытки ответить на вопрос, как быть с Европейской Турцией, Могучим импульсом для стремления России к Константинополю служит как раз то, при помощи чего ее хотят от него удержать: пустая и совершенно неосуществимая теория сохранения status quo (старого положения)». После Берлинского конгресса удержать вновь образованные славянские государства путем сохранения status quo на Балканах было «закоренелой глупостью» австрийской дипломатии, чем пользовалась дипломатия русского царизма, кстати, не оставлявшая мечтаний о Константинополе.

Выступая «в роли душительницы национальной революции южного Славянства», Австрия сеяла ветер и бурю на Балканах. Вспыхнувшее вскоре восстание в Македонии в 1903 году вызвало обычные «проекты» реформ, выдвинутых европейскими государствами. Не закончились ли бы эти «проекты» мировой свалкой тогда же – сказать сейчас трудно, ибо история отложила свое решение, бросив Россию в дальневосточную авантюру и открыв широкое поле деятельности на Балканах для австро-германской дипломатии. Нередко австрийские империалисты, с печалью на лице, говорят, что с отставкой Андраши (1879 год) Австрия фактически не вела совсем той самостоятельной внешней политики, приличествующий «великой» державе. К началу XX столетия австрийская дипломатия возвратилась на путь активной внешней политики, не подозревая, что это было началом ее конца – смертью всей империи Габсбургов.

Выше было отмечено, что в своей балканской политике Австрия встречала сопротивление и Италии, которая также предъявляла свои права на турецкое наследство не только в Африке, но и на Балканах.

Лишь узкая полоса Адриатического моря отделяет торговые порты Италии от западного побережья Балкан, представляя собою хороший путь для проникновения итальянских товаров на Балканы через Дураццо и Валону. Овладев восточным побережьем Адриатического моря, Италия превратила бы его в итальянское «озеро», закрывая австрийским торговым судам дорогу между Отранто и Валоной, создавая на Балканах не только торговую, но и политическую конкуренцию.

Таким образом, задачами австрийской политики было естественное стремление воспрепятствовать итальянской экспансии на Балканах и прежде всего в Албании. За эту территорию начинается ожесточенная борьба двух союзников, но не мечом и огнем, а «мирными» средствами. Дунайская монархия выпускает в Албанию могущественное средство – католическую церковь, стремящуюся захватить в свои руки не только религиозное мировоззрение вновь обращенных в католицизм албанцев, но школьное и больничное дело. Италия, в свою очередь, открывает школы для албанцев-магометан, крупные торговые компании приобретают земли в гаванях, строят железные дороги, организуют судоходство на Скутарийском озере, открывают банки. Насколько итальянцы вытесняли австрийцев из Албании, показывает процентное отношение участия в торговле Скутари двух австрийских пароходных обществ – «Австрийского Ллойда» и «Рагузского» и одного итальянского «Апулия» (таблица № 4).


Таблица № 4


Как видно, борьба в Албании была тяжелой для Австрии и, по видимому крест и молитва австрийских патеров с трудом боролись с торгашами Аппениннского полуострова, а албанцы оказывались более «реальными» политиками, чем о том думали в Вене.

Не будем возражать против того, что наш очерк состояния Австро-Венгрии в начале XX столетия бледен и не дает ясной картины положения этого государства. Об этом можно было бы исписать несколько томов, но это не входит в задачи нашей книги, которая преследует цель иную. Мы старались сжато начертать отправные данные о монархии Габсбургов, которые могли бы послужить для суждения о затрагиваемом нами предмете – успели в этом иди нет, сказать не можем.

Выше отмечалось, что некие австрийские дипломаты с грустью констатировали факт, что со времен Берлинского конгресса Дунайская монархия уже не вела активной политики, приличествующей «великой» державе.

Приходится согласиться не с грустью этих «старомодных» дипломатов, а с тем, что Австрия и не могла вести новой «империалистической» политики.

Главной причиной этого прежде всего было ее внутреннее состояние и та политика, с помощью которой Австрия пыталась урегулировать жизнь внутри государства. Центробежные стремления отдельных национальностей, превратившиеся с годами в ярко выраженную вражду между ними, отнюдь, конечно, не могли способствовать процветанию империи Габсбургов. С ростом производительных сил на территориях отдельных национальностей вражда между ними лишь крепла, а пример их соседних, свободных от гнета Габсбургов единоплеменников, быстро шагавших по пути экономического развития, еще более направлял их думы и мысли за рубеж Австрии.

Мало было государственных людей в Австрии, которые бы, в порыве кипевшей национальной вражды, признавали, что единственный выход для временного спасения государства – это широкая автономия для отдельных национальностей, перестройка страны на федеративных началах. Конечно, это было не решение, а лишь отсрочка, последнее средство спасения от неминуемого разгрома.

Если идеи триализма укладывались в голове наследника Франца-Фердинанда, то они были чужды представителю верховной власти – Францу-Иосифу, упорно стоявшему на конституции 1867 года, вместо широких реформ и признания национальной автономии внутри государства, как исторического факта, правительство Габсбургов предпочло идти путем контрреволюционным, старым излюбленным путем абсолютизма, замаскированным в конституционные формы. После политической смерти Империи ныне кое-кто из переживших со лиц в Австрии, как, например, Краусс, в своей книге «Причины наших поражений», договаривается до истины, что «сильная и активная политика (внешняя; Б. Ш.) может быть проводима государством, здоровым внутри. Сила и здоровье государства покоятся на его внутренних соотношениях. Только государство, в котором существует внутренний порядок, может преследовать активные политические цели и за своими пределами». Мудрые слова… но после времени!!

Австрия болела внутри, экономически отставала от своих союзников – Италии и Германии, и будущих врагов – Франции и Англии, и активная политика империализма, бешено развиваемая этими государствами, была ей не по плечу, как ни мечтали о ней венские дипломаты.

Силою вещей вся внешняя политика Австрии зато сосредоточилась в том месте, откуда ей грозил смертельный удар-это на Балканах. Ожесточенный характер борьбы против национальной автономии внутри страны был перенесен австро-венгерскими дипломатами и иными людьми, стоявшими у власти, в политику на Балканах. Здесь, по их представлению, Австрия Должна была победить или рухнуть в небытие. Эти беспокойные поля европейского полуострова сконцентрировали на себе все усилия Австро-Венгрии. Брошенная на них интригами Бисмарка, Дунайская империя, очертя голову, с горячим желанием хотя бы здесь оказаться «великой» державой, шла на верную гибель. Темен и мрачен был ее путь.

«Куда идешь, Австрия?!» – так вопрошал предостерегающий голос даже некоторых из ее сынов, вроде австрийского посла в Константинополе Паллавачини. Но… его уже никто не слушал… «Австрийские империалисты», если можно так назвать второсортных империалистов Европы, и своей активной политике на Балканах видели путь спасения. Иного выхода не было!

«Здание монархии, которое он (Франц-Фердинанд) хотел подпереть и укрепить, было до такой степени гнилостно, – пишет Чернин, – что не могло вынести солидной перестройки, и, если бы война не разрушила его извне, революция, вероятно, расшатала бы его изнутри – больной едва ли был в состоянии вынести операцию».

Когда-то делившая в Берлине в 1879 году наследство «больного человека» – Турции, Австрия отныне сама оказывалась «больным человеком» и при том настолько безнадежным, что его не могла спасти операция внутри государства, а тем более такая Серьезная операция, как война на внешнем фронте. Путь Австро-Венгрии был предначертан. Он вел… в нирвану!

Загрузка...