Мрачная комедия

Глава 4 Розански

О'Мара и Гелвада прохаживались по широкой лужайке. Было восемь часов. С моря дул ветерок.

— Она довольно привлекательна, и у нее есть голова, — сказал Гелвада, — у этой маленькой Эрнестины. Вчера вечером, после представления, ходили слухи, что возле Сант-Брие найден труп. Само по себе это не вызвало бы никакого удивления. В последнее время это не впервые. У маки долгая память и длинные ножи. Но тот случай отличается. Поговаривают, что этот человек был французским агентом, занимающимся поиском нацистских преступников, спрятавшихся во Франции. В театре ходили разговоры. Одна из костюмерш услышала новость во время антракта. После спектакля я встретил Эрнестину. Она была озабочена. Я видел, что она на что-то решилась. Мне она сказала, что у нее есть дела, и я ждал ее в кафе в городе.

— Я думаю, она пошла в полицию. — Гелвада кивнул головой.

— Да, она пошла в полицию. У нее там есть знакомый сержант. Там она узнала, что они нашли тело Наго и на нем была предсмертная записка. Она сказала, что текст записки был точной копией записки, найденной на Тодрилле. Поэтому она уверена, что и Наго, и Тодрилл убиты одним и тем же человеком.

— Она это сказала в полиции? — спросил О'Мара.

— Нет, — сказал Гелвада, — она сохранила информацию для меня. Она считает, что теперь мне будет легче найти убийцу Тодрилла. Она сказала, что это был кто-то, кто знал их имена, знал, где найти его и Наго. Она полна ненависти к убийце.

— Тебе бы лучше глядеть в оба там, где дело касается Эрнестины. Тебе не приходило в голову, что она продолжает подозревать именно тебя в убийстве Тодрилла и Наго? Может быть, она просто подыгрывает тебе.

Гелвада пожал плечами.

— Всегда есть риск. Но я не согласен с вами. Она вполне искренна и просто наслаждается драматизмом ситуации. Я думаю, она начинает забывать о Тодрилле.

— Ты думаешь, что она начинает влюбляться в тебя? — спросил О'Мара.

— Другие женщины делали это достаточно легко.

— А как насчет Жана Ларю? — спросил О'Мара.

— Он будет здесь сегодня вечером, — ответил Гелвада, — в десять тридцать, когда стемнеет. Кажется, он приятный тип. Приедет велосипедом через ферму Гура с тем, чтобы его не видели в Сант-Брие. Он попадет на виллу через заднюю калитку, пересечет лужайку под прикрытием деревьев сада и постучит в окно веранды. Он утверждает, что в этой местности нацистов гораздо больше, чем считается.

Наступило молчание. Затем О'Мара сказал:

— Меня беспокоит Эрнестина. Мне кажется, она что-то задумала и скоро что-нибудь выкинет. Когда у нее будет время задуматься о странном совпадении записок, найденных на Наго и Тодрилле, она решится на что-нибудь. Она может пойти в полицию снова.

— У нее уже была такая мысль, — сказал Гелвада, — но я отговорил ее. Я сказал, что это может здорово мне помешать. Но я обдумаю все это и вечером, при встрече, дам ей какой-нибудь совет.

— Нужно тянуть время, — сказал О'Мара. — Когда вы встретитесь сегодня вечером, скажите, что вы уже связались со штаб-квартирой в Париже и что они займутся этим делом. Договоритесь встретиться с ней попозже, пообещав сообщить ей новую информацию. А пока пусть она ничего не предпринимает.

Гелвада кивнул.

— Я смогу удержать ее еще день или два, но больше будет трудно. И не потому, что она уж очень любила Тодрилла, а потому, что она считает его смелым французским разведчиком, погибшим от рук нацистов. Она думает, что вся страна кишит ими.

— Может, она и права, — сказал О'Мара.

Танга де Сарю появилась в открытом окне гостиной и сделала знак О'Маре. Он пошел к ней через лужайку.

— Мистер Куэйл, — сказала она, — только что звонил по телефону. Я сказала, что вы разговариваете с Гелвадой, и он велел мне не беспокоить вас. Но он просил вас позвонить ему по телефону сегодня вечером.

— Что-нибудь еще?

— Он дал мне свой новый адрес. Я должна сообщить его вам, а также Гелваде — на случай каких либо непредвиденных обстоятельств. Это Мелиссанд-Хаус, Сант-Джонс-Вуд, Лондон.

— Это все? — спросил О'Мара. Она покачала головой.

— Застрелили Элеонор Фрайн. Куэйл сказал, что за ней шли со старого места на Пэлл-Мэлл, что они следили за ней в надежде, что она приведет их к новому штабу. Очевидно, у нее было дежурство поздно вечером. Она поняла, что за ней следят, и бросилась к первому встречному полицейскому. В этот момент преследователь и застрелил ее. Он пытался застрелить и полисмена, но его разоружили.

— О нем что-нибудь узнали? — спросил О'Мара.

— Да, — ответила она. — Обнаружили шифрованную записку. В ней говорилось, что он должен действовать по своему усмотрению. Куэйл считает, что он был, вероятно, последним агентом в Англии, что они полагались на него и сделали последний отчаянный шаг в попытке добраться до него, Куэйла.

— Согласен, — сказал О'Мара. — У них осталось немного людей. Возможно, он был и последним. Мы должны проследить, чтобы никто больше туда не пробрался.

— Бедная малышка Фрайн. Такая хорошенькая. — Затем Танга спросила: — Вы пообедаете?

О'Мара кивнул.

— Гелвада отправляется в Сант-Лисс. Он собирается посмотреть пьесу снова, а потом поужинать со своей новой подругой.

Он пошел за ней в гостиную.

За обедом они почти не разговаривали. Но, когда Иветта принесла кофе и ушла, О'Мара сказал:

— Вам лучше не выходить из дома после темноты. Возможно, на вас попытаются напасть. Я не хочу, чтобы вы погибли так глупо.

Она улыбнулась ему и сказала:

— Я буду осторожной. Я тоже не хочу глупо погибнуть. Вы думаете, что человек, который стрелял в вас вчера вечером, может напасть на меня?

— Нет. Он мертв. Гелвада покончил с ним своим знаменитым ножом. Это было не очень кстати.

— Не очень кстати? — она удивилась. — Вы этим недовольны?

— Да, — сказал О'Мара. — Я думаю, что человек был из маки.

Она подняла брови.

— Из маки. Но как?..

— Действительно, — сказал О'Мара. — Но как?.. — Нотки плохого настроения исчезли из его голоса. Он улыбнулся ей.

— Было бы очень неприятно после шести лет войны быть убитым человеком из маки. Поэтому не выходите.

— Прекрасно, — сказала она. — Я налью вам еще чашку кофе.

Она наполнила его чашку

— Вам не везет, О'Мара. — О'Мара встал и начал ходить по комнате.

— Мне ужасно не везет. Я не могу ни за что зацепиться. Мне не везло с самого начала. Мне не нужно было убивать Тодрилла. Мне нужно было гадать и наблюдать за его ходами. Но я вынужден был это сделать. Я вынужден был прикончить его, иначе он прикончил бы меня. Это было плохое начало. Я похож на человека, пытающегося найти в темной комнате негра, одетого в черное. И сейчас я не знаю, откуда начать.

— Да, вам не повезло. О'Мара. Но все изменится.

— Надеюсь на это, — он встал, дал ей сигарету, закурил сам. — Они убили человека, приняв его за Куэйла, они убили Фрайн. Если дать им возможность, они пришлют кого-нибудь в Англию, и он убьет Куэйла. Если они доберутся до него, это будет потеря, равная потере армейского корпуса. Нам нужны такие люди, как Куэйл. Сейчас они нужны не меньше, чем в самые тяжелые дни войны.

— Что-то произойдет, О'Мара, — мягко сказала Танга.

— Я думаю, произойдет то, что нужно. Надеюсь, в нужное время. Но вообще-то это не поможет мне. Обязано что-то случиться. Не даром же я 10 месяцев ел и пил в «Гараже Воланона» всякую дрянь, существовал как собака.

Он засмеялся. Она увидела злой блеск в его глазах.

— Ну, кое-что уже произошло. Они убили бедного поляка, и Элеонор Фрайн больше не интересуется декорацией интерьеров. Вот и все, что мы получили.

Он встал и сказал:

— Самое трудное в этом мире ничего не делать. Полная бездеятельность — мне это не подходит.

— Как можете вы говорить о ничегонеделании? Вас уже изрядно потрепали, и вы ни на секунду не прекращали работать и думать. А разве Гелвада ничего не обнаружил… Эта девушка, Эрнестина…

— Тупик, — бросил О'Мара. — Эта девушка Эрнестина… а что мы знаем о ней? Гелвада думает, что она может быть кем угодно. Она может быть честной француженкой, одураченной Тодриллом. А может быть, и нет? И откуда мы это можем узнать? Ничего не делая, а только ожидая. Наблюдая, что произойдет. А может быть, напротив, очень скоро все узнаем. Возможно, Гелвада со всей его прыткостью и умом скоро будет найден на дне ущелья. Тогда все и узнаем.

— Все равно ничего сделать нельзя, — сказала Танга. — Остается только ждать.

— Я не могу себе этого позволить. Они-то не ждут.

— Вам нужно расслабиться, О'Мара. Если вы, конечно, сможете. Вы похожи на нетерпеливого тигра.

О'Мара встал, посмотрел на часы и сказал:

— Девять часов. Через несколько минут Воланон запрет гараж. А потом, если в его кафе нет посетителей, он пойдет в кафе Нуво. Я хочу перехватить его, прежде чем он уйдет из гаража.

— А потом? — спросила она.

— Он с удовольствием мне расскажет кое-что. Он должен знать что-то. Как эта информация ни мала и ни незначительна, она может помочь.

— Возможно, вы правы.

— Не выходите из дома, — сказал О'Мара. — И пусть Иветта тоже не покидает виллу. Никакого риска. Жан Ларю будет здесь в половине одиннадцатого. Он приедет из Гуареса на велосипеде по дороге мимо фермы Гура, не проезжая мимо Сант-Брие. Когда он прибудет, он пройдет через заднюю калитку, со стороны огорода, пересечет лужайку под прикрытием садовой стены и постучит в это окно. Когда войдет, вам лучше не включать свет. Я вернусь к тому моменту.

— Понятно, — кивнула она. — Удачи вам, О'Мара.

— Спасибо, — сказал он и вышел через веранду. Быстро пошел к гаражу, завел машину и выехал через главные ворота. Он поехал по дороге от фермы к Сант-Брие — обычно пустой в это время. Набрал скорость до пятидесяти. Через две мили свернул на проселочную дорогу, которая огибала рыбацкий поселок и вела к левому берегу устья.

Он размышлял о Воланоне. Воланон, возможно, проводит свое собственное расследование, а, возможно, уже и провел. Если нет, тогда его встреча с О'Мара в доме Тодрилла была чистой случайностью. И, возможно, он знает что-нибудь. Две трети рыбацкого населения Сант-Брие были в маки. Во время войны они была как заноза для немцев. Они были непримиримы к предателям и коллаборационистам. Кое-кто из них, возможно, и знал что-то. Если бы это было так, кое-что дошло бы до ушей Воланона. Обычно Воланон знал все. Он умел как говорить, так и слушать.

О'Мара остановил машину под прикрытием стены примерно в сотне ярдов от дороги к заливу. Он пошел по дороге, держась тени, не отводя глаз от последней из оставшихся рыбачьих лодок. Дорога была пустынной. Ярко светила луна, и волны мирно разбивались о причал.

Дорога сузилась. Теперь О'Мара был лишь в пятидесяти ярдах от «Кафе Воланона». В окнах не было света, и оно было заперто. Он прошел мимо кафе. Двери гаража также были заперты, но из окна комнаты Воланона над гаражом падал свет.

Осторожно ступая, О'Мара обошел гараж, толкнул деревянную дверку на боковой стене гаража — дверь, которую редко запирали, — и вошел, закрыл за собой дверь, затем в темноте прошел к конторке Воланона и включил мутную лампочку. Конторка была пуста. На столе лежала обычная груда газет, каталогов, ручек, которые не писали, огрызков карандашей.

Он вышел из конторки и поднялся по лестнице. Пройдя по коридору, заглянул в свою комнату, потом в комнату Воланона, где горел свет. Зашел в крохотную кухню, оттуда в чулан, забитый старыми покрышками и другим хламом.

Все было пусто. Но, так как свет горел, надо было ждать скорого возвращения Воланона. Он был слишком жаден, чтобы жечь свет впустую.

О'Мара спустился, вышел через боковую дверь и пошел вдоль устья к морю.

Он был зол, так как ему не хотелось добавлять новые загадки в дело, которое и так было полно загадок. Но не видел другого выхода. Его интуиция говорила, что что-то нужно срочно предпринимать.

Теперь дорога сузилась до тропинки, доходящей до края воды. Тропинка круто спускалась к воде, находящейся в нескольких футах ниже. Вокруг были кусты, свисавшие над водой деревья и железные сваи, к которым немцы причаливали свои катера.

О'Мара пробрался через гущу кустов и, стоя на травянистом берегу, глядел на спокойные воды залива. Подумал, что, когда он вернется в гараж, Воланон, видимо, будет уже там.

Он повернулся, посмотрел вниз и понял, что спешить нет необходимости. Мертвое лицо Воланона смотрело на него с мелководья. Его глаза были открыты, и маленький черный берет, мокрый от воды, плотно обтягивал голову.

О'Мара подумал, что Воланон приобрел достоинство после смерти. Глаза были открыты и смотрели пристально, но даже их застывшее выражение и положение головы, странно свесившейся на бок, не могли уничтожить выражения того благородства, которого никогда не было у него у живого.

О'Мара вздохнул. Он подтянул брючины, нащупал спуск в травянистом берегу и вступил в воду. Схватил Воланона за ворот мокрой и грязной рубашки и вытащил его на берег. Стоя в воде, глядел на мертвое лицо.

Бретонца убили ударом ножа в шею. Рана была большая и неровная — работа любителя. Горло было порвано там, где нож вышел и повернулся, с другой стороны шеи было видно ровное входное отверстие.

О'Мара выпрямился и огляделся. Он пошел по воде залива, держась ближе к берегу. Пройдя несколько ярдов, он остановился, увидев место, где убили Воланона. На берегу были выдолблены ступеньки, спускавшиеся к воде, скользкие, но могущие служить опорой. Над этим местом стояло дерево, одна из веток которого свешивалась над водой. Воланона столкнули, или он сам подскользнулся. Да и толкнули его, возможно, случайно. Он подобрался к дереву, ухватился за ветку и попытался выбраться. Кто-то, стоящий над ним на берегу, позволил ему почти добраться до верха, а затем, когда Воланон уже вставал, ударил его ножом в горло. Воланон снова упал в воду и умер там.

О'Мара также добрался до ветки, вылез и осмотрел травянистый берег. Не было никаких следов борьбы, только один-два нечетких отпечатка ног на траве.

Его взгляд остановился на чем-то белом. Он наклонился и поднял этот предмет. Это был маленький бумажный конвертик размером в квадратный дюйм. На нем по-французски были напечатаны слова: «Таблетки от головной боли доктора Веньо». О'Мара стоял на берегу, держа конвертик в руке и осматривая окрестности. В нескольких дюймах ближе к воде он увидел серебряный карандаш, наклонился и поднял его. О'Мара подумал, что карандаш и лекарство, возможно, выпали из кармана убийцы, когда он наклонился, чтобы нанести удар.

О'Мара снял пиджак, подвернул рукава и полез в воду. Он отошел от берега, и вода доходила ему до колен. Затем полез рукой в воду напротив спуска и стал шарить по дну, натыкаясь на веточки, камешки, водоросли.

Вскоре его пальцы на что-то наткнулись. Это была маленькая книжка в черном кожаном переплете. О'Мара посмотрел на нее и положил в карман. Он продолжал поиски еще пять минут, затем выбрался на берег, одел пиджак, вытряхнул воду из туфель и пошел к гаражу.

Впервые за последнее время безнадежность овладела О'Марой. Ощущение было для него новое, и ему не понравилось. Все шло не так, как надо. Ничего не срабатывало. О'Мара, который всегда был деятелем, сейчас оказался в роли зрителя, в то время как действовали другие. Всякая попытка создать ситуацию, из которой логически могло вытекать какое-нибудь действие, тут же пресекалась еще более быстрым действием противника.

Он вошел в гараж через боковую дверь и запер ее за собой. Затем тщательно обыскал первый этаж. Ничего нового он не нашел. Поднявшись наверх, быстро осмотрел комнаты и выключил свет в комнате Воланона. В темноте спустился обратно, вышел в конторку и включил свет.

Он вытащил из кармана книгу в кожаном переплете и открыл ее. Несмотря на то, что книга побывала в воде, слова на титульном листе легко читались: «Карманное издание сочинений Вильяма Шекспира».

О'Мара начал просматривать книгу. Уголок одной из страниц был заломлен. Это была «Ромео и Джульетта». Он тщательно просматривал страницы, затем начал читать, пробегая глазами плотный шрифт, затем остановился. И сразу вспомнил увиденную строчку:

Итак, убийца Воланона интересовался произведениями Шекспира и страница была заломлена на уже знакомой ему строчке.

О'Мара вспомнил польский перевод, который он прочитал в доме Тодрилла. Польский перевод Корсака, сделанный в Вильно в 1840 году, который в буквальном переводе на английский звучал так:

Не очень хороший перевод, далекий от оригинала, но все же перевод.

Перевод отражал вкус польского переводчика, художника слова. Он почему-то предпочел сказать про румянец розы, а не про ее нежный, запах. Возможно, ему не нравилось слово «запах», но нравилось выражение «чаровать свои румянцем» — выражение, любимое поэтами.

О'Мара задумался о слове румянец. По какой-то таинственной причине слово вертелось у него в памяти… румянец… румянец. Что же было в этом слове?

О'Мара сидел в пыльной, заваленной газетами конторке под тусклой лампой, держа книгу в руках и глядя прямо перед собой. Он порылся в карманах, вытащил сигарету и закурил ее. Была ли какая-нибудь связь между Шекспиром Тодрилла — нациста, читавшего только «Жизнь Наполеона» и польское издание Шекспира в переводе Корсака, и английским карманным изданием, потерянным убийцей Воланона, — и какова она?

Если эта связь вообще была.

Но она должна быть. Длинная цепь совпадений не может быть случайной!

О'Мара повторил строчки Корсака — Корсака, который предпочел говорить о розах, «чарующих своим румянцем», вместо роз, «нежно пахнущих».

И вдруг он воскликнул: «Господи!» Он засмеялся и оскалился по-волчьи.

О'Мара сунул книжку в кожаном переплете в карман.

Затем взял телефонную трубку и сидел ожидая, глядя на мусор на столе, но не видя его.

В трубку послышался голос Иветты.

— Иветта, — сказал О'Мара. — Попроси мадам подойти к телефону и побыстрее. Это О'Мара.

— Сейчас, — ответила она.

Он нетерпеливо ждал, постукивая ногой о пол. Танга взяла трубку.

— Мне повезло, — сказал О'Мара. — Нам нужно немедленно действовать.

— Я рада.

— Ларю у вас? — продолжал О'Мара.

— Да. Он здесь уже десять минут.

— Ваше мнение о нем?

— Мне он понравился. Он бретонец. Я думаю, вы найдете его очень жестким — то, что вы называете «крутой».

— Почему он приехал так рано?

— Ему нужно кое-что сделать в Сант-Лиссе. Он фотограф, работает также и для полиции. Удивительно, но, очевидно, он делал фотографии наших «друзей», — Тодрилла и Наго, которого, кажется, нашли в лесу. Поэтому он должен был быть в Сант-Лиссе. Он приехал прямо оттуда на велосипеде.

— Интересно, — сказал О'Мара, — не оставит ли меня удача. Камера с ним?

— Обождите минуту. Я узнаю.

Он подождал. Вернувшись, она сказала:

— Да, все у него на багажнике велосипеда.

— Хорошо. Это сохранит нам много времени. Приезжайте с Ларю сюда. Я говорю из «Гаража Воланона». Как вы сюда сможете добраться?

— У Ларю есть велосипед. У Иветты другой. Я могу ездить на велосипеде. Я этого не люблю, но в случае необходимости могу это сделать.

— Эта необходимость наступила. Приезжайте на велосипеде.

— Слушаюсь, мсье, — засмеялась она.

— Оденьте пиджак и юбку, — продолжал он. — Измените свою внешность, но не сильно. Измените прическу. Оденьте блузку или что-нибудь, что вы обычно не носите. Я хочу, чтобы вы выглядели по-другому, но чтобы вас можно было узнать. Понятно?

— Вполне.

— Езжайте по дороге мимо фермы Гура. На ней никого нет. Воланона здесь тоже нет. Я оставил машину у стены в конце этой дороги. Оставьте там велосипеды. Попросите Ларю взять с собой фотоаппарат. Идите сюда пешком и постарайтесь, чтобы вас не видели. Войдете в боковую дверь гаража.

— Хорошо, — сказала она и вздохнула. — Нас ожидают приключения?

— Много, — сказал О'Мара.

— Я рада. А то я уже начала скучать.

— Жаль слышать это. Возможно, вам надоели ваши гости.

— Вовсе нет. Наоборот — лишь ситуация. Действительно, я подумала… — она помедлила.

— Что вы подумали? — спросил О'Мара.

— Я думала, — сказала она беззаботно, — что если бы ситуация немного развивалась, возможно, мои гости, как вы их называете, могли бы лучше показать себя. О'ревуар!

О'Мара повесил трубку. Он сидел в пыльной темноте, куря сигарету, и размышлял о Розански, пытаясь представить, как тот выглядит.

Было десять тридцать. Гелвада, прислонившись спиной к стене напротив входа на сцену в маленьком театре в Сант-Лиссе, наблюдал за Эрнестиной, быстро идущей по проходу из-за кулис. Он пошел ей навстречу.

— Моя малышка, — сказал он, — каждый раз, когда я вижу вас, вы выглядите все прекрасней. Вы изумительная женщина. Вы полны энергии, излучаете радость. Вы околдовали меня.

Она улыбнулась и сказала:

— Забавно, что ваше имя Эрнест, а мое Эрнестина. — Она говорила мягко, с дикцией профессиональной актрисы. Его восхищал ее голос.

Они медленно пошли к ее дому. Позади театра толпились люди, вышедшие со спектакля.

— Им есть о чем поговорить, — сказала она. — Сейчас все говорят о двух найденных трупах: Наго и моего бедного Жюля. Все связывают эти убийства между собой.

— Странно, почему они это делают, — удивился Гелвада. — Какая связь между этими событиями?

Она посмотрела на него и сказала:

— А вы разве не считаете, что их убил один и тот же человек?

— Конечно, это может быть, но ни в чем нельзя быть уверенным. Это то, чему я научился много лет назад, когда начал работать там, где работаю и сейчас. Никогда нельзя ни в чем быть уверенным, пока не имеешь точных доказательств. Выводы делать легко.

— Эрнест, уверяю вас: предчувствие меня не обманывает. Убийца один и тот же.

— Почему вы так думаете?

— Это очевидно. Две предсмертные записки. Записка на теле Наго была написана, очевидно, его почерком. Мой знакомый сержант полиции говорил мне, что при нем была найдена записная книжка. Почерк в записной книжке и в записке один и тот же или кажется одним и тем же. Вам понятно?

Гелвада кивнул.

— Очень хорошо, — продолжала она. — Предположим, что записка, найденная на Жюле, была также написана тем же почерком, но, возможно, и почерком Жюля…

— Вы думаете, что Тодрилл сам не писал записку? — спросил Гелвада. — Или вы думаете, что кто-то подделал его почерк а также почерк Наго? Или кто-то заставил Тодрилла написать записку?

Она покачала головой.

— Нельзя было заставить Жюля делать что-нибудь против его воли. Он был превосходным человеком. Я думаю, что кто-то подделал его почерк. Мне кажется, что убийца знал Наго, а также его почерк и почерк Жюля. Возможно, он был эксперт-графолог или специалист по подделыванию документов — может быть, шпион. Известно, как хорошо обучены нацистские разведчики.

— Вы действительно думаете, что это работа нацистского шпиона? Вы что, считаете, их еще много осталось?

Она взяла его под руку и ответила:

— Конечно. Вы сами должны это знать. Их особенно много в этой части страны. Подумайте о сотнях и тысячах людей, завербованных в это мерзкое гестапо, о сотнях и тысячах людей, работавших на подонка Гиммлера, — людей, вся жизнь которых была связана с этим грязным делом! Разве вы не понимаете, что тысячи этих людей еще на свободе, тысячи из них верят, что режим, при котором они жили и работали, вернется? Обманывают себя, что могут вернуть его. Вы знаете, что немцы говорят: «Однажды наци — всегда наци».

Гелвада кивнул головой.

— Все верно.

— И не кажется ли разумным развернуть террор в этой части страны? Такие пустынные места, вроде Сант-Брие и окрестностей, просто созданы для них. Они здесь легко могут прятаться и плести свои заговоры. Мой бедный Жюль работал здесь и знал об этом. Вы также должны знать это.

Гелвада подумал, что почва под ним стала зыбкой, и нужно быть очень осторожным.

— Я не сказал бы, что Жюль действительно знал, что они здесь. Он подозревал это и пытался найти их.

— Я считаю своим долгом, — сказала Эрнестина, — пойти в полицию и рассказать о Жюле. Я должна сказать им, что первая нашла тело и забрала записку. Я должна показать им идентичность записок.

Гелвада сделал вид, что задумался. Они вышли на поляну, окруженную живой изгородью, за которой стоял маленький домик.

— Возможно, — сказал он, — это и нужно будет сделать, но не сейчас.

— Вот как? — она подняла брови. — А почему?

— Я скажу вам. Хотя, возможно, мне и не стоило бы говорить это потому, что моя работа, как и работа моего бедного друга Тодрилла, секретна, но мне кажется, что я могу найти убийцу. Поэтому я не хочу, чтобы полиция или кто-нибудь другой вмешивались в это дело. Мне достаточно двух или трех дней. А потом я ударю. Нужно обождать.

— Хорошо. Я подожду, — она вытащила ключ, открыла дверь. Он последовал за ней в дом, включил свет.

— Почему я делаю все, что вы говорите мне? — она нежно посмотрела на него.

— Я скажу вам — или, скорее, не буду говорить. Я хотел бы сказать вам, но… — он пожал плечами. — Если бы я сказал вам, вы бы не поверили.

Она улыбнулась.

— Скажите мне, Эрнест. А я скажу, верю я вам или нет.

Гелвада придал своему голову интимность. Его глаза увлажнились, и он сказал:

— Причина проста. В вашем сердце, моя дорогая Эрнестина, мало чувств ко мне — совсем мало. И, к сожалению, вы не даете волю этим чувствам. Вы не даете им волю потому, что всегда помните вашего мертвого возлюбленного. — Гелвада выглядел очень грустным. — Я помню его тоже. Он был моим другом, моим компаньоном. Мы жили и работали вместе. Но это и плохо для меня. — Он вздохнул. — Мне хотелось бы, чтобы вы не вспоминали его так часто. Я предпочел бы, чтобы вы больше думали обо мне.

— Странно, что вы так говорите. Я много думаю о вас. Я поняла это вчера вечером. — Она опустила глаза. — Я поняла, что слишком много думаю о вас.

Гелвада воспользовался намеком. Он подошел к ней ближе. Она обняла его за шею. Они стояли в прихожей, обнимаясь, затем губы их слились.

Гелвада подумал, что она хорошо целуется. И что бывают моменты, когда он получает компенсацию за свою работу.

Часы на церкви на другой стороне залива пробили одиннадцать. Звуки растеклись над спокойной водой, подчеркивая тишину ночи.

О'Мара, сидя в конторе Воланона с потухшей сигаретой во рту, услышал тихий стук в боковую дверь гаража. Он встал, потянулся, прошел через гараж и открыл дверь.

Танга и Жан Ларю вошли. О'Мара запер за ними дверь.

— Мсье Жан Мари Ларю, — представила Танга.

— Я рад видеть вас, — сказал О'Мара, протягивая руку. — Гай Варин из Второго отдела говорил мне, что я могу рассчитывать на вашу помощь.

— Я в вашем распоряжении, — сказал Ларю. — Мсье Варин сообщил мне о вас. Меня попросили сделать все, что я могу. Мне доставит удовольствие сделать что-нибудь против этих свиней.

О'Маре понравился внешний вид Ларю. Это был невысокий, темноволосый, интеллигентного вида человек. У него был быстрый взгляд. Ножевой шрам пересекал все его лицо.

— Пойдемте со мной, — сказал О'Мара. Он повел их через темное помещение к конторке в углу. Сел на стул, закурил и посмотрел на Тангу.

Она была одета в темный жакет, юбку и блузку с маленьким бантиком на шее. Ее волосы в мелкой завивке были собраны на затылке. Подкрашенные синей тушью глаза казались большими и удлиненными к вискам. Форма рта ее была немного изменена умелым использованием другого оттенка помады. Удачно положенные тени под глазами делали их глубже, саму ее старше и испорченней. Она наложила на лицо грим, который сделал ее ноздри больше и слегка изменил форму носа.

— Ну, — сказала она, — что мне делать?

— Хорошо сделано, — сказал О'Мара. — Вы похожи на себя и все-таки смотритесь по-другому.

Он встал, дал закурить Танге и Ларю, принес два стула из гаража, и они расселись.

— Ларю, — сказал О'Мара, — Тодрилл, найденный мертвым под обрывом у церкви, был нацистским агентом. На нем была его увеличенная фотография. Она в полиции. Вы можете достать ее?

Ларю улыбнулся.

— У меня она есть. Конечно, вы не знаете, что я полицейский фотограф. Во время оккупации мне удалось сфотографировать большинство руководства СС и армии в нашем районе. Эти фотографии помогли предать их суду. Я сфотографировал Тодрилла в полицейском морге в Сант-Лиссе. А также сфотографировал Наго.

— Очень удачно, — сказал О'Мара. — А не смогли бы вы подделать фотографию? Взять мою фотографию и приделать к ней голову Тодрилла с вашей фотографии так, чтобы все выглядело правдоподобно?

— Ню не с фотографии, найденной у Тодрилла, — сказал Ларю. — Мы воспользуемся другой фотографией. Я сделал в морге три фотографии Тодрилла — одну в полный рост и два снимка лица. Один из них можно использовать для монтажа. Половина лица была в хорошем состоянии, а другая половина разбита. Я возьму снимок целой половины лица и наложу на ваше туловище. Это легко.

— Хорошо. Сделайте это. Мы дадим вам фотографию, которая вам нужна, через минуту. Когда вы получите ее, «поменяйте» мою голову на голову Тодрилла. У нас более или менее похожие фигуры, и такая замена будет незаметна. Затем уменьшите эту фотографию до размеров микрофотографии. Затем сфотографируйте описание, которое я вам сейчас дам, и перенесите его на заднюю сторону микрофотографии. Понятно?

— Вполне, — сказал Ларю. — Вы хотите иметь такую же фотографию, которыми мы пользовались в маки? Что-то достаточно маленькое, чтобы спрятать, и достаточно большое, чтобы можно было увидеть невооруженным глазом. Это несложно.

— Хорошо. Можете ли все это сделать к завтрашнему утру?

— Да, если я поработаю вечер. А я с удовольствием это сделаю.

— Великолепно, — сказал О'Мара. — Я надеюсь, что готовая микрофотография будет передана на виллу Коте д'Ажур завтра к трем часам дня. И помните, что это вопрос жизни и смерти.

Ларю кивнул.

— Будет сделано. Слово Жана Мари Ларю. — О'Мара закурил. Он подумал, что это действительно вопрос жизни и смерти. Жизни или смерти. Интересно, чьей жизни и чьей смерти?

— Возьмите камеру, Ларю. Начнем работать.

Ларю взял камеру и начал ее готовить. О'Мара расставлял потрепанную мебель в конторе. Он поставил стул возле стола напротив окрашенной в белый цвет стены. Пара реклам шин, фотография машины создавали фон. Он пошел наверх, взял там два высоких стакана и несколько пустых винных бутылок. Он принес их вниз, захватив пепельницу, и расставил все это на столе.

О'Мара быстро докурил сигарету, положил еще дымящийся окурок в пепельницу. Он собрал окурки с пола и тоже положил их в пепельницу. Одну винную бутылку он положил на стол, как если бы кто-то ее опрокинул.

— Подойдите сюда, — позвал он Тангу. Он сидел на стуле, пристально глядя на нее. Затем положил руки ей на талию.

— Вы прекрасно выглядите.

Она посмотрела на него сверху вниз. Тон, которым были произнесены эти слова, противоречил им. Лицо О'Мары было мрачным.

Слегка улыбнувшись, она сказала:

— Благодарю вас, О'Мара.

— Но, — сказал О'Мара, — вы недостаточно порочны. Нужно это как-то исправить. Дайте вашу помаду.

Она достала пудреницу и губную помаду из кармана жакета. О'Мара взял помаду и подчеркнул ямку в верхней губе. Отойдя от нее, он посмотрел на свою работу.

— Так лучше. — Он подошел к ней и слегка растрепал ее волосы. Он расстегнул ей жакет, убрал бантик с ворота блузки, расстегнул две верхние пуговицы.

— Я, должно быть, выгляжу порочной женщиной, О'Мара, — сказала она.

Он улыбнулся и сказал:

— Как ни удивительно. А теперь оба садитесь и слушайте меня.

Они сели на табуретки, которые он поставил в другом конце конторки. О'Мара стоял лицом к ним.

— История такова, — начал он. — Я — Тодрилл. С видной на снимке верхней частью моего тела и головой Тодрилла это будет убедительно. Женщине — Танге де Сарю — известно, что я немецкий агент, поэтому она пытается принять какие-нибудь меры. Она хочет заполучить фотографию, где она заснята вместе с Тодриллом, где и он, и она могут быть опознаны. Эту фотографию мы и должны сделать. Мы сделаем фотографию в этой конторе, потому что эти картинки на стене укажут место, где сделан снимок. Кто-нибудь, кто уже бывал в этой конторе, если он достаточно наблюдателен, узнает эту стенку. Они узнают эту сцену и, узнав, поймут, что фотография фальшивая. Поймут, что она сфабрикована специально для них. Вы понимаете?

Танга кивнула.

— Да, — сказал Ларю. — Фотография должна быть очень хорошей. Все в ней должно быть совершенно, кроме того, что кто-то узнает сцену и сразу поймет, что фотография фальшивая.

— Верно, — сказал О'Мара. — Вы готовы, Ларю?

Ларю встал и взял свою камеру, установил фотовспышку. — Здесь очень плохое освещение, — сказал он. Мне придется использовать вспышку. Считаю до пяти. На счет «пять» буду снимать. Будете готовы?

— Танга, идите сюда, — сказал О'Мара. — Смотрите на стол. Смотрите на еще дымящуюся сигарету, на окурки. Мы с вами находимся здесь. Я — Тодрилл, и вы хотите заставить меня говорить. Вы и я уже немного выпили. Вы понимаете, что уже пришло время для удара. Я сижу на стуле, а вы наклоняетесь над столом. Потом вы встаете и садитесь мне на колени. Обнимаете меня за шею. Вы целуете меня, но так, что лишь немного прикрываете мое лицо, чтобы во мне можно было узнать Тодрилла. — Он улыбнулся. — Постарайтесь, чтобы это выглядело естественно.

Танга вздохнула. На лице появилась гримаска.

— Это я делаю для Франции.

Она села на колени О'Мара и обняла его за шею. Ларю навел камеру и начал считать: «Один, два, три…».

— Давай, Танга, — сказал О'Мара.

Их губы слились в тот момент, когда Ларю включил вспышку.

— Все в порядке, Ларю? — спросил О'Мара.

— Думаю хорошо. Но лучше повторить.

— Еще раз, Танга, — сказал О'Мара. Он посмотрел на нее лукаво. — Мне очень жаль.

Она подняла брови.

— Да… Почему?

Был сделан второй снимок. Затем О'Мара сказал:

— Ларю, возвращайтесь в Гуарес. Постарайтесь, чтобы вас не видели. Это будет нетрудно. Не так-то много людей здесь ночью. И идите лучше сейчас. Не забудьте, что мне нужна эта фотография к трем часам завтрашнего дня.

— Я дал слово. А как насчет текста на обратной стороне?

— Сейчас сделаю, — сказал О'Мара. Он прошел к шкафу в дальней стороне конторы и принес ветхую пишущую машинку. Поискал листок бумаги в грязном ящике стола, вставил его в машинку, начал печатать:

О'Мара вынул лист, перечитал и передал Ларю.

— Я не смогу воспроизвести этот текст на обратной стороне микрофотографии. Это будет нехорошо. Я сделаю вторую микрофотографию и скреплю ее с первой перфорацией. Это то, что мы обычно делаем. Это будет выглядеть хорошо.

— Отлично, — сказал О'Мара. — Вы хорошо проделали свою работу. Благодарю.

Они пожали друг другу руки.

— Что бы вы ни делали, мсье… удачи вам. И наилучших пожеланий.

Ларю положил камеру в сумку и повесил ее на место.

— Минутку, — сказал О'Мара. — Вчера вечером слишком добросовестный член маки стрелял в меня, когда я входил в виллу. Он думал, что я нацист. Ему об этом сказали. С сожалению, его убил мой помощник.

Ларю пожал плечами.

— Это, должно быть, молодой Дюпон — Гастон Дюпон. То же было и в войну. Он всегда слишком торопился убить кого-нибудь. Не хотел думать, как вы говорите, «к сожалению». В конце концов, он был уверен, что умирает за Францию.

О'Мара закурил. Он стоял, прислонившись к стенке.

— О'Мара… — сказала Танга. — Я думаю, вам стало лучше.

Он улыбнулся ей и сказал:

— В нашем деле есть свои радости — даже если они сводятся «на нет» обстоятельствами. Я предпочел бы поцеловать вас не перед камерой.

— Не сомневаюсь, — сказала она.

— Вам лучше уйти сейчас. Берите велосипед и возвращайтесь на виллу. Входите лучше через парадный вход.

— А вы?

— Я скоро вернусь.

— Я думаю, — сказала она, — что мне придется с трудом крутить педали в гору, в то время как вы будете с удобством ехать на моей машине…

— В дорогу, — сказал О'Мара коротко.

Она вышла, подумав, что какие бы мысли ни были в голове у О'Мары, это были очень мрачные мысли.

Был час ночи. О'Мара расхаживал по спальне, держа руки в карманах халата. Во рту у него была незажженная сигара. Большой серебряный кофейник, стоявший на столике, был пуст.

Он думал, что жизнь частенько приносит неприятные сюрпризы. И уж, если они случаются, они чертовски неприятны. И вы вынуждены что-то предпринимать, а вам не с кем обсудить свои действия или действующих лиц. Вот так обстояли дела. Вспомнил свою встречу с Мороском и Наго. Он вспомнил пламя зажигалки между пальцами…

Это были неприятные воспоминания. Но так и должно было случится, таковы были правила игры.

Танга постучала в дверь и тихо позвала:

— Шеф на линии. Будете говорить из моей комнаты или спуститесь вниз? Я вам нужна еще?

— Нет, ложитесь спать, — кратко сказал О'Мара. Он вышел в коридор, спустился по лестнице. Когда прошел в комнату Танги, услышал ее бормотание: «Такая свинья…».

Он взял трубку. В ней послышался голос Куэйла.

— Послушайте, Питер, — сказал О'Мара. — Это будет слишком жестоко.

— Да? — спросил Куэйл.

— У меня наконец-то есть определенный план действий. И единственное, что я могу придумать в связи с этим — забросить крючок.

— Понятно. Какова наживка и насколько ценна рыба?

— Рыба очень ценная. Поэтому и наживка должна быть очень хорошей. Мне это не нравится, но выхода нет. Я должен отдать им Гелваду и женщину… — голос его был тоскливым.

— Если нужно, значит нужно, — сказал Куэйл. — Мы все в одной лодке. Они оба хорошо знали, на что шли. Если вы считаете нужным, делайте это.

— Будьте вы прокляты, — хрипло сказал О'Мара. — Вы думаете, я хочу этого?

— Успокойтесь, Шон, — голос Куэйла был спокоен. — Делайте то, что считаете правильным. Последствия всегда непредсказуемы. Мы все рискуем. Вам что-нибудь нужно?

— Многое. Слушайте внимательно. Больше нам не удастся поговорить. Вы должны подготовить самолет во Францию, в Париж, до завтрашнего утра. Четырехместный самолет с хорошим пилотом. Сможете вы это сделать?

— Да, — сказал Куэйл. — А потом?

— Пилот должен пойти в посольство в Париже и достать там два подписанных армейских пропуска. Это должны быть чистые бланки. Фамилии будут вписаны позже. Также он должен раздобыть пару чистых паспортов с визами в Великобританию, оформленных так, чтобы оставалось только вписать имена и наклеить фотографии. Понятно?

— Понятно, — сказал Куэйл. — Продолжайте.

— Необходимо дать пилоту запечатанное письмо, когда он отправится в Париж. Вы должны написать мне личное письмо. В этом письме вы должны сообщить мне, что с арестом убийцы Фрайн с их агентурой в Англии покончено, что все «о'кей». Вы прикажете мне вернуться и взять с собой коллегу. Вы потребуете нашего немедленного возвращения. Понятно?

— Понятно, — сказал Куэйл.

— Хорошо, — продолжал О'Мара. — Таким образом, ваш человек летит в Париж, достает там пропуска и бланки паспортов в посольстве. Пусть он там покрутится несколько часов, а затем летит в Гуарес и садится на летное поле в двух милях к северу от города.

— Я знаю это место. Мы использовали его с первыми диверсионными группами во время войны. Прекрасная площадка.

— Хорошо, — сказал О'Мара. — Пилот приземляется там не позднее, чем в шесть часов завтра вечером с документами, которые я перечислил. Нет смысла повторять, что он должен быть смышленым.

— Не беспокойтесь. Он будет очень сообразительным. Я возьму Джонни Сагера.

— Хорошо. Еще одно. На взлетном поле всегда присутствует пара человек из обслуживающего персонала. Пусть кто-нибудь даст им указание не слишком совать свой нос во все, что происходит. Пусть занимаются своим делом.

— Взлетное поле Гуареса сейчас не используются по назначению. Обслуживающий персонал только присматривает за ним. Они не будут вмешиваться. Гарантирую. Это все?

— Достаточно, — сказал О'Мара. — Пока, Питер.

— Минутку, Шон. Что касается Гелвады и Танги, если вы собираетесь использовать их в качестве приманки, не говорите им об этом. Людям легче, если они не знают, что их ждет.

— И не собираюсь, — сказал О'Мара мрачно. — Вообще нехорошо говорить людям, что…

— Знаю. Делал это сам и не раз. Это довольно неприятно.

Наступило молчание, а затем О'Мара попрощался:

— До свидания.

— До свидания, — ответил Куэйл. — Удачи.— О'Мара повесил трубку и поднялся в свою комнату.

Сел на кровать и уставился в стену перед собой.

Он подумал, что ему крупно не повезло, когда он начал работать на Куэйла. И начал ругаться. Он ругал всех и все.

Ему было все равно. Наконец он остановился и замер, жуя незажженную сигару и глядя в стену.

Яркое послеполуденное солнце проникло через высокие окна, расчертило комнату золотыми и черными полосами. Танга де Сарю ухаживала за цветами, когда О'Мара вошел в дверь. Он уже дошел до окон, когда она заговорила.

— Доброе утро, О'Мара… или, скорее, добрый день. Думаю, вам не удалось поспать этой ночью.

— Вы правы, — сказал О'Мара. Он стоял, щурясь на солнечный свет.

— Однажды в Англии, — продолжала она, — я видела пьесу «Человек под бременем несчастий». Вы напоминаете мне этот персонаж. Вы выглядите, словно на вас свалилось тяжелое горе.

— Разве? — О'Мара хотел что-то сказать, остановился, а затем продолжал: — Если Ларю придет, пошлите его ко мне. Я буду в саду.

— Хорошо. — Она наблюдала, как он шел по лужайке.

О'Мара ходил по гравийной дорожке, которая проходила по границе лужайки и рощицы. Насколько он мог видеть после восьми часов размышлений, план был хорошо отработан — насколько вообще любой план может быть отработан. Конечно, всегда существовал человеческий фактор. Ему не хотелось об этом думать.

Он ходил по тропинке взад и вперед, как загнанный зверь. И удивлялся сам себе. Удивлялся, что О'Мара — человек, в течении многих лет бродящий по миру, распоряжающийся не только своей собственной жизнью, но и жизнями других людей и, когда это требовалось, отдающий жизни этих людей, как отдал бы и свою собственную, без малейших колебаний, — теперь оказался в затруднительном положении перед проблемой, которая имела только одно решение — работа должна быть сделана, любой ценой.

Он остановился и закурил. Жан Ларю вышел из столовой на лужайку. В руке он держал папку для документов. Он улыбался.

— Все в порядке, мсье О'Мара, — сказал он. — Вы будете довольно работой. Я вам покажу сейчас.

Они пошли по тропинке под деревьями. Ларю открыл сумку и вытащил конверт. Из него он достал маленькую фотографию площадью в один с четвертью квадратный дюйм, скрепленную перфорацией с другой карточкой того же размера.

— Поверните ее к свету, — сказал Ларю. — Фотография превосходная. Если хотите, посмотрите через лупу.

О'Мара повернул фотографию к свету и сказал:

— Превосходная работа, Ларю.

Фотография в самом деле была превосходной. О'Мара мог хорошо видеть пыльную конторку, плакаты на стене, другие детали и самого себя с женщиной в объятиях, целующихся. Все это было хорошо, за исключением того, что это было не его лицо. Это было лицо Тодрилла. Он взял у Ларю лупу и внимательно рассмотрел фотографию.

— Вы превосходный фотограф, Ларю. Хорошая работа. Дайте мне конверт.

Он положил карточку в конверт, а конверт сунул в верхний карман пиджака.

— Давайте присядем, — сказал О'Мара. — Я хочу поговорить с вами. Сначала я хочу сказать вам вот что. Вас не подключили бы ко мне, если бы вы не были хорошим человеком. Вы честный француз — патриот из маки. Помните, все что я прошу вас сделать — на пользу Франции. И не забывайте, что жизни настоящих друзей Франции будут зависеть от того, насколько тщательно вы будете выполнять мои инструкции.

— Мсье О'Мара, вы знаете мою биографию. Мой сын погиб, сражаясь против немцев. Я боролся с ними все годы войны. Люди знают, что я сделал для Бретани. Я не подведу вас.

— Верю, — сказал О'Мара. Они сели на траву под деревьями. — Послушайте меня, Ларю, — продолжал О'Мара, — вот что вам нужно делать…

Было семь часов, когда О'Мара вернулся на виллу. Он въехал через главные ворота и поставил машину в гараж. Потом прошел через лужайку, вошел в маленькую дверь и далее в гостиную.

Танга и Гелвада пили коктейли.

— Вы как раз вовремя, — сказала она. — Эрнест сделал превосходный коктейль, делать который он научился в Лиссабоне. Хотите попробовать?

— Нет, спасибо. Предпочту виски с содовой.

Она налила ему выпивку и принесла. Затем сказала:

— Почему вы такой невеселый? Все же в порядке.

— Я не знаю, с чего бы мне веселится. Во всяком случае, не буду пытаться этого делать. Это тяжелее, чем просто быть невеселым. — Он выпил виски одним глотком. — Эрнест, я хочу поговорить с вами.

— Мне уйти? — быстро спросила Танга.

— Нет. Если бы я хотел, чтобы вы ушли, я бы сказал об этом.

Она пожала плечами. О'Мара вышел на лужайку.

— Прости меня, — сказал Гелвада, — если я покажусь тебе дерзким. Я встречал тебя в трудных ситуациях, но никогда не видел таким взволнованным. Неужели все так плохо?

— Полагаю, да — сказал О'Мара. — Но я вовсе не взволновал, как ты считаешь. Просто мне все это не нравится.

— Мне кажется, я понимаю.

— Что ты понимаешь? — сказал О'Мара резко. Гелвада улыбнулся. Это была одна из самых мягких его улыбок.

— Я никогда не предполагал, что ты так беспокоишься за себя. Если ты беспокоишься, то, вероятно, за кого-то другого. — Он стоял, улыбаясь О'Маре. Он выглядел очень счастливым.

— Возможно, да, а возможно, и нет. Это имеет какое-нибудь значение?

— Нет. Никакого значения.

Они пошли по тропинке. Когда они оказались под покровом деревьев, О'Мара вытащил конверт из кармана. Достал микрофотографию, смял конверт и выбросил его. Протянув фотографию Гелвада, сказал:

— Посмотри.

Гелвада внимательно осмотрел снимок.

— Господи. Это великолепно. Кто сделал это — Ларю?

— Хорошая работа, — кивнул О'Мара. — Надеюсь, она пригодится.

— Что мне делать?

— Сейчас скажу. Сегодня вечером ты должен встретиться с Эрнестиной. У тебя во внутреннем кармане пиджака будет незапечатанный конверт с документами. Сейчас я их дам. Понятно?

— Почему бы и нет. Это очень просто.

— Хорошо. Теперь опиши мне план дома Эрнестины. Ты должен его хорошо знать.

— Я знаю его достаточно хорошо, — улыбнулся Гелвада. — Входишь через парадную дверь. Дом маленький. Когда закрываешь дверь и становишься к ней спиной, видишь коридор, ведущий через весь дом — обычное расположение. Дверь в конце коридора ведет в кухню. Справа будут две комнаты. Первая гостиная. Следующая перед кухней — ванная. Справа одна дверь. Она ведет в спальню. Чуть дальше видны ступеньки лестницы, ведущей на чердак — подсобное помещение, используемое для хранения, как я полагаю, всякого хлама.

— Понятно, — сказал О'Мара. — Когда вы приезжаете после театра с Эрнестиной домой, вы идете сразу в гостиную?

— Верно. Мы идем в гостиную. Затем она обычно идет в спальню и раздевается. Пока она этим занимается, — он улыбнулся, — я, будучи воспитанным человеком, зажигаю спиртовку под кофейником. Обычно, она возвращается через одну — две минуты.

— Очень хорошо, — сказал О'Мара. — Запоминай, когда вы придете к ней домой сегодня вечером, одна пуговица твоего пиджака должна быть почти оторвана, висеть на одной нитке. Когда войдешь в дом, оторви пуговицу, пусть она упадет на пол. Изобрази раздражение и подними ее. Ты аккуратный человек и желаешь иметь пуговицу на месте. Она предложит, я полагаю пришить ее.

— Конечно, — сказал Гелвада, — если она не предложит, я попрошу ее сам.

— Будет намного легче, если бы по дороге к дому ты ухитришься упасть и испачкать руки. Когда обнаружишь, что пуговица оторвана, и попросишь пришить ее или, наоборот, она предложит пришить ее, отдашь ей пиджак, — во-первых, для того, чтобы она пришила пуговицу, а во-вторых, потому, что хочешь пойти в ванную помыть руки. Когда будешь отдавать ей пиджак, сделай так, чтобы конверт с микрофотографией упал на пол, и постарайся этого не заметить. Иди прямо в ванную и мой руки. И не спеши.

— Ты имеешь в виду, что я должен дать ей хорошую возможность посмотреть фотографию?

— Совершенно верно, — ответил О'Мара.

— И конверт с документами?

— Он будет находиться в кармане пиджака, когда отдашь его ей.

— Понятно, — сказал Гелвада, — Если она захочет посмотреть их, когда я буду ванной, — все в порядке.

— Да, если она захочет посмотреть их, все будет в порядке.

Гелвада немного подумал, а затем сказал:

— А если нет? Предположим, я возвращаюсь из ванной и нахожу ее занятой пришиванием пуговицы. Предположим, что она нашла фотографию и возвращает ее мне, ничего не говоря и делая вид, что она ее не смотрела. Что мне тогда делать?

— Она посмотрит на нее. Она женщина, а женщины любопытны. Если она исключение, которое подтверждает правило, и вернет фотографию, спроси, смотрела ли она ее. Если же она ответит отрицательно, попроси посмотреть.

— Думаешь, мне придется делать это? — спросил Гелвада.

— Нет, не думаю. Я думаю, что она все же посмотрит карточку.

— Что дальше? — спросил Гелвада. О'Мара пожал плечами и сказал:

— Решай это сам, Эрнест. — Он посмотрел на Гелваду. — Вот женщина, которая любила Тодрилла. Она утверждает, что он был честным французом. Она любит его, потому что он служил Франции. И вот она видит фотографию. Видит человека, которого она любила, в объятиях другой женщины. Она узнает место, где сделала фотография.

— А где она была сделана? — спросил Гелвада. — Я могу узнать?

— В конторе «Гаража Воланона».

— Но как она узнает место? Разве она была в конторе?

О'Мара улыбнулся.

— Вот это я и хочу узнать. Если она посмотрит фотографию, если она узнает место, а, я думаю, она узнает, она вынуждена будет что-то предпринять.

— Понятно, — сказал Гелвада, — ты думаешь…

— Неважно, что я думаю, — прервал О'Мара. Его голос был почти грубым. — Неважно, что я или ты думаем. Нам нужно знать. И это поможет нам узнать. — Гелвада пожал плечами и сказал:

— Хороший способ, — его голос смягчился, и он продолжал: — Итак, я вернулся из ванной. Предположим, что Эрнестина подняла фотографию, посмотрела ее, узнала своего возлюбленного в объятиях графини. Она также узнала место, где была сделана фотография. Она знает, что фотография сделана в гараже Воланона. Что же она предпримет?

— Я не знаю, — сказал О'Мара. — Это следующее, что я хочу выяснить.

Наступила пауза, а затем Гелвада сказал:

— Кем только я ни был в своей жизни. Но подопытным кроликом я еще, кажется, не был. — Он саркастически улыбнулся. — Итак, я должен стать несчастным животным, на котором ставят эксперименты.

— Если тебе это нравится то да, ты подопытный кролик, Эрнест.

— Хорошо понимаю, — Гелвада кивнул головой. — Что-нибудь еще?

— Да. Иди и собирайся. Поторопись. Возьми взятую напрокат машину, возвращайся в Сант-Лисс и верни ее. Иди в театр и посмотри игру своей подружки еще раз. Потом уведи ее домой. По дороге домой скажи, что скоро должен уехать, но надеешься, что ненадолго и что захочешь увидеть ее снова. И пусть это звучит убедительно.

— Это будет звучать очень убедительно, — сказал Гелвада. — Это все?

— Все.

Гелвада вытащил из кармана кожаный бумажник и положил в него фотографию. О'Мара протянул ему незапечатанный конверт из плотной бумаги и сказал:

— Положи в карман в таком виде. — Гелвада взял конверт и сказал:

— Ну, я отправляюсь. Я соберу свои вещи и оставлю сумку в спальне. Затем отправлюсь.

— Пока, Эрни.

— Пока, — Гелвада улыбнулся. — Все будет в порядке.

О'Мара наблюдал за ним, пока он шел по тропинке через лужайку.

О'Мара молча пил кофе. Затем поставил чашку и посмотрел на Тангу. Он подумал, что она выглядит очень привлекательно в приглушенном свете лампы с розовым абажуром, стоящей на столе. На ней было длинное вечернее платье из желтого шифона. Длинные рукава на запястьях были перехвачены узкими вельветовыми ленточками того же фиолетового цвета, что и пояс, завязанный спереди так, что длинные концы почти доставали до пола. На шее было ожерелье из аметистов, оправленных в золото.

— Вы замечаете, что не сказали ни слова во время обеда? — спросила Танга. — Это наводит на размышления.

— Я так не считаю, — сказал О'Мара. — Можно еще кофе? Платье очень-очень красивое, но, я думаю, вам следует переодеться после обеда.

— Ну, что же. Если вы так считаете… Что мне надеть?

— Это не имеет большого значения. Жакет и юбку или что-нибудь в этом роде.

— Почему мне нужно переодеваться? — спросила Танга. — Или я не должна знать даже этого?

О'Мара нетерпеливо сказал:

— Мне хотелось бы запомнить вас в этой одежде. Возможно, я становлюсь сентиментальным к старости. — Он улыбнулся ей. — Но мне хотелось бы унести с собой это воспоминание.

— Весьма уместная речь. Благодарю, мсье… Я переоденусь в жакет и юбку сразу же после обеда.

— Не нужно это делать после обеда, — сказал О'Мара. — Переоденетесь, когда я уеду.

— Вы уезжаете? — она подняла брови.

Он встал из-за стола, принес сигареты и дал ей закурить.

— Да, уезжаю. Я должен уехать вечером. Мне нужно быть в Париже завтра утром. — Он подумал про себя: «А прав ли Куэйл, говоря, что людям лучше не знать, что их ждет, что это влияет на их душевное состояние, их смелость». Он посмотрел на нее и подумал, что ничто не может повлиять на душевное состояние и смелость графини де Сарю. Он подумал это не потому, что хотел так думать, а потому, что действительно так думал. Он вернулся к своему стулу и закурил.

— Танга, я думаю, что вы любопытны, — сказал он. — Вы ждете, что я вам скажу что-то о происходящем. Я ничего никому не говорил по двум причинам. Первая — я ничего не знал. Вторая — я похож на вас: хороший солдат и повинуюсь приказам. Да, вы знаете методы Куэйла. Когда агент попадает в очень трудное положение, если нет абсолютной необходимости, Куэйл предпочитает, чтобы он не знал, что его ждет.

Она затянулась. Локти ее опирались о стол, длинные пальцы грациозно лежали на столе. Она посмотрела на О'Мару задумчиво и сказала:

— Я понимаю, что иногда это хорошо. Я сказала — иногда. Это зависит от агента. Когда Куэйл послал вас в Париж, когда вы начали пить в Париже, впутывались во всякие истории, попали в тюрьму, были освобождены, когда вы проделали путь через всю страну, пока не оказались здесь, в Сант-Брие, когда начали работать в «Гараже Воланона», носили отвратительную одежду, ели плохую пищу, допились до чертиков, — вы знали, на что вы шли, на так ли, О'Мара? Вы знали, что когда-нибудь Мороск и Наго — или кто-нибудь другой — появятся здесь. Вы знали, что они попытаются вас убрать. Это не подействовало на ваше душевное состояние. Я не права?

О'Мара посмотрел на нес.

— Я — О'Мара, — бодро сказал он. — Я могу все.

— Это так. Но почему я, со всей присущей мне скромностью, не могу сказать, что я — де Сарю? — Она гордо подняла голову. — Я тоже могу все.

— Вполне может быть, — сказал О'Мара, — но вы все же женщина.

Она засмеялась.

— Теперь вы становитесь несколько старомодным. И мне гораздо больше нравится, когда вы улыбаетесь.

— Нет причин для улыбок.

Он встал и начал ходить по комнате.

— Жаль, но у меня не было возможности попрощаться с Гелвадой, — сказала она. — Мне он очень понравился. Увижу ли я его еще?

— Надеюсь, увидите, Танга. Мне тоже очень нравится Эрнест. — Наступило молчание. Затем он сказал: — Позапрошлой ночью я ходил в дом, где жил Тодрилл. Он находится примерно в девяти милях от дороги Сант-Лисс — Гуарес. Думаю, что вы знаете дорогу. Я пошел туда в надежде что-нибудь найти. Но ничего не нашел, кроме двух книг в книжном шкафу. Одна из них была переводом пьес Шекспира на польский, сделанный неким Корсаком в 1840 году в Вильно. Я просмотрел книгу. Я хорошо знаю польский. И заинтересовался — и не просто заинтересовался — тем, что я посчитал плохим переводом.

— Как интересно! И что же это было?

— Это был перевод из «Ромео и Джульетты», — продолжал О'Мара:

В переводе Корсака эти строчки звучат следующим образом:

— Я думаю, — сказала Танга, — что перевод восхитительный. Чисто польский и романтический к тому же. Не так ли?

Он кивнул.

— Это то, что подумал и я. После того как я посмотрел книгу, в дом нагрянул Воланон. — Он засмеялся. — Папа Воланон с пистолетом. Он хотел убить меня. Кто-то сказал ему, что я нацист.

Она подняла брови.

— Интересно, кто бы это мог быть?

— Мне было тоже интересно. Кое-какие предположения у меня появились, но не было уверенности. Меня заинтересовало, как так получилось, что Воланон знал, что я нахожусь в доме Тодрилла в это время. А если же он этого не знал, то как он сам оказался здесь. Я решил спросить его. Но сначала мне пришлось отговорить его убивать меня. Он вернулся в свой гараж на велосипеде. Я пообещал ему встретиться.

В ту ночь, когда я вернулся на виллу, кто-то пытался стрелять в меня при въезде в ворота. Это был молодой боец маки по имени Дюпон, и было ясно, что его также навели на меня, как на нациста. Вы слышали, что сказал Ларю вчера вечером. Парень был слишком молод и восторжен. К несчастью для него. Сначала я подумал, что Воланон и Дюпон заподозрили меня потому, что Дезаре, помощник садовника, проболтался. Я думаю, он наболтал в кафе Нуво. Но даже если он сказал им, что Филиппе Гареннс из «Гаража Воланона» гостит на вилле, у них не было никаких оснований предполагать, что я нацист.

— Конечно, нет, — сказала она и улыбнулась ему ехидно. — Могла быть и другая причина. Я могла увидеть вас в гараже вдрызг пьяным и влюбиться в вас. Почему нет?

О'Мара засмеялся.

— Это было бы, конечно, прекрасной причиной. Меня же больше волновало то, как Воланону пришла в голову такая идея. И я пришел к выводу, что кто-то позвонил ему в гараж и сказал, что пьяница Филиппе Гареннс, работавший на него несколько месяцев, был нацистом. И что таким образом он прячется от французского правосудия, а исчез он сейчас потому, что французский агент Тодрилл напал на его след. Эта история подтверждается тем, что тело Тодрилла находят на дне ущелья вблизи тиссовой рощицы, где, как известно, часто бывал Гареннс. Поэтому Воланон берет пистолет и отправляется на поиски Гареннса.

— Логично, — сказала Танга. О'Мара кивнул.

— Вполне логично. Кое-как я смог уговорить Воланона не убивать меня. Вчера вечером я пошел в гараж, чтобы встретиться с ним. В его комнате горел свет, но гараж был пуст. Я нашел его на мелководье в заливе около берега. Его убили ударом ножа в горло.

— Понятно, — сказала она.

— Кто-то, — продолжал О'Мара, — должен был встретить Воланона в пустынном месте. Этот человек договорился с ним, и тот вышел из дома, не выключив свет. Видимо, он вышел, увидев этого человека возле гаража. Они поговорили в конторе, затем вместе вышли и направились вдоль берега залива. Спустя некоторое время эта личность как бы случайно толкнула Воланона в воду в паре ярдов от места, где росло свисавшее над водой дерево, дерево, которое может помочь Воланону выбраться из воды. Его спутник, извиняется, показывает ему на дерево. Воланон хватается за ветку и начинает карабкаться вверх.

Когда он выбирается на берег, его спутник ударяет его ножом в горло. При том он роняет серебряный карандаш и маленькую книжку, которая падает в воду.

— А для чего все эти сложности? — спросила она. — Было бы проще убить его в кустах на берегу.

— Это было бы легче для мужчины — но не для женщины. Не забывайте, что Воланон крупный и очень сильный мужчина.

— Так вы думаете, это была женщина? — Он кивнул и продолжал:

— Ключ к разгадке заключается в книге. Я нашел ее в воде. Это было маленькое, в кожаном переплете издание пьес Шекспира, книга была заложена на странице из «Ромео и Джульетты», на странице со строчками:

Я подумал, почему это Тодрилл так заинтересовался строчками, которые он даже подчеркнул, а затем стер в своем польском переводе, почему человек, убивший Воланона, имел у себя английское издание? И внезапно все понял. Это одна из тех вещей, которые настолько очевидны, что мы их не замечаем.

О'Мара замолчал. Тишина в комнате стояла зловещая.

— И что же это было? — спросила Танга наконец.

— Человек, которого мы ищем, называет себя Розански. Это фамилия, которую он себе взял. По-польски роза звучит как «Роза». Но в польском нет фамилии Роза, а может быть фамилия Розански.

— Понятно, — сказала она. — И что?

— Вспомните перевод Корсака на польский:

Женская фамилия не может быть «Румянец». И так же, как «роза» применительно к мужской фамилии превращается в Розански, «румянец» превращается в женскую фамилию Румянска.

О'Мара быстро добавил:

— Имя подружки Гелвады — Эрнестина Румянска.

Она прошептала:

— О, Боже!..

— Так вот. Это было паролем. Роза под любым другим именем будет пахнуть или румяниться, или быть нежной. Розански под любым другим именем будет тем же, что и Румянска. Другими словами, Румянска является представителем Розански. Это международный код, благодаря которому представители Розански могут быть узнаны в любой стране.

— Поэтому вчера вечером вы и сделали в гараже эти фотографии?

— Совершенно верно, — сказал О'Мара. — Я думаю, что человеком, убившим Воланона, была Эрнестина Румянска. Гелвада по ее просьбе отвел машину Тодрилла и поставил в гараж его дома. Я думаю, что она шла за своей машиной, увидела меня, входящего в дом, и спряталась. Затем нашла телефонную будку на дороге в Сант-Лисс и позвонила Воланону. Тот взял свой велосипед, подъехал на попутной машине до Сант-Лисса, а оттуда поехал на велосипеде. Он верил, что я тот, кто убил Тодрилла.

Но ее планы не осуществились. На следующий день О'Мара, он же Гареннс, все еще был жив. И ее интересует, почему же Воланон не убил его. Вам понятно?

Она кивнула.

— Поэтому она направляется в гараж Воланона, чтобы узнать, почему он не не убил меня. Воланон ей объясняет, почему.

— Очень интересно.

— Будет еще интересней, — продолжал О'Мара. — Сегодня мы поставили маленький спектакль для мадемуазель Эрнестины Дювалье на сцене и Эрнестины Румянска в жизни. Эрнест уронит фотографию. Затем он пойдет в ванную комнату. Она, конечно, поднимет фотографию и рассмотрит ее. Увидит, что она сделана в гараже. Она узнает вас и Тодрилла. И так как снимок был сделан в гараже Воланона, поймет, что это фальшивка.

— И она поймет, что это ловушка для нее?

— Да, и она вынуждена будет что-то предпринять, — кивнул О'Мара.

Снова наступило молчание. Танга положила сигарету в пепельницу, взяла другую, подтянула к себе лампу под розовым абажуром и прикурила. О'Мара видел, как свет от лампы играл на ее лице.

— Интересно, — сказала она, — что предпримет Эрнестина?

О'Мара подумал: «К черту Куэйла. Нужно играть честно». И сказал спокойно:

— Моя дорогая, я скажу, что, по моему мнению, она сделает. Видит Бог, они сейчас в панике. Когда Гелвада выйдет из ванной, она будет готова на все.

— Она убьет Гелваду, — быстро сказала Танга.

— Она, вероятно, попытается. Но есть еще один момент. Она должна будет добиться кое-чего от Гелвады — чего-то, что для нее выглядит как подарок. Ей придется это сделать. Есть только одно, что она должна сделать, прежде чем уходить. Не забывайте, что их последний сотрудник в Англии был взят, когда он преследовал Элеонор Фрайн, пытаясь узнать новый адрес Куэйла. Но Фрайн оказалась на высоте. Он ничего не узнал. И они ничего не могут предпринять, пока не узнают этого. Если мои предположения верны, она придет сюда.

— Ясно.

О'Мара отошел от камина, подошел к Танге и остановился, глядя на нее.

— Чертовски жаль, Танга. Вы знаете, я хотел бы сделать это сам, но мне нельзя. Вы должны быть тем человеком, который скажет ей. Другого пути нет.

Она затянулась и сказала:

— Это будет не первая трудная ситуация, в которую я попадаю, О'Мара. Я давно работаю на Куэйла, как вы знаете. И все мы знаем, что нас может ждать в конце.

— Верно, — сказал О'Мара. — Спектакль кончился в десять тридцать. И если она решится прибыть сюда, это случится примерно в полночь. Лучше отправьте Иветту.

— Хорошо, я уже подумала об этом. Через полчаса ее здесь не будет.

— Мне нужно уходить. У меня много дел. — Он сунул сигару в пепельницу, взглянул на нее. — Когда мы обсуждали с Куэйлом несколько месяцев тому назад эту операцию с моим появлением в Сант-Брие, он сказал мне, что когда-нибудь до меня попытаются добраться. Он сказал мне, что я должен буду сообщить им информацию, которую они потребуют от меня. Но они должны будут вырвать ее у меня силой, и я должен сопротивляться, как смогу. Иначе они легко догадаются о ловушке, если я слишком легко отдам им информацию.

Танга встала из-за стола и сказала:

— Мне все понятно, О'Мара. В профессии, к которой вы и я имеем честь принадлежать, всегда существовал негласный девиз — «Цель оправдывает средства». Я думаю, все кончится хорошо.

— Я тоже надеюсь. Пока, Танга. — Он вышел из комнаты.

Пять минут спустя она услышала, как «тайфун» проехал по гравийной дороге к главным воротам.

Она села на стол, взяла сигарету и закурила. Затем подошла к двери и позвала Иветту.

<…>убрать строчку и за счет этого сделать пробел. Эрнестина, обнимая Гелваду, сказала:

— Спектакль закончился рано. Пьеса была короткой. Сейчас только половина одиннадцатого.

— Я рад, — сказал Гелвада, — потому что я могу провести с вами больше времени. Я рад этому особенно сегодня, — голос у него был грустный.

— А почему сегодня? — спросила она и схватила его за руку.

— Завтра я должен уехать. Рано утром. Я получил инструкции. Ожидаются кое-какие события. Я не знаю какие. Все это держится в секрете.

— Жаль, — сказала она, — и долго вас не будет, мой Эрнест?

Они пересекли маленькую площадь. Полная луна ярко светила, и вид был восхитительный. Старые заколоченные дома серебрились в лунном свете, представляя собой сказочную картину.

— Недолго. Три или четыре дня. Затем я вернусь, если, конечно, меня не пошлют куда-нибудь еще.

— Я очень огорчена. Жизнь безрадостна. Я тосковала по Жюлю. Мне казалось, что я никогда не приду в себя после этого удара. Затем в моей жизни появились вы. Желая убить вас при первой встрече, я обнаружила в вас потом такие качества, которые будили во мне все женское. Надеюсь, я не выгляжу чересчур нескромной… но я искренна.

— Любимая, — сказал Гелвада. Он думал, что было бы чертовски смешно, если бы О'Мара ошибся. Если бы он взял ложный след, подозревая Эрнестину. Гелвада, опыт которого в обращении с женщинами во всех частях мира был богат, склонен был полагать, что О'Мара ошибается. Он считал маловероятным, что Эрнестина была такой уж хорошей актрисой, если О'Мара был все же прав. Несмотря на то, что она действительно была актрисой по профессии. Ему казалось, что женщине труднее притворяться в личной жизни, когда ее профессией было притворяться на сцене.

Они прошли узкой улочкой на северной стороне площади. Шли медленно, ничего не говоря. Она, казалось, очень грустит, что он уезжает.

Они подошли к узкой тропинке, ведущей к ее дому. Гелвада споткнулся и упал, выставив вперед руки.

— Черт побери! Я перепачкался. Здесь такая грязь.

— Не переживайте, — засмеялась она. — У меня дома есть очень ароматное мыло. Вы сможете воспользоваться им. Когда вы будете возвращаться от меня, запах ваших рук будет напоминать вам Эрнестину.

Он сбоку взглянул на нее и улыбнулся.

— Надеюсь, у меня останется от вас кое-что получше, чтобы вспоминать, — сказал он с жаром.

Они подошли к ее дому. Она открыла дверь и вошла. Гелвада закрыл за собой дверь, в то время как она зажгла свет.

— Черт возьми, — сказал он, стоя в узком проходе и глядя на пол.

— А теперь что? — спросила Эрнестина. Гелвада наклонился и поднял пуговицу.

— Это он моего пиджака. Сначала я падаю в грязь, затем я теряю пуговицу. Какой-то неудачный день.

— Глупый! Я пришью вам ее.

— Вы милая девушка, Эрнестина. Вы мне очень нравитесь.

Она засмеялась и пошла в спальню. Гелвада открыл дверь гостиной и вошел туда. Там он зажег свет, затем спиртовку под кофейником. Эрнестина вернулась в комнату.

— Вот мой любимый кусочек мыла. Пользуйтесь им бережно. Пока вы будете умываться, я пришью вам пуговицу.

— Что бы я делал без вас? — сказал Гелвада. Он сбросил пиджак и протянул его ей. Затем взял мыло и вышел из комнаты. Проходя мимо, он полуобнял ее за талию.

Она села в кресло у камина, положила пиджак на колени. Посмотрев вниз, увидела на полу микрофотографию. Она встала, положила пиджак на стул и подняла фотографию. Затем поднесла ее к свету и долго рассматривала. Потом сунула карточку за вырез блузки.

Быстро пошла в спальню, почти тотчас же вышла и встала, прислонившись к стене в глубине комнаты напротив двери, держа руки за спиной.

Гелвада вошел в комнату, опуская рукава рубашки. Он улыбался, тихонько что-то насвистывая.

— Ну как, мой пиджак в порядке? Вы пришили пуговицу?

Она вытащила из-за спины руки. Он увидел пистолет. Он стоял в центре комнаты, глядя на нее и все еще улыбаясь. Улыбка у него была наглой.

— Ну, — сказал он, — фройлен бош…

— Я убью тебя, — сказала она сдавленным голосом. — Я убью тебя и сделаю это с удовольствием. Ты дурак… ты считал себя очень умным. Ты считал себя очень умным и… посмотри, что ты уронил!

Своей левой рукой она вытащила фотографию и протянула ее так, чтобы он мог ее увидеть. Гелвада пожал плечами.

— Ну и что? — сказал он по-немецки. — Ты, жирная корова, от тебя воняет чесноком…

Она обозвала его неприличным словом. Затем сказала хриплым от ярости голосом:

— Ты убил человека по имени Тодрилл, который был моим любимым мужем. Ты считал себя очень умным. А теперь я убью тебя. Я убью всех вас. Я ждала своего времени. Теперь я посмотрю, как ты корчишься… а затем другие… один за одним.

Она задохнулась от ярости. Тело ее тряслось. И только рука, державшая пистолет, была неподвижна. Гелвада почти незаметно сдвинулся к дивану. Она заметила движение и сказала:

— Стой, собака! — Он пожал плечами.

— Ты ненормальная. И, как я говорил тебе раньше, от тебя воняет чесноком и плохой немецкой колбасой. После твоих поцелуев я всегда протирался одеколоном.

— Я хотела бы убивать тебя по частям, — прошипела она. — Я хотела бы видеть, как ты медленно умираешь, но у меня нет времени и ты мне не нужен. Я знаю твоих сообщников… Я знаю все… я разделаюсь с ними.

Гелвада смотрел на нее с оттенком жалости.

— Я скажу тебе, кто ты есть, ты… нацистская сука. — Она что-то пробормотала. Затем нажала на спуск пистолета и дважды выстрелила. Она стояла, прижавшись к стене и задыхаясь. Гелвада опрокинулся назад. Он упал и лежал неподвижно. Кровавая пена появилась в уголке его рта. Глаза его закрылись.

Она сунула пистолет в карман и пошла к креслу. Взяла пиджак Гелвады и начала его осматривать. Нашла конверт, села и начала просматривать содержимое. Она прочитала бумаги и остановилась на записке Куэйла:

Эрнестина улыбнулась, а затем рассмеялась. Она смеялась тихо, почти про себя. Потом встала и стояла, глядя на распростертую фигуру Гелвады. Подняв ногу, ударила его в лицо.

Она пошла в спальню. В углу в шкафу стоял телефон. Она подняла трубку и подождала. Затем тихим голосом, по-французски, очень вежливо попросила номер.

Старинные серебряные часы на камине в гостиной виллы Коте д'Ажур пробили час. Танга, сидевшая за столом, встала, пересекла комнату, посмотрела на часы. Она вспомнила, как восхищалась ими, когда впервые приехала на виллу. Это была искусная работа. Ей показалось странным в такой момент думать о часах.

Она подошла к тумбочке, взяла сигарету из ящичка, закурила. На ней были черный жакет и юбка с гофрированной блузкой. Лицо ее было спокойно. Она двигалась легко, расслабленно. Ей уже надоело ожидание.

Вдруг она услышала лязг запора на окне веранды. Она не повернулась, рука, держащая сигарету, даже не дрогнула. Из-за портьер раздался звук закрываемого окна.

— Повернись, — раздался голос.

Танга подумала: «Вот и пришло время. Надо действовать». По какой-то причине, непонятно по какой, она попыталась представить себе первую встречу О'Мары с Мороском и Наго. И не могла понять, почему она думает об О'Маре. Она повернулась.

Эрнестина стояла перед задвинутыми шторами. В опущенной правой руке она держала пистолет. Лицо у нее было бледно, глаза сузились. Вид ее был ужасен.

— Что вы хотите? — спросила Танга. В ее голосе прозвучал страх.

— Тебя. Я хочу тебя. Одного я уже убила.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Вы сумасшедшая? Нельзя врываться ночью в чужой дом с каким-то нелепым пистолетом.

Слова были смелыми, но на ее лице отражалось беспокойство.

— Было бы забавно, — сказала Эрнестина, — если бы я была сумасшедшей. Но в данном случае это не имеет значения. Ты сделаешь все, что я тебе велю.

Танга стояла перед тумбочкой.

— Вам легко быть смелой. У вас пистолет. Если бы он был у меня, я тоже была бы такой же храброй.

— Зачем я буду с тобой спорить, — засмеялась Эрнестина. — Ты будешь делать то, что я тебе велю, потому что я хозяйка положения. Потому что я принадлежу к расе господ.

— Довольно-таки старомодно, — улыбнулась Танга. Эрнестина обогнула обеденный стол, держа пистолет в руке. Подойдя к Танге, она левой рукой ударила ее по лицу.

— Без сомнения, мадам посчитает это тоже старомодным. Видимо, тебе не нравится все старомодное. Возможно, это тебе понравится больше, — она ударила снова.

— Вы для этого сюда и пришли? — спросила Танга.

— Нет, — сказала Эрнестина, облизав языком сухие губы. — Я пришла сюда, чтобы увести тебя, потому что в данный момент ты представляешь большую ценность для нас. Во дворе стоит машина — машина, которая принадлежала человеку, которого ты помогла убить. Человеку, которого вы считали Тодриллом, но который на самом деле был настоящим наци. Я рада, что это его машина. Я рада, что именно эта машина послужит катафалком для твоего жалкого тела.

Танга погасила сигарету на столе позади себя.

— Иди и встань у окна, — приказала Эрнестина. — Когда подойдешь, раздвинь занавески, а я выключу свет. Не забывай, что ночь лунная и я смогу тебя хорошо видеть. Если ты попытаешься сделать хоть одно лишнее движение, я выстрелю, но не убью тебя, просто искалечу — а я очень хороший стрелок. Не надейся перехитрить меня. Теперь иди к окну и раздвинь занавески.

Танга подошла к высоким окнам и раздвинула занавески. Почти одновременно погас свет. Позади нее раздался голос:

— Открой окно, выходи, сверни направо и иди по дорожке. Садись в машину на водительское место. Ты будешь вести машину, я сяду за тобой. Поедешь через главный вход, повернешь по дороге к ферме Гура, проедешь мимо фермы, затем по дороге, которая проходит вокруг Сант-Лисса и соединяется с дорогой Сант-Лисс — Гуарес. Не беспокойся, если ты не знаешь дорогу. Я подскажу. А теперь вперед.

Танга вышла через дверь веранды. Она приложила руку к лицу, где появился красный след от удара.

— Опусти руку, — раздалось сзади.

Они если в машину. Танга включила сцепление, и машина тронулась. Через минуту они были на дороге.

— А теперь, — сказала Эрнестина, — быстрее, моя прелесть… но не слишком.

Когда показался дом Тодрилла, Эрнестина сказала:

— Помедленнее. Проезжай этот дом и увидишь узкую дорогу. Поверни на нее и проезжай через маленькие ворота справа. Попадешь на лужайку за домом. Разверни машину передом к воротам, чтобы она сразу могла выехать. Потом выходи.

Танга сделала, как ей было велено. Когда они подъехали к дому и она развернула машину, они вышли. Эрнестина подталкивала ее пистолетом.

— Проходи через черный вход. Внутри увидишь свет.

Танга открыла дверь, которая вела в коридор. Она прошла по коридору и вошла в гостиную. В комнате горел свет и тяжелые грубые занавески были задернуты.

На стуле сидел человек. Ему было примерно пятьдесят лет. Он был почти лыс. У него были крупные, выступающие вперед челюсти. Подбородок был заострен. Он пристально смотрел из-под полуприкрытых, уставших век. На подлокотнике кресла лежала тонкая рука с худыми и длинными пальцами.

Он являл собой картину покоя, за исключением странного выражения лица — выражения почти садистской скуки. Его можно было бы принять за старого профессора лингвистики. Он посмотрел на них тусклыми глазами. Лицо его осталось неподвижным.

Эрнестина закрыла за собой дверь и, стоя к ней спиной, сказала:

— Вот она. Цыпленка можно ощипывать. Такой хорошенький цыпленок.

Танга стояла посреди комнаты, опустив руки.

— Могу я представить вам графиню де Сарю? — продолжала Эрнестина. — Это мсье Розански. Возможно, вы слышали о нем.

Танга промолчала.

Человек спокойно сказал Эрнестине:

— Похоже, ты снова дала волю своим эмоциям, Карла. — Его голос был сухой и ломкий. — Я вижу, ты ударила эту женщину в лицо. Полагаю, что в этом не было необходимости. Я уже говорил тебе, что мне это не нравится.

Наступило молчание. Затем Эрнестина сказала кислым голосом:

— Извини, но почему я должна скрывать свои чувства? Я полна ненависти. Чего ты от меня ждешь?

— Это не та ненависть, — сказал Розански. — Настоящая ненависть всегда холодна и расчетлива. Но не будем тратить время впустую. Дай стул мадам. Наручники на столе. — Он улыбнулся. — Мадам должна быть польщена. Мы наденем на нее стальные наручники, которые мы надевали на ее соотечественника. Он был, без сомнения, очень смелым, но в конце концов сделал то, что сделает и мадам. Он сказал нам все, что мы хотели узнать. Стул, Карла…

Эрнестина принесла стул и сказала:

— Садитесь. Руки назад. Быстро.

Танга повиновалась, и ее запястья были схвачены наручниками. Она была скована.

Розански достал маленький серебряный портсигар. Вытащил турецкую сигарету, отложил портсигар, достал серебряный спичечный коробок, закурил.

— Я посмотрел бумаги, которые вы оставили мне, Карла. Похоже, что нам повезло. Кстати, поздравляю вас с успехами в езде на велосипеде. Вы доехали сюда от дома в Сант-Лиссе за 40 минут.

— Рада за вас, — сказала Эрнестина. Он протянул ей конверт и сказал:

— Я думаю, пропуска нам пригодятся. Не думаю, что паспорта будут столь необходимы, но на всякий случай, если какой-нибудь дурак все же поинтересуется ими, я их заполнил и наклеил фотографии. — Он повернулся к Танге.

— Это один из тех случаев, мадам, когда языческие боги оказались добры к нам. Как раз в момент, когда мне казалось, что все если и не безнадежно, то близко к этому, когда мой последний агент в Англии арестован — вдруг у меня оказывается возможность закончить работу самому — работу, которой я был занят долгое время и которую мои подчиненные едва не испортили.

Он продолжал мягче:

— Вы понимаете, графиня, что нам трудно. Мы — побежденная нация — или по крайней мере так люди думают. Многие из нас помнят великие дела и еще более великие замыслы. Моя работа — только одно движение в общей игре, но довольно важное. У меня ощущение, что это игра будет успешной. Но нам требуется небольшая помощь от вас, мадам.

— Вы ничего не получите от меня, — сказала Тамга.

— Здесь я с вами не согласен. Впрочем, посмотрим. Я не люблю причинять людям боль без необходимости — не то, что я совсем против этого. Фактически, причинение людям боли, как часть моей работы, даже дает мне удовлетворение. И вы должны понимать, что время поджимает. Я не могу долго возиться с вами. Поэтому перейдем к делу.

— Мы тратим время. Почему мы должны тратить слова на эту дрянь? — Глаза Эрнестины блеснули.

— Мадам, — сказал Розански, — я счастливый обладатель двух военных пропусков, подписанных в британском посольстве в Париже. У меня также имеются два оформленных паспорта. Эти бумаги предназначались для О'Мары и его сотрудников — возможно, для вас или для Гелвады, которого сегодня убили. Мне нужно узнать только одно, что даст мне возможность завершить мою работу и уничтожить Куэйла.

— Я ничего не скажу, — ответила Танга.

Он продолжал, как если бы ничего не слышал:

— Я хочу узнать о вас, где может находится Куэйл. Очевидно, он сменил адрес своей штаб-квартиры, но все равно он где-то в Лондоне. Вы скажете мне, где он, и скажете мне правду.

— Я не знаю, где он. Но если бы и знала, я бы вам не сказала.

— Вы лжете, мадам, — улыбнулся он. — Давайте попробуем освежить вам память. Поможем вам не лгать. Я обнаружил, что, когда люди чувствуют сильную боль, они обычно говорят правду. — Он посмотрел на Эрнестину.

— Что?.. — спросила она.

Он вытащил толстую, наполовину выкуренную сигарету изо рта и сказал:

— Сигарета — не слишком быстро и не слишком медленно. Я всегда считал, что сигарета очень эффективна с женщинами.

Эрнестина взяла сигарету у него из рук и аккуратно держала ее в пальцах. Она стояла перед Тангой, глядя на нее.

— Говори… свинья.

— Нет, — сказала Танга.

Эрнестина протянула руку, расстегнула Танго жакет, оттянула ворот блузки и приложила зажженную сигарету к белому телу.

— Ну, и как тебе это нравится, француженка? — Танга зашипела сквозь сжатые зубы. Розански сказал небрежно:

— Стоп. Дай ей несколько секунд на размышление. Потом продолжай.

— Конечно, — сказала Эрнестина. — Вам следует подумать вот о чем, мадам. Первый ожог не очень страшен, второй намного хуже. Третий почти невыносим. Когда дойду до четвертого, вы будете, я уверена, достаточно сговорчивы.

Танга молчала. Когда Эрнестина прижгла ей кожу в пятый раз, она разрыдалась. После шестого она заговорила. Розански вздохнул и сказал покровительственно:

— Действительно очень мужественная женщина. — Он медленно встал.

Танга, скорчившись, сидела на стуле. Она тихо плакала.

— Что с ней делать? — спросила Эрнестина.

— Важно, конечно, чтобы она умерла, — сказал Розански. — Но нужно, чтобы ее тело нашли не скоро. Если его вдруг найдут, нам не поздоровится. Кто-нибудь, зная, что Тодрилла нет в живых, возможно полиция, сможет сюда заявиться.

— Возле дома есть сарай, — сказала Эрнестина. — Думаю, дверь не заперта. Сейчас узнаю.

Она вышла из комнаты и пошла по коридору. Вдалеке послышался звук машины. Розански насторожился. Звук приближался. Стал слышен скрип тормозов.

Розански выключил свет и быстро пошел по коридору. На лужайке за домом встретил Эрнестину, возвращавшуюся из сарая.

— Тихо, — сказал он быстро. — Немедленно в машину. Кто-то приехал. Нам нужно убираться. Это наш единственный шанс.

Они сели в машину. Услышав стук в парадную дверь, Эрнестина медленно отпустила сцепление и машина двинулась к воротам.

— Не по главной дороге. Сверни направо, спускайся вниз. Свернешь на главную дорогу позже. Быстрее.

Она так и сделала. Выехав на дорогу, она прибавила ход.

— Не спеши, — сказал Розански. — Они сейчас будут заняты женщиной.

— Я хотела бы посмотреть, как она умирает…

— Карла, — сказал Розански спокойно. — Ты всегда была дурой. Я научился никогда не желать невозможного. Успех за нами.

Когда машина промчалась по длинному повороту, которым кончалась окружная дорога вокруг Гуареса, Эрнестина прибавила ход. На спидометре было шестьдесят шесть миль в час. Длинная белая дорога лежала перед ними, сверкая в лунном свете.

— Если бы мы только успели, — сказала она. — Если бы только мы могли добраться туда раньше, чем…

Розански прервал ее скучным голосом:

— Интересно, почему ты так возбуждена, Карла. И не нужно спешить. Я не хотел бы, чтобы ты так гнала машину. — Он сидел, откинувшись на пассажирском сидений, куря сигарету.

— Хорошо, — сказала она тихо, и уменьшила скорость. Стрелка спидометра опустилась до пятидесяти и там замерла.

Розански продолжал:

— Тебе нечего волноваться. Я думаю, что тело Гелвады нашли и уведомили полицию. Они, похоже, связали это убийство со смертью твоего мужа и Наго. Они сразу же отправились в дом, где жил Тодрилл.

— Да… конечно, — сказала она быстро. — Но когда они прибудут туда… эта женщина… де Сарю… она все скажет им. Они поедут за вами. Они должны это сделать.

Розански вздохнул и резко заговорил:

— Ты дура, Карла. Немного размышлений подскажут тебе, что полиция, прибывшая в дом Тодрилла, ничего не узнает о действиях О'Мары и его группы. А откуда они узнают? И женщина им ничего не скажет, потому что она сама ничего не знает.

— Но почему не знает? — спросила Эрнестина. Ее глаза были устремлены на дорогу. Она искала белые ворота, которые вели на летное поле. — И даже если предположить, что она ничего не знает… есть вероятность, что пилот, который их ожидает, знает О'Мару. Тогда он…

— Нет, — сказал Розански. — Женщина не может ничего знать по той простой причине, что Куэйл никогда не сообщает никаких подробностей операции никому, кроме руководителя группы, которым является О'Мара. Это обычная ситуация. Я сам так поступаю. Знать мог только О'Мара. Он, в свою очередь, мог сказать де Сарю и Гелваде только то, что счел нужным. Это тоже вполне естественно. Тебе понятно?

— Да, — сказала она с сомнением, — но О'Мара… Если бы мы знали, где он.

— О'Мара уехал вечером, — сказал он с легким раздражением. Он уехал по дороге на Париж. Он должен отправиться в Париж. Мне ясно, что по какой-то причине, известной только ему самому, Куэйл решил отозвать двоих. То ли О'Мару и графиню, то ли Гелваду и графиню. Решать, кому ехать, вероятно, должен был О'Мара. То, что пропуска были не заполнены, указывает на то, что именно О'Мара должен был решать. И то, что бланки паспортов были не заполнены, указывает на то, что О'Мара мог, в случае необходимости, изменить маршрут и поехать туда, где паспорта были необходимы.

— Да, теперь понятно, — сказала она. — Ты прав.

— Я думаю, что дальнейшие события подтвердят это, — сказал Розански. — Тот факт, что Гелвада сегодня вечером сказал тебе о скором отъезде, подтверждает мое предположение. Что касается того, что пилот знает О'Мару, я уверен, эта проблема не возникнет. Если я не ошибаюсь в Куэйле, то пилот должен был получить те же инструкции, которые и я дал бы ему. Он, вероятно, должен взять на борт мужчину и женщину, которые прибудут на взлетную полосу с необходимыми военными пропусками. Вот так.

— Мы прибыли, — сказала Эрнестина. — Я вижу ворота.

Она сбавила скорость, въехала через открытые белые ворота на взлетное поле.

— Как вы видите, — сказал Розански, — ворота открыты. Нас ждут. Все в порядке.

Машина подъехала к стоянке рядом с ангаром, который служил ложным пунктом управления в годы войны. Они стояли молча.

Дверь ангара открылась. Оттуда вышел человек с фонарем. На нем была фуражка и старая униформа с медными пуговицами. Он подошел к машине, поднял фонарь и посмотрел на них.

— Доброе утро, мадам… мсье… Мы уже ждем вас. У вас есть разрешение?

Розански вытащил два военных пропуска и передал их Эрнестине. Она протянула их человеку с фонарем. Он внимательно их просмотрел.

— Если вы хотите посмотреть паспорта… — сказала Эрнестина.

— Нет, мадам. Мне велели ускорить вашу отправку. Самолет ждет — двигатели уже прогреты. Займите свои места, пожалуйста. Я отведу машину и предупрежу пилота.

— Спасибо, — сказала Эрнестина. Они вышли из машины и пошли по травяному полю. Впереди они увидели самолет.

Механик стоял у трапа против открытых дверей самолета.

— Доброе утро, — сказал он и зевнул. Винты самолета медленно крутились — двигатель работал на холостом ходу.

Они вошли в моноплан — скоростной «консул». Розански развалился в одном из четырех пассажирских кресел. Эрнестина села рядом с ним.

Они слышали, как кто-то разговаривал с механиком возле трапа. Затем пилот вошел в самолет. Он был одет во французскую летную форму и шлем. Он был молод, с аккуратными усиками и веселой улыбкой. У него был туринский акцент.

— Добрый вечер или доброе утро, — сказал он, — как вы предпочитаете. Замечательное время для полета. Надеюсь, вы уже летали?

— Да, — сказала Эрнестина. Она улыбнулась ему одной из своих самых замечательных улыбок.

— Прекрасно, — сказал пилот. — Пристегните свои ремни, пожалуйста.

Он прошел мимо них, толкнул дверь в кабину пилота и вошел в нее. Закрыл за собой дверь и сел в кресло второго пилота.

О'Мара, сидящий на месте пилота, включил свет в кабине. Он посмотрел на второго пилота, который сидел улыбаясь, держа вверх большой палец.

Вой двигателей стал громче. О'Мара сказал:

— Ну, вот мы и отправляемся. — Самолет побежал по узкой взлетной полосе. А в салоне Розански повернулся к Эрнестине и сказал:

— Видишь, твои страхи были безосновательны. — Он вытянул ноги, уселся удобнее и начал думать о Куэйле.

Теперь самолет летел над морем. Под ними лунный свет освещал воду. А слева ясно видны были залив Сант-Брие и мерцающие огоньки домов в рыбацкой деревушке.

О'Мара опустил самолет до полутора тысяч футов. Самолет немного наклонился, поворачивая к западу. Джонни Сагер пригнулся, похлопал О'Мару по руке и указал вниз.

О'Мара посмотрел вниз. Под ним, далеко на запад, были видны мерцающие огоньки, возможно, с мачты запоздалого рыбачьего корабля.

Он приблизил губы к уху Сагера.

— Делаем разворот. Начинай, когда услышишь выстрел. Ты готов?

— Да, — сказал Сагер. — Дай мне еще две минуты.

О'Мара встал. Он запустил руку в глубокий набедренный карман летного костюма, вытащил автоматический пистолет 45-го калибра и снял его с предохранителя. Затем открыл дверь в салон, шагнул и закрыл ее за собой. Он стоял спиной к двери, глядел на них и улыбался.

Они смотрели на него. У Розански начался тик. Он не двигался. Эрнестина, напряженная и бледная, увидела ухмыляющегося О'Мару, парашют, надувной спасательный жилет, пистолет.

Самолет начал кружить.

О'Мара оперся ногой о пустое пассажирское кресло. Его голос поднялся над громким ревом двигателей.

— Ну… Розански… как тебе это нравится? — прокричал он. — Как тебе нравится быть доставленным к дверям Куэйла совершенно бесплатно… черт вас возьми… как вам это нравится?

Он прошел мимо них в хвост самолета. Встал слегка согнувшись и прислонившись к стенке фюзеляжа, держа их под прицелом.

— Это идея, не так ли? — продолжал О'Мара. — Но хороша ли она? Может быть, вы предпочитаете, чтобы вас судили, как других, — в Нюрнберге? Тогда вам нужно пожить еще немного, и, если вам повезет, вы сможете передать несколько слов через одного из еще оставшихся ваших сотрудников… какого-нибудь недоделанного идиота вроде Тодрилла или того, кто находился на дороге, наблюдая, как я уезжаю в Париж.

Розански ссутулился, голова его склонилась на бок. Женщина, полуобернувшись к О'Маре с мертвенно бледным лицом, начала двигаться. Ствол пистолета поднялся. Она опустилась обратно на сиденье, все еще глядя на О'Мару и двигая губами.

— А возможно, против вас не найдется никаких доказательств, Розански. Именно против вас. Конечно, не найдется, если де Сарю мертва… будьте прокляты. Нельзя будет доказать все, что вы сделали… хотя Куэйл знает, что вы сделали. Помните, что вы сделали с нашей женщиной-агентом, которую, вы захватили в Провансе? Помните?

О'Мара все еще улыбался, но глаза его сверкали от ярости.

— А с твоей стороны, Эрнестина, было глупо убивать старого Воланона, — сказал он. — Чертовски глупо. Но вам нужно было это сделать. Еще более глупо было уронить томик Шекспира.

О'Мара положил руку на рычаг запасного выхода.

— Я назначаю себя судьей, и судом, и исполнителем, — сказал он. — Приятных снов, Розански. И тебе, дорогая малышка Эрнестина… И идите к черту оба.

Он прижался к фюзеляжу, поднял руку и выстрелил в потолок: Звук выстрела прокатился по самолету.

Нос самолета задрался, когда Сагер дал дифферент на корму. Затем дверь пилотской кабины открылась. Сагер вышел и прошел по наклонному полу к О'Маре.

Розански не двинулся с места. Эрнестина, взвизгивая, попыталась встать. Нос самолета задрался еще выше. Она упала в кресло.

О'Мара бросил пистолет, потянул за ручку аварийного люка и выбросил крышку. Сагер головой вперед выпрыгнул в отверстие. Самолет все еще карабкался вверх. Но О'Мара знал, что через минуту он прекратит подъем.

Эрнестина сползла с сиденья и лежала повизгивая и ухватившись за поручни.

О'Мара выпрыгнул через открытый люк и полетел вниз, как камень. Под ним лежало море.

Он дернул кольцо парашюта и, падая, почувствовал, как открывается его купол. В памяти у него пронеслись лица Танги, Гелвады.

Слева под собой он видел парашют Сагера и самого Сагера, работающего со стропами, управляя спуском. Справа внизу мерцал свет.

О'Мара вытащил из бокового нагрудного кармана своей летной куртки водонепроницаемый фонарик с клеймом ВВС и посветил вниз. Свет внизу погас, затем снова зажегся.

Потом он увидел самолет. Тот шел вниз штопором. Двигатели выли. Он ударился о воду с оглушительным грохотом.

О'Мара посмотрел вниз. Море было рядом. Он закрыл глаза, ожидая. Коснувшись воды, он расстегнул ремни и освободился от парашюта. Холодная вода ударила его по лицу, как кнутом.

О'Мара вынырнул на поверхность, лег спиной на воду, поддерживаемый спасательным жилетом. Слева он видел свет фонарика Джонни Сагера. Он поднял свой собственный фонарик и начал мигать им. Через минуту он услышал пыхтение моторного катера.

О'Мара вздохнул. Он лежал, плыл, глядя на звезды.

Моторный катер шел по заливу Сант-Брие. Жан Ларю передал штурвал бретонскому рыбаку, достал из кармана плоскую фляжку бренди и передал ее О'Маре.

О'Мара отдал фляжку Сагеру, посмотрел на Ларю и спросил:

— Ну?

— Все хорошо, — ухмыльнулся Ларю. — А бренди просто великолепен.

— Рассказывай.

Ларю присел рядом с О'Марой.

— Когда Гелвада и Эрнестина вошли в дом, мои люди наблюдали за ними. Они услышали выстрелы. Она выпустила две пули в грудь Гелвады… плохо… но не настолько, как она хотела. Ему сделали переливание крови. Врач в больнице считает, что он выживет. Он очень живуч. Он…

— Продолжай, — сказал О'Мара нетерпеливо.

— Я находился на телефонном коммутаторе в Сант-Лисе, как мы и договорились, — продолжал Ларю. — И, конечно, сразу же, как в руки Эрнестины попали бумаги, она позвонила. Начальник патруля жандармерии и я слушали этот разговор. Она звонила в дом на Жан-де-Флер — это недалеко. Какой-то человек ответил, и она сказала о розе под любым другим названием. Он ответил, что роза будет румяниться для него, если бы даже ее и не называли розой. Очень красиво. Очевидно, это пароль.

— Знаю, — сказал О'Мара резко. — Продолжай.

— Затем она сказала, что у нее есть серьезные новости и что они должны немедленно встретиться в доме Тодрилла. Что она поедет туда тотчас же на велосипеде, а он может поспеть пешком. Он согласился. Вот и все.

Сагер отхлебнул бренди.

— Великолепный напиток. За ним будущее. Он согревает. Выпей.

Он передал фляжку О'Маре, который взял ее, но не выпил.

— Сразу после этого начальник патруля, пять человек с ним и я на большой скорости поехали к дому Тодрилла. Машину оставили за кустом на дороге. Я вышел первым и полез на чердак над прихожей через крышу. С чердака в прихожую ведет маленький люк. Я приоткрыл его и приготовил пистолет. Затем лег и стал ждать.

Вскоре появился высокий, лысый мужчина. Он вошел через черный вход, сел на стул и ждал, куря сигареты. Время тянулось медленно.

Затем на велосипеде приехала Эрнестина. Полиция утверждает, что она ехала, как демон. Она очень спешила. Она также вошла в дом через заднюю дверь, и они начали беседовать. Затем она передала ему какие-то бумаги, и, казалось, они оба очень довольны. Вскоре она вышла через черный ход.

— Продолжай, — сказал О'Мара. Он сидел напряженно, держа в правой руке фляжку бренди, как если бы не знал, что она у него.

— Она уехала на машине, — продолжал Ларю, — взяв ее из гаража. Она поехала прямо на виллу Коте д'Ажур. Генри Фернанде и Луи Гуачарде — двое из моих лучших людей — сидели в засаде под деревьями на дальнем конце лужайки. Они увидели, как она входит в комнату через веранду. Вскоре она вышла оттуда с мадам де Сарю. Они сели в машину — мадам де Сарю за руль, а Эрнестина сзади, — и поехали по дороге в Гуарес.

Затем Фернанде и Гуачарде вылезли из своей засады и подали сигнал фонариками. Мои люди на дороге в Гура, на повороте на дороге в Гуарес и на окружной дороге в Сант-Лисс заметили их. На каждой дороге сидел маки, и каждый из них мог видеть сигнал через долину и передавать его дальше. Это было как в старые дни, когда кругом были боши. Ларю вздохнул.

— И какой бы дорогой они не поехали, — продолжал он, — они оставались под наблюдением. Они обогнули Сант-Лисс и въехали в Гуарес за Сант-Лиссом. Со своего места на чердаке я услышал, как машина остановилась у дома. Я подумал: «Забава начинается». Я приготовил пистолет. — Он ухмыльнулся. — Не впервые мне убивать немцев через щель в потолке этого домика.

О'Мара кивнул.

— Что дальше? — спросил он.

— Они провели ее в комнату и пристегнули к креслу наручниками. Она не хотела говорить, поэтому они немного прижгли ее сигаретой. Некоторое время мадам ничего не говорила, а потом сказала им все, что они хотели. Я ничего не предпринимал, потому что вы велели мне не вмешиваться, пока она не сломается.

О'Мара кивнул.

— Быстрее, — сказал он.

— Я и так стараюсь быть кратким, — сказал Ларю. — Затем мужчина сказал, что ее необходимо убить, и Эрнестина пошла посмотреть, не заперт ли сарай. Они собирались вести ее туда.

Сагер взял бутылку из рук О'Мары, сделал глоток и вздохнул.

— Я приготовился, — продолжал Ларю. — Уход женщины дал мне возможность посветить фонариком с крыши. Это был сигнал. Я приготовился стрелять. На дороге появилась полицейская машина и остановилась перед домом. Мужчина встал и вышел через дверь. Я услышал, как они завели машину и уехали. Мы не поехали за ними, потому что таковы были ваши инструкции.

— Хорошо, — сказал О'Мара. — А мадам?

— А что вы ждали? До замужества у нее была фамилия де Ширак — бретонская фамилия. Вы думаете, что бретонскую женщину могут испугать несколько мелких ожогов от руки грязного наци!

О'Мара вытер пот со лба. Он сказал Сагеру:

— Дай мне джину.

Он выпил и выбросил пустую фляжку в воду. Моторный катер с выключенным двигателем шел по мелководью. Ларю закурил вонючую сигарету и сказал:

— Мадам просила вам передать что-то странное, я не понял что.

— Вам не обязательно понимать, — нетерпеливо сказал О'Мара. — Что она сказала?

Ларю пожал плечами.

— Я должен был сказать вам, что она посылает вам наилучшие пожелания. Это первая часть. Затем она просила передать вам, что она предпочла бы быть женщиной, которую слегка обожгли в Сант-Брие, чем женщиной, которую совсем не обожгли в Рио-де-Жанейро. Не знаю, понимаете ли вы это?

О'Мара ухмыльнулся.

— Спасибо, Ларю… за послание… за все. — Бретонец завел двигатель. В конце маленького причала их ждала полицейская машина.

О'Мара сказал Ларю:

— Это была катастрофа. Один из двигателей отказал, и мы потерпели аварию.

Сагер зевнул.

— Никогда этого не забуду, — сказал он. — Даже не представляю, как это могло случиться.

— Я все видел, — сказал Ларю. — Когда мы нашли вас и мсье О'Мару в воде, вы были без сознания. Мы поискали пассажиров и не нашли. Это ужасно. И вам очень повезло, что мы выехали на катере так рано.

— Будет ли полиция удовлетворена этим? — спросил О'Мара.

Ларю ухмыльнулся и сказал:

— Мсье, не забывайте, что полицейские — французы из Бретани. Бретонцы понимают все. Позвольте мне дать объяснения.

Они вышли на причал и пошли к машине. Сагер сказал спокойно:

— Стыдно перед самолетом. Это была прекрасная телега. Она хорошо завершила работу… Сохранив свое достоинство. Дорогая цена, должен сказать.