Мрачные всадники

— Что ты будешь делать? — поинтересовался Крегер.

— Понятия не имею, — пожал плечами Партридж.

Крегер задумчиво помолчал пару секунд.

— Деньги, Нейт, для меня второстепенны. В первую очередь я хочу, чтобы ты убрался из моего города. Вот в чем суть дела. Я просто хочу, чтобы ты уехал.

— И я тебе уже сказал, что не могу пока уехать.

— А что, если…, - он пристально глянул на Партриджа. — Что, если я поделюсь с тобой одной сплетней?

— Это касается Анны-Марии? — заинтересовался Партридж.

— Да. Просто я кое-что слышал о том, что она проводит время в местечке под названием Дед-крик у подножия горы Суеверий. Это всего лишь сплетни, но ходят слухи, что она купила там салун.

— Это всё?

— Всё, что я слышал. И то вскользь. Это было ещё несколько лет назад, и для меня это мало что значило.

— Больше никакими маленькими грязными секретами не хочешь поделиться?

— Ни одним.

Партридж не поверил ни на минуту, но не стал настаивать.

— Тогда я поеду, Джош.

Он поднял со стула шляпу и плащ.

— Но запомни вот что, Джош. Я собираюсь скоро отсюда свалить. Но если я услышу, что ты послал за мной отряд… я вернусь за тобой. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Крегер сглотнул.

— Да, — кивнул он. — Думаю, понимаю.

ГЛАВА 5

Когда Джон Пеппер прибыл в Чимни-Флэтс, первое, что он сделал, поставив лошадь на конюшню, — это пошел к шерифу. Он нашел Джоша Крегера в его кабинете; тот сидел, закинув ноги на потрепанный письменный стол, который был старым уже двадцать лет назад, а сейчас — и вовсе разваливающимся. Крегер и сам был очень похож на город, которым управлял — грязный, потрёпанный, но пресыщенный. В этом человеке было что-то мерзкое; Пеппер не знал, что именно, но этот человек ему не понравился.

— Шериф, — произнёс Пеппер, налив себе чашку кофе и тут же пожалев об этом, — я здесь ищу человека, который сбежал из тюрьмы в Юме.

— Нейтана Партриджа, — кивнул Крегер.

— Значит, вы меня уже ждали.

Крегер широко улыбнулся. Слишком широко.

— Мне телеграфировали, что сюда прибудет федеральный маршал. Но, черт возьми, в последнее время о Партридже говорят практически все! За прошедшие месяцы это стало обычным делом.

Пеппер отхлебнул кофе и поморщился. Вкус был такой, будто этот кофе уже кто-то выпил, пропустил через себя и снова разогрел.

— Я так понимаю, вы его не видели?

Крегер махнул рукой.

— Ну, если бы я его видел, то он был бы уже заперт в одной из этих камер. Он объявлен в розыск, маршал. Чёрт, думаю, вам не нужно объяснять, что если он появится в моём городе, я его не оставлю прогуливаться по улицам. Всё, точка.

— И до вас не доходили никакие слухи?

— Пока нет. Но дайте им немного времени. Чем больше будет становиться награда, тем больше людей будут сообщать нам, что недавно с ним встретились. Вы же знаете, как это происходит.

Да, Пеппер знал. И ещё он знал, что чем больше будет становиться награда, тем больше вероятность, что люди будут врать о том, что видели его поблизости. Вскоре все новички-охотники за головами, шахтеры, самопровозглашённые линчеватели и простые бродяги-босяки будут тащить за собой невиновных, которых они приняли за Нейтана Партриджа.

Крегер просто захлебнулся бы работой. Это точно.

— Надолго у нас задержитесь, маршал?

— На день или два. Трудно сказать. Я немного осмотрюсь на месте; посмотрю, что увижу.

Крегер снова широко улыбнулся.

— Что ж, надеюсь, вы его поймаете.

— Я постараюсь.

И Пеппер выскочил из кабинета, как ошпаренный. Было в Крегере нечто такое, от чего маршала тошнило.

От этого человека исходил какой-то запах. Запах, который не имел никакого отношения к гигиеническим навыкам. Это был дурной, испорченный запах, и Пеппер учуял его достаточно чётко, чтобы понять, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Помня об этом, он решил, что немного задержится в Чимни-Флэтс. Здесь что-то происходило, и он намеревался выяснить, что именно. Может быть, он сошёл с ума, а может быть, он просто слишком стар для этой работы, но у него было сильное подозрение, что Крегер лжет ему.

* * *

Сразу после захода солнца к Крегеру пришёл посетитель.

Это был высокий мужчина в плаще цвета хаки и тёмной широкополой шляпе. У него были белые, как обесцвеченная кость, волосы до плеч. Его лицо жесткое, застывшее и уродливое, как первородный грех: левый глаз сидел в изломанной, разбитой глазнице, от которой тянулась паутина глубоко врезавшихся шрамов, вытягивающих угол рта кверху в жуткой гримасе.

Крегер увидел его и почувствовал, как внутри всё окаменело.

— Добрый вечер, — выдавил он из себя, быстро закрывая дверь своего кабинета за посетителем и оглядывая улицу, чтобы убедиться, что никто не видел этого человека.

Хотя Крегер хорошо знал его имя, он никогда не произносил его вслух, иначе здорово бы за это поплатился. Он обнаружил, что слишком сильно нервничает, чтобы даже думать об этом, как будто человек со шрамом мог читать его мысли. Поэтому он называл этого человека Джонс. Просто Джонс. Хотя индейцы-апачи дали ему иное имя — Дьяволицый.

— Расскажи мне, — низким, злобным голосом прохрипел он. — Расскажи всё.

Дрожащей рукой Крегер налил себе чашку чуть тёплого кофе.

— Я нашёл его там, где ты и сказал. На кладбище. И он копал.

— Он разрыл могилу до конца?

— Нет, я его остановил. Но это уже не важно.

Человек со шрамом на лице закурил самокрутку. Дым обволакивал его лицо, как петля, и на мгновение Крегер подумал, что он очень похож на самого Сатану.

— И как ты это сделал?

Крегер откашлялся.

— Все было именно так, как мы договаривались: я сказал ему правду. Сказал, что его жены нет в могиле, и что мы ее так и не нашли.

Мистер Джонс кивнул, и его черные глаза блеснули в свете сигареты.

— И как он отреагировал? — поинтересовался мужчина.

— Как ты и сказал. Похоже, я сказал именно то, что он хотел услышать. — Крегер продолжил рассказывать о том, как ему удалось завоевать доверие Партриджа — или почти удалось: что он привел преступника к себе в хижину, накормил его и поговорил по душам. — Должен признаться, мне и напрягаться не пришлось.

Мужчину со шрамом это не впечатлило.

— Тебе? Напрягаться? Да ты вообще ничего не сделал; просто сказал ему то, о чём он и так догадывался.

— Ну… Может и так.

— Ты отправил его в Дед-крик, как мы и договаривались?

— Да. Я лишь поведал ему одну сплетню, а его мозг сделал выводы сам.

Губы человека со шрамом слегка изогнулись в попытке улыбнуться, как пойманные на солнце черви. До полноценной улыбки им было, как до Луны пешком.

— Ты хорошо постарался, — кивнул он. — Если я найду эти деньги, ты получишь свою долю.

— И ещё… За ним охотится федеральный маршал. Он был здесь сегодня, — сказал Крегер, не уверенный, стоит ли ему вообще об этом упоминать. Как и в большинстве случаев, он предоставил мистеру Джонсу самому решать, что следует делать. — Я слышал, он мастер своего дела. Его зовут…

— Пеппер? — человек со шрамом скривился, будто проглотил что-то прогоркшее. — Джон Пеппер?

— Да, верно. И он хорош, очень хорош. Некоторые говорят, что он — лучший, — сказал ему Крегер. Он специально растравливал своего гостя, потому что видел, как от одного упоминания имени Пеппера того передёргивает. А это приносило Крегеру хоть какое-то удовлетворение. — Слышал, когда он отправляется вдогонку за человеком, то выслеживает его, как ищейка. Маршал не сдаётся до тех пор, пока преступник не вернётся в тюрьму или не окажется мёртв. В любом случае, он их находит. Говорят, он может выследить даже муху в песчаную бурю.

Если мистер Джонс и беспокоился из-за сказанного, то по его лицу прочесть это было невозможно.

— Не будь дураком, Крегер. Это просто сплетни. Пеппер хорош, но он всего лишь человек. Если он встанет у меня на пути, я его прикончу. Все начинает становиться на свои места, и я никому не позволю этого испортить. Ни Пепперу, ни тебе.

Эти последние слова отозвались в пустой комнате эхом предостережения. Как звук захлопнувшейся железной двери… в камере или склепе. Крегеру внезапно стало тяжело дышать.

Человек со шрамом подошел к нему ближе, и это ужасное лицо внезапно оказалось в десяти сантиметрах от его собственного. Дыхание Дьяволицего пахло кровью и железом.

— Слушай меня внимательно, шериф. Сейчас я слишком близок к этим деньгам. Я чувствую их запах. Я чувствую их вкус. — Он усмехнулся при этой мысли; его зубы были узкими и желтыми, как у грызуна. — Если ты или кто-нибудь другой все испортит, я похороню их жалкие задницы. Обещаю.

С этими словами он вышел на улицу.

А Крегер ещё долго не мог сдвинуться с места, и на его лице застыла идиотская улыбка.

* * *

Джон Пеппер не был уверен, что именно он чувствует в этот момент.

Он стоял в тени конюшни через дорогу от офиса шерифа. Скрытый в темноте, с единственно выдававшим его горящим кончиком сигареты, он стоял неподвижно, обеспокоенный и сбитый с толку.

Он видел, как высокий человек вошёл и через какое-то время вышел из кабинета Крегера. И эта походка, манера поведения незнакомца…

Господи, она была так знакома. Слишком знакома. Она заставила Пеппера думать о невозможном, предполагать безумные вещи, которых просто не может быть. Внутри него начало зарождаться гнетущее предчувствие. Гнетущий страх.

Маршал подождал, пока человек заберется в седло и уедет по изрытой колеями грязной улице. Затем он раздавил окурок ботинком и направился к дощатому настилу перед офисом шерифа.

Когда он открыл дверь, Крегер уже сидел за своим столом и выглядел уставшим.

— А, маршал, — с облегчением выдохнул он.

Пеппер не стал тратить время на любезности.

— Человек, который только что вышел, — произнёс он. — Кто он? Лицо знакомое.

Лицо Крегера побледнело, как свежесобранные сливки.

— Он? Да никто. Просто…

— Правду. Немедленно.

Крегер изо всех сил старался сохранить самообладание.

— Его зовут Джонс. Это всё, что я знаю. Всё, что он мне сказал. Он просто проезжал мимо, потому что охотится за тем же человеком, что и вы.

Это было вполне разумное объяснение. И оно удовлетворило бы Пеппера при любых других обстоятельствах, но не сегодня. Только не этой ночью. Только не после того, что он видел… или думал, что видел. Особенно когда он знал, что Крегер ему лжет. И от этой лжи воняло свежим дерьмом.

Пеппер придвинул стул, сел и положил шляпу на стол.

— Это ваш город, шериф. Мне бы и в голову не пришло наступать вам на пятки. Я бы никогда не стал вмешиваться в дела, которые меня не касаются. Но прямо сейчас, — он хлопнул ладонью по столу, — прямо сейчас вы мне лжёте. И я думаю, что не в первый раз. А теперь, может быть, из профессиональной вежливости вы решите быть со мной откровенным.

Но Крегер уже взял себя в руки.

— Маршал, я слышал, что вы хороший человек. Я признаю это. И я признаю, что у вас есть работа, которую нужно делать. Но не стоит приходить в мой город и называть меня лжецом. Этого я терпеть не намерен.

Пеппер пристально посмотрел на шерифа, но Крегер встретил его взгляд и не отвел глаз.

— Я хочу знать, — спокойно повторил Пеппер, — кем был тот человек.

— Его зовут Джонс. Вам этого мало?! — Крегер попытался выглядеть оскорблённым. — А кто, по-вашему, это мог быть? Нейтан Партридж? Вот как вы считаете?

Но Пеппер лишь холодно посмотрел на него.

— Нет, я не считаю, что это был Нейтан Партридж. Я думаю, мужчина, который только что отсюда вышел, был его отцом, Чёрным Джейком.

* * *

Было октябрьское утро 1876 года, когда «Черного Джейка» Партриджа повесили в Уикенбурге, штат Аризона. Воздух был холодным, но солнце все еще пыталось поджечь гобелен облаков над головой. В воздухе витала прохлада и сырость.

Джон Пеппер стоял там, среди ещё двухсот человек.

Вокруг висела атмосфера праздника; торговцы продавали всё — от лимонада до жареных тостов со свининой. Мужчины пили и играли в карты и кости. Проститутки открыто торговали товаром и получали рекордные прибыли. Женщины собирались большими группами, разговаривали и веселились, радуясь этому дню больше, чем остальным. Мужчины — поселенцы, шахтеры, солдаты, работники ранчо — пили с раннего утра, и к половине десятого утра многие были пьяны и буйны, и ввязывались в драки прямо на дощатых тротуарах. Были потасовки, были ставки, и не одна женщина забеременела в тот мрачный день.

Дети бегали по улицам, крича, распевая песни и радуясь, что они свободны от учёбы и работы по дому.

Духовой оркестр устроился прямо напротив виселицы под раскидистым дубом и безуспешно пытался сыграть «Соберёмся у реки⁴». Что было нелегко, учитывая, что большинство их членов все утро попивали кукурузный самогон.

Здесь собрались как деревенские жители, так и горожане.

К рассвету они начали толпиться на площади; полные телеги поселенцев и их семей толкались в поисках свободного места. Они заводили знакомства с законниками, шлюхами, бандитами, охотниками, земельными баронами и карманниками. Пеппер слышал, что единственными, кто не присутствовал на казни, были жена и сын Партриджа.

К десяти часам — назначенному времени казни — толпа начала волноваться. Они подобрались так близко к виселице, как только позволяли помощники шерифа. Лучшие места, конечно, заняли отцы города, их приспешники и журналисты, которых приехало немало.

Виселица была собрана из огромных дубовых бревен и столбов. За долгие годы существования дерево обветрилось и потускнело, помогая не одному разбойнику проникнуть в Землю Обетованную.

Пеппер отказался от спиртного, которое текло здесь так же легко, как воды Атлантики, но его соблазнили жареная кукуруза со свининой. К тому времени, как пробило десять, его живот был уже полон. В тот день ему и в голову не приходило, что все это ужасно — превращать смерть человека в цирк. Да это не приходило в голову и никому из присутствующих. Наступали трудные и отчаянные времена, и меры, которые принимал закон, часто были крайними, но необходимыми.

Сразу после того, как часы пробили десять, в толпе воцарилась тишина, когда обреченного вывели из тюрьмы. Его сопровождали не менее четырех вооруженных охранников и сам окружной шериф.

У «Черного Джейка» Партриджа на голове был черный капюшон. Пеппер подумал, что это необычно, поскольку на большинство преступников не надевали капюшон, пока те не достигали самого эшафота.

Но он не придал этому особого значения.

Возможно, это была последняя воля Партриджа.

Пеппер наблюдал за преступником и с некоторым любопытством отметил, что стражники почти волокут его к виселице. И это удивило Пеппера, потому что Черный Джейк был очень самоуверенным и сильным, высокомерным и дерзким. Он был не из тех людей, которые трясутся от страха перед смертью, потому что уже много раз сталкивались с ней лицом к лицу.

Пока толпа выкрикивала непристойности, а газетчики лихорадочно строчили что-то в своих блокнотах, Партриджа провели к лестнице, ведущей на сам помост.

Наверху, на помосте, громко и отчетливо, чтобы все слышали, был зачитан смертный приговор Партриджу.

Священнослужители прочитали несколько молитв, и толпа верующих разразилась несколькими гимнами… но без особого энтузиазма, потому что Джейк Партридж, помимо всего прочего, был кровожадным убийцей, который убивал людей чаще, чем обычный человек почесывает свои интимные места.

Руки Партриджа были связаны за спиной, а лодыжки скованы вместе.

Многие мужчины не решались заговорить в свой смертный час, но Пеппер знал и других, которые долго разглагольствовали на виселице о горестях своего детства и обществе, в котором для них не было места. Но насколько он мог судить — учитывая, что капюшон уже плотно сидел на голове, — Партридж отказался от этого права. Возможно, в этот последний миг ужаса, с которым должны были столкнуться все люди, он решил смиренно пойти к своему создателю, склонив голову и сжав губы.

«Может быть, — подумал Пеппер, — в этом человеке всё же есть что-то теплое и человеческое. Какая-то толика вежливости, порядочности и морали».

Но затем на шею Партриджа была накинута и аккуратно закреплена петля. Казалось, он с трудом держится на ногах, и стражникам пришлось его поддерживать.

Толпа затаила дыхание, пока палач рассматривал свое творение — петлю ручной работы из тончайшей кентуккийской конопли, смазанную маслом до блеска. Его ловкие пальцы почти любовно прошлись по традиционным тринадцати оборотам петли, обвивавшим горло приговоренного, как тропическая змея.

Застучали барабаны.

Палач отступил назад и без дальнейших церемоний распахнул люк.

Раздался женский крик.

Люк открылся, и Партридж упал вниз на метр; петля туго затянулась, а шея треснула четко и громко, как пистолетный выстрел.

Где-то в толпе послышался плач. Мужчины негромко заговорили. Дети захихикали. Пожилая женщина упала в обморок, и ей бросились оказывать помощь.

Но постепенно, потихоньку, толпа расходилась; повозки были загружены, товары упакованы, и люди начали уезжать. Тело Партриджа слегка качалось на ветру, и присутствующий на казне врач подтвердил, что тот мертв.

Джон Пеппер был одним из первых, кто покинул площадь.

А одним из последних был высокий человек верхом на лошади. Но Пеппер этого не видел. Ведь если б видел, то понял бы. Понял уже тогда…

* * *

Крегер некоторое время просто смотрел на маршала. И было действительно трудно сказать, был ли он просто удивлен, слегка шокирован… или же хотел, чтобы Пеппер так думал. Если он действительно что-то скрывал, то держался сдержанно и осторожно.

— Чёрного Джейка повесили десять лет назад, маршал, и сейчас он гниёт в земле. Он не разгуливает по улицам. Удивлён, что вы этого не знали.

Сидя напротив шерифа в мерцающем свете масляной лампы, Пеппер неторопливо свернул сигарету.

— Я был там, когда его повесили, шериф. Или, по крайней мере, я был там, когда кого-то повесили. — Пеппер закурил сигарету и демонстративно выпустил дым в свинячью физиономию Крегера. — А вы там были? Вы его видели?

— Нет, не видел, — покачал головой Крегер.

— Тогда что, во имя всего святого, вы об этом знаете?

— Я знаю, что когда людей вешают, когда их казнят и должным образом хоронят, они не имеют привычки навещать людей по ночам. Насколько я понимаю, такое случается только в книгах.

Пеппер умел держать себя в руках. Возможно, десять лет назад он бы вскочил и дал по этой жирной морде Крегера за то, что он решил поумничать. А потом ещё приложился бы по этой свинье ботинками. И даже плюнул ему в лицо, сказав, что он — плод нечестивого союза его мамки и хлевного хряка.

Но сейчас он сохранял хладнокровие. Его лицо оставалось бесстрастным и непроницаемым, как мраморный бюст.

Тот, кто первым потеряет контроль в данной ситуации, проиграет.

Поэтому он спокойно продолжил:

— В то утро в Викенбурге стражники вывели осужденного с уже надвинутым на голову капюшоном. Поэтому узнать, кого именно повесили в тот день, не представляется возможным.

— Ну, маршал, я уверен, что это был не кто иной, как Партридж собственной персоной.

— И почему же вы так уверены?

Крегер облизнул губы.

— Ну, я имею в виду… Чёрт, ну это ж… Как там можно обмануть, а? Нельзя же просто приплатить кому-то, чтоб заняли твоё место?

Его логика была, конечно, неопровержима. Пеппер знал это и бесился, потому что его собственный мозг говорил то же самое. И это абсолютно противоречило тому, что подсказывало ему сердце.

Чёрт, наверно он стареет.

Может быть, эти головные боли были признаком того, что его мозг наконец-то превратился в кашу. Но Пеппер не мог с этим просто так смириться.

— Нет, вы, конечно, не можете нанять человека, который взойдёт на эшафот за вас. Это правда. — Он пожал плечами, решив немного сгладить ситуацию. Сбить Крегера с толку. — Вслух это действительно звучит, как сюжет дешёвого бульварного романа. Но что, если имел место заговор? Например, шерифа и самого Партриджа? Может, они опоили какого-то парня и повесили вместо Чёрного Джейка? Что вы на это скажете?

Маска спокойствия, которую так уверенно носил Крегер, начала трещать по швам и сползать, а то, что обнажалось, было самым интересным. Губы шерифа подёргивались, как лягушка на пламени спички.

— Ну, это же безумие! Точно один из дешёвеньких романов, — нервно рассмеялся он. — Такого просто не бывает.

— Разве?

Пеппер решил не настаивать. В конце концов, возможно, он действительно видел не Чёрного Джейка.

Возможно, это был кто-то совсем другой, и, видит Бог, ему отчаянно хотелось в это верить… но, черт побери, ведь его дурацкие предположения действительно вывели Крегера из равновесия. По крайней мере, ему так казалось.

Пеппер знал людей, он охотился за ними всю свою жизнь. И тут же понял, что задел Крегера за живое.

Но было это потому, что случилось невозможное и Черный Джейк все еще был жив, или просто потому, что наш шериф был замешан в чем-то столь же мрачном и тревожном?

Пеппер надолго задумался.

Если всю свою жизнь выслеживаешь людей, то непроизвольно начинаешь изучать поведение личности. Узнаёшь, что человек любит есть, пить, курить. Узнаёшь, какие человеку нравятся женщины — или не только женщины. И даже замечаешь, как человек ходит. Потому что все делают это немного по-разному, а истинную походку очень сложно скрыть или подделать.

А Пеппер одно время изучал Черного Джейка. Он был одним из тех, кто до последнего выслеживал Партриджа. И в этот самый момент Пеппер готов был поспорить на пятьдесят долларов золотыми, что Черный Джейк не тлеет в могиле, а прогуливается по Чимни-Флэтс.

— Нет, сэр, — сказал Крегер, возвращаясь к своей старой привычке прятаться и скрываться, — не могу поверить, что такое случилось. Это слишком дико.

— Может, и нет. Может, и нет. — Пеппер продолжал наблюдать за шерифом сквозь полуприкрытые веки и медленно затянулся сигаретой. — Конечно, это было бы достаточно легко доказать или опровергнуть, не так ли?

Крегер молча смотрел на него. На мгновение маршалу показалось, что шериф сейчас сорвётся. Но нужно отдать ему должное, тот довольно быстро взял себя в руки.

— Конечно, — продолжил Пеппер. — Все, что нужно сделать, — это съездить в Викенбург и вскрыть могилу Черного Джейка.

Но Крегер уже пришёл в себя.

— Но ведь нельзя просто поехать туда и раскопать захоронение. На это нужно разрешение. К тому же, Чёрный Джейк гниёт в земле уже десять лет; сомневаюсь, что от него что-то осталось.

— Думаю, кости останутся. А больше и не нужно, если знать, что искать.

Крегер неуютно поёрзал в кресле и широко ухмыльнулся, как клоун в уличном представлении.

— Ну, мы же просто болтаем, да? Строим предположения?

Пеппер затушил сигарету, поднялся и надел плащ.

— Конечно. Но если по следу Нейтана я никуда не приду, мне придётся отправиться в Викенбург. Эта поездка может оказаться интересной. Очень интересной.

И не тратя время на прощание, Пеппер вышел на улицу.

Он уже посадил семя, и теперь оставалось только посмотреть, какие плоды оно принесет.

Если он хоть немного разбирается в людях — а маршал был уверен, что раскусил Крегера, — то урожай обещает быть очень странным, но очень важным и интересным. Похоже, скоро всё завертится. Пепперу все это нравилось. Он всегда наслаждался ролью, так сказать, катализатора.

Маршал чувствовал, что скоро у него снова разболится голова, но он не мог сдержать улыбки.

ГЛАВА 6

Через два дня после встречи с Джошем Крегером Нейтан Партридж пересекал Марикопу, направляясь в Дед-крик к тому, что его там ждало. Он все время думал, что, возможно, ведет себя глупо, веря на слово этому тупому жирному ублюдку. Даже если Крегер говорил правду, в которую Партридж с трудом верил, тогда он действовал на основании слухов и домыслов. Сплетен. Было ли это разумно?

Выйдя вечером из хижины Крегера, он вернулся к развалинам семейной фермы и немного поразмыслил. Он решил, что логичнее всего было бы расположиться рядом и посмотреть, что из этого выйдет. Посмотреть, что задумал Крегер, если вообще что-то задумал.

Но в Чимни-Флэтс было слишком жарко. Слишком много людей охотилось за ним, и рано или поздно, если ему придётся продолжать убивать, чтобы обеспечить себе свободу, люди смогут сложить два плюс два и начнут задавать вопросы.

И единственный очевидный ответ на эти вопросы — Нейтан Партридж скрывается в горах.

Поэтому ранним утром следующего дня он отправился в путь.

Горная местность была прекрасна. «Красива и смертоносна, как женщина, которой нечего терять», — подумал Партридж.

Местность была дикой, густо заросшей осинами и соснами, прорезанной каменистыми ручьями и стремительными реками, почти скрытыми спутанной листвой. Огромные валуны вулканической породы торчали посреди земли, как шипы на спинах ящеров. Да, это было захватывающее зрелище, но в то же время это была коварная и сложная местность, полная внезапных расщелин, острых ущелий, острых как бритва склонов и оползней. Это была страна, по которой нужно было двигаться медленно и осторожно.

Именно так Партридж и делал.

Он ничего так не хотел, как сорваться на быстрый галоп, но на такой скорости его лошадь могла оступиться и сломать ногу или, что еще хуже, сбросить его. Нет, Партриджу нужна здоровая лошадь и целые конечности. Тише едешь — дальше будешь.

Достав сигару и закурив, Партридж задумался, пока его чёрный мерин брёл вперёд. Всё это было очень странно.

Он вырвался из тюрьмы только для того, чтобы вернуть свои деньги, а теперь медленно и совершенно неумолимо оказался втянут во что-то дурно пахнущее, как в жизни не стиранные штаны горца.

Он был не из тех, кто любит тайны.

В жизни было достаточно сюрпризов и неприятных поворотов, чтобы ещё и искать их самому. Но иногда, черт возьми, у тебя просто нет выбора.

Партридж обогнул ряд зазубренных валунов и уже начал взбираться на вершину пика, усеянного рыхлыми плоскими камнями, когда услышал выстрел из винтовки и почувствовал, как пуля просвистела мимо кончика его носа. Он услышал, как кто-то закричал, и еще одна пуля с глухим стуком ударила в склон холма, а через секунду-другую последовала вторая и третья. Стрелок явно был либо новичком, либо взбешенным, либо сумасшедшим. Он не пытался сосредоточиться и прицелиться по-настоящему, а просто стрелял в сторону Партриджа.

Партридж как можно спокойнее повел своего нервно пощёлкивающего зубами мерина обратно вокруг валунов, где прицелиться в кого-нибудь из них было бы непросто — тем более, этому сумасшедшему сукиному сыну.

Он соскочил с седла и вытащил свой «винчестер» из кобуры как раз в тот момент, когда раздался еще один выстрел, раздробивший камень в метре от него.

Осторожно, стараясь не превратить себя в мишень, выглянул из-за неровного выступа. Теперь он знал наверняка, что нападавших двое.

Первые выстрелы сделаны, скорей всего, из «винчестера» или «Генри», но последний… не было никаких сомнений в том гулком и громком звуке, который, казалось, сотряс сами горы: это старый добрый «хокен». Теперь они перестали стрелять, и Партридж не мог точно определить их местонахождение. Он полагал, что они оказались в лесополосе прямо над вершиной. Но это было только предположение.

Снова раздался треск, и пуля вонзилась в скалу в нескольких метрах от Партриджа. За ней последовали еще две.

Черт. Он заметил сизую дымку, поднимающуюся из зарослей кустарника, и быстро, задержав дыхание, выстрелил в ту сторону трижды. Затем снова громыхнул «хокен», и пуля взвизгнула в нескольких сантиметрах от макушки Партриджа. И тут ему все стало совершенно ясно.

Эти двое не просто стреляли в него наугад — тут была задействована определенная стратегия.

Стрелок, которого он считал сумасшедшим, делал круг за кругом в его направлении, пытаясь выманить его на поле огня «хокена». Он был одновременно удивлен и встревожен тем, что не догадался об этом сразу.

Умно. Очень умно.

Партридж оставил шляпу лежать между камнями там, где только что была его голова, и скрылся из виду. Затем, заняв новую позицию примерно в метре от старой, он стал ждать.

Огромное яркое солнце светило в небе, голубом и чистом, как хрусталь. Оно направлялось на запад, к своему смертному одру, но это произойдет не раньше, чем через час или два.

Осторожно, стараясь делать как можно меньше движений, он натер ствол своего ружья песком, чтобы избавиться от металлического блеска. Это мерзкое солнце, отбрасывающее блики, могло выдать его позицию. Он хотел только одного — чтобы эти пронырливые голодранцы там, наверху, сочли его мертвым. Или, по крайней мере, решили, что он ранен и выведен из строя. А они никак не смогут в этом убедиться, пока не подойдут ближе. А когда они выйдут из укрытия, он пристрелит их обоих. Поэтому он ждал. Сидел и ждал.

Либо они попытаются обойти его с фланга, либо наберутся смелости и выскочат из-за деревьев. В первом случае, Партридж не сомневался, что услышал бы, как они пробираются сквозь сухой кустарник. А во-втором… Что ж, он бы их тут же затянул, как муху в паутину.

Почти тридцать минут спустя, они сделали свой ход.

Он увидел, как парень в кустах приподнял голову, а затем очень быстро бросился вниз. Он летел, как испуганная лань, возможно, ожидая, что Партридж начнет стрелять. Но этого не произошло.

Через несколько минут этот хитрый ублюдок выпрямился и стал легкой мишенью. Но все же Партридж не стрелял. О, это было бы так чертовски легко — пронзить его грудь и вышибить сердце прямо через позвоночник! Но спешить было некуда.

Наконец показался второй стрелок.

Они смотрели друг на друга и общались только жестами.

Парень с винтовкой «хокен» — здоровенный детина с бородой, рыжей, как морковка, и такой же шапкой волос — поднялся на вершину холма, чтобы получить лучший обзор. Он начал медленно спускаться, а затем поскользнулся на одном из блестящих плоских камней. Он съехал вниз по склону на заднице, но винтовку не выпустил.

Другой парень остался стоять на месте, наблюдая за происходящим. Партридж не собирался стрелять в морковнобородого… но потом этому тупому говнюку удалось выровняться, и он бросился к валунам, держа перед собой «хокен».

Сделав резкий неглубокий вдох, Партридж приподнялся над валуном и прицелился в мужчину, стоило тому появиться в поле зрения. За долю секунды до того, как рыжебородый успел хотя бы подумать о винтовке, Партридж уже выстрелил. Он всадил единственную пулю прямо в лоб мужчины. Его череп разлетелся на куски, как ваза, наполненная кровью и мясом. «Хокен» упал в одну сторону, а стрелок — в другую, разбрасывая мозги по пыльной земле.

Другой стрелок начал выстреливать пулю за пулей, но пока не осмеливался спуститься по склону. Партридж снова затаился и ждал, а потом вдруг резко вскочил, и его палец уже давил на спусковой крючок. Раздался выстрел, и второй охотник, спрятавшийся за кустами, вскрикнул и выронил винтовку. Затем последовали второй и третий выстрелы, и он упал, кувыркаясь вниз по склону, поднимая вверх облака пыли и камешков и окрашивая склон в насыщенно-красные цвета.

Но дело было в том, что Партридж даже не нажал на спусковой крючок.

* * *

У человека, лежащего на земле и медленно истекающего кровью, были длинные белые волосы, жесткие, как бечёвка. Борода у него была такая же белая, но теперь — с примесью ржавчины. Кожа была блестяще-коричневой, как у любого индейца-апачи, а глаза — почти черными, блестящими в узких прорезях.

— Ублюдки, — закашлялся он, и тонкая, как карандаш, полоска крови запузырилась на его губах. — Забрали… забрали мою награду… двенадцать чертовых лет… я работал двенадцать лет… а вы, ублюдки, забираете мои деньги…

— Сумасшедший старый сукин сын, — произнёс Карл Розман.

Он был предводителем троицы всадников, пришедших на помощь Партриджу. Это был высокий, мрачный человек, каждое движение которого излучало уверенность. Его лицо было безупречно красиво, как будто его вылепили из глины, а статную фигуру подчёркивала военная шинель с блестящими медными пуговицами.

С ним рядом стояли Калеб Кронер и Дэнни Уитерс. У всех троих были одинаковые закрученные усы, а в руках — винтовки «Генри».

Едва тело подстреленного ими охотника перестало катиться по склону, как они вышли на открытую местность и поприветствовали Партриджа как ни в чём не бывало, будто пришли на чашечку чая.

— Я не раз видел, как люди становятся такими, — сказал Кронер, словно произошедшее было обычным делом. А может быть, так оно и было. — Они проскальзывают в горы, мечтая о золоте и серебре, о жилах и залежах, про которые все читают в газетах, но которые никто пока не находил. Но они продолжают сюда возвращаться год за годом, и что мы имеем в итоге? Сумасшедших горных крыс вроде этого.

— Ничто не может уничтожить мужчину быстрее, чем блудные женщины и обещание легких денег, — кивнул Уитерс.

Партридж закурил сигару и кивнул.

— Аминь, — сказал он. — Ужасно, что золотая лихорадка может сделать с душой человека.

— Действительно, — согласился Розман.

Партриджу не нравилось происходящее. Все, что ему было нужно, — это быстро и спокойно проехать через горы, а потом свернуть на тропу, ведущую в Дед-крик. Где, возможно, — всего лишь возможно! — его ждали ответы. Но вместо этого он сталкивается то с одной проблемой, то с другой. Сначала сумасшедшие охотники, а теперь — эти трое. Господи, что же дальше?

Уитерс провел языком по пожелтевшим зубам.

— Как вы полагаете: этот человек и его напарник просто напросто сошли с ума, или здесь действительно могут быть замешаны деньги?

— Думаю, возможны оба варианта, — сказал Партридж. — Проблема в том, что на прочесывание этих холмов могут уйти недели, прежде чем мы найдём его тайник.

Охотник-апачи вздрогнул, и кровь вновь запузырилась у него на губах. Его глаза казались затуманенными, как у собаки, ожидающей смерти. Он все еще пытался что-то сказать, но слов уже не было слышно.

— Он мучается, — сказал Уитерс.

— Ему недолго осталось, — ответил ему Розман. Он внимательно оглядел местность, и ему явно не понравилось то, что он увидел. Затем он перевёл взгляд на Партриджа. — Ну, мистер Смит, не знаю, как у вас, а у нас к концу недели есть дела в другом месте. Если там, на холмах, и есть богатая жила, то мы оставим её вам.

Партридж выпустил дым из ноздрей.

— На меня не рассчитывайте. Мне предстоит долгий путь, и чем скорее я доберусь до места назначения, тем лучше.

Честно говоря, он пока не понял, что задумали эти трое. Часть него хотела верить, что они были просто честными людьми, вышедшими по невинному делу. Но он прожил темную и грязную жизнь, и от доверия практически ничего не осталось. Особенно когда за твою голову обещают существенную награду.

— Я хочу поблагодарить вас, джентльмены, за то, что вы казались здесь так вовремя. Вы наверняка вытащили мой зад из огня, а он уже начал подгорать.

Розман слегка улыбнулся.

— А мне кажется, у вас всё было под контролем. Это тем двоим нужна была помощь.

— И, тем не менее, я ценю ваше вмешательство.

Кронер почесал промежность, а затем ткнул старателя потертым и пыльным носком сапога.

— Думаю, он мёртв, — заметил он. — Да, как дохлая псина.

Розман присел рядом с ним на корточки, снял шляпу и отогнал муху от грязного, забрызганного кровью лица старика. Его губы беззвучно шевелились, словно в молитве, и все остальные, даже Партридж, покорно склонили головы. Розман закрыл мертвецу глаза и сложил его начинающие коченеть руки на груди.

— Думаю, единственный христианский поступок, который мы можем совершить по отношению к этому человеку — это похоронить его, — произнёс он, поднимаясь. — Как вы думаете, мистер Смит?

Партридж почти ничего не понял. Мистер Смит. Он был «мистер Смит». Нужно быть осторожней.

— Да, конечно.

Они похоронили охотников в общей могиле под деревьями. Розман сделал крест из нескольких деревянных палочек и перевязал их вместе виноградной лозой. Затем воткнул крест в землю и пробормотал несколько молитв.

Партридж уже был готов к отъезду. Он решил, что выполнил свой гражданский долг и вел себя достаточно дружелюбно, не уклоняясь от заданных вопросов. Он решил, что если эти люди изначально не знали, кто он такой, то ему удалось не вызвать никаких подозрений.

Солнце клонилось к западу, и тени начинали наползать на склоны, как змеи из гнезда.

Кронер и Уитерс собрали немного дров и развели небольшой симпатичный костер. Розман пригласил Партриджа присоединиться к ним за ужином, и тот, сам того не желая, согласился.

Наверно, ему было любопытно.

Да, ему нужно было отправляться в путь, но, черт возьми, в этих людях было что-то такое, что просто не укладывалось в общую картину. Как оказалось, они тоже ехали в Дед-крик. Они утверждали, что неподалеку есть ранчо, которое занимается наймом работников. Звучало достаточно правдоподобно. Но у Партриджа возникло неприятное подозрение, что эти парни не отличат техасского лонгхорна⁵ от герефордского быка⁶. Возможно, он ошибался. Возможно…

Но ему не нравилось их, как ему казалось, показное радушие и дружелюбие. И ещё больше ему не нравилась идея ехать вместе с ними в Дед-крик.

Ему нужно было как-то заставить их выдать себя. Если эти люди охотятся за ним, то лучше покончить с убийством прямо сейчас, а не идти с ними до самого города.

Они набили себе рот вареной фасолью и печеньем. И какое-то время все, что можно было услышать в тот тихий вечер в горах, это звук ложек, скребущих по оловянным тарелкам. Партридж притворился, что ест спокойно и непринужденно. Как человек, ужинающий с друзьями. Но на самом деле, он всегда был настороже, всегда готов к тому, что горячим и бурным ливнем на него хлынет очередное дерьмо.

Он поставил тарелку на колено и начал есть левой рукой — хотя на самом деле он был правшой — и просто ждал, когда всё начнётся. Сколько ещё продлиться их гостеприимство?

— Должен признаться, я очень ценю ваше радушие, — сказал им Партридж. — Таких людей, как вы, редко можно встретить в дороге. Чаще всего попадается обычный сброд.

Розман отставил тарелку в сторону.

— И что же это за сброд?

— Преступники, грабители, охотники за головами. Да вы и сами знаете.

Выражение лица Розмана не изменилось, но лицо Уитерса напряглось, и кожа, казалось, плотнее обтянула череп. Кронер только облизнул губы, бросив взгляд на огонь, а затем снова перевёл его на Партриджа.

Теперь и сам Партридж слегка откинулся назад. Кольт калибра.38 в крестовидной кобуре находился совсем рядом.

«Хватит осторожничать, — решил Партридж. — Раз уж ты взял первый аккорд, то теперь самое время сыграть мелодию на всю катушку».

— Да, — продолжил он, — за всю жизнь я не встречал более мерзких и жалких трусов, чем эти охотники за головами. Такие люди могут мать родную продать за две монеты. Я лучше столкнусь с безумными грязными копателями или пьяными, разъярёнными индейцами. У них, по крайней мере, есть собственный кодекс чести и хоть какие-то убеждения.

Он покачал головой, словно все это вызывало у него отвращение, и сплюнул в грязь.

— Нет, господа, эти охотники за головами — не что иное, как грязные, бесхребетные, копошащиеся в мусоре свиньи. Они лижут задницу любому, у кого есть доллар за душой. Вот такие они. Если бы я бросил пятак в выгребную яму, эти сукины дети устроили бы драку, кто первый туда полезет. А почему бы и нет? Побарахтаться в дерьме? Черт, да это их естественная стихия!

И снова выражение лица Розмана практически не изменилось: он лишь слегка приподнял бровь и поджал губы, но в остальном мужчина умел держать себя в руках. Ещё чуть-чуть — и он вспыхнет от внутреннего напряжения. Но Партридж видел, что всё это — маска: в глазах Розман, как масло в чане, кипел гнев.

Кронер сидел, потупив взгляд. В первую секунду он бросил взгляд на Розмана, но тотчас его отвёл и уставился в землю, ожидая только знака от старшего товарища.

А Уитерс? За ним наблюдать было интереснее всего. Лицо у него сморщилось и напряглось, как корсет толстой дамы, готовый разлететься на куски во всех направлениях. Он выглядел так, словно кто-то засунул ему в рот какашку и заставил жевать.

На секунду-другую воцарилась тяжелая, задумчивая тишина, но она была заряжена электричеством, как воздух перед ударом молнии. Высоко в горах низко и протяжно завыл волк.

Уитерс сплюнул табачный сок в огонь.

— Чертовски неприятно говорить такое человеку, который провел большую часть своей жизни, охотясь за преступными отбросами вроде вас, мистер Партридж. Если, конечно, вы не пытаетесь нарваться на пулю.

Розман не сводил с него взгляд.

— Награду выплатят одинаковую и за живого, и за мёртвого.

Кронер облизнул губы.

— Но он сказал…

— Закрой пасть, — предупредил его Уитерс.

Все раскрыли свои карты, и то, что произошло дальше, конечно же, было неизбежно.

Розман был слишком осторожен, слишком сдержан, чтобы вслепую тянуться за пистолетом. Кронер не собирался ничего предпринимать, пока кто-то другой не сделает это первым. А значит, оставался Уитерс, у которого мозгов и выдержки было не больше, чем у шавки с застрявшими в заборе яйцами.

Он двигался быстро, но неуклюже.

Партридж откинулся назад и одновременно выхватил револьвер. Когда пуля Уитерса пролетела над его головой, Партридж всадил свою прямо ему в горло. В его адамовом яблоке образовалась аккуратная дымящаяся дырочка.

Уитерс упал как раз в тот момент, когда Партридж ударился спиной о землю. К этому времени Розман уже стрелял, и его первые два выстрела полетели в молоко. А к тому времени Партридж уже всадил одну пулю ему в грудь, а другую — в живот Кронеру. Третья пуля Розмана, выпущенная в тот момент, когда он уже падал, огнём прожгла предплечье Партриджа.

На этом всё и закончилось.

Кронер стонал и давился кровавой пеной. Бедняга даже не нажал на курок. И вот теперь он был убит выстрелом в живот, и ему предстояла медленная и мучительная смерть.

Партридж поднялся на ноги; ткань на предплечье пропиталась кровью. Он посмотрел на Кронера, который все еще не выпускал «кольт», хотя и не целился больше, прижимал его к продырявленному животу.

— Бросай, — сказал ему Партридж. — Или умрешь гораздо быстрее, чем того хотел Господь.

Кронер резко всхлипнул и послушно выпустил пистолет, отпрянув от него и скрутившись в позу эмбриона; его руки и живот превратились в алую пузырящуюся массу.

Партридж перевёл взгляд на Розмана.

Уитерс был однозначно мертв; он лежал среди камней и грязи, широко раскрыв глаза и рот, как попавший в капкан бобёр. Издалека казалось, будто на шею ему намотан темно-красный платок.

Но Розман был ещё живой. Еле дышащий, но живой.

— Ну, что? — обратился к нему Партридж. — Хочешь исповедоваться? Я могу отпустить тебе грехи здесь и сейчас.

Розман неподвижно смотрел на звезды над головой. Но он дышал и все время сглатывал, как будто пытался что-то удержать внутри. Передняя часть его куртки была мокрой от крови и почерневшей от воспламенившегося пороха. Ему недолго осталось жить в этом мире. Правое легкое свистело, развивался пневмоторакс, а вытекавшая кровь была алой, артериальной.

— Ну, так что? — повторил Партридж.

Розман медленно и мучительно перевёл на него взгляд.

— Иди… ты… к чёрту…

Партридж выстрелил ему в голову без малейшего сомнения.

Надо было отдать должное Розману: у него были яйца. Такая рана в груди должна была болеть как у сукиного сына, но он ни разу не вскрикнул, даже глазом не моргнул. Просто лежал на земле, ожидая смерти. Партридж знал, что такого человека можно было пытать часами, и он был даже не поморщился. Впрочем, некоторые люди рождались крепкими, закаленными, и умирали молча и с гордо поднятой головой.

Но Партриджу был безразличен и он, и Уитерс. Такие люди жили так, словно сами напрашивались на смерть, и иногда так оно и получалось.

А вот Кронер — совсем другое дело.

Не обращая внимания на рвотные позывы и хныканье мужчины, Партридж потянулся к его руке. Затем подошел к лошади Розмана и открыл его седельную сумку. Внутри, среди прочих вещей, лежала тонкая белая хлопчатобумажная рубашка. Он разрезал её на полосы и перевязал руку, предварительно смыв кровь и осмотрев повреждения при свете костра. Все было не так уж плохо. Аккуратная, тоненькая борозда. Но рана была чистой. Потом просто останется небольшой шрамик, который можно будет добавить в свою коллекцию.

Через некоторое время Партридж закурил одну из сигар Розмана и подошел к Кронеру.

* * *

После того как время, проведенное им в качестве охотника на бизонов, подошло к концу, Партридж проводил свои дни в качестве объездчика в скотоводческой компании «Куэйд-бил» в высокогорьях Монгольского Хребта. Эта работа лучше всего подходила свободному человеку, который предпочитал одиночество. Ибо на этих травянистых, затененных соснами лугах от одного посетителя до другого часто проходили месяцы.

Партриджа это полностью устраивало.

Ибо, несмотря на то, что в нём горело, будь то наследственное или приобретённое, он был человеком, который наслаждался миром и покоем. В своей хижине возле Хребта он часто проводил ночи у костра, раскладывая пасьянс и читая книги.

В его ежедневные обязанности входило объезжать животных, лечить травмированных и возвращать отбившихся от стада. И всё это — за сорок с лишним долларов в месяц.

Конечно, не золотые горы, но неплохая зарплата.

А после снижения количества голов в стадах работы стало не хватать. Целая индустрия находилась в состоянии коллапса. А Партридж, как и большинство других охотников, тратил все свои деньги на проституток, выпивку и азартные игры. Поэтому он ездил по горным хребтам и проводил целые дни, глядя на заснеженные вершины и бесконечное голубое небо, гадая, как же ему удастся разбогатеть. Он решил, что горные работы — не для него. Его не интересовало копание в грязи. Конечно, всегда можно было пойти в армию, но разве это жизнь? Или стать законником. Платят лучше, но и шансов быть застреленным больше. Гораздо больше.

И вот однажды, на закате солнца, когда он скакал на своем гнедом коне по каменистому склону после того, как благополучно загнал стадо на травянистый луг, фортуна позвала его по имени. Судьба пришла в виде трех скотокрадов. Они были одеты в парусиновые макинтоши, залатанные и грязные, как свиные задницы. У мужчин были бороды и длинные, как у индейцев, волосы. Когда Партридж подъехал ближе, они ему улыбнулись.

— Добрый вечер, — произнёс мужчина со шрамом поперек переносицы, приподнимая край шляпы в приветствии. — Эти стада… Кому они принадлежат?

Партридж чуял назревающую беду, исходящую от этих людей густым кислым запахом.

— Этот скот — собственность компании «Куэйд-бил».

— Вот видишь! — сказал один из мужчин. — Я же тебе говорил!

— Чёрт, — буркнул его напарник.

Они выглядели достаточно похожими, чтобы быть братьями, от носов-картошек до кривых ухмылок и отсутствующих зубов; только один был толстым, а другой худым. И у обоих, как с некоторым беспокойством заметил Партридж, на коленях лежали «винчестеры».

Человек со шрамом на носу снял шляпу и повесил ее на штырь седла. Он распахнул пальто, и заходящее солнце сверкнуло на синем стальном стволе темно-синего «кольта» 1860 года, висевшего у него на поясе. Пальцы мужчины забарабанили по рукоятке карабина «шарпс», лежащего в седельной сумке.

— Вот что я тебе скажу, брат, — сказал он. — Мы хотим собрать около сотни голов и отвезти их во Флагстафф, где у нас уже есть покупатель, готовый заплатить немалые деньги. Вопрос в том, будет ли такая деревенщина, как ты, работать с нами или нам придется тебя убить?

Партриджа никто с самого рождения не называл деревенщиной.

Правда, в те дни он носил длинную бороду, а в лачуге, не всегда можно было разжиться мылом и водой. Да и засаленная бобровая шуба и потертые штаны из оленьей кожи тоже не слишком помогали делу.

— Я не деревенщина, — сказал он им, не понимая, почему эта мысль грызла его, как муравьи — дохлого сурка.

Человек со шрамом на носу пожал плечами.

— Да нет, самая настоящая деревенщина.

Второй сказал почти извиняющимся тоном:

— Не обижайся, дружище. Он всех так называет.

И Партридж решил, что это не имеет особого значения. Он держал руки на подпруге коня и думал о дробовике в седельных сумках и о «старре» двойного действия на бедре.

Подумал и отбросил эту мысль. Потому что он знал, что если даже дёрнется почесать яйца, то в нем будет больше дырок, чем в оросительном фонтанчике.

— Ты не ответил на мой вопрос, — сказал человек со шрамом. — Может быть, тебе нужно время, чтобы это обдумать? Я дам тебе… хм, давай посмотрим… примерно столько, сколько потребуется одному из моих парней, чтобы завалить твою деревенскую задницу. Как тебе это нравится, мудак-деревенщина?

Партридж злобно посмотрел на мужчину, и в тот момент жизни он действительно не видел другого выхода.

— Мне не нужно так много времени, — сказал он. — Я уже принял решение. Я собираюсь убить тебя. Да, именно это я и собираюсь сделать.

Тот, что со шрамом, начал смеяться.

— Ну, ты и чокнутый сукин сын! — Он так хохотал, что даже закашлялся и сплюнул комок мокроты через плечо. — Вот что я тебе скажу. Прежде чем ты убьешь меня, а эти парни убьют тебя в ответ и сделают что-нибудь непростительное с твоим трупом, может расскажешь мне, за какую сумму ты рискуешь тут своей тощей задницей?

— Около сорока трёх долларов в месяц, — ответил Партридж.

Мужчины захохотали.

— Господи Иисусе, — воскликнул мужчина со шрамом. — Разве это не абсурдно? Бьюсь об заклад, что у вас здесь два занятия: гоняться за бродящими собаками и ездить на велосипеде с большим накладным носом, развлекая публику.

Он покачал головой.

— Послушай, деревенщина. Какой-то богатый сукин сын сидит в своем большом доме, лапая какую-то импортную французскую шлюху, пьет шампанское и жует бифштексы толще твоего члена… а ты, деревенский дерьмоед, сидишь здесь, на самом краю дьявольской задницы, дрочишь, рискуешь своей шеей и ешь второсортные бифштексы жёстче, чем задница моей матушки. И все это для того, чтобы сохранить этому богатому сукину сыну его шлюх и шампанское! Да что с тобой такое, черт возьми?

Партридж открыл рот, чтобы возразить… но этот парень был прав. И бил, чёрт побери, в самое больное место.

К тому времени он уже прожил долгую, тяжелую жизнь и проводил много времени в лачуге, читая книги таких заумных выскочек, как Чосер, Мильтон и Шекспир… хотя он и не был уверен, что понимает, о чем они пишут… он просто пытался восполнить недостаток настоящего образования и воспитания.

И вот теперь этот проклятый грабитель показывает на него пальцем, смеется и говорит, что он дурак, заставляя его чувствовать себя так, словно его вскормила ослица. И это как раз тогда, когда он думал, что набирается ума.

— Человек платит мне за работу, — сказал он скотокрадам, — и я ее выполняю. Мне плевать, это будет десять баксов или двести. Он платит мне, и я выполняю, что должен.

Человек со шрамом и его товарищи теперь ржали, как кони.

— Вот бедняжка, деревенский дурак! Боже правый, — зашёлся хохотом тот, что со шрамом, так, что глаза начали слезиться. — А ты знаешь, сколько я заработаю за эту неделю?

Партридж ничего не ответил.

Обладатель шрама начал быстро загибать пальцы. У него не хватало двух пальцев на левой руке, так что это заняло некоторое времени.

— Тысячи четыре-пять, потому что дела сейчас идут хорошо. И это, заметь, сынок, настоящих американских долларов, а не каких-то там тугриков.

Он посмотрел на своих товарищей-грабителей, а потом снова на Партриджа.

— А не хочешь поехать с нами? Если поможешь нам отвезти этот скот во Флагстафф, тебя ждёт неплохой улов. Что скажешь, голодранец?

Возможно, в любое другое время Партридж сделал бы глупость, которая первой пришла ему в голову, — например, полез бы за оружием, — но сейчас он не спешил и очень тщательно все обдумал. Большую часть года он занимался своей нынешней работой, но в кухне ходили слухи — во время нечастых визитов Партриджа, конечно, — что старик Бил собирается вернуть своего старого объездчика, который, к тому же, приходился ему каким-то родственником.

А это, конечно, означало, что Партридж останется не у дел.

— Ладно, — сказал он им. — Мне не нужна эта проклятая работа, а деньги мне точно не помешают. Но пусть поможет вам Бог, если вы попытаетесь обокрасть меня или причинить мне вред. Я вас убью.

Человек со шрамом оглядел его с ног до головы.

— Не сомневаюсь в этом, деревенщина. Ты выглядишь, как подлый убийца, а уж я-то их повидал. Но, черт возьми, большинство моих друзей — убийцы, так что я приветствую тебя в нашем маленьком отряде. — Он достал табак и бумагу и в сгущающемся тумане ловко свернул сигареты для всех. — Давай покурим на брудершафт. Меня зовут Бен Кирби.

— Малыш Кирби? — вскинул брови Партридж.

— Меня называли и похуже. Как бы то ни было, я к твоим услугам, деревенщина. К твоим услугам. Эти двое — братья Вебб. — Он махнул рукой в сторону толстяка. — Генри. — А потом на долговязого. — И Риз.

Все обменялись любезностями.

— Со временем ты поймешь, деревенщина, что эти двое не намного умнее тебя самого. Но чертовски надежные.

Партридж знал о Малыше Кирби. Наверно, как и все в этих краях. Он был почти легендарным преступником, сделавшим карьеру на ограблении банков и дилижансов. И, по-видимому, он был в некотором роде специалистом по угону скота. Впрочем, Партридж полагал, что разнообразие в профессиях очень важно.

Ходили слухи, что Малыш Кирби ездил с Сэмом Бассом и его бандой. А когда Басса застрелили техасские рейнджеры, именно он выследил человека, который предал Басса — Джима Мерфи — и подсыпал ему яд в еду прямо в тюремной камере. Так что его смерть вовсе не была самоубийством, как утверждали законники.

Все эти мысли крутились у Партриджа в голове, и он никак не мог промолчать.

— Говорят, ты ездил с Сэмом Бассом… Это правда?

Кирби выпустил облако дыма.

— Насколько я помню, нет, деревенщина. Но, черт возьми, эти дураки действительно верят, что это я убил того козла-перебежчика Мерфи. А почему бы и нет? Но если бы это был я, я бы просто вышиб ему мозги прямо через задницу… Если у него, конечно, были мозги. Нет, деревенщина, это был не я. Я не захожу в тюремные камеры добровольно.

Партридж знал, что это была чистая правда. Трижды Кирби сталкивался лицом к лицу с петлей и трижды умудрялся освободиться. И каждый раз он защищал себя сам. Ему не нужен был никакой адвокат. Его выходки в зале суда считались дерзкими, наглыми и странно освежающими. Присяжные просто влюблялись в него. А Кирби, используя украденную лицензию, даже защищал других мужчин. И вполне успешно. Но где-то на этом пути он, должно быть, вернулся к преступной деятельности.

— Как тебя зовут? — поинтересовался Риз Вебб.

Партридж ответил.

Скотокрады переглянулись.

— Ни хрена себе! — прищурился Кирби. — А ты, случайно, не родственник старика «Чёрного Джейка» Партриджа?

— Да. Он мой отец. Но я не хочу об этом говорить.

Кирби кивнул и затянулся сигаретой.

— Воистину так. Он был самым подлым сукиным сыном, с которым я когда-либо сталкивался. Я только скажу тебе, деревенщина, что если в твоих жилах течет его кровь, то я никогда не стану тебе перечить.

Сказав это, Кирби сунул указательный и средний пальцы в рот и пронзительно, оглушительно свистнул, подзывая из-за деревьев группу всадников.

— Не нервничай, деревенщина. Они с нами.

Кроме Кирби и братьев Вебб, банда состояла из совершенно лысого человека по имени Мексиканец Джо Авилла.

Мужчина был крепко сбит, и у него были самые жестокие и злобные глаза, какие только доводилось видеть Партриджу. Они могли бы просверлить дыры в бетонном блоке, и были бездонными, темными и пронзительными.

— И что с тобой такое? — сказал он Партриджу скрипучим голосом. — Неужели ты никогда раньше не видел лысого Мексиканца?

Партридж лишь пожал плечами.

— Не припомню.

— Наследственность, вот что это. Даже моя мама была лысой, как камень, — объяснил он.

Кроме Мексиканца Джо в банде были Вилли Бой Хортон и Прескотт Джексон, которым еще не исполнилось и двадцати. И оба они полны той дурацкой бравады и залихватской бесшабашности, из-за которых в этой жестокой и жесткой стране погибло много вот таких мальчишек. Они оба были вооружены и готовы начать убивать за любые воображаемые преступления.

Последний член банды — парень по имени Джонни Блант. Он был худой, как тростинка, а лицо цветом напоминало свежее молоко. Длинные и жёсткие волосы цвета высохшей пшеницы туго заправленные под старую шляпу конфедератов.

— П-п-п-приятно п-п-поз-з-з… Рад знакомству, да, — произнёс он. — Н-н-на что ты ус-с-с-ставился?

Партридж пожал плечами и заставил себя отвести взгляд.

— Ни на что, друг.

— В-в-возможно, ты з-з-заметил, что я немного з-з-заикаюсь. В-в-возможно.

— Джон немного трепетно относится к этому вопросу, — объяснил Кирби. — Но он прекрасный человек, и мне очень приятно работать вместе с ним.

— П-п-премного вам благодарен, м-м-мистер Кирби.

Это и была вся банда. Вместе с Партриджем — а он тут же понял, что уже давно ждал чего-то подобного, — их было восемь человек.

— Ты в значительной степени заменил другого парня, который с нами ездил, — сказал Кирби. — Апачи Геру. Его подстрелили в Западном Техасе, и нам пришлось похоронить его жалкую языческую задницу по пути сюда. Бедный старый Апачи.

Кирби покачал головой, а остальные склонили их в трауре.

— Мы любили его так сильно, как только может белый человек любить такого языческого дьявола, как он. Да, Апачи умел управляться и с ножом, и с ружьём. Он мог собрать целый клубок гремучих змей и превратить их в самое вкусное рагу, которое ты когда-либо пробовал. Сумасшедший сукин сын, да. Ему нравились женщины его племени в естественном, так сказать, виде. Не любил, когда они купались и расчёсывались. А шлюхи в Викенбурге? Ведь они знали, что он приедет, и за целую неделю не притрагивались ни к мылу, ни к воде. Апачи любил, когда они были «с душком», как труп, полный мух. Языческий ублюдок, вот кем был наш старый Апачи. Деревенский сукин сын.

По словам Кирби, они наткнулись на Апачи Геру на маленьком карнавале в городке под названием Стейнберг, неподалеку от Санта-Фе. Даже на расстояния пяти миль от городка несло коровьим дерьмом.

Но там проводили захудалый карнавал с пивными палатками, свиными рёбрышками и соревнованиями по стрельбе; празднество называлось «Передвижное медицинское шоу доктора Калиостро и Таинственный волшебный карнавал». Там были шоу уродцев и фокусников, шутих и жонглирующих обезьян, африканских питонов и египетских мумий. Выступал даже «электрический человек», который мог вызвать молнию.

Сам доктор Калиостро продавал змеиное масло с заднего сиденья фургончика. На самом деле, это была прогорклая козья моча, сдобренная бурбоном и сосновой смолой. И она гарантировала излечение абсолютно от всего. Она исцеляла геморрой и увеличивала либидо, делала слепых — зрячими, а бесплодных женщин — плодовитыми. Ещё она воскрешала мертвых, вылечивала ленточного червя и облегчала менструальные боли.

Кирби купил бутылку и был уверен, что она также может снять краску с металла и заставить расти волосы на ладонях.

Но для Кирби все это было второстепенным, а настоящей достопримечательностью был Апачи Геру.

Апачи откусывал головы цыплятам, втыкал иголки в руки, засовывал скорпионов в горло и гремучих змей в штаны. Но лучше всего ему удавалось пить керосин и мочиться пламенем.

Это было очень зрелищно.

Но, пожалуй, самое полезное в Апачи было то, что он метал ножи с такой же точностью, с какой некоторые мужчины укладывают пули в мишень. А если этого было недостаточно, то он мог разбивать кирпичи головой и гнуть металлические прутья голыми руками.

Кирби выкупил его у Калиостро за пятьсот долларов. Правда, к тому времени он был сильно пьян, но Апачи Геру забавлял его до невозможности.

Доктор Калиостро сказал, что сам Апачи родом из какого-то дерьмового городка в Юте. Рассказал, что его старик был на полставки кем-то вроде баптистского священника, и на целую — сутенером по имени Проповедник Дэн. Он обрюхатил какую-то девчонку из племени мескалеро⁷, а потом, когда она внезапно умерла в ужасной нищете, решил сам воспитывать мальчика — будучи истинным верующим христианином, — хотя все знали, что этот мальчик был еще более сумасшедшим, чем танцующие чечетку амбарные коты. Даже родственники его матери-апачи не захотели иметь с ним ничего общего.

Как бы то ни было, Проповедник Дэн держал Апачи на веревке в старом свинарнике, который почти обвалился, кормил его объедками и позволял ему справлять нужду прямо там, на сене… таковы были глубины прекрасной и милосердной души Проповедника Дэна.

Единственным настоящим пороком Апачи было копание ям, в которых он спал. Конечно, время от времени Апачи вырывался на свободу и бегал нагишом, потрясая своими интимными местами перед богобоязненными старухами, пожирая мелких животных и прелюбодействуя с деревьями. Иногда он бегал по улицам на четвереньках и гонялся за фургонами, лая, как собака. Может быть, все это было не совсем прилично, но вполне допустимо.

Однако последней каплей стало, как сказал Проповедник Дэн доктору Калиостро, когда Апачи перегрыз свой поводок, проскользнул на соседнее пастбище и страстно занялся любовью с призовой хеферской коровой. Владелец коровы был сильно обеспокоен случившимся, хотя, по словам Проповедника Дэна, его встревожил не столько сам факт отношений человека и животного, сколько то, что у его драгоценной коровы может испортиться молоко или она может родить телёнка, который станет ходить на двух ногах.

Вскоре после этого Калиостро приобрёл Апачи Геру.

В первую же ночь, проведенную в его владении, Апачи вырвался на свободу и попытался съесть кошку. Позже его обнаружили хрюкающим, как свинья, и копающимся в поисках личинок в местном саду.

Местные жители говорили, что Проповедник Дэн держал бордель на задворках своей глинобитной церкви. Говорили, что он устроил богохульное секс-шоу для местных шахтеров и ковбоев. А его звездной достопримечательностью был Апачи Геру, который был наделен таким членом, что ему позавидовал бы даже жеребец. Ему даже дали кличку «трехногий человек». И примерно в то же время, когда Калиостро выкупил Апачи, Проповедника Дэна изгнали из города.

— Вот что я тебе скажу, — произнёс Кирби. — Он был помешан на грязи, зачарован луной, но он был хорош во всем, что пытался сделать. Как только я взял его к себе и перестал эксплуатировать, он превратился в чертовски хорошего человека. Я научил его стрелять и правильно говорить. Да, он по-прежнему оставался безумцем, но стал хорошим приятелем. Ты бы видел его, деревенщина! Он был особенным.

— Чёртов глупый ублюдок, — сказал Мексиканец Джо, качая головой.

Генри Вебб рассмеялся.

— Он все еще зол из-за того, что Апачи очень понравилась его широкополая шляпа. Ещё бы, она был украшена бисером и всякими финтифлюшками. Апачи она так понравилась, что однажды ночью тот попросту её трахнул.

Все захохотали, включая Партриджа, но Мексиканец Джо не видел ничего смешного в том, что мужчина занимается любовью со шляпой. К тому же, это была прекрасная, единственная в своем роде шляпа. А теперь её пришлось выбросить.

Партридж решил, что он сделает все возможное, чтобы занять место Апачи Геру… до определенных пределов.

Они провели ночь в лачуге: пили, пели и веселились с большим энтузиазмом. На следующий день они взялись за дело: растащили скот «Куэйд-бил» и погнали его вниз с гор, а затем во Флагстафф. Примерно двести бычков по пятьдесят за голову в итоге дали десять тысяч долларов от владельца ранчо, который потерял большую часть своего стада из-за заражения клещевой лихорадкой и не слишком беспокоился о том, насколько законно он их заменит.

Так они провели почти шесть следующих месяцев. Мальчишки угоняли скот и лошадей и каким-то чудом, благодаря удаче или отваге, ухитрялись держать свои шеи подальше от петли.

Но ситуация начала ухудшаться, и скотоводы и владельцы ранчо стали нанимать детективов и законников. Так что Кирби и его компания попытались выбраться из передряги, пока все было хорошо.

Но на этом дело не закончилось.

Кирби решил, что им нужно новое предприятие, в котором у него есть некоторый опыт. Поэтому в Томбстоуне они ограбили казначея шахтерского лагеря на семь тысяч долларов. В ходе серии рейдов в течение следующего месяца они ограбили шесть других аризонских горнодобывающих концернов, чтобы в конечном итоге получить более шестидесяти тысяч долларов.

Это было бы почти в два раза больше, чем за предыдущее занятие, но в Глоубе они увлеклись взрывом сейфа с зарплатой компании, надежно укрытой внутри, и подорвали не только сейф, но и большую часть здания.

Хотя, их это не испугало.

Они начали регулярно нападать на железную дорогу «Юнион Пасифик» не только в Аризоне, но и в Юте, Нью-Мексико и Калифорнии. Они обосновались в укрытии на границе Солт-Ривер и Тонто-крик — в старой шахтерской хижине, вырытой в склоне холма.

Их излюбленной уловкой была остановка поезда на мосту… мосту, начиненном динамитом. Затем они вместе с главным инженером и кондуктором выходили на улицу, чтобы те своими глазами увидели, что произойдет, если они не откроют курьерский и почтовый вагоны. Схема работала идеально, и за шесть-семь месяцев они сняли не менее одиннадцати поездов и заработали несколько сотен тысяч долларов. Так много денег, что они стали разбрасываться ими, как рисом на свадьбе, — лучшие гостиницы, лучшие проститутки, лучшие рестораны. Они заимели себе тысячи врагов, играя в азартные игры. Деньги текли рекой. На их поимку были отправлены вооружённые отряды, но ни один из них не приблизился и на расстояние плевка к бандитской шайке, которую газеты называли «бандой Гила-Ривер».

По-настоящему исключительным фактом было то, что они до сих пор не убили и не подстрелили ни одного человека. Но это, как оказалось, было не за горами.

Примерно в это же время Партридж познакомился с Анной-Марией и женился на ней. Он видел ее очень редко и только помнил, что у нее лицо ангела и тело дьяволицы. Она могла делать в постели такие вещи, на которые ни одна уважающая себя женщина не пошла бы. Партридж, долго не думая, выпил вина, пообедал и сделал ей предложение. Они были женаты всего год, но за все это время он пробыл с ней от силы пять-шесть недель.

Между тем, подвиги банды не сокращались.

Ещё больше поездов, ещё больше шахтерских приисков. Их нападения были нерегулярными и выборочными — сначала неделя грабежей на железной дороге, а потом, когда законники бросались в том направлении, они переходили на конторы при шахтах и платёжки на ранчо.

Затем, когда линчеватели и отряды маршалов начинали подходить слишком близко, они меняли стратегию и месторасположение. Они были текучей, гибкой лавиной. Они работали слаженно и, казалось, выводили из равновесия как законников, так и гражданское население. По крайней мере, на какое-то время.

— Я подумываю о том, чтобы привлечь пару новых людей, — сказал однажды Кирби Партриджу, который благодаря своему мужеству и уму стал своего рода заместителем главаря разбойников. — Что ты об этом думаешь, деревенщина?

— Думаю, я чертовски устал от того, что меня называют деревенщиной. За тобой это повторяют все парни.

Кирби показалось это чертовски забавным.

— Черт возьми, Нейт, не принимай это близко к сердцу. Я сам не кто иной, как деревенщина из Алабамы. Первое свидание у меня было с собственной сестрой. И я никогда не знал, кто из меняющихся вокруг отца женщин был моей матерью.

Новыми парнями были двое бродяг по имени Пирс и Колтрейн. Они утверждали, что имеют довольно большой опыт борьбы с индейцами и ограблений банков на севере Вайоминга. Партридж не очень-то доверял им обоим, особенно Пирсу. И это чувство с течением времени становилось все сильнее. А дальнейшие события только подтвердили правоту Партриджа.

Они попытались ограбить поезд «Юнион Пасифик» неподалеку от Финикса. Кирби был уверен, что дело верное. Они уже несколько месяцев даже не смотрели в сторону железной дороги. В вагоне-экспрессе, как узнал Кирби, находилось более сорока тысяч долларов наличными и облигациями, предназначенными для Викенбургского скотоводческого комбината. Они остановили поезд, бросив поперек путей бревна, и атаковали его верхом на лошадях.

Такие рейды — быстрые, внезапные и разрушительные — всегда приводили их к успеху.

Но не в этот раз.

Когда они только приблизились, по ним открыли огонь десятки продуманно расположенных винтовок. Прескотт Джексон получил пулю в голову и грудь и упал замертво на песок пустыни. Лошадь Джонни Бланта упала, а у Риза Вебба выстрелом вырвало кусок плеча. Учитывая количество выпущенных в них пуль, удивительно, что они вообще ускакали.

Как позже сказал Кирби, воздух гудел от свинца, как мухи у трупа. Партридж решил, что их либо поджидали, либо подстроили всё заранее. А может, и то и другое.

Отряд под предводительством шерифа округа Марикопа устроил бандитам засаду на пересечении рек Солт и Верде. На них набросились двадцать человек, и завязалась перестрелка. Только меткая стрельба разбойников и дрожащие руки законников спасли их шкуры. Как бы то ни было, Вилли Бой Хортон был убит, а Колтрейн смертельно ранен. Но и противоборствующие силы потеряли немало.

Шесть человек были убиты, еще пятеро ранены. Правая рука шерифа оказалась раздроблена пулями, и позже ее пришлось ампутировать.

Окровавленная, измученная и чертовски прореженная банда Гила-Ривер поползла обратно в свое убежище, как побитые собаки. Они подлатали Риза Вебба и сделали для Колтрейна все, что могли, но к закату он всё равно скончался.

Партридж невольно вспомнил, как Пирс каждый раз умудрялся не вмешиваться в драку. Он почти не стрелял и, похоже, никогда не попадал под пули. Может быть, все дело было в неразберихе перестрелки… но Партридж так не думал.

Он поделился с Кирби своими подозрениями. И Кирби, совершенно спокойно и деловито, спросил Пирса, работает ли он с законниками. Пирс яростно доказывал свою невиновность. Но они прочли правду в его глазах, и через пять минут его уже распяли на древнем дубовом столе. Братья Риз удерживали его, пока Мексиканец Джо и Джонни Блант стаскивали с него брюки.

Партридж стоял и смотрел.

— Ну вот, — сказал Кирби, прижимая лезвие своего охотничьего ножа к яйцам Пирса. — Мы попали в чертовски затруднительное положение, не так ли? Ты говоришь, что не продавал нас. Но я спрашиваю себя вновь и вновь, почему нам так чертовски не повезло? У тебя есть какие-нибудь идеи?

Лицо Пирса исказилось от ужаса, и он обмяк, как тряпичная кукла.

— Господи Иисусе, Кирби! Ты не можешь… то есть, ты же не станешь…, - затем он начал кричать и звать на помощь, но Партридж заставил его замолчать, затушив сигарету о губы мужчины.

— Почему? — тихо спросил Кирби. — Почему?

Это была все та же старая история, которую многие слышали уже не один десяток раз. Деньги. Пирс был охотником за головами. Агенты Пинкертона и раньше использовали его для проникновения в банды, и он с этим отлично справлялся. Он возглавлял группу охотников за людьми, которые все были достаточно опытны в своём деле. Отряд шерифа состоял из шести людей, и Пирс назвал их всех поимённо, а потом…

А потом Кирби перерезал ему горло, оставляя его яйца на растерзание вóронам.

Оглядываясь назад, Партридж думал, что им следовало бы подождать и допросить этого сукина сына более подробно. Выяснить, что их ждет. Но в тот момент они получили всё, что им было нужно.

После этого оставалось только одно. Колтрейн был мертв, и Партридж, теперь Партридж, сожалел, что не доверял этому человеку больше, потому что, когда под ногами у них запылала земля, этот парень отдал всё.

Но дело было не только в Колтрейне; и Вилли Бой Хортон, и Прескотт Джексон оказались в сырой земле из-за чёртовых охотников за головами и крысы Пирса.

Это было оскорбление, которое не могло остаться неотвеченным. Так что следующим делом они отправились за людьми Пирса.

* * *

Затянувшись одной из сигар Розмана, Партридж собрал оружие охотников за головами. Затем, отхлебнув из бутылки виски, которую он нашел в седельных сумках Уитерса, он вернулся к костру и подбросил еще несколько веточек, пока тот не запылал ярко, как полная луна.

Он подошел к Кронеру, который хныкал о своей матери и Господе Иисусе Христе. Партридж обыскал его, стараясь быть осторожным, чтобы не усугубить агонию этого человека. Он нашел небольшой охотничий нож и больше ничего, стоящего упоминания, кроме пятнадцати долларов серебром.

Сидя, скрестив ноги, у костра на прохладной земле, Партридж сложил дрова слева от себя и разложил перед собой несколько вещей, снятых с мертвецов: охотничий нож Розмана, бутылку виски и пистолет «гочкисс» Уизерса. Справа от него виднелась фигура Кронера, свернувшегося клубком, как змея, прячущаяся от когтей ястреба.

— Не думаю, что у тебя большое будущее, дружище, — сказал ему Партридж. — Разумнее было бы просто сказать мне, что все это значит.

Кронер закашлялся и сплюнул.

— Мне… нужен… доктор… черт бы тебя побрал…

— Доктор? Друг мой, они встречаются здесь реже, чем честные женщины. Не хочу быть тем, кто скажет тебе правду, но ты уже покойник. Не хватает только гроба, клочка земли и проповедника. — Он вытащил сигару и решил, что на вкус она напоминает тлеющий коровий помет. — Лучшее, что я могу для тебя сделать, — это облегчить твои последние минуты. Что скажешь, если мы начнем с выпивки?

В свете костра глаза охотника за головами казались огромными и остекленевшими; губы его дрожали, как будто хотели уползти с лица и найти безопасное место, где он смог бы спокойно умереть.

Из его горла вырывались стоны. Он прижимал руки к животу, но Партридж видел, что ткань под ними уже насквозь пропиталась кровью.

Наверно, он мог бы осмотреть рану. Возможно, даже попытаться её перевязать. Но Партридж ясно видел, что Кронер — мертвец. Он знал, как выглядит и как пахнет смерть, а от Кронера несло ею за много миль. Вонь была густой и насыщенной, как трупный запах в гробах.

— Пить, — выдавил Кронер. — Боже… Боже, помоги мне… хочу… пить…

— Конечно, хочешь. — Партридж вложил бутылку в трясущиеся руки мужчины и помог поднести её ко рту. Кронер начал жадно глотать, но закашлялся и захрипел, вновь хватаясь за разорванный живот.

— Тише, — сказала ему Партридж, когда тот немного успокоился. — Сначала один глоток. Просто помочи губы.

Кронер подчинился, сделал глоток и кивнул, чтобы Партридж убрал бутылку.

— Да…да… теперь лучше… хе-хе… я умираю, да, — прошептал Кронер, закатывая глаза.

— Я уже сказал, — напомнил Партридж, — что могу превратить твои последние минуты в рай, а могу — в ад. Видишь ли, мне нужно знать, что происходит. Расскажешь?

Кронер снова кивнул. Его подбородок был мокрым от крови и виски.

— Мы просто… мы просто случайно наткнулись на тебя… вот и все. Розман… он узнал тебя… по описанию… сказал, что мы можем… что…

Партридж прижал сигару к щеке Кронера, и тот вскрикнул.

— А теперь давай попробуем сказать правду, сынок. Теперь тебе нечего терять, черт возьми. Я же там был, помнишь? Розман сказал, что награду выплатят и за живого, и за мёртвого, но ты возразил, что «он сказал…». Какой-то человек отдал вам приказ?

— Ты собираешься убить меня, мистер Партридж? — спросил он.

— Нет. Но если ты не начнёшь говорить правду, то пожалеешь, что не убил.

Кронер облизнул губы.

— Можно… можно мне ещё глоток?

Партридж протянул ему бутылку.

— А теперь расскажи мне об этом человеке.

— Я… я не знаю никакого человека, — сказал он, и его дыхание внезапно стало хриплым и прерывистым. — Я просто делал то, что сказал мистер Розман. Я служил в армии вместе с мистером Розманом. Мистер Розман…

Партридж затушил сигару о кожу под левым глазом Кронера. Тот задёргался и закричал от боли, от ярости и от беспомощности.

— Ах ты мудак… чёртов сукин сын… грёбаный янки…

Партридж ударил его по лицу тыльной стороной ладони и заставил замолчать рот, вдобавок сломав нос. Кровь хлынула из ноздрей Кронера, и он задрожал всем телом, но даже не попытался пошевелиться. К тому времени он уже все понял.

— Давай кое-что проясним, — сказал Партридж. — Я — гражданин Соединенных Штатов. Вы, конфедератские мешки с мочой, — это самое худшее, что когда-либо случалось с этой страной. Лучше бы ты остался дома, избивая своих мамок и сестер, а тебя бы избивали твои братья и отцы в Алабаме и Теннесси. Думаю, тогда бы с твоей гордостью ничего бы не случилось. Но вы этого не сделали, и ваши жалкие южные задницы, лижущие башмаки, получили пинок прямо в горло. Прошло уже двадцать лет. Больше никакой войны. Больше никаких янки и конфедератов. И мне это нравится. Теперь мы все одинаковые. Много лет назад я дал себе слово, что убью любого человека, который назовет меня «янки», и до сих пор я делал это только дважды. Но ты подошёл к краю близко, мой друг. Слишком близко.

Кронер просто лежал, истекая кровью, умирая и ненавидя своего мучителя. Где-то далеко на деревьях что-то пискнуло и защебетало. И больше никаких звуков, лишь лёгкое дуновение прохладного ветерка с гор.

Партридж решил, что он на правильном пути. Самый быстрый способ добить южанина — это оскорбить Конфедерацию. Сам же Партридж уже давно не испытывал никаких чувств по поводу произошедшей войны. Это было очень давно. Его старик ездил с партизанами Конфедерации, так что на юге ему пришлось несладко. Но затем правительство Штатов бросило его тюрьму в Юме… так что к ним он тоже нежных чувств не испытывал.

Партридж поднял нож.

— Я пообещал себе, что на этот раз проявлю немного сочувствия. Что не стану резать людей, как это принято у меня, но…, - Партридж прижал остриё ножа к веку Кронера, — Господь свидетель, ты испытываешь мое терпение. Так что, прежде чем я отрежу тебе член с яйцами и заставлю сожрать, скажи мне правду.

Партридж забавлялся. Иногда одно упоминание о физических пытках превращало некоторых мужчин в желе. Иногда сама мысль об этом была хуже, чем реальность… Но не всегда, конечно.

Партридж не возражал против пыток, но и не получал от них никакого удовольствия. Он видел, как это делается, и сам участвовал в этом раз или два. Но в отличие от своего старика, Черного Джейка, которому, как говорили, доставляло огромное удовольствие потрошить человека медленно, Партридж не видел в этом ничего приятного.

Он очень надеялся, что до пыток не дойдет. Но если придётся, он не дрогнет, потому что на кону стояла его жизнь. Его жизнь — и черт бы побрал всех, кто ей угрожал.

Но Кронер, похоже, верил, что Партридж — это животное, которое охотится на людей из удовольствия, потому что он прохрипел:

— Нас… нас наняли, чтобы выследить тебя… чтобы найти тебя…

— Ради награды?

Кронер слегка покачал головой.

— Нет. Мы не должны были… везти тебя к маршалам. Мы просто хотели найти тебя… проследить за тобой. — Кронера вырвало кровью и, возможно, своими же внутренностями.

Партридж дал ему сделать ещё глоток виски.

— Дальше.

— Как я уже сказал… просто найти тебя… подружиться с тобой… если получится… остаться с тобой…

— Кто вас нанял?

Кронер медленно покачал головой из стороны в сторону.

— Не знаю… Розман не представил его… но, Господи, седые волосы, высокого роста… и это лицо… Господи, ты узнаешь его, когда… когда увидишь… уродливый… уродливый, как дьявольская задница… уродливый…

Партридж видел, что теперь Кронер говорит правду.

Кто-то нанял их, чтобы они нашли Партриджа и проследили за ним. Конечно, этот «кто-то»«охотился за деньгами, полагая, что Партридж собирается их вернуть… что, собственно, и было правдой.

Но кто же их нанял? Седые волосы? Уродливый? Под это описание попадало множество мужчин, но из знакомых Партриджа… Никто не приходил в голову.

— Сделай ещё глоток, — сказал он Кронеру, поднося бутылку к губам мужчины.

Кронер попытался глотнуть, но большая часть напитка стекала по подбородку и капала из уголков рта. Он уже почти не мог двигаться. Он лежал пластом и только бормотал что-то странное, бессвязное. Что-то о Розмане и его отце, и что-то о пони, который был у него в детстве.

И вдруг, когда казалось, что он вот-вот вырубится, его глаза резко распахнулись. Они были ясными и яркими. Свет костра отражался в них, как падающие звезды над темным озером.

— Да… т-ты его узнаешь… высокий и уродливый… мерзкий сукин сын… уродливый… уродливый…

Затем его глаза снова остекленели, и он затих.

Партридж закрыл их, и если бы он знал какие-нибудь молитвы, то, возможно, прочитал бы их. Смерть всегда была для него страшной вещью, будь то друга или врага. Она была всепоглощающей, окончательной и пугающей в своей безысходности.

Партридж порылся в их седельных сумках, взял все деньги, какие смог найти — около шестидесяти долларов, немного виски и консервы. Он открыл мешки с кормом, чтобы лошади могли есть овёс, когда захотят. Оружие он оставил, но забрал все патроны.

Больше ни на этих людях, ни в их мешках не осталось ничего интересного. Письма к родным, в большинстве своем очень старые. Потрепанная и засаленная Библия. Табак. Личные вещи. Но в рюкзаке Розмана он всё же нашел один очень занимательный предмет.

Простая белая визитная карточка, а на ней — ровный и элегантный почерк:

«ЕГИПЕТСКИЙ ОТЕЛЬ.

Дед-крик, Аризона».

Партридж изучил визитку в свете костра. Интересно, тут есть связь? И кто этот седовласый мужчина?

Он сунул карточку в карман и потушил огонь. Может быть, кто-нибудь найдет этих мертвецов и соблаговолит похоронить их.

Но точно не Нейтан Партридж.

У него были другие планы. И большинство из них были сосредоточены вокруг Дед-крика, как будто там лежала вся суть его тайны. Вероятно, так оно и было.

Взобравшись на своего вороного, он неторопливо поскакал вниз по тропе. В глубине души он знал, что очень скоро всё закончится. Что бы ни ждало его впереди, оно все время приближалось, кружило, как стервятник, и только ждало подходящего момента, чтобы наброситься, вцепиться когтями и заклевать. И Партридж двигался ему навстречу.

Потому что сам этого хотел.

ГЛАВА 7

— Я заявляю, джентльмены, что мир находится в самом ужасном состоянии, — говорил Кой Фаррен бродягам, шахтерам и грязным трусам салуна «Яблочко «на окраине Чимни-Флэтс. — В самом ужасном. Ведь путешествовать в одиночку в эти дни для обычного богобоязненного человека просто небезопасно. Тропы этой суровой и нецивилизованной страны кишат — буквально кишат — разбойниками и убийцами всех мастей. Это же чистый ужас, просто ужас. Я действительно верю, как многие прекрасные и благородные проповедники говорили со своей кафедры, что настали дни Апокалипсиса.

Посетители «Яблочка» встретили его пламенную речь угрюмым молчанием.

Это была грязная, отчаявшаяся и мрачная компания. Мужчины, проводящие дни в седле, с лицами, высушенными пылью, ветром и непогодой. Люди, которые проводили дни в шахтах, хватаясь и цепляясь за любой еле уловимый блеск золота или след серебра. В хорошие дни они едва зарабатывали достаточно денег, чтобы купить себе виски и тушёной говядины. А в плохие дни — а их было гораздо больше, чем хороших, — они зарабатывали вообще копейки.

Но сегодня они пили пиво, виски лилось рекой и не потому, что наткнулись на золотую жилу, а из-за человека, стоявшего перед ними: Коя Фаррена. Он покупал для всех выпивку, и завсегдатаи слушали его, хотя и не совсем понимали, о чем, черт возьми, он говорит большую часть времени.

«Яблочко» представляло собой простой бревенчатый дом с обшарпанными деревянными столами и грубо сколоченными придвинутыми сосновыми скамейками. Так называемый «бар» состоял из нескольких деревянных досок, лежащих на бочонках с виски.

В углу потрескивала керосиновая печка, в другом — еще одна. За стойкой стояли бочонки с пивом и виски. Воздух был тяжелым и затхлым от дыма, вони немытых тел и мочи.

Голая шлюха-индеанка сидела на барной стойке, а двое мужчин по очереди щипали ее за соски и погружали в нее пальцы, споря между собой, стоит ли она такой цены.

Мами Макгилл, хозяйка, смерила их злобным взглядом.

— Давайте, платите, ублюдки, — прикрикнула она. — Вы же уже знакомы с товаром, так чего кота тянете? Заплатите — и разойдёмся миром! Мне уже ваши приценивания поперёк горла стоят.

Они расплатились и занялись девушкой.

Кой Фаррен отвернулся.

— Выпейте, джентльмены, — сказал он остальным. — Выпейте, прошу вас. Вы, конечно, извините меня, если я не присоединюсь к вашим празднествам, но, увы, я страдаю от слабой конституции. Наследственная болезнь, я бы сказал.

Он снова вытащил из-под суконного пальто большой кожаный бумажник с тиснением, и взгляды всех присутствующих были прикованы к зеленым бумажкам, которые он перелистывал. Голодные, жаждущие взгляды.

— Боюсь, мне придется с вами попрощаться, но, пожалуйста, выпейте еще за мой счет.

Мужчины и их шлюхи хмыкнули в знак согласия и подняли пустые бокалы. Все, кроме кавалерийского сержанта и его грязной голубки. Они трахались рядом с дверью на самом видном месте, поверх груды грязных бобровых шкур, покрытых выделениями десятков таких союзов.

Кой Фаррен нарочно не смотрел на них, словно подобное зрелище могло лишить его утонченного благородства, хотя они громко стонали и пыхтели. Он делал вид, что ничего не замечает, а все остальные давно перестали обращать внимание на подобные вещи.

Фаррен положил купюру на стойку бара.

— Добрая леди, будьте так добры.

Мами Макгилл начала наполнять кружки пивом из чанов за стойкой бара. Она достала виски и поставила бутылки перед жадными, грязными пальцами.

Она была чрезмерно толстой, как женщины с картин эпохи Возрождения, большой и крепкой, с грудями, похожими на мешки для корма, которые плохо удерживались натянутым корсажем ее ситцевого платья. Ее бедра были мясистыми и мощными, а руки — как куски свиного окорока. Лицо было раздутым, шарообразным, с несколькими подбородками и крошечными, близко посаженными глазками.

— На всех! — пророкотала она. — Вы — прекрасный человек, мистер Фаррен, раз заботитесь об этих бедных и отчаявшихся душах.

Разлив всем напитки, она засунула трубку обратно в рот и удовлетворенно затянулась, наблюдая, постоянно наблюдая за посетителями.

Она не особенно любила Коя Фаррена.

Хотя он был поэтичен и многословен, поражая речью и манерами высокородного джентльмена-южанина, он был одет в пыльную, поношенную одежду, как какой-нибудь разносчик или бродяга. Он притворялся щеголем, попавшим в трудные времена, хотя его бумажник был полон до отказа. Да, загадка. Сердце подсказывало ей, что он не такой, каким кажется. Что если убрать все дерьмо, которое он намазал на себя слоями, как штукатурку, то под ним скрывается что-то злобное, что-то холодное, умное и хищное. Как гремучая змея, когда ждала в темноте, когда напасть.

Правда, Мами Макгилл это не очень волновало. Всё-таки, рыбак рыбака…

Она не боялась этого человека — по правде говоря, она не боялась ни одного мужчины, она сломала и сожрала многих, как паучиха-самка, отбрасывавшая в сторону трупы любовников, — но она видела что-то отталкивающее в Кое Фаррене. Его сородичи скользили под бревнами в темных и влажных местах.

Он что-то задумал. В этом она не сомневалась. Но он не знал, что и она что-то замыслила.

Один из шахтеров вытащил губную гармошку, а другой начал петь шотландскую песенку о неудавшейся жизни и упущенных возможностях. Никто, кроме него, казалось, не знал слов песни, но затем к нему присоединились несколько других посетителей, которые сочиняли припевы прямо на ходу.

Какой-то избитый, пьяный работник ранчо встал, чтобы присоединиться к ним, и упал, как костяшка домино, продолжая блевать. И снова никто ничего не заметил.

Кой Фаррен переходил от стола к столу.

— Пожалуйста, пожалуйста, развлекайтесь, мои добрые и многочисленные друзья. Сегодня — тот редкий день, когда товарищи могут собраться, выпить и пожелать друг другу добра. Вы оказываете мне большую честь — каждый из вас — своим присутствием и хорошим настроением. Да благословит вас Бог, всех и каждого.

Мами Макгилл набила в трубку табак и подожгла ее спичкой, зажжённой о стойку бара. Она посмотрела на двух мужчин, сидевших за одним из столов, и жестом подозвала их к себе.

Они подошли без колебаний; один — в плаще из оленьей кожи, другой — в шерстяном пончо и джинсовой рубашке. Это были худые, отчаянный ребята, мускулистые и голодные, как помойные кошки.

Мами убедилась, что Фаррен разговаривает с кем-то в противоположном конце салуна и произнесла:

— У нашего мистера Фаррена много денег, с которыми он хотел бы расстаться. Может быть, мы ему поможем, а? Может, он и неопытный, но не стоит рисковать. Проследите за ним до фургона и возьмите то, что нужно взять, так, как это нужно взять.

Мужчины молча вышли на улицу и остались ждать, когда наружу выйдет Фаррен.

— Ну что ж, — продолжал тем временем Кой Фаррен, — в моих же интересах вернуться к моей повозке. Она беззащитна там, в горах, и за ней ухаживают только мои женщины, хрупкие и прелестные создания. И теперь, господа и дамы, — он поклонился и приподнял котелок, обращаясь ко всем присутствующим, — я прощаюсь с вами. Пусть доброта и милосердие последуют за всеми вами. Возможно, однажды мы встретимся, и в этот день, друзья мои, я гарантирую вам свое гостеприимство. Я гарантирую вам опыт, который вы не скоро забудете. Да, я бы с удовольствием как-нибудь пригласил вас всех на ужин.

С этими словами Фаррен направился к выходу, прощаясь и желая удачи. И ни одно его слово не было искренним.

Фаррен вышел и отвязал лошадь. Яркая полная луна светила на небе, как единственный подмигивающий глаз, заливая окрестности зловещим светом. Фаррен двинулся прочь, не торопясь. Он хотел быть уверен, что преследователи его не потеряют.

Уверенный, что они следуют за ним, он мечтательно улыбнулся.

* * *

В сентябре 1864 года Кой Фаррен и его брат Джон Лайл прибыли в лагерь для военнопленных в Эльмире. Ни один из них не знал, жив ли другой, и долгое время не мог этого выяснить.

Большую часть времени они проводили в тесных палатах вместе с сотнями других заключенных в кишащих крысами и вшами бараках. Полуразрушенные крыши постоянно протекали. Полы из грубой, необработанной древесины не просыхали. Койки были трехъярусными и тянулись по всей длине палат в обе стороны, оставляя узкий проход, в котором размещались две печки. Койки были рассчитаны на двоих, но вмещали четверых, а одеяла хватало только на троих. Кровати представляли собой грубо сколоченные доски, покрытые дурно пахнущей соломой, полусгнившей и пропитанной продуктами человеческой жизнедеятельности. Некоторые пленные были слишком слабы, чтобы добраться до койки, и валялись на продуваемом сквозняками полу. Каждое утро умирало еще несколько человек.

Такова была жизнь в лагере, повторявшаяся изо дня в день. Тесный, ограниченный, уродливый мир, воняющий гниющей плотью, немытыми телами, дерьмом и рвотой.

Крысы свободно проникали внутрь через дыры в полу и грызли оставленные без присмотра припасы, а также тех, кто был слишком слаб, чтобы отбиваться, или уже мертв и разлагался.

В свою первую ночь в палате Кой Фаррен увидел, как худощавый человек, одетый в лохмотья, поймал крысу, которая сновала по полу. Он схватил её и быстро, умело свернул шею, пряча обмякшее тело в грязные складки своей изодранной рубашки. Его глаза были огромными, черными дырами, мерцающими на болезненно жёлтом, шелушащемся лице.

Он был сумасшедшим, как и многие другие. В ту ночь, после отбоя, Фаррен услышал, как сумасшедший что-то жует, чавкает, щелкает и хрустит.

— Он совсем выжил из ума, — сказал Фаррену один из заключенных. — Он ест всё самое мерзкое…

Месяц спустя сумасшедший стал еще более замкнутым, чем прежде. А однажды ночью они увидели, как он снял со стены доску и вытащил оттуда раздутое, окоченевшее тело мертвого щенка. Оно кишело личинками. Ухмыляясь, он принялся за еду, а остальные в ужасе смотрели на него.

Это было последней каплей, и они избили его до полусмерти из возмущения и, возможно, из ужаса. Ужаса от того, что они тоже могут стать такими же, как он — омерзительными существами с обтянутыми кожей черепами, питающимися мертвой плотью.

Но голод и лишения могут сотворить с человеком странные вещи. Отвратительные вещи. Люди голодали, чтобы обменять свой паек на табак. В тюрьме его продавали по доллару за фунт. Его разрезали на маленькие квадратики и перепродавали как «жвачку». Табак и еда были основными средствами обмена.

Лагерь был наводнен крысами, и особенно жирные из них считались деликатесом. Пухлый грызун мог обеспечить пять «жвачек» или даже буханку хлеба.

Кой и Джон Лайл Фаррены были захвачены в плен вместе с оставшимися в живых членами их роты недалеко от Пурселвилля, штат Вирджиния, после ожесточенного сражения с силами Союза. Их загнали в вагоны для скота, и они отправились в долгий путь на север, который закончился в Эльмире, неподалеку от печально известного лагеря для военнопленных.

К тому времени, как они доехали до места, десятки людей умерли от ран, болезней и обезвоживания. Ходили слухи, что многие из них покончили с собой с помощью секретного оружия.

Черные солдаты вывели их из железнодорожного депо и повели по улицам к лагерю. Шел дождь, и день был пасмурным. Многие люди падали от усталости, и их либо тащили, либо несли, либо пинали ногами, чтобы привести в чувство.

Для повстанцев это был не слишком торжественный и величественный момент, но они слышали об ужасах Андерсонвилля и решили, что янки просто отплатили им тем же.

Кой Фаррен проходил через огромные и тяжелые качающиеся ворота без единой значимой раны. Усталый, утративший веру и голодный — его не кормили уже почти четыре дня — Фаррен вошел в грязный частокол и впервые по-настоящему увидел лагерь для военнопленных в Эльмире. Его окружал пятиметровый дощатый забор, поддерживаемый глубоко вкопанными столбами. В метре от вершины был парапет, по которому расхаживали стражники — неприятная даже на первый взгляд компания. Внутри стен расположились ряды двухэтажных деревянных бараков, а за ними — другие невзрачные строения.

Это было страшное и зловещее место, и даже падающий дождь не мог рассеять густой, зловонный запах, который висел в воздухе. Фаррен знал этот запах. Он был солдатом и знал, как пахнет смерть.

Заключенные выстроились в шеренги, и вскоре старший сержант Союза, одетый в покрытый пятнами плащ, вышел наружу, чтобы осмотреть новоприбывших.

Его звали Пеннинг, и у него была голова, похожая на бетонный блок, сидящий на квадратных, словно обрубленных, плечах. Он шел, заметно прихрамывая, и пристальный взгляд напоминал взор хищной птицы. Он носил с собой палку, которая представляла собой обычный грубый кленовый дубец. На конце были просверлены отверстия, чтобы при размахивании она издавала громкий свист.

— Итак, вы здесь, все до единого, черт побери, — сказал он, и в его грубом голосе было не больше человечности, чем в рычании дикой кошки. — И мне пришлось вытаскивать свою задницу под дождь, чтобы на вас посмотреть. — Он плюнул им под ноги. — Жалкий, отвратительный, убогий народец, вот вы кто. Но мы позаботимся о вас. О да, вы попали в хорошие руки.

И он расхохотался: жутко, издевательски, делая этот промозглый день ещё ужаснее.

Один из мужчина совершил ошибку, попросив воды, и Пеннинг повернулся к нему и ткнул концом палки в живот. А затем принялся бить того дубинкой по голове, пока его лицо не покраснело от напряжения.

— Воды? Воды?! А что же, по-твоему, падает сейчас на тебя с неба, южный ублюдок?!

После этого никто ни о чем не просил. Пленные стояли молча, с прямыми спинами, как статуи в парке, несмотря на многочисленные раны, усталость и отчаяние. Конечно, некоторые вообще не могли стоять и падали на колени.

Пеннинг приблизился к ним.

— Прекрасный вы народец. Разве вас не учили, ребятки, стоять по стойке смирно?

Молодой капрал с повязкой на глазу на мгновение забылся.

— Сэр, — обратился он. — Эти люди больны. Им нужна…

Но палка Пеннинга, описав смертельную свистящую дугу, попала ему в рот, выбив зубы, как игральные кости. Капрал потерял сознание, а Пеннинг плюнул ему в лицо.

— В лазарет этих ребят, — сказал он группе черных солдат, стоявших неподалеку. — А после этого — в могилу.

Когда солдаты двинулись вперед, Пеннинг остановил палкой человека с забинтованной опухшей ногой.

— Этого — оставить.

Раненых чернокожие утаскивали с максимальной осторожностью, что, учитывая обстоятельства и злобный взгляд Пеннинга, всё равно ничего хорошего не обещало.

Лицо Пеннинга было некрасивым, грубым и отталкивающим, как у свиньи, которая роется в грязи. Под скулами с обеих сторон виднелись старые шрамы; плоть там натягивалась, придавая его лицу вид голого черепа.

Позже Фаррен узнал, что после Геттисберга партизаны Конфедерации бросили его умирать. С разорванной на куски ногой и кучей колотых и огнестрельных ран. Партизан в качестве последнего прощального унижения проткнул штыком насквозь обе щеки Пеннинга. Когда его нашли солдаты Союза, на его щеке все еще виднелся грязный отпечаток сапога — там, где партизан упёрся ногой, чтобы легче выдернуть клинок.

Но Пеннинг выжил.

Через полгода ему поставили деревянную ногу и перевели в так называемый «инвалидный корпус», состоявший из людей, не годных к действующей службе. А затем он перешёл в военную тюремную систему.

Враждебно настроенный ко всем.

Лежащий на земле седеющий сержант просто смотрел на Пеннинга. В его глазах была ненависть, которая кипела и бурлила, как кислота. Пеннинг посмотрел на его рану. Он даже по запаху мог сказать, что там начала развиваться гангрена. Он вдавил кончик своей палки в отёкшую рану прямо под коленной чашечкой. Сержант закричал и начал корчиться, его лицо было мокрым от пота и дождя, забрызганным грязью, но он не просил пощады.

Пеннингу это явно не понравилось.

— Тебе нужна помощь, парень. И если ты меня попросишь, я прослежу, чтоб тебе её оказали.

Сержант прикусил нижнюю губу, взглянул на Пеннинга и улыбнулся, обнажив окровавленные зубы. А затем он отхаркнул комок мокроты и сплюнул его на ботинок Пеннинга.

Пеннинг рассмеялся и изо всех сил ударил палкой по ране, проколов ее насквозь. Отвратительное зловоние разложения сочилось из почерневшей, гниющей раны.

Сержант закричал и потерял сознание.

Больше его никто не видел.

Пеннинг ходил взад и вперед мимо рядов военнопленных, ухмыляясь, огрызаясь, пиная людей в пах и колотя их палкой.

Он рассказывал им, как Джефферсон Дэвис⁸ трахал их жен и совращал их сыновей на юге, но, что бы он ни говорил, никто не попадался на удочку. Так без разбора он ковылял по рядам, размахивая своей огромной окровавленной палкой и подрубая людей, как лесоруб — деревья.

Со временем, удовлетворенный стонами и всхлипами избитых и оскорбленных людей, он произнёс:

— Ну что ж, джентльмены, добро пожаловать. Добро пожаловать всем и каждому.

Вот так состоялось знакомство Фарренов с миром «Эльмирской преисподней», как её стали называть.

С Фаррена и остальных было снято все, кроме одежды. Если раны не были сильно инфицированы и не кровоточили слишком обильно, никто за ними не смотрел. Заключенных насильно загнали в бараки, и для них началась новая жизнь. Это была живая смерть. Людей, которых не забили в бараки, согнали в бесчисленные палатки из рваной и заплесневевшей парусины, которая постоянно хлопала на ветру.

Командующим в лагере был полковник Уильям Хоффман, который хвастался, что убил больше людей, чем любой другой солдат регулярной армии, и в этом никто не сомневался. Но его оружием были не винтовка и штык, а голод и болезни.

К кухне примыкала столовая, больше похожая на сарай, чем на приличное помещение. Те, кто был достаточно здоров, чтобы стоять и передвигаться, приходили сюда. Те, кто не был, умирали с голоду. Лавок не было — заключенные ели стоя. В удачный день еда могла состоять из бобов, бобового супа, может быть, даже сморщенного куска соленой свинины и скудного ломтика тонкого хлеба, который был сделан из необработанной кукурузной муки с неудобоваримыми отрубями.

Мужчины либо не могли удержать его внутри, либо, что еще хуже, могли — и это приводило к различным желудочно-кишечным расстройствам. Но всё равно это были хорошие дни. Потому что чаще всего порция состояла из хлеба и воды.

Конечно, основной проблемой были болезни.

Недостаток свежих овощей вызывал цингу. Хроническая диарея вызывалась употреблением застоявшейся воды и воды, зараженной личинками насекомых и человеческими экскрементами. Оспа достигла масштабов чумы. Эпидемия пневмонии убивала людей десятками.

Непогребенные тела складывались рядом с лазаретом. А внутри лазарета палаты были переполнены больными и умирающими; многие лежали в коридорах, утопая в собственных нечистотах. Хуже того, никогда не хватало одеял, одежды и обуви. В ту зиму счастливчиками оказались те, у кого ещё остались сапоги; другие обматывали ноги тряпками, а самые несчастные стояли в глубоком снегу голыми, обмороженными ногами.

Конечности ампутировали направо и налево. Без надлежащих запасов продовольствия просто невозможно было бороться с болезнями, холодом, грязью и голодом.

В качестве дальнейшего унижения горожане возвели высокие платформы за пределами стены. За пятнадцать центов зрители могли смотреть сверху вниз на толпы заключенных, страдающих от всех известных лишений.

В центре лагеря был отстойник размерами десять на десять метров с мутной водой, называвшийся «прудом Фостера», стоком реки Чемунг. Он служил стоком из уборной и мусорной свалкой. Она была забита гнильём, дерьмом, мочой и больничными отходами — это была, в сущности, огромная разлагающаяся куча. Питательная среда для миллионов насекомых и бесчисленных заразных болезнетворных микробов. Вонь от него была невыносимой и особенно тошнотворной в теплое время года. Она окутывала лагерь, как могильный саван. В конце концов, при таком количестве больных и умирающих, были вырыты дренажные канавы, чтобы откачать грязные воды.

В ноябре того же года Кой Фаррен, тощий мужчина, весивший чуть более сорока килограммов, был переведён из казармы в одну из переполненных палаток из-за вспышки оспы.

К этому времени он уже привык к бреду и слабоумию. Привык к грудам трупов, кишащих червями и жуками. Он, как и большинство, стал жалким подобием человека. Ходячий скелет с запавшими красными дырами вместо глаз, не знающий сострадания и милосердия, он постоянно спотыкался и бормотал что-то себе под нос.

В той палатке, набитой грязными, умирающими и безнадежно безумными телами, Фаррен стал свидетелем тайны.

Он видел, как группа оборванных мужчин с ввалившимися глазами жаждет занять определенный участок земляного пола. Весь день они не сходили с него, предпочитая скорее гадить под себя, чем оставить его без присмотра. Однажды вечером, перед самым заходом солнца, они раскрыли свою тайну. Этот участок земли на самом деле был фальшивым полом, а под ним находилась яма с собачьими, крысиными и человеческими костями.

Многие кости были старыми и пожелтевшими, другие — свежими и все еще заляпанными кровью владельца.

Все они были обглоданы, а большинство — даже разломаны в попытке добраться до солёненького костного мозга.

Мужчины подбирали кости, ласкали их, облизывали и играли. Один даже вытащил человеческий череп и покрыл его страстными поцелуями.

Таковы были глубины чистого и мрачного безумия.

Примерно через неделю Кой Фаррен столкнулся со своим братом Джоном Лайлом. Он по-прежнему был большим и крепким и выглядел так, словно все еще мог ломать бревна голыми руками. Но глаза у него были пустыми, мертвыми и лишенными блеска.

Фаррена это не очень удивило.

У всех мужчин в Эльмире был такой взгляд. Они были изможденными, безжизненными ходячими трупами, ищущими пустую могилу.

Вот только Джон Лайл не был истощен.

— Пойдем со мной, Кой, — сказал он, уводя брата за руку, и, ей-богу, он был крепким и сытым. — Я хочу тебе кое-что показать.

В соседней палатке, чуть в стороне от остальных, у печки сгрудилась группа мужчин. На решётке над огнём были разложены куски мяса. Запах стоял опьяняющий.

Прежде чем Фаррен успел спросить, собака это или крыса, ему в руку сунули горячее и сочное филе. Он проглотил его, и оно было очень сочным, очень сладким, не похожим ни на что, что он когда-либо пробовал.

Сначала он почувствовал отвращение… его тошнило от насыщенного аромата и медового вкуса; да и кусок был слишком большим с непривычки, чтобы желудок Коя смог его переварить. Но потом живот Фаррена успокоился и потребовал большего.

Он набивал себе рот, пока остальные стояли вокруг, ухмыляясь и тихо посмеиваясь.

И тут Фаррен заметил, что все они специально подпилили себе зубы.

Джон Лайл ухмыльнулся полным ртом зазубренных пиков.

— Да, — произнёс он. — Хорошо.

И тогда Кой понял. Господи, он всё понял.

Но к тому времени его разум стал мрачным и хищным, и мясо было мясом, и кровь была кровью, и он знал только, что теперь его желудок полон. И он хотел большего, гораздо большего. Этот аромат пьянил. Кой никогда раньше такого не испытывал.

Вскоре он уже возглавлял ночные охотничьи отряды в поисках вновь прибывших толстяков. Они были лучшей целью.

В Эльмире целиком и полностью господствовало человеческое зло.

* * *

Двое всадников вцепились в Коя Фаррена, как стервятники в подгнившее мясо.

Они вдыхали его густой запах, и для них это был запах денег. Они оба видели его бумажник с торчащими оттуда деньгами. По крайней мере, эти деньги стоили того, чтобы убить. Но этот дурак еще и хвастался деньгами, которые остались у него в повозке.

«Серебро», — говорил он, и Мами хотела всё и без остатка. И она это получит.

Тем не менее, оба всадника держались позади, и их лошади ступали как можно тише. Был слышен лишь лёгкий перестук копыт. Фаррен был далеко впереди, двигаясь ровным, неторопливым шагом вверх в предгорья по тропе, которая вилась и изгибалась, как змея, переплывающая реку.

В ту ночь туч почти не было, и яркая полная луна сияла на небе, как серебряная монета. Тропа, выступающие скалистые утесы и нависающие над дорогой сосны были омыты её неземным сиянием.

Того, что был в плаще из оленьей кожи, звали Таверс, а его напарника в шерстяном пончо — Гаррисон. Они оба бывшие заключенные. Оба разбойничали на дороге. И готовы были убить любого за две монеты или хорошую сигару. Совсем недавно они поступили на службу к Мами Макгилл: она прощупывала будущие мишени, и они с ними расправлялись. Она не доверяла этим двоим ничего такого, что требовало бы реального мышления — этапы, банки, поезда, — но они были очень полезны, когда дело доходило до опустошения карманов богатых шахтеров или владельцев ранчо, сидящих на неплохой зарплате. Холмы были усеяны неглубокими могилами их жертв.

— Тебе не кажется, что он знает, что мы его преследуем? — тихо поинтересовался Гаррисон.

— Сомневаюсь, — покачал головой Таверс. — Если б знал, то не стал бы прогуливаться так неспешно.

— Наверно, ты прав…

— Это обычный щеголь, зеленый, как молодое деревце, — сказал Таверс. — Поверь мне, это будет проще, чем снять шлюху в «Яблочке».

Они оба тихонько рассмеялись над собственной шуткой. Шлюхи Мами… Господи, как же мужик должен не уважать и не любить свой член, чтобы втыкать без разбору в их грязные дырки?

Все эти девки уже были изъезжены, как ломовые лошади, и передавались из руки в руки быстрее, чем насморк среди детей. Оборванные, лохматые — обычная дешёвка. А некоторые в одиночку обслуживали целую шахту или армейский пост.

Они знали свое дело, но вшей на них было больше, чем на бездомной шавке.

Внезапно они потеряли Фаррена из виду.

Тропа сворачивала в ивовую рощу, и на мгновение они увидели его высокий, горделивый силуэт, а затем его поглотили тени, когда завеса облаков опустилась на лик луны. Но когда они свернули за угол, он исчез совсем.

— Чёрт, — сплюнул Гаррисон, — и куда он делся?

Таверс остановил своего мерина и окинул взглядом темные леса, холмы и скелетообразные хребты скал. Тысяча укромных мест, неотличимых друг от друга в темноте.

Он облизнул обветренные губы, вытер со лба струйку пота и, прищурившись, задумался.

К счастью, из-за туч снова выглянула луна, и местность вновь покрылась пятнами света. Это спасло Таверса от долгих раздумий. А думать он не любил, считая все рассуждения полной чепухой. Размышлять для него — все равно, что слепому и безрукому пытаться привязать теленка: не сработает, если нечем. Он никогда не признавал себя глупым, хотя в детстве старик не раз говорил ему, что у спелого бобового стебля ума больше. Но Таверс считал, что мужчина должен быть импульсивным и должен принимать решения под влиянием момента.

Так что, как вы могли бы догадаться, он довольно часто попадал в ситуации, когда действовал вслепую. Именно это привело его к преступной жизни, затем — в тюрьму, потом — к объединению с Гаррисоном, и наконец — к Мами Макгилл, которая делала всю умственную работу за него.

Таверс решил, что нужно идти даль и действовать по обстоятельствам. Гаррисон согласился.

Они свернули за поворот, поднялись на ещё один холм, а потом слева показалась поляна. Рядом с лесополосой они заметили повозку, запряжённую стреноженными лошадьми. Неподалёку полыхал костёр. В воздухе пахло древесным дымом и сосновой смолой.