Мриганаяни

60

В северной части Гуджари-Махала находился большой зал для приёмов. Вход в зал украшала золотая статуя Ната-раджа, выполненная под наблюдением Виджаи Джангама.

Четырёхугольный Натарадж был изображён в раскрывшемся лотосе. Языки пламени лизали нежные лепестки цветка. В одной правой руке он держал барабан, суживающийся посредине, другой посылал благословение. Из одной левой руки его вырывалось пламя, другая указывала на карлика, лежавшего рядом с лотосом. На животе у Натараджа сверкал пояс из драгоценных камней. Через плечо был переброшен священный шнур[222]. В одно ухо вдет мужской кундал, в другое — женское бали[223]. В волосах блестела нить жемчуга. На голове — свернувшаяся четырьмя кольцами змея, маленькая человеческая головка — символ Шивы, небольшая фигурка богини Ганги, и надо всем этим — лунный серп. Тело было прикрыто тигровой шкурой.

Войдя в зал, Ман Сингх, Виджая и Байджу почтительно сложили руки и поклонились статуе. Потом Ман Сингх прошёл в соседнюю комнату, отделённую от зала резной каменной решёткой, где его ждали Мриганаяни и Лакхи.

Мриганаяни облачилась в наряд танцующего Шивы, но ни одна часть тела её не была обнажена. На Лакхи было одеяние богини Сарасвати.

— Идите в зал, — сказал Ман Сингх. — Сперва вы исполните тандав, а потом мы вместе послушаем Байджу и Виджаю.

— Но я не могу танцевать при посторонних мужчинах, — возразила Мриганаяни.

— Они же — твои гуру. У одного ты училась пению и музыке, у другого — шастрам.

— Мы с Лакхи будем танцевать только перед вами!

— Почему? Вы ведь не соблюдаете обычаев парды.

— Парда здесь ни при чём.

— Ладно, будь по-вашему. Но пение вы должны послушать.

— Мы и отсюда услышим.

Ман Сингху одному пришлось вернуться в зал. Оба ачарьи, особенно Байджу, остались довольны, услышав, что Мриганаяни отказалась танцевать перед ними тандав: их ученица не могла поступить иначе.

Дождавшись, когда Виджая и Байджу ушли, Мриганаяни и Лакхи вошли в зал.

Мриганаяни спела хвалебный гимн богу Шиве и начала танцевать. Лакхи аккомпанировала ей на вине.

Подобно тому как в сухом дереве сокрыт огонь, во всём живом и неживом сокрыта творческая сила Шивы. Тандав — танец Шивы — олицетворяет собой всё сущее. Под грохот барабана рождается вселенная. Рука, посылающая благословение, обещает защиту. Пламя в другой руке — это всемирная энергия. Лунный серп — символ пробуждающегося разума. Змея — олицетворение силы. Ганга — источник процветания Индии. Кундал и бали — знаки мужества и силы. Пояс из драгоценных камней — символ энергии. Лотос, форму которого имеет вселенная, олицетворяет величие Шипы. Языки пламени — его могущество. Человеческая голова — символ Шивы указывает на подавление своего «я».

Мриганаяни так изумительно точно передала содержание тандава, что Ман Сингха охватил восторг. Какой прекрасный танец! Как очищает он и облагораживает человека! А сколько в нём красоты! Невольно испытываешь священный тронет! Его непередаваемая прелесть не уводит в мир грёз, а придаст силу и твёрдость.

Глядя на завершающую фигуру тандава, Ман Сингх подумал, что величие женщины и её красоты — в гордом спокойствии. Женщина — словно река, шумная и стремительная во время сезона дождей, тихая и спокойная после разлива, когда издали она кажется неподвижной и только вблизи можно увидеть течение её голубых вод.

— Если бы старшая раин видела сейчас тебя, то завязала бы не один узелок, чтобы не забыть! — радостно сказал Ман Сингх.

— Когда мы были в Ман-Мандире, я тоже кое-что завязала в край сари! — вырвалось у Мриганаяни, но она тут же спохватилась. Однако сказанного не вернёшь.

— Что же именно? — спросил Ман Сингх.

Лакхи испуганно смотрела на подругу.

На губах Мриганаяни появилась улыбка, и она попыталась исправить оплошность:

— Восторг, который охватывает людей при виде улыбающегося Вишну, очарование дивной музыки и пения!

Однако Ман Сингха нелегко было провести.

— Почему не пришла старшая рани?

— Наверное, не захотела, — у каждого свои вкусы и желания! Но стоит ли так много внимания уделять женской половине дворца? Есть дела поважнее.

Ман Сингх вздохнул.

— Но дела как будто я всё закончил. Осталось лишь восстановить храм в Раи. Я обещал это Бодхану. Пусть хоть душа его успокоится.

Мриганаяни и Лакхи раскрыли глаза от удивления. Но не успели они и слова сказать, как Ман Сингх всё сам объяснил:

— Бодхана нет в живых. Сикандар Лоди казнил его.

И Ман Сингх рассказал то, что знал о кончине брахмана.

— Когда вы узнали об этом? — печально спросила Мриганаяни.

— Только что, — ответил Ман Сингх.

— Зачем понадобилось этому подлому падишаху убивать смиренного брахмана?

— Какой он смиренный! — шёпотом произнесла Лакхи. — Он был болтуном и упрямцем!

В скорбном взгляде Мриганаяни мелькнуло осуждение, но Лакхи не заметила этого.

Ман Сингх сказал гневно:

— Нихал Сингха казнил, Бодхана предал смерти, разрушил в Антарведе храмы и статуи богов! Погоди же, Сикандар!

В это время снаружи донёсся шум. Ман Сингх прислушался.

— Празднуют рангпанчми.

— Так шумно? — удивилась Мриганаяни.

Ман Сингх велел привратнику узнать, что случилось. Тот бегом кинулся исполнять приказ раджи и, вернувшись, доложил:

— Воины напились бханга[224] и теперь устраивают игрища.

Ман Сингх, Мриганаяни и Лакхи подошли к окну. Воины словно обезумели. На многих были страшные маски. Некоторые сидели верхом на ослах. Один держал в руке, словно вину, пустую тыкву с воткнутой в неё бамбуковой палкой, изображая Виджаю Джангама, другой, со сломанной танпурой, громко вопил, представляя Байджу. Несколько усатых воинов нарядились в женскую одежду.

— Как они грубы! — возмутилась Мриганаяни и вместе с Лакхи отошла от окна.

Ман Сингх продолжал смотреть.

Воины разыгрывали ссору ачарьев и мутузили друг друга: один орудовал тыквой, другой — сломанной танпурой. Те, что были в женских одеждах, тоже приняли участие в потасовке. К ним присоединились остальные. В мгновение ока образовались две группы. Разгорелась настоящая драка. Дело дошло до того, что противники стали хвататься за оружие, вызывая один другого на поединок.

Ман Сингх кинулся к воротам. Стражники стояли в полной растерянности.

Раджа подбежал к дерущимся и потребовал прекратить драку. Хотя воины и были пьяны, страх перед раджей привёл их в чувство. Только после этого Ман Сингх вернулся к Мриганаяни. Она была одна: Лакхи ушла к себе.

— Твой танец заглушил во мне боль, вызванную известием о казни Бодхана, и пробудил прекрасные чувства. Но то, что я видел сейчас, вновь повергло меня в тоску, — сказал раджа.

— Эти несколько дней праздника лишают людей рассудка, — заметила Мриганаяни.

— Даже величие и красота Ман-Мандира им нипочём! — разгневанно воскликнул Ман Сингх. — Эти несчастные высмеивают наяка Байджу и ачарью Виджаю! И где! В самой крепости, напротив твоего дворца!

Мриганаяни задумалась.

— Этим людям трудно привить любовь к искусству!

— Зато в городе повсюду разучивают новую рагини наяка Байджу. Горожане с уважением относятся к искусству, и людей, которые начинают понимать толк в музыке, с каждым днём становится всё больше. А эти воины, хоть и живут в крепости, рядом со мной, по-прежнему грубы и невежественны!

— Они ведь ничему не учились.

— Я давно уже собираюсь открыть в Гвалиоре музыкальную школу, чтобы через неё распространить по всей стране то новое, чего достиг в музыке Байджу. Тогда и воины стали бы учиться.

— Чудесная мысль! Почему бы вам в самом деле не открыть музыкальной школы?

— Стоило тебе пожелать, и я поставил в Ман-Мандире изображение Вишну, чтобы он благословлял нас своей улыбкой. Теперь я построю небольшой, но столь же красивый храм со статуей бога в деревне Раи. Я обещал это Бодхану.

— Это очень хорошо. Обещания надо выполнять. Вы можете везде, где вам угодно, построить храмы и музыкальные школы.

Ман Сингх уловил в голосе Мриганаяни лёгкую иронию и внимательно посмотрел на неё. Мриганаяни выдержала его взгляд и улыбнулась в ответ. Сколько гордого величия было в её улыбке!

— Покровительствуя искусству, вы навеки прославите Гвалиор. Но я хотела бы сказать вам одну вещь.

— Говори. Клянусь, о чём ты ни попросишь меня, я всё исполню!

— Не надо клятв! Ведь я раба ваша!

— Не раба, а богиня! Царица моего сердца! Говори же, чего ты желаешь?

— Я неспроста танцевала тандав: у меня была цель.

— Какая? Скажи! Сегодня ты какая-то особенная!

— Должна ли я напоминать вам, что вы из рода Панду, потомок Арджуны?

— Этого никогда не забывает ни один томар, так же как я всегда буду помнить, что рани Мриганаяни — дочь потомков Кришны.

— Предки мои ни при чём, сейчас я принадлежу вам — потомку Арджуны и Бхишмы[225]. Скажите же мне, как думаете вы защищать Арьяварту? Неужели вы вверили её судьбу этим пьяницам, чьи ужасные, грубые забавы мы только что наблюдали?

В глазах Мриганаяни пылал огонь, но ни упрёка, ни осуждения в них не было.

— Я сурово накажу воинов! — с гневом произнёс Ман Сингх. — Затеять драку у ворот твоего дворца! Да ещё в такой день!

— Что проку в наказаниях, махараджа! Надо внушить им, что именно на них возложена защита Гвалиора, и пусть они никогда не забывают об этом. Вы увлеклись искусствами, а стрельбе из лука и другим военным занятиям совсем перестали уделять внимание. Ваши воины — простые крестьяне, искусство недоступно им. Вот они и находят себе другие забавы. Если мы и дальше будем думать лишь об искусстве, совершенно не заботясь о воинах, они при всяком удобном случае будут потешаться над нами.

Ман Сингху трудно было признать, что ради искусства он забросил войско, и всё же он чувствовал, что Мриганаяни права.

Мриганаяни меж тем продолжала:

— Я читала в «Махабхарате», что шастры можно изучать лишь после того, как обеспечишь безопасность страны. Вот это я и стремилась выразить в своём танце.

— Всё, что ты говоришь, справедливо, с сегодняшнего же дня займусь войском. Правда, мне предстоит построить храм в Раи. Но это не помешает. А музыкальная школа непременно будет. Я уже наметил точно день, когда начнут её постройку, и сегодня разговаривал об этом с Байджу и Виджаей.

— Вы можете открыть музыкальную школу — разве это плохо? Но пусть искусство всегда напоминает о долге, чувство — питает разум, а желания будут неразлучны с воздержанностью! Вот что я хотела сказать вам, махараджа.

— Клянусь, я выполню свой долг. Мне доложили, что Сикандар решил превратить Агру в военный лагерь, чтобы оттуда нанести сокрушительный удар по Гвалиору. Все силы свои отдам я на то, чтобы укрепить войско.

— Может, я что не так сказала, тогда простите меня!

— Нет, ты во всём права. Обещаю и впредь слушаться твоих советов.

Мриганаяни радостно улыбнулась.

— А как понравился вам мой танец?

— Трудно выразить словами, как это было прекрасно! Ты превзошла всё, чему мог научить тебя ачарья Виджая Джангам. Сколько выразительности и красоты вложила ты в свой танец! Так танцуют тандав лишь на юге. Но когда-то его и здесь так танцевали. Вполне возможно, что танец этот пришёл сюда из южных райнов Индии. Ведь воплотилось же искусство мастеров юга в отделке верхней части Тайл-Мандира! Но у нас мало кто умеет танцевать тандав. И я хочу возродить этот танец, поднять его исполнение на прежнюю высоту.

В Ман Сингхе снова заговорил знаток и ценитель искусств.

— А ты и в живописи достигла немалых успехов, — продолжал раджа. — За какие-то несколько лет ты обогнала всех своих учителей.

Мриганаяни смущённо улыбнулась. И Ман Сингх подумал, что, становясь богаче духовно, Мриганаяни день ото дня хорошеет.

— Пойдёмте, я покажу вам свою мастерскую, — предложила Мриганаяни. — Там, кстати, и краской вас окроплю.

— Охотно. Но хочу предупредить, что в долгу не останусь, — ответил Ман Сингх и, смеясь, пошёл следом за Мриганаяни.

Он не раз бывал в художественной мастерской Мриганаяни и хорошо знал все произведения, созданные ею. Войдя, раджа не заметил никаких перемен. Рядом с богами и их аватарами[226] висели его собственные портреты. Здесь же были картины каумуди[227] и праздника весны холи. Одну степу занимали произведения, написанные на темы, звучащие в рагах и рагини.

Но эту картину он видел впервые. Мриганаяни начала её сегодня утром. Рисунок был готов, осталось только наложить краски.

Ман Сингх внимательно осмотрел картину. Она состояла из двух частей. На одной, по-видимому, был изображён танцевальный зал во дворце какого-то раджи. В центре зала, на небольшом возвышении, сидела красивая женщина в ярких нарядах и украшениях, — очевидно, рани. Рядом с ней лежал пакхавадж. Рани окружали подруги, столь же прелестные, как и она сама. Одна из них играла на свармандале[228], другая — на вине, третья танцевала, четвёртая пела. Рядом с красавицей рани стояла служанка. В руках она держала поднос с пряностями.

Вторая часть картины резко отличалась от первой. Фоном для неё служили горы и лес. В лесу укрылись вооружённые люди, — по-видимому, враги. У входа в зал стоит воин. Поза его выражает нерешительность. Воин уже готов шагнуть в зал, хотя лицо его слегка повёрнуто к затаившимся в лесу людям. Меч наполовину вынут из ножен, но в колчане, где должны быть стрелы, пусто.

«Не похож ли этот воин на меня, а очаровательная красавица, сидящая на возвышении, на Мриганаяни?» — подумал Ман Сингх.

Но, присмотревшись повнимательнее, он не обнаружил, сходства ни с собой, ни с Мриганаяни, ни даже с кем-либо из знакомых ему людей. Однако содержание картины было вполне ясно.

— Чудесно! — воскликнул Ман Сингх. — А когда ты положишь краски?

Мриганаяни лукаво улыбнулась.

— Не знаю. Дело в том, что я не могу решить, с чего начать: с леса или с зала.

Ман Сингх рассмеялся:

— А ты делай сразу и лес и зал.

— Сразу?

— Да… Впрочем, главное ты уже сделала: я понял, что ты хотела сказать. А куда накладывать краски сначала, это уж сама решай. Сейчас же пусть красками займётся рангпанчми[229]. — Мриганаяни подняла на раджу глаза, но тотчас же потупилась. Потом достала немного краски, помазала ею Ман Сингха, а он её.

Заключив Мриганаяни в объятия, Ман Сингх воскликнул:

— Ты моя богиня!

Вскоре Ман Сингх попрощался с Мриганаяни и ушёл в себе, в Ман-Мандир.

Солнце ещё не успело скрыться за горизонтом, и освещённый его лучами Ман-Мандир, казалось, соперничал в красоте с пейзажем. Искусно выполненные в камне банановые листья были изумительны и казались живыми. Подходя ко дворцу, Ман Сингх всё сильнее и сильнее чувствовал их очарование, и гордость за свой замысел и за мастеров, осуществивших его, переполняла сердце.

Вдруг он вспомнил неоконченную картину Мриганаяни.

«Накладывать краски можно сразу на обе её части. Любовь и искусство не мешают выполнению долга. Я буду укреплять государство и войско и по-прежнему заботиться об искусстве».